Общеизвестно внимание писателей к выбору имен для своих героев. Интуитивное стремление художников к тому, чтобы семантика имени, его звучание проясняли в какой-то мере внутреннюю, духовную сущность персонажа, нашло теоретическое обоснование в трудах русских философов конца XIX — начала XX веков. В.С. Синенко в статье «Имя и судьба» констатирует: «В. Соловьев, С. Булгаков, П. Флоренский, В. Муравьев, А. Лосев этимологию и функцию слова имя связывают с познанием: наименование предмета есть способ его выделения из массы других, его познавания» [37, с. 14]. Одно из самых значительных сочинений на эту тему — работа П. Флоренского «Имена» (1923—1926). «Кто вникал, как зачинаются и рождаются художественные образы и каково внутреннее отношение к ним художника, тому ясно, что объявить имена случайными кличками, а не средоточными ядрами самих образов, — все равно, что обвинить в субъективности и случайности всю словесность, как таковую, по самому роду ее», — пишет П. Флоренский [43, с. 361]. И далее: «Эти образы, впрочем, суть не иное что, как имена в развернутом виде. Полное развертывание этих свитых в себя духовных центров осуществляется целым произведением, каковое есть пространство силового поля соответственных имен. <...> Имя — тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность» [43, с. 361].
Рассуждая о психологии творчества и, в частности, о важности для писателя выбора имени героя, Флоренский делает вывод: «Нет сомнения: в литературном творчестве имена суть категории познания личности, потому что в творческом воображении имеют силу личностных форм» [43, с. 361]. Он отмечает и еще одну очень важную закономерность: «Определенным именам в народной словесности соответствуют в различных произведениях одни и те же типы, одни и те же не только в смысле психологического склада и нравственного характера, но и в смысле жизненной судьбы и линии поведения» [43, с. 361]. Флоренский утверждает: «Имена распределяются в народном сознании на группы. Если священник даст крещаемому имя преподобного, это обещает ему счастливую жизнь, а если имя мученика, — и жизнь сойдет на одно сплошное мучение. <...> Имя оценивается Церковью, а за нею — и всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия; как идея; а святой — как наилучший ее выразитель...» [43, с. 367—368].
Итак, в культуре (светской и религиозной) понятие «имя» связано с понятиями «познание и самопознание личности», «линия поведения», «судьба».
Рассуждая о выборе Булгаковым имен для своих героев, М. Барр пишет: «Ни одно имя не является случайным в романе. Поиск каждого имени в процессе работы над текстом романа велся очень напряженно, иногда мучительно. В процессе работы над романом от редакции к редакции имена менялись. Каждое мотивировано характером, социокультурными характеристиками и еще чем-то необъяснимым, но очень важным» [З.с. 170].
Предваряя основную часть статьи, напомним, что Булгаков был выходцем из семьи с православными корнями и традициями, родители писателя происходили из семей священников. Отец Булгакова был профессором Киевской духовной академии по кафедре истории и разбора западных исповеданий, доктором богословия. Будущий писатель с детства был знаком не только с Библией, но, возможно, и богословской литературой, которая была в наличии в домашней библиотеке. В гимназии будущий писатель по Закону Божьему имел оценку «отлично». Позже, будучи уже студентом медицинского факультета Киевского университета, Булгаков посещал библиотеку Духовной семинарии на Подоле [8, с. 9—26, 29—36, 44, 58—59; 15, с. 41—114; 48, с. 77; 32, с. 37]. Церковная дискуссия об имяславцах и имяборцах, возникшая в церковных кругах во второй половине 1900-х годов и выплеснувшаяся в общество в 1910—1920-е годы [36], вряд ли прошла мимо внимания семьи Булгаковых. Влияние на творчество Булгакова трудов П. Флоренского не вызывает сомнения у исследователей [41, с. 474—486; 48, с. 96—97; 3, с. 221—226]. Наконец, для времени, на которое падают детство и юность Булгакова, справлять именины было нормой. Булгаков справлял свои именины и в 30-е годы [11, с. 78]. Житийную литературу будущий писатель, как и большинство его современников, особенно выходцев из духовной среды, знал, следовательно, имена своим героям давал и под ее влиянием1.
* * *
Какое же имя, на первый взгляд, в наибольшей степени подходило героине булгаковского романа? По моему мнению, более ожидаемым было бы имя Елена — имя Елены Сергеевны Шиловской (затем Булгаковой), которая во многом стала прототипом Маргариты, имя Елены Турбиной — любимой героини автора, Елены «ясной, золотой» и «рыжей» [7, т. 1, с. 241, 216]. Героини, духовной и чувственной, гармоничной в мыслях и дисгармоничной в своих сердечных делах. В первом случае происходит актуализация эпитетов «золотая», «ясная», вызывающих у читателя религиозные и теософские ассоциации (например, с Софией В. Соловьева). Во втором случае актуализируется семантика рыжего цвета как огненного и озорного, изменчивого, как пляшущие языки пламени (о Елене Турбиной как типе «светлой» героини см.: [46, с. 296—297]). В переводе с греческого Елена — «светлая, сияющая». Кроме того, это имя вызывает ассоциации со сказочными Еленой Прекрасной и Еленой Премудрой, в мифологическом плане — с Еленой Троянской [46, с. 44—45].
Образы названных сказочно-легендарных героинь повлияли на характер Маргариты. Образ Елены Премудрой привносит новые оттенки значений в сцены, где Маргарита решает или пытается что-то решить за Мастера, предсказывает ему будущее [7, V, с. 139, 277—280, 284, 355—356, 372]. Только предсказания ее не всегда сбываются. Сказочным является и мотив появления неизвестно откуда накрытого стола, уставленного яствами и напитками [7, V, с. 353]. Влияние образов Елены Прекрасной и Елены Троянской просматривается в строках: «Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина» [7, V, с. 383—384].
Названные образы входят как составляющие в семантический ореол образа героини булгаковского романа, но не в семантический ореол имени. Возможно, семантика имени Елена («светлая») антиномично отразилась в именовании Маргариты «черной» королевой [7, V, с. 259]. Одновременно эпитеты «светлая»/«черная», приданные героиням, противопоставляют (по крайней мере, в некоторых эпизодах) Елену Турбину и Маргариту, любимых героинь Булгакова, воплощающих для писателя разные стороны женской натуры.
Как отмечают И. Белобровцева и С. Кульюс, «хотя у большинства персонажей имена на протяжении работы Булгакова над романом менялись, имя главной героини оставалось неизменным со времени ее появления в рукописи в 1931 г.» [5, с. 289]. А. Докукина-Бобель так объясняет выбор имени автором: «Булгаков использует лунный символизм этого имени, который связан с водой, с живым потоком текущего сознания, с Луной, которой дано управлять водами и временем в их конкретном и иероглифическом значениях; Маргарита — жемчужина — вода — луна — это цепь символов, которые олицетворяют Женщину в мировой культуре» [12, с. 40].
Как известно, среди реальных прототипов булгаковской Маргариты наиболее вероятными исследователями считаются два: Елена Сергеевна Булгакова (вдова писателя) и Маргарита Петровна Смирнова [5, с. 290, 291; 28, с. 251—255; 41, с. 264; 39, с. 299—310]. Причем, если в первом случае прототипичны (хотя и отчасти) судьба, характер и внешность женщины, то во втором — только имя и эпизод с «желтыми цветами». Среди литературных и исторических прототипов чаще всего называют Гретхен (Маргариту) из «Фауста» Гёте и французских королев Маргариту Валуа и Маргариту Наварскую, а также королеву Марго из одноименного романа А. Дюма [5, с. 289, 375; 28, с. 255—257, 217—218; 41, с. 264—266; 40, с. 105—106; 48, с. 242—248, 252—253, 262—263; 33, с. 90, 95, 96; и др.].
По мнению Г. Лесскиса и К. Атаровой, «выбор имени (если не говорить о его исходном символическом значении <...>) был определен прежде всего образом Маргариты (Гретхен) из трагедии Гёте, с которой очевидно соотнесен образ булгаковской героини: обе символизируют бесконечно самоотверженную женскую любовь, в одном случае — спасающую душу Фауста, в другом — вырывающую Мастера из «дома скорби» (если Фауст заложил душу черту, чтобы самому полнее почувствовать и познать «и радость, и горе» мироздания, то Маргарита у Булгакова идет на сделку с сатаной, чтобы спасти своего любовника). Здесь гетевская героиня как бы раздвоилась: ее спасительная любовь отдана Маргарите, ее губительная слабость — Фриде» [28, с. 255—256]. Добавить к сказанному можно следующее: Маргарита не просто «вырывает» Мастера из «дома скорби», она исполняет его высказанные и невысказанные желания — встретиться с Воландом, видеть ее и спрятаться от жизни в подвале, познать покой в его земном воплощении [7, V, с. 134, 280, 284]. Покой и земной (на один день), и метафизический дарует Мастеру не Маргарита, но именно она является катализатором в процессе решения его судьбы. Без участия Маргариты многие «счета» остались бы «неоплаченными» (в этом характер Маргариты расходится с характером Гретхен).
Ф.П. Фёдоров пишет: «Но одновременно эпиграф в соотнесенности с Маргаритой <...> демонстрирует одну из существенных структурных особенностей романа — его семантическую перевернутость по отношению к «Фаусту»; в некотором смысле «Мастер и Маргарита» — это зеркальное отражение «Фауста». И действительно, Маргарита Булгакова — это энергия действия, в то время как Маргарита Гёте — это покорность, Маргарита Булгакова — это победительница, в то время как Маргарита Гёте — это жертва...» [42, с. 165].
Напротив, Б.М. Гаспаров считает, что «Маргарита не имеет ничего общего с героиней «Фауста» ни в характере, ни в судьбе. Ее отличие даже подчеркнуто — в эпизоде с Фридой, которой она вымаливает прощение и судьба которой напоминает судьбу Маргариты из «Фауста». Наконец, на балу «выясняется», что Маргарита — родственница королевы Марго, и таким образом ее имя окончательно переключается в иную смысловую плоскость» [10, с. 67]. Сходные рассуждения найдем и в книге М. Смолина «Мастер и Маргарита. Коды, ключи, символы» [40, с. 105—106].
Большинство исследователей литературным прототипом булгаковской Маргариты считают королеву Марго А. Дюма. Так, Л. Яновская замечает: «Это мечтание — более творческое, чем мужское — о женщине, которая может спасти («Белая гвардия»), о женщине, способной встать на защиту своего любимого перед дулом пистолета («Адам и Ева»), о женщине, готовой дойти до дьявола во имя своей любви («Мастер и Маргарита»), конечно, родилось задолго до того, как Булгаков встретил Елену Сергеевну. Он давно шел к образу Маргариты. <...> Может быть, от тех детских (подростковых? юношеских?) лет, когда не самый лучший, но очень популярный в России роман Александра Дюма впервые поразил его воображение» [48, с. 252—253].
Н.А. Лысюк продолжает: «Характеры этих двух литературных Маргарит совпадают почти полностью, будто сокровенная сущность парижской Марго проявляется в московской — в другом своем воплощении. Булгаковская Маргарита похожа и красотой, и характером на свою известную прапрапрабабушку, которая согласно романтическому произведению Дюма была очень эмоциональна, одарена литературным талантом и богатейшей фантазией, неуемной энергией и стремлением действовать; она имела решительный и горячий нрав, но при этом обладала твердой волей, умела держать в узде свои бурные страсти — «покоряться необходимости», по выражению булгаковской героини, была верной и самоотверженной, смелой и мужественной, щедрой и великодушной, наконец, сексуальной и целомудренной. Та Марго умела беззаветно любить, не изменять своему слову, потому и охраняла и спасала нелюбимого мужа» [29, с. 234—235]. Булгаковская Маргарита — тоже человек долга.
Почему именно Маргариту Николаевну в качестве хозяйки бала выбрало «ведомство» Воланда?
Например, Т. Поздняева определяющим считает королевское происхождение претендентки [33, с. 90—91]. Особо исследователь подчеркивает нюанс: французская королева Марго принадлежала к дому Медичи (а слава Екатерины Медичи — слава отравительницы). «На Маргариту Николаевну легли тяжесть преступной королевской крови и ответственность за грехи рода» [33, с. 95]. Добавим, возможно, не случайно на бал Воланда оказалось приглашено столько отравителей [7, V, с. 257, 258, 261, 262].
Заметим, что неслучайность выбора имени главной героини в тексте подчеркнута. Причем, оговорена не повествователем и даже не автобиографическим героем Мастером, а представителем свиты Воланда — Коровьевым.
Коровьев сообщает Маргарите: «Ежегодно мессир дает один бал. Он называется весенним балом полнолуния, или балом ста королей. <...> Так вот-с: мессир холост, как вы, конечно, сами понимаете. Но нужна хозяйка, — Коровьев развел руками, — согласитесь сами, без хозяйки... <...> Установилась традиция, — говорил далее Коровьев, — хозяйка бала должна непременно носить имя Маргариты, во-первых, а во-вторых, она должна быть местной уроженкой. А мы, как изволите видеть, путешествуем и в данное время находимся в Москве. Сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве, и, верите ли, — тут Коровьев с отчаянием хлопнул себя по ляжке, — ни одна не подходит! И, наконец, счастливая судьба...» [7, V, с. 243—244]. И еще из сказанного Коровьевым Маргарите: «Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что ее прелестную прапрапраправнучку я по прошествии многих лет буду вести под руку в Москве по бальным залам» [7, V, с. 245]. Как видно, связь имени главной героини с именем французской королевы важна, но не первична. Хозяйкой бала должна быть Маргарита, местная уроженка, она должна подходить Воланду, у нее должен быть какой-то побудительный мотив стать черной королевой (например, любопытство или жесткая необходимость).
То, что креатура ищет именно местную уроженку, может иметь два объяснения: 1) это придает балу национальный колорит, экзотику; 2) каждая следующая хозяйка бала — лишь очередной вариант некоего универсального образа. А подходить Воланду, кажется, должна либо законченная грешница (ведьма, блудница, воинствующая безбожница), либо невинная девушка (или целомудренная женщина). Среди московских Маргарит, вероятно, нашлись бы такие, но подошла только Маргарита Николаевна.
Как замечает в книге «Воланд и Маргарита» Т. Поздняева, «нигде в романе Маргарита не обращается к Богу, хотя она наверняка крещена и в святцах у нее есть покровительница: великомученица Маргарита (Марина во крещении) Антиохийская...» [33, с. 416]. Однако, указав на сходство, исследователь обнаруживает, что жизнь Маргариты Николаевны противоположна житию святой Маргариты, она демонична по своей природе, черты инфернальности лежат даже на ее внешности (например, косоглазие). Маргарита Николаевна служит Сатане, она предана роману Мастера, а создателя романа подчиняет себе и в конце концов губит своей любовью. Слова же «Ах, право, дьяволу бы я заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет!» не только вызывают сатану, но являются своеобразной пародией («негативом») на молитву Маргариты Антиохийской [33, с. 416—444]. Для примера приведем лишь одно суждение исследователя: «Веру в Воланда питает Маргарита, как когда-то она питала талант мастера, глубоко веря в творческое совершенство его романа и в его исключительность. Мощная энергетика Маргариты безусловно нравится Воланду. Мастер же пуст, сломлен, болен, безразличен — как личность он Воланда не очень-то интересует, поскольку сущность его Воланд постиг. Но душа, бессмертная душа мастера! Она непобедима. И помощница Маргарита делает все возможное и невозможное, чтобы эта душа не осталась бесхозной, не осталась где-то в пустоте, а последовала за ее всесильным хозяином. Ведь пока человек жив — в подвальчике ли, в клинике Стравинского, в тюрьме, в библиотеке, — всегда есть надежда на чудо, на обращение. Если он умер, душу можно только отмолить. Но кто будет молиться за одинокого, предавшегося злым силам мастера?» [33, с. 441—442].
На наш взгляд, текст романа не дает оснований для таких выводов. Можно предложить другой взгляд на образ булгаковской героини. И основан он, в частности, на убеждении в том, что закатный роман писателя и роман его героя, и прежде всего его главные герои — это не пародия на Библию, Пасху, Христа, Маргариту (Марину) Антиохийскую2. Роман не анти-Библия и не антижитие. Если бы это было так, то Булгаков еще в 20-е годы примкнул бы к воинствующим атеистам и с пользой для себя служил в журнале «Безбожник». И не записал бы в своем дневнике: «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально — Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены» [цит. по: 8, с. 330]. И не записал бы Булгаков в дневнике в период работы над своей «открыто христианской» книгой «Белая гвардия» такой фразы: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ» [8, с. 270].
Однако вернемся к семантике имени главной героини романа. Заметим, что в образе персонажа, как и у живого человека, можно выделить две составляющие: 1) низшее я — это ум, эмоции и физическое тело человека, т. е. земной, житейский уровень, зависящий от самого человека, среды, воспитания; 2) высшее я — дух, ментальный, метафизический уровень, зависящий уже не только от человека, но определенный свыше (в т. ч. энергией имени и деяний небесного покровителя). Одни булгаковские герои (например, члены МАССОЛИТа) остановились на первом уровне развития. Главные же герои, мысли и действия которых составляют философскую основу романа, те, которые действуют во всех мирах романа, выходят и на ментальный уровень со-знания и со-действия. Таким образом, на первом — земном — уровне образ Маргариты перекликается с образами гётевской Гретхен (Маргариты) и королевы Марго А. Дюма. Однако на втором — именно святая Маргарита (как ее именуют в католичестве) или святая Марина (именование в православии) Антиохийская (в католической церкви входит в число 14 святых помощников. Одна из святых, являвшихся Жанне д'Арк) является главным — ментальным — прототипом булгаковской героини. И только наложение ее жития, взятого в расширенной редакции3, на текст Булгакова позволяет увидеть скрытый, на первый взгляд, смысл некоторых ключевых сцен, осознать многогранность образа Маргариты (и причины этой многогранности), понять причину повторяемости отдельных тем и мотивов в романе (об этом ниже).
Сначала обратим внимание на вариативность имени святой в католической и православной традициях (Маргарита/Марина). Существует следующее объяснение этого феномена: Марина в переводе с латыни означает «морская». В латинских текстах святая великомученица Марина называлась Маргаритой, и под этим именем почиталась на Западе. Существует предположение, что Маргарита (в переводе с латыни и греческого «жемчужина», «перл») — прозвище святой Марины, данное ей за ее красоту и благородство [14; 13]. Булгаков из двух вариантов именования святой выбрал западный. Он мог это сделать по нескольким причинам: 1) желал наметить параллель с героиней Гёте; 2) желал наметить параллель с французскими королевами и героиней романа А. Дюма «Королева Марго»; 3) отразил бытовавшее в эпоху Серебряного века отношение к католичеству как к чему-то игровому, изысканному; 4) не хотел, чтобы на семантику образа и имени его главной героини воздействовал сниженный фольклорный семантический ореол образа и имени Марины (в былинах, сказках Маринка, Маринушка — ведьма или внешне и внутренне непривлекательная дочь Бабы-Яги [38, с. 253; 35, с. 30]); 5) нравилось, что вмц. Маргарита в католичестве воспринималась то как каноническая, то как неканоническая святая, что житие ее считается анонимным. Из сочетания язычества и христианства, фольклорности и литературности, игрового и сакрального, канонического и легендарного, апокрифического и складывается у Булгакова образ Маргариты.
Обратимся непосредственно к житию святой великомученицы Марины (Маргариты), включающему записи, как считается, свидетеля ее последних дней — Феотима [30].
После рассказа об обращении дочери языческого жреца в христианство, ее решении стать Невестой Христовой, мучениях, которые она претерпела во имя веры и нежелания изменить обету безбрачия, в житии рассказывается о чудесной ночи, когда по молитве святой к ней явился дьявол и был посрамлен. Обращенная к Богу просьба святой включала следующее: 1) «Дай мне увидеть врага рода человеческого, воюющего против меня»; 2) «Пусть он лицом к лицу станет передо мной»; 3) «Избавь меня от погибели. Помоги мне одолеть его Твоей непобедимой силой и отправь сатану в преисподнюю» [13]. Молитва была услышана, святой было дано даже больше, чем она мыслила.
Эта часть жития, по моему мнению, и нашла отражение в романе (в творчестве) Булгакова.
1. «Житие и страдание святой великомученицы Марины»: «Тотчас произошло сильное землетрясение, темница покачнулась». Сходно описаны результаты свиста Коровьева в сцене прощания на Воробьевых горах [7, V, с. 245].
2. «Житие и страдание святой великомученицы Марины»: «Внезапно из угла выполз большой и очень страшный змей в образе дракона. <...> Марина увидела чудовище пестрой окраски. Волосы и борода дракона казались золотыми, уголки глаз отливали серебром. Зрачки были подобны жемчужинам... <Чудовище> шипело, свистело <...> Дракон положил свою шею на тетрагон, его голова свисала вниз. Он подтащил к себе девицу, поднял ее и проглотил, как некогда кит пророка Иону <...> Но Марина осенила себя крестным знамением, и тотчас чудовище рванулось вперед и с грохотом упало с тетрагона. Чрево его рассеклось, и мерзкое существо испустило дух. Святая вышла из его брюха цела и невредима, а мертвый змей лежал распростертым на полу». В это мгновение святая увидела в левом углу темницы самого сатану, который был черным, как ночь (или как эфиоп — в другом варианте «Жития») (Житие святой великомученицы Марины). Святая сотворила молитву, а дьявол воскликнул: «Замолчи, Марина! Это я послал своего родственника Руфа в образе дракона, чтобы он убил тебя, но ты, своими молитвами повергла его, а теперь и меня хочешь погубить. Прекрати воевать с нами. Пощади и не причиняй мне зла, ведь я явил великие дела».
В романе «Мастер и Маргарита» перед героиней тоже сначала появляется не сам Воланд, а его помощник Азазелло (с бельмом на глазу — ср. с зрачками, подобными жемчужинам, с клыком — ср. с зубами змеи, с рыжими волосами — ср. с казавшимися золотыми волосами дракона; [7, V, с. 83, 111, 217]).
И дракон явился Маргарите перед встречей с Воландом. Но описывается он не страшным и ничем Маргарите не угрожающим: «Поворачивая голову вверх и влево, летящая любовалась тем, что луна несется над нею, как сумасшедшая, обратно в Москву и в то же время странным образом стоит на месте, так что отчетливо виден на ней какой-то загадочный, темный — не то дракон, не то конек-горбунок, острой мордой обращенный к покинутому городу» [7, V, с. 234].
Житийная сцена возлежания змея на тетрагоне напоминает задуманный, но не осуществленный финал повести «Роковые яйца», когда гигантский змей обвился вокруг колокольни Ивана Великого [41, с. 405]. Сцена заглатывания святой отсылает к аналогичной в названной повести [7, II, с. 98—99]. Указание в житии на черноту дьявола и его сравнение с ночью найдут отражение в сцене полета Воланда в «Мастере и Маргарите», а сравнение с эфиопом — в описании слуг на Весеннем бале полнолуния [7, V, с. 368—369, 372, 254, 256]. Свист змея-дракона напоминает свист Бегемота и Коровьева (о соотнесенности образов Коровьева-Фагота и мифологического змея, Соловья-разбойника или Василиска см.: [46, с. 61—63; 33, с. 200; 1, с. 200—202]; о важности упомянутого эпизода в «Мастере и Маргарите» см.: [19, с. 50—54]). То есть обращение к данному Житию (вариантам Жития) при работе над романом (повестями) у Булгакова не было случайным.
3. В «Житии» святая не обратила внимания на просьбу сатаны. Ободренная победой над бесом, она «вступила в борьбу с Диаволом. Во время единоборства она увидела в углу темницы медный молот, взяла его и ударила демона в главу. Диавол упал на землю и воскликнул: «Горе мне. Горе!» Марина поставила правую ногу ему на шею и, продолжая наносить удары молотом, произнесла: «Отступи от меня, беззаконный отец геены...»».
В романе Булгакова присутствуют аллюзии на этот текст: «тяжелым молотком» крушила Маргарита квартиру Латунского [7, V, с. 230—232]; перед началом бала «какой-то чернокожий подкинул под ноги Маргарите подушку с вышитым на ней золотым пуделем, и на нее она, повинуясь чьим-то рукам, поставила, согнув в колене, свою правую ногу» [7, V, с. 256].
Важно, однако, что, по Булгакову, ад на земле устроили люди, а не сатана. Это они, маленькие дьяволы, погубили мастера, потому с ними, а не с Воландом должна вступить в противостояние современная Марина (Маргарита).
4. Самая важная для сопоставления часть жития в разных вариантах прописывается с разной степенью подробности, однако везде отмечено, что укрощенный Вельзевул вступил со святой в беседу и признался в некоторых грехах. Приведем отрывок из полного, расширенного варианта жития. Марина слышит голос Бога: «Радуйся, блаженная, силой Животворящего Креста повергшая мерзкого беса. Радуйся, допропобедная, ты свяжешь до скончания века и другого ненавистного врага-сатану. <...> А теперь, Марина, изучи помышления сатаны, испытай его сердце и свяжи навеки».
Далее Вельзевул рассказывает о себе: «Я один из властителей мрачных злых духов, противостоящих Богу. Я князь тьмы, Вельзевул, предводитель бесов. Мы, демоны, бестелесны, поэтому не ходим по земле, как люди, а мгновенно переносимся в любой среде. Я искривляю пути Господни, — продолжал демон, — со всем рвением клевещу на людей, а людям — на Бога и потому прозван Диаволом (лжецом). С помощью враждебных воздушных духов мы разжигаем в людях гнев, лишаем их разума и побуждаем к беззаконию. Мы склоняем народ к клевете, коварству, воровству, убийству, всевозможным злодеяниям и постыдным порокам. <...> Я заставляю сомневаться даже святых, изменяю их рассудок, смущаю сердце...»
Булгаковский Воланд, безусловно, «князь тьмы» и «предводитель бесов», он и его Ко способны быть бестелесными и мгновенно переноситься в любой среде (и других переносить — например, Степу Лиходеева). Но Воланд у Булгакова — не «один из властителей мрачных злых духов», а главный. И властвует он не только над бесами, но и над грешниками, потусторонним миром и местом «покоя», только «свет» ему недоступен. Однако ключевой является фраза, с которой начинается «исповедь» Вельзевула: «Я искривляю пути Господни». Можно ли сказать, что Воланд «искривил» чей-то путь? Люди «искривляют» свои пути сами неправедным выбором (так поступает и Берлиоз, и Римский, и Варенуха, и Латунский, и Магарыч, и даже профессор Кузьмин, подумавший о своем пациенте дурно). Здесь Булгаков выступает продолжателем Л. Андреева, которого читал, по крайней мере, в юности, а упоминал в разговорах и в зрелости [15, с. 85; 11, с. 329]. Андреев любил ставить своих героев перед выбором, на перепутье дорог: прямой и «искривленной». Особенно наглядно это показано в пьесе «Реквием». И ответственность за «искривление» дороги и помыслов оба художника возлагают на человека. Еще страшнее, по мнению писателей, когда один человек (не сатана!) «искривляет» путь другого человека. Так Берлиоз «искривлял» путь Бездомного, а деятельностью своей и своим «творчеством» — пути миллионов людей. В этом виновен и безобидный, на первый взгляд, конферансье Бенгальский.
Итак, современные богословы говорят о значении жития святой Марины Антиохийской так: «благодаря святой Марине, мы можем узнать, как сатана овладевает человеком...» Булгаков же показал, как в человеке XX века искажается лик Божий под влиянием классовой морали и безбожного государства. Воланд мешает даже беспробудным грешникам окончательно искривить свой путь: Берлиоз спешил доложить куда надо, Воланду это ничем не грозило, но зачем лишний грех, тем более что герою еще предстоит убедиться, что инобытие существует. Барон Майгель мог бы совершать свои иудины дела еще целый месяц, но сколько же можно «искривлять» лик Божий и сотворенный им мир. У Булгакова оба современных Иуды нагрешили меньше, чем было возможно, и хотя бы в момент смерти или вскоре после нее «спрямили» свой путь. И помог в этом, как ни странно, Воланд. То есть, по версии Булгакова, может быть, когда-то все и было так, как рассказал Вельзевул в «исповеди» Марине (Маргарите) Антиохийской, но век от века люди становятся все более изобретательными в делании зла, им лишь изредка требуются подсказки Азазелло (о чем свидетельствуют, например, комментарии Коровьева [7, V, с. 262]).
Вернемся к житию. Об «исповеди» Вельзевула можно сказать то же, что сказал Иешуа о романе Мастера: «он, к сожалению, не окончен» [7, V, с. 369]. Согласно тексту жития, Вельзевул, желая ускользнуть, попробовал обмануть святую с помощью лести. «Умолкни, — сказала святая демону, — я не дам тебе лгать и говорить лишнее. Полезно было узнать о тайнах, которые ты невольно открыл мне в своей «исповеди». Но по своему диавольскому высокомерию ты стал хвастать и подменять ненавистную тебе истину вымыслом. <...> Марина сотворила над демоном крестное знамение, — в это время земля разверзлась и святая дева произнесла такие слова: «Ступай в адскую бездну до Страшного Суда, пока не дашь ответ за души, которые ты погубил». Бездна поглотила Вельзевула, а Марина, преклонив колени, стала на молитву, по окончании которой земля сотряслась и сомкнулась».
Теперь становится понятно, зачем в сцене бала нужна хозяйка, почему Булгакову важно, чтобы хозяйка бала «непременно» носила имя Маргарита. Напомним, что житийная Маргарита была дочерью языческого жреца, отец и все ее предки подчинялись Вельзевулу, она же уверовала в Христа. Подобным образом Маргарита Николаевна, в отличие от других московских Маргарит, обладала неким ведовским даром, в ней сильно языческое начало [25, с. 17—18, 25, 29, 55—56; 20, с. 74—76, 79—81; 5, с. 291, 293], но жизнь ее оказалась подчинена роману о Понтии Пилате и Иешуа, сочинению с сильным христианским подтекстом. Воланда в будущей королеве привлекло не только имя, но и двойная природа души. В булгаковской Маргарите Николаевне через души Гретхен, королевы Марго и других просвечивает духовный облик ее небесной покровительницы.
Как Пилат стремится и не может продолжить разговор с Иешуа, так и Воланд (в одной из своих ипостасей) чего-то не договорил, не закончил встречу с первой (древней) Маргаритой. И он снова и снова предпринимает, видимо, более или менее успешные попытки разрешить эту проблему. Неслучайно, как отмечают исследователи, «функция «хозяина» оказывается для Воланда в какой-то мере «вынужденной»» [46, с. 154—155], по крайней мере, романный бал не доставляет ему удовольствия [7, V, с. 249, 250, 269], но он вынужден на него явиться и встретиться с очередной ипостасью той, единственной, Маргариты4.
В романе (в сравнении с текстом жития) роли персонажей изменились: после того, первого вызова приглашает к себе всегда Воланд. Он демонстрирует силу, но в отличие от святой Марины (Маргариты) лишь обозначает ее: «Он протянул руку и поманил к себе Маргариту. Та подошла, не чувствуя пола под босыми ногами. Воланд положил свою тяжелую, как будто каменную, и в то же время горячую, как огонь, руку на плечо Маргариты, дернул ее к себе и посадил на кровать рядом с собой» [7, V, с. 247]. Медный молот и нога святой Марины (Маргариты) заменяются рукой Воланда. Больше нет борьбы на смерть, вообще нет борьбы, нет брезгливости (из-за нее-то святая и попрала Вельзевула ногой). В сцене знакомства Маргариты и Воланда нет встречи добра и зла (зло за стенами дома), есть встреча земного и инфернального, есть столкновение страсти и рассудка, столкновение характеров, переходящее в со-действие. Без присутствия и/или участия Маргариты многие слова остались бы не произнесенными, диалоги и договоры не состоялись бы (Мастер — Воланд, Воланд — Левий Матвей, Воланд — Иешуа, Пилат — Иешуа и др.).
Исповедь Князю тьмы (ни собственная, ни гостьи) уже не нужна. Он лишь «изучает» Маргариту [7, V, с. 246], слушает ее и иногда делится своими мыслями (философией). Показателен эпизод с глобусом. Воланд говорит Маргарите: «Я <...> не люблю последних новостей по радио. <...> Мой глобус гораздо удобнее <...>. Вот, например, видите этот кусок земли, бок которого моет океан? Смотрите, вот он наливается огнем. Там началась война» [7, V, с. 251]. Воланд наблюдает за тем, что происходит на земле, но не он провоцирует события. Слышит Маргарита и слова Воланда, обращенные к Берлиозу [7, V, с. 265]. Афористично звучат его фразы: «никогда и ничего не просите...», «рукописи не горят...»
Далее в романе все свершается по раз и навсегда заведенному порядку: как прежде после молитвы Марины (Маргариты) содрогались стены ее темницы, так теперь от голоса Маргариты Николаевны в горах падают камни [7, V, с. 370]; и в свой провал черный Воланд свалился на ее глазах [7, V, с. 372].
Больше упоминаний о Воланде и его свите в романе Булгакова нет, в эпилоге нет даже намеков на какие-либо необъяснимые явления в какой-то части земного шара. Может быть, и Весенние балы полнолуния прекратились? Ответа на этот вопрос автор не дает. Возможно, что какой-то свой счет, связанный с Мариной (Маргаритой) Антиохийской, Воланд «оплатил и закрыл». И «диалоговое окно», пребывавшее открытым столетиями, наконец, закрыто.
В заключение процитируем текст жития еще раз. Марина (Маргарита) Антиохийская перед мученической кончиной обращается к Господу с молитвой: «Боже Всемогущий, исполни мою просьбу. Будь милостив ко всем, кто <...> обратится ко мне в молитвах. Отпусти их грехи, ибо Ты знаешь, что мы плоть и кровь. Помоги, Господи, им, если они впадут во искушение, или окажутся в затруднительном положении, или будут судимы и попросят Тебя именем моим. Даруй им, Господи, победу над врагами, неправедно нападающими на них. Избавь от злых демонов всех христиан, призвавших имя мое на смертном одре, и да не приблизятся к ним бесы».
По нашему мнению, эта финальная часть жития святой нашла отражение в романе Булгакова, естественно трансформируясь. Последняя молитва святой — проявление не только самоотречения, но и высшего милосердия. О милосердии Маргариты Николаевны говорит Воланд. И действительно она ходатайствует за Наташу и нижнего жильца Николая Ивановича, за Понтия Пилата. Она пожалела и простила детоубийцу Фриду, едва не упустив ради нее единственный шанс устроить собственное счастье. В словах Маргариты, обращенных к Мастеру в их «подвале», звучит не только любовь, но и боль, щемящая жалость и сочувствие [7, V, с. 355—356]. После того, как Маргарита поцеловала в лоб Бездомного, никакие злые демоны (в том числе и советские) не вредят ему.
Из Жития: «В Проскинитарии (описание святых мест) 1701 года говорится, что от мощей великомученицы Марины исцеляются бесноватые и душевнобольные». Маргарита Николаевна, как и святая Марина, подает утешение от скорби, облегчение от душевной болезни и Мастеру, и Иванушке Бездомному. В сне Бездомного Маргарита ведет за собой Мастера, и можно предположить, что благодаря ей и ее святой покровительнице, дарующей прощение и милость грешникам, Мастер оказывается на лунной дорожке и уходит по ней со своей спутницей, приближаясь к Свету.
Итак, повествование Булгакова о том, как новый советский Молох пожирает души людей и как в оппозиции к нему встают, казалось бы, противостоящие силы — Воланд и Иешуа, Тьма (тень) и Свет.
Литература
1. Абрашкин А., Макарова Г. Тайнопись «Мастера и Маргариты»: Между строк великого романа. М.: Вече, 2006. 251 с.
2. Афиногенов Д.Е. Житийная литература // Православная энциклопедия / Под ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Т. 19. URL: http://www.pravenc.ru/text/182317.html#part_3
3. Барр М. Перечитывая мастера: Заметки лингвиста на макинтоше. М.: Зебра Е, 2009. 286 с.
4. Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Диалогическое слово в романе // Булгаковский сборник. III: Материалы по истории русской литературы XX века. Таллинн, 1998. С. 89—98.
5. Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Комментарий. Таллинн: Арго, 2006. 496 с.
6. Бердяева О.С. Проза Михаила Булгакова: Текст и метатекст. Великий Новгород: НовГУ, 2002. 172 с.
7. Булгаков М.А. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Худож. литература, 1992.
8. Варламов А. Михаил Булгаков. М.: Молодая гвардия, 2008. 838 с.
9. Гаврюшин Н.К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. Кн. 3. СПб.: Наука, 1995. С. 25—35.
10. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX в. М.: Наука, 1993. 303 с.
11. Дневник Елены Булгаковой / Сост., текстол. подгот. и комм. В. Лосева и Л. Яновской. М.: Книжная палата, 1990. 404 с.
12. Докукина-Бобель А. О коньке-горбунке, драконе и прекрасной царевне: К вопросу о лунной реалии в романе «Мастер и Маргарита» М. Булгакова // Творчество Михаила Булгакова: К столетию со дня рождения писателя. Киев, 1992.
13. Житие и страдание святой великомученицы Марины. URL: http://www.bibliotekavolga.ru/marina.htm
14. Житие святой великомученицы Марины. URL: http://www.kotlovka.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=173
15. Земская Е.А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет. М.: Языки славянской культуры, 2004. 354 с.
16. Капрусова М.Н. «Диалог текстов»: От «Реквиема» Л. Андреева к «Мастеру и Маргарите» М. Булгакова // Русская литература XX—XXI веков: Проблемы теории и методологии изучения. Материалы Третьей Международной научной конференции. М.: МАКС Пресс, 2008. С. 441—445.
17. Капрусова М.Н. От «Реквиема» Л. Андреева к «Мастеру и Маргарите» М. Булгакова // II Пуришевские чтения: Всемирная литература в контексте культуры. Сб. статей и материалов. М.: МПГУ, 2000. С. 148—149.
18. Капрусова М.Н. Размышление об одном персонаже А. Вертинского в контексте эстетико-религиозных исканий Серебряного века // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века: Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 4. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1999. С. 289—297.
19. Капрусова М.Н. Сцена на Воробьевых горах: Всего одна деталь // Поэтика художественного текста: Материалы II Международной заочной научной конф. Борисоглебск: ГОУ ВПО БГПИ, 2009. С. 50—54.
20. Капрусова М.Н. Что значили «отвратительные, тревожные желтые цветы» в руках булгаковской Маргариты? // Проблемы целостного анализа художественного произведения: Межвузовский сборник научных и научно-методических статей. Вып. 4. Борисоглебск: ГОУ ВПО БГПИ, 2005. С. 64—83.
21. Капрусова М.Н. Чудо заклинания огня в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Филологическое образование в школе и вузе: Материалы МНПК «Славянская культура: Истоки, традиции, взаимодействие» IV Кирилло-Мефодиевских чтений. М.; Ярославль, 2008. С. 217—220.
22. Киселева Л. Ф. Диалог добра и зла в романе Булгакова «Мастер и Маргарита // Филологические науки. 1991. № 6. С. 221—229.
23. Колышева Е.Ю. К истории имен некоторых персонажей романа М.А. Булгакова «Записки покойника» // Булгаковский сборник V: Материалы по истории русской литературы XX века. Таллинн: Таллинский пед. ун-т, 2008. С. 92—99.
24. Корман Э. Зачем горят рукописи. Иерусалим, 2004. 226 с.
25. Кульюс С. «Эзотерические» коды романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» (эксплицитное и имплицитное в романе). Тарту: Ülikooli Kirjastus, 1998. 207 с.
26. Кушлина О., Смирнов Ю. Некоторые вопросы поэтики романа «Мастер и Маргарита» // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени: Сб. статей. М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1988. С. 285—303.
27. Левина Л. «Черная литургия» в «Мастере и Маргарите» (Проблема онтологии зла) // Начало. Вып. 3. М.: Наследие, 1995. С. 174—186.
28. Лесскис Г., Атарова К. Путеводитель по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». М.: Радуга, 2007. 385 с.
29. Лысюк Н.А. Мистерия всепобеждающей любви: Мифологические основания романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Киев: Агентство «Украина», 2008. 187 с.
30. Маргарита Антиохийская. URL: http://ru.wikipedia.org/wiki
31. Метлицкая З.Ю. Житийная литература в странах Европы. Англосаксонская и английская // Православная энциклопедия / Под ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Т. 19. URL: http://www.pravenc.ru/text/182317.html#part_3
32. Паршин Л.К. Из семейной хроники Михаила Булгакова // Паршин Л.К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. М.: Книжная палата, 1991. С. 13—113.
33. Поздняева Т. Воланд и Маргарита. СПб.: Амфора, 2007. 445 с.
34. Шаповалова В.И. Афонский спор о природе и почитании Имени Божия и его мистико-богословские, философские и лингвистические основания. URL: http://www.netda.ru/belka/nauka/postoval.htm
35. Русский демонологический словарь / Автор-сост. Т.А. Новичкова. СПб.: Петербургский писатель, 1995. 317 с.
36. Сенина Т. Имяславцы или имябожники? (Спор о природе Имени Божия и афонское движение имяславцев 1910—20-х годов). URL: http://www.hesychasm.ru/library/Name/senina.htm
37. Синенко В.С. Имя и судьба // Филологические науки. 1995. № 3. С. 212—217.
38. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. 416 с.
39. Смирнова М.П. Встреча с мастером (О Михаиле Булгакове) // Сахаров В.И. Михаил Булгаков: Загадки и уроки судьбы. М.: Жираф, 2006. С. 299—310.
40. Смолин М. Мастер и Маргарита. Коды, ключи, символы. СПб.: Вектор, 2006. 188 с.
41. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. М.: Локид; Миф, 1996. 586 с.
42. Федоров Ф. Михаил Булгаков и Иоганн Вольфганг Гете («Мастер и Маргарита» и «Фауст») // Булгаковский сборник V: Материалы по истории русской литературы XX века. Таллинн: Таллиннский пед. ун-т, 2008. С. 163—185.
43. Флоренский П. Имена // Опыты: Литературно-философский ежегодник. М.: Сов. писатель, 1990. С. 351—412.
44. Химич В.В. Феномен диалога в творчестве М. Булгакова // Кормановские чтения. Вып. 6: Материалы межвуз. конф. Ижевск: Изд. Удмуртского ун-та, 2006. С. 216—221.
45. Шапошников Ю.С. «Недостойные света»: Добро и зло в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Творчество М.А. Булгакова в мировом культурном контексте. М.; Ярославль: Ремдер, 2010. С. 40—43.
46. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М.: Языки славянской культуры, 2001. 424 с.
47. Яблоков Е.А. «Я — часть той силы...» (Этическая проблематика романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита») // Русская литература. 1988. № 2. С. 3—31.
48. Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. М.: Текст, 2007. 413 с.
Примечания
Впервые опубликовано: Личность и творчество М.А. Булгакова в социокультурном контексте XX—XXI веков: к 120-летию со дня рождения мастера: Материалы III Международной заочной научной конференции «Поэтика художественного текста»: в 2 ч. Борисоглебск, 2010. Ч. 1. С. 62—80. Публикуется в новой редакции.
1. О влиянии житийной традиции на семантику имен некоторых героев «Мастера и Маргариты» пишут, например, Е.А. Яблоков и Е.Ю. Колышева [46, с. 70; 23, с. 99].
2. Позволим себе не согласиться с мнением, что «ярким примером такого переключения модуса повествования может служить эпизод в эпилоге с котом, которого пьяный гражданин тащит в милицию, пародирующий шествие на Голгофу, или опухшая после кутежа физиономия Степы Лиходеева, соответствующая лицу Иешуа на кресте...» [10, с. 30]. Пародию на Библию, Пасху и религиозные ритуалы в романе Булгакова видят многие исследователи, но, на мой взгляд, в ряде случаев такой подход не соответствует концепции романа. Думается, естественнее говорить не о пародии, а о параллели. Историческая и литературная пародии (или перепевы) занимают большое место в романе (анализ таких случаев найдем у Ф. Фёдорова, Е. Яблокова и др.). Согласимся и с мыслью О. Кушлиной и Ю. Смирнова: «Пародирование — основной сатирический прием М. Булгакова в главах, описывающих «Дом Грибоедова» и литературный мир». Однако права О. Бердяева, когда говорит, что «если ирония и гротеск в «Мастере и Маргарите» играют важнейшую роль в поэтике «московских» глав, то они практически отсутствуют в главах «ершалаимских»». На мой взгляд, купание Ивана Бездомного в Москве-реке не пародия на крещение, а ритуальное омовение себя, как на праздник Крещения, необходимость которого на интуитивном уровне осознает Иванушка. Ничего пародийного нет и в описании комнаты Воланда со столом, покрытым церковной парчой, и запахом ладана в ней [7, V, с. 199], ибо после разграбления и осквернения церквей многие церковные предметы оказались в домах советских граждан и использовались не по назначению. Так что кощунствовала большевистская власть, а не Воланд со свитой. Воланд лишь использует то, что нашлось в квартире (этой или соседней).
3. О вариантах жизнеописания христианских подвижников, причисленных Церковью к лику святых, чудес, видений, похвальных слов, сказаний об обретении и о перенесении их мощей, о типах житийных текстов, о пространном житии см.: [2].
4. Существуют другие трактовки мотива «Маргарита — хозяйка на балу полнолуния». Е.А. Яблоков пишет: «Героиня воплощает женское начало, которое отсутствует в «сфере Воланда»; и она же вносит во «внеэстетическую» среду то, что доступно лишь человеку, — способность к любви и милосердию. Лишь эта энергия «человечности» способна «двинуть» события и «оживить» прошлое, возвратив ему хотя бы на несколько часов (или минут — все зависит от точки отсчета) физически осязаемый облик; в сущности, Маргарита здесь тождественна Мастеру, который «воскресил» в своей книге события двухтысячелетней давности. Не случайно самое главное, что требуется от королевы бала <...> — любовь: «Если кто-нибудь и не понравится... <...> нельзя подумать об этом! <...> Нужно полюбить его, полюбить, королева! Все, что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют...»» [46, с. 155—156]. Как пишет О.С. Бердяева, «речь идет ни о чем ином, как мистическом браке с Сатаной...»; «Маргариту выбирают по ритуалу королевской женитьбы» [6, с. 159].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |