«Я думаю, мы более уже не в праве сомневаться в том, что великие произведения искусства выбираются историей лишь из числа произведений «исповеднического» характера. Только то, что было исповедью писателя, только то создание, в котором он сжёг себя дотла, — для того ли, чтобы родиться для новых созданий, или для того, чтобы умереть, — только оно может стать великим»1. Эти слова Блока вполне можно отнести к последнему роману М.А. Булгакова. «Мастер и Маргарита» привлекает внимание исследователей с точки зрения генезиса как сложное образование, восходящее к жанру мениппеи2, проблемы определения типа романа, его источников, генеалогии персонажей3. В отношении гипнологии романа отмечается использование приема «текст в тексте»4. Интересна попытка Г.Е. Сидоровой подойти к анализу сновидений в романе «Мастер и Маргарита» с позиций психоанализа: утверждается, что «структура текста соответствует явному содержанию сновидения. Эпилог романа как бы выступает в роли Эго и возвращает нас из состояния романа-сновидения к реальности»5. В работе О.И. Акатовой отмечено перерождающее влияние сновидений, рассмотрены ситуации сновидения, выделены некоторые особенности их функционирования: «Сновидения персонажей, наряду с традиционной для творчества писателя функцией дополнительной психологической характеристики персонажей, являются средством введения «текста в текст» (в чистом виде это глава о казни Иешуа — глава 16 «Казнь», а также сон Босого — глава 15 «Сон Никанора Ивановича»)». «В романе усиливается родство онирического и сверхъестественного начал, что проявляется в том, что некоторые сны персонажей содержат в себе намеки на свое сверхъестественное происхождение»6.
При анализе романа «Мастер и Маргарита», природа которого во многом восходит к мениппее, перед нами встает вопрос об условности создаваемого искусством мира. Здесь важен ряд особых средств для создания иллюзии реальности: искусство разрушает предыдущие системы условности и предлагает новые, которые воспринимаются как менее условные, «вводит ряд семиотических рубежей — как внешних, т. е. по отношению к реципиенту, так и внутренних. С этой же целью создается и особая внутренняя условность и фиктивность»7, таким образом, в произведении искусства, несмотря на его собственную фиктивность или условность, возможны своя сфера реальности и своя сфера фикции. Маркерами внереального пространства могут быть онирические пространства, выраженные в виде сновидений, миражей, галлюцинаций, вызванных особым состоянием героя — возбуждением, усталостью, дремотностью8.
В особенностях использования сновидений в «Мастере и Маргарите» можно увидеть две чётко прослеживаемые тенденции: во-первых, сон как трансформация впечатлений (сон Никанора Босого в главе 15), при этом автор использует несобственно-прямую речь, во-вторых, сон как выход в иную реальность, при чём эта реальность является в границах романа не менее настоящей, чем мир московских глав. Во сне Никанора Босого можно выделить следующие тенденции: мотив посланного свыше сна9, ироничное изображение «небывалой комбинации бывалых впечатлений», своеобразная просветительская линия (о Пушкине): «лишь после полуночи Никанор Иванович уснул в 119-й комнате, изредка издавая тяжелое страдальческое мычание.
Но чем далее, тем легче становился его сон. Он перестал ворочаться и стонать, задышал легко и ровно, и его оставили одного.
Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золотыми трубами в руках подводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям» (V, 157—157). Театрализированное пространство для сдачи валюты, разоблачения и чтение «Скупого рыцаря» А.С. Пушкина — сон, посланный Воландом в назидание.
Виденный Иваном Бездомным сон выступает как продолжение истории Пилата и Иешуа: «После лекарства, напоившего все его тело, успокоение пришло к нему, как волна, накрывшая его. Тело его облегчилось, а голову обдувала теплым ветерком дрема. Он заснул, и последнее, что он слышал наяву, было предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре умолкли, и ему стало сниться, что солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...» (V, 167). Интересен тот факт, что первая часть истории поведана Воландом таким образом, что у Ивана остается ощущение, словно это было во сне: «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?... — подумал Бездомный в изумлении. — Ведь вот уже и вечер! А может быть, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»; V, 44). Виденное Берлиозом и Иваном последний считает явью лишь потому, что сон признан явлением индивидуальным, не бывает коллективных снов (хотя коллективный обман граждан шайкой гипнотизеров в обывательском «зашоренном» сознании — вещь возможная и вполне реальная).
В лечебнице Ивану снится часть, где появляется ученик Левий Матвей. Так завершается своеобразное посвящение в ученики Ивана Бездомного, начавшееся при встрече с мастером. При этом приоткрывшаяся истина в момент просветления дана как дремотные видения Ивана: «Перед приходом следователя Иванушка дремал лежа, и перед ним проходили некоторые видения. Так, он видел город странный, непонятный, несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на солнце крышами, с черной мрачной и безжалостной башней Антония <...>.
В дремоте перед Иваном являлся неподвижный в кресле человек, бритый, с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой, ненавистно глядящий в пышный и чужой сад. Видел Иван и безлесый желтый холм с опустевшими столбами с перекладинами» (V, 327).
Единственная, кто получает вещий сон (и повествователь трактует его как «необычный»), — Маргарита. Сон выступает в качестве знака, весточки, напоминания: «Приснилась неизвестная Маргарите местность — безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик, под ним мутная весенняя речонка. Безрадостные, нищенские полуголые деревья. Одинокая осина, а далее, меж деревьев, за каким-то огородом, бревенчатое зданьице, не то оно — отдельная кухня, не то баня, не то черт его знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека!» (V, 212). Затхлость атмосферы, ощущаемая героиней, — символ упадка и исключения из мира живых. В то же время перед нами явная картина инобытия: речонка — «безрадостные» деревья — мостик10 — строение подчеркнуто нежилого типа — символы перехода в потусторонний мир. При этом нежилое «зданьице» — это и клиника Стравинского (больницы и подобные места у Булгакова подаются как зоны «открытого пространства»). «И вот, вообразите, распахивается дверь этого бревенчатого здания, и появляется он. Довольно далеко, но отчетливо виден. Оборван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит ее рукой, зовет. Захлебываясь в неживом воздухе, Маргарита по кочкам побежала к нему и в это время проснулась» (V, 212).
Из всех сновидцев только Маргарита рефлектирует по поводу сна и дает ему толкование: «Сон этот может означать только одно из двух, — рассуждала сама с собой Маргарита Николаевна, — если он мертв и поманил меня, то это значит, что он приходил за мною, и я скоро умру. Это очень хорошо, потому что мучениям тогда настает конец. Или он жив, тогда сон может означать только одно, что он напоминает мне о себе! Он хочет сказать, что мы еще увидимся. Да, мы увидимся очень скоро!» (V, 212).
В сюжетном плане сон Маргариты играет в линии мастер-Маргарита роль, схожую со сном Татьяны Лариной: весть о будущем и настоящем предвосхищает события, наполнено символической значимостью и так же подвергается толкованию, в случае Маргариты — без сонника.
Появление спрута в момент засыпания мастера дано как конечная стадия прогрессирующей болезни: тоска — предчувствия — страх: «я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Мне казалось, в особенности когда я засыпал, что какой-то очень гибкий и холодный спрут своими щупальцами подбирается непосредственно и прямо к моему сердцу» (V, 142).
Мир сна оказывается открытым и подается как сфера того, что в обыденном «дневном» сознании трактуется как сверхъестественное. Возможность общения с этим миром доступна избранным и детям: об этом свидетельствует диалог Маргариты и маленького мальчика: «Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил:
— А ты где, тетя?
— А меня нету, — ответила Маргарита, — я тебе снюсь.
— Я так и думал, — сказал мальчик.
— Ты ложись, — приказала Маргарита, — подложи руку под щеку, а я тебе буду сниться.
— Ну, снись, снись, — согласился мальчик и тотчас улегся и руку подложил под щеку» (V, 233).
Примерно в том же ключе, но уже с долей иронии и театральной позы разыгрывается мысль мастера о том, что было бы спокойнее считать Воланда галлюцинацией: «А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль в лунном свете. — Кот полез в лунный столб и хотел что-то еще говорить, но его попросили замолчать, и он, ответив: — Хорошо, хорошо, готов молчать. Я буду молчаливой галлюцинацией, — замолчал» (V, 278). Прошлое мастера и Маргариты (свидетельств его существования не так уж много: тетрадь с обгоревшими листами, засохшая роза, фотография, сберегательная книжка, шапочка мастера) легко можно подкорректировать, как показывает Коровьев: «А если застройщик удивится, скажите, что ему Алоизий снился. Могарыч? Какой такой Могарыч? Никакого Могарыча не было. — Тут прошнурованная книга испарилась из рук Коровьева» (V, 281).
Ситуация потери документов, а с ней и вычеркивание из списков, дана в «Дьяволиаде», в «Мастере и Маргарите» обыгрывается обратная история:
— Вы правильно сказали, — говорил мастер, пораженный чистотою работы Коровьева, — что раз нет документа, нету и человека. Вот именно меня-то и нет, у меня нет документа.
— Я извиняюсь, — вскричал Коровьев, — это именно галлюцинация, вот он, ваш документ (V, 281).
Сны в романе диффузны. Это, очевидно, свойство поэтики сновидений в романе в общем. Связано оно с присущей роману как жанру особенностью повествования, выражаемой на уровне повествователя как «существеннейшая универсалия романного мышления, активный элемент системы романной целостности, в котором осуществляется целостность произведения и преломляется весь романный мир»11. Один и тот же сон, но с разных позиций видят Пилат и Понырев. Но в первом случае Пилат — непосредственный участник сонной действительности, во втором — Иван Николаевич выступает в роли наблюдателя. Замечательна фраза о переходе Пилата в мир «чаемой действительности»: «Прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконец глаза. Только тогда заснул и пес.
Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней крыльца к постели тянулась лунная лента. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх, прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге» (V, 309).
В романе Булгаков обращается к мотиву «насылаемого сна», причём сны эти насылаются одной и той же силой, в одном случае, как продолжение истории (вторая часть ершалаимских событий — во сне Ивана, окончание истории о Понтии Пилате — в полнолуние), в другом — как кошмар (сон Никанора Босого).
В романе «Мастер и Маргарита» онейросфера является одним из путей создания «мира в мире». Пространства и времена в «Мастере и Маргарите» в одном случае сохраняют свою инородность (как виденное именно во сне), в другом сообщаются с условно-реальным миром романа. В романе предложено несколько вариантов взаимодействия: вторжение фиктивных миров в реальность (Воланда и его компании), выход из реальности в фиктивный мир (сны Ивана Бездомного), категориальное неразличение фиктивного и реального, сосуществование, которое признается равноценным и сущностным (открытость приятию условнонереального мастера и Маргариты). Наиболее частой мотивировкой сообщаемости являются особые состояния героев: сон, бред, болезнь, погружения в мечтания и т. п.
Примечания
1. Блок А.А. // Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 8. С. 278.
2. См.: Немцев В.И. Трагедия истины. Самара, 2003.
3. См., например: Галинская И.Л. Криптография романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова // Галинская И.Л. Загадки известных книг. М., 1986. С. 65—125; Лакшин В. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Лакшин В. Литературно-критические статьи. М., 2004. С. 255—316 и др.
4. Лотман Ю.М. Культура и взрыв // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000. С. 66—71.
5. Сидорова Е.Г. Роман «Мастер и Маргарита» и психоаналитическое понимание сновидений: возможности интерпретаций // Человек. Природа. Общество: Актуальные проблемы. Материалы 13-й междунар. конф. молодых ученых 26—30 дек. 2002 г. СПб., 2002. С. 269.
6. Акатова О.И. Поэтика сновидений... С. 19.
7. Фарино Е. Введение в литературоведение. С. 376.
8. См.: Фарино Е. Введение в литературоведение. С. 376—377.
9. Ср. мотив снов по заказу в «Золотом телёнке» И. Ильфа и Е. Петрова и в «Зависти» Ю. Олеши.
10. Один из возможных источников сна — сон Татьяны Лариной (ср. «дрожащий, гибельный мосток», «меж дерев шалаш убогой» (Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 5. М., 1975. С. 89; 90).
11. Рымарь Н.Т. Поэтика романа. С. 188.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |