5 января 1925 Булгаков вместе с неким М. совершил одну небольшую экскурсию, о чем оставил запись в своем дневнике. «Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника», — пишет Булгаков. — Оказывается, комплекта за 1923 год нет. С гордостью говорят — разошлось. Удалось достать 11 номеров за 1924 год, 12-й еще не вышел». Понятно, для чего писателю, человеку искренне верующему, сыну русского богослова и историка церкви Афанасия Ивановича Булгакова, понадобилось это издание: чтобы изучить вопросы антирелигиозной пропаганды, ведь именно с этого начинается его роман. Отношение к тем, кто делает журнал, у писателя однозначное: «В редакции сидит неимоверная сволочь, входят, приходят; маленькая сцена, какие-то занавесы, декорации. На столе, на сцене, лежит какая-то священная книга, возможно, Библия, над ней склонились какие-то две головы». Отметим для себя словосочетание «священная книга, возможно, Библия» — оно нам пригодится в дальнейшем, — и продолжим читать указанную страницу из дневника Булгакова.
Разобрав принесенную домой периодику, писатель констатирует: «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально — Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены». И подмечает своим зорким писательским и журналистским оком: «Большинство заметок в «Безбожнике» подписаны псевдонимами». Тут же следует шутливая ремарка — реплика Шарикова из «Собачьего сердца: «А сову эту я разъясню». Таким образом, те, кто извращает Евангелие, извращает образ Иисуса Христа, для Булгакова однозначно преступники, и прощения им нет. А «разъясняет» этих антихристианских «сов» автор «Мастера и Маргариты», поместив в роман, хотя и под псевдонимами, целый сонм безбожных поэтов, писателей, журналистов и литературоведов, и обходится с ними там довольно сурово (вспомним отрезанную голову председателя МАССОЛИТа Берлиоза). Творческая интеллигенция, ради куска хлеба оскверняющую чистый лик Христа, извращающая Его учение, глумящаяся над евангельской историей и проповедью, не достойна снисхождения. Их обуял бес, и они в «Мастере и Маргарите» получают по заслугам, оставшись по сути дела без головы.
То, что в этом романе и с романом дело не обошлось без нечистой силы, видно из письма от 2 августа 1933 г. Булгакова своему другу, писателю Викентию Вересаеву: «В меня же вселился бес. Уже в Ленинграде и теперь здесь, задыхаясь в моих комнатенках, я стал марать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман. Зачем? Не знаю. Я тешу себя сам! Пусть упадет в Лету! Впрочем, я, наверное, скоро брошу это». Как видим, не бросил, и роман в Лету не упал. В свете сказанного становится понятным эпизод, когда Воланд «восстанавливает» рукопись из праха. Такие же коллизии происходили и в жизни Булгакова, сжегшим в 1930 г. первую редакцию романа и через пару лет восстанавливающим его по памяти, вероятно, с большим трудом. Только в этом мастер похож на Булгакова — только в этом и более ни в чем.
Итак, мастер по наущению лукавого начинает писать роман о Понтии Пилате, полностью извращая евангельский сюжет, характеры действующих лиц, расставляет иные смысловые акценты, меняет посыл и направленность Нового завета. Одной из самых вопиющих подтасовок, о которой я еще не говорил, является эпизод с погребением тела Иешуа Га-Ноцри. Согласно каноническим Евангелиям в снятии тела Христова с креста и последующем погребении принимали участие Иосиф из Аримафеи, осмелившийся прийти к Пилату и попросить у того тело Иисуса; тайный ученик Христа Никодим (о нем говорится только в Евангелии от Иоанна), принесший для погребального умащения тела Христова ароматическую смесь, составленную из смирны и алоэ; Мария Иосиева — Богородица, по мнению многих истолкователей Евангелия; и Мария Магдалина. «Взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своём гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился» (Мф. 27:59—60). А вот что сказано о погребении Иешуа Га-Ноцри в романе мастера: «Левия Матвея взяли в повозку вместе с телами казненных и часа через два достигли пустынного ущелья к северу от Ершалаима. Там команда, работая посменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней похоронила всех трех казненных». На вопрос Пилата, обнаженными ли погребли распятых, Афраний отвечает:
— Нет, прокуратор, — команда взяла с собой для этой цели хитоны. На пальцы погребаемым были надеты кольца. Иешуа с одной нарезкой, Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя. Яма закрыта, завалена камнями. Опознавательный знак Толмаю известен.
Вот так. Похоронили Иешуа в общей могиле с преступниками, а не в скале, сделали это римляне и присутствовавший при погребении Левий Матвей. Тела обернули хитонами, а не плащаницей. Полное искажение Евангелия по данному вопросу весьма многозначительно. Если не было надлежащего погребения Иешуа, то скорей всего не было и его воскресения. Об этом ничего не говорится в романе мастера, поскольку тот сжег основную часть повествования. Тем не менее представленный отрывок наводит на мысль именно об этом: воскресения Иешуа в произведении мастера не было и быть не могло. Без Воскресения Христа и веры в Его Воскресение нет христианства либо оно вырождается, как в послереволюционной России, в оголтелое безбожие, когда, скажем, на обложке упомянутого выше издания, изображают Христа, разливающего самогонку апостолам прямо из самогонного аппарата.
Впрочем, в издевательски сниженном, пародийном, травестированном виде Воскресение Христа в романе Булгакова все-таки имеет место быть. Роль Мессии по воле автора примеряет на себя... Михаил Александрович Берлиоз. «В половине одиннадцатого часа того вечера, когда Берлиоз погиб на Патриарших, в Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать (полужирный шрифт мой — Ю.Л.) литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича». Авторский намек недвусмыслен: своего «спасителя» дожидаются двенадцать литературных «апостолов». Однако заседание, то есть пародийная тайная вечеря писателей накануне Берлиозовых страстей не состоялось. Тогда как сами «страсти» и собственно «распятие» Берлиоза представлены тем, что он попадает под трамвай, в результате чего лишается головы. Интересно, что происходит все это после разговора с Воландом — мотив искушения Христа сатаной, — и Берлиоз вроде не поддавшись на соблазнительные речи дьявола, все-таки подпадает под его губительное влияние. Глумливое же подобие воскресения происходит в самом начале «весеннего бала полнолуния, или бала ста королей», когда Маргарита видит «отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами», которую на блюде подает Азазелло вошедшему Воланду.
Или взять эпизод с убийством Иуды. В Евангелии от Матфея сказано: «Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился». В романе же ни в коей мере не раскаявшегося Иуду убивают агенты Афрания, они же возвращают Каиафе «тридцать тетрадрахм», а молву о самоубийстве Иуды велит распространить по Ершалаиму своему начальнику тайной полиции прокуратор Иудеи:
— Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.
Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:
— Это может быть, прокуратор.
Это могло быть и это стало — в романе, идущему вразрез Евангелию вплоть до каждой своей запятой.
Любопытна и символика числа «двенадцать», присутствующая в романе. Она тоже работает на снижение новозаветной традиции, представленной в Евангелиях числом учеников Иисуса Христа. Практически в самом начале романа упоминается «пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта двенадцатого (здесь и далее курсив мой — Ю.Л.) молниеносного легиона». В половине двенадцатого ночи двенадцать литераторов перестали ждать своего погибшего руководителя Берлиоза. Около «половины двенадцатого дня» сознание «покинуло Степу в Ялте», зато «вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна». Вообще почти все события в романе Булгакова происходят в двенадцатом часу. В «половину двенадцатого» в «угрозыск явился шатен» в «ночной сорочке брюках без сапог психический назвался Лиходеевым», — гласит телеграмма, посланная из Ялты в московское Варьете. Степа Лиходеев же был заброшен на расстояние более «двенадцати тысяч километров». «Четыреста двенадцатым» отделением выдан паспорт киевлянину Максимилиану Поплавскому, и в «номере четыреста двенадцатом гостиницы «Астория» был обнаружен полубезумный Римский. Гелла приглашает барона Майгеля на бал «к двенадцати ночи». «Пиром двенадцати богов» клянется прокуратор, рассказывая Афранию об Ершалаиме, самом «безнадежном месте на земле». Маргарита приходила к мастеру, когда «стрелка показывала полдень. «Двенадцать человек осуществляли следствие» по делу шайки «гипнотизеров и чревовещателей, великолепно владеющих своим искусством». Наконец, «двенадцать тысяч лун» мучается за свое предательство Понтий Пилат. Комментарии излишни.
Продолжим разговор о мастере и его рукописи. На мой взгляд, он мало чем отличается от писателей и литераторов, гротескным образом выведенных Булгаковым в «Мастере и Маргарите». А если и отличается, то, несомненно, в худшую сторону. Они обыкновенные литературные рвачи, эксплуататоры своих творческих способностей, но не посягающие в отличие от мастера на самое святое. Даже Иван Бездомный, написавший «большую антирелигиозную поэму», хотя и очертил Иисуса «очень черными красками», но делал это все-таки не от души, а по заказу Берлиоза. Поэтому у таких, как Бездомный, есть имена, прозвища, псевдонимы.
Мастер же лишен даже этой малости, даже слово «мастер», как я уже отмечал, пишется со строчной буквы; а с заглавной — только в заглавии, поскольку его «псевдоним» стоит там первым, и в том случае, если фразы начинаются непосредственно с этого слова. Причина этому, на мой взгляд, следующая. Когда мастер писал роман, в него «вселился бес», но не фигурально, как в случае с Булгаковым, когда тот принялся восстанавливать свою сожженную рукопись, а самым натуральным образом. Вселившись, бес уже не отпустил мастера — ни на этом свете, ни на том. А зачем такому автору имя, если таких писателей, как он, великое множество? В той же редакции «Безбожника» (мало ли было подобных газет и журналов!) сидит, как мы помним, безымянная «неимоверная сволочь», однако «разъяснить» ее опять-таки можно. И сделаю я это с помощью Евангелия от Марка. Там в одной из притч одержимый нечистыми духами человек, «увидев... Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему, и, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? заклинаю Тебя Богом, не мучь меня! Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне (полужирный шрифт мой — Ю.Л.), потому что нас много». Таким образом, имя нашему мастеру — легион, потому что таких, как он писателей, тьмы-тьмущие, а он едва ли не худший из них. Другие продали душу дьяволу за какие-то материальные блага, а мастер — вероотступник и антихристианин по своему духу.
Как я уже говорил, в мастере так или иначе проступают черты сразу трех действующих лиц из древней эпохи, обозначенной в романе. Скажу об этом чуть подробнее.
Во-первых, это Левий Матвей, который ходит «с козлиным пергаментом» за Иешуа и неверно записывает за ним его речи. Га-Ноцри даже жалуется на Левия (вот еще нонсенс!) Понтию Пилату. Мастер, предлагая свою версию новозаветных событий, настолько извращает Евангелие, что тем самым вызывает из преисподней едва ли не легион бесов.
Во-вторых, это Иуда, предавший Иешуа, высказавшего несколько неосторожных слов о земной власти в пользу «царства истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Подлинный Иисус Христос не мог бы сказать и этих слов, поскольку не восставал против земной власти, но утверждая примат власти небесной над властью земной. А речи Иешуа предполагают какой-то анархо-синдикализм, немыслимый в те времена. Мастер тоже предает Иисуса Христа, изготовив в своем романе подлинное антиевангелие. К сожалению, Булгаков отказался назвать роман евангелием от Воланда: так было бы лучше для читателей, принимающих происходящее в «Мастере и Маргарите» за чистую монету.
В-третьих, это Понтий Пилат, по воле мастера предающий на смерть «бродячего философа и врача». Перед мастером как перед писателем стояла довольно сложная задача: приговорить к мучительной смерти Иешуа и при этом найти для Понтия Пилата иную мотивацию, нежели та, что имеет место быть в четырех Евангелиях. И мастер нашел: по его версии, прокуратор Иудеи предал Иешуа Га-Ноцри из трусости. В Новом завете Понтий Пилат всего-навсего исполняет свой долг, не понимая, Кто стоит перед ним. Тогда как в романе мастера Пилат все прекрасно видит, по крайней мере, то, что стоящий перед ним человек ни в чем не виноват. Этого мало. Осудив на жестокие муки Иешуа, прокуратор, в свою очередь, начинает терзаться муками совести. Однако мастер устами Иешуа прощает «всадника Понтийского Пилата», в свое время «умывшего руки» и страдающего за это в течение двух тысяч лет. Вот уж воистину, по словам Воланда, следует «обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели», поскольку милосердие «совершенно неожиданно и коварно... проникает в самые узенькие щелки». Так и жалость к Пилату проникла в душу мастера, заставив его создать апологию предателя. Мастер и создал. Какой ценой? Об этом достаточно сказано выше.
Если верны мои подсчеты, то по отношению к произведению мастера слово «роман» употреблено в «Мастере и Маргарите» ровно 39 раз. Возможно, стоит каким-нибудь образом интерпретировать это число. Например, сказать о том, что в 1939 г. Булгаков в общем и целом завершил роман, и оставалась только его мучительно долгая и утомительная редактура. А может быть, дело в другом. По воспоминаниям супруги писателя, «когда наступил 39-й год, он (Булгаков — Ю.Л.) стал говорить: «Ну, вот пришел мой последний год»». Шесть раз роман мастера назван рукописью, однажды манускриптом. Но ни разу — книгой — и как раз это далеко не случайно.
Сперва разберемся с рукописями. Впервые это слово появляется в первой главе — знаменательной, как мы видим, во многих отношениях.
— Тут в государственной библиотеке, — говорит Воланд литераторам Берлиозу и Бездомному, — обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского.
Чернокнижник — один из синонимов колдуна, — человек, занимающийся черной магией, оккультизмом и подпавший под власть сатаны.
Во второй раз тема рукописей возникает после смерти Берлиоза, когда в квартире № 50 «было произведено опечатание рукописей и вещей покойного» и объявлено, что «рукописи покойного... будут взяты для разборки». Мы не знаем, о чем писал председатель МАССОЛИТа, но, судя по поэме, которую он заказал Бездомному, и характеру замечаний писателя относительно произведения поэта, все достаточно просто: скорей всего Берлиоз как литератор занят тем же самым, чем и Бездомный, только на более высоком, квалифицированном уровне.
В третий раз — и это символично — Воланд произносит знаменитое ныне «Рукописи не горят» и тем самым сводит воедино все рукописную сущность романа в романе. В этом имеется определенный смысл. Все эти рукописи оказались не совсем изданными, но не утраченными, и это объединяет их физически. Мистически же их объединяет антирелигиозная, если не сказать, антихристианская направленность. Это относится и к рукописям чернокнижника, и к манускриптам председателя МАССОЛИТа, и к антиевангельскому апокрифу мастера. Таким образом, его роман о Пилате получает в романе Булгакова статус чернокнижного.
Слово «книга» в романе Булгакова употребляется, когда речь заходит об «Анналах» Тацита; греческих книгах (вопрос Пилата Иешуа: «В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?»); книгах из библиотеки мастера (6 раз), которые он накупил, проживая в своем подвале; книге истории болезни мастера, домовой книге застройщика, в которой мастер был прописан, и «конторского типа» книге, «в которую гражданка, неизвестно для каких причин, записывала входящих в ресторан» Грибоедова (11 раз). Вдобавок супруга Ивана Понырева «сидит у лампы с книгой, смотрит горькими глазами на спящего». Свой роман Булгаков тоже называет книгой, словно сообщая ей некоторый библейский статус: «Прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в этой книге происшествия и угасли в памяти. Но не у всех, но не у всех». Однако авторская ирония не оставляет места для сомнений: роман Булгакова вдохновлена вовсе не Новым заветом.
И еще. Я уже отмечал, что книгой, «вспушенной» мастером, чтобы та вернее сгорела, когда Азазелло учинил пожар в подвале писателя, могло быть либо Евангелие, либо целиком Священное Писание. Пришла пора поговорить об этом более обстоятельно. По-гречески книга — βιβλίον (библион) от греческого же слова βύβλος (библос) — папирус, во времена оны производившийся в древнем финикийском городе Библ. В языки практически всех народов мира вошли слова «библиотека» и «Библия» (βιβλία — книги, собрание книг, мн. ч. от βιβλίον). Издавна Библию, Священное Писание называют Книгой книг. Вот почему произведение мастера никаким образом не могло называться книгой — а только романом, рукописью, манускриптом, то есть чем-то сочиненным, придуманным, нафантазированным, иллюзорным — в отличие от книги, Книги книг, Библии, Священного Писания, традиционно считающихся боговдохновенными, содержащими несомненные истины, не подлежащими произвольным истолкованиям. Мастер, умерщвленный посланцем сатаны Азазелло, заканчивает свои взаимоотношения с Богом тем, что предают огню книгу — Книгу книг, Библию, Священное Писание или, что вероятнее всего, Новый завет, который он так старательно, вдохновенно и талантливо извратил. Характерен обмен репликами между мастером и Маргаритой во время этого ритуального «всесожжения». Мастер кричит:
— Гори, гори, прежняя жизнь!
Иными словами, мастер бросает в пламя свою жизнь в Боге, свою жизнь во Христе, свою жизнь в Духе святом и окончательно подпадает под власть дьявола.
Мастеру вторит ведьма Маргарита:
— Гори, страдание!
Это крик души можно понимать двояко. Мертвая Маргарита символически бросает в огонь не только свои страдания и муки, пережитые ею в с связи с перипетиями, выпавшими на долю мастера. Главное — она сжигает дотла Страсти Господни, крестные муки Спасителя, Его страдания на кресте. Маргарита отрекается от них, а это значит, отрекается не только от Христа, но и от своего личного спасения, от своего возможного воскресения во время второго пришествия Спасителя. Впрочем, обоим мертвецам, при жизни отдавшимся черту телом и душой, принявшим от него же практически добровольную смерть, и без того путь к спасению заказан. Как отблагодарил дьявол несчастных в загробной жизни, я говорил выше. Покой, куда помещены страстная ведьма Маргарита и душевно — духовно — недужный мастер, хуже всякого ада. Потому и маются они во время полнолуния, потому и входят беспокойные духи зла в смятенные сны Иванушки Понырева, — чтобы смущать его и без того больную душу. И никакая наука, никакие познания, никакие доктрины не помогут ему, ученику мастера, отрекшегося от Христа, спастись от этого наваждения.
В финале романа Маргарита «наклоняется к Ивану и целует его в лоб», — и этот поцелуй сродни поцелую Иуды, но поскольку в романе перетолковано практически все, перетолкован и этот символический поцелуй злого духа в женском обличии. Поцелуй Маргариты дает основание вспомнить иудаистский миф о первой жене Адама — Лилит. Когда она поссорилась с первочеловеком, то превратилась в женского демона, по ночам овладевающего мужчинами и вредящего роженицам и новорожденным. Насколько бесплодная ведьма Маргарита походит на Лилит, вполне очевидно. Не случайно, когда «Иван тянется к ней и всматривается в ее глаза», Маргарита не дает ему вглядеться в них, чтобы он не увидел ее демоническую душу и, чего доброго, не открестился от нее: «Она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне».
«Великий Воланд», по словам Маргариты, действительно все «выдумал гораздо лучше, чем» она. «Лети к ним и все устрой», — велит Воланд своему подручному Азазелло. Но это относится не столько к убийству любовников — они уже и так в сущности мертвы, — но прежде всего к рукописи мастера, восстановленной главчертом в «пятом измерении». Ее ни в коем случае нельзя было оставлять в миру, поскольку большую ее часть мастер все-таки сжег. «Я вынул из ящика стола тяжелые списки романа и черновые тетради и начал их жечь, — говорит мастер. — Это страшно трудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно, — но все-таки горит, добавлю я от себя. — Пепел по временам одолевал меня, душил пламя, но я боролся с ним, и роман, упорно сопротивляясь, все же погибал. Знакомые слова мелькали передо мной, желтизна неудержимо поднималась снизу вверх по страницам, но слова все-таки проступали и на ней. Они пропадали лишь тогда, когда бумага чернела и я кочергой яростно добивал их».
Итак, роман мастер практически сжег. Если бы не подоспевшая Маргарита, рукопись сгорела бы дотла. Зададимся вопросом, что же все-таки не сгорело, ведь о том, что сгорело, мы можем только предполагать. О несгоревшем мы тоже можем исключительно строить предположения, но здесь у нас больше шансов угадать истину, поскольку на помощь нам приходит текст «Мастера и Маргариты». Судя по всему, от огня были спасены те самые 4 главы из рукописи мастера. Это главы № 2 — «Понтий Пилат; № 16 — «Как прокуратор пытался спасти Иуду; № 25 — «Казнь»; и № 26 — «Погребение». С моей точки зрения, когда «какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером», это были как раз главы, впоследствии извлеченные Маргаритой из печки. И вот почему.
Рукописи все-таки горят, потому что горит бумага, на которой пишутся рукописи. Температура, при которой воспламеняется и горит бумага, — «451° по Фаренгейту» (Fahrenheit 451) — так называется знаменитый научно-фантастический роман Рэя Бредбери, опубликованный в 1953 г. Еще раз: температура воспламенения и горения бумаги составляет 451° по Фаренгейту или 233° по Цельсию. Таков закон природы. В той системе координат, где мы находимся, исследуя роман Булгакова, мы говорим: таков закон, воздвигнутый Господом Богом, и никому не по силам его ни отменить, ни даже как-то видоизменить. Даже сатане, в том числе литературному, активно действующему на страницах булгаковского романа. Например: если смерть Берлиоза была предопределена, то ему и отрезала голову «русская женщина, комсомолка»; а вот Бенгальскому оторвали голову не по праву, а только ради лихого бесовского молодечества, поэтому «кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею» незадачливому конферансье, «и она точно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась».
Махинацию с рукописью мастера Воланд проделал в пресловутом «пятом измерении» во время нескончаемо долго длящейся «праздничной полночи». Действительно возможности сатаны «довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди», но эти возможности ни в коей мере не могут превышать возможностей и установлений Творца. Это прекрасно известно Воланду, поэтому он и бесчинствует строго в рамках своих возможностей, а если он и его клика — в силу бесконечного дьявольского самохвальства — несколько выходят за пределы дозволенного, то они обязаны все незаконно совершенное вернуть, как говорится, в первобытное состояние.
Это и происходит в романе в самый ответственный момент. Когда Азазелло учиняет пожар в подвале, Маргарита кричит мастеру:
— Но только роман, роман... роман возьми с собою, куда бы ты ни летел.
И мастер отвечает:
— Не надо... я помню его наизусть.
— Но ты ни слова... ни слова из него не забудешь?..
— Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду...
— Тогда огонь! — вскричал Азазелло, — огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем.
— Огонь! — страшно прокричала Маргарита.
А теперь — внимание! «Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе. Потом поджег пачку старых газет на диване, а за нею рукопись (полужирный шрифт мой — Ю.Л.) и занавеску на окне». Азазелло — вопреки всяческим басням о несгораемых рукописях — прежде всего сжигает именно роман мастера. Скатерть, пачка газет и занавеска — только для того, чтобы получше занялась огнем рукопись. Полный рукописный текст, извлеченный демонами с того света, никоим образом не мог быть оставлен на этом свете — потому что был сожжен его автором в печке. Бесы и так вышли за рамки допустимого, восстановив сожженную рукопись, каковая в итоге сгорает дважды. А вместе с рукописью сгорает в романе и миф Воланда о ее асбестовом происхождении. Иначе и быть не могло. Нравится сатане это или нет, рукопись должна была исчезнуть из этого мира, поскольку — повторяю это еще раз — бумага воспламеняется и горит при 451 градусе по Фаренгейту или 233 градусах по Цельсию. Это установлено Творцом нашего самого лучшего из всевозможных миров, а Его противники слишком ничтожны, чтобы расшатать основания, на которых держится этот мир. Показательно, что ни мастер, ни Маргарита при всех своих мучениях и страданиях ни разу не обращаются к Богу, поэтому не могут не только противостоять сатане, но и с радостью принимают его «помощь».
О Боге, кстати, в романе Булгакова почти не говорится. О Нем рассуждает, как ни странно, только Воланд, обиженный на литераторов за то, что они в Него не верят. В речь других персонажей Бог — всего-навсего риторическая фигура, присутствующая в некоторых фразеологических оборотах. В книге превалируют языческие боги. Возглас Пилата «О боги, боги!» и сопутствующий ему «Яду, мне яду!» возникает на протяжении текста все те же 12 раз. Шесть раз эти слова произносит сам прокуратор Иудеи (главы 2 — трижды, 25, 26 и Эпилог). Трижды — автор повествования: «И плавится лед в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!» — рассуждение о сгоревшем Грибоедове (глава 5); «Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! — размышление о Маргарите (глава 19); «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!» — предварение рассказа о «всадниках», которых несли «волшебные черные кони» (глава 32). Один раз такое восклицание вырывается из уст мастера, вызволенного из «дома скорби» и оказавшегося в «нехорошей квартирке»: «И ночью при луне мне нет покоя, зачем потревожили меня? О боги, боги...» (глава 24). И дважды — из уст Боги бывшего Иванушки (оба раз в Эпилоге): «Боги! — начнет шептать Иван Николаевич, прячась за решеткой и не сводя разгорающихся глаз с таинственного неизвестного, — вот еще одна жертва луны...» и «Лжет он, лжет! О, боги, как он лжет! — бормочет, уходя от решетки, Иван Николаевич», наблюдая за Николаем Ивановичем, каждое полнолуние сожалеющем о своей несбывшейся «Венере» (Наташе — домработнице Маргариты) и о дурацкой «бумажке» с оттиском «уплочено». Языческие боги, слетевшие с языка римлянина Пилата, подхватываются автором романа и передаются его персонажу, пострадавшему от сатаны.
Безбожие! В этом трагедия ведьмы — Маргариты и уж тем более трагедия писателя — мастера, вольно или невольно извратившего свои человеческие, жизненные и творческие установки. По мысли Булгакова таким людям, таким писателям спасения от нечистой силы нет. Собственно говоря, в безбожной стране, каковой предстал в романе писателя СССР, спасения от нее нет никому. В этом смысле весьма многозначителен финал 31-й главы «На Воробьевых горах», имевшийся в окончательной рукописи «Мастера и Маргариты», но по неизвестным причинам подвергшийся неизвестно чьей редактуре. Перед самым отлетам Воланда и его свиты «на родину» внезапно «вдалеке за городом возникла темная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.
— Эге-ге, — сказал Коровьев, — это, по-видимому, нам хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть еще раз?
— Нет, — ответил Воланд, — не разрешаю. — Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротою точку и добавил: — У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь. Нам пора!
И тогда над горами покатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
— Пора!! — и резкий свист и хохот Бегемота».
Вот и все. «Инспекторская проверка» завершена, человек с «мужественным лицом» — Сталин, — находящийся под покровительством сатаны, «верной дорогой» идет сам и ведет свою страну. И вообще: «все кончено здесь», — добавляет Воланд, не позволивший Коровьеву уничтожить свистом стремительно приближающийся истребитель. Можно убираться из этой «конченой» страны, с тем чтобы доложиться руководству об успешно выполненной миссии и о благополучном, с точки зрения сил ада, положении дел на подведомственной князю тьмы территории. И в таком виде Булгаков хотел представить свой роман «наверх»?!
Первая читка завершенной рукописи в кругу друзей писателя и его супруги состоялась 27 апреля, 2 и 14 мая 1939 г. 15 мая Елена Сергеевна записывает: «Последние главы слушали почему-то закоченев. Все их испугало. Паша (завлит МХАТа П.А. Марков — Ю.Л.) в коридоре меня испуганно уверял, что ни в коем случае подавать (Сталину — Ю.Л.) нельзя — ужасные последствия могут быть...». Да и было от чего окоченеть. Шел, напомню, 1939 год. Репрессии были в самом разгаре, людей арестовывали и за меньшее. Как бы отнесся бывший семинарист Сталин к недвусмысленному намеку на то, что он находится под покровительством сатаны, понятно без комментариев. Участь Булгакова, по-видимому, была бы решена, и она оказалась бы существенно иной, нежели у мастера, очутившегося вместе с Маргаритой «в местах значительно более отдаленных, чем Соловки».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |