1.1. Культуронимы Патриаршие пруды» и «Чертолье» как базовые мифологемы «чистого» и «нечистого» городского пространства

Город является особым текстом, под которым понимаются все «сообщения», «отправляемые» улицами, площадями, островами, садами, водами, памятниками, зданиями, людьми, и требующие пристального изучения. Западными учеными велись исследования в области символики архитектуры и семиотики города (Р. Барт, К. Леви-Стросс, Ч. Дженкс, К. Линч и др.), были введены такие понятия, как «семиотика пространства» (Р. Барт), «текст, код, знак, синтаксис, семантика пространства архитектуры» (Ч. Дженкс), образ города (К. Линч), предложено определение архитектуры как пространства коммуникации, города как текста. Город был определен как пространство коммуникации, состоящее из отдельных структурных элементов, подчиненных целому (ландшафту, стилю, мифологии и др.) и являющееся знаковой средой обитания человека.

«Город — один из сильнейших и полнейших воплощений культуры, один из самых богатых видов ее гнезд. Когда колеблется жизненность великой культуры, сердце невольно влечется погрузиться в нее, лучше ее разгадать, слиться с нею теснее», — писал И.М. Гревс в предисловии в «Душе Петербурга» Н.П. Анциферова¹. В поисках «души» города Н.П. Анциферов создал модель анализа городского пространства (метафизики города), описал образ города через категории «гений места», «архетип пространства», определил отношение к образам пространства в контексте литературы, обосновал важнейшее направление изучения городской культуры: анализ психологии, физиологии и анатомии города².

К «анатомии» города этот выдающийся ученый относил место, на котором построен город: почву, рельеф, растительность, связь с водой, количество осадков, направление ветров и т. д.; его планировку. Изучение города, «пульсирующего всеми своими органами через деятельность общества», Анциферов называл «физиологией»³.

При этом выделялись девять пунктов исследования, в соответствии с функциями: 1) место общежития, 2) торгово-промышленный центр, 3) транспортный узел (включая почту, телефон и радио), 4) медицинский центр, 5) коммунальное хозяйство, 6) администрация, 7) военный центр, 8) место сосредоточения духовной культуры, 9) центр развлечений. Кроме того, «физиология» города предусматривала изучение состава населения.

При определении того, что следует называть «психологией» города, Анциферов высказывался не столь конкретно: «Душой города мы условимся называть исторически сложившееся единство всех элементов, составляющих городской организм, как конкретную индивидуальность»⁴. Особый интерес для изучения психологии (души города) имели: городской пейзаж, исторические судьбы граждан, мифология города как хранилище воспоминаний, городская поэзия и проза как выражение художественных вкусов горожан⁵.

Наиболее полно вопросы исследования «городского текста» были раскрыты в трудах тартусско-московской семиотической школы, определившей наиболее значимые для семиотики города понятия: текст, символ и миф (В.Н. Топоров, Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский, З.Г. Минц и др). Ю.М. Лотман, выделяя особую семиотическую функцию города, замечал, что разница между лесом и городом состоит в том, что «последний несет в себе закрепленную в социальных знаках информацию о разнообразных сторонах человеческой жизни, т. е. является текстом, как и любая производственная структура»⁶ и предлагал воспринимать город в качестве сложного семиотического механизма, генератора культуры, поскольку он «представляет собой котел текстов и кодов, разноустроенных и гетерогенных»⁷. Под гетерогенностью принято понимать присутствие в тексте нескольких семантических кодов⁸.

В.Н. Топоров утверждал, что город «может быть понят, как гетерогенный текст, которому приписывается некий определенный смысл и на основании которого может быть реконструирована система знаков, реализуемая в тексте»⁹. Функция субстратных элементов заключается в маркировании города, выделении его из множества текстов культуры. К примеру, в понимании пространственности петербургского текста наблюдается двойственность: прежде всего, это город в пространстве (география) и пространство города (архитектура).

В.Н. Топоровым были названы следующие признаки, свойственные городу как пространству: театральность пространства (ощущается в его четком разделении на две части: «сценическую» и «закулисную, в постоянном осознании присутствия «зрителя», в замещении существования «как бы существованием»); наличие точки зрения некоторого идеального наблюдателя («взгляд идущего по середине улицы пешехода»); направленность пространства (пространство с боков ограничено черными массами домов и высветлено с двух сторон); символичность пространства. В итоге двойственное понимание пространственности петербургского текста (география и архитектура) соединяются в петербургском тексте (литература), где текст отождествляется с самим городом.

Городской текст, как отмечал В.Н. Топоров, — это то, «что город говорит сам о себе — неофициально, негромко, не ради каких-либо амбиций, а просто в силу того, что город и люди города считали естественным выразить в слове свои мысли и чувства, свою память и желания, свои нужды и свои оценки. Эти тексты составляют особый круг. Они самодостаточны: их составители знают, что нужное им не может быть передоверено официальным текстам «высокой» культуры»¹⁰.

Образ города имеет свою судьбу. Судьба понимается нами как историческое выявление личности. Безликий процесс не может быть определим судьбой, как безликие горожане не определят судьбы города. Город имеет свои законы развития, над которыми не властны носители этого образа, его выразители. Чтобы постичь эти законы, составляющие душу города, следует обращать внимание на такие составляющие истории и мифологии города, как метеорологические мотивы, мотивы времени и пространства (теснота, скученность — суженный хронотоп), мотив болезни, внутренне связанный с целой серией мотивов — обман, разочарование, старость, увядание, смерть, мифологию запахов и звуков — так называемый ольфакторный фон¹¹.

С осознанием города как особого текста связана его сакральная география. Сакральная география Москвы является одним из важнейших содержательных и мифопоэтических аспектов творчества М.А. Булгакова, в частности, романа «Мастер и Маргарита». Сакральная география понимается рядом исследователей (К. Хюбнер¹², А.В. Подосинов¹³, Н.С. Широкова¹⁴ и др.) как «география сверхъестественного. Сакральная география связана со «святыми местами», культивируемыми в различных религиях, ее элементами являются топонимы, наполненные религиозно-философским и культурным смыслом. Иными словами, сакральная география представляет собой топонимику, осмысленную в религиозно-философском и культурологическом контексте.

«Писать о Москве» для Булгакова (...) значило писать о современности, о сегодняшнем дне», — справедливо замечает в книге «Жизнеописание М. Булгакова» М.О. Чудакова¹⁵. Тем не менее, нам кажется возможным рассмотреть тему города в творчестве М.А. Булгакова как культурный код, необыкновенно важный для понимания творчества писателя и тесно связанный с сакральной географией его произведений. Заметим, в романе «Белая гвардия» писатель ни разу не счел нужным обозначить город каким-нибудь именем, Киев угадывается в тексте романа, но не называется. «Нет Киева — есть только «город» (со строчной литеры) в речи персонажей и «Город» (с прописной) авторской речи», — замечает в работе «Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова» М.С. Петровский¹⁶. В то же время Москва М.А. Булгаковым названа, улицы города, появляющиеся в произведениях писателя, в отличие от «Белой гвардии» не зашифрованы, а реальны, и в то же время наполнены особым, мистическим смыслом. Писателю важны входы в город и его врата, храмы и цитадели, а конкретные топонимы, использованные писателем, превращаются в символы: Патриаршие пруды, «Грибоедов», Варьете, готический особнячок Маргариты и подвал мастера.

Образ Москвы присутствует во многих произведениях писателя, начиная с ранних публицистических заметок о Москве, опубликованных в газете «Гудок» (1922—1926). В повести «Роковые яйца» дан образ фантастической, неправдоподобной Москвы, в которой природное начало подавлено механическим, искусственным. Символами бездушной, фальшивой Москвы являются снующие, как челноки, трамваи, «глухо кричащие автомобили»¹⁷, зеленый, неестественный цвет горящей над крышами домов рекламы.

В Москве человек, даже обладающий собственной квартирой, лишен личного жизненного пространства, поскольку в частную жизнь бесцеремонно вторгаются вездесущие журналисты, подобные Альфреду Бронскому. Механическому, равнодушному городу противопоставлен уютный кабинет профессора Персикова на Моховой. Однако и сам профессор Персиков «заражен» дьявольской, механической энергией Города, является ее носителем. Предметом научных изысканий ученого являются «гады и пипы суматранские» — обитатели болот. Омут (болото) символизирует стагнацию, распад и хаос. Перед читателем возникает образ умирающего, агонизирующего города, которому угрожает нашествие «гадов», явившееся следствием гениального открытия Персикова и ошибки авантюриста Рокка.

6 января 1925 г. берлинская газета «Дни» в рубрике «Российские литературные новости» откликнулась на одно немаловажное событие из жизни России: «Молодой писатель Булгаков читал недавно авантюрную повесть «Роковые яйца». Хоть она литературно незначительна, но стоит познакомиться с ее сюжетом, чтобы составить себе представление об этой стороне российского литературного творчества.

Действие происходит в будущем. Профессор изобретает способ необыкновенно быстрого размножения яиц при помощи красных солнечных лучей... Советский работник, Александр Семенович Рокк, крадет у профессора его секрет и выписывает из-за границы ящики куриных яиц. И вот случилось так, что на границе спутали яйца гадов и кур, и Рокк получил яйца голоногих гадов. Он развел их у себя в Смоленской губернии (там и происходит все действие), и необозримые полчища гадов двинулись на Москву, осадили ее и сожрали. Заключительная картина — мертвая Москва и огромный змей, обвившийся вокруг колокольни Ивана Великого.

Тема веселенькая! Заметно, впрочем, влияние Уэллса («Пища богов»)»¹⁸.

Как известно, М.А. Булгаков в 1921—1926 гг. тесно сотрудничал с московской редакцией берлинской газеты «Накануне», помещал в ней очерки о жизни Москвы, так что осведомленность берлинской эмигрантской прессы о русской литературной жизни не удивительна. Журналисты уловили общую направленность повести: «Мертвая Москва и огромный змей, обвивший колокольню Ивана Великого». Образ огромного змея, обвившегося вокруг колокольни Ивана Великого, связан с традиционным для русского православного сознания сюжетом — св. Георгием Победоносцем, убивающим Змия. Змея (Змий) является одновременно символом познания и смерти. Сатану, согласно православной традиции, изображают в образе двуглавого змея. Москва в «Роковых яйцах» — это город, попавший в плен к Змию. В мотиве пленения Города (страны) Змием ощущается текстуальное и образное сходство со стихотворением Н.С. Гумилева «Франции»: «Мы лежим на гноище и плачем, / Не желая Божьего пути. / В каждом, словно саблей исполина, / Надвое душа рассечена, / В каждом дьявольская половина / Радуется, что она сильна. / Вот, ты кличешь: «Где сестра Россия, / Где она, любимая всегда?» — / Посмотри наверх: в созвездьи Змия / Загорелась новая звезда»¹⁹.

В «Роковых яйцах» Город потерял свой духовный стержень, логоцентрическое начало, поэтому он открыт силам зла и хаоса. Духовный голод в Москве «Роковых яиц» и «Мастера и Маргариты» подменен голодом телесным. Голод физический, в свою очередь, достиг гипертрофированных размеров, о чем свидетельствуют образы московских ресторанов («Алькасар», «Грибоедов»). В этих ресторанах процесс принятия пищи уподоблен вакханалии, разгульному пиршеству.

В своих дневниках от 1923—1925 гг. опубликованных под заглавием «Под пятой», писатель создает картину жизни реальной Москвы, не менее ужасающую: «Через два часа придет Новый год. Что принесет мне он? Я спал сейчас, и мне приснилось: Киев, знакомые и милые лица, приснилось, что играют на пианино... Придет ли старое время? Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его... не видеть, не слышать! Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве... тупые и зверские лица»²⁰.

Талант сатирика позволил писателю тщательно спрятать, зашифровать истинную оценку происходящего, отображенную в повести «Роковые яйца». В дневниках писатель записывал: «Вечером у Никитиной читал свою повесть «Роковые яйца». Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда невыпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература. Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдаленные»»²¹.

«Роковые яйца» писались тогда, когда зрел уже замысел будущего «закатного» романа «Мастер и Маргарита», его истоки видны в картине фантастического преображения Москвы, которая «светилась морем огней» и в которой «вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев». Над бывшим Мюр и Мерилизом, над десятым, надстроенным на него этажом, прыгала электрическая разноцветная женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова: «Рабочий кредит»²².

Эта огненная, возвышающаяся над городом женщина напоминает вавилонскую блудницу, символ города падшего, анти-города: «...и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держала золотую чашу в руке своей, наполненною мерзостями и нечистотою блудодейства ее. И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным... И сказал мне Ангел: что ты дивишься? я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее... Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдет в погибель... Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями»²³.

В.Н. Топоров в работе «Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте» говорит о двух типах городов: «городе-деве», светлом и чистом, и «городе-блуднице»²⁴, который только кажется праведным, а на самом деле — пал.»²⁵ Мы можем говорить об образе Москвы, созданном М.А. Булгаковым в повести «Роковые яйца», как об анти-городе — падшем Вавилоне.

В «Собачьем сердце» Москва дана в двух срезах: в странствиях пса Шарика и описании Калабуховского дома как некоего символа всего Города, все события повести просматриваются через призму Калабуховского дома. Как известно, повесть «Собачье сердце» должна была быть издана в альманахе «Недра», редактором которого был Николай Семенович Ангарский²⁶, ранее опубликовавший «Роковые яйца» и «Дьяволиаду».

Рассчитывая на успех, не меньший, чем после выхода «Роковых яиц», М.А. Булгаков 7 марта 1925 г. читал первую часть повести на литературном собрании «Никитинских субботников», а 21 марта там же — вторую ее часть. Как пишет Б.Н. Соколов в «Булгаковской энциклопедии», «один из слушателей, М.Я. Шнейдер, следующим образом передал перед собравшимися свое впечатление от «Собачьего сердца»: «Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происшедшему» (т. е. к Октябрьскому перевороту 1917 г.)»²⁷.

Московские события повести «Собачье сердце» начинаются с описания вьюги и монолога Шарика, который рисует трагическую картину погибающего города. В монологе Шарика присутствует перекличка с поэмой А. Блока «Двенадцать». И в «Двенадцати» А. Блока, и в монологе Шарика из повести М.А. Булгакова дан сходный образ-символ вьюги. «Вьюга в подворотне ревёт мне отходную, и я вою с ней...»²⁸, — сетует Шарик. Вьюга — воплощение сил хаоса, властвующих в Городе, в «Собачьем сердце» вьюга и бездомный пес воют в унисон. Бездомный пес у Булгакова и у Блока («пес голодный, пес безродный»²⁹) — являются символами уходящей навсегда эпохи.

Московские топонимы в повести «Собачье сердце» зашифрованы, частью — не названы, частью — изменены. Весьма интересен маршрут профессора к своему дому от той подворотни, где он нашел пса: от Мертвого переулка к Обухову. Эти параллельные переулки находились между Большим Власьевским переулком и Пречистенкой. Вплоть до 1939 г. в центре Большого Власьева переулка стояла церковь священномученика Власия. Первые упоминания о ней относятся к 1625 г., когда храм называли «церковь св. Власия, что на Козьем болоте»³⁰.

В справочнике «Вся Москва» за 1917 г. сказано: «Козьим болотом» называлась местность, расположенная в другой части Москвы, в районе улицы Спиридоновки. Однако появление церкви святого Власия в районе Пречистенки легко объяснимо, здесь располагались Стадная слобода, где жили княжеские пастухи, и Конюшенная слобода дворцовых конюхов, а святой Власий издавна почитался на Руси покровителем скота»³¹.

Следовательно, для повести «Собачье сердце», как и для романа «Мастер и Маргарита», очень важен район Козьего болота (Чертолья), считавшийся в городской мифологии Москвы «нечистым», инфернальным. Пречистенский переулок, по которому идут в вьюгу профессор Преображенский и Шарик, бывший Мертвый, находится в самом «сердце» Арбата, в окружении Большого и Малого Могильницких переулков, названных по местности — Могильцы, возникшей на месте языческого захоронения. Таким образом, Калабуховский дом находится в непосредственной близости от «нечистого» городского пространства, на границе священной и инфернальной территорий.

Культуроним — это «миф о месте», топониме. Под культуронимами мы понимаем не определенные географические точки на карте, а символы культуры и культурного единства, пространственно-временные центры мировой культуры и истории³². Культуроним «Патриаршие пруды» весьма важен для раскрытия авторского замысла романа «Мастер и Маргарита».

С первой по последнюю, посмертную, редакции романа местом действия, с которого и начинается, собственно, роман, были Патриаршие пруды. Сопоставляя редакции романа, можно проследить, как тщательно выписывает писатель именно первые его строки. Перед нами несколько вариантов начала романа:

— «Однажды на закате небывало знойного весеннего дня, на Патриарших прудах появилось двое граждан...» («Черный маг»)³³

— «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан...» («Копыто инженера»)³⁴

— «Однажды на закате небывало знойного весеннего дня под липами на Патриарших появилось двое граждан...» («Великий канцлер»)³⁵

— «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан»³⁶...

Автор неоднократно правил первые строки романа, пока не записал окончательно: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина...»³⁷, тщательно подбирая каждое слово для начала романа. Каждое из этих слов является смысловым кодом ко всему роману.

О времени происходящих в романе «Мастер и Маргарита» событий написано немало, поэтому мы будем отталкиваться в работе от наиболее распространенного мнения, высказанного, в частности, А. Барковым в работе «Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение». Это мнение состоит в том, что действие романа происходит именно на Страстной неделе³⁸.

Патриаршие пруды с 1924 г. назывались Пионерскими³⁹. Булгаков не мог не знать об этом, следовательно, писатель сознательно не хотел использовать новое (революционное) название местности. Сама смена названия («Пионерский пруд» вместо «Патриаршие пруды») была вполне закономерной для воинствующего атеизма тех лет. В данном ключе советским правительством были переименованы: Пречистенка — в Кропоткинскую, Протопоповский переулок — в Безбожный и т. д. Следовательно, топоним «Патриаршие пруды», постоянно используемый Булгаковым вместо ставшего к этому времени привычным его современникам названия — «Пионерские», позволяет взглянуть на Город с точки зрения христианской, православной традиции.

В Дневниках Булгакова есть запись, дающая возможность понять отношение писателя к проводимой в 30-е годы политике атеизма; «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально — Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены»⁴⁰.

Разрушение храмов и атеистическая пропаганда советских времен, особенно начало ее, пришедшееся именно на переезд в Москву писателя, возмущали не одного М.А. Булгакова. Даже Католическая церковь восприняла крах православия в России как крах веры христианской⁴¹, ведь к 1927 г. со всех церквей были сняты колокола и запрещен колокольный звон, а к 1930—1932 гг. большинство московских церквей было снесено, взорван Храм Христа-Спасителя.

Уже само по себе избрание местом действия романа Патриарших прудов может расцениваться как вызов проводимой политике атеизма. Однако в начале 1930-х годов в Москве переименовывались сотни улиц и переулков, сносились десятки храмов. Следовательно, причины выбора именно Патриарших прудов местом действия романа иные, связанные с историей возникновения и именования прудов.

Культуроним «Патриаршие пруды» используется писателем сознательно и несет в романе особую смысловую нагрузку.

Возникает вопрос, почему же именно эта местность была столь притягательна для Воланда? Не мог ли дьявол прибыть в Москву с какой-нибудь другой стороны?

Эти вопросы очень важны для интерпретации религиозно-философской проблематики романа.

Практически во всех редакциях романа «ершалаимские» или «пилатовы» главы впервые звучат именно на Патриарших прудах. Берлиоз погибает опять же на Патриарших, ставших Голгофой для редактора «толстых литературных журналов», заказавшего атеистическую поэму, опровергающую существование Иисуса Христа.

В противопоставлении праведных и грешных земель, характерном для сакральной географии и индоевропейской мифологической системы в целом, отражены представления о рае и аде. Таким образом, понятия рая и ада как бы «проецируются на географическое пространство, и, соответственно, эти понятия лежат в основе представлений о святости и грешности места»⁴².

Одной из базовых мифологем русского города является мифологема чистого пространства, то есть фундаментальное сакрализованное разделение города на «чистую» и «нечистую» территорию. Чертолье с центром Патриаршими прудами, стало «чистой» территорией именно благодаря тому, что, как и Патриаршие пруды, было окружено православными храмами. Патриаршие пруды мы связываем с идеей «чистого» и «нечистого» городского пространства, благодаря возведению с 1602 по 1604 гг. в этом районе четырех православных храмов.

Существует ряд представлений, связанных с «чистыми» и «нечистыми» местами, с элементами сакральной и инфернальной географии. Сакральная география понимается нами как взаимосвязь особенностей ландшафта с искусственными объектами ритуального значения. Это понятие было дополнено изучением комплексов древних культовых объектов, анализом их соотношения с ландшафтом и выявлением структур и систем в расположении культовых объектов на фоне ландшафта. Исторически развитие сакральной географии берет начало в первой половине XX в., в работах английского исследователя Альфреда Уоткинса, который обнаружил систематичность в расположении древних мегалитов. Сакральной географии посвящена работа Г.Г. Задонского «Сакральная география Руси»⁴³.

Сакральная география связана со «святыми местами», культивируемыми в различных религиях, с исчезнувшими цивилизациями, — это география сверхъестественного. Район от Патриарших прудов, вплоть до Пречистенки и Остоженки, и все Приарбатье в старину именовали Черторьем или Чертольем. Район Чертолья, особенно его исторический центр — Козье болото — вплоть до XVIII века в народе считались местом нечистым⁴⁴, а прилегающие к Патриаршим прудам Козихинские переулки в народе назывались «Адом»⁴⁵. Не случайно Воланд появляется со стороны Малого Козихинского переулка, Козихи.

Если рассмотреть булгаковские тексты сквозь призму истории и сакральной географии Москвы, оказывается, что место действия романа связано с особым сакральным центром — районом Чертолья, с «артерией» реки Черторый, вытекающей из Козьего болота. Протекала эта река между современными Никитскими воротами и Мерзляковским переулком, по внешнему проезду Гоголевского бульвара, через Кропоткинские (Пречистенские) ворота, затем огибала Соймоновский переулок, пересекая 2-й Обыденский, Савельевский и Зачатьевский переулки, и у ныне несуществующей Бабьегородской плотины впадала в Москву — реку.

С точки зрения сакральной географии, река Черторыя и Козье болото были «нечистым местом», но патриарх Гермоген, освятив территорию протекания реки, превратил ее в место чистое — в Патриаршие пруды. В советскую же эпоху, когда были снесены все храмы в районе Патриарших прудов, горожане снова стали называть это место «нечистым». В городской мифологии Москвы сложился ряд представлений об инфернальности бывшего «козьего болота». Эти представления актуализировал Булгаков в романе «Мастер и Маргарита»: визит Воланда в Москву начинается именно с Патриарших прудов, с Козихи, которую москвичи называли «адом»⁴⁶.

По воспоминаниям современников, М.А. Булгаков постоянно обращался к справочнику «Вся Москва» издательства Сабашниковых за 1914 г., был знаком с трудами известного москвоведа историка И.Е. Забелина «История города Москвы» и «Посад». По свидетельству тех же С. Ермолинского и Л.Е. Белозерской-Булгаковой, писатель внимательно изучал книгу М. Орлова «История сношений человека с дьяволом». В частности, в книге говорилось, что «любимым местом появления дьявола перед людьми обычно считались перекрестки дорог, леса, старые заброшенные языческие капища»⁴⁷. И.Е Забелин⁴⁸ в одной из частей рукописи «Истории города Москвы», более известной ученому миру под названием «Посад» и посвященной Чертолью (Черторью), дает анализ топонимов, выявленных в письменных памятниках и летописных сводах, и отмечает, что «Черторьем или Чертольем издревле считалась местность Белого города и крепостного посада, лежавшая с Западной стороны Кремля по высокому берегу реки Черторыи, составляя угол Занеглименья»⁴⁹.

Если определить современные Булгакову границы Чертолья, то на карте образуется некий треугольник, углами которого будут Пречистенка, Арбат и Смоленский бульвар, а центром — Патриаршие пруды. Река Черторыя или Черторья (то есть чертова) в летописных сводах всегда употреблялась в женском роде, а в дохристианские времена местность Черторьи была центром языческого культа.

В Киеве, близ Владимирской горки, в Днепр в былые времена впадала речушка с названием: Черторой или Черторыя. Известный киевский краевед середины XIX века Н. Сементовский так описывал бассейн реки: «Лысая гора Киевская, издревле знаменитая бываемым на ней собранием Киевских, как самых старших, Ведьм, по простонародному верованию русских людей, находится за Черторыею, на левом берегу Днепра. В дохристианские времена от Лысой Горы до устья Черторыи размещалось громадное капище Перуна, разрушить которое и приказал Владимир первым из языческих храмов при крещении Руси, и крещение, собственно, проходило именно вблизи Черторыйских вод в реке Почайне, более мелкой, куда можно было загонять для водного крещения народ»⁵⁰.

Место слияния Днепра и Почайны было своеобразным аналогом Иордана. Киев же в представлении верующих воспринимался как «второй Иерусалим». Существует древнейший христианский миф о Киеве Иерусалиме, воскрешенный в начале XVII в. Дмитрием Ростовским и Феофаном Прокоповичем. В XIX в. этот миф приобрел вид устойчивой формулы «Киев — Иерусалим земли русской». Гибель православного Киева Булгаков воспринимал как гибель христианского Иерусалима. Топографические параллели помогли Булгакову выкристаллизовать идею будущего романа «Мастер и Маргарита».

Превращение Чертолья в святое место — Патриаршие пруды — связано с именем Патриарха Гермогена, который в 1602 г. начал преобразование Козьего болота, то есть его осушение, возведение Патриарших прудов и строительство храмов. Первым из построенных храмов была — Ермолаевская церковь, названная в честь святого Ермолая, небесного покровителя Патриарха. Гермоген оставил Патриаршую ризницу в Кремле, как оскверненную иноверцами, и начал строительство патриарших покоев, прудов и храмов в районе Чертолья как чистого святого места⁵¹. Именно так появляются на карте Москвы Патриаршие пруды как место чистое и святое. После мученической смерти патриарха Гермогена Патриаршие пруды стали символом торжества веры над безверием.

Мы можем говорить о двойственности Города в понимании М.А. Булгакова. Вслед за Августином Блаженным, Булгаков говорил о двух городах, Городе небесном и его отражении — граде земном. «Мир есть Град Божий, творимый человеком»⁵², — писал Августин Блаженный. Согласно Блаженному Августину, город начинается не с камня и стекла, не с бетона и дерева, а с идеи, необходимой для организации душевного и духовного пространства человека. Храмы, стены, площади, улицы, таким образом, — это материальные воплощения культурной формы, символы и образы душевно-духовной личностной организации, необходимого для познания, постижения бытия. Такой точкой мира, воплощением идеи города-собора, его средоточием и становится Чертолье с духовным центром — Патриаршими прудами. Следовательно, история Патриарших прудов — один из ключей к анализу романа «Мастер и Маргарита».

Рецепция сакральной географии Москвы в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» тесно связана с представлениями о городе как о «Третьем Риме». Трактовка Москвы как Третьего Рима использовалась для обоснования особого религиозно-политического значения России как правопреемницы Римской империи и была основана на концепции «переноса империи». В сакральной географии каждый земной город подобен священному городу-образцу и является его отражением, земным воплощением. Более того, события, происходившие в Риме или Иерусалиме, одновременно происходили и в его подобии — Втором Иерусалиме или Третьем Риме. Таким образом, создается особое иеротопическое пространство, связанное с православным понятием «днесь», обозначающим — и сегодня, и тысячу лет назад.

Все три Рима — Рим, Константинополь и Москва, именовавшаяся Третьим Римом, — являются городами-подобиями, едиными в сакрально-географическом пространстве. В свою очередь, христианский Рим, город апостола Петра, считался «вторым Иерусалимом». При этом события глубокой древности происходят «днесь», то есть одновременно и в прошлом, и «здесь», и «сейчас».

Анализ важнейших культуронимов московского пространства в романе «Мастер и Маргарита», таких как Патриаршие пруды и Чертолье, позволяет считать их своеобразными культурными кодами, выводящими читателя на более глубинные проблемы, скрытые в булгаковских текстах, — проблемы веры и безверия, революционного Апокалипсиса.

Поэтому вполне закономерно, что булгаковский Воланд со своей свитой должен был появиться в Москве именно на Патриарших прудах, в центре исторического Чертолья. Именно поэтому действие романа «Мастер и Маргарита» разворачивается именно в пределах исторического Чертолья как сакрального пространства. В романе «Мастер и Маргарита» мы наблюдаем создание сакрально-географического пространства, то есть наложение временных и пространственных реалий Москвы и Иерусалима.

Странная конфигурация Патриарших прудов — идеальный квадрат — была отмечена в работе А. Королева «Москва и Ершалаим», в которой, в частности, сказано: «Воланд притянут еще и идеальным водяным квадратом Патриарших прудов, чародейским остатком средневекового Козьего болота, по сути, следом чертова копыта»⁵³. Однако, кроме идеального водяного квадрата, Патриаршие пруды имеют еще одну пространственную особенность, создающую ощущение ирреальности: параллельные прямые квадратного пруда никогда не пересекаются. Зрительный эффект достигается за счет того, что пруд вырыт по закону «обратной перспективы», который использовался в традиционной русской иконописи. П. Флоренский указывал, что «нарушения правил перспективы составляют применение сознательного приема иконописного искусства и что они, хороши ли, плохи ли, весьма преднамеренны и сознательны. Указанные приемы носят общее название обратной или обращенной перспективы, а иногда — и перспективы извращенной или ложной»⁵⁴. Далее философ указывал: «Перспектива есть только схема, и притом одна из возможных схем изобразительности, соответствующая не мировосприятию в целом, а лишь одному из возможных истолкований мира, связанному с вполне определенным жизнечувствием и жизнепониманием... Освобождение от перспективы или изначальное непризнание ее власти невозможно ради религиозной объективности и сверхличной метафизичности. Напротив, когда разлагается религиозная устойчивость мировоззрения, тогда появляется и характерная для отъединенного сознания перспективность, как момент декоративности, имеющий своим заданием не истинность бытия, а правдоподобие казания⁵⁵». Следовательно, природа фантастического у Булгакова строится по законам двойной проекции. В любой ситуации, даже самой обыденной, обязательно скрыто «второе дно», ее тайный и сокровенный смысл.

Подводя итоги сказанному, можно сделать следующие выводы:

1. Патриаршие пруды с момента их строительства являлись символом торжества веры над безверием, местом святым и чистым. В советскую эпоху, для которой была характерна политика атеизма и, в частности, разрушение храмов, Патриаршие пруды превратились в место нечистое, что сделало возможным появление Воланда и его свиты именно в районе Патриарших прудов.

2. О топонимическом сходстве свидетельствует анализ киевского топонима «Черторой». В дохристианские времена от Лысой Горы до устья Черторый размещалось громадное капище Перуна, разрушить которое приказал Владимир первым из языческих храмов при крещении Руси, и крещение, собственно, проходило именно вблизи Черторыйских вод в реке Почайне, более мелкой, куда можно было загонять для водного крещения народ.

Булгаков, тщательно изучавший топонимику Нового Завета, не мог не знать, что притоком Иордана, стекавшим в иерусалимский Нижний пруд со стороны Сиона был Драконов источник, название которого можно перевести, как и «Чертов». Подобные представления соотносятся с концепцией историка И.Е. Забелина и позволяют говорить зеркальности ершалаимских-московских глав.

3. Анализ важнейших культуронимов московского пространства в романе «Мастер и Маргарита», таких как Патриаршие пруды и Чертолье, позволяет считать их своеобразными культурными кодами, выводящими читателя на более глубинные проблемы, скрытые в булгаковских текстах, — проблемы веры и безверия, духовности и бездуховности.

Примечания

1. Анциферов Н.П. Душа Петербурга. — Л., 1925. — С. 18.

2. Там же. — С. 18.

3. Анцыферов Н.П. Пути изучения города как социального организма. Опыт комплексного подхода. — Л., 1926. — С. 28.

4. Там же. — С. 28.

5. Там же. — С. 29.

6. Лотман, Ю. М. Семиосфера. — СПб.: 2000. — С. 299.

7. Там же. — С. 299.

8. Там же.

9. См. подр.: Топоров В.Н. Исследования по структуре текста. — М., 1987.

10. Топоров В.Н. Петербургские тексты и Петербургские мифы // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. — М., 1995. — С. 221.

11. Каган М.С. Культура города и пути ее изучения // Город и культура. — М., 2000. — С. 19.

12. См. подр.: Широкова Н.С. Культура кельтов и нордическая традиция античности. СПб.: Евразия. 2000.

13. См. подр.: Хюбнер К. Истина мифа. — М.: Логос. 1996.

14. См. подр.: Подосинов А.В. Древняя Русь в свете зарубежных источников. Учебное пособие для студентов вузов / Под ред. Е.А. Мельниковой. — М., 1999.

15. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. — М., Книга, 1998. — С. 139.

16. Петровский М.С. Мастер и город. Киевские контексты в творчестве Михаила Булгакова. — Киев: «Дух и літера», 2001. — С. 270.

17. Булгаков М.А. Роковые яйца. Собачье сердце. — М., АСТ, 2006. — С. 13.

18. Соколов Б.В. Михаил Булгаков. Загадки творчества. — М.: Вагриус, 2008. — С. 212.

19. Гумилев Н.С. Полное собр. соч. в 10 т. — М.: Воскресенье, 2001. — Т. 3. — С. 193.

20. Булгаков М.А. Под пятой Булгаков М.А. Собр. соч. в 6 томах. — Т. 5. — М.: Аст, 2008. — С. 47.

21. Там же.

22. Булгаков М.А. Роковые яйца // В сб. произведений М.А Булгакова «Собачье сердце». — М.: Эксмо, 2009. — С. 613.

23. Откровение Иоанна Богослова, гл. XVII—XVIII. — М.: Издательство христианского общества «Гедеон», 1999. — С. 518.

24. Там же. — С. 518.

25. Топоров В.Н. Исследования по структуре текста. — М., 1987. — С. 123.

26. Ангарский Н.С. (1873—1941) — ответственный редактор издательства «Недра», затем торгпред СССР в Литве.

27. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. — М.: «Локид — миф», 1998. — С. 430.

28. Булгаков М.А. Собачье сердце. — М.: Эксмо, 2009. — С. 290.

29. Блок А.А. Двенадцать. Поэзия. Драматургия. — М.: Азбука, 2008.

30. Вся Москва. — М.: Издательство Сабашниковых, 1917. — С. 451.

31. Там же. — С. 452.

32. См. подр.: Раскина Е.Ю. Теософские аспекты творчества Н.С. Гумилева. — М.: МГИ им. Е.Р. Дашковой, 2008.

33. Булгаков М.А. Черный маг. Черновики романа. Тетрадь 1. 1928—1929 гг. // М.А. Булгаков. Князь тьмы: редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита». — СПб.: Азбука-классика, 2007. — С. 33.

34. Булгаков М.А. Копыто инженера. Тетрадь 2. 1928—1929 гг. // М.А. Булгаков. Князь тьмы: Черновики романа. Тетрадь 1. 1928—1929 гг. — СПб.: Азбука-классика. — С. 33.

35. Булгаков М.А. Великий канцлер // М.А. Булгаков. Князь тьмы; редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита». — СПб.: Азбука-классика, 2007. — С. 107.

36. Булгаков М.А. Князь тьмы // М.А. Булгаков. Князь тьмы: редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита». — СПб.: Азбука-классика, 2007. — С. 383.

37. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. — М.: АСТ, 2009. — С. 3.

38. См. подр.: Барков А.Н. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. — Киев: «Текма», 1994.

39. См. подр.: Муравьев В.Н. Московские улицы. Секреты переименований. — М.: «Алгоритм», 2006.

40. Булгаков М.А. Под пятой // Булгаков М.А. Собр. соч. в 6 томах. — Т. 5. — М.: Аст, 2008. — С. 56.

41. Новейший философский словарь:3-е изд., исправл. — Мн.: Книжный Дом, 2003.

42. Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. — М.: «Гнозис», 1994. — С. 254.

43. Задонский Г.Г. Сакральная география Руси. — М.: Б-ка «Благовещение», 2003. — С. 89.

44. Забелин И.Е. История города Москвы. — М.: Фирма СТД, 2007. — С. 157.

45. См. подр.: Л.Е. Колодный. Москва в улицах и лицах. — М.: Голос-пресс, 2004.

46. Забелин И.Е. История города Москвы. — М.: Фирма СТД, 2007. — С. 157.

47. Орлов М.А. История сношений человека с дьяволом. — М.: Эксмо, 2003. — С. 38.

48. Забелин Е.И. История города Москвы. — М.: «Фирма СТД», 2007. — С. 215.

49. Там же. — С. 100.

50. Забелин Е.И. История города Москвы. — М.: «Фирма СТД», 2007. — С. 215.

51. Там же. — С. 115.

52. См. подр.: Бл. Августин. О граде Божьем // Попов О.В. Личность и учение Бл. Августина. Т. 1. Ч. 1—2. — Сергиев Посад, 1916.

53. Королев А.И. Москва и Ершалаим / В мире фантастики: Сб. лит.-крит. статей и очерков. — М.: Мол. гвардия, 1989. — С. 80—101.

54. Флоренский П.И. У водоразделов мысли. — М.: Вехи, 2000. — С. 76.

55. Там же.