Роман «Мастер и Маргарита» был прочитан в среде русской эмиграции в 1967-м — в год выхода первых зарубежных публикаций этого текста, осуществленных на языке оригинала и в переводе на итальянский, немецкий, французский и английский языки. Среди ранних рецензентов романа и толкователей его мотивно-образной структуры — Владимир Николаевич Ильин (1890—1974), философ, богослов, музыковед и композитор, историк литературы, автор курса лекций по христианской психологии, названного «Христианская психотерапия (мероприятия к оздоровлению души)».
Современники Ильина отмечали не только его эрудицию и работоспособность, но и весьма сложный характер, приводивший Владимира Николаевича к затяжным конфликтам с известными представителями русского зарубежья. В биографии Ильина было немало трагических страниц, в частности, связанных с его увлечением немецким национал-социализмом, подпитанным неприятием коммунизма. В период немецкой оккупации Франции сотрудничество Владимира Николаевича с немецкими оккупантами послужило причиной окончания его преподавательской работы в Свято-Сергиевском православном богословском институте (Institut de théologie orthodoxe Saint-Serge), в котором он с 1925 года читал лекции по философии и литургике.
В послевоенные годы в публицистике Ильина гитлеризм стал равен коммунизму. При этом все участники революционных событий в России, включая эсеров, были отнесены им к «убийцам русского народа». Патриотический пафос Ильина, задевавший февралистов-эмигрантов, привел к обнародованию фрагментов его переписки с нацистами [5]. В ответных оправдательных статьях Владимир Николаевич упоминал о сложном положении своей семьи в период немецкой оккупации Франции, о «еврейском происхождении» жены — Веры Николаевны Ильиной (урожденной Пундик), которую несмотря на доносы по «арийскому параграфу» ему удалось спасти... [5]. В.Н. Ильина (1912—2004), хранитель рукописного и библиотечного собрания своего мужа (ныне архив Ильина хранится в Доме русского зарубежья им. А. Солженицына, ф. 31) и публикатор его творческого наследия, утверждала: с текстом романа «Мастер и Маргарита» Владимир Николаевич «не расставался до конца дней своих» [10, с. 5].
Первое зарубежное моноиздание «Мастера и Маргариты» на языке оригинала, осуществленное по подцензурной публикации романа в советском журнале «Москва» (1966, № 11, 1967, № 1), было выпущено в 1967-м парижским издательством «YMCA-Press». В том же году то же издательство, возглавляемое И.В. Морозовым, выпускает второе — стереотипное издание «Мастера и Маргариты», в 1968-м выходит третье издание: в его основе — тот же купированный советской цензурой текст.
В конце 1967 года в журнале «Вестник Русского студенческого христианского движения», в 1960—1970-е годы издававшемся в Париже и до 1969-го выходившем под руководством И.В. Морозова и Н.А. Струве, появляется рецензия В.Н. Ильина на текст третьего издания романа о Мастере, выпущенного «YMCA-Press» и поступившего в редакцию «Вестника РСХД» в конце 1967 года. Рецензент убежден — структура «Мастера и Маргариты» «очень проста»:
Идет обыденная, скучнейшая, серая, однообразная советская действительность. Внезапно, и неизвестно, как и откуда, в эту скучную и гнусную серость врывается нечто такое, что в просторечии именуется «нечистой силой», а говоря на культурном языке — появляется ученый специалист по черной магии, по червовещанию [так в тексте. — М.М.], массовому внушению, метапсихике. Этот «специалист» поселяется с этими во всех смыслах пошлыми людьми... [7, с. 85].
Ильин, оттолкнувшись от осуждения «скучной и гнусной серости», привычного для его эссеистики, так же привычно, с помощью антитезы, усложняет определение структуры рецензируемого им текста. Он отмечает, что в булгаковском романе благодаря нечистой силе, вспугнувшей серость мещанских будней, советским гражданам открываются «иные измерения» реальности, в которые можно «уходить» или «проваливаться», и эти иные измерения, несмотря на их жуткий и «беспредельно страшный» характер, часто становятся спасением от «невозможной советской скуки» [7, с. 85].
По мнению Ильина, главное, что открывает читателям роман Булгакова, это прочувствование возможности всего невозможного: «Мастер и Маргарита» — это «онтологический документ», «совершенно особое выявление связи фантастического с реальным, своеобразный идеал реализм» [7, с. 85]. Завершая рецензию, он подчеркивает: роман является «заключительной и гениальной вариацией нашего времени» на общечеловеческую фаустианскую тему. Однако в роли заключительного аккорда в этой рецензии выступает короткий пассаж. Ильин пишет:
Духовная природа, так же как и физическая «не терпит пустоты», согласно Аристотелю, и «там где нет богов, там реют привидения», по яркому и чеканному выражению проф. Ф.Ф. Зелинского [7, с. 85].
Это утверждение о последствиях гибели богов, место которых занимает нежить, влекущая всех отпавших от Бога прямиком в ад, применимо не только к советской реальности, описанной в «Мастере и Маргарите». Оно согласуется и с личным опытом рецензента булгаковского романа, чей дух, по его же словам, испытал не только «светлые высоты», но и «темные глубины и провалы» [8, с. 466].
Рецензия на булгаковский роман, опубликованная в «Вестнике РСХД», своего рода разминка Ильина перед размышлениями о «духовных планах», замеченных им в мотивно-образной структуре «Мастера и Маргариты»: планах, образующих, по его мнению, один тайный/неявный план, в основе которого — макет творческого процесса, морфология художественной истины.
Издание романа о Мастере, вышедшее в «YMCA-Press», осенью 1967 года поступает для отзыва в редакцию «Возрождения», журнала, близкого по своим идеологическим убеждениям к Православной церкви и к «сохранившимся кругам Белого добровольческого движения» [2, с. 467].
Ильин, постоянный автор «Возрождения», опубликует на страницах этого печатного органа более 70-ти своих работ. Его статьи в «Возрождении» «можно классифицировать на следующие взаимосвязанные категории: философия и философы, литература и писатели, общественная мысль» [1, с. 136].
В данной условной классификации, предложенной П.Н. Базановым, статья Ильина «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов», посвященная роману «Мастер и Маргарита», не входит в категорию «литература и писатели». Она включена классификатором в перечень работ по истории и развитию общественной мысли [1, с. 137]. Отметим, причисление статьи, основанной на анализе художественного произведения, к корпусу публицистических текстов, связанных с обличением революционно-марксистских систем, построенных, по мнению Ильина, на трихтомии греха («нечестье — бесстыдство и жестокость» [3, с. 114]), отнюдь не случайно и, конечно же, вполне объяснимо.
В конце 1960-х и в первой половине 1970-х большинство толкователей «Мастера и Маргариты» так или иначе были заняты «актуализацией политического аспекта литературного явления» [4, с. 185]. Развитию этого аспекта рецепции способствовала история публикации в СССР подцензурного текста романа и скорый выход за рубежом текста цензурных изъятий, объединенных в книге «Мастер и Маргарита. Неизданные отрывки и эпизоды» (Bern: Scherz Verlag, 1967). Почти одновременно с изданием «отрывков и эпизодов» шла публикация переводов полного текста. В 1969-м увидел свет неподцензурный текст романа: на языке оригинала он вышел в издательстве «Посев», при публикации обозначившим цензурные изъятия курсивом. Как отмечает Т.Г. Будицкая, «объектом критического анализа в тот период можно считать не столько сам текст романа, сколько историю его издания, а точнее, те условия несвободы, в которых произведение было опубликовано с многочисленными купюрами» [4, с. 185].
Ставка на литературу (и шире — на искусство вообще), как на важнейший инструмент политической борьбы с советской соцреалистической парадигмой, была едва ли не единственно возможной ставкой эмигрантских критиков и публицистов. Соцреалистический канон, требовавший от писателя «простоты сюжета, определенной системы персонажей и клишированного языка», то есть — несуществующей простоты, представленной в образе как бы существующей реальности [13, с. 616], был крепко связан в сознании эмигрантов-антикоммунистов с экзотерической идеологией сталинизма. Ее основной характеристикой, по определению Р.Н. Редлиха, «является догматизированная фикция», выражаемая не столько в теории, «сколько в художестве и культообразном церемониале», оказывающем, «особенно на неверующие души, почти то же воздействие, что и подлинный религиозный культ» [11, с. 42].
Однако автор статьи «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов», опубликованной в 1968-м в январской книжке журнала «Возрождение», в отличие от других рецензентов, писавших о романе в 1967—1968 годах (в этом списке — Я.Н. Горбов, В.К. Завалишин, Р.В. Плетнев, Л.Д. Ржевский, Ю.К. Терапиано), обошел стороной коллизию с двумя версиями «Мастера и Маргариты», подцензурной и полной, его также не привлекло содержание купированных в СССР фрагментов булгаковского текста, не показался интересным и анализ причин этих смыслообразующих изъятий. Более того, пока мы не знаем: был ли Ильин в те годы знаком с полным текстом романа (или же с отдельным изданием купюр, вышедшим в 1967-м в Берне). Возможно, для написания статьи он использовал только неполную версию «Мастера и Маргариты», трижды выпущенную в «YMCA-Press».
При этом известно вполне точно (источник — опубликованные воспоминания Ильина, названные им «Пережитое»), что автор «обличительной» статьи «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов» в осознании булгаковского текста руководствовался собственными опорными образами, извлекаемыми из переживаемых им воспоминаний, «которые суть бессмертные года прошедшего, и в этих чадах — его вечная жизнь» [8, с. 468]). На наш взгляд, эти образы важны для понимания разделения Ильиным романа о Мастере на «духовные планы»:
...в качестве художника я влекся всегда к чувственным конкретностям, к образам и звукам, и был заклятым врагом книжности и интеллигентства, хотел быть и был в молодости босоногим Лелем и «ковбоем»... но в качестве ученого и мыслителя неудержимо стремился к схематизму понятий, к отвлеченной мысли, очень любил чистую математику и гносеологию — и стремился основать самую отвлеченную из всех философских наук, холодную, как междупланетное пространство, «общую морфологию», и всю свою жизнь просидел над книгами в пыли библиотек, выражаясь на таком заумно специальном языке, что стал непонятен даже самым искушенным в этом деле читателям. <...> Эмоциональное мышление (Emozionaldenken), поэзия и, прежде всего, музыка, музыка, музыка — вот чем с самого начала была полна моя душа [8, с. 467].
В статье «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов» Ильин решается исследовать психическую химию «Мастера и Маргариты», многоплановость булгаковского текста, не имеющую, как он подчеркивает, ничего общего с полисюжетностью классического романа. Объясняя «простоту» структуры булгаковского текста, он усложняет ее, действуя не только как специалист в области греховедения — амартологии (от греч. άμαρτία — промах, ошибка, грех; и λόγος — слово), но и как человек, окончивший физико-математический и историко-филологический факультеты Киевского университета, «частную консерваторию по классу композиции» и богословский факультет Берлинского университета [12, с. 315]. Фундаментальное образование, как известно, является залогом бесконечных штудий.
Как одинокий мемуарист, призывающий самого себя к музыке чистых, лишенных скепсиса, воспоминаний, Ильин видит в Булгакове «человека чрезвычайно образованного и даже ученого» [6, с. 78], обладающего, как и Н.С. Лесков, «высшего типа вкусом и стилем», который «в огромном большинстве случаев — если только не всегда — есть высокое деяние религии и Церкви или во всяком случае прицерковной сферы» [9, с. 146]. Напомним, что мотивно-образная структура и стилистика «Белой гвардии», первого романа Булгакова, не принесшего ему мировой славы, но навсегда открытого для читателя как «неожиданное явление ослепительной красоты», подтверждают суждение Ильина об «огромной роли литургических и апокалипсических установок и настроений для обновленного искусства и новых его проявлений» [9, с. 148].
И Лесков, и Булгаков, по мнению Ильина, «относятся к числу на редкость одаренных артистических натур» [6, с. 80], выводящих читателя/словесного зрителя к проблематике осмысления «потусторонних откровений». Он пишет:
Всякое развитое и культурное религиозно-метафизическое мирочувствие, на основе которого процветает и плодоносит свои культурные ценности религия, может быть охарактеризовано триединством мифа, догмата и культа. Для нас здесь особенно важны миф и мифотворчество, ибо последнее совсем не есть какая-либо «выдумка», но (за редкими случаями легко изобличаемого самозванства) всегда есть высказывание по поводу тех или иных форм откровения потустороннего и его фактов [6, с. 79—80].
Одним из главных «духовных планов» булгаковского романа о Мастере, является, по Ильину, оппозиция «ад советской действительности — сатанинский элемент», части которой соотносятся между собой так, что становится ясно: советская действительность — это ад гораздо более адский, «чем Сатана с его элементалами [бесами. — М.М.]» [6, с. 77].
В основе советского ада, имеющего, с точки зрения Ильина, довольно четкие очертания, лежат сверхадская скука и серость, «монструозная бездарность», проявляющаяся в «советчине» — в советском быте, а значит и во всем советском бытовании: в том самом, не упоминаемым Ильиным прямо, но постоянно атакуемом им пафосном стиле советской разрешенной литературы, в ее назидательной и фальшиво-заботливой адресации к широким народным массам. И в этих суждениях он совпадает с общепринятым в эмиграции неприятием экзотерической идеологии сталинизма и ее последствий.
Ильин добавляет: ад — это пошлый позитивизм советского образованного человека, который не может вынести «ни наличности Сатаны, ни разговоров и писаний о существовании и смерти Иисуса Христа, ни наличности крупного писателя, пишущего все на ту же тему великолепный роман» [6, с. 63].
Отметим, Булгаков, обладая артистическим — сатирическим талантом, в отличие от одного из первых в русском зарубежье рецензентов «Мастера и Маргариты», показывает, но не обличает пошлый позитивизм советского образованного человека — редактора толстого художественного журнала Михаила Александровича Берлиоза, до последнего в его смертной жизни мелькания позлащенной луны не подозревающего, что шутки с инфернальным — плохие шутки. Следуя традиции художественного возвращения в реальность апокалиптических откровений, Булгаков выбирает, усвоенную его литературными предшественниками, линию художественного экзистенциализма [9, с. 151], удерживающую артистичного писателя-сатирика от искрометного или пафосного разоблачения отдельных недостатков «советчины».
Для Ильина важна актуализация в «Мастере и Маргарите» темы навсегда повторной — глубокой и ничтожной пошлости мещанства. «Советчина», по мнению Ильина, есть результат
...повторных падений и дальнейших отпадений, по сравнению с чем вся морфология Сатаны и его элементалов («аггелов») кажется верхом красоты — даже в самых его уродливых представителях (например, в «Азазелло») <...> кроме того, Сатана и его элементалы необычайно умны, в то время как советчина вся пропитана чудовищной глупостью [6, с. 77—78].
Отметим, об этом (и не только об этом) заключении Ильина почему-то забывают упомянуть те, кто в XXI веке, предъявляя Булгакову давно оплаченный им «евангельский счет», аккуратно (то есть — исключительно выборочно) ссылаются на статью Ильина о «Мастере и Маргарите», пусть — «сводящую счеты», но ведь не только с «глупыми чекистами».
Что же с точки зрения автора «обличительной» статьи «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов» является признаком упоминаемой им чудовищной глупости?
В мироощущении Ильина признак чудовищной глупости заключается в нежелании человека увидеть собственный ад «глубоких комплексов мещанина», увязшего не только в своих, но в чужих греховных снах, в собственном подчинении границам, очерченным смертью первой (физиологической), мещанина-антихудожника, отпавшего от Бога, не ведающего о смерти второй — о гибели для Вечности.
Страх перед первой смертью и отрицание смерти второй, по Ильину, всегда означает
«ту или иную степень связанности, и притом связанности черно-мистическими силами», отнимающими у человека его свободу и превращающими его жизнь в комплекс сновидений, в кошмар связанности, пребывание в недостижимости «орбиты незаходимого Божьего сияния» [9, с. 167].
К первому плану булгаковского романа — к пошлой и серой советской действительности — Ильин добавляет еще три. План второй, разверзающий первый, это «метафизическая, трансцендентная бездна» — «распахнутые ставни в потустороннюю действительность». По мнению Ильина, Бог щадит бесов, сподручных бездны. На театре жизни они выступают в роли вестников иных измерений реализма, энергичных игроков, продолжающих общечеловеческую фаустианскую тему.
Автор статьи «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов» уверен: будь не глуп, индивидуум не имеет права сплошать. Знание о «второй смерти для Вечности» вооружает дух человека-художника, если не картой потустороннего мира, то явленным ему в слове воспоминанием о вечном макете творческого процесса, всякий раз воссоздаваемом как бы наново — ради поиска художественной истины. Ильин советует: «...надлежит смотреть опасности в глаза, не закрывать малодушно глаз и не прибегать к позорному и смешному, недостойному человека, трусливому отрицанию потусторонних реальностей» [9, с. 169].
Третий план романа, обозначенный Ильиным, «воскрешаемая римско-еврейская эпоха нарождающегося на Голгофе христианства». Четвертый — «мир хаокосмоса и безумия» [6, с. 82]. В «Мастере и Маргарите» хаос приобретает формы — образы, а безумие — осмысляется. Словесное искусство и онтотеологическая проблематика в романе Булгакова, по выражению Ильина, «подают друг другу руки» [6, с. 82].
Странной, на наш взгляд, но вполне традиционной для Ильина, выглядит заключительная часть его статьи о закатном романе Булгакова. Возможно, вспыхнувшая вдруг прошлая обида, подталкивая к едкой иносказательности, уводит Владимира Николаевича в дебри межэмигрантских интриг — к образу «двуногой и блудливой кошки» Лолиты, героини романа В.В. Набокова («в своем роде исключительного шедевра»), и к осуждению «некой особы», не имеющей таланта, но при этом склонной, раздевшись «до полной наготы», подражать юной ведьме.
Литература
1. Базанов П.Н. Парижский журнал «Возрождение» и русская философия // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. СПб., 2017. Т. 18. Вып. 3. С. 131—141.
2. Базанов П.Н. Парижское книгоиздательство «Возрождение» // Библиотековедение. М., 2016. Т. 65. № 4. С. 467—472.
3. Бронникова Е.В. Лекции В.Н. Ильина по психологии // Философские науки. М., 2017. № 2. С. 113—123.
4. Будицкая Т.Г. Михаил Булгаков глазами Запада: (по материалам канд. дис. на тему: «Творчество Михаила Булгакова в англоязычной критике 1960—1990 гг.»). М.: Компания Спутник+, 2001. 215 с.
5. Ермичёв А.А. Casus Владимира Ильина, или о том, как трудно любить Россию // Вопросы философии. М., 2012. № 4. С. 111—120.
6. Ильин В.Н. Ведьмы и коты в сапогах и без сапогов // Возрождение. Париж, 1968. № 193 (янв.). С. 75—88.
7. Ильин В.Н. Мастер и Маргарита — Мих. Булгаков, 1968 г. (стр. 220). Издание YMCA-Press <...> // Вестник русского студенческого христианского движения. 1967. № 86 (IV). С. 84—85. (Библиография).
8. Ильин В.Н. Пережитое / подгот. текста и комм. Е.В. Бронниковой и О.Т. Ермишина // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. 2014—2015. Вып. 5. М.: Дом русского зарубежья им. А. Солженицына, 2015. С. 461—515.
9. Ильин В.Н. Стилизация и стиль. I. Лесков // Ильин В.Н. Эссе о русской литературе / предисл. А.П. Козырева. СПб: Акрополь, 1997. С. 142—169.
10. Ильина В.Н. Примечание [к «Предисловию»] // Ильин В.Н. Арфа Давида: религиозно-философские мотивы русской литературы. Т. 1: Проза. Сан-Франциско: Русск. Нац. изд-во и книж. дело «Глобус», 1980. С. 5.
11. Редлих Р.Н. Сталинщина как духовный феномен. Очерки большевизмоведения. Кн. 1. Frankfurt/Main: Посев, 1971. 251 с.
12. Струве Г.П. Русская литература в изгнании: опыт исторического обзора зарубежной литературы / под общ. ред. В.Б. Кудрявцева и К.Ю. Лаппо-Данилевского. 3-е изд., испр. и доп. Париж: YMCA-Press; М.: Русский путь, 1996. 448 с.
13. Таймер-Непомнящая К. Литературная критика русской эмиграции после Второй мировой войны // История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи / под ред. Е. Добренко и Г. Тиханова; пер. с англ. Л.В. Оборина. М.: НЛО, 2011. С. 607—634.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |