4. «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова и «Три разговора» В.С. Соловьева

В этом разделе будет показано, как трактат В. Соловьева «Три разговора» оказал влияние на роман «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Как мы показали, в семейной библиотеке Булгаковых был этот трактат, поэтому можно утверждать, что Булгаков действительно читал его.

Булгаков не был равнодушен к Соловьеву, что показывает и уже приводившаяся цитата — в доме Булгаковых: «читали декадентов и символистов... и спорили о политике... и религии, о философии, непротивлении злу насилием и сверхчеловеке (— курсив наш)»¹. Последние строки как раз относятся к «Трем разговорам». В трактате «Три разговора» Соловьев подвергает критике толстовские идеи, в том числе толстовского «непротивления злу насилием» и изображает сверхчеловека как антихриста. Кроме того, в трактате Соловьева затрагиваются отношения между добром и злом и образ антихриста, с которыми мы находим переклички в романе Булгакова. Поэтому мы считаем, что целесообразно рассматривать трактат в качестве одного из источников романа «Мастер и Маргарита» и в контексте идей трактата «Три разговора» исследовать влияние Толстого на роман Булгакова.

4.1. Содержание трактата «Три разговора»

Прежде чем сопоставить роман Булгакова с трактатом Соловьева обратимся к содержанию «Трех разговоров».

«Три разговора» — последний труд Соловьева, в котором он фиксирует крушение собственных теократических надежд и предрекает миру печальное будущее. Этот трактат, написанный в то время, когда философа уже одолевало предчувствие близкой смерти, является как бы итогом его многолетних историософских раздумий.

В предисловии к «Трем разговорам» Соловьев, задавая вопрос о том, есть ли «зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила»², поставил свою задачу: «Я хотел, насколько мог, ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины, на которые с разных сторон напускается туман, особенно в последнее время»³. Тот, кто читал религиозные труды Л. Толстого, сразу узнает, кто имеется в виду; Соловьев полемизирует с Толстым и его последователями, которые отрицают воскресение Христа и утверждают, что «Христос устарел, превзойден или что его вовсе не было, что это — миф, выдуманный апостолом Павлом, вместе с тем упорно продолжают называть себя «истинными христианами»»⁴.

Философ дал своему трактату подзаголовок «О войне, прогрессе и конце всемирной истории, с включением краткой повести об антихристе и с приложениями». Этот трактат состоит из трех разговоров с «Краткой повестью об Антихристе». Три собеседника представляют три точки зрения на зло: генерал — религиозно-бытовую, политик — культурно-прогрессивную, господин Z — безусловно-религиозную. Автор стоит на третьей точке зрения, но признает относительную правду двух первых.

В первом разговоре генерал, полемизируя с толстовцами (Князем), защищает необходимость войны. Вступая в полемику, господин Z утверждает: «возможна и бывает хорошая война, возможен и бывает дурной мир»⁵. Что касается убийства, господин Z настаивает, что оно не обязательно безусловное зло, если кого-то обижают: «самое главное, — жертва злого насилия, требующая моей помощи. Ее-то вы всегда забываете, ну а совесть-то говорит и о ней, и о ней прежде всего, и воля Божия тут в том, чтобы я спас эту жертву, по возможности щадя злодея»⁶. По господину Z, наивно полагать, что нравственное воздействие какого-нибудь толстовца удержит башибузуков от поджаривания на огне армян.

Во втором разговоре политик декларирует, что «все должны стать европейцами», и русские — тоже европейцы. «Понятие европейца должно совпасть с понятием человека, и понятие европейского культурного мира — с понятием человечества»⁷. По убеждению политика, тогда не будет никакой войны. Политик-гуманист определяет культуру как вежливость: «Это есть тот минимум рассудительности и нравственности, благодаря которому люди могут жить по-человечески»⁸. По словам К. Мочульского, в философии Политика «нетрудно узнать пройденный этап мысли Соловьева: это его «великая идея» вселенскости и всечеловечества, но секуляризованная и упрощенная»⁹.

В третьем разговоре господин Z полемизирует с Князем, который считает, что добро естественным путем победит зло. Господин Z настаивает, что если смерть не может быть уничтожена, то «всякая прогрессивная, культурная деятельность — ни к чему, что она бесцельна и бессмысленна»¹⁰ и задает вопрос: если зло можно победить непротивлением, то почему сам Христос не мог победить зло в душе Иуды и первосвященников? Господин Z решительно говорит Князю: «Действительная победа над злом в действительном воскресении. Только этим, повторяю, открывается и действительное Царство Божие, а без этого есть лишь царство смерти и греха я творца их, диавола»¹¹.

В заключение господин Z читает «Краткую повесть об Антихристе», сочиненную его бывшим товарищем по академии покойным монахом Пансофием.

В первой половине повести начинается рассказ о том, как Япония под влиянием панмонголизма завоевывают Китай, потом Россию, наконец, всю Европу. Монгольское иго продолжается полвека, но происходит восстание и Европа обретает независимость. В XXI веке в Европе формируются европейские соединенные штаты.

Во второй части этой повести рассказывается о появлении сверхчеловека. Он верит в Бога и ждет знака свыше, но когда ему исполняется 33 года, у него возникает сомнение о том, что он Мессия. Это приводит сверхчеловека в отчаяние, и он бросается с обрыва. Но дьявол спасает его, вселяясь в него. После этого события этот избранник кардинально переменяется. «Грядущий человек» выбран в президенты европейских соединенных штатов, потом становится римским императором. Он устанавливает для народа равенство всеобщей сытости и предоставляет народу разнообразные чудесные зрелища.

На четвертый год император созывает вселенский собор в Иерусалиме. На нем присутствуют представитель католичества папа Петр II, старец Иоанн и глава протестантства ученейший немецкий теолог профессор Эрнст Паули. Император обещал католикам восстановление престола папы, православным — создание всемирного музея христианской археологии, а протестантам — создание мирового института свободного исследования Священного писания, но только при условии признания императора своим единственным покровителем. Большинство христиан принимают эти предложения и восходят на трибуну, на которой восседает император с магом. На своих местах остаются папа Петр II, старец Иоанн и Эрнст Паули с немногими последователями. Встает старец Иоанн и Петр говорит, что Христиане готовы признать императора своим вождем, если он исповедует Иисуса Христа, Сына Божия. Тогда чародей Аполлоний убивает Иоанна, а затем и Петра молнией.

После этого новым папой становится Аполлоний и он развлекает народ фокусами. Тем временем некоторые христиане готовятся похоронить убитых, но те воскресают. В это время явилось знамение: «жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна, а на главе ее венец из двенадцати звезд»¹².

Евреи сначала поверили, что император Мессия, но убедившись в обмане, восстали. Антихрист и его полчища погибают в огненном озере. Евреи и христиане видят Христа. Все убитые оживают и воцаряются с Христом на тысяч лет.

После рассказа повести господин Z говорит: «драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменять не позволено»¹³.

4.2. Воланд, маг Аполлоний, Антихрист: сходства и различия

Возможно, одним из прототипов Воланда действительно является маг Аполлоний в «Краткой повести об Антихристе». Аполлония зовут «великим магом» «кардинал-инператорском канцлером»¹⁴, Воланд же в первой редакции будущего романа назывался «магом»¹⁵. Отметим, что в этой редакции Воланд действует сам, без помощников¹⁶. Позже Булгаков перебрал несколько названий для своего произведения, причем среди этих вариантов фигурировал «Черный маг»¹⁷. Более того, в третьей редакции, которая стала первой полной редакцией романа, появились интересные варианты названий романа: «Великий канцлер. Сатана. Вот и я. Шляпа с пером. Черный богослов. Он появился. Подкова иностранца», а в другом месте в тексте значилось еще несколько вариантов заглавия: «Он явился. Пришествие. Черный маг. Копыт консультанта»¹⁸. Таким образом, оказывается, что еще в ранних редакциях образ Воланда выводил на ассоциацию с магом и канцлером, при этом, в отличие от соловьевского текста, здесь вместе с «канцлером» употребляется слово «великий».

Следует отметить, что Воланд на сеансе черной магии одновременно напоминает императора: в «Краткой повести об Антихристе» в собор «вошел император с великим магистром и свитою»¹⁹; в «Мастере и Маргарите» кроме Воланда Коровьев, Азазелло, Бегемот называются «свитой». Здесь, в окончательном варианте романа роль мага играет свита, а Воланд функционирует как император — Антихрист у Соловьева. Кроме того, театральность сеанса Воланда вызывает ассоциацию с вселенским собором в «Краткой повести об Антихристе». В соборе на «эстраде»²⁰ стоит император с великим магистром и свитою, а внизу на «сиденье»²¹ сидят христиане; в сеансе на «сцене» сидит Воланд, его свита стоят, а внизу сидят зрители. И как отмечает Г. Черникова, фокусы Аполлония напоминают сеанс Воланда. Но совпадают не только фокусы, но и реакция на них. Зрители и в соборе и на сеансе были в восторге. Цитируем: «Он бросал по воздуху загоравшиеся от прикосновения его руки великолепные римские свечи, ракеты и огненные фонтаны... достигая земли, превращалось в бесчисленные разноцветные листы с полными и безусловными индульгенциями на все грехи прошедшие, настоящие и будущие... индульгенции превращались в преотвратительных жаб и змей. Тем не менее огромное большинство было в восторге»²². А на сеансе Воланда: «из-под купола, ныряя между трапециями, начали падать в зал бумажки... Через несколько секунд денежный дождь, все густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить... слышались вскрикивания «ах-ах!» и веселый смех» (121—122). Кроме того в соборе «оркестр заиграл «марш единого человечества»»²³, а на сеансе Воланда тоже оркестр играет марш. «Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!!» (128).

Таким образом, общность между вселенским собором и сеансом Воланда создается благодаря заметному сходству образов Антихриста и мага с одной стороны и Воланда и свиты с другой.

Рассмотрим еще некоторые черты сходства и различия между образами Антихриста и Воланда. В начале третьего разговора Господин Z определяет, что такое «антихристианство»: «то антихристианство, которое по библейскому воззрению — и ветхозаветному, и новозаветному — обозначает собой последний акт исторической трагедии, что оно будет не простое неверие, или отрицание христианства, или материализм и тому подобное, а что это будет религиозное самозванство, когда имя Христово присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его». Потом Генерал говорит: «Ну конечно, дьявол не был бы и дьяволом, если бы в открытую играл!»²⁴.

В романе «Мастер и Маргарита» когда в Патриарших прудах перед Берлиозом и Иваном Бездомным появляется Воланд, он называет себя «профессором» и «консультантом» (18). И в театре Варьете Воланд и его свита скрывают подлинное лицо, выступают как «артисты», и никто из зрителей не сомневается, что они являются артистами. Как и говорит Генерал в «Трех разговорах», Воланд и его свита не «играют дьявола в открытую».

Однако Воланд не «религиозный» самозванец, как Антихрист у Соловьева, а просто обманщик. В отличие от Антихриста, являющегося в обличье обычного человека, враждебного Христу и выдающего себя за Бога, Воланд утверждает существование Христа. При этом дьявол не враждебен Ему и выдает себя за обычного человека. Здесь можно согласиться с утверждением Л. Яновской относительно возможных источников образа Воланда, что «в этой веренице совпадений с великими образами нельзя видеть ни подражания, ни влияния. Скорее это игра в сходство, как всегда у Булгакова, осознанная и продуманная»²⁵.

4.3. Проблема «добра и зла» романа Булгакова в контексте идей Соловьева

Рассмотрим проблему «добра и зла» в романе Булгакова в контексте идей Соловьева. Как известно, роман начинается с эпиграфа из «Фауста» Гете: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» (7). У Булгакова проблема добра и зла была актуальной, как у Соловьева. Булгаков считает зло действительной силой, потому что одним из главных героев является дьявол, и в начале романа утвердив, что Христос действительно существовал, Воланд спрашивает у Берлиоза: «— А дьявола тоже нет? — ...после хохота впал в другую крайность — раздражился и крикнул сурово: — Так, стало быть, так-таки и нету?» (45) Таким образом, Воланд намекает на существование дьявола.

В предисловии к «Трем разговорам», задавая вопрос о том, что «есть ли зло только естественный недостаток несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила»²⁶, Соловьев устами Господина Z делает вывод, что «зло действительно существует»²⁷. Как мы узнаем из предисловия к «Трем разговорам», в 1898 году с Соловьевым происходит загадочное событие, которое резко меняет его отношение к вопросу о зле. Как объясняет К. Мочульский, «до сих пор Соловьев склонялся к точке зрения бл. Августина: зло не имеет субстанции <...>. Раньше он не верил в черта, а теперь он в него поверил»²⁸.

Поэтому можно сказать, что проблема существования зла и воплощения его в человеческой жизни интересовала и Булгакова и Соловьева.

Итак, каким образом оба писателя определяют отношение между добром и злом?

Соловьев видит всемирную историю как борьбу между добром и злом. В предисловии «Трех разговоров» философ пишет:

«Если с известной точки зрения всемирная история есть всемирный суд Божий <...>, то ведь в понятие такого суда входит долгая и сложная тяжба (процесс) между добрыми и злыми историческими силами, а эта тяжба для окончательного решения с одинаковою необходимостью предполагает и напряженную борьбу за существование между этими силами, и наибольшее их внутреннее, следовательно, мирное развитие в общей культурной среде <...>. Эти «разговоры» о зле, о военной и мирной борьбе с ним должны были закончиться определенным упованием на последнее крайнее проявление зла в истории, представлением его краткого торжества и решительного падения»²⁹.

В «Краткой повести об Антихристе» Соловьев считает фигуру Антихриста кратким торжеством зла и решительным падением. Важно, что Антихрист изображается как абсолютное зло. В сверхчеловека вселился сатана, который в качестве антипода Христа, называл его «сын мой возлюбленный» и обещал ему помощь. Потом сверхчеловек стал императором, но в конце этой повести Антихрист с магом, которых обвинял и преследовал народ, погиб от землетрясения. Зло побеждено в конце истории.

А в романе «Мастер и Маргарита» Булгаков тоже стоит на точке зрения проблемы «добро и зло», но описывает этот дуализм совсем по-другому.

В романе Булгакова нет борьбы между добром и злом, о которой часто упоминают булгаковеды, как Г. Круговой, И. Белза, И. Галинская, Г. Уильямс, и т. д., которые связывают дуализм в романе Булгакова с отражением манихейских, гностических, богомильских, альбигойских и иных дуалистических воззрений в мировоззрении писателя³⁰. Можно сказать, что в романе даже отрицается представление мироздании, как о борьбе между добром и злом, и описывается взаимодействие и нераздельность зла и добра.

Воланд, возражая против Матвея, который считает, что мир построен на двух враждебных началах, называя Воланда «дух зла и повелитель теней» (349), говорит: «Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также зла... Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей» (349—350). И Иешуа просит Воланда через Матвея: «Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебя сделать, дух зла?» (350) Таким образом, добро и зло не могут существовать без своего другого. Как справедливо отмечает один исследователь М. Булатов, «Иешуа и Воланд воплощают собой две равнозначимые и равнонеобходимые составляющие мироздания. Они друг другу никоим образом не враждебны, а взаимодополняют и обуславливают друг друга»³¹. Поэтому в отличие от Антихриста у Соловьева Воланд не является абсолютным злом.

Как можно видеть, в романе «Мастер и Маргарита» описывается то взаимодополнение добра и зла, которое чуждо идеям трактата «Три разговора». Однако если трактовать «добро и зло» как «свет и тьму», то можно усмотреть сходное отношение в другом трактате Соловьева «Жизненная драма Платона». Философ цитирует последние строфы «Свет из тьмы!» из своего стихотворения. Здесь цитируем весь его стихотворение:

«Мы сошлись с тобой не даром
И не даром, как пожаром,
Дышит страсть моя:
Эти пламенных муки
Только верныя поруки
Силы бытия

В бездну мрака огневую
Льет струю свою живую
Вечная любовь
Из пылающей темницы
Для тебя перо Жар-птицы
Я добуду вновь

Свет из тьмы! Над черной глыбой
Вознестися не могли бы
Лики роз твоих,
Если б в сумрачное лоно
Не впивался погруженный
Темный корень их...»³²

Соловьев показывает, что «люди могут и должны своею духовною работою извлекать из этой темной гнили прекрасные цветы и бессмертные цветы и бессмертные плоды жизни»³³. Д. Магомедова, обобщающая суждения Соловьева в «Жизненной драма Платона» и «Красота в природе» отмечает: «мотив взаимодействия тьмы и света как необходимого условия красоты разрабатывался Соловьевым в его поэзии», и «стремление Соловьева увидеть правду в каждом из противоположных воззрений сказывается и в его попытке совместить платоновско-шеллингианское понимание красоты как воплощенной идеи с дарвиновской теорией эволюции»³⁴. Возможно, Булгаков знал стихотворение «Мы сошлись с тобой не даром...» и, симпатизируя мировоззрению Соловьева, использовал его эстетическую идею в качестве темы романа. При этом у Булгакова тьма олицетворяется, став Воландом, теряет значение абсолютного зла и взаимодействует с образом светом, т. е. Иешуа.

Таким образом, Булгаков, с одной стороны как будто соглашается с идеей Соловьева о существовании дьявола в «Трех разговорах», однако с другой стороны, отказавшись от понятия дьявола как отделенного от добра, все же приходит к точке зрения Соловьева в «Жизненной драме Платона», написанной до душевной «перемены» философа.

Как известно, в «Жизненной драме Платона» Соловьев описывает трагическую жизнь Сократа и его ученика Платона. У Булгакова этот мотив находит отражение в отношениях Иешуа и его «ученика» Левия Матвея. Соловьев пишет, что Сократ был обвинен как преступник и казнен «торжественным публичным приговором законной власти. <...> Он убит именно за нее, за правду, за решимость исполнить нравственный долг до конца»³⁵. И Соловьев изображает, какое действие смертный приговор Сократу произвел на такого его ученика, как Платон, который «был неспособен легко мириться с торжеством зла»³⁶. Неслучайно, булгаковед Г. Эльбаум находит общие черты между Иешуа и Сократом (изречение о «трусости», смертная казнь, скромность и доброжелательность наподобие юродивого, готовность пожертвовать собой ради истины)³⁷. На основе этого можно утверждать, что идеи трактата «Жизненная драма Платона» имели определенное влияние на роман «Мастер и Маргарита».

4.4. Спор о «добром человеке» у Соловьева и Булгакова

Интересно сопоставить тему «добрый человек» в романе Булгакова и трактате Соловьева и посмотреть, как разговор о ней построен в обоих произведениях. Можно выделить в них сходные диалоги между Иешуа и Пилатом и между Князем и Господином Z.

Иешуа, изображаемый в романе «Мастер и Маргарита», думает, что все люди добрые и «злых людей нет на свете» (29). Он считает Иуду «очень добрым и любознательным человеком» (31), и даже Марка Крысобоя называет «добрый» (29). Иешуа говорит: «Если бы с ним (— Марком Крысобоем) поговорить, — вдруг мечтательно сказал арестант, — я уверен, что он резко бы изменился» (29). А Пилат спрашивает о Иуде: «добрый человек? — спросил Пилат, и дьявольский огонь сверкнул в его глазах» (31) и раздраженно говорит:

«...Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, — прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, — тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и наконец, грязный предатель Иуда, — все они добрые люди?» (32—33)

Таким образом, мнение Иешуа о «добром человеке» оказывается противопоставленным образу мыслей Пилата, причем Пилат, несколько раз используя риторические вопросы, косвенно высказывает мысль о том, что не все люди добрые.

В трактате «Три разговора» герои тоже обсуждают тему «доброго человека». В разговоре первом Князь вступает в полемику с Генералом, рассказывающим о том, как он испытал счастье, убив много башибузуков, которые зверски расправились с целой деревней. А Князь говорит: «всякий разбойник, будь он казак или башибузук, может оказаться добрым евангельским разбойником»³⁸. «Я только сказал, что человек, исполненный истинного евангельского духа, нашел бы возможность и в этом случае, как и во всяком другом, пробудить в темных душах то добро, которое таится во всяком человеческом существе»³⁹. Тут в разговор вступает Господин Z:

«А то, что если я желаю знать: почему же Христос не подействовал силою евангельского духа, чтобы пробудить доброе, сокрытое в душах Иуды, Ирода, еврейских первосвященников и, наконец, того злого разбойника, о котором обыкновенно как-то совсем забывают, когда говорят о его добром товарище (— двух разбойниках, которых распяли вместе с Иисусом Христом)? Как бы вы ни искажали и ни обрубали для своей цели текст четырех Евангелий, главное-то в нем для нашего вопроса останется все-таки бесспорным, а именно, что Христос подвергся жестокому преследованию и смертной казни по злобе своих врагов. <...> Одним словом, почему Он не подействовал на Иуду, Ирода, Иудейских первосвященников так, как Он подействовал на одного только доброго разбойника?»⁴⁰.

Как булгаковский Иешуа, Князь считает, что все люди добрые и можно пробудить добро в душах злых людей, тогда как Господин Z, подобно Пилату, относится к этому мнению скептически, также использует риторические вопросы и дает Князю негативный ответ на вопрос о добром человеке. Кроме того, если Соловьев устами Господина Z отзывается о толстовском Евангелии, то Булгаков, изменив содержание четырех евангелий в Ершалаимских главах романа, намеренно не избегает вопроса о том, добрый ли человек Иуда, и изображает, как «Христос подвергся жестокому преследованию и смертной казни по злобе своих врагов».

Таким образом, в словах Иешуа чувствуются отзвуки речей Князя у Соловьева, следовательно, речей Л. Толстого о Христе. Как известно, в «Трех разговорах» Соловьев прозрачно намекает имя Толстого, который переделал Евангелие и считал, что Христос не воскрес, и по Соловьеву, проповедовал «Христианство без Христа»⁴¹. Булгаковеды Г. Эльбаум и Г. Уильямс в своих работах отмечают, что толстовские религиозные труды (по мнению Г. Эльбаума, «Царство Божие внутри вас» «Круг чтения» «Ответ на декрет Синода» «Исследование догматического богословия» «В чем моя вера?», а Г. Уильямс кроме вышеуказанных Г. Эльбаумом последних двух работ называет еще один труд Толстого — «Краткое изложение Евангелия») оказали влияния на Булгакова⁴². Оба исследователя находят общие черты между булгаковским и толстовским Христом. По мнению Г. Уильямса, оба писателя считали Христа сыном неизвестного отца, обычным человеком. Иешуа говорит: «я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...» (22). Как отмечает Г. Эльбаум, неслучайно в главе 2 автор четыре раза подряд называет своего героя «человеком». Кроме того, Христос у Толстого отрицает государство, а Иешуа говорит: «всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть» (32). Г. Эльбаум показывает близость идей Булгакова к толстовской этике не только в словах Иешуа о власти, но и в его сентенции о человеческой доброте. Исследователь находит в речи Иешуа о доброте Марка Крысобоя («он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств» (29)) переклички со словами Толстого в «Круге чтения» о том, что «Доброта — основное свойство души. Если человек не добр, то только потому, что он подвергся какому-либо обману, соблазну, страсти, которые нарушили его естественное свойство»⁴³. Таким образом, можно предположить, что толстовский Христос частично отражается в булгаковском Иешуа. Но на этом основании вряд ли можно утверждать, что Князь является прототипом Иешуа, поскольку в трактате Соловьева Князь предстает «на этой (— антихристовой) линии». У Соловьева речи Князя оспариваются всеми другими героями, тогда как Иешуа изображается положительно как нравственный идеал человека. По нашему мнению, Булгаков использовал диалог у Соловьева о добрых людях, но не так решительно отказался от учения Толстого, как Соловьев, и сосредоточился на создании неколебимого образа Иешуа как абсолютного идеала. Здесь напрашивается мысль, что на образ Иешуа повлиял и другой князь, т. е. князь Мышкин из романа Достоевского «Идиот». Так, С. Ермолинский отмечает:

«Как возник образ Иешуа кроткий и бесстрашный, верящий, что добро победит, чутко угадывающий беду, нависшую над другими, и не замечающий беды, нависшей над ним? В чем-то думаю, он навеян нашими юродивенькими и блаженными, которых исстари почитали на Руси за святых. Тут присутствуют и лесковские странники и проглядывает, может быть, Мышкин Достоевского»⁴⁴.

Иешуа у Булгакова является носителем положительного авторского начала, как князь Мышкин у Достоевского или Христос в «Легенде о Великом Инквизиторе» в романе «Братья Карамазовы». Как справедливо анализирует А. Эрастова, можно сравнить отношения между Христом и Великим Инквизитором с отношениями между Иешуа и Пилатом⁴⁵.

Но влияние Достоевского на сцену разговора между Иешуа и Пилатом в романе «Мастер и Маргарита» можно анализировать и с точки зрения авторской позиции в романах Достоевского, М. Бахтин утверждает:

«авторское сознание не превращает другие чужие сознания (то есть сознания героев) в объекты и не дает им заочных завершающих определений. Оно чувствует рядом с собой и перед собою равноправные чужие сознания, такие же бесконечные и незавершимые, как и оно само. <...> Но чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи, — с ними можно только диалогически общаться (курсив Бахтина)»⁴⁶.

Неслучайно в романе Булгакова тема «доброго человека» развивается в виде диалога «противоборствующих правд»⁴⁷ между Иешуа и Пилатом. Можно сказать, что оба героя имеют свою собственную правду, поэтому у них возникает диалог.

Такая же структура наблюдается в «Трех разговорах». Как мы видели, в предисловии к «Трем разговорам» Соловьев пишет, что он стоит на точке зрения безусловно-религиозной, т. е. Господина Z, но в то же время признает относительную правду других героев, т. е. Генерала и Политика, хотя не признает правду Князя, олицетворяющего Толстого. В свою очередь Булгаков вслед за Достоевским признает правду всех героев, в том числе Князя, и создает равноправный диалог между Иешуа и Пилатом.

4.5. Понятие «смерти» в романе «Мастер и Маргарита»

В «Трех разговорах» Соловьев, как уже упоминалось, показывает три вида зла: индивидуальное, общественное, и физическое. Индивидуальное зло выражается в том, что «низшая сторона человека... противится лучшим стремлениям души»; общественное зло выражается в том, что «людская толпа, индивидуально порабощенная злу, противится спасительным усилиям немногих лучших людей и одолевает их»; физическое зло — «это есть крайнее зло, называемое смертью»⁴⁸.

В романе Булгакова тоже описываются три вида зла: индивидуальное зло выражается в нравственном падении москвичей, например, директора театра Лиходеева (пьянство), Могарыча (предательство), и т. д.; общественное зло выражается в литераторах в ресторане «Грибоедове» в Москве, в зрителях на сеансе Воланда. Однако эти мелкие события, связанные с индивидуальным и общественным злом, описываются в комическом и сниженном тоне. С другой стороны, можно утверждать, что один из самых важных моментов в романе — это смерть, по словам Соловьева, «физическое зло». Сопоставим смерть, изложенная в трактате Соловьева и в романе Булгакова.

Соловьев устами господина Z более подробно описывает физическое зло. Цитируем:

«И если бы победу этого крайнего физического зла нужно было признать как окончательную и безусловную, то никакие мнимые победы добра, в области лично нравственной и общественной, нельзя было бы считать серьезными успехами. В самом деле, представим себе, что человек добра, скажем Сократ, восторжествовал не только над своими внутренними врагами — дурными страстями, но что ему еще удалось убедить и исправить общественных своих врагов, преобразовать эллинскую политик), — какая польза в этой эфемерной и поверхностной победе добра над злом <...>? Ведь исправителю и исправленным — один конец: смерть»⁴⁹.

Соловьев использует пример Сократа, чтобы убедить читателя в том, что жизнь человека остается бессмысленной до тех пор, пока не будет побеждена смерть.

Еще в начале романа Булгакова речь идет о смерти человека. Воланд вскоре с Берлиозом указывает на бессмысленность идеи управления человеком своей жизнью. «И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, <...> но и совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет — поскользнется и попадет под трамвай!» (15). Таким образом, Булгаков в повествовании Воланда приводит в качестве примера человека, не управляющего своей жизнью, иронически описывая бессмысленность жизни и намекая на неизбежность смерти Берлиоза. В этой бессмысленности жизни мы находим общую идею и сходство между Соловьевым и Булгаковым.

В то же время у обоих писателей есть различие в понимании смерти: Соловьев считает ее крайним злом, которое надо уничтожить, а Булгаков изображает ее не крайним злом, а мнимым явлением. В романе Мастер и Маргарита умирают, но сразу поднимаются. На балу у сатаны умершие моментально воскресают из гробов. Пилат страдает около 2000 лет после своей смерти. И главное, что Иешуа тоже не умер после казни, и в конце эпилога изображается разговор Иешуа с Пилатом. То есть, мы видим, что жизнь героев в романе как бы продолжается даже после их смерти. Даже Берлиоз перед уходом в небытие на балу оживает: «негромко обратился Воланд к голове, и тогда веки убитого приподнялись, и на полные мысли и страдания глаза...» (265).

В последние годы жизни Булгаков и сам задумывается о приближающейся смерти. Он признается одному из близких друзей, драматургу С. Ермолинскому, что «смерть — это продолжение жизни»⁵⁰. Такой взгляд очевиден и в романе «Мастер и Маргарита». В романе смерть является мнимой, и после смерти продолжается загробная жизнь героев. Иначе говоря, мнимая смерть происходит во время перехода в иной мир. Значение и роль мотива смерти в романе анализируются в третьей главе.

4.6. Роман «Мастер и Маргарита» как «шуточная проза»

Можно найти жанровое и структурное сходство между трактатом Соловьева и романом Булгакова. В «Трех разговорах» Соловьев комментирует устами Господина Z перед чтением стихотворную балладу А.К. Толстого «Великодушие смягчает сердца» о добросердечном камергере:

«действительное отношение между добротою и злобою в человеческой жизни изображено этим шуточными стихами гораздо лучше, чем я мог бы его изобразить своею серьезною прозой... Этот фарс в смешенных и дико карикатурных чертах затронувший подпочвенную глубину нравственного вопроса, сохранит всю свою художественную и философскую правду»⁵¹.

Можно считать, что это высказывание соответствует особенности романа Булгакова, хотя у Булгакова не «шуточные стихи», а «шуточная проза». В то же время роман состоит и из серьезных глав, то есть, ершалаимских глав. Это тоже совпадает с приемом Соловьева. Философ пишет: «житейский и в особенности шутливый тон разговора не соответствует религиозному значению предмета. Найдя это справедливым, я изменил редакцию третьего разговора, вставив в него сплошное чтение «Краткой повести об Антихристе» из рукописи умершего монаха»⁵². Неслучайно, что ершалаимские серьезные главы оказываются рукописями Мастера, а начинает рассказывать их содержание Воланд, тогда как у Соловьева читает рукописи монаха «Краткой повести об Антихристе» Господин Z.

4.7. Конец истории: сходства и различия

В конце этого раздела необходимо ответить на вопрос о мотиве выбора Булгаковым трактата Соловьева «Три разговора» в качестве одного из источников идейной канвы романа «Мастер и Маргарита». Как мы показали выше, у Булгакова и Соловьева есть некоторые точки соприкосновения: параллелизм между сеансом Воланда и вселенским собором в «Краткой повести об Антихристе», а также общие темы и структура обоих произведений. В то же время нельзя игнорировать различие между идеями двух писателей, например, в образах Антихриста и Воланда. Как объясняется выбор и разработка Булгаковым этого материала?

Думается, что Булгаков заимствовал у Соловьева тему изображения конца истории и изобразил Воланда и его свиту как те приметы конца истории, которые имеют большое значение в «Трех разговорах». В «Краткой повести об Антихристе» после разоблачения Иоанном и Петром антихриста приближается конец истории. Как известно, в «Мастере и Маргарите» события происходят на страстной неделе, и, как и в «Краткой повести об Антихристе», к концу романа описываются гроза, огонь и молния, которые можно было бы интерпретировать как апокалиптические явления⁵³. Вот как описывается гроза в Ершалаиме (в главе 25):

Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. <...> Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. <...> Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. <...> Но опять прятался небесный огонь, и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму (290).

В московской главе повторяется описание грозы:

Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете, Через все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза (352—353).

В романе «Мастер и Маргарита» как бы погибают оба города. Но на самом деле в романе не приходит конец истории. Конец Ершалаима скорее всего связан со смертью Иешуа, а конец Москвы — со смертью Мастера и Маргариты.

В конце «Краткой повести об Антихристе» тоже описывается огонь и молния, приводящая к концу света: «...открылся кратер огромного вулкана, и огненные потоки, слившись в одно пламенное озеро, поглотили... императора...»⁵⁴. И после смерти императора и Аполлония «небо распахнулось великой молнией от востока до запада, и они увидели Христа»⁵⁵. В романе такое описание пришествия Христа отсутствует. Для Булгакова важны приметы конца истории как приметы конца жизни героев, появление же Воланда не означает конца света, да и образ Воланда являет собой скорее совокупность антихриста и мага. В то же время в романе изображаются природные явления, которые можно принять за приметы Апокалипсиса. Таким образом, Булгаков изображает квазиапокалипсис, что является особенностью мировоззрения автора в романе «Мастер и Маргарита».

Таким образом, Булгаков создал роман на основе мироощущения конца истории, связанного с жизнью Христа, и в этом, как уже было упомянуто, выступил как преемник Соловьева. Однако если у Соловьева конец истории означал всеобщее воскресение, то Булгаков, воспринимая конец истории в более индивидуальном плане, предпочел личную историю жизни и даровал спасение только главным героям своего романа.

Можно сказать, что писатель заметил в философии Соловьева основной вопрос о соотношении индивидуальности и человечества. Вот как рассматривает этот вопрос В. Зеньковский:

«Если София, как идеальное человечество, есть действующая сила истории, почему и в какой мере отдельный человек ответствен за свое участие или неучастие в истории? Если в любви открывается вечная сторона в личности любимого человека, почему смысл любви заключается в приобщении к всеединству? Если личность есть только «ипостась» (как толкуется Соловьевым это понятие), каким образом она может быть субъектом свободы ко злу, проводником хаотических сил?»⁵⁶

Если предположить, что Булгаков задавал такие же вопросы, как В. Зеньковский, то можно прийти к выводу, что в романе он решает их уже в том, что отдает предпочтение изображению личной судьбы героев.

Примечания

1. Земская Е. Из семейного архива. Материалы из собрания Н.А. Булгаковой-Земской // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 57—58.

2. Соловьев В. Три разговора // Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1988. С. 636.

3. Там же.

4. Там же. С. 637—638.

5. Там же. С. 651.

6. Там же. С. 657.

7. Там же. С. 697.

8. Там же. С. 702.

9. Мочульский К. Владимир Соловьев. Жизнь и учение // Мочульский К. Блок, Соловьев. Достоевский. М. Республика, 1995. С. 208.

10. Соловьев В. Три разговора. С. 717—718.

11. Там же. С. 733.

12. Там же. С. 759.

13. Там же. С. 761.

14. Там же. С. 751.

15. Чудакова М. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопрос литературы. 1976. № 1. С. 255.

16. Булгаков М. Великий канцлер. М.: Новости, 1992. С. 212.

17. Чудакова М. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». С. 255.

18. Там же. С. 233.

19. Соловьев В. Три разговора. С. 751.

20. Там же.

21. Там же.

22. Там же. С. 758.

23. Там же. С. 751.

24. Там же. С. 708.

25. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М.: Современный писатель, 1983. С. 273—274.

26. Соловьев В.С. Три разговора. С. 636.

27. Там же. С. 727.

28. Мочульский К. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. С. 206.

29. Соловьев В. Три разговора. С. 640—641.

30. Круговой Г. Гностический роман М. Булгакова // Новый журнал. 1974. № 134. С. 48; Белза И. Генеалогия «Мастер и Маргарита» // Контекст. 1978. М.: Наука, 1978. С. 194—195; Галинская И. Альбигойские ассоциации в «Мастере и Маргарите» М.А. Булгакова // Известия АН. СССР. Серия литературы и языка. 1983. № 4. С. 366; Williams G. Some difficulties in the interpretation of Bulgakov's The Master and Margarita and the advantages of a manichaen approach, with some notes on Tolstoi's influence on the novel // The Slavonic and East European Review. 1990. Vol. 68. № 2. С. 241—252.

31. Булатов М. Вечность зла и бессмертие добра. Нравственно-философское содержание романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Махачкала, 1999. С. 136.

32. Соловьев В. Стихотворения. Издание 7-е. Дополненное шуточными стихотворениями, с вариантами, библиографическими примечаниями, биографией и 1-м портретом. Под редакцией и с предисловием С.М. Соловьева. М.: Русский книжник, 1921. С. 112.

33. Соловьев В.С. Жизненная драма Платона // Собрание сочинение в 2-х томах. Т. 1. М., 1989. С. 610.

34. Магомедова Д. Владимир Соловьев // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Книга 1. ИМЛИ РАН, Наследие. 2000. С. 755.

35. Соловьев В.С. Жизненная драма Платона. С. 601.

36. Там же. С. 603.

37. Эльбаум Г. Анализ иудейских глав «Мастера и Маргариты» М. Булгакова. Анн Арбор: Ардис, 1981. С. 52.

38. Соловьев В. Три разговора. С. 665.

39. Там же. С. 666—667.

40. Там же. С. 667.

41. Там же. С. 637.

42. Эльбаум Г. Анализ Иудейских глав «Мастера и Маргариты» М. Булгакова. Анн Арбор: Ардис, 1981. С. 40—44; Williams G. С. 254—255.

43. Толстой Л. Полное собрание сочинений. Т. 41. М., 1957. С. 578 (цитата из книги Эльбаума Г. Анализ Иудейских глав «Мастера и Маргариты» М. Булгакова. С. 43).

44. Ермолинский С. Из записок разных лет; Михаил Булгаков. Николай Заболоцкий. М.: Искусство, 1990. С. 56. О сходстве Иешуа с Князем Мышкиным отмечает и булгаковед В. Сахаров. См. Сахаров В.М.А. Булгаков в жизни и творчестве. М.: Русское слово, 2002. С. 78.

45. Эрастова А. «Легенда о Великом Инквизиторе» Ф.М. Достоевского и роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Традиции и новаторство русской прозы и поэзии XIX—XX веков. Нижний Новгород, 1992. С. 165—173. Исследователь отмечает, что в романе Булгакова очевидна преемственность типологических связей с «Легендой о Великом Инквизиторе» Достоевского как в области содержания (Христос у Достоевского и Иешуа у Булгакова являются субстанцией идеального, которая только и могла быть нравственным ориентиром человечества, тогда как Великий Инквизитор требует отказа от истины во имя счастья человечества, Пилат отказывается от истины во имя своего благополучия, тем самым они оба лишают человека нравственной ориентации, и т. д.), так и в области композиции («роман в романе», т. е. вставные главы о Легенде Великого Инквизиторе и об Иешуа и Понтии Пилате).

46. Бахтин М. Проблема поэтики Достоевского // Собрание сочинений: В 7 т. Т. 6. М.: Русские словари языки славянской культуры, 2002. С. 80.

47. Там же. С. 87.

48. Соловьев В. Три разговора. С. 727.

49. Там же.

50. С. Ермолинский. О Михаиле Булгакове // Театр. 1966. № 9. С. 95.

51. Соловьев В. Три разговора. С. 713.

52. Там же. С. 641.

53. В булгаковедении неоднократно отмечались апокалипсические мотивы в романе «Мастер и Маргарита». Например: Bethea D. The Master and Margarita: History as Hippodrome // Bethea D. The Shape of Apocalypse in Modern Russian Fiction. Princeton University Press, 1989. С. 186—229; Ericson E. Apocalyptic vision of Mikhail Bulgakov's «Master and Margarita». New York: Edwin Mellen Press, 1991; Петровский М. Мифологическое городоведение // Театр. 1991. № 5. С. 26—32; Гаспаров Б. Из наблюдений над мотивной структурной романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Гаспаров Б. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века. М.: Наука, 1994. С. 45—46.

54. Соловьев В.С. Три разговора. С. 761.

55. Там же.

56. Зеньковский В.В. История русской философии. В 2 т. Т. 2. YMCA-PRESS, 1989. С. 71.