Столица в блокноте

Первая половина двадцатых годов в значительной мере отдана М. Булгаковым журналистике. Правда, в ту пору ночами написаны четыре повести и роман «Белая гвардия». Однако для заработка основным занятием писателя в этот период была работа в периодике. В письмах близким из Владикавказа он сообщал, что сотрудничает в кавказских газетах. А по приезде в Москву осенью 1921 года Булгаков уже уверенно выступает как фельетонист, очеркист, рассказчик в ряде столичных изданий («Рупор», «Красный журнал для всех», «Медицинский работник», «Красная панорама» и др.).

В определенной мере исследована деятельность Булгакова — фельетониста «Гудка». Десятки фельетонов были созданы им по рабкоровским письмам, по «сигналам с мест». Но все же о Булгакове-газетчике мы знаем пока не так уж много. Например, чрезвычайно интересно и обширно наследие Булгакова — сотрудника газеты «Накануне».

Издававшаяся в Берлине, эта газета выражала думы и чаяния левого крыла русской эмиграции и сыграла немалую роль в правильной ориентации и возвращении на родину значительного числа эмигрантов, в объективном освещении событий в молодой Советской республике. «Накануне» поддерживала контакты с Москвой и, с разрешения Советского правительства, создала московскую редакцию в СССР. С газетой активно сотрудничали М. Горький, Вс. Иванов, К. Федин, О. Мандельштам, С. Есенин и другие. М. Булгаков выступал в «Накануне» как бытописатель Москвы. «Не из прекрасного далека я изучал Москву 1921—1924 годов. — О нет, я жил в ней, я истоптал ее вдоль и поперек... И намерен описать ее, но описывая ее, я желаю, чтобы мне верили»; — писал М. Булгаков. В его сочинениях быт, увиденный художником со своеобразным взглядом: здесь сатира соседствует с юмором, лирика с фантастикой. Из номера в номер с продолжением печатались очерки и фельетоны: «Столица в блокноте», «Москва 20-х годов», «Москва краснокаменная», «Самоцветный быт», «Похождения Чичикова». Если собрать воедино все очерки, рассказы и фельетоны Булгакова, посвященные Москве, получилась бы яркая, колорит ная лента, подчас гротескная, с деталями почти фантастическими для современного читателя, с удивительным, многоликим, противоречивым и трудным бытом. Столица остро нуждалась в жилье, тем не менее вокзалы ежедневно выталкивали толпы приезжих, не командированных или отпускников, как ныне, а приезжавших... жить в Москве. Ехали студенты, служащие, люди искусства.

«Условимся раз навсегда: жилище есть основной камень жизни человеческой, — писал тогда М. Булгаков. — Примем за аксиому: без жилища человек существовать не может. Теперь в дополнение к этому сообщаю всем, проживающим в Берлине, Париже, Лондоне и прочих местах, — квартир в Москве нету.

Как же там живут?

А вот так-с и живут. Без квартир. («Трактат о жилище», М.—Л., 1926)

Как иллюстрация к этим строкам всплывает в памяти общежитие имени монаха Бертольда Шварца в романе И. Ильфа и Е. Петрова.

Москва с ее огромной армией служащих, беспокойно перемещавшихся в новых учреждениях, массой обывателей, все еще надеящихся «переждать события», процветающими нэпманами, милиционерами, штрафующими «на тридцать миллионов» (!!!) нарушителей уличного порядка, — эта Москва описана литератором, который не прячет иронии и сарказма по поводу увиденных нелепостей, но радуется кипению жизни и с надеждой смотрит в будущее. Еще до Маяковского («И жизнь хороша, и жить хорошо!»). М. Булгаков приветствовал появление книжных обложек за стеклами «Метрополя», и светящийся шар «Госкино II», и киоски, заваленные журналами и газетами. «Москва! Я вижу тебя в небоскребах!» — заключает он очерк «Москва 20-х годов» («Накануне, 1924, № 119, 21 мая).

Летом 1923 года на берегу Москвы-реки, на территории бывшей свалки, в рекордно короткий срок была создана первая Сельскохозяйственная выставка (ныне территория Центрального парка культуры и отдыха имени М. Горького). В августе она открылась, а уже в сентябре «Накануне» начинает печатать серию очерков М. Булгакова о выставке под общим названием «Золотистый город». Богаты изобразительные средства, которыми здесь пользуется М. Булгаков-репортер. «Августовский вечер ясен. В пыльной дымке по Садовому кольцу летят громыхающие ящики трамвая «Б» с красным аншлагом: «На выставку». Полным полно.

...На Смоленском толчея усиливается. Среди шляпок и шляп вырастает белая чалма, среди спин пиджаков — полосатая спина бухарского халата. Каменный мост в ущелье-улице показывается острыми красными пятнами флагов. По мосту, по пешеходным дорожкам льется струя людей, и навстречу, гудя; вылезает облупленный автобус. С моста разворачивается городок. С первого же взгляда в заходящем солнце на берегу Москвы-реки он легок, воздушен, стремителен и золотист.

...Из трамвая, отдуваясь, выбирается фигура хорошо и плотно одетая, с золотой цепочкой на животе, окидывает взором буйную толчею и бормочет:

— Черт их знает, действительно! На этом болоте лет пять надо было строить, а они в пять месяцев построили! ... («Накануне», 1923, № 448, 30 сентября и № 453, 6 октября).

Булгаков подводит читателя к ослепительно светящемуся павильону борьбы с пожарами в деревне, павильону сельсоюза, квадратам и шашечным клеткам показательных орошаемых участков. «По дорожкам народ группами стремится к Туркестанскому павильону... Внутри блестит причудливая деревянная резьба, свет волной, снаружи он расписан пестро, ярко, необыкновенно. И тотчас возле него начинает приветливо пахнуть шашлыком».

В журналистике Михаила Булгакова чувствуется рука драматурга. Писатель часто строит свои очерки и фельетоны как ряд небольших сценок, иногда и называемых «явлениями». Так, в очерке «Столица в блокноте» соседствуют «Биомеханическая глава», «Ярон», «Во что обходится курение», «Золотой век». В «Биомеханической главе» оживает время становления новых театральных студий. Отстаивая с первых своих шагов в литературе традиции русской классики, М. Булгаков был решительным противников «левого фронта искусства». Вокруг спектакля В.Э. Мейерхольда «Великодушный рогоносец» разгорелись в то время ожесточенные споры. Очерк Булгакова — одно из красноречивых свидетельств этой полемики.

«В общипанном, ободранном, сквозняковом театре вместо сцены — дыра. В глубине — голая коричневая стена с двумя гробовыми окнами. А перед стеной сооружение. По сравнению с ним проект Татлина может считаться образцом ясности и простоты. Какие-то клетки, наклонные плоскости, палки, дверки и колеса... Появляются синие люди (актеры и актрисы в синем. Театральные критики называют это прозодеждой).

...Действие: женщина, подобрав синюю юбку, съезжает с наклонной плоскости на том, на чем и женщины, и мужчины, сидят. Женщина мужчине чистит зад платяной щеткой. Женщина на плечах у мужчин ездит, прикрывая стыдливо ноги прозодежной юбкой.

— Это биомеханика, — пояснил мне приятель. Беспомощность этих синих биомехаников... вне конкуренции. И это, заметьте, в двух шагах от Никитинского цирка, где клоун Лазаренко ошеломляет чудовищным «salto» («Накануне», 1923, № 256, 9 февраля и № 273; 1 марта).

М. Булгаков передает впечатление от формальных новшеств спектакля. Новаторское же его значение прошло мимо автора «Биомеханической главы».

В главке «Ярон» Булгаков создает «бескорыстную рекламу» таланту замечательного артиста оперетты: «После первого же его падения на колени к графу Люксембургу, стукнувшему его по плечу, я понял, что значит настоящая буффонада. Грим! Жесты! В зале гул и гром! И нельзя не хохотать. Немыслимо».

Граница между очерками и фельетонами М. Булгакова и его прозой 20-х годов часто размыта: Москва занимает в них огромное место, разговорная речь начала 20-х годов контрастирует с литературным языком. Недаром даже в первый редакции «Романа о Дьяволе», который в 30-е годы стал «Мастером и Маргаритой», проглядывают элементы фельетона.

Годом позже «Столицы в блокноте» в фантастической повести «Роковые яйца» Булгаков еще раз иронически писал о театре Мейерхольда, в шутку похоронив знаменитого режиссера: «Театра имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами...» Уже в наши дни режиссер Л. Варпаховский заметил, что Булгакову нельзя было отказать в остроумии: в 1922 году Мейерхольд поставил «Смерть Тарелкина», заменив обычную мебель стреляющими гимнастическими приборами. «Замечу мимоходом, — писал Л. Варпаховский, — что всякий раз. когда впоследствии мне приходилось разговаривать с Всеволодом Эмильевичем о постановочном замысле «Бориса Годунова», он с юмором, но и не без раздражения вспомнил булгаковских «голых бояр».

В главке «Золотой век» М. Булгаков делает вывод: «Фридрихштрасской уверенности, что Россия прикончилась, я не разделяю и даже больше того: по мере того, как я наблюдаю московский калейдоскоп, во мне рождается предчувствие, что «все образуется» и мы еще можем пожить довольно славно».

Очерк «Столица в блокноте» интересен и авторским признанием, которое помогает нам полнее представить личность Булгакова-журналиста. «Дело вот в чем: я человек рабочий. Каждый миллион (миллион — обычная для 1922 года денежная единица, вспомним: штраф за нарушение порядка — тридцать миллионов. — В.Ч.) дается мне путем ночных бессонниц и дневной зверской беготни. Мои денежки как раз те самые, что носят название кровных».

Это заявление не преувеличение. Булгаков не чурался любой газетной работы, он сочинял и рекламу; был литправщиком.

В рассказе «Самогонное озеро» Булгаков пишет о пьянстве. Писатель полон ненависти к этому злу, уничтожающему человека. Пьяные вопли, драки омерзительны ему. Заканчивается рассказ по-деловому: «У меня есть проект. В течение двух месяцев я берусь произвести осушение Москвы, если не полностью, то на 90 процентов.

...Полномочия неограниченные. По моему ордеру брать немедля. Судебное разбирательство в течение 24 часов и никаких замен штрафом... и Москва станет, как Сахара, и в оазисах под электрическими вывесками: «Торговля до 12 час. ночи» будет только легкое красное и белое вино» («Накануне», 1923, № 337, 29 июля).

Особый интерес в ряду произведений Булгакова, напечатанных в «Накануне», представляет фельетон «Похождения Чичикова». Он показателен и как свидетельство отношения автора к изображаемой действительности и как ступенька формирования Булгакова — прозаика. Итак, Москва времен нэпа, точнее, первых лет нэпа. Переход от эпохи военного коммунизма к эпохе новой экономической политики. Время, полное психологических трудностей. И Булгаков обрушивает мощь своего таланта сатирика на рвачей и спекулянтов, которые ожили и вовсю развернулись в стихии частного предпринимательства.

И вдруг, как это часто бывает у М. Булгакова; проглядывает личность автора:

«И я по телефону:

— Чисто.

А мне в ответ:

— Спасибо. Просите, чего хотите.

Так я и взметнулся около телефона. И чуть было не выложил в трубку все сметные предположения, которые давно уже терзали меня: «Брюки... фунт сахару... лампу в 25 свечей...»

Но вдруг вспомнил, что порядочный литератор должен быть бескорыстен, увял и пробормотал в трубку:

— Ничего, кроме сочинений Гоголя в переплете, каковые сочинения мной недавно проданы на толкучке».