Рассказы и фельетоны Булгакова и сегодня еще рассматриваются некоторыми исследователями как «скоропись», как «предпроза», на которой отрабатывались приемы будущего зрелого стиля. О малой прозе писателя порой говорится как о произведениях «незрелого опыта», от которых автор испытывал чувство «эстетического стыда». При этом ссылаются на пренебрежительную оценку самого Булгакова, высказанную им в неоконченном мемуарном произведении «Тайному другу» (1929): «...сочинение фельетона строк в семьдесят пять — сто занимало у меня, включая сюда и курение и посвистывание, от 18 до 22 минут. Переписка его на машинке, включая сюда и хихиканье с машинисткой, — 8 минут.
Словом, в полчаса все заканчивалось.
Я подписывал фельетон или каким-нибудь глупым псевдонимом, или иногда зачем-то своей фамилией и нес его или к Июлю, или к другому помощнику редактора, который носил редко встречающуюся фамилию Навзикат...
Навзикат начинал вертеть фельетон в руках и прежде всего искал в нем какой-нибудь преступной мысли по адресу самого советского строя. Убедившись, что явного вреда нет, он начинал давать советы и исправлять фельетон...
Испортив по возможности фельетон, Навзикат ставил на нем пометку «В набор...» (IV, с. 558).
Как результат подневольной работы в газете «Гудок» Булгаков рассматривает и качество своих фельетонов: «Меж тем фельетончики в газете дали себя знать. К концу зимы все было ясно. Вкус мой резко упал. Все чаще стали проскакивать в писаниях моих шаблонные словечки, истертые сравнения. В каждом фельетоне нужно было насмешить, и это приводило к грубостям. Лишь только я пытался сделать работу потоньше, на лице у палача моего Навзиката появлялось недоумение. В конце концов я махнул на все рукой и старался писать так, чтобы было смешно Навзикату». (IV, с. 561). Не случайно, что фельетоны в «Гудке» казались Булгакову «не смешнее зубной боли». Несколько лучше были условия в газете «Накануне» (в произведении — «Сочельник»), где Булгаков печатал свои терки и рассказы, однако в целом творчество, связанное с газетами, писатель склонен был расценивать как «вымученное», потому так пренебрежительно отзывался о своих газетных публикациях.
Внимательное непредубежденное исследование рассказов, очерков и фельетонов Булгакова позволяет скорректировать и уточнить слишком резкую оценку их самим писателем, которая объясняется и критическим отношением к своему творчеству, свойственным всякому большому художнику, и воспоминанием об условиях газетной работы, и художественной игрой, порой некоторой мистификацией, присутствующей даже в самых, казалось бы, автобиографических произведениях Булгакова. Тем более нет оснований соглашаться с теми исследователями, которые рассматривают образы, интонации, ритмические структуры «малой прозы» писателя лишь как подсобный материал для его романов и пьес, утверждая, например, что фельетоны «Гудка» Булгаков использовал как «своеобразную репетицию к писательству для театра», что «сатирические миниатюры стали подспорьем в овладении комедийной техникой», «своего рода тренингом комического сюжетосложения и диалога» [59, с. 247—248]. Аналитическое прочтение произведений Булгакова малой формы позволяет утверждать, что лучшие из них (а таких немало) представляют собой своеобразное художественное явление, имеющее и вполне самостоятельное значение.
4.1.1. Проблематика и образы малой прозы
Исследователи рассказов, очерков и фельетонов Булгакова недостаточно обращают внимание на необычайно широкий диапазон их тематики, глубину, размах и смелость в постановке проблем. Л. Яновская видит в сатире Булгакова только обличение мещанства, которое писатель извлекал из «забаррикадированных, оклеенных справками и мандатами, обвешенных портретами Маркса и Луначарского квартир», и процветающего нэпманства [12, с. 96]. В. Лакшин называет еще одну мишень Булгакова-юмориста и сатирика — «бескультурье, наследственная российская «азиатчина» [13, с. 266]. «...Главным в юмористических и сатирических произведениях Булгакова 20-х годов, — пишет В. Новиков, — было осмеяние мещанства, буржуазных нравов, оживших в период нэпа, а также бюрократизма, чванливого самодурства, помпадурства...» [18, с. 6]. Чуть ниже исследователь несколько уточняет свой вывод и добавляет: «Булгаков не только обличал нэпманов, жуликов и подхалимов, — он начинал в советской сатире новую линию. Одновременно с В. Маяковским, М. Зощенко, Ю. Олешей, И. Ильфом, Е. Петровым, В. Катаевым он бичевал недостатки, возникшие уже на новой почве в условиях советской власти» [18, с. 26].
Именно «недостатки, возникшие уже на новой почве в условиях советской власти», больше всего вызывали гнев и возмущение Булгакова. Нет ничего удивительного в том, что Булгаков в своих рассказах и фельетонах обличал и высмеивал мещан, нэпманов, бюрократов, которые находились под постоянным огнем сатириков: невежественный завклубом («Говорящая собака»), бюрократ-культотдельщик, докладчик, не к месту употребляющий иностранные слова («Они хочуть свою образованность показать»).
Касался Булгаков вместе с другими сатириками и таких актуальных в то время тем, которые надолго стали «дежурными» в советской фельетонистике: безобразия в организации медицинской помощи («Приключения покойника», «Целитель», «Аптека», «Человек с градусником»), недостатки в торговле и рабочем снабжении («Рассказ про Поджилкина и про крупу», «Пивной рассказ», «Как Бутон женился»), низкое качество отечественных изделий («Сапоги-невидимки», «Акафист нашему качеству»), плохое бытовое обслуживание («Три застенка»), пьянство, грубость нравов, косные отношения в обыденной сфере, дикость провинциального образа существования («Бурнаковский племянник», «Самоцветный быт», «Стенка на стенку», «Смуглявый матерщинник»). Одним из первых Булгаков начинает сатирическое осмеяние работы управдомов, квартхозов, быта коммунальных квартир («Самогонное озеро», «День нашей жизни»). Плачевное состояние культуры также удручало Булгакова, поэтому в его фельетонах появляются колоритные фигуры деятелей на ниве народного образования и просвещения: грубиян директор школы («Просвещение с кровопролитием»), безграмотный преподаватель («Электрическая лекция»). В сатире Булгакова этого периода показаны, как он сам говорил, «бесчисленные уродства» советского жизненного уклада.
Популярные сатирики-новеллисты и фельетонисты тех лет избирали для себя определенную сферу действительности. В. Шишков, П. Романов, А. Зорич, М. Козырев, М. Волков изображали преимущественно косный деревенский быт, В. Лебедев-Кумач, М. Кольцов, Б. Самсонов — мир чиновничества и канцелярий, В. Катаев — нэпманскую среду, Ю. Олеша — бесхозяйственность (исключения — М. Зощенко и В. Маяковский). Булгаков за сравнительно небольшой срок (начало публикаций рассказов и фельетонов в 1922 году, запрет в 1926 году) сумел охватить множество явлений советской действительности. И сам подход к изображению отрицательных явлений советской действительности у Булгакова был во многом отличный от других по его позиции, по поэтике и по мастерскому использованию разнообразных средств и приемов обличения и осмеяния. Со страниц его рассказов и очерков предстает нэповская Москва с ее новоявленными предпринимателями, стремительно богатеющими беспринципными дельцами, процветающими триллионерами, забавляющимися нуворишами, нечистыми на руку управляющими банками и кооператорами («Столица в блокноте», «Чаша жизни», «Московские сцены», «Сорок сороков»). Для характеристики дельцов новой формации Булгаков остроумно использует образ Чичикова, главного персонажа поэмы Гоголя «Мертвые души» (рассказ «Похождения Чичикова»). Булгаков сохранил основные черты, присущие гоголевскому персонажу, в своем Чичикове: беспринципность и лицемерие, умение сыграть на слабостях людей и льстивость, лживость и безудержное стремление к обогащению. Такой склад натуры позволяет Чичикову чувствовать себя в нэповской Москве, в которой он очутился по воле фантазии автора, как рыба в воде. С легкостью и нахрапом осуществляет он аферы, более циничные и более объемные по масштабу и результатам, чем те, что доводилось ему проводить в гоголевские времена. Контрабандный провоз бриллиантов, огромные авансы на аренду несуществующих предприятий — вот начало «бизнеса» Чичикова. Далее его акции принимают совсем уж «головокружительный характер»: «Основал трест для выделки железа из деревянных опилок и тоже ссуду получил. Вошел пайщиком в огромный кооператив и всю Москву накормил колбасой из дохлого мяса», продал Манеж Коробочке, «взял подряд на электрификацию города», деньги присвоил, сказав, что их отняли банды капитана Копейкина (II, с. 235). Изобличая «похождения Чичикова», деятельность других нуворишей, Булгаков высмеивает «гримасы нэпа», однако не останавливается на этом, как другие сатирики. В своих рассказах и фельетонах он осуждает общее разрушение моральных устоев, которое принесла революция и утвердившийся советский строй. Б. Соколов имел все основания сопоставить рассказ «Похождения Чичикова» с работой Н. Бердяева «Духи русской революции» (1918 г.), в которой известный русский философ уподобляет действия вождей русской революции чичиковским аферам с мертвыми душами [17, с. 393].
Особое отношение у Булгакова-фельетониста и к проявлению безобразий в быту и повседневной жизни. В. Петелин справедливо отмечает обобщенность образов в фельетонах писателя: «Булгаков осуждал не только конкретных носителей хамства и невежества, за этими конкретными фактами он увидел целое явление, вылившееся в субъективизм, волюнтаризм, волевые методы руководства страной, народом» [14, с. 130]. Конкретные носители хамства и невежества предстали в произведениях Булгакова во всей своей неприглядности. Сосед повествователя Василий Иванович (цикл очерков «Москва 20-х годов»), «кошмар в полосатых подштанниках», все поступки которого «направлены в ущерб его близким» и который просто «немыслим в человеческом обществе», делает жизнь в квартире «невозможной» (II, с. 439). Под стать Василию Ивановичу и «бурнаковский племянник» из одноименного фельетона, который тоже терроризирует жильцов коммунальной квартиры. Автор в послесловии предубеждает, что «бурнаковский племянник — тип столь же прочный, как и бессмертные типы Н.В. Гоголя».
Существенное отличие Булгакова от многих современных ему сатириков заключалось в том, что он проницательно разглядел в жизни и едко высмеял в своих произведениях тех людей, которые стали вскоре ключевыми фигурами складывающейся тоталитарной системы и которые формировались вместе с нею. В фельетонах, печатавшихся в газете «Гудок», Булгаков сумел показать, как руководители всех уровней приобретают все большую власть, самовольно расширяя сферу своего служебного влияния. Так, начальник охраны одной из станций Антип Скорохват подозревает каждого в злом умысле, приказывает хватать всех подряд и сажать, устанавливает для стражей имущества нормы отлова нарушителей, которые требует безукоризненно выполнять («Охотники за черепами»). Начальники станций и дистанций пути высокомерно пренебрегают мнением рабочей массы, всячески ограничивают ее права, берут на себя обязанности цензоров по отношению к рабкорам, беспощадно зажимают всякое подобие критики снизу («Сотрудник с массой, или свинство по профессиональной линии», «Двуликий Чемс», «Чемпион мира»). Представитель райисполкома Сергеев железной рукой осуществляет смычку города с деревней, объявляет кулаками тех, кто ему возражает, предвосхищая действия «активистов» грядущей коллективизации («Смычкой по черепу»). Зарвавшихся администраторов поддерживают профсоюзные чинуши, которые меньше всего озабочены защитой интересов трудового люда («Кулак бухгалтера»). Лидеры профсоюзов морочат рядовых тружеников многочасовыми пустыми докладами, никому не нужными собраниями, безалаберными, утомительными мероприятиями, используя рабочую массу только для принятия нужных им решений («Рассказ Макара Девушкина», «Заседание в присутствии члена», «Гениальная личность», «Чертовщина»).
Булгакову удалось выразить в сатирических персонажах своих рассказов и лучших фельетонов существенные черты многих социальных групп советского общества первой половины 20-х годов, показать через них разные грани новых общественных отношений. Не случайно, характеризуя рассказы и фельетоны Булгакова, Л. Ершов и другие исследователи используют слово «диагност» («сатирик и диагност общественных пороков» [21, с. 31]. Процесс свертывания демократии, о котором пишут современные историки, непосредственно ощущался Булгаковым и отражался в конкретных ситуациях и персонажах. Появление «ретивых начальников» советской закваски наряду с Булгаковым отметили тогда Горький, Зощенко, Маяковский, Платонов и Леонов. Большинство писателей обратились к этой теме лишь во времена оттепели и перестройки.
Довольно определенно обозначилась и позиция Булгакова-сатирика. Л. Аннинский отмечает: «Суть в мироконцепции, интуитивно, органично и почти автоматически (профессионализм Булгакова поразителен) собирающей осколки в картину и обмолвки в позицию» [60, с. 239]. Позиция у Булгакова-сатирика тоже особая, отличающаяся от большинства писателей, видевших свой идеал в господствующей социалистической идеологии. Булгаков подходил к оценке явлений с точки зрения общечеловеческих нравственных ценностей и традиционных национальных интересов. Американская исследовательница Эдит Хабер образно говорит о том, что Булгаков-сатирик рассматривает свою деятельность как работу полиции нравов — «moral policeman» [61, с. 18].
4.1.2. Карнавальные элемента. Жанровые разновидности малой прозы
Сатирические произведения Булгакова выделялись в огромном массиве юмористики 20-х годов и своим художественным уровнем. Структура сатирических образов и фельетонов писателя, необычность и парадоксальность ситуаций, в которых действуют персонажи, приемы и средства осмеяния свидетельствуют о «карнавальном мироощущении» писателя. Как уже говорилось в главе 1, понятие «карнавализации», «карнавального мироощущения» глубоко обосновал, разработал и блестяще применил при анализе конкретных литературных произведений М. Бахтин в своих книгах «Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» и «Проблемы поэтики Достоевского». М. Бахтин убедительно показал, что «карнавальное мироощущение» пришло в литературу еще в древности из народного праздника — карнавала, оно принесло в литературу в трансформированном виде основные черты и качества карнавала как явления народной смеховой культуры. К ним относятся: особая карнавальная жизнь — «жизнь наизнанку», «мир наоборот», осознание веселой относительности всего существующего, вольный фамильярный контакт между людьми, эксцентричность, карнавальные кощунства, целая система карнавальных снижений и приземлений, увенчаний, развенчаний, карнавальный смех. Логичен вывод М. Бахтина: «Карнавальное мироощущение с его категориями, карнавальный смех, символика карнавальных действ: увенчаний-развенчаний, смен и переодеваний, карнавальная амбивалентность и все оттенки вольного карнавального слова — фамильярного, цинически-откровенного, эксцентрического, хвалебно-бранного и т. п. — глубоко проникли почти во все жанры художественной литературы» [62, с. 221]. Карнавальную традицию Булгаков воспринял благодаря многим источникам (мировая и русская литература, театральные впечатления молодости, знакомство с древнехристианскими произведениями). Она отвечала характеру его творческого дарования и складу личности. Карнавальная традиция в рассказах и фельетонах Булгакова, как и во всем его последующем творчестве, проявляется по-своему, сочетается с другими художественными моментами и служит его целям.
Персонажи рассказов и фельетонов Булгакова несут отпечаток карнавализации. К уже названным выше можно добавить и таких, как врач-шарлатан, пугающий пациентов страшными последствиями их болезней («Целитель»), покойник с гробом, являющийся к начальнику, который не дал ему билета до Москвы, чтобы сделать рентгеновский снимок («Приключения покойника»), больной, который пять дней ходил с градусником под мышкой, потому что врач впопыхах забыл его вытащить («Человек с градусником»).
О карнавализованных комических ситуациях говорят уже сами названия фельетонов: «Лестница в рай», «Когда мертвые встают из гробов», «Музыкально-вокальная катастрофа», «Праздник с сифилисом», «Пьяный паровоз». Некоторые фельетоны построены на курьезе, на анекдоте, другие — сами становились анекдотами («Три копейки», «Игра природы», «Кондуктор и член императорской фамилию»).
Многие рассказы и фельетоны в жанрово-композиционном плане разворачиваются в форме словесных перебранок, скандалов, катастроф, что свойственно карнавальной традиции («Спиритический сеанс», «Чаша жизни», «Как разбился Бузыгин», «Брачная катастрофа», «Как школа провалилась в преисподнюю», «Ревизор» с вышибанием»).
Рассказы, очерки и фельетоны, с которых начиналась сатира Булгакова, весьма многообразны по своей жанровой разновидности. Бытовые зарисовки писателя представляют собой симбиоз очерка и новеллы, так как циклы очерков включают вставные юморески и комические сценки («Столица в блокноте», «Киев-город»). Высокая степень драматизации характерна для рассказов, некоторые из них построены в виде монолога («Чаша жизни») или последовательного ряда диалогов («День нашей жизни»).
Исследователи газетной сатиры Булгакова выявили довольно много жанровых особенностей, свойственных фельетонам писателя. Умение Булгакова преодолеть в фельетоне «кажущуюся несовместимость двух стихий — факта и вымысла», беллетризировать факт, добиться сплава «документа и художественного вымысла» отмечает Л. Кройчик [63, с. 111—112]. Л. Ершов особо выделяет роль диалога, который во многих фельетонах Булгакова выполняет «функцию несущей сюжетно-композиционной конструкции» [8, с. 124]. Проблемам «театрализации» фельетона Булгакова посвящено исследование Е. Кухты, в котором она показывает, как автор использует «образы балагана, райка, старинного фарса и комедии масок», применяет приемы балаганного, буффонадного театра [59, с. 250—251]. Названные факторы обусловливают, как справедливо отмечает Е. Орлова, «большее разнообразие принципов организации текста» в фельетонах Булгакова по сравнению с фельетонами других писателей и потому еще, что у Бушакова «голос рассказчика... способен вбирать в себя голоса героев и в то же время вести «авторскую партию» [64, с. 25, 27]. Л. Кройчик и Е. Орлова видят близость фельетонов Булгакова к фельетонам О. Д'Ора и В. Дорошевича, т. к. у Булгакова, как и у названных его предшественников, «четко прослеживаются тенденции сближения фельетона и рассказа» [65, с. 108]. Это наблюдение обосновывает Н. Петрова в диссертации «Творчество М.А. Булгакова в 20-е годы (жанровые искания писателя и становление художественного метода)», которая на основе анализа многих фельетонов писателя приходит к выводу: «Фельетон приближается к сатирическому рассказу, т. к. исчезает специфический уровень актуальности, который мы рассматриваем как видовой признак жанра» [66, с. 10]. Поэтов жанровые разновидности фельетона Булгакова довольно необычны. «М. Булгаков весьма искусно строит свои фельетоны, — пишет Л. Ершов, — стилизуя их под новеллу, страничку из дневника, использует форму письма, диалогическую сценку и т. п.» [8, с. 124]. Надо сказать, что сам Булгаков в подзаголовке своих фельетонов нередко обозначает нетрадиционность их жанровой формы: «достоверный рассказ», «рассказ-фотография», «транспортный рассказ», «маленький уголовный роман», «плачевная история», «жуткая история в 7-ми документах», «с натуры», «истинное происшествие», «записная книжка», «записки», «дневничок», «фантазия в прозе».
4.1.3. Приемы и средства осмеяния
Высокое мастерство проявил Булгаков в использовании приемов сатирического осмеяния, как традиционных, творчески воспринятых им у предшественников, так и оригинальных, им самим выработанных. Булгаков обладал комическим дарованием широчайшего диапазона, позволявшим ему свободно чувствовать себя во всех сферах смехового искусства — от мягкого юмора до ядовитого сарказма.
Сама жизнь «подсказывала» писателю ситуации, происшествия, курьезные случаи, забавные совпадения, которые, казалось, так и просились в юмореску или фельетон: молодой рабочий, чтобы стать образованным, по совету лентяя-библиотекаря принялся читать подряд тома толкового словаря Брокгауза и Ефрона, отчего едва не сошел с ума; председатель правления клуба приобрел для культработы «говорящую» собаку; управление железной дороги выдавало продовольственные карточки только женатым рабочим; вагон-лавка в течение четырех месяцев привозил на станцию только один товар — пиво и т. п. Булгаков с необыкновенной изобретательностью и выдумкой создавал на основе жизненных реалий комические ситуации, в которых причудливо сочетались точные подробности действительности с дерзким вымыслом, с помощью гиперболы, гротеска и фантастики резко смещал акценты, обнажал и усиливал контрасты, доводил до логического конца едва намечавшиеся тенденции. Фантастически-гротесковая форма свойственна таким произведениям, как «Похождения Чичикова», «Кондуктор и член императорской фамилии», «Сапоги-невидимки», в которых необычные сюжетные ситуации представлены в форме сновидения, «Библиофетчик», «Банщица Иван», «Приключения покойника», в которых гротескно-фантастическое допущение приводит к парадоксальным фабульным перипетиям. Гиперболически заостренное изображение явлений можно отметить в фельетонах «Три копейки» (после всевозможных вычетов у стрелочника от жалования ничего не осталось), «Благим матом» (о страшной матерщине на станции, которую не выдерживают даже лошади), «Пьяный паровоз» (о чудовищных пьянках).
Гипербола и гротеск в рассказах и фельетонах Булгакова используются в целях пародирования. Рассказ «Похождения Чичикова», фельетон «Ревизор» с вышибанием» самими названиями говорят о тех произведениях Гоголя, которые в них пародийно обыгрываются. Реминисценции из произведений Гоголя встречаются в фельетонах «Как Бутон женился» и «Двуликий Чемс». Писатель использует здесь просто пародийные приемы. Рассказ «Багровый остров», послуживший истоком одноименной пьесы, близок к литературной пародии, хотя и не имеет в основе конкретного пародируемого произведения. Рассказ Булгакова с подчеркнуто условным местом действия (тропический остров в Тихом океане), карикатурно-гротексными персонажами (герои романов Жюля Верна и невиданные туземцы), причудливым переплетением событий (стихийные бедствия и бунты бедняков-туземцев), колониальной экзотикой в духе Р. Киплинга явился пародией на произведения советских писателей о революции и гражданской войне.
Высокого уровня достигает писатель и в других приемах осмеяния.
Изобретательно, с большой пластичностью, используя одну-две черты, создает Булгаков портреты сатирических персонажей, напоминающих шарж или карикатуру. Иногда портреты более детализированы, причем в описание внешности включается насмешка, издевка или ирония автора, раскрывающие многое во внутреннем облике персонажа. Уездный фельдшер Талалыкин («Стенка на стенку») готовится вступить в партию и является в уком после участия в кулачном бою в таком виде: «Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было на его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой» (II, с. 485).
Разнообразные речевые приемы опробовал Булгаков в своей малой прозе. Отмеченный А. Слонимским в произведениях Гоголя «комический алогизм» является существенной чертой сатиры Булгакова. Комический алогизм А. Слонимский считал основным приемом Гоголя и охарактеризовал его следующим образом: «Он (комический алогизм. — Н.С.) проходит через всю систему гоголевского творчества — обнаруживается в речах действующих лиц и авторской речи, в построении диалога, в мотивировке поступков и событий — и, в конечном итоге, развертывается в гротеск «потрясающей бестолковщины», одновременно смешной и жуткой» [67, с. 35].
Рассказам и фельетонам Булгакова, как уже отмечалось, свойственна драматизированная структура. Творчески использованный гоголевский комический алогизм придает диалогам особую выразительность, парадоксальность, доходящую до абсурда. Комический эффект диалогов Булгакова обусловлен логическим разрывом между репликами, который по-разному мотивируется. «Вольный фамильярный контакт» между людьми, придающий диалогам карнавализированный характер, ведет к созданию ситуаций, когда участники разговора резко отличаются друг от друга по интеллектуальному и культурному уровню и социальному статусу. В одной из новелл цикла очерков «Столица в блокноте» простак и сущий младенец в финансовых вопросах в гостях у знакомых затевает беседу с триллионером о доходах и расходах и, ясное дело, постоянно попадает впросак. В чудесном сне проводник вагона Хвостиков удостаивается беседы с царем («Кондуктор и член императорской фамилии»).
Торговец селедками («гражданин») приходит в книжный магазин и вызывает приказчика. Начинается разговор:
«— Нам бы гражданина Лермонтова сочинение, — сказал гражданин, легонько икнув.
— Полное собрание прикажете?
Гражданин подумал и ответил:
— Полное. Пудиков на пятнадцать-двадцать.
У приказчика встали волосы дыбом.
— Помилуйте, оно и всего-то весит фунтов пять, не более!
— Нам известно, — ответил гражданин, — постоянно покупаем. Заверните экземплярчиков пятьдесят. Пущай ваши мальчики вынесут, у меня тут ломовик дожидается» («Новый способ распространения книги», II, с. 486—487).
Контрастные тематические линии, которые неожиданно сталкиваются и переплетаются в сюжетах некоторых рассказов и фельетонов, порождают особого вида диалог, где реплики разного плана и содержания оказываются рядом друг с другом, что и вызывает веселую путаницу. Школа и церковь по стечению обстоятельств очутились в смежных помещениях («Главполитбогослужение»), поэтому то в пение церковного хора врываются слова с урока литературы из класса, то — наоборот, и выходит уморительное, чисто карнавальное сочетание реплик:
«Попрыгунья стрекоза
Лето красное пропела,
Оглянуться не успела...
— Яко спаса родила!!
— грянул хор в церкви» (II, с. 460).
Одному и тому же человеку поручили исполнять одновременно должности библиотекаря и буфетчика («Библиофетчик»). Становится ясным, почему столь необычно звучат заказы посетителей и ответы расторопного «библиофетчика» Герасима Ивановича.
Иногда диалоги в малой прозе Булгакова представляют собой набор вроде бы ничем не связанных, потому и комично звучащих реплик. Уместность столь необычного сочетания мотивируется сюжетной ситуацией. То это «фотография» обычного дня в коммунальной квартире («День нашей жизни»), то посещение знакомых, живущих в многокомнатной квартире с фанерными перегородками («Москва 20-х годов») то это момент профсоюзного собрания («Заседание в присутствии члена»), то подслушанный разговор по служебному телефону («По телефону»).
Использует Булгаков и достаточно традиционные виды комического диалога: разговор двух собеседников, когда один знает, что жизненная ситуация резко изменилась, а другой, оставаясь в неведении, продолжает говорить и действовать по-старому («Как, истребляя пьянство, председатель транспортников истребил»), так называемый «диалог глухих», когда участники разговора упорно твердят каждый о своем и как будто не слышат друг друга («День нашей жизни»), беседа взрослого с ребенком («Псалом»), рассуждения подвыпивших приятелей («Звуки польки неземной»).
Забавно, с большой выдумкой и с расчетом на узнавание имитирует Булгаков диалоги в стиле Гоголя («Ревизор» с вышибанием», «Как Бутон женился»), Горбунова («Золотистый город»), Чехова («Сильнодействующее средство»).
Можно отметить и другие приемы языкового комизма на уровне логико-семантическом и стилистическом. Отмеченный у Гоголя А. Слонимским «комизм нескладицы», выражающейся в «смешении семантических рядов при построении фразы — в несоответствии синтаксического и смыслового движения речи, в нецелесообразном употреблении слов» [67, с. 43], встречается у Булгакова в речи рассказчика-повествователя и в речах персонажей. Для обозначения более частного случая нескладицы исследователь творчества М. Зощенко М. Крепс вводит понятие «непоследовательная группировка», когда вместо ожидаемого последующего элемента перечисления появляется новый, неожиданный, не оправданный первичной логической матрицей [68, с. 32]. Примеры такого рода фрагментов текста с непоследовательной группировкой у Булгакова: «В канцелярии стоял сослуживец Ежикова — Петухов, известный математик, философ и болван» (II, с. 369), «Засим член месткома, он же член упрофбюро, он же известный скандалист, он же алкоголик, чрезвычайно знаменитая личность...» (II, с. 562).
Не слишком грамотные персонажи рассказов и фельетонов Булгакова на свой манер переосмысливают термины, канцеляризмы, газетные штампы и клише: «Что касается вашей дочери, то она заслуживает полного уважения за борьбу с капиталом Маркса при помощи Воздушного Флота» (II, с. 331), «Только администрация мотивировала меня разными словами в оправдание своих доводов как кляузника» (II, С. 319).
Просторечия, многократно апробированное средство языкового комизма, находит место в разных контекстах у Булгакова. Процесс широкого внедрения в литературный язык большого пласта просторечий не обошел стороной Булгакова, однако и в отношении к этому явлению Булгаков занял свою позицию, отличавшуюся от других писателей (М. Зощенко, А. Платонова, И. Ильфа и Е. Петрова). Как отметила М. Чудакова, Булгаков дает место просторечию, «новой лексике» только в сказе и диалоге, в рассказе «от автора» просторечные слова, «грубые ноты» звучат редко. «У Булгакова речь этого рода всегда демонстративна, всегда оценена, прямым образом сопоставлена с довоенной нормой» [69, с. 105, 111]. Еще одну интересную особенность отношения Булгакова к просторечию выделяет В. Лакшин: «Живые восклицания, словечки улицы и коммунальной квартиры не роняли достоинства слога. Впрыснув в язык фермент жизни, Булгаков как бы включил просторечие в литературный поток, оставаясь как автор на некоторой дистанции. Выделенные своей новизной и непривычностью, ходовые изречения и домашние словечки становились объектом иронического созерцания, придавая вместе с тем оттенок антикнижности авторской речи» [70, с. 210].
Просторечия в рассказах и фельетонах Булгакова вкраплены в реплики персонажей, участвующих в диалоге, отчего диалоги приобретают комическую экспрессию.
Помощник начальника станции, отмечающий серебряную свадьбу без отрыва от работы, увидел знакомого начальника пассажирского поезда и никак не хотел отпускать:
«— Чудак, что ты там забыл, в Москве? Плюнь: жарища, пыль... Завтра приедешь...
— Да помилуйте, у меня пассажиры, что вы говорите?!
— Плюнь ты на них, делать им нечего, вот они и шляются по железным дорогам. Намедни проходит скорый... Спрашиваю: куда вы? В Крым, отвечают...» (II, с. 628—629).
Булгаков в своей малой прозе редко использовал сказ, в котором шутливо-юмористический колорит создается в значительной мере подбором просторечий. Совсем как у Зощенко, повествует булгаковский персонаж — «московско-белорусско-балтийский железнодорожник» Девушкин: «Вот из-за колодца-то все и произошло, и пропала дачка, к свиньям собачим. Был этот колодец под самым крыльцом, и вот о прошлом годе произошло печальное событие — обвалился сруб... Специальных колодезников пригнали. Ну, те, разумеется, в два момента срубили новый сруб, положили его на венец, оставалось им, братцы, доделать чистые пустяки — раз плюнуть» (II, с. 462). И в авторской речи просторечия, искусно и к месту подобранные, определяют комический колорит:
«С поездами всегда так бывает: едет, едет — и заедет в такую глушь, где ни черта нет, кроме лесов и культработников.
Один из таких поездов заскочил на некую ст. Мурманской ж. д. и выплюнул некоего человека.:, человек успел метнуться по станции и наляпать две афиши...» (II, с. 428).
Гиперболические и парадоксальные сравнения у Булгакова удивляют неожиданностью сопоставляемых реалий: «Он (триллионер. — Н.С.) остановил на мне глаза на секунду, причем тут только я разглядел, что они похожи на две десятки одесской работы» (II, с. 256). «В зале настроение как на кладбище, у могилы любимой жены» (II, с. 260). «Закутавшись в мандаты, как в простыни, они (буржуи. — Н.С.) великолепно пережили голод, холод, нашествие «чижиков», трудгужналог и т. под. напасти. Сердца их стали черствы, как булки, продававшиеся тогда на углу Садовой и Тверской» (II, С. 278).
Эпитета в малой прозе Булгакова часто вносят в определяемый предмет оттенки издевки, насмешки: «самогонный нос», «некурительные и неплевательные события», «центральный парень», «мозолистые лица», «прогрессивный аппетит», «урезал своим кооперативно-ответственным кулаком Кириллыча по уху», «некто в уродливом пиджаке с дамской грудью и наглых штанах», «убойные, угасающие глаза».
Булгаков создает юмористически парадоксальные афоризмы: «...куда я, туда и он со своим тромбоном», «Какая же сознательность у человека, когда он спит?», «Баба любит, чтобы ее били дома».
Пародийный, издевательски насмешливый характер носит имитация документов и деловых бумаг. Милицейский протокол имеет такой вид: «Уважаемый председатель вагонного месткома Хилякин упал во время исполнения мертвой петли с высоты вагонного сарая и, ударившись головой о публику, умер путем переломления позвоночного столба. Мир твоему праху, неусыпный труженик и организатор» (II, с. 623).
Булгаков, как и другие сатирики того времени, ядовито высмеивал повсеместное распространение лозунгов и плакатов. Он выбирал наиболее курьезные из них и создавал свои по их образцу путем контаминации или добавления неожиданных концовок. Некоторые выдуманные Булгаковым лозунги звучат пародийно и полемически по отношению к известным рекламным плакатам Маяковского: «Если ты пришел к занятому человеку, ты погиб», «Рукопожатия отменяются раз и навсегда», «Нигде, кроме как в нашем торговом доме», «Сани, Маши и Наташи, летите в лавку нашу!», «Транспортная кооперация, путем нормализации, стандартизации и инвентаризации спасет мелиорацию, электрификацию и механизацию».
Вместе с другими сатириками Булгаков протестовал против появления огромной массы аббревиатур, представил разные их типы, демонстрируя их неблагозвучие и бессмысленность: Цустран, ХМУ, КХУ, Ка-Ка.
Для создания комического эффекта Булгаков использует цифры то в плане гиперболическом (при описании доходов и расходов нуворишей), то в плане пародийном (имитируя бюрократическую переписку при обозначении входящих и исходящих документов).
В арсенал своих приемов языкового комизма Булгаков включает и такие достаточно отработанные средства, как переиначивание пословиц и поговорок, странно звучащие фамилии, неологизмы. Путем замены ключевого слова в пословице на другое образная семантика привычного изречения: подвергается модернизации и приобретает комическую экспрессию: «Нет нэпа без добра», «Вы ошибаетесь, как рыба об лед», «У всякого своя манера культработы». Среди фамилий и имен персонажей у Булгакова встречаются и странно звучащие, и совсем уж экстравагантные, создающие определенный комический настрой: Угрюмый, Могучий, Бутон-Нецелованный, Пивень, Персик, Мускат, Динамит, Майорчик, Океанчик, Нарцисс Иванович. В пародийном плане употребляются имена литературных героев из произведений Гоголя (Чичиков, Хлестаков), Достоевского (Девушкин), Жюля Верна (Гленарван, Паганель, Гаттерас). Пародийно звучат имена «папуасов» и «арапов» в рассказе «Багровый остров» (Сизи-Бузи, Кири-Куки). Неологизмы в произведениях Булгакова немногочисленны и носят юмористический оттенок: главполитбогослужение, собственноглазно (увидел), библиофетчик, биомахнуть (по уху), рыдун, рыдайло, рыдакса (печальная).
Сатирические рассказы и фельетоны Булгакова, острые по своей проблематике, глубокие по содержанию, разнообразные по стилевому оформлению, не затерялись в огромной массе сатирико-юмористических произведений 20-х годов, завоевали успех у читателей и были сочувственно отмечены мастерами литературы. Л. Ершов верно говорит о том, что рядом с признанными авторами на газетной полосе «Гудка» сразу выделился фельетон М. Булгакова своей обостренной философичностью и резкой, порой саркастически-язвительной насмешкой [8, с. 123].
К. Паустовский и В. Лакшин не случайно сравнивали Булгакова, создателя малой прозы, с Чеховым начального периода творчества. Л. Аннинский не без оснований считает, что и теперь в малой прозе Булгакова читателя привлекает: «Образ рассказчика, чья зоркость становится знаком новой драмы: драмы знания, отвага диагноста, с улыбкой работающего на эпидемии. Ледяная точность специалиста, выморозившего в себе чувствительность к боли» [60, с. 240].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |