3.7. Вечный покой

Последние часы земной жизни Мастера и Маргариты прошли не менее противоречиво, чем все их предыдущие встречи:

1) Маргарита ощущает сильнейшее в своей жизни счастье, но это счастье — от сознания своей сделки с дьяволом;

2) Мастер поминает черта, но не может в него полностью поверить;

3) Маргарита категорически заявляет, что будет думать за Мастера, но «ослепительно хорошо» не получается — света они не заслужили;

4) Мастер клянется, что никогда больше не допустит малодушия, но сам согласен искать спасения у нечистой силы. Как отметил Н.К. Гаврюшин, «Основательно увязнув в сетях гностических построений, обессилев от литературной травли и тягот быта, Мастер вполне готов был подать руку Сатане — и увидеть в нем Спасителя» [28, с. 34];

5) Маргарита от всей души сочувствует Мастеру («Смотри, какие у тебя глаза! В них пустыня... А плечи, плечи с бременем...») и тут же посылает его к черту со всеми его «учеными словами».

Тут и появляется Азазелло со своим отравленным вином. Между тем Мастер с Маргаритой продолжают делать ошибку за ошибкой:

1) Мастер вдруг обнаруживает, что Азазелло пьет коньяк «как и все добрые люди, целыми стопками и не закусывая» [16, с. 747]. Это ли не самая изощренная насмешка над учением Иешуа! К тому же сам Мастер начинает верить в черта только после нескольких стопок того же коньяка, что выглядит и вовсе комично;

2) ни Мастер, ни Маргарита не улавливают того момента, что дьявол на прогулку просто так не приглашает. Недаром же Азазелло замечает, что каждый день встречаться с нечистой силой было бы приятно;

3) не улавливают возлюбленные и того, что Азазелло в принципе не может ничего забыть, равно как не может и «замотаться».

Но вот дело сделано, и Мастер с Маргаритой обретают вечный покой. Но что он из себя представляет? И почему все-таки Мастер не заслужил света? В литературной критике по этому поводу можно найти самые различные точки зрения.

1. «На наш взгляд, если вдуматься, награда, данная герою, не ниже, но в чем-то даже выше, чем традиционный свет. Нравственный же идеал, заложенный в романе Мастера, не подвержен тлению и находится вне власти потусторонних сил» [126, с. 151]. «Лунная же дорога, по которой идут Мастер и Маргарита, свидетельствует о том, что они обрели и свет, и покой» [Там же].

2. Вина Мастера в малодушии, в его бегстве от реальной действительности, в отказе от выполнения своей трудной писательской задачи, от каждодневной борьбы за свет знания, за истину и любовь [120, с. 224; 98, с. 137; 112, с. 219—220; 121, с. 238].

3. «С точки зрения художественной выразительности и силы Иешуа бесспорно уступает Воланду. По мере развертывания повествования лик его бледнеет, расплывается и отходит на второй план. И вполне закономерно, что к Иешуа-Иисусу в конечном счете не приходят земные герои книги — Мастер и Маргарита» [28, с. 26].

4. Мастер не заслужил света, потому что уклонился от необходимости постоянно делать выбор [153, с. 15]. «В финале романа выясняется, что не совершивший предательство и мучимый раскаянием Пилат, а именно Мастер ... оказывается подлинным и более глубоким антагонистом Иешуа. Гефсиманский сад оказывается той точкой, где расходятся пути Христа и Мастера. Первый, преодолев слабость, выходит из этого «приюта» навстречу судьбе. Второй остается и замыкается здесь как в вечном приюте» [34, № 1, с. 90].

5. Основная вина Мастера в том, что он поддался отчаянию. В связи с этим можно отметить, что «Основной способ «распределения» грешников и праведников — по мере их стойкости в добре» [22, с. 355, 372, 379].

6. Вина Мастера в отказе от своего романа, и, стало быть, в отказе от Иешуа [73, с. 68; 98, с. 137]. В этом отношении Мастер оказывается не лучше прокуратора Иудеи. Грех Пилата «две тысячи лет спустя ... повторился воплощением в другом, уже современном огромном городе, и привел с собой страшное хозяйничанье бесов среди людей: истребление совести, насилие, кровь и ложь» [114, с. 80; см. также: 4, с. 352].

7. Грех Мастера состоит в его собственном безверии или маловерии [5]. И действительно, ни Мастер, ни тем более Маргарита не могут полностью разделить идею всепрощения Иешуа, поскольку слишком озлоблены на своих гонителей [75, с. 303; 139, с. 169].

8. Мастер по своей природе — конформист, и поэтому заслужил только покой [18, с. 127; 58, с. 76]. Более того, любовь для Мастера — всего лишь условие «комфорта», но отнюдь не смысл жизни [2, с. 51].

9. Мастер обретает покой потому, что жизнь любого человека конечна, она никогда не перейдет в вечно длящееся бытие [88, с. 70].

10. «Доминирующим началом в романе является тема великой непостижимой иррациональной любви. Эта любовь не звено, связующее цепь времен, она выступает как нечто, отрицающее бег времени... Ее местопребывание — вечное безвременье, «покой», по определению Булгакова» [91, с. 84].

11. «Слабости Мастера как подлинной творческой натуры проистекают из его высочайшей нравственной самоотдачи. Художник — жертва человеческой судьбы и истинного творчества, неизбежно включающих как доброе, так и злое начала. За ним «автор» оставляет право преимущественно интуитивного восприятия жизни.

По всему по этому Мастер не может заслужить «святости», как, например, Кант или Левий — «земля» притягивает его сильнее «неба»» [98, с. 137].

12. Комплекс вины у Мастера идет от самого Булгакова, от обстоятельств его жизни, связанных с поиском помощи у властей (письмо И.В. Сталину и телефонный разговор с ним в 1930 г.) [145, с. 244, 259].

13. Покой — это компромисс между отступничеством Мастера и подвигом любви Маргариты [151, с. 99].

14. Вина Мастера — перед самим собой. Она состоит только в том, что реализовав свой творческий потенциал, Мастер не смог востребовать до конца возможности своего духа, свою силу и мужество [14, с. 58].

15. Вина Мастера — понятие относительное. Если усомниться в реальности земного мира, тогда вины не только нет, но и никогда не было, ибо не было и самого призрачного мира, в котором она возникла [34].

При всем многообразии подходов к рассмотрению темы покоя преобладают довольно пессимистичные оценки. В этом отношении можно, пожалуй, вернуться к вопросу, уже поднимавшемуся в параграфе про историю любви: как же получилось, что любовь Мастера и Маргариты не смогла уберечь их от сил зла? Наиболее любопытной версией в данном случае оказывается та, согласно которой Воланду удалось «переделать» любовь Мастера и Маргариты во что-то иное, в какое-то другое чувство, более соответствующее вечному покою. Таким чувством может быть только счастье, понимаемое, однако, не в лучшем смысле этого слова. Скорее всего, имела место следующая ситуация: Мастер безусловно был счастлив, когда сочинял свой роман, и это счастье можно определить как умение различать добро и зло, истину и ложь, справедливость и несправедливость. Было счастье и во взаимной любви Мастера и Маргариты. Его можно определить как умение видеть бесконечное в конечном и вечное в преходящем. Но вот что касается финальных глав романа, то счастье там уже совершенно иное. Например, Маргарита неоднократно подчеркивает, как она счастлива, и как на нее «обрушилось счастье», но звучит это как-то странно, ведь обрушиться может либо лавина, либо горе, но никак не счастье. Этот момент отмечен и в литературной критике: «...данное словосочетание вызывает некоторое недоумение, даже тревогу, сомнение в достоверности удачи и счастья, даже предчувствие какого-то неожиданного рокового исхода ситуации» [80, с. 382]. И то счастье, которое ожидает «верных любовников» в их вечном доме, — это своеобразный паралич души, вызванный сознательным уходом от проблем реальной действительности, неиспользованием всех своих душевных возможностей и ориентацией на чувственные удовольствия (недаром же к Мастеру будут являться только те, кого он любит и кто ему интересен). Если попытаться дать более общее определение такому счастью, то его можно определить как непрошибаемую уверенность в собственном духовном благополучии, то есть это именно то, чем должен обладать талантливый труженик, работающий на «ведомство» Воланда. (С другой стороны, если Мастеру что-либо не понравится, нечистая сила всегда может прикрыться объяснением, что на свете счастья нет, а есть покой и воля (в данном случае — творческая свобода)). Под стать подобному непрошибаемому счастью и «потухшая» память Мастера, которую можно свести к формулировке «нет памяти — нет и совести». В литературной критике существуют точки зрения, согласно которым «Покой, которым «награжден» Мастер, — это забвение совести» [7, с. 48], а основной грех Мастера заключается «...в его романе, в самом методе изложения событий. Поэтому и Иешуа у него — просто человек, которого жалко, жалко его плоть, жизнь; персонаж, увиденный глазами объективного и даже бесстрастного свидетеля, а не такого верного ученика, как Левий Матвей, который заслужил «свет» за рассказ о той же личности» [129, с. 178]. Если объединить эти два суждения, будет, пожалуй, наиболее убедительная версия того, что описано на страницах «Мастера и Маргариты».

Говоря о вечном покое, следует упомянуть и загадочный афоризм Воланда, формально обращенный к верному псу Пилата, но имеющий отношение и к Мастеру с Маргаритой: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит». Как отмечают некоторые критики, такая мысль кажется очень странной в устах сатаны [140, с. 104]. На наш взгляд, данный афоризм, как и все прочие высказывания Воланда, носит двойственный характер, и его можно понять следующим образом: не только Маргарита должна разделить судьбу Мастера, но и Мастер должен разделить судьбу Маргариты, заключившей договор с дьяволом.

Еще один любопытный момент, на который следует обратить внимание — театральное «переодевание», которое нечистая сила устраивает во время последнего полета. Превращение Воланда и его свиты в рыцарей в сверкающих доспехах выглядит, конечно, весьма красиво, но в то же время совершенно очевидно, что данной сцены никто, кроме Мастера и Маргариты, воочию не видел. А поскольку ни маршрут следования, ни нравственная сущность нечистой силы от подобного перевоплощения не меняются, то следует вполне однозначный вывод: все это было сделано только затем, чтобы лишний раз убедить Мастера и Маргариту в правильности выбранного ими пути...

Таким образом, «ведомство» Воланда, как бы красиво оно ни выглядело и ни называлось, все-таки является адом. А раз это ад, то нет ничего удивительного в том, что радикальное и якобы полное избавление от страданий, которого удостаивается Мастер, на самом деле приводит к избавлению от самокритики, самоанализа, чувства ответственности, сострадания к живущим на Земле людям, полномасштабного видения мира и целого ряда других человеческих свойств, качеств и достоинств. Как отметил В.М. Акимов, «Увы, Мастер в романе — для самого себя — умирает несколько раз: и в клинике Стравинского, куда он бежал от жизни; и после того, как выпил вино Азазелло; воскресение его — вместе с шайкой Воланда — происходит для существования уже вне жизни, вне памяти, вне «выбора». «Покой» в иерархии ценностей романа — это ведь тоже смерть ... третья» [2, с. 52]. Говоря другими словами, Мастер формально становится бессмертным, но такое бессмертие ровным счетом ничего не означает, кроме очевидного факта, что повеситься на пресловутой осине у мостика ему уже ни за что не удастся...