Глава XIV. Свет, милосердие, «Никогда и ничего не просите!»

Этика иудейского учения Каббала введена в роман «Мастер и Маргарита» в позитивном аспекте в форме понятий: «свет», «милосердие», «никогда и ничего не просите». Учение хасидов разделяли Вл. Соловьев и Бердяев.

Альфред Барков

Анализ структуры «Мастера и Маргариты» никогда не будет завершен, поскольку содержание романа неисчерпаемо. В первую очередь это касается этического пласта; с большим интересом ознакомился бы с обстоятельным разбором факта присутствия в романе как минимум трех (возможно, на самом деле их больше) этических концепций, непосредственно восходящих к иудейскому мистическому учению, известному как «Каббала». Вопрос тем более интересный, что в фабуле романа отсылки к этим концепциям вложены непосредственно в уста Воланда:

— концепция о «свете»;

— «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут»;

— специфическая трактовка вопроса о милосердии.

Всем читающим булгаковедческую литературу эти далеко не ясные места в романе давно уже оскомину набили: редкий комментатор не берется строить на них свои рассуждения, хотя поднять вопрос о генезисе этих концепций никто так и не решается.

Начнем с понятия о «свете». На первый взгляд, оно восходит к сказанным в «Нагорной проповеди» и обращенным к ученикам словам Спасителя «Вы — свет миру». Поскольку из контекста, в котором эта фраза появляется в Евангелиях, ее полемический смысл непосредственно не просматривается (обычно там, где такое имеет место, максимы Христа предваряются словом «Сказано»; при этом подразумевается: «В Торе сказано [то-то и то-то], — а Я говорю вам нечто иное»)¹, то эта евангельская максима сама по себе не увязывается с тем контекстом, в котором понятие о «свете» вводится в фабулу булгаковского романа.

С другой стороны, этот контекст поразительно совпадает с тем понятием о «свете», которое является стержневым не только в идеологии, но и в методологии Каббалы, представляющей собой теоретическое толкование Торы (первых пяти Книг Ветхого Завета). Достаточно сказать, что Каббала оперирует таким понятием как «Ор Хаим» — свет жизни; она утверждает, что Тора сама является «светом», что уже само ее название включает в себя слово «Ор» — «свет». Она утверждает также, что свет исходит от Создателя, он оживляет и наполняет материю; что целью Торы является слияние с Творцом, то есть, со светом. В соответствии с положениями Каббалы, человек по мере исполнения ниспосланных ему Создателем и изложенных в Торе правил (их всего 613, причем на первом месте стоит избавление от эгоизма и любовь к ближнему) достигает все большей степени очищения и получает все большие порции света. Это происходит до тех пор, пока человек не достигнет наивысшего уровня познания, где получает весь свет, т. е., сливается с Творцом и достигает вечного состояния Субботы. Получение же света зависит от желания и готовности лишь самого человека, от чистоты его души.

Согласитесь, читатель, что такое значение понятия «свет» более точно соответствует тому контексту, в котором оно введено в фабулу булгаковского романа. Вместе с тем, хотя мне и удалось внести ясность для самого себя в общем-то довольно непонятное место Евангелий, все же полного объяснения булгаковского замысла этот факт пока не дает.

Предвосхищая удивленный вопрос читателя, даю пояснение. Да, действительно, выбор концепции о «свете» в качестве одной из ключевых позиций позволил определить «Четвероевангелие» Толстого как прототип (или один из прототипов?) «романа в романе», а фигуру Льва Толстого — как прототип (или один из прототипов?) образа Левия Матвея. Да, действительно, при сопоставлении с «Фаустом и Городом» Луначарского становится ясно, что Булгаков пародирует его и в этом вопросе. Все это так. Но неисчерпаемость булгаковского романа как раз в том и заключается, что каждый сделанный вывод, каким бы он ни казался окончательным, фактически таковым не является. Всякий раз оказывается, что имеются и другие аспекты, которые, не опровергая сделанных выводов, вносят существенные коррективы, выводят трактовку содержания этического пласта романа на очередной уровень. Уверен, что один из таких интересных поворотов откроется исследователю, который займется более глубокой проработкой понятия о «свете»; я по-доброму завидую этому человеку и искренне желаю ему успеха.

Сентенция Воланда «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, в особенности у тех, кто сильнее вас...» тоже является одной из фундаментальных концепций Каббалы, которая трактует Тору как запрет принимать блага от кого бы то ни было, в том числе и от Создателя. Например, в Книге «Зоар» говорится: «Кто ест чужой хлеб, тот стыдится смотреть в глаза дающему. Поэтому, чтобы избавить нас от подобного чувства, создан этот мир, где в борьбе с самим собой, с собственным эгоизмом зарабатывает человек сам свой будущий мир. Действительно, не в состоянии дающий избавить берущего от чувства стыда, тем большего, чем большие услуги тот получает». Хасиды (представители мистического течения иудаизма, основанного на Каббале) трактуют утверждение о том, что Бог создал человека по своему образцу и подобию, следующим образом. Они полагают, что Бог бестелесен и непознаваем; «по образцу и подобию» означает, с их точки зрения, что человек должен стремиться уподобиться Творцу в созидании. То есть, должен работать.

Для юных гоим (непосвященных), начинающих изучать Закон с 13 лет (в Евангелиях, правда, говорится о том, что Христос начал изучать Тору в 12 лет), из всех 613 правил Каббала предписывает следовать на начальной стадии семи; в основном это — требования 10 заповедей, ниспосланных Творцом через Моисея; вторая по счету является запретом благодарить Творца, она даже стоит впереди таких заповедей как «не убий» и «не укради». Вон ведь как остро ставится вопрос: настолько «никогда ничего не просите», что даже Бога благодарить запрещено, чтобы ненароком не впасть в искушение и не обратиться к Нему с просьбой...²

И, наконец, милосердие. Не правда ли, эта тема подается в романе (опять-таки через уста Воланда!) в несколько парадоксальном, и, в общем-то, не совсем понятном ракурсе? Во всяком случае, пока что все попытки комментаторов романа как-то растолковать ее вразумительного результата не дали. А вот как толкует этот вопрос Каббала: она утверждает, что категория Милосердия изобретена слабыми и ленивыми, которые включили ее в закон жизни общества; что эта категория создана лишь для частичной замены Правды, которой наш мир пока не в состоянии управляться; что Милосердие (милостыня, помощь) противоречит Правде, поскольку Правда утверждает, что человек обязан трудиться, чтобы не пасть грузом на чужие плечи, он обязан создать материальную базу своему потомству, не взваливая эту задачу на плечи общества.

Правда утверждает, что человек обязан трудиться... Записано в Каббале... Вот, оказывается, где находится идеологическая основа, предопределяющая ту активность и трудолюбие еврейского народа, которые отмечал в свое время Горький в своих антипогромных памфлетах... Снова Горький? Но не для того же, чтобы указать на присутствие фигуры Горького в романе, Булгаков ввел в него сентенцию о милосердии? Таким непростым путем, через отсылку к Каббале, вызывать у читателя соответствующую рефлексию? Нет, за всем этим кроется, пожалуй, что-то другое, что должно вывести нас на какой-то более глубокий этический пласт романа...

Интересные концепции, правда? Если бы в роман была включена какая-то одна из них, то говорить о ее генетической связи с Каббалой было бы трудно. Но три сразу — для простого совпадения многовато... Причем следует отметить, что в романе они подаются в непривычном для нас контексте; настолько же оригинальной (и не лишенной логики) является трактовка этих концепций в Каббале. Отсюда следует далеко не праздный вопрос: что хотел сказать нам этим Булгаков? Ведь в романе явно имеет место отсылка читателя к Каббале, причем в позитивном контексте — правда, если только мои потенциальные оппоненты не найдут в истории мировой культуры другие, также соответствующие фабуле романа «Мастер и Маргарита» случаи концептуального использования этих трех этических понятий, собранных под одной обложкой.

На всякий случай (для тех, кто пожелает углубиться в проработку этого вопроса): книга Михаэля Лайтмана «Кабала. Тайное еврейское учение» на русском языке была издана в Израиле в 1984 году, ее репринт вышел в Новосибирске в 1993 году. Уверен, что в крупных библиотеках она есть.

Хотя, конечно, лучше приобрести собственный экземпляр: эта книга — не для «быстрого» чтения. Зато интересная, уж поверьте слову. И, как выясняется, необходимая для тех, кто берется более глубоко разобраться с содержанием «Мастера и Маргариты». А здесь работы еще непочатый край. Только одной этой книги будет явно недостаточно — придется брать шире и глубже. Зато какая перспектива: переосмысление содержания образа самого Воланда — ведь все три отмеченные концепции увязаны Булгаковым именно с этим персонажем! Почему? Может, хоть так кто-то докажет, что под этим образом Булгаков подразумевал не Ленина? А, может, и Ленина, и...?

Вон, оказывается, в какие глубины ведет роман Булгакова, если к его разбору подходить честно, не с позиций антисемитской бульварщины. И, если у кого-то возникнет желание развить эту чрезвычайно острую в этическом плане тему, даю задел для размышлений (или для определения направления исследования; а может, и основу для полемики с автором этой работы — кому как нравится).

В «Альтернативном прочтении» показано, что Булгаков не опровергает Евангелия; действительно, в «романе в романе» им ничто как будто бы не противоречит. Но все дело в том, что противоречия эти ищут вовсе не там, они вынесены Булгаковым в «московскую» часть романа (в советскую современность, если уж максимально конкретизировать вопрос).

Давайте просуммируем имеющуюся информацию, пока в несколько общем виде:

1. Мастер, наш современник, завершая свой роман о Христе, лжет, в том числе вкладывая в уста Иешуа клятву, что противоречит заповеди Спасителя, изреченной Им в Нагорной проповеди.

2. Другой наш современник, Воланд, утверждает, что никогда ни у кого нельзя ничего просить; мало того, что эта максима явно восходит к иудаизму, она также противоречит духу и букве Евангелий: Христос не только проповедовал нищенство, Он прямо наказывал своим ученикам заходить в чужие дома, просить кров и пищу.

3. Опять таки, Воланд же трактует вопрос о милосердии вразрез с евангельскими заповедями («возлюби врага своего»), но в духе Каббалы.

4. Еще один современник, сошедший, правда, со страниц «романа в романе», Левий Матвей, тоже трактует понятие о «свете» в духе Каббалы, а не Евангелий.

Прямо скажем: для простого совпадения действительно многовато. Причем бросается в глаза поразительная закономерность: по крайней мере в трех случаях из четырех речь идет не просто о противоречиях с Евангелиями, а эти противоречия подаются с позиций Каббалы как антитеза Евангелиям! И вот этот-то объединяющий эти моменты концептуальный характер этой закономерности устраняет сомнения относительно случайного характера их появления в тесте романа. То есть, имеются основания утверждать, что на этом уровне прочтения романа постановка вопроса о наличии в нем еще одного этического пласта не только правомерна, но и необходима.

Я не напрасно не назвал здесь основные, определенные при подготовке предыдущей книги прототипы образов Мастера, Воланда и Левия Матвея; полагаю, что на этом этапе работы об этих прототипах лучше на время забыть. То есть, начать весь анализ с нуля: нет моих книг, есть только эта страница; нет никаких моих выводов, есть только этот поставленный вопрос. Вот с него следует начать совершенно новый анализ и посмотреть, в каком направлении станут раскрываться все остальные грани романа «Мастер и Маргарита». В принципе, сделанные выводы должны подтвердиться — ведь не выбросить же факты, от них уже никуда не уйдешь; скорее всего, раскроется новая грань этического пласта, которая внесет в эти выводы свои коррективы — возможно, с другими прототипами образов и жизненных ситуаций, в рамках еще одного сюжета.

Думаю, раскрытие этого пласта должно внести какие-то новые элементы в трактовку образа Воланда; возможно, оно вовлечет в поле зрения исследователя на том, новом уровне познания содержания романа философские концепции, связанные с такими столпами русской культуры как Вл. Соловьев и Н. Бердяев, которые находились под прямым или опосредованным влиянием мистицизма Каббалы. Тем более что наличие в романе рефлексий, связанных с трудами Вл. Соловьева, уже отмечалось в некоторых работах булгаковедов. Не находился ли сам Булгаков под его влиянием, каково было его отношение к хасидизму, основанному на концепциях Каббалы?

Исходя из того контекста, в котором в роман введены эти три концепции, трудно допустить, что Булгаков оперировал понятиями Каббалы на подсознательном уровне — слишком уж отчетливо эти концепции противопоставлены евангельским, слишком броско и выпукло поданы... И, не убоюсь этого слова, введены в фабулу романа по-настоящему мастерски, если подходить к понятию «матер» не со сталинскими мерками.

Заранее искренне поздравляю того, кто этот пласт раскроет. Дай-то Бог!

Примечания

1. Честно признаюсь, это место в Нагорной проповеди у меня лично вызывало вопросы; было такое ощущение, что фраза Христа «Вы — свет миру» появляется в тексте как совершенно понятная аудитории Спасителя и авторам Нового Завета (напомню, все они были иудеями, христианство только зарождалось и создавалось на базе иудаизма как одна из его протестантских ветвей), но требующая дополнительных разъяснений для современного читателя, не знакомого с вопросами теологии; однако мне никогда не приходилось встречать толкования этой фразы как еретической по отношению к Моисееву Закону, а ведь именно это, по сути, и является одним из основных концептуальных расхождений между христианством и иудаизмом, поскольку отмечаемые комментаторами Нового Завета, в том числе и Л.Н. Толстым, другие расхождения носят, скорее, частный, чем концептуальный характер.

2. Фактически благодарение Бога все же имеет место, причем оно даже предписывается канонизированным ритуалом празднования Песах — еврейской Пасхи.