Прежде чем перейти к ним, посмотрим напоследок, каким образом в романе сосуществуют свет и тьма, но не в непосредственном столкновении одного с другим, а посредством представляющих их символов — солнца и луны, находящихся на протяжении текста в непримиримом противостоянии. Сопоставляя их, знаменательные слова я буду выделять полужирным шрифтом.
Воланд появляется в романе, осиянный лучами солнца, «в час небывало жаркого заката». Посредством пророчества князя тьмы о судьбе несчастного Берлиоза заявляет, пока еще косвенно и робко, о своих неотъемлемых правах и луна: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть — несчастье... вечер — семь...». Вслед за луной обнаруживается и эрзац солнца — подсолнечное масло, словно автор тем самым указывает дневному светилу его надлежащее место.
На «безжалостном Ершалаимском солнцепеке» входит в повествование арестованный римскими солдатами Иешуа Га-Ноцри, а когда он берется лечить Пилата от «гемикрании», тот «поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом».
Пока Воланд рассказывает литераторам о Пилате и Иешуа, «небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая». Берлиоз, падая под колеса трамвая, успевает «увидеть в высоте... позлащенную луну». А солнце здесь, если и присутствует, то в униженном опять-таки виде, а именно — в пустословных речах специалиста по черной магии «про подсолнечное масло и Аннушку».
Иванушка гонится за Воландом и его свитой, когда «над Патриаршими светила золотая луна», вытеснившая собой солнце, после чего оппозиция между дневным и ночным светилами словесно обозначена тем, что в самом ее начале маются без своего главы (Берлиоза) члены правления МАССОЛИТа, а когда в полночь в ресторане Грибоедова «ударил знаменитый Грибоедовский джаз», туда заявился расхристанный Бездомный.
Солнце снова выходит на первый план, когда на поэта Рюхина, всю ночь провозившегося с поэтом Бездомным в сумасшедшем доме, «неудержимо наваливался день». При свете дня Воланд сперва приветствует «симпатичнейшего Степана Богдановича», затем отправляет его в Ялту. «Около половины двенадцатого дня» «после глубокого и продолжительного сна» просыпается в сумасшедшем доме «скорбный главою» Иван Бездомный, а за разговором между ним и доктором Стравинским через сетку в окне наблюдает «полуденное солнце».
«С семи часов утра четверга к Босому начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь покойного» Берлиоза, а днем Босого в «нехорошей квартирке» будет искушать нечистая сила в лице Коровьева и искусит, причем без особого труда. А «сидящий за столом Римский с самого утра находился в дурном расположении духа». В третьем часу дня выяснится, что Степа Лиходеев «брошен Ялту гипнозом Воланда», а вечером «совершенно нагая девица — рыжая, с горящими фосфорическими глазами» поцелует Варенуху, который «лишился чувств и поцелуя не ощутил».
Вскоре «бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским солнцем, помутнел, размазался и растворился», и в романе снова появилось ночное светило, вроде бы уступившее поле брани своему светозарному противнику. «Иван (Бездомный — Ю.Л.) лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую с потолка смягченный свет, то на луну, выходящую из-за черного бора, и беседовал сам с собою», как вдруг «на балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила Ивану пальцем».
И пока в свое время и в своем месте проистекает «черная магия и ее разоблачение», мастер, беседуя с Иванушкой, констатирует: «Беспокойная сегодня лунная ночь». При той же самой луне происходят перипетии с финдиректором варьете Римским, который в «окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и ее голую руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку». Впрочем, Римскому повезло, поскольку «в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из сада».
Видимо, петушиный крик пробудил солнце, которое «уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением», и в дальнейшем бушует все то же безжалостное ершалаимское солнце, и немудрено, ведь это солнце казни Иешуа Га-Ноцри, которое к тому же принудило Левия Матвея в исступлении хулить небеса за то, что они попустили распятие учителя. И небо ответило Левию грозой, полутьмой и почти сразу же тьмой.
«Утром в пятницу, то есть на другой день после проклятого сеанса» происходит всяческая чертовщина, сопровождаемая хоровым пением «Славного моря священного Байкала» и завершившаяся арестом бухгалтера варьете Василия Степановича Ласточкина, а «Максимилиан Андреевич Поплавский, экономист-плановик, проживающий в Киеве на бывшей Институтской улице», получает крепкий и страшный удар курицей по шее от Азазелло, после чего решает проверить «проклятую квартиру». Некоторое время спустя, «печальный человек, без шляпы, с совершенно безумным лицом, исцарапанной лысиной и в совершенно мокрых штанах... начал рвать за ручку выходную дверь, в страхе не соображая, куда она открывается — наружу или внутрь, — наконец совладал с нею и вылетел на солнце во двор».
На этом завершается первая часть романа, из которой ясно, что первый тайм выигрывает дневное светило: она начинается в солнечный день и заканчивается солнечным днем. Посмотрим, что произойдет во втором тайме.
В начале второй части Маргарита просыпается и, «глядя на пунцовые шторы, наливающиеся солнцем, беспокойно одеваясь, расчесывая перед тройным зеркалом короткие завитые волосы», думает о приснившемся ей мастере. И далее, в разговоре с Азазелло, Маргарита, пытаясь усовестить беса, стукнула «себя в грудь» и «глянула на солнце». То есть солнце, пытается развить успех, которого оно добилось. Но не тут-то было. Ночное светило наносит ответный удар и не один, ибо «луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клена». Пытаясь обратить на себя внимание Никанора Ивановича Босого, Маргарита «села на подоконник боком... подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо».
Во время полета на щетке «волосы Маргариты... стояли копной, а лунный свет со свистом омывал ее тело». Затем она «любовалась тем, что луна несется под нею, как сумасшедшая, обратно в Москву». Чуть позже «в лунном пылании растворились улетевшие ведьмы» и т. д. Как видите, луна в своем желании одолеть солнце пытается даже пылать, как оно. Причем «лунный свет ее (Маргариту — Ю.Л.) приятно согревал», чего, конечно же, о настоящей луне не скажешь. Но в романе непростая луна. Наконец, Коровьев приглашает Маргариту принять участие в качестве хозяйки в весеннем бале «полнолуния», или бале «ста королей». И слова «клетчатого гаера» отзываются в привете Фриды:
— Я счастлива, королева-хозяйка, быть приглашенной на великий бал полнолуния.
Когда Маргарита требует вернуть своего «любовника, мастера», «в комнату ворвался ветер... тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, и в далекой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна». Это и понятно, потому ночь находится во власти сил тьмы, а «праздничную полночь приятно немного и задержать». Здесь же мастер, извлеченный из дома скорби, назван «лунным гостем».
После «бала при свечах» «тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город», но потом «солнце вернулось в Ершалаим и, прежде чем уйти и утонуть в Средиземном море, посылало прощальные лучи ненавидимому прокуратором городу и золотило ступени балкона», а до того Иешуа Га-Ноцри, отказавшемуся «перед повешением на столбы» пить разрешенный законом напиток, пришлось «умирать от ожогов солнца». При свете дня Пилат отдает Афранию лицемерное поручение «принять все меры к охране Иуды из Кириафа» и только под конец замечает, что «солнца уже нет и пришли сумерки».
А это значит, что дальнейшие события находятся целиком и полностью под властью луны. Освещает она и труды Афрания: «В это время было уже темно и на горизонте показалась луна»; и торопливо идущего навстречу своей смерти Иуду: «Пересекши пыльную дорогу, заливаемую луной, Иуда устремился к Кедронскому потоку»; и убийство Иуды: «Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии»; и дворец Пилата: «Прокуратор лег на приготовленное ложе, но сон не пожелал прийти к нему. Оголенная луна висела высоко в чистом небе, и прокуратор не сводил с нее глаз в течение нескольких часов»; и погребение Иешуа; и сон Пилата, оказавшийся на поверку вещим; и пр.
После столь мощной лунной атаки солнце попыталось отыграться. Иванушка дремлет и видит «город странный, непонятный, несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на солнце крышами». А тут еще «с Садовой сообщали, что проклятая квартира опять подала признаки жизни в ней. ...доносились из нее звуки пианино и пения и... в окне видели сидящего на подоконнике и греющегося на солнце черного кота». А когда особисты в «нехорошей квартирке» попытались изловить кота, сидящего «на металлическом карнизе», их «руки вцепились в гардину и сорвали ее вместе с карнизом, отчего солнце хлынуло в затененную комнату». Через некоторое время чей-то «дребезжащий» (должно быть, Коровьева) голос сказал: «Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора». (Кстати, это еще одно подтверждение того, что Воланд не является сатаной. Кто бы посмел указывать такому начальнику, что и когда ему надлежит делать?)
Незадолго до отлета Воланда и Ко Арчибальд Арчибальдович, «обольстительно улыбаясь, повел гостей (Коровьева и Бегемота — Ю.Л.) к лучшему столику... возле которого весело играло солнце в одном из прорезов трельяжной зелени», после чего ресторан, возглавляемый «пиратом», сгорел дотла.
Солнце присутствует и там, где определяется «судьба мастера и Маргариты». «В окнах, повернутых на запад, в верхних этажах громад зажигалось изломанное ослепительное солнце», — ослепительное, но уже закатное. «Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком». Почти в это же время между мастером и Маргаритой «на закате солнца, как раз тогда, когда к Воланду явился Левий Матвей на террасе», происходил разговор о черте, который придет и «все устроит».
Черт Азазелло действительно пришел и, отравив любовников, все устроил «на закате солнца». Между тем «Воланд указал рукою в черной перчатке с раструбом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекою». Потом опять «Воланд указал в тыл, — что делать вам в подвальчике? — тут потухло сломанное солнце в стекле». А вслед за этим на читателя обрушиваются потоки бушующего лунного света: «Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека».
— Около двух тысяч лет, — говорит любовникам Воланд, — сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница.
Умница Маргарита тут же подсчитывает:
— Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? — и внезапно кричит:
— Отпустите его!
Воланд дозволяет мастеру отпустить Понтия Пилата, мастер отпускает, «делегация с того света» исчезает, а мастер с Маргаритой, распростившись с сатаной, шагают по дороге в свой «вечный приют» и «слушают беззвучие».
Самое интересное, как водится, автор припас для последней — 33-й главы — «Эпилог», которая в книге номера не имеет, но подразумевает, как я уже отмечал, 33 песни Дантова «Чистилища».
Здесь говорится о том, что конферансье Жорж Бенгальский в «полнолуние» начинает «впадать в тревожное состояние, внезапно хвататься за шею, испуганно оглядываться и плакать». И о том, что Григорий Данилович Римский не находит «в себе силы даже днем побывать в том здании, где видел он залитое луной треснувшее стекло в окне и длинную руку, пробирающуюся к нижней задвижке». И о том, что Никанор Иванович Босой как-то раз «один, в компании только с полной луной, освещающей Садовую, напился до ужаса». Наконец, о том, что Иван Николаевич Понырев «не может» «совладать с... весенним полнолунием. Лишь только оно начинает приближаться... Иван Николаевич беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока созреет луна».
Таким образом, победу луны над солнцем во втором тайме да и во всем матче можно назвать сокрушительной. Под неверным светом луны творятся самые гнусные, самые непристойные, самые страшные дела: убийства, искушение, сведение с ума, обман, погром, шабаш, наконец, бал у сатаны. При свете солнца происходит предательство Пилата (и многих других персонажей), осуждение на смерть и мучительная казнь Иешуа Га-Ноцри. И это немудрено, поскольку солнце находится в прямой зависимости от луны, от сил зла, у владыки мрака.
В повествовании, однако, тяжело больной в полнолуние Иван Николаевич, успокоенный уколом жены, видит, как «от постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться». Это Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри. Они «договариваются» о том, что «казни не было». Сбывается то, о чем мечтает в прижизненном сне прокуратор Иудеи: «Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны», — радуется он в тот самый момент, когда один из агентов Афрания ловит «Иуду на свой нож и по рукоять» всаживает «его в сердце Иуды». Знаменательное словцо — прелесть, имеющее непосредственное отношение к сатане, прельщающему всяческими соблазнами тех, кого он хочет заманить в свои сети. А когда предатель Пилат проснется, то скажет Левию Матвею о смерти другого предателя — Иуды, надеясь тем самым успокоить измученное сердце, то есть прельстить беса собственной души. Но куда там! Ведь не зря же в прежние времена прелестником называли не только обольстителя невинных девушек, но и беса. Поэтому и не спасает Пилата от почти двух тысяч лет жалкого самооправдательного «покаяния» совершенное по его двуличному приказу убийство Иуды.
Это и есть та самая бездна, куда «ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». По сути дела в этой же бездне находится и Иешуа Га-Ноцри, тогда как в другой — не булгаковской — «системе координат» бездна является обиталищем сатаны. А здесь, в бездне Пилата и Иешуа, палач и жертва мирно беседуют, палач просит жертву «отменить» казнь, учиненную палачом, жертва соглашается, и счастливый палач обретает покой и чистую совесть — не зря же он маялся «двенадцать тысяч лун» — опять-таки лун! — пока не свет не явился мастер и не написал свой «всепрощенческий» роман. И эта бездна освещена и освящена светилом дьявола, светилом тьмы, светилом ведьминских шабашей — луной, которая в финале романа «властвует и играет... танцует и шалит», торжествуя свою победу над солнцем. В этой лунной бездне, которую приходится считать тем самым «светом», в котором обретается Иешуа Га-Ноцри, его ученик Левий Матвей и Пилат, больше вроде бы никого, кроме них, нет, да и Левий Матвей там в настоящий момент отсутствует: возможно, он снова отправился к Воланду с нижайшей просьбой к последнему от своего учителя. И это свет? Видимо, да, поскольку в романе и тем светом, и этим властвует Воланд, представитель подлинного князя тьмы.
Но «освобождение» Пилата от мук совести все-таки не освобождает его совершенной им подлости. И каким белоснежно белым ни был бы его «белый плащ», из-под него будет вечно проглядывать «кровавый подбой». На это, я думаю, намекает Булгаков, обряжая прокуратора Иудеи именно в это одеяние, упоминаемое в романе 5 раз.
А когда «лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны», к Ивану выходят ведьма Маргарита и донельзя опустившийся и, похоже, не совсем здоровый мастер, которого, как я уже говорил, едва ли не конвоирует его инфернальная подруга. «Скорбный главою» мастер разговаривает с неизлечимо больным «учеником», а мы задаемся вопросом: чему может научить тот, кто продал душу дьяволу, того, кто от дьявола же и пострадал? Иванушка Бездомный (не имевший царя в голове) стал Иваном Поныревым, а слово «нъірениіе» по Словарю Срезневского означает «обман» («еллинское нырение» — ложное мудрствование). Можно представить, что будет выходить из-под пера ученого, понырявшего в научные омуты, где, помимо всего прочего, водятся еще и всевозможные черти.
Если таков «свет», то каков же тогда «покой», откуда регулярно, в каждое полнолуние, выходят мастер и Маргарита, чтобы войти в Иванушкин сон? Получается, что и они при полной луне маются там, не находя себе успокоения. Попробуем разобраться и с этим. Отправляясь в свой «вечный приют», «мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересек его. Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге».
— Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше, — говорит Маргарита мастеру. — Вот твой дом, вот твой вечный дом.
Однако при ближайшем рассмотрении все окажется далеко не так. Подлинное описание «вечного приюта» «верных любовников» мы находим во сне Маргариты, привидевшемся ей в самый разгар ее терзаний по мастеру, как раз накануне пришествия нечистой силы в лице Азазелло. «Приснилась неизвестная Маргарите местность — безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. ...Какой-то корявый мостик (ранее он был мшистым — Ю.Л.) ...нищенские, полуголые деревья, одинокая осина... бревенчатое зданьице, не то оно — отдельная кухня, не то баня (поначалу это был дом с венецианскими окнами и вьющимся виноградом — Ю.Л.), не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине... Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека! И вот... распахивается дверь этого бревенчатого здания, и появляется он. ...Оборван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит ее рукой, зовет».
Черт, естественно, знает, что это: так выглядит обещанный им «покой». Стало быть, обманул Воланд и на этот раз, как обманывает всех на страницах романа, подсунув любовникам вместо «зацветающих вишен», «Шуберта» и «старого слуги» — «адское место» с осиной, на которой «тянет повеситься». Только вот на том свете повеситься будет невозможно.
— Сон укрепит тебя, — предвкушает Маргарита по дороге к «вечному приюту», — ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Но ее чаяниям не суждено сбыться. Все сны в романе пророческие, и не случайно в самом последнем романном сне Иван Понырев видит «озирающегося обросшего бородой человека». Это, опознает его Иван, «номер сто восемнадцатый, его ночной гость». Так и остается безымянным мастер (даже не с заглавной, а со строчной буквы), получив напоследок еще и номерное обозначение (почему он все-таки не имеет имени, мы разберемся совсем скоро). «Память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать, — говорится в финале 32-й главы, перед самым Эпилогом. — Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя». Понятно, кто «отпускает» мастера «на свободу», — разумеется, Воланд, а слова о потухшей памяти указывают не только на то, что мастер начал забывать все пережитое, но и на потерю им памяти вообще. Хороша свобода, если тебя по сути дела освобождают от собственной личности!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |