Фельетоны Михаила Булгакова — явление, привлекающее внимание исследователей в связи с «фантастикой быта» и с театрализованной подачей событий: «Булгаков оттачивал мастерство диалога до фехтовальной точности. Многие театральные ходы, способы сюжетостроения, даже особенные булгаковские ремарки, знакомые по позднейшим его пьесам, зарождаются в «малой прозе», в этой бесконечной газетной ленте, иссушавшей мозг романиста»1. А. Смелянский отмечает «фантастические по колориту и сюжету вещи, которые готовят и питают колорит поздних и главных булгаковских созданий»2. Привлекает исследователей и жанровое своеобразие и самобытность фельетонного наследия писателя3.
Излюбленный прием: уверение в том, что происходящее — сон, Булгаков использует и в фельетонах, причем часто подчеркивается, что сон — чудесный, волшебный. Внезапное продвижение Белобрысова (фельетон «Белобрысова книжка», «Гудок», 1924) по службе сопровождается замечанием: «Сон Шехерезады, товарищи! Оценили Белобрысова. Вспомнили!» (II, 405).
Во сне является Хикину «волшебник», дарящий сапоги-невидимки (фельетон «Сапоги-невидимки»; «Гудок», 1924), которые принесли своему обладателю неприятности, пока, правда, не наяву, в отличие от презентов Фагота московской публике. Интересно, что в повести «Собачье сердце» «добрым волшебником» видится Шарику во сне профессор Преображенский: «Обо мне заботится, — подумал пес, — очень хороший человек. Я знаю, кто это! Он — добрый волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки... Ведь не может же быть, чтобы все это я видел во сне? А вдруг сон! (Пес во сне дрогнул.) Вот проснусь, и ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла, ни сытости. Опять начнется подворотня, безумная стужа, оледеневший асфальт, голод, злые люди... Столовка, снег... Боже, как тяжко это будет!...» (II, 147). Дурная реальность — подворотня исчезает, «как мерзкое сновидение» (II, 147), а между тем Филипп Филиппович «колдует» над псом и манипуляции эти оборачиваются бедой и для Шарика, и для «кудесника» Преображенского.
Изображение сна как явления не только физиологического, но и мистического, фантастического уже может содержать элемент пародии: «вещий» сон оказывается перевертышем, желаемое осуществляется не полностью (как развалившиеся сапоги Хикина) или не осуществляется вовсе.
Однако встречается у Булгакова и использование сна как «вещего», хотя и тут не обходится без иронии. Так, в фельетоне «Серия ноль шесть № 0660243» служащему Ежикову снится сон о выигрыше 50 тысяч золотом. Причем Булгаков здесь использует мотив пробуждения во сне как прием для введения читателя, да и героя в заблуждение, возможность улыбнуться на тайные желания4: «4-го Ежиков узнал из «Известий», что происходит розыгрыш главных выигрышей, хотел поехать в Новый театр, но вместо этого заснул у себя на диване.
Проснулся Ежиков от стука в дверь. На приглашение: «Войдите» — вошёл неизвестный бойкий человек с огромным листом в руках» (II, 370). После чего следует сообщение о чудесном выигрыше и реализация всех желаний: «Затем события закрутились в сладостном тумане. Ежиков, сидя на диване, целовал мадам Мухину и излагал Илье Семеновичу свои желания. Оказалось, что он желает золотые часы, ехать в Крым, фиолетовые кальсоны, зернистую икру, идти на «Аиду», бюст Льва Толстого, ковер, охотничье ружье, три комнаты с кухней, автомобиль...» (II, 372). Ведущая фигура во сне — волшебный помощник Илья Семенович, могущий достать все. Сон — возможность для полета фантазии во времени и пространстве и нагромождения событий: «Ежиков в течение одного мгновения побывал в Крыму, носил в кармане золотые часы, сидел в ложе Большого театра, ездил по Страстной площади в вонючем таксомоторе и покупал мадам Мухиной соболью шубу на Сухаревке» (II, 372). Ошеломляющие события, где герой ни минуты не был трезв, длятся в его представлении месяц. Конфликт с мадам Мухиной приводит к гибели всего этого «мещанского счастья»:
— Мои деньги! — взревел Ежиков, багровея. — Вон!...
И от собственного рёва проснулся на диване и увидел, что ничего нет: ни Ильи Семёновича, ни бюста Льва Толстого, ни мадам Мухиной» (II, 372). Сон оказывается вещим — Ежиков выиграл, правда, не 50 тысяч, а всего лишь 500 рублей. И здесь оговорка рассказчика: «Если кто-нибудь думает, что я выдумал этот рассказ, пусть посмотрит таблицу выигрышей в 500 рублей золотом» (II, 373) служит для придания достоверности рассказанному.
Форма «сна» активно используется Булгаковым как способ организации «фантастического» пространства. Замечания-ремарки, содержащиеся в «Похождениях Чичикова», служат не только для снятия цензуры рационального мышления, но и четко выявляют позицию Булгакова по отношению к возможностям сна: сон — зона фантазии и реализации желаний: «И вот тут (чего во сне не увидишь!) вынырнул, как некий бог на машине, я и сказал» (II, 270). Организация действий Чичикова по логике чудесного (внезапно, вдруг, необъяснимо, непостижимо) и поимки его, когда все происходит стремительно, моментально, открыто декларируется подачей происходящего как «сна». «Похождения Чичикова» классифицируются писателем как «диковинный сон», в фельетоне «Ликующий вокзал» дан «сон на тему», по заказу гражданина о последствиях рекламного объявления о винных и водочных «прелестях» в буфете Александровского вокзала: «Однако! — воскликнул гражданин, — хоть бы во сне увидеть, что теперь творится на вокзале после такого объявления»5.
Сон-кошмар Булгаков использует в фельетоне «Кондуктор и член императорской фамилии» («Гудок», 1925). Присланная бумага «об отдании разных почестей членам императорской фамилии» порождает кошмарный для персонажа сон: «Получив эту бумагу, Хвостиков пришёл домой и от огорчения сразу заснул. И лишь только заснул, оказался на перроне станции. И пришёл поезд» (II, 528). Иронична интонация разговора во сне, где император запросто ведет разговор с бывшим верноподданным, заранее зная ответы:
— В партию еще не записался? — спросил император. <...>
— Ну, а все-таки сочувствуешь ведь?» (II, 529).
«Маленький человек» подстраивается под обстоятельства, и это может стоить ему жизни, на волосок от смерти просыпается Хвостиков6. Как отмечает А. Смелянский, сон Хвостикова «окликает другой сон на железнодорожной станции, ту самую сцену «Бега», в которой несчастный начальник станции с ребенком на руках пытается что-то объяснить Хлудову и получает в ответ короткое: «Повесить на семафоре»»7.
Исследователи, посвятившие свое внимание повестям М. Булгакова 1920-х годов, отмечают сильное сатирическое начало и карнавализацию8 изображаемого мира. В повести «Дьяволиада» карнавальное «снижение власти» — «показатель реального разрушения, происходящего в художественной реальности. Смех здесь не выдерживает внутреннего напряжения и перестаёт удерживать в себе противоположности дуальной оппозиции: смех — серьёзность; вместо их соотнесения он приближается к яростной попытке насильственного разрушения одного из полюсов исходной оппозиции. Возникает дезорганизация, ведущая к катастрофе»9. Фантасмагория работы канцелярско-бюрократической системы в повести «Дьяволиада» оборачивается сном-кошмаром, организующим время и пространство по логике абсурда. Бег по инстанциям, как по заколдованному кругу, сказочное пространство и время работы канцелярий10, — все эти составляющие «канцелярского ада», присутствующие в «Записках на манжетах», получают в «Дьяволиаде»11 подчеркнуто гротескные черты. При этом композиция сна многослойна. Сон-экспозиция: «На рассвете Коротков уснул и увидал дурацкий, страшный сон: будто бы на зеленом лугу очутился перед ним огромный, живой биллиардный шар на ножках. Это было так скверно, что Коротков закричал и проснулся» (II, 10). Скверный сон непонятен и страшен. Тогда как следующий за ним сон (который составляет основную часть повествования) воспринимается как реальность, а между тем нижняя граница подчеркнуто не названа: «В мутной мгле еще секунд пять ему мерещилось, что шар тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой. Но потом все это пропало; поворочавшись, Коротков заснул и уже не просыпался12» (II, 10). Далее разворачивается сновидная действительность, при этом Кальсонер предстает как вариант биллиардного шара: «Этот неизвестный был настолько маленького роста, что достигал высокому Короткову только до талии. Недостаток роста искупался чрезвычайной шириной плеч неизвестного. Квадратное туловище сидело на искривленных ногах, причем левая была хромая. Но примечательнее всего была голова. Она представляла собою точную гигантскую модель яйца, насаженного на шею горизонтально и острым концом вперед» (II, 11).
За увольнением Короткова следует странная цепь случайных событий, и реальность множится, как ряд зеркальных отражений. Погоня за Кальсонером и/или его двойником приводит к потере документов, что в бюрократически организованном, а вернее, дезорганизованном мире равняется уничтожению человека, исключению его из списков (примечательно, что Короткова вычеркивают из списков, и он погружается в мир инфернального: старичок отсылает героя к домовому).
После странных происшествий герой возвращается домой, пьет церковное вино13 и погружается в сон (здесь происходит своеобразное наложение причин: и сон и опьянение способствуют появлению «мутного сна»): «Коротков от боли в виске совершенно забыл Кальсонера, со стоном содрал с себя верхнюю одежду и, томно закатывая глаза, повалился на постель. «Пирамидону бы...» — шептал он долго, пока мутный сон не сжалился над ним» (II, 23). И опять не указывает автор на момент выхода из сна. Начинается новый этап погружения в сонную реальность. Кальсонер находится и исчезает вновь, поиск бюро претензий оборачивается новым мороком. Вторая ночь начинается с обильных возлияний: «В сумерки товарищ Коротков, сидя на байковой кровати, выпил три бутылки вина, чтобы все забыть и успокоиться» (II, 31). После отравления церковным вином следует новый виток хождений: бюро претензий найдено, и претензии, по сновидной логике, имеются к Короткову, который неожиданно для себя оказывается коварным соблазнителем и раздваивается: «Зеркальная кабина стала падать вниз, и двое Коротковых упали вниз. Второго Короткова первый и главный забыл в зеркале кабины и вышел один в прохладный вестибюль» (II, 36). Погоня за Кальсонером оборачивается травлей самого Короткова. В принципе, в «Дьяволиаде» даны классические ситуации кошмаров: падение в бездну: «У-у... д-дура, — стиснув зубы, рыкнул Коротков и бросился в дверь. Она захлопнулась за ним, и Коротков оказался в тупом полутемном пространстве без выхода. Бросаясь в стены и царапаясь, как засыпанный в шахте, он наконец навалился на белое пятно, и оно выпустило его на какую-то лестницу» (II, 30), погоня (сначала за Кальсонером, потом за самим Коротковым), гибель во сне: «Отвага смерти хлынула ему в душу. Цепляясь и балансируя, Коротков взобрался на столб парапета, покачнулся на нем, вытянулся во весь рост и крикнул:
— Лучше смерть, чем позор!
Преследователи были в двух шагах» (II, 42). Кошмарный сон заканчивается «последним полетом»: «Солнечная бездна поманила Короткова так, что у него захватило дух. С пронзительным победным кликом он подпрыгнул и взлетел вверх. Вмиг перерезало ему дыхание. Неясно, очень неясно он видел, как серое с черными дырами, как от взрыва, взлетело мимо него вверх. Затем очень ясно увидел, что серое упало вниз, а сам он поднялся вверх к узкой щели переулка, которая оказалась над ним. Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него в голове, и больше он ровно ничего не видал» (II, 42).
В «Дьяволиаде» дублирование границ сна до бесконечности не только прием для нагнетания и абсурдизации условно-реального мира произведения, но и своеобразная рефлексия автора над формой сна. Такое использование приема сна нередко встречалось в предшествующей литературе (ср. сон Чарткова из повести Н.В. Гоголя «Портрет», кошмар Свидригайлова из романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», сон сенатора Аблеухова из «Петербурга» А. Белого).
Примечания
1. Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. С. 44.
2. Там же. С. 45.
3. См., например: Кривошейкина М.С. Жанр фельетона в журналистском творчестве М.А. Булгакова. Период работы в газетах «Гудок» и «Накануне». Дисс. ... канд. филол. наук. Тверь, 2004; Кузнецова Н.В. Жанровые формы фельетона у М.А. Булгакова // PRO=ЗА 2. Строение текста: Синтагматика. Парадигматика: материалы к обсуждению. Смоленск: СГПУ, 2004. С. 66—68.
4. Возможен здесь и элемент самоиронии. Вспомним о норме жизни, которую хотел восстановить писатель: «Пишу это все еще с той целью, чтобы показать, в каких условиях мне приходится осуществлять свою idée-fixe. А заключается она в том, чтобы в 3 года восстановить норму — квартиру, одежду и книги» (V, 404).
5. Булгаков М.А. Ликующий вокзал // Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 10 т. М., 1995—2000. Т. 3. С. 242.
6. Ср. обратную ситуацию в «Золотом теленке» И. Ильфа и Е. Петрова, когда Хворобьеву снятся сны про советскую действительность, от которых он впадает в ужас, и он жаждет увидеть во сне хотя бы вице-губернатора.
7. Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. С. 46.
8. Жолковский А.К. Блуждающие сны. М., 1992. С.
9. Шаталова С.В. Мифология смеха в прозе М.А. Булгакова 1920-х годов: автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2006. С. 9.
10. См. фельетоны: Русская советская сатирико-юмористическая проза 1920—1930-х годов. М., 1989.
11. О мотивах преследования см.: Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. С. 124—127.
12. Курсив наш.
13. Об амбивалентности отношения к мотиву причастия см.: Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. С. 258.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |