Заключение

Востребованность и актуальность идей М.М. Бахтина растет по мере увеличения хронологического расстояния между ним и его читателями, поскольку Бахтин был мыслителем, который по-настоящему понимал свое время, а, следовательно, значительно опережал его. Благодаря его филолого-философским исканиям научный дискурс современной гуманитаристики обогатился такими понятиями, как «не-алиби в бытии», «со-бытия», «я-для-себя» «Другой», «самозванство», которые были сформулированы уже в работах 1920-х годов.

На протяжении десятилетий напряженной научно-творческой жизни ученого теоретико-литературные воззрения М. Бахтина претерпевали некоторую эволюцию. Если исследования Бахтина 20-х гг. посвящены преимущественно проблемам этики и эстетики и полемике с формалистами, то в более поздних работах Бахтин обосновывает идею о незавершенности человеческого бытия в мире, разрабатывая такие понятия, как «двуголосое слово», «слово с лазейкой», для описания духовной реальности бессмертия: внутри себя человек незавершен и незавершим, т. е. не может пережить свою смерть. Идея Бахтина о диалогизме текста и шире — культуры — легла в основу социолингвистики и культурологии.

Одна из основных эстетических идей Бахтина о вненаходимости автора по отношению к герою манифестируется через категорию эстетическое событие. Автор, не имеющий композиционного выражения, и герой, определенный через композиционные формы, — основные слагаемые художественного произведения.

В 40-е гг. М. Бахтин вводит в научный дискурс новые понятия — карнавал, карнавализация и разрабатывает теорию смеха. Введенный Бахтиным термин «карнавализация» в силу его понятийной насыщенности стал междисциплинарным. Бахтин вводит в литературоведение термин хронотоп, рассматривает образ героя в процессе его становления, осуществляющегося через радикальную трансформацию пространственно-временной картины.

Идеи Бахтина повлияли на мировое и российское человекознание, на культурологию, литературоведение, искусствознание, особенно в части концептуализации смеховой культуры, в развитии идей диалога культур, а его идеи — карнавал, полифония и интертекстуальность — своего рода трехмерную систему координат, с помощью которой возможно осмыслить различные литературно-художественные феномены, в том числе и роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Поскольку в конце XX в. идеи Бахтина стали востребованы в научном дискурсе, то и в России, и на Западе появилась целая отрасль гуманитарного знания, которую называют по-разному: бахтиноведение, бахтинистика, бахтинология. Наиболее привлекательной была для исследователей терминосистема Бахтина. При этом практически сразу были очевидны существенные отличия в локализации интереса исследователей российской и западной интеллектуальных традиций к тем или иным концептуально и хронологически различным фрагментам бахтинского наследия и в интерпретации идей Бахтина. На Западе бахтинские идеи рассматривались через свои интерпретационные ключи: роман — «ниспровергающий жанр», карнавал — «перманентная революция» и культура — «поле сражения, где маргинальные фигуры подрывают все центры»; тогда как в российском интеллектуальном пространстве интересен не «героический максимализм», характерный для работ 1930—1940-х гг., «глубоко духовные размышления об этике обособленного бытия и личности», рефлексируемые в работах 1920-х гг. Ученые-марксисты, особенно из социалистических стран, увидели в идеях Бахтина важный ресурс обновления литературной и культурной рефлексии, возможность освобождения от методологического гнета официальной науки.

Одним из наиболее заметных пропагандистов и интерпретаторов идей М.М. Бахтина на Западе в конце 1960-х гг. стала Юлия Кристева, которая, исходя из бахтинской идеи диалогизма, обосновывала принцип интертекстуальности.

Глубоко и всестороннее идеи Бахтина рассматривал М.Л. Гаспаров, указавший на ловушки, в которые рискуют попасть современные (по)читатели Бахтина, являющегося своеобразным заложником собственных идей. Для Бахтина была крайне важна идея целостности. Однако он действительно становится «жертвой» свободных интерпретаций, свободного извлечения из контекста произведения, личности, эпохи какой-то из разработанных им категорий, идей. Образность, метафоричность терминов ученого, их интерпретационный потенциал создают особое духовно-интеллектуальное пространство, поражающее многомерностью, а потому и чрезвычайной «неконкретностью». Не случайно сторонники строго логичного и рационального подхода к изучаемым явлениям в искусстве и литературе упрекают Бахтина в «ненаучности концепции», в метафоричности языка ученого.

Наследие Бахтина, его идеи до сих пор востребованы и актуальны. При этом рефлексия идей мыслителя на родине и на Западе различны. Эти различия касаются как фокуса интереса, так и интерпретационной логики. Бахтинские идеи, обладая концептуальным потенциалом, несут в себе некоторую опасность неадекватной интерпретации, которую можно преодолеть, лишь изучая творческое и научное наследие ученого в контексте духовно-интеллектуальной атмосферы России первой половины XX века, к которой в современном мире — и на Западе, и на Востоке особенно — усиливается интерес.

М.А. Булгаков и М.М. Бахтин — два наиболее ярких и знаковых автора XX века. Их творческое наследие до сих пор востребовано и взывает как читательский, так и научный интерес не только в России, но и за рубежом, в том числе и в Иране.

Теоретические работы М. Бахтина оказали и продолжают оказывать влияние на персидское литературоведение, многие исследователи активно используют теоретический инструментарий и метод русского ученого, анализируя тексты в том числе и персидских авторов. Понятно, что творчество М. Бахтина преимущественно известно в более узких кругах — научных и интеллектуальных, тогда как произведения М. Булгакова знакомы более широкой аудитории, поскольку произведения писателя не только активно издаются, но и популяризируются благодаря распространению различных медиа версий текстов писателя (театральных и кинопостановок).

Интерес к творчеству двух русских авторов обусловлен не только оригинальными, можно сказать «прорывными» идеями, воплощенными в научной и в художественной форме, но и тем, что общественно-политические условия, в которых жили русские авторы, коррелируют, с точки зрения иранских интеллектуалов, с социокультурным фоном в современном Иране. Такие экзистенциальные и социокультурные проблемы, как творческая свобода художника, отношения творческой личности с власть предержащими, способы преодоления цензурного давления через эзопов язык, двойственность сознания, двухмирное бытие, вненаходимость художника, его, так сказать, ламинарность, поднимаемые в романе М. Булгакова, с разной степенью остроты переживаются и осознаются иранской интеллигенцией. Не менее актуальными являются и проблемы интерпретации художественного текста с использованием инструментария, разработанного М. Бахтиным, существенно обогатившим теорию литературоведения.

Интерес к творчеству М. Бахтина и М. Булгакова подтверждают многочисленные публикации иранских авторов как теоретического, так и критического плана. Однако, несмотря на несомненный интерес к творчеству русских авторов, их творческое наследие далеко не полно осмысленно в персидском литературоведческом дискурсе. Именно поэтому предметом данного исследования и стал роман М. Булгакова, а инструментарием для его постижения — теоретические принципы М. Бахтина, главным образом его идеи карнавализации и полифонии.

Полигенетичная структура романа «Мастер и Маргарита», построенная к тому же на зеркальном эффекте, дает возможность анализа текста с использованием теории Бахтина. Комплекс бахтинских идей вполне гармонично проецируется на нарратив романа М.А. Булгакова.

Феномен карнавала, раскрытый М.М. Бахтиным во всей своей сложности, стал идейной и эстетической основой для реализации творческих замыслов его современника — М.А. Булгакова. Карнавал как основной эстетический принцип работает в романе и на уровне сюжета, и на уровне создания образов, и на подтекстовом уровне. Смеховой потенциал карнавала состоит в его способности к созданию разрыва с гнетущей повседневностью и перехода в параллельную реальность, обладающую несомненной экзистенциальной значимостью и бытийным статусом. Карнавальная фантасмагория позволяет ввести в нарратив метафизический дискурс, оторваться от бытовой проблематики и подняться на уровень бытийной. Мистерия карнавала вместе с «дьяблерией» соединяются между собой и одновременно отталкиваются друг от друга, так создается особая булгаковская диалектика быта и бытия, физики и метафизики. Так в романе «Мастер и Маргарита» решаются сложные нарративные задачи. Редуцированность бытийной многослойности в социокультурном пространстве советского общества того времени преодолевается карнавалом, открывающим окно возможностей для встречи с иной, более сложной картиной мира, с его многоголосьем и иноголосьем. Бытовая скучность и монотонность мира, постулирующего только собственную реальность, разрываются и взрываются инфернальным вторжением, тем самым подрывается и несостоятельность идеологических оснований авторитарного общества, организующего своих членов так, что они лишены возможности сделать собственный выбор.

Гротескный реализм М. Булгакова, в наибольшей степени реализуемый в основных эпизодах московской части романа («сеанс черной магии», «Бал у сатаны», «разгром магазина Торгсина»), ниспровергает социокультурные нормы, призванные вызывать страх и уважение у членов общества, и в форме фантастических и гротескных образов представляет реалистическое изображение действительности. Карнавал присутствует в романе как эстетический, психологический, культурологический и социальный феномен.

Однако адекватность интерпретации текста Булгакова, с нашей точки зрения, «гарантирована» использованием именно бахтинских идей, а не его терминосистемы. Именно поэтому мы считаем, что говорить о полифонии романа «Мастер и Маргарита» на основании таких характеристик булгаковского текста, как многослойность проблематики, пафоса и стилистики; разноприродность и двойничество персонажей, разножанровость текста, использование аллюзий и пр., выделяемых рядом исследователей в качестве обоснования полифонии нарратива Булгакова, не вполне корректна. По М. Бахтину, основной чертой полифонического текста следует считать экзистенциальное равноправие в текстовом пространстве всех персонажей, которые при этом должны обладать рефлексивным самосознанием, проявляющимся через апелляцию к Другому в поисках истины.

Обращение к бахтинским теоретическим идеям позволяет обнаружить в тексте Булгакова не полифонию, а двухконтурность нарратива (второй/внешний контур нарратива), что дает нам возможность говорить о квазиполифонии романа, вместо полифонии (если рассматривать внутренний контур его нарратива), а также о стилистической дихотомии (или бинарности) нарратива и наличии в нем ксенофонии. А на внешнем контуре нарратива вполне уместно говорить о полифонии, реализуемой через многочисленные интертекстуальные связи романа с произведениями европейских и русских авторов, с художественными текстами и теологическими трактатами на разных уровнях: структурном, мотивном, сюжетном, образном.

Исследование нарратива романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита», впервые осуществленное в иранском литературоведческом дискурсе с использованием теоретических положений М. Бахтина, может стать практически полезным исследователям, обращающимся к творчеству русского писателя, а также может внести некоторый теоретический вклад в развитие булгаковедения в Иране.