Наилучшей для Воланда концовкой романа Мастера может служить сцена прощения Пилата. Данный эпизод по своей многозначности и парадоксальности не уступает даже разговору Воланда с Матвеем. Прежде всего, совершенно непонятно, произошло ли это прощение на самом деле или же это была галлюцинация, специально устроенная Воландом для Мастера, чтобы тот не слишком отчаивался и не бросал литературную деятельность. В пользу того, что это была именно галлюцинация, говорят следующие факты:
1) видение Ершалаима, возникающее во время прощения Пилата. Как уже отмечалось, это и не Ершалаим времен Пилата, но и не современный город. Такой «вырванный» из жизни кусок пространства — это фокус вполне в духе Воланда;
2) сам Мастер в точности все-таки не знает, как ему закончить свой роман, а к такому финалу его будто подталкивают и Воланд, и Маргарита, которая уже имела «прецедент» в лице Фриды. Между тем времени на размышления у Мастера по-прежнему нет, ведь ему и с Землей-то попрощаться как следует не дали;
3) Иван Бездомный воспринимает роман Мастера и его концовку отдельно друг от друга. Как уже говорилось, роман приносит ему мучения, а концовка заставляет забыться счастливым сном;
4) остается непонятным, за что же именно простили Пилата, если он спустя две тысячи лет все еще хочет поспорить с Иешуа;
5) отпускать Пилата должен был сам Воланд, ведь Иешуа просил именно у него (и здесь уже не имеет значения, что прощение кого-либо не входит в сферу приоритетных направлений деятельности «ведомства» зла). Воланд же, предоставляя решение этого вопроса Мастеру, сильно принижает значение данного события;
6) иллюзорность прощения Пилата подтверждается и косвенными обстоятельствами. Например, в романе Булгакова показаны еще три прощения — Фриды, Бенгальского и Коровьева — но они тоже выглядят сомнительными. Так, в сцене прощения Фриды описывается, как она «распростерлась крестом» перед Маргаритой. Но в таком случае получается, что крест, который изобразила Фрида, оказывается перевернутым, если смотреть от Маргариты. Кроме того, то, что Фриде не будут подкладывать платок, еще не означает, что она покинет «ведомство» Воланда. Про «прощение» Бенгальского уже говорилось во второй главе, а что касается Коровьева, то его «прощение» вообще ничего не означает. Как бы он ни оплачивал и не закрывал свой долг, он все равно следует в бездну за своим хозяином.
Если же допустить, что прощение Пилата все-таки состоялось, то возникают не менее сложные вопросы:
1) результатом такого всепрощающего милосердия Иешуа может быть только ликующее торжество зла, лжи и насилия [7, с. 55];
2) непонятным остается и то, как произошло данное прощение, ведь из текста следует, что Иешуа просил об этом Воланда довольно давно, а дьявол и не думал выполнять эту просьбу. Причины этому могут быть самые фантастические — например, дьявол ждал, когда появится роман Мастера. Другими словами, имеет место уже описанная ситуация: человек, смоделировавший с помощью воображения свой мир, берет на себя функцию Бога. В результате прощение заключается не только в том, что Пилат освободился от мук, но и в том, что оно осуществляется как непосредственное продолжение романа Мастера (Пилат хочет продолжить разговор с Иешуа). Если же немного продолжить эту мысль, то получается, что Мастер простил не столько реального человека, сколько литературного героя [13, с. 31];
3) Воланд во время прощения Пилата произносит поистине роковую фразу: «И, может быть, до чего-нибудь они договорятся» [16, с. 758]. В литературоведческих работах эта фраза обычно понимается двояко: а) Булгаков оставил нравственный выбор за читателем; б) в мире, где оказывается Пилат, причинно-следственная зависимость уже не действует, поэтому Воланд и не может сказать наверняка, договорятся ли Иешуа и Пилат [89, с. 130]. Между тем данную фразу можно истолковать совершенно иначе и понять ее как замаскированное проклятие, посылаемое Воландом. Иначе говоря, в сцене прощения Пилата происходит колоссальное «снижение» образа Иешуа: он, будучи воплощением абсолютного добра, истины и справедливости, не может переубедить какого-то там Пилата — обыкновенного человека (причем, наверняка не самого умного на Земле), даже если потратит на это переубеждение вечность;
4) Иешуа, впрочем, и так будет сложно переубедить Пилата, поскольку у того было две тысячи лет, чтобы обосновать свою точку зрения, а значит, «увязание» в длительном философском споре здесь практически неизбежно;
5) если верить сну Ивана Бездомного, то Иешуа уверяет поднимающегося вместе с ним по лунной дорожке Пилата в том, что казни не было, но Бог не должен так обманывать человека, пусть даже это и делается во благо. Если же допустить, что казнь Пилату все-таки померещилась, то тогда недалеко и до вывода, что весь мир иллюзорен, а материален только Бог. Вот в таком случае действительно следует признать, что в мире все правильно! С другой стороны, следует признать, что подобная «установка» напоминает скорее буддизм, чем христианство...
Таким образом, в сцене прощения Пилата, независимо от того, галлюцинация это или нет, заключено множество противоречивых моментов, которые не позволяют сделать вывод, что финал истории Иешуа и Пилата должен быть именно таким. Воланд же от подобного прощения имеет немало выгоды:
1) дьявол в принципе ничего не теряет — отпуская Пилата, он приобретает Мастера, который гораздо талантливее;
2) данной сценой Воланд убеждает Мастера в безусловной достоверности и непогрешимости его романа, чтобы он и дальше сочинял нечто подобное, работая тем самым на «ведомство» зла;
3) у Воланда может быть и более отдаленная цель — прощением Пилата он создает в уме Ивана Бездомного, а может быть, и того рассказчика, от имени которого ведется повествование, иллюзию именно такого конца романа. Другими словами, может оказаться и так, что прощение Пилата имеет значение скорее для земного мира (земной реальности), чем для мира потустороннего («ведомственной» реальности).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |