Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», остающийся в центре исследовательского внимания не одно десятилетие (с момента публикации в журнале «Москва» в 1966 (№ 11) — 1967 (№ 1) годах), до сих пор до конца не разгадан. В рамках структурно-семантического направления, долгие годы остававшегося наиболее перспективным в булгаковедении, достигнуты значительные результаты: установлена литературная «генеалогия» романа, уходящая в глубину древних и средневековых духовно-мистических (гностических) учений и апокрифических источников («отреченных книг»), раскрыты многочисленные «коды» и «шифры», скрывавшие некое «тайное знание» писателя, детально проанализирована система мотивов и интертекстуальные связи.
Однако исследователи, по преимуществу обращающиеся к западноевропейскому культурно-философскому «ареалу» произведения, чрезвычайно важному и значимому, но не являющемуся самодостаточным и единственным в «полигенетичном» и «гетероненном» «неомифологическом неореалистическом романе»1 (Т.Т. Давыдова), оставляют в стороне восточнославянскую и собственно русскую образную стихию «Мастера и Маргариты». Потому неповторимость булгаковского мирообраза в его национальном преломлении пока не изучена в полном объеме и требует глубоких научных разысканий. В этом направлении предпринимаются лишь первые шаги. В булгаковедении начала XXI века наметилась весьма позитивная тенденция, заключающаяся в установлении (и аналитическом описании) сущностно-онтологических связей творчества М.А. Булгакова с русской культурой в целом и с русской классической литературой — в частности (Л.В. Борисова2, М.Г. Васильева3, Ю.В. Кондакова4, В.А. Жданова5 и др.), ориентированной на непреходящие религиозные ценности, подвергшиеся в пореволюционную атеистическую эпоху тотальному отрицанию и целенаправленному искоренению. В художественном сознании М.А. Булгакова, стоявшего на позициях культурного консерватизма («я консерватор до... «мозга костей»»6) и остававшегося верным духовно-интеллектуальным традициям «ушедшей» России, аксиология русской литературы XIX века и нравственно-этические идеалы христианства оказались органично переплавлены. В период жесточайшего богоборчества в Советской России (1920—1930-е годы) М.А. Булгаков осмелился не только обратиться к уяснению первоистоков величайшего гуманистического учения Иисуса Назарянина, но и представить в образе Иешуа Га-Ноцри, центрального героя «древних» глав «Мастера и Маргариты», собственное видение Спасителя, не совпадающее полностью с новозаветном каноном, но вместе с тем отражающее духовные искания русской интеллигенции рубежа XII—XX веков.
Созданное писателем «библейское полотно», составившее структурно-композиционное и этико-эстетическое ядро произведения, на протяжении более четверти века с момента публикации романа в журнале «Москва» в 1966 году привлекает внимание литературоведов, пытающихся разгадать причину, побудившую М.А. Булгакова отойти в изображении евангельских событий от церковной догмы. Исследователи 1960—1970-х годов (В.Я. Лакшин, М.О. Чудакова, П.В. Палиевский, О.Н. Михайлов, В.П. Скобелев, В.В. Петелин, Н.П. Утехин, А.П. Казаркин, Л.М. Яновская и др.), приветствовавшие возвращение М.А. Булгакова в сокровищницу отечественной словесности после десятилетий несправедливого забвения и гонений со стороны партийно-идеологической критики (А. Метченко, Л. Скорино, М. Гус), анализировали творчество писателя исключительно с позиций светского литературоведения, не углубляясь в суть религиозной проблематики, нашедшей отражение в романе. Но при этом ими точно была определена нравственно-философская глубина «Мастера и Маргариты».
Лишь в конце 1980-х — начале 1990-х годов, когда в стране открыто была продекларирована свобода совести, у исследователей появилась возможность обратиться к Библии не как памятнику древности, а как к сакральному тексту, имеющему особое теологическое толкование, и соотнести его с «ершалаимской» частью романа. В результате обнаружилось множество фактических и идейных расхождений между булгаковской версией евангельских событий и Священным Писанием, на которые указывали священнослужители (о. А. Мень, о. М. Ардов, о. Л. Лебедев и др.), прочитавшие роман сквозь богословскую призму.
Обвиненный в «фальсификации» и искажении новозаветных преданий, М.А. Булгаков был объявлен «еретиком» и «чернокнижником», «эзотерической личностью», создателем «евангелия от дьявола» (М. Золотоносов, Е. Блажеев, И. Карпов, В. Розин). Более того, в церковно-апологетических работах автору «Мастера и Маргариты» до сих пор отказывают в причастности к христианской культуре, называют его сторонником «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской и теософических построений А. Безант. «Сделать писателя продолжателем той же духовной традиции, к которой принадлежали Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков... можно только по недоразумению или по причине полного идейного дальтонизма»7 — безапелляционно заявлял Н.К. Гаврюшин.
Так, в литературоведении конца 1990-х годов обозначилось, по меньшей мере, два подхода в изучении «Мастера и Маргариты»: один, акцентирующий внимание на «антихристианской направленности» (М.М. Дунаев) булгаковского произведения, использует в прочтении романа механический перенос религиозных догматов на самобытное художественное полотно, не претендующее на роль историко-теологического трактата, и другой, противоположный, оценивает главную книгу М.А. Булгакова исключительно с позиций секуляризации и отдает приоритет абстрактным общечеловеческим гуманистическим ценностям. Думается, оба подхода грешат излишней односторонностью и не вполне адекватны художественному содержанию романа, нравственно-этический подтекст которого раскрывается в единстве религиозно-философских и культурно-эстетических принципов, утверждаемых русскими мыслителями первой трети XX века, с творчеством которых современное булгаковедение обнаруживает тесную внутреннюю связь писателя.
Рубеж XI—XXI веков ознаменовался появлением ряда работ, где главным предметом исследования становится проблема сущностного родства мировосприятия автора «Мастера и Маргариты» и представителей нравственно-этического крыла философии русского Ренессанса (В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, Д.С. Мережковский, В.В. Розанов, Б.П. Вышеславцев, Г.П. Федотов и др.), которые в самом начале XX столетия в лоне Православия приблизились к глубинному постижению спасительного для человечества сердечного учения Христа, ставшего предметом художественного осмысления в романе М.А. Булгакова.
В последнее время ни у кого из исследователей «Мастера и Маргариты» не вызывает сомнений правомерность проведения смысловых параллелей между романом и русской религиозной философией XX века. Так, в кандидатских диссертациях Е.В. Уховой «Философско-этические идеи в творчестве М.А. Булгакова» (М., 1999), М.О. Булатова «Нравственно-философская концепция романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»» (Махачкала, 2000), Ж.Р. Колесниковой «Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и русская религиозная философия начала XX века» (Томск, 2001), Омори Масако «Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в контексте религиозно-философских идей В.С. Соловьева и П.А. Флоренского» (М., 2006) обосновывается перспективность изучения главной книги М.А. Булгакова в тесной связи с русской религиозной мыслью XX столетия, намечается идейно-содержательный контур культурно-эстетических и философских взглядов писателя, проявившихся в его «закатном» романе.
В поле зрения булгаковедов оказываются в основном экзистенциальные, историософские проблемы, решаемые по преимуществу в контексте персонализма, «философии свободы» и «философии творчества», но зачастую без «самодостаточного углубления в структуру текста» произведения (Ж.Р. Колесникова), что порой делает важные теоретические положения и справедливые замечания исследователей декларативными, не подкрепленными детальным анализом художественного материала в единстве его формы и содержания.
Сегодня назрела необходимость в органичном соединении философско-богословского, историко-культурологического, поэтико-стилистического подходов для целостной интерпретации романа «Мастер и Маргарита», в котором писатель художественно реализовал чрезвычайно важные для русского национального сознания идеи, волновавшие отечественных мыслителей первой трети XX века: идею живого Бога, художественно воплотившуюся в образе Иешуа Га-Ноцри; диалектику времени и вечности, ума и сердца, веры и знания, закона и благодати. Универсальные, казалось бы, для всего человечества нравственно-этические проблемы, поставленные в произведении М.А. Булгакова, приобретают особую, специфически русскую национальную форму разрешения, как и в художественном мире Ф.М. Достоевского, в котором «проклятые» вопросы о Боге и бессмертии не дают покоя «русской душе». Даже в инфернальных образах «Мастера и Маргариты», созданных в традициях западноевропейской мистики, просвечивает славянская мифопоэтическая стихия.
Примечания
1. Давыдова Т.Т. Русский неореализм: идеология, поэтика, творческая эволюция (Е. Замятин, И. Шмелев, М. Пришвин, А. Платонов, М. Булгаков и др.). Учебное пособие. — М.: Флинта; Наука, 2006. — С. 285.
2. Борисова Л.В. М.А. Булгаков и М.Е. Салтыков-Щедрин: когнитивная парадигма (на материале произведений «Мастер и Маргарита» и «История одного города»): Дисс. к. филол. н. — Ставрополь, 2001.
3. Васильева М.Г. Н.В. Гоголь в творческом сознании М.А. Булгакова: Дисс. к. филол. н. — Томск, 2005.
4. Кондакова Ю.В. Гоголь и Булгаков: поэтика и онтология: Дисс. к. филол. н. — Екатеринбург, 2001.
5. Жданова В.А. Наследие А.С. Пушкина в творчестве М.А. Булгакова: Дисс. к. филол. н. — М., 2003.
6. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. — М.: Современный писатель, 1997. — С. 55.
7. Гаврюшин Н.К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. — СПб.: Наука, 1995. — Кн. 3. — С. 34.
| К оглавлению | Следующая страница |