Коммуникативная деятельность, являясь одним из компонентов деятельности, связана с ее мотивами и целями. Коммуникативный акт как единица коммуникации обусловлен рядом экстралингвистических факторов: ситуативной конкретностью, пресуппозицией коммуникантов, порождающих и воспринимающих тексты, национально-культурной традицией, правилами социального взаимодействия и т. п.
Изучение РА как единицы речевой и шире — коммуникативной деятельности1 имеет глубокие корни и восходит к противопоставлению язык/речь/речевая деятельность и РА. Ф. де Соссюр разграничивал язык, языковую способность, речевую деятельность и речь, Л.В. Щерба — речевую организацию, языковую систему, речевую деятельность и речевой материал, А. Делакруа — речевую деятельность как функцию, язык как систему, говорение как речевое произведение и речь как речевой механизм. И, наконец, схема 4-х полей К. Бюлера: речевое действие и речевой акт, соотнесенные с субъектом, и языковое произведение и языковая структура, отвлеченные от субъекта. [Щерба, 1957, 115; Бюлер, 1993, 52].
Итак, характеристика речи (теперь уже традиционно) дается через ее противопоставление языку, но остается открытым вопрос противопоставления РА и речевого действия (думается, назрела насущная необходимость переместить акцент в исследованиях РА с модели на речевое действие). Выбрав материалом исследования художественный текст, объектом нашего исследования мы сделали (в широком смысле) речь, речевую деятельность персонажей, изучаемую в контексте теории РА. Таким образом, в центре нашего внимания оказалась динамическая сторона речи и соответствующий ряд актуальных для работы характеристик речи:
— речь, будучи событием, действием, развертывается во времени и пространстве;
— стремится к объединению слов в потоке;
— преднамеренна и обращена к цели (средство достижения неречевых целей и самоцель, средство регуляции поведения людей и самовыражения);
— может быть охарактеризована через указание на психологическое состояние говорящего, коммуникативный замысел, отношение к собеседнику;
— контекстно и ситуативно обусловлена [Языкознание, 1998, 414—415].
Изучение динамического аспекта речи, проблема порождения и восприятия РА требуют обращения не только к прагматике и теории коммуникации, но и к психолингвистике, в основе которой лежит теория речевой деятельности. Понятие речевой деятельности в психолингвистике восходит к фундаментальным трудам Л.С. Выготского, А.А. Леонтьева, А.Р. Лурии. Особый интерес для нашего исследования представляют разработанные теоретические модели порождения (А.А. Леонтьев, Т.В. Ахутина) и восприятия (И.А. Зимняя) речи, а также сама концепция организации речевой деятельности (речевая деятельность характеризуется мотивом, целью и протекает в несколько последовательных и взаимосвязанных этапов). Речевая деятельность как особый, специфический вид деятельности объективно требует изучения не только в рамках отдельных дисциплин, но и междисциплинарного изучения. Очевидно, будущее за таким многоаспектным изучением речевой деятельности, когда на смену анализу должен будет прийти синтез. Множественность трактовок речевой деятельности и речевых действий позволяет выбрать наиболее релевантное для нашего исследования понятие речевой деятельности. Таковым, на наш взгляд, является определение речевой деятельности, данное В.Н. Гридиным: речевая деятельность — «особым образом организованная и целенаправленная деятельность человека, регулируемая некоторой системой мотивов» [Гридин, 1975, 56—63]. Речевая деятельность, как и всякая другая, представляет собой, с одной стороны, процесс творческий, направленный на продуцирование и интерпретирование новых высказываний, а с другой — являет собой воспроизведение предшествующего опыта (коммуникативные фрагменты у Б.М. Гаспарова [Гаспаров, 1996], фреймы у Т.А. ван Дейка [Дейк, 1989, 12—111]).
Перспективным, думается, станет изучение РА как целенаправленного речевого действия в анализе речевой деятельности человека, что расширит рамки теории РА и приблизит РА к действительности, поможет отойти от изучения моделей РА. «Речевые действия, — по мнению Н.Д. Арутюновой, — выполняют роль посредника между ментальной и реальной деятельностью человека, образуя вместе с ними единый комплекс» [Арутюнова, 1994; 5].
РА — это то единичное действие, в котором связываются воедино мотивы, цели, намерения говорящего и коммуникативная ситуация, и одновременно результат (продукт) этого действия. Другими словами, человек, совершающий РА, — это субъект определенной коммуникативной ситуации, которая в большей или меньшей мере обусловливает прагматическую установку (мотивы, цели, намерения) говорящего. Прагматическая установка и анализ (понимание, интерпретация) коммуникативной ситуации «навязывают» говорящему определенный коммуникативный выбор (от выбора коммуникативной стратегии, типа РА и до выбора лексических средств, грамматической и синтаксической структуры). Этап выбора, т. е. то, что «переводит» прагматическую установку в собственно РА, — этап внутреннего речевого воплощения (программирования) — трактуется неоднозначно как в отечественной, так и зарубежной науке, и прежде всего психолингвистике (ср. ход речемыслительного процесса у А.А. Леонтьева, Т.В. Ахутиной, А.Р. Лурии, Л.С. Выготского). Особый интерес, на наш взгляд, представляет модель продуцирования речи, предложенная В. Левелтом (и изложенная в кн.: [Залевская, 1999, 220—221]). В частности, разграничение 2-х фаз планирования высказывания (в нашем случае соотносимых с этапом выбора, его частью, в процессе порождения РА): «после того, как осознано коммуникативное намерение: в ходе макропланирования говорящий отбирает и формирует информацию таким образом, чтобы ее выражение было подходящим средством для передачи интенции (замысла); во время микропланирования выделяются «данное» и «новое», определяются «топик» и «фокус», результатом чего оказывается структурированная информация...». Другая часть этапа «выбор» соотносима, как представляется, с этапом перевода концептуальной структуры в языковую, с ее вербализацией во внутренней речи (У В. Левелта — формулировщик).
Таким образом, модель порождения РА в упрощенном виде может выглядеть так:
Ситуация — Мотив — Цель — Намерение — Выбор — РА
Рассмотрим последовательно элементы данной модели.
Различные человеческие состояния, действия, соответствующие им мотивы, цели, объекты и результаты, широко понимаемые условия, обстоятельства человеческой деятельности образуют в нашей жизни структурно и функционально целостные устойчивые комплексы и воспринимаются как некие «положения вещей», или ситуации, сцены, сценарии. Думается, целесообразно изучать РА именно в рамках таких ситуаций, т. к. именно ситуация выступает референтом РА. В памяти человека хранится образ ситуации (фрейм), и чем типичнее ситуация, тем большим автоматизмом будут отличаться действия (в том числе и речевые) ее участников; в новых (нетипичных) ситуациях, когда человек не может обойтись только прежним опытом, очевидно, необходим дополнительный анализ ситуации (поиск адекватных моделей поведения, в т. ч. и речевого). Степень типизированности ситуации оказывает влияние на прагматическую установку коммуникантов, на их коммуникативный выбор и адекватность интерпретации.
В своем исследовании мы будем исходить из того, что герои художественного произведения проявляют себя различного рода действиями, в том числе и речевыми, в рамках определенной ситуации. Это обусловлено тем, что совершение действия всегда связано с ситуацией, а следовательно, любая ситуация способна спровоцировать реакцию — речевую или неречевую. «Ситуация есть то, что породило задачу для меня именно в данный момент, в данных условиях» [Пассов, 1999, 170]. Придерживаясь той точки зрения, что общение «провоцируется» проблемной (в широком смысле) ситуацией, остановимся на амбивалентности процесса общения и определим в общих чертах само понятие ситуации. Под ситуацией будем понимать «фрагмент объективно существующей реальности, частью которой может быть и коммуникативный акт, включающий в себя ряд конкретных РА» [Красных, 1998, 159—163]. Ситуация, являясь единством предметов и людей, их свойств и отношений, событий и действий, имеет ядро, которое и составляют отношения между людьми, объектами, объектами и людьми. Выделим основные компоненты ситуации, а затем попытаемся определить специфику ее отражения в коммуникативном2 событии и порождении/восприятии РА.
Таким образом, ситуационная модель должна содержать информацию:
— о событиях и действиях, определяемых конкретными пространственно-временными параметрами (из пространственно-временной локализации вытекает статичность или динамичность ситуации);
— об их последовательности;
— об участниках.
Кроме того, всякая ситуационная модель включает личное знание человека относительно данной ситуации, которое способно расширяться и совершенствоваться с каждой новой порцией информации, а потому эта модель всегда фрагментарна, субъективна, хотя и репрезентирует реальную ситуацию, а точнее — отражает ее социально значимую интерпретацию [Дейк, 1989, 54—55]. Ситуационное знание — знание о наличной ситуации дискурса (о понятии дискурса мы скажем ниже) — значительно облегчает не только процесс производства речи, но и ее восприятия. Изучая процесс порождения речи (текста), Т.А. ван Дейк приходит к мысли о том, что истоки этого процесса — в моделях ситуаций, с которых могут быть «считаны» тематические макропропозиции, однако «конкретный текст и контекстные ограничения могут менять эти темы... в действительности темы нужно уметь строить» [Дейк, 1989, 169]. Выбор темы, последовательность подачи тематической информации обусловлены, таким образом, ситуацией и прагматической установкой, а не наоборот.
Именно с ситуацией всегда связаны определенные события, цельные действия и состояния (знакомство, ужин, побег, ссора и т. д.). Тогда как анализ художественного произведения традиционно оперирует понятием «тема» (главная тема произведения, тема войны и мира, любви и дружбы, жизни и смерти и т. п., частные темы и т. д.), а следовательно, в основе выделения ситуаций лежит, как правило, именно тема (предательство — тема предательства, любовное признание — тема любви, дружеская встреча — тема дружбы и т. п.). При изучении конкретных РА (репрезентации РА в художественном тексте) нас прежде всего будет интересовать «синхронно осуществляемый процесс порождения текста или же его восприятия» с учетом сложившейся ситуации общения, ее участников, их знаний и т. п., т. е. дискурс [Кубрякова, Александрова, 1997, 19]. Неоднозначность трактовки самого понятия «дискурс» вынуждает нас выбрать наиболее релевантное для нашего исследования определение3. Под дискурсом будем понимать речемыслительную деятельность, включающую в себя не только лингвистические, паралингвистические (мимику, жесты), но и экстралингвистические — прагматические, социокультурные и др. компоненты, т. е. «речь, рассматриваемую как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания» [Языкознание, 1998].
Теорию РА, как правило, относят к формальным моделям анализа дискурса, направленным на описание коммуникативной компетенции (в противовес содержательным моделям). Мы бы назвали такой анализ дискурса не формальным, а прагматическим. Ч.У. Моррис, разграничив три семиотические сферы (семантику, синтактику и прагматику), определил прагматику как исследование образования, использования и воздействия знаков (где знак — это та сумма условий, которая достаточна для его формирования) [Шаймиев, 1999]. Прагматический анализ дискурса, представляется, позволит устанавливать и изучать связь речевой деятельности с социальными и психическими закономерностями коммуникативного взаимодействия, так как «говорить на каком-либо языке — значит не просто производить предложения этого языка, а осуществлять определенную форму общественной практики, посредством которой — в определенных условиях, с определенными целями — происходит трансформация одних ситуаций в другие» [Kanngiesser S. / цит по: Бахнян, Герасимов, Ромашко, 1981, 40].
Обращение к изучению РА как компонентов дискурса позволяет говорить о том, что в основе выделяемых нами ситуаций будет лежать не тема, а событие как свершившееся, так и ожидаемое. Каждое новое событие, происходящее (или ожидаемое) в пьесе, будет сигнализировать о переходе одной ситуации в другую. При этом целесообразно разграничивать главные (наиболее значимые для участников ситуации) и частные события. Главные порождают, как правило, макроситуацию, а частные — микроситуации, последние могут быть как включенными в общую макроситуацию, так и автономными. В «Днях Турбиных» ожидаемое событие, приезд Тальберга, организует одну общую макроситуацию в Картине первой, тогда как приход Мышлаевского и приезд Лариосика — это частные микроситуации, включенные в общую ситуацию ожидания. Эксплицитно это выражено в следующих речевых актах:
Ср.:
До прихода Мышлаевского.
Николка. /.../ Хотя ты знаешь, Алеша, я сам начинаю беспокоиться. Девять часов уже, а он сказал, что днем приедет. Уж не случилось ли чего-нибудь с ним?
После прихода Мышлаевского.
Елена. /.../ Мужа ты моего там где-нибудь не видел? Муж пропал.
Николка. Ну вот он-он!
Приход со звонком Мышлаевского, Лариосика, Тальберга в Картине первой указывает на смену частных ситуаций, но смена одной макроситуации другой происходит только при появлении Тальберга.
Елена. Слава богу! Где же ты пропадал? Я так волновалась!
За появлением Тальберга следует целый ряд частных событий и ситуаций: собственно встреча, объяснения с женой, разговор с Алексеем, прощание, а за отъездом — осмысление случившегося (последнее эксплицитно выражено в словах Алексея и Николки и имплицитно — Елены). Ситуация осмысления объединяет первую и вторую картины пьесы: Елена погружена в собственные мысли — автор дает ей время побыть наедине самой с собой (см. ремарку, открывающую Картину вторую).
Картина первая заканчивается:
Елена (Возвращается из передней. Смотрит в окно). Уехал...
Картина вторая начинается:
Накрыт стол для ужина.
Елена (у рояля, берет один и тот же аккорд). Уехал. Как уехал?
Само событие, его ожидание или анализ, а не тема, как видим, организуют определенную макро- или микроситуацию и указывают на переход одной ситуации в другую, т. к. одно событие размещается до или после другого. Под темой в дискурсе нами будет пониматься предмет, основное содержание разговора (тема «искусства», войны, предательства, бегства в первой картине «Дней Турбиных»), которые, в частности, могут определяться ситуацией (ниже мы будем говорить о соотношении темы и ситуации в фатическом и информационном общении).
Помимо обращения к событиям как определенным действиям, организующим ситуацию, мы будем рассматривать и собственно коммуникативные речевые события. По предложенной В.Е. Гольдиным классификации, все коммуникативные речевые события делятся на простые и сложные (последние складываются из частных речевых событий) [Гольдин, 1997, 23—34]. К сложным речевым событиям он относит события общественного характера, обычно планируемые, назначаемые и контролируемые, и природные события, определяемые или не определяемые циклами и календарной привязанностью, т. е. такие события, в основе которых лежит социально-культурный фактор.
Для нас представляют интерес простые речевые события, не маркированные как явления общественного порядка и связанные с элементарными, первичными коммуникативными действиями и ситуациями (беседа, рассказ, извинение, спор, ссора). Семантическая мотивированность простых речевых событий глаголами речи и речевого поведения (спорить, утверждать, извиняться, оценивать, отвечать, объяснять) позволяет большинство из них идентифицировать как РА.
Находим также существенным представленное В.Н. Гольдиным разграничение речевых действий и речевых поступков: «Имена же речевых поступков соотнесены с речевыми событиями опосредованно, на основе оценочных отношений, и субъектом оценки выступает некий наблюдатель, определяющий характер поступка прежде всего с внешней стороны, то есть со стороны обстоятельств, ситуаций, в которые погружено оцениваемое им речевое действие, но, конечно, с учетом допускаемых этим речевых действием (его внутренней структурой) прагматических интерпретаций» [Гольдин, 1997, 32—33]. Исходя из этого, оценивающие, характеризующие РА, как-то: жалоба, угроза, похвала, оскорбление, упрек и т. д. — могут быть интерпретированы не как речевые события, а как речевые поступки, также существующие в определенных микро- или макроситуациях.
Итак, человек (говорящий/слушающий, продуцирующий/воспринимающий речь) опирается на схемы знаний о мире (фреймы, сценарии), которые позволяют ему ориентироваться в ситуации. Это позволяет говорить о том, что успешное осуществление РА зависит от правильности оценки ситуации в широком смысле или того, что Т.А. ван Дейк называет «прагматическим контекстом»: человек постоянно вычленяет для себя те черты ситуации, которые представляются ему наиболее значимыми, следит за переходом одной ситуации в другую и делает выводы. Поэтому, для того чтобы понять не только значение (референцию) высказывания, но и его прагматические цели (интенции), участники общения должны правильно актуализировать особенности коммуникативной ситуации.
В художественном произведении автор конструирует ситуационные модели, в которые и помещает своих персонажей, однако читатель (зритель), как правило, погружаясь в текст, воспринимает персонажей автономно от автора. Таким образом, можем говорить о том, что персонажи, становясь полноправными участниками коммуникации, порождая или воспринимая текст, сами строят определенные модели коммуникативных ситуаций.
Ср.: коммуникативные модели ситуации Лариосика и Турбиных сразу при появлении его в их доме. Наличие общего компонента этой ситуации (события «встреча») при отсутствии общей микропресуппозиции (понятие микропресуппозиции будет рассмотрено нами в компоненте «выбор» модели порождения РА) и актуализации коммуникантами различных компонентов этой ситуации порождает непонимание и создает комический эффект [Аспекты речевой конфликтологии, 1996]. Для Лариосика основной актуализированный компонент этой ситуации — «его ждут» (характерные для такой ситуации РА приветствия — «Вот я и приехал») и идентификация всех Турбиных («Здравствуйте, глубокоуважаемая Елена Васильевна, я вас сразу узнал по карточкам /.../ А равно также и Алексею Васильевичу»; «Здравствуйте, Николай Васильевич, я так много о вас слышал»), для Турбиных — «появление незнакомого человека» («Позвольте узнать, с кем я имею честь говорить?» и др.), который претендует быть узнанным («Как с кем? Вы меня не знаете?»).
Коммуникативная деятельность представляет собой процесс решения коммуникативной задачи (в том числе и опосредующей, перцептивной), т. е. процесс порождения и восприятия речи, как правило, целенаправленный, мотивированный, избирательный и ситуативно обусловленный.
Итак, ситуация диктует речевое поведение участников коммуникативного акта, а потому ни конкретный РА, ни дискурс не может быть интерпретирован без нее.
«Психической реакцией» человека на ситуацию и одновременно побудительной причиной, поводом к какому-нибудь действию, в том числе и речевому, служит мотив. Трактовка механизма мотивации как исходного в речемыслительном процессе традиционна для отечественных исследований (Выготский, 1996; Леонтьев, Рябова, 1970; Лурия, 1975; Зимняя, 1985), тогда как в зарубежных моделях порождения речи этот этап опускается и исходным становится, как правило, коммуникативное намерение говорящего. «В живой драме речевого мышления движение идет... от мотива, порождающего какую-то мысль, к оформлению самой мысли, к опосредованию ее во внутреннем слове, затем — в значениях внешних слов и, наконец, в словах» [Выготский, 1996, 359]. Итак, в начале каждого коммуникативного действия стоит «коммуникативный мотив», который Майер вместе с «направленностью содержания» объединяет в «коммуникативный замысел», хотя очевидно, что мотив и содержание речи могут быть различны, к примеру, когда мотивом становится дезинформация или искажение истины, а также в косвенных речевых актах [цит. по Михель, 1980, 288].
Ср., например, содержание и замысел следующих косвенных РА:
1. Скептическая реакция на восторженное желание Николки броситься в бой, содержащая оценку определенного положения дел и одновременно перспективу:
Мышлаевский. Ты ждешь не дождешься, чтобы тебя Петлюра по затылку трахнул?
2. Максимальный уровень косвенности, по В.В. Дементьеву, — во флирте [Дементьев, 1997, 34—44]. Поддержание флирта (постоянная ситуация флирта, «ухаживания») и есть основной мотив во взаимоотношениях Елены и Шервинского.
Шервинский. Деньги существуют на то, чтобы их тратить, как сказал Карл Маркс /.../
3. Реакция на согласие Елены развестись с Тальбергом и выйти замуж и оценка этого события:
Шервинский. Ты победил, Галилеянин!
Интерпретируя РА как способ достижения человеком определенной цели, т. е. целенаправленное речевое действие, совершаемое в соответствии с правилами речевого поведения, принятыми в данном обществе, теория речевых актов дополнила традиционную модель коммуникативной ситуации (1—4), в основе которой лежит общая модель ситуации (см. схему ситуации), новыми компонентами (5—6):
| 1 — говорящий | 5 — цель РА |
| 2 — слушающий | 6 — результат РА |
| 3 — высказывание | |
| 4 — обстоятельства |
Если «мотив человеческих поступков и психических состояний может быть заключен как в прошлом, так и в будущем», то «цель относится к плану будущего» [Арутюнова, 1999, 46]. Именно цель делает РА иллокутивным актом (целенаправленным действием), т. е. включает его в коммуникацию, так как цель всякого РА состоит в вызывании перлокутивного эффекта (воздействии на сознание или поведение адресата), который не всегда проявляется в непосредственной вербальной реакции. Цель программирует сам РА и потенциальное воздействие на адресата.
В зависимости от главной, первостепенной цели коммуникативной деятельности интенция РА может быть нацелена на общение для сообщения/получения информации (информативная речь) или общение ради общения (фатическая речь), т. е. на первый план выходит либо информация (пример 1), либо контакт (пример 2).
Пример 1
Требование объяснений и возмущение остаются без вербальной ответной реакции (изменилась ситуация: Тальберга уже не ждут, и Елена дала согласие на брак с Шервинским, что делает невозможным «отчет», «оправдание» перед Тальбергом); запрос информации и частичное удовлетворение запроса:
Тальберг. Что все это значит, прошу объяснить. Что за шутки! Где Алексей?
Елена. Алексея убили.
Тальберг. Не может быть... Когда?
Елена. Два месяца тому назад, через два дня после вашего отъезда.
Пример 2
Ситуация, связанная с предстоящим браком Елены и Шервинского, порождает различные реакции у участников данной ситуации, что определяется их мотивами, целями и намерениями. Так, для Мышлаевского это желание выразить собственное отношение к происходящему (одобрение согласия, данного Еленой на брак с Шервинским) через оценку (оценивает собственные шансы и шансы Лариосика, шуткой подбадривая последнего, поздравляет Елену и дает собственно оценку Елены и ее действий):
Мышлаевский. Брось, Ларион, куда нам с суконным рылом в калашный ряд. Лена, ясная, позволь я тебя обниму и поцелую.
Мышлаевский. Лена, ясная... Ну, а ты молодец! Ведь такая женщина. По-английски говорит, на фортепиано играет. И в то же время самоварчик может поставить. Я сам бы на тебе, Лена, с удовольствием женился.
Итак, если мотив — подоплека, порождающая цели и интенции, то сама интенция — это своего рода замысел по осуществлению определенной цели, один из возможных путей ее достижения. РА должен быть согласован с интенциональным состоянием говорящего. Именно интенция, являясь воплощением мотива, имеет первостепенное значение в понимании коммуникативного процесса. Намерение, желание вступить в контакт, трактуемое как коммуникативный импульс, является элементарной, коммуникативно самодостаточной единицей. Такое понимание интенции нашло отражение в теории речевых актов: в основе классификаций РА лежит понятие иллокутивной силы, представляющей собой «комплекс признаков, который характеризует предназначенное для распознавания коммуникативное намерение говорящего» [Федосюк, 1997, 102—121], а следовательно, большинство классификаций РА — интенциональные.
Несмотря на то, что интенция говорящего оказывается направлена прежде всего на его собственное ожидание (Т.Г. Винокур, ссылаясь на Р. Якобсона, называет говорящего «первым приемным пунктом собственных коммуникативных усилий» [Винокур, 1993, 92]), одной из основных проблем является проблема понимания интенции говорящего слушающим. «Существует неопределенность между пониманием самого сообщения и пониманием того, почему данное высказывание было произведено. Когда мы рассматриваем РА как действие, нас должен интересовать именно этот вопрос» [Фоллесдаль, 1986, 144].
Замысел (интенция, намерение говорящего) определяет предмет речи (тему) и его границы, обуславливает выбор РА, исходя из ситуации общения, состава участников, темы, определяет выбор речевой тактики и речевого поведения, установку говорящего (прямые/косвенные РА, намеки, иносказания и т. п.). За осознанием коммуникативного намерения следует планирование собственно РА, связанное с отбором, структурированием информации, тем, что И.А. Зимняя называет механизмом внутреннего оформления высказывания (операции отбора, сравнения, составления, комбинирования и т. д.) [Зимняя, 1985].
Остановимся несколько подробнее на выборе как этапе, непосредственно предшествующем порождению РА. С выбором речевой тактики и речевого поведения связан вопрос об успешности/неуспешности коммуникации (коммуникативной удаче/неудаче). В.В. Красных дает понятие успешной коммуникации как коммуникации адекватной, «при которой достигается более или менее полное, но обязательно достаточное, с точки зрения коммуникантов, взаимопонимание», и выделяет две разновидности неуспешной коммуникации: коммуникативный сбой как недостаточно адекватная коммуникация и коммуникативный провал — неадекватная коммуникация [Красных, 1998, 169]. Таким образом, успешность/неуспешность коммуникации зависит от всех участников данной коммуникативной ситуации: «идеальная коммуникация», по мысли Ю.А. Шрейдера, возникает при согласовании содержания, вкладываемого говорящим, и извлекаемой адресатом информации, что возможно при наличии общих элементов поля значений («фокальных точек»), связанных с «конкретной коммуникативной ситуацией» [Шрейдер, 1980, 33—34]. Условием успешной коммуникации является наличие общей макро- и микропресуппозиции коммуникантов (общего фонда знаний), актуализирующейся в процессе общения. Макропресуппозиция связана с общей когнитивной базой коммуникантов (знаниями и представлениями определенного национально-лингво-культурного сообщества), а микропресуппозиция — с общим фондом знаний коммуникантов о конкретной ситуации общения [Красных, 1998, 172—178].
Для нашего исследования актуальным представляется понятие микропресуппозиции, так как мы исходим из общности когнитивной базы коммуникантов (все персонажи, участники событий, разворачивающихся в доме Турбиных, относятся к одному национально-лингво-культурному сообществу, что и позволяет им, в частности, вычленять одинаковые значимые компоненты ситуации). Микропресуппозиция присутствует в любой ситуации общения, включает в себя знание конситуации, контекста и понимание речи (при вербальной коммуникации), т. е. является величиной переменной — изменяется в соответствии с реальной ситуацией общения, а следовательно, входит в компонент «выбор» модели порождения РА и, соответственно, участвует в восприятии (интерпретации) РА. Помимо этого, все условия успешности конкретного РА уже присутствуют в нем самом в качестве имплицитных компонентов, которые могут быть извлечены слушающим при помощи определенных мыслительных операций (к примеру, извлечение дополнительной информации с учетом контекста, фоновых и прагматических знаний о речевых стратегиях говорящего, о речевом этикете, о предшествующей ситуации и т. п.), актуализации общих знаний о мире и т. п.
Выбор коммуникативной стратегии говорящего определяется типом ситуации общения. В зависимости от отношений между коммуникантами выделяются следующие типы ситуаций общения:
— диадное, интимно-личное общение;
— межличностное общение двух и более людей в малых группах и сообществах, где каждый знает каждого;
— деловое общение в малых группах;
— общение в относительно больших группах, объединенных общей задачей, целью;
— массовое общение — множественные контакты на улицах, в транспорте и т. п.
Более подробно остановимся на первых двух, т. к. именно они составляют основу пьесы.
Под интимно-личным общением понимается взаимодействие двух человек, как правило, близких или хорошо знакомых друг с другом (приятелей, мужа и жены, влюбленных и т. п.). Для такого общения главной ценностью является сам контакт и те эмоциональные переживания, которые с ним связаны — сопереживание, ощущение взаимопонимания, поддержки, сходства и близости с другим, а потому чаще всего трудно выделить какую-либо его рациональную цель. Для более глубинного, личностного общения в ситуациях диадного интимного общения и в ситуациях с высоким эмоциональным напряжением требуется так называется эмпатическое общение, предполагающее установку на «волну» собеседника, уход от оценочных стереотипов и т. п. В данном случае интерес представляет сравнение того, как Елена общается с Тальбергом (до известия о «командировке») и с Шервинским.
Елена. Слава богу! Где же ты пропадал? Я так волновалась!
Елена. Ну, иди, иди скорее, грейся. Сейчас чай будем пить.
и
Елена. Ой, Шервинский, армейский комплимент.
Елена. Ну, побрякушки адъютантские, смазлив, как херувим. И больше ничего. И голос.
Елена. Лжешь ты! Никогда я с любой не целовалась. Лгун с аксельбантами!
Межличностное общение, как правило, также не преследует деловых, утилитарных целей, так как основной его смысл состоит в установлении и поддержании контакта, чувства «мы», что не противоречит и другим его целям — обмену информацией, самоутверждению, попытке повлиять на собеседника, получению «эмоциональной разрядки». В данном случае человек исполняет определенную роль — друга, приятеля, врага, обожателя, соперника, подопечного и т. п. — в межличностном общении и строит свое поведение на основе тех взаимных ожиданий, которые обусловлены определенной пресуппозицией (знаниями о собеседнике, установившимися отношениями, «предысторией» взаимодействия).
Для каждого типа общения, выделяемого в зависимости от отношений между коммуникантами, существует система правил и запретов на использование определенных форм поведения, способов обращения, предназначенная для определения «коммуникативного статуса» партнеров.
Каждый человек играет множество ролей, каждой из которых соответствует определенный коммуникативный статус. Так, Шервинский — это любовник (ухажер) для Елены, друг семьи, адъютант гетмана, певец и т. д. В зависимости от ситуации меняется его коммуникативный статус, а следовательно, и его коммуникативная стратегия. В отношениях начальника и подчиненного коммуникативный статус партнеров строго определен: Шервинский — начальник для лакея (Акт второй Картина первая) и подчиненный для гетмана:
Ср.:
Лакей. Не могу знать.
Лакей. Никак нет...
Лакей. Я же докладываю...
Лакей. Слушаю Разрешите доложить, господин адъютант.
Шервинский. Осмелюсь спросить — кто?
Шервинский. Не могу знать. Никто не прибыл.
Шервинский. Осмелюсь доложить вашей светлости...
Чем больше признаков, дифференцирующих коммуникативный статус партнеров — пол, возраст, общественное положение, родственные связи, национальная принадлежность, степень знакомства и др., — не совпадают, тем, как правило, выше этикетность ситуации и обязательность соблюдения правил и норм. Усвоенные эталоны и нормы выступают для человека основой построения собственного поведения в ситуациях общения, а набор правил зависит от характера самой ситуации, от целей и задач партнеров.
Так, по мере того, как Ларион становится «своим» в доме Турбиных, он переходит на ты с Николкой, Мышлаевским, называет их по имени, без отчества (Лариосик. Никол, когда речь идет об Елене Васильевне... / Лариосик. Николашка, Николашка, что ты, погоди! / Лариосик. Какое ты имеешь право делать мне замечания... / Лариосик. Позволь тебе сказать, что это одно и то же... и т. д.), сохраняя при этом уважительную форму обращения к Елене — она женщина, хозяйка и кроме того, после смерти Алексея — старшая в доме. Выбор коммуникативной стратегии зависит от коммуникативного статуса партнеров, от намерений и индивидуальных особенностей говорящего. Например, сложные аналитические, архаичные формы обращений Лариосика ко всем Турбиным представляются неуместными в ситуации непринужденного семейного общения: они отражают намерение говорящего — понравиться Турбиным, быть максимально вежливым, учтивым — и его индивидуальные особенности, эмоциональное состояние, а потому соотносимы не столько с ситуацией общения, сколько с другими его высказываниями (о «гавани с кремовыми шторами», о «невозвратных днях детства в Житомире» и т. д.).
Таким образом, особо значимым представляется правильный выбор тональности и установление (соотношение) коммуникативных статусов партнеров. Говорящий каждый раз, заговорив, вынужден выбирать среди типов РА, стилей и жанров, дозировать информацию и т. д. РА является воплощением коммуникативной стратегии говорящего и результатом воздействия контекста, который навязывает говорящему тот или иной коммуникативный выбор. «Коммуникативная стратегия говорящего состоит в выборе коммуникативных намерений и распределении квантов информации по коммуникативным составляющим» [Янко, 1999, 28—55].
В бытовых разговорах, ориентируясь только на речевые приемы высказываний, невозможно определить роль коммуникативного лидера: лидирующий может обходиться краткой репликой (просьба, приказ и т. п.), тогда как его речевой партнер реагирует более развернуто; напротив, развернутая реплика лидера ситуации (предложение, объяснение и т. п.) часто вызывает однословную или невербальную реакцию. Это позволяет говорить о том, что развернутая реплика в бытовом разговоре носит ситуативную или индивидуальную обусловленность [Ильенко, 1996, 12—22].
Исходя из этого, при анализе конкретных РА должны быть учтены следующие основные компоненты модели порождения РА:
— контекстная информация: информация об участниках коммуникации, их целях и типе ситуации, определяющая содержание, стиль и форму речевого поведения коммуникантов;
— тема и выбор необходимой и релевантной для данного контекста информации (к вопросу о недостаточной и избыточной информации);
— установление последовательности появляемой информации в зависимости от замысла говорящего, типа текста и пресуппозиции коммуникантов;
— информация о типе РА и его коммуникативных целях, дающая образы исходного и искомого состояния, направленные на преобразование сознания адресата.
Анализ прагматического контекста (исходный контекст коммуникации неизбежно меняется при совершении РА) приводит к тому, что участники коммуникации, как правило, «находятся в состоянии определенного «ожидания» по отношению к возможным последующим речевым актам» [Дейк, 1989, 20]. Это обусловлено тем, что РА — часть фрейма (сценария), носящего, как правило, конвенциональный характер. Речь идет прежде всего о типизированных («ритуализированных») последовательностях РА, где отдельный РА имеет свою функцию — интенциональную.
Коммуниканты, таким образом, в процессе общения не только порождают отдельный РА, но и рассматривают его как пролог к последующим РА, более или менее осознанно прогнозируя их возможные варианты. Речь в данном случае идет даже не о конкретном наполнении РА, а скорее о возможном его интенциональном характере: просьба — отказ, согласие, возражение, запрос дополнительной информации и т. п. Представляется, что правильный анализ прагматического контекста сводит количество таких возможных вариантов к минимуму:
Елена. Чему же вы радуетесь? Можно подумать, что вы сами большевик! (Елена, выражая таким образом свое отношение к только что рассказанному Шервинским и иронизируя над его внешним видом, не ждет в ответ каких бы то ни было политических речей и т. д., в противном случае это нарушило бы избранную ими стратегию поведения относительно друг друга).
Шервинский. Я сочувствующий, а пальтишко это я у дворника напрокат взял. Беспартийное пальтишко.
Елена. Сию минуту извольте снять эту гадость. (Елена хорошо знала что Шервинский, приходящий в «великолепнейшей черкеске», не мог сделать исключения и в этот раз, а потому приказ «снять эту гадость» не мог встретить возражения с его стороны: и он знал, что это на самом деле «гадость» и только ждал момента, чтобы предстать перед Еленой во всей красе).
Шервинский. Слушаю-с! (Снимает пальто, шляпу, калоши, очки, остается в ослепительном фрачном костюме.) Вот, поздравьте, только что с дебюта. Пел и принят.
Говорящий, чтобы быть понятым и получить адекватную реакцию со стороны адресата, должен учитывать так называемый фактор адресата (опыт, внимание, заинтересованность, ожидания слушающего, общность пресуппозиции со слушающим и т. д.), т. е., заговорив, иметь в своем сознании образ адресата [Арутюнова, 1988]. Адресат, в свою очередь, воспринимая РА, пытается его интерпретировать на основе своих знаний о мире, говорящем, наличной ситуации дискурса; конечной целью коммуникативных усилий адресата становится понимание иллокутивной силы РА, прагматической установки говорящего и порождение адекватной реакции. Восприятие — это, в определенном смысле, только первая ступень процесса понимания, связанная с чувственным отражением действительности, обнаружением, различением и усвоением явлений внешнего мира, далее происходит осмысление воспринятого и отражение действительности в представлениях, суждениях, понятиях, опирающееся на запас хранящихся в сознании впечатлений и опыта. Таким образом, понимание есть продукт взаимодействия восприятия, мышления и памяти. Описание понимания как некой последовательности процессов находим и у Т.А. ван Дейка: «Прагматическое понимание представляет собой последовательность процессов, содержанием которых является приписывание высказываниям участниками коммуникации особых конвенциональных сущностей — иллокутивных сил» [Дейк, 1989, 14—15].
В первую очередь человек видит и слышит то, что хочет увидеть и услышать, на что его нацеливают мотивы, ситуация, опыт, личностные ориентиры и пр. Этим обусловлено то, что все современные теории восприятия исходят из активности воспринимающего субъекта и целенаправленности процесса восприятия. «Восприятие не является пассивным копированием воздействия извне; это живой, творческий процесс познания, интенциональный (т. е. направленный на решение каких-то задач)» [Залевская, 1999, 238]. Особенности смыслового восприятия изучаются в рамках теории речевой деятельности (в отечественных исследованиях процессы восприятия и понимания строятся на концепциях Л.С. Выготского, А.Р. Лурии, И.А. Зимней), что, на наш взгляд, является еще одним условием в пользу объединения теории РА и речевой деятельности на современном этапе изучения динамического аспекта речи.
Л.С. Выготский, говоря о соотношении мысли и слова, вскрывает важнейшие условия понимания: «Действительное и полное понимание чужой мысли становится возможным только тогда, когда мы вскрываем ее действенную аффективно-волевую подоплеку /.../ При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточным понимание только одних слов, но не мысли собеседника. Но и понимание мысли собеседника без понимания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание» [Выготский, 1996, 357—358]. Другое замечание Л.С. Выготского о спонтанности, незапланированности устной речи, казалось бы, противоречит тем условиям, о которых говорилось выше, однако, полагаем, что это не так. «Быстрота темпа устной речи не является моментом, благоприятствующим протеканию речевой деятельности в порядке сложного волевого действия, т. е. с обдумыванием, борьбой мотивов, выбором и пр., наоборот, быстрота темпа речи, скорее, предполагает протекание ее в порядке простого волевого действия, и притом с привычными элементами» [Выготский, 1996, 340—341]. Речь, очевидно, идет о речевом автоматизме, притом автоматизме и в области понимания. Можем предположить, что такого рода автоматизму способствуют общность апперцепционной базы коммуникантов (общая макро- и микропресуппозиция), единое (типичное, фреймовое) ситуационное пространство, ожидаемость, прогнозируемость определенных речевых действий в рамках общих стратегий планирования и понимания и т. д. По-видимому, нарушение данных условий приведет к значительному «замедлению» коммуникативного процесса, потребует дополнительного осмысления (поиска узнаваемых, или сходных с ними, моделей, новых точек отсчета и т. д.). Но даже наблюдаемый автоматизм не может полностью редуцировать процесс порождения /восприятия (понимания) речи: функционально организовывается и редуцируется информация, полученная в ходе коммуникативного взаимодействия (о психологических процессах понимания РА и прагматического контекста см в [Дейк, 1989, 37—40]).
Становясь субъектами единой коммуникативной ситуации, определяемой прежде всего рядом экстралингвистических факторов, коммуниканты имеют свои мотивы, цели и намерения, которые оказываются каким-то образом соотносимыми с мотивами, целями и намерениями партнера по коммуникации (иначе коммуникативное взаимодействие не состоится). Таким образом, представляется возможным говорить о взаимодействии прагматических установок в процессе коммуникации. Коммуникативная ситуация рассматривается нами в определенном смысле как константная единица (некий «абсолют»), обеспечивающая переменность ситуации прагматической (индивидуальной для каждого участника коммуникации); в свою очередь, переменность ситуации прагматической (переход одной в другую) будет поддерживать «абсолютность» ситуации коммуникативной. Говоря в дальнейшем о ситуации дискурсивной, будем иметь в виду актуализированную коммуникативную ситуацию, определяемую синхронностью процесса восприятия и порождения РА.
Но вернемся к процессу восприятия (понимания) РА. Воспринимая РА как результат (продукт) речевого действия, как правило, прогнозируемого, ожидаемого, адресат приступает к его интерпретации на основе собственных знаний о мире, «оценивает» выбор говорящего. Полагаем, что в основе этой «оценки» лежит сопоставление с потенциальным собственным выбором: у каждого есть определенный диапазон выбора, ограниченный рамками ситуации, необходимостью ориентироваться на адресата и индивидуальными характеристиками говорящего (социальным статусом, полом, возрастом, уровнем языковой компетенции и др.). Далее, очевидно, следует самый ответственный этап восприятия (понимания) — анализ прагматической установки (компонента) РА (мотива, цели, намерения говорящего), анализ, в основе которого — синтез. Прагматический компонент РА (прагмема) в процессе понимания обычно не расчленяется на составляющие: адресат не идет вслед за говорящим от мотива к намерению, а ограничивается «зачем-интерпретацией», имеющей двунаправленный характер: зачем → (ему, мне).
Значительное искажение прагматического компонента в процессе понимания, на наш взгляд, приведет к неадекватной реакции и «расщеплению» ситуации (когда каждый говорит о своем), тогда как адекватная интерпретация прагматического компонента будет способствовать изменению прагматической ситуации (переходу одной в другую).
Итак, «несмотря на все различия между восприятием и порождением текста, нетрудно увидеть их глубокую органичную связь. Воспринимающие опираются на те же речевые механизмы, что и продуцирующий, и общность этих механизмов позволяет рассматривать порождение и восприятие как две стороны динамики текста» [Норман, 1998, 43].
А.А. Леонтьев писал о моделировании процесса восприятия через процессы порождения: «В основе восприятия речи лежат процессы, по крайней мере, частичного моделирования процессов ее порождения» [Леонтьев, 1960, 264]. А кроме того, необходимо помнить, что в процессе порождения/восприятия речи и конкретного РА постоянно присутствует оппозиция «Я — Другой» («свое — чужое»), что дает возможность схематически отобразить модель порождения/восприятия РА таким образом:
где компоненты с указывают на процесс интерпретации адресатом данного РА, представляющий собой изменившуюся (обновленную) ситуацию (Ситуация'1), а компоненты с «2» — на процесс порождения ответного РА. Данная модель отражает опосредованную связь РА 1 и РА 2 через интерпретацию РА'1; Ситуация 1 (через Ситуацию'1) переходит в Ситуацию 2 и т. д. Зеркальность процесса восприятия — кажущаяся, хотя бы уже потому, что на прагматическую установку адресанта (в процессе интерпретации) накладывается прагматическая установка адресата. Следует говорить в особых случаях об актуализации определенных компонентов цепочки восприятия, наиболее существенных для данного интерпретирующего РА в данной ситуации общения. Но и тогда слушающий, как правило, фокусирует свое внимание на одном или нескольких компонентах, реже — анализирует весь ход мысли говорящего от ситуации до выбора (например, принимая какое-то ответственное решение или при попытке проанализировать отношения, сложившиеся с говорящим). Этот процесс, очевидно, не связан с непосредственной реакцией и может отстоять по времени от восприятия конкретного РА.
При этом следует отметить, что чем более информативна ситуация в целом, тем большие изменения она претерпевает с каждой новой порцией информации, тогда как для фатической ситуации при условии, что коммуниканты настроены на сотрудничество, как правило, эти изменения менее существенны. В фатическом общении получение новой информации, имплицитно или эксплицитно выраженной, может привести к изменению отношений между коммуникантами, нарушению принципа сотрудничества и, в свою очередь, — к изменению ситуации (информативность фатики).
Проследим, какие изменения претерпевает с каждой новой порцией информации макроситуация прощания Тальберга перед отъездом в Берлин, рассмотрев несколько частных ситуаций — встречу, разговор, прощание с Алексеем:
— информация о немцах, гетмане и Петлюре;
— о командировке в Берлин;
— о сроке командировки.
Алексей (выходя). Да, да... А, здравствуй Володя.
Тальберг. Здравствуй, Алеша.
Алексей. Что за суета?
Тальберг. Видишь ли, я должен сообщить тебе важную новость. Сегодня положение гетмана стало весьма серьезным.
Алексей. Как?
Тальберг. Серьезно, и весьма.
Алексей. В чем дело?
Тальберг. Очень возможно, что немцы не окажут помощи и придется отбивать Петлюру своими стами.
Алексей. Неужели? Дело желтенькое... Спасибо, что сказал.
Тальберг. Теперь второе. Я сию минуту должен уехать в командировку.
Алексей. Куда, если не секрет?
Тальберг. В Берлин.
Алексей. Куда? В Берлин?
Тальберг. Да. Как я ни барахтался, выкрутиться не удалось. Такое безобразие.
Алексей. Надолго, смею спросить?
Тальберг. На два месяца.
Алексей. Ах, вот как.
Тальберг. Итак, позволь пожелать тебе всего хорошего. Берегите Елену. (Протягивает руку.) Что это значит?
Алексей (спрятав руку за спину). Это значит, что командировка ваша мне не нравится.
Тальберг. Полковник Турбин!
Алексей. Я вас слушаю, полковник Тальберг.
Алексей, зная общее положение дел, только что узнав от Тальберга о немцах и гетмане и зная самого Тальберга, безошибочно трактует «командировку» Тальберга как бегство, предательство — не подает руки («командировка ваша мне не нравится»).
Люди, принадлежащие к одной социальной среде, ощущают свое единство, одинаковость, поэтому имеют много сходного в «алгоритмах оценок». Кроме того, в каждой культуре, в каждом сообществе людей есть своего рода «кодекс» взаимных ожиданий, одобряемых «моделей» и правил поведения и общения. На основании этого и строит свое поведение Алексей, негативно оценивая поступок Тальберга, и его оценка совпадает с оценкой Елены и Николки, как, впрочем, и самого Тальберга (Тальберг. Лена. Мне сейчас нужно бежать.).
Изучение РА в процессе синхронного их порождения и восприятия (т. е. в дискурсе) позволяет говорить о том, что каждый конкретный РА обусловлен реальной (дискурсивной) ситуацией общения, в основе которой лежит определенное событие, свершившееся или ожидаемое. Ситуация порождает мотивы, цели и намерения говорящего, что, в свою очередь, определяет выбор коммуникативной стратегии и речевого поведения (тему, релевантность и последовательность подаваемой информации, стиль, установку, тип РА). От правильности данного выбора, сделанного с учетом оценки прагматического контекста, зависит успешность/неуспешность коммуникации. В процессе дискурса содержание общих знаний коммуникантов постоянно меняется, а потому представление говорящего о дискурсивной ситуации (его субъективная оценка этой ситуации) всегда предшествует каждому РА.
А кроме того, необходимо учитывать, что РА не существуют изолированно, а образуют определенные последовательности, в которых предшествующий РА в определенном смысле прогнозирует последующий, а потому принципиальным представляется изучение РА в составе более сложных структур — диалогических единств и речевых жанров.
Примечания
1. С 70-х гг. появление понятия коммуникативная деятельность значительно сузило понятие речевой деятельности; в некоторых работах под речевой деятельностью понимается деятельность, мотив которой связан с производством саз речи [Языкознание, 1998, 412].
2. «В устной речи высказывание по мере рождения и самым фактом рождения становится коммуникативным событием» [Гиндин, 1975, 62].
3. Обзор по анализу дискурса содержится в [Бисималиева, 1992, 78—85; Демьянков, 1995, 280—285; Дымарский, 1999, 33—44; Степанов, 1995, 36—46].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |