Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?
М.А. Булгаков
Достаточно погнать человека под выстрелами, и он превращается в мудрого волка; на смену очень слабому и в действительно трудных случаях ненужному уму вырастает мудрый звериный инстинкт.
М.А. Булгаков
Любовь Булгакова к Москве вдвойне удивительна, потому что за годы жизни в Москве писатель так и не приспособился к ее климату. Из дневника Елены Сергеевны за 1933 год, 12 декабря: «Днем попытались с Мишей выйти на лыжах. Прошли поперек пруда у Ново-Девичьего и вернулись — дикий ледяной ветер». 15 декабря: «Большой мороз. Но пошла, проводила М.А. в Театр...»
6 марта 1934 г. в письме В.В. Вересаеву Булгаков жаловался: «Господи! Хоть бы скорее весна. О, какая длинная, утомительная была эта зима... Устал, устал я».
Москва осталась для Булгакова северным городом с жестокими морозами и ледяными ветрами. И все же в великой и страшной «Белой гвардии» нет таких же трогательных описаний города, то есть Киева. Дома Турбиных — есть, а города и мест в городе — нет.
Не будь этого теплого отношения к Москве, роман получился бы другим.
Откуда же она, эта нежность к Москве урожденного киевлянина? Которому в Москве к тому же холодно?
Могу предложить только одно объяснение: Москва в раннем СССР оставалась самым русским городом, по крайней мере из крупных городов. Петербург — Петроград — Ленинград — космополитичный гигант, бывшая столица Российской империи, никогда не был близок Булгакову. И как очень русскому человеку, и как южанину. Климат Петербурга, его архитектура, особенности быта, стиль жизни петербургской интеллигенции не были ему близки.
Родной Киев... уже в годы Гражданской войны он оскалился явлением, которое образованные русские люди вполне обоснованно сравнивали с большевизмом: петлюровское движение. «Разгром германской армии дал возможность только что выпущенным из тюрьмы Петлюре и Винниченко призвать к жизни украинскую директорию, мало отличавшуюся от Совнаркома: в основе ее было то же мнимое счастье пролетариата; разница же была в мелочах: например, флаг вместо красного был у них желто-голубой; вместо большевицкой русской речи с еврейским акцентом слышалась украинская «мова», весьма мало понятная для самих ею пользовавшихся»1.
Русский имперский интеллигент, Булгаков относился к украинскому национализму с ничем не прикрытым отвращением. Напомню: в 1907 году русская Академия наук официально сообщила на запрос Императора, что украинского языка не существует. Что это — испорченный местный диалект русского языка, смешавшегося с татарским и польским.
Сам украинский язык казался Булгакову нелепым мужицким диалектом, не заслуживающим никакого уважения. Вспомним из «Белой гвардии» его байки про «китов» и «котов»: «Я позавчера спрашиваю этого каналью, доктора Курицького, он, извольте ли видеть, разучился говорить по-русски с ноября прошлого года. Был Курицкий, а стал Курицький... Так вот спрашиваю: как по-украински «кот»? Он отвечает «кит». Спрашиваю: «А как кит?» А он остановился, вытаращил глаза и молчит. И теперь не кланяется.
Николка с треском захохотал и сказал:
— Слова «кит» у них не может быть, потому что на Украине не водятся киты, а в России всего много. В Белом море киты есть...»2
Позже, 1930-е, русская интеллигенция развлекалась байками в духе: как по-украински стул? Пиджопник Как будет по-украински «поехал автомобиль к фотографии»: Попер самопер до мордописни. А как должна звучать по-украински ария Ленского из «Евгения Онегина»? А вот так: «Чи гепнусь я, дрючком пробертый, чи мимо прошпандорыть вин».
В общем, русские интеллигенты развлекались, резвились как только могли, и Булгаков резвился вместе с ними.
Но в годы Гражданской войны выяснилось: эти дикие украинские мужики еще и готовы воевать. Можно сколько угодно презрительно фыркать на войско Петлюры: «Были эти люди одеты в передних шеренгах в синие одинакие жупаны добротного германского сукна, были тоньше лицами, подвижнее, умело несли винтовки — галичане. А в задних рядах шли одетые в длинные до пят больничные халаты, подпоясанные желтыми сыромятными ремнями. И на головах у всех колыхались германские разлапанные шлемы поверх папах. Кованые боты уминали снег»3.
Но фыркай не фыркай, а это войско существует. «Несчитанной силой шли серые обшарпанные полки сечевых стрельцов. Шли курени гайдамаков, пеших, курень за куренем, и, высоко танцуя в просветах батальонов, ехали в седлах бравые полковые, куренные и ротные командиры. Удалые марши, победные, ревущие, выли золотом в цветной реке».
Владимир Николаевич Воейков очень верно определил петлюровцев как «родственников» большевиков: они тоже были социалистами. Только не интернациональными, а национальными.
Национал-социалисты Петлюры, в отличие от еще более близких им немецких нациков, не «баловались» расовой теорией, но это не делало их симпатичнее. Так же точно, как коммунисты, они хотели разрушить существующий мир и на его обломках построить свою утопию: украинский социализм. Они ненавидели угнетателей, в которых видели иноземных захватчиков: москалей и поляков. Они были маниакальными антисемитами.
«В ночь со второго на третье февраля у входа на Цепной мост через Днепр человека в разорванном и черном пальто с лицом синим и красным в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ним рядом и бил его шомполом по голове. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный уже не вскрикивал, а только ухал. Тяжко и хлестко впивался шомпол в разодранное в клочья пальто, и каждому удару отвечало сипло:
— Ух... а...
— А, жидовская морда! — исступленно кричал пан куренной. — К штабелям его, на расстрел! Я тебе покажу, як по темным углам ховаться. Я т-тебе покажу! Что ты робив за штабелем? Шпион!..»4
А тут еще мало Петлюры, войско которого драпает, оставляя в снегу труп еврея. Тут расцвело политическое многоцветье украинских анархистов, коммунистов, невероятнейших помесей между ними, всевозможных «батьков» и «атаманов». Самыми большими из них были банды (или армии? Уже не поймешь) Нестора Махно, Котовского, Зеленого, Никифора Григорьева. Все «батьки» были раз в сто страшнее и преступнее Петлюры.
Так, Никифор Григорьев — царский офицер, в ноябре 1917-го объявил себя сторонником Центральной рады. Побывал у Скоропадского, а вскоре сделался офицером Петлюры. В марте 1919 года Григорьев переходит на сторону коммунистов вместе со своим отрядом: до 5 тысяч штыков и сабель.
В Красной Армии был он командиром бригады, а затем дивизии. Но чаще называл себя «пан атаман партизан Херсонщины и Таврии». Прообраз «пана атамана Грициана Таврического», он же Грицко, из «Свадьбы в Малиновке».
9 мая 1919 года Григорьев отказался подчиняться командованию красных. В мае 1919 года коммунисты призывали добровольцев — отражать нашествие бандита Григорьева. В фотовитринах выставлялись жуткие фотографии стариков с выколотыми глазами, женщин с отрезанными грудями, груды отсеченных голов. Особенно потрясала фотография изнасилованных девушек, которых штыками и ударами прикладов сбрасывают в пруд топить.
По сравнению с Григорьевым, Махно, «батькой Ангелом» и прочим отребьем даже Троцкий выглядел если не «своим», то своего рода естественным союзником. Врагом наших врагов.
На фоне Махно и «батьки Ангела» даже большевики могли показаться «лучше»: по крайней мере, они были русскими.
В годы Гражданской войны родная Украина обернулась для русского интеллигента каким-то безысходным кошмаром отторжения и ненависти. Русские интеллигенты стали тем же, чем частенько оказывались в истории евреи, — ненавистным, презираемым «национальным меньшинством».
А что? Язык, внешность, поведение русского интеллигента сразу обличало в нем чужака в этой громадной сельской Украине, где «было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой».
Где «в этих же городишках народные учителя, фельдшера, однодворцы, украинские семинаристы, волею судеб ставшие прапорщиками, здоровенные сыны пчеловодов, штабс-капитаны с украинскими фамилиями... все говорят на украинском языке, все любят Украину волшебную, воображаемую, без панов, без офицеров-москалей, — и тысячи бывших пленных украинцев, вернувшихся из Галиции»5.
А украинский мальчик доходчиво объясняет Николке, отчего это в городе стреляют:
«— С офицерами расправляются. Так им и надо. Их восемьсот человек на весь Город, а они дурака валяли. Пришел Петлюра, а у него миллион войска»6.
Да и во время советской власти русской интеллигенции было глубоко антипатично существование вообще всякой украинской автономии, придание государственного статуса украинскому языку, преподавание на украинском и изучение его в школах. Я хорошо помню этих украинских по месту рождения русских интеллигентов, которые и в 1960—1970-е вовсе не смирились с любой «украинизацией».
Такие, как Владимир Иванович Вернадский и его сын Георгий Владимирович, были редкими исключениями: они признавали существование украинского народа и украинский язык. Владимир Иванович в 1917 году создавал Украинскую академию наук, а Георгий говорил, что является русским и украинцем одновременно, говорил на обоих языках. Но это именно что исключения.
Тем более в 1930-е годы проходила «Коренизация местных кадров». Проводилась она на удивление уродливо — даже на фоне чаще всего бездарных затей коммунистов. Везде и всюду на начальственные посты ставили украинцев, независимо от их деловых и личных качеств.
Вероятно, Киев стал для Булгакова некой «потерянной родиной». Москва оказывалась ближе и роднее.
Вот только был этот город разительно не похож на современный. Не похож решительно ни в чем.
Примечания
1. Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего Дворцового Коменданта Государя Императора Николая II В.Н. Воейкова. — М.: Родник, 1994. — С. 370.
2. Булгаков М.А. Белая гвардия. — М.: Правда, 1989.
3. Булгаков М.А. Белая гвардия. — М.: Правда, 1989.
4. Булгаков М.А. Белая гвардия. — М.: Правда, 1989.
5. Булгаков М.А. Белая гвардия. — М.: Правда, 1989.
6. Там же.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |