Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе... «Взвейтесь!» да «развейтесь!»... А вы загляните к нему внутрь — что он там думает... вы ахнете!
М.А Булгаков
Булгаков и уважаемые коллеги
Естественно, Михаил Афанасьевич «идеологически не вписывался». Советское государство естественнейшим образом не принимало его творчества. Но больше всего страдал он не от запретов и идеологических ограничений, а от травли так называемых писателей. Так сказать, собратьев по цеху.
Не будем снимать ответа с государства «победившего пролетариата»... Это ведь было обезумевшее идеологическое государство, стремившееся вколотить в марксистскую утопию не только Россию и народы бывшей Российской империи, но и весь мир.
С самого начала Гражданская война в Российской империи мыслилась коммунистами как часть и как начало мировой революции. Изначально коммунисты ждали, что народные массы проникнутся их идеологией и начнут воевать за «вековечную мечту всего человечества». Народные массы проникаться бредом Карла Маркса не стали.
Не дождавшимся энтузиазма масс коммунистам «пришлось» создавать могучую и страшную государственную машину. Все материальные и человеческие ресурсы Советской республики — Совдепии были без остатка подчинены этой цели: победить в Гражданской войне 1917—1922 годов, а по возможности устроить и мировую революцию.
Конституция Советской России от 10 июля 1918 г. — временная конституция, до Земшарной республики. Главной целью государства провозглашалось «полное подавление буржуазии, уничтожение эксплуатации человека человеком и водворение социализма, при котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти».
Возникший после Гражданской войны СССР тоже был создан как временный военный лагерь на пути к Земшарной республике Советов.
Конституция СССР 1924 года начиналась «Декларацией об образовании СССР» и задавала ему цель — превратиться в Земшарную республику Советов. Ведь «со времени образования советских республик государства мира раскололись на два лагеря: лагерь капитализма и лагерь социализма. Там, в лагере капитализма, национальная вражда и неравенство, колониальное рабство и шовинизм, национальное угнетение и погромы, империалистические зверства и войны. Здесь, в лагере социализма, взаимное доверие и мир, национальная свобода и равенство, мирное сожительство и братское сотрудничество народов»1.
Правящая в СССР ВКП(б) считалась «всего лишь» секцией III Интернационала. Одна из партий и не более.
Коминтерн — это даже не государство в государстве. Это — надгосударство. Решения правительства СССР не были обязательны для Коминтерна. Директивы Коминтерна были совершенно обязательны для правительства СССР.
На Втором конгрессе Коминтерна 19 июля — 7 августа 1920 года Троцкий скажет весьма определенно: «Гражданская война во всем мире поставлена в порядок дня. Знаменем ее является советская власть»2.
Поставив такие цели, государство просто обязано было давить таких, как Булгаков.
Еще оно было просто вынуждено поддерживать носителей и агентов своей идеологии, в том числе совершенно бездарных, но «идейно правильных» писателей.
На первый взгляд, невероятно, но факт: коммунистическая идея оставила очень мало талантливых произведений. Русская литература 1920—1930-х годов — это А.С. Грин, К.Г. Паустовский, А.Р. Беляев, В.А. Обручев, А.Н. Толстой, А.М. Горький и М.А. Шолохов. Это А.П. Платонов, Е.И. Замятин, А.А. Ахматова, Д.И. Хармс, С.Н. Сергеев-Ценский, Заболоцкий, И.А. Ефремов, Клюев... Впрочем, называть имена можно долго.
Но какое отношение имеют все они к «пролетарской литературе»? Даже вполне «идейные» А.С. Новиков-Прибой, И.И. Бабель или Ю.М. Тынянов?
Но ведь вовсе не они поднимались на щит прессой, получали премии, печатались миллионными тиражами. Властям нужна была другая литература — более прямолинейная, «политически правильная».
Такая «литература» появилась. Кто помнит сейчас Серафимовича, Фадеева, Островского, Фурманова, даже Федина? Если помнят, то скорее как явление политической истории страны, а не истории литературы как таковой. Но они были. Именно их считали знаменем литературы.
До сих пор не дана объективная оценка такому зловещему явлению, как Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Выросла она в конечном счете из Пролеткульта (Пролетарские культурно-просветительные организации). Сия массовая культурно-просветительская и литературно-художественная организация при Наркомате просвещения действовала с 1917 по 1932 год. Цель — создание особой пролетарской культуры и, соответственно, пролетарской литературы.
РАПП считала себя «частью пролетарского авангарда, проникнутой его диалектически материалистическим мировоззрением» и провозглашала принцип подчинения литературы целям классовой борьбы.
В РАПП состояло более 4 тысяч членов.
Что, все такие идейные? Или все же сказывалось другое: участие в РАПП весьма помогало продвижению писателя, публикации его произведений?
Творения пролетарских писателей и в школы внедряли! Как свидетельствует писатель, чье детство пришлось как раз на 1920-е: «Да, нынешним школьникам, одолеваемым в школе учителями, а дома родителями, есть чему позавидовать. По «русскому языку» — по литературе — мы проходили, например, только Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» и «Поэзию рабочего удара» Алексея Гастева. («Мы растем из железа...» — единственное, что я запомнил.) Все остальное — Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, Чехов — считалось тогда буржуазным и дворянским. Дома, правда, меня пытались приобщить к этой порочной литературе (тетка по профессии библиотекарь, по натуре — просветительница), но без особого успеха»3.
К 1930 г. все остальные литературные группировки были практически разгромлены. РАПП оказалась тем раком, который на безрыбье тоже рыба.
Своей резолюцией от 4 мая 1931 года РАПП призывала всех пролетарских писателей «заняться художественным показом героев пятилетки» и доложить об исполнении этого призыва-распоряжения в течение двух недель.
Многие деятели РАПП вошли и в созданный в 1934 году Союз писателей, но там они не были уже господствующей прослойкой.
Впрочем, и «внедрение метода соцреализма» Союзом писателей — тоже не сахар... Кто читал «Бруски» Ф.И. Панферова, «Энергию» Ф.В. Гладкова, «Время, вперед!» В.П. Катаева, «Гидроцентраль» М.С. Шагинян?
Мои слова могут показаться некой выспренне-назидательной фразой, но вот факт: далеко не всякое честно, искренне написанное литературное произведение остается в веках. Но чтобы остаться в веках, литературное произведение должно быть написано честно. Никакие оправдания и самооправдания не помогут. Никакие призывы ко времени, общественной пользе, государственной необходимости. Не веришь в то, что пишешь? Не пиши. А если даже написал, издали миллионным тиражом и восхвалили — книга все равно нежизнеспособна. Исключений не бывает. Не надейся.
Едва ли не самая сильная «советская» книга 1920—1930-х годов — роман «Двенадцать стульев», вышедший в 1928-м. Второй роман дилогии, «Золотой теленок», появился на прилавках в 1933-м.
Эту дилогию тоже ругали на все корки. И Остап Бендер «слишком симпатичный», Васисуалий Лоханкин — карикатура на русского интеллигента. И вообще «нельзя же так»... В 1949 году вообще были запрещены все произведения Иехиела-Лейбы Арьевича Файнзильберга, он же Илья Арнольдович Ильф (1897—1937) и Евгения Петровича Катаева, он же Евгений Петров (1902—1942).
Система отвергла их, хотя они были очень идейными, очень советскими людьми. Катаев-Петров погиб на фронте.
Они были субъективно честны. Вот так, сатирически, видели они современный им СССР; Ильф еще ввел в своих «Записных книжках» дожившее до наших дней определение СССР — «Край непуганых идиотов».
Писатель в СССР сталкивался в первую очередь не с государством, а с полчищем прикормленных властью бездарностей из РАПП и Союза писателей.
А поддерживала сие полчище советских бесов такая же по духу и по качеству часть партийной «элиты». Одним из активнейших гонителей Булгакова был Кароль Собельсон (1885—1939), ставший в России Карлом Бернгардовичем Радеком.
Виктор Ефимович Зигберман, принявший псевдоним Ардов (1900—1976), вспоминает: «Помню, как в антракте Карл Радек — член этой комиссии — говорил кому-то из своих друзей, делая неправильные ударения почти во всяком слове — так говорят по-русски уроженцы Галиции:
— Я считаю, что цензура права!»4
Карл Собельсон действительно родился в городе Львове и до конца своей нечистой жизни говорил по-русски с сильным акцентом.
Этот... э-э-э-э... Этот человек был одним из самых буйных деятелей Коминтерна, активнейшим образом раздувал революцию в Германии и в Польше, но, конечно же, ни одного восстания организовать не сумел.
В годы обучения в Краковском университете был пойман на кражах часов и штанов у других студентов, за что получил созвучную фамилии кличку «Крадек» — по-польски «вор». Кличка была широко известна, ее частенько вспоминали. Порой выступавшие на партийных сборищах делали вид, что путали фамилию и кличку. Тем более, помимо всего прочего, Крадек славился феерическим воровством и такой же феерической развратностью.
Что тут сказать? Каковы исполнители, таковы и их покровители.
Пролетарские писатели травили абсолютно всех, кто и был, по сути, русской литературой 1920-х. Даже идейнейших Ильфа с Петровым, даже жреца «новой поэзии» Маяковского. Тем более их жертвой просто обречен был стать Булгаков.
На первый взгляд, ну чего они прицепились к Булгакову? Строили бы себе свой ненаглядный коммунизм. Если они «исторически правы», так история всех и рассудит.
Но Булгаков, во-первых, становился укором для политических проституток.
Действительно: «Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим»5.
Во-вторых, любое талантливое слово подчеркивало убожество их самих — именно как литераторов.
Начиная с 1922 года, в советской прессе проходит интенсивная и крайне злобная критика творчества М.А. Булгакова. По его собственным подсчетам, за 10 лет появилось 298 ругательных рецензий и только 3 благожелательные6.
Среди критиков неизменно оказывались самые влиятельные литераторы, более всех прикормленные властью, и чиновники от литературы.
Писатели тоже спорили... М.А. Волошину «Белая гвардия» казалась не менее значимой, чем «Война и мир» или произведения Достоевского. Он звал Михаила Афанасьевича в Коктебель, а 5 июля 1926 года подарил ему акварель с дарственной надписью: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу российской усобицы, с глубокой любовью...»
А В.В. Вересову книга не понравилась. В апреле 1925-го он написал Волошину: «Белая гвардия», по-моему, вещь довольно рядовая, но юмористические его вещи — перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь «Собачье сердце», и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски... Ангарский мне передал, что Ваше к нему письмо Булгаков взял к себе и списал его»7.
Но это — обычные профессиональные разборки. Из «коммунистически идейных» «Белую гвардию» произведением «выдающегося литературного качества» назвал Александр Константинович Воронский (1884—1937).
Заслуженный коммунистический мракобес, член РСДРП с 1904-го, участник Пражской конференции 1912 года оставался субъективно честным человеком. Ни на собственную литературную гениальность, ни на руководство литературным процессом не претендовал.
А официальная пресса сразу же после постановки «Дней Турбиных» во МХАТе 5 октября 1926 года разразилась статьями с такими заголовками: «Дни, которые потрясли театральную общественность», «Суд над «Днями Турбиных», «Против булгаковщины. Белая гвардия сквозь розовые очки», «Фальшивый вексель гр. Булгакова», «Неудачная инсценировка», «Досадный пустяк», «Долой «Белую гвардию»8.
11 ноября 1926 года при огромном стечении народа в московском Доме печати прошел «Суд над «Белой гвардией». Высказывания были в том же духе.
Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский (1875—1933) соизволил произнести: «Ему (Булгакову) нравятся сомнительные остроты, которыми обмениваются собутыльники, атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля...»9
Один из руководителей Главреперткома, Александр Робертович Орлинский, 9 октября 1926 г. в «Правде» написал статью «Гражданская война на сцене МХАТа». Он требовал «дать отпор булгаковщине».
Позже он же выступил в «Рабочей газете» со статьей «Против булгаковщины: «Белая гвардия» сквозь розовые очки»: «Белая гвардия» — это политическая демонстрация, в которой Булгаков перемигивается с остатками белогвардейщины»10.
Другой член Главреперткома, Ричард Витольдович Пикель (1896—1936), писал откровенный политический донос: «Имя Булгакова было синонимом неприкрытого сменовеховства, устряловщины и мелкобуржуазной политической реакции на театре и одновременно знаменем и целой программой для ретроградных и консервативных группировок...»11
Корреспондент «Комсомольской правды» по вопросам литературы и искусства Илья Израилевич Бачелис (1902—1951) сообщал, что МХАТ делает «попытку протащить булгаковскую апологию белогвардейщины в советский театр, на советскую сцену, показать эту написанную посредственным богомазом икону белогвардейских великомучеников советскому зрителю»12.
Племянник Якова Свердлова и глава РАПП, Леопольд Леонидович Авербах (1903—1937), безобразно отругал годящегося ему в папы Воронского, а Булгакова объявлял «чуждым элементом».
Потомок богатых одесских евреев Яков Ефимович Шапирштейн, принявший псевдоним Эльсберг (1901—1976), сообщал, что «Белая гвардия» — это контрреволюционный обывательский смешок».
Впрочем, этот подлый выблядок писал доносы на огромное количество людей. Репутация Эльсберга была настолько одиозна, что статья о нем в «Краткой литературной энциклопедии» опубликована с подписью «Г.П. Уткин».
«Умер он в полном одиночестве, на его похоронах не было ни одного родственника, и ни одна живая душа, насколько мне известно, не покусилась ни на его наследство, ни на крохотную квартирку на Кутузовском проспекте. Институт повел себя в этой истории более чем странно, потому что никто из начальства в ИМЛИ и пальцем не пошевелил, чтобы ценная библиотека Эльсберга осталась в собственности Академии наук и пополнила институтскую коллекцию»13.
Не обошел вниманием роман и пьесу так называемый «поэт» Владимир Маяковский (1893—1938): «Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть и пискнул. А дальше мы не дадим».
О Маяковском столь блистательно написал Борис Михайлович Носик14, что лучше него я сказать не способен.
Наперсник и друг-приятель Ягоды, Владимир Михайлович Киршон (1902—1938), более всего известен как автор стихотворения «Я спросил у ясеня». Песню положил на музыку Михаил Таривердиев, знаменитой ее сделал фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром». Это стихотворение заставляет буквально остолбенеть от изумления, потому что большую часть своей жизни Киршон помимо доносов писал пьесы и сценарии о борьбе рабочих и крестьян за новую счастливую жизнь, воспевал коллективизацию и «новый тип руководителя».
Один из ведущих и самых радикальных деятелей РАПП писал бредовые «революционные» песни: «Мы — фабричные ребята» и «Мировой пожар горит, буржуазия дрожит!». Ему принадлежат такие строки:
Эй, буржуй, вставай с постели,
Открывай пошире двери.
В гости мы к тебе придем
И все кости перебьем.
Травил он не только Булгакова, но и Алексея Толстого, Вениамина Каверина, Михаила Пришвина.
Погорел Киршон на тесной связи с Генрихом Ягодой: разделил его участь после его ареста и расстрела.
Удивительно, как подобная мразь ухитрилась написать «Я спросил у ясеня». Неисповедимы пути Твои, Господи.
Иосиф Симхович Каган вошел в историю как Осаф Семенович Литовский (1892—1971). В 1926 году он писал: «Произведения Булгакова, начиная от его откровенно контрреволюционной прозы и кончая «Мольером», занимают место не в художественной, а в политической истории нашей страны, как наиболее яркое и выразительное проявление внутренней эмиграции, хорошо известной под нарицательным именем «булгаковщины»15.
«Булгаковщина всех видов или полнокровная советская тематика — так станет вопрос перед МХТ сегодня, в день его тридцатилетней годовщины. От того, как театр решит этот вопрос, зависит — сумеет ли он стать равноправным участником в общей семье строителей новой культуры»16.
«В этом году мы имели одну постановку, представляющую собою злостный пасквиль на Октябрьскую революцию, целиком сыгравшую на руку враждебным нам силам: речь идет о «Багровом острове»17.
«За три с лишним года, прошедших со времени XVI съезда нашей партии, советская драматургия прошла путь, измеряемый десятилетиями. Для того чтобы понять значительность этого пути, достаточно вспомнить состояние нашего репертуара к концу 1929 года... Советская драматургия имела в своем пассиве такие пьесы, как... клеветнически изображающий Октябрьскую революцию «Багровый остров» Булгакова... До этого с воинственной декларацией выступило сменовеховство в «Днях Турбиных» и в «Беге» Булгакова»18.
Сразу после генеральных репетиций «Мольера» 5 и 9 февраля 1936 года О. Литовский тут же требует запретить пьесу, а не получается — пишет: «Самый материал пьесы настолько недостоверный, что все усилия мхатовцев создать спектакль социально страстный не могли увенчаться успехом... «Кровосмесительная» версия никем в пьесе не опровергается, придает ей сугубо мещанский характер... Булгакову нельзя отказать в драматургическом таланте и сценической опытности. Эта опытность не спасает автора от примитива...»
На первый взгляд, Иосиф Симхович очень последователен. Он не изменил своему знамени и много позже.
Но само слово «убеждения» мало применимы к врагам Булгакова. В 1958 году Каган-Литовский продолжал тявкать на писателя. Времена изменились, и великий борец за пролетарскую литературу Литовский писал убогие оправдания своей «предвзятости» к Булгакову19.
Еще более «душистая» личность: Александр Ильич Безыменский (1898—1973).
Страстный поклонник Троцкого, просил у него написать послесловие к книге его стихов «Как пахнет жизнь». Многопочтенный Лев Давидович согласился. Ведь «Безыменский — поэт, и притом свой, октябрьский, до последнего фибра».
О Булгакове «октябрьский до последнего фибра» писал: «Булгаков чем был, тем и останется: новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы».
Писал он и еще более знаменитые строки:
Расеюшка-Русь, повторяю я снова,
Чтоб слова такого не вымолвить век
Расеюшка-Русь, распроклятое слово
Трехполья, болот и мертвеющих рек...
Писал и панегирики Дзержинскому, с посвящением: «Посвящается площади ЧК»20.
В стихотворной же пьесе «Выстрел» имеется такой диалог:
Демидов:
И еще я помню брата...
Черноусый офицер
Горло рвал ему, ребята,
И глаза его запрятал
В длинноствольный револьвер21.
Братья! Будьте с ним знакомы,
Истязал он денщиков,
Бил рабочих в спину ломом
И устраивал погромы,
Воплощая мир врагов.
Забывать его не смейте!
В поле, дома22 и в бою
Если встретите — убейте,
И по полю прах развейте,
Правду вырвавши свою.
И сегодня в буднях жгучих
Пусть сверкнет наш грозный меч!
Братья! Пусть наш век могучий
Вас поучит и научит
Нашу ненависть беречь.Сорокин:
Руками задушу своими!
Скажи, кто был тот сукин сын?Все:
Скажи нам имя! Имя! Имя!..
Демидов выходит на авансцену. Большой барабан начинает бить слабо, все громче, громче.
Демидов:
Полковник... Алексей... Турбин...
Все:
Полковник...
Алексей...
Турбин...23
«Белая гвардия» печаталась в 1924—1925 годах, «Дни Турбиных» ставили в 1926-м, а «Выстрел» вышел в 1930 году. Перед нами — совершенно откровенная «полемика» с Булгаковым.
Насколько образ военного врача Алексея Турбина соответствует удару ломом в спину или организации погромов, пусть судит сам читатель.
Хорошо, что А. Безыменский, в отличие от большинства тех, с кем он начинал, дожил до 1970-х. Его продолжали хвалить24, награждали и продвигали, хотя большую часть поэтических произведений 1920—1930-х годов никогда не перепечатывали25.
Да и кто сейчас помнит творения Безыменского? Кто помнил его самого в 1960-е, когда триумфально выходила книга за книгой Булгакова?
Но он жил. Физически жил. Это радует. Подонкам вообще следует желать здоровья и долголетия. Если их не убили такие же, как они сами, на глазах негодяев обязательно восторжествует то, чему они отчаянно противились. Так им и надо.
Примечания
1. Основной закон (Конституция) Союза Советских Социалистических Республик Принят второй сессией ЦИК СССР первого созыва 6 июля 1923 года и в окончательной редакции II съездом Советов СССР 31 января 1924 года. — М., 1924.
2. Второй конгресс Коминтерна. — М., Партиздат, 1934. — С. 556.
3. Некрасов В.Н. В жизни и в письмах. — М.: Советский писатель, 1971.
4. Ардов В.М. Этюды к портретам. — М.: Советский писатель, 1983.
5. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. — М., 1989. — С. 77.
6. Громов Е. Сталин. Власть и искусство. — М.: Республика, 1998. — С. 100—130.
7. Волошин М.А. Избранное: Стихотворения. Воспоминания. Переписка.
8. Филатьев Э. «Тайна булгаковского «Мастера...». — М.: ЭФФЕКТ ФИЛЬМ, 2017.
9. Известия // 8 октября 1926 г.
10. Варламов А.Н. Михаил Булгаков. — М.: Молодая гвардия, 2008.
11. Пикел Р.В. Начало итогов // Советский театр. 1930. № 1.
12. Бачелис И.И. Бег назад должен быть приостановлен // Комсомольская правда. 1928. 23 октября.
13. Ковский В.Е. Уплывающие берега. — СПб.: Звезда, 2014. — С. 231, 236.
14. Носик Б.М. Прогулки по Парижу. Левый берег и острова. — М.: ОАО Издательство «Радуга», 2001.
15. Литовский О.С. Так и было. — М., 1958. — С. 205.
16. Литовский О.С. Тридцать лет Художественного театра» // Комсомольская правда. 1928. 27 октября.
17. Литовский О.С. На переломе» // Известия. 1929. 20 июня.
18. Литовский О.С. Советская драматургия к Всесоюзному съезду писателей // Театр и драматургия. 1934. № 6.
19. Литовский О.С. Глазами современника. — М.: Советский писатель, 1963.
20. Безымянский А.И. Феликс. — Л.: Прибой, 1927.
21. Не очень понятное место. «Черноусый офицер» что, вырвал у брата глаза и засунул в ствол? Или что имеется в виду?
22. Еще одно не очень понятное место. Где именно предполагается убивать Алексея Турбина? У него дома? Или пригласить его к себе и там убить? Или просто Безыменский такой великий поэт, что вставил слово «дома» для размера, без особого смысла?
23. Безымянский А.И. Выстрел. — М.; Л.: Госиздат, 1930. — С. 50.
24. Большая советская энциклопедия. Вып. 2. Т. 4. М., Госпредприятие «БСЭ», 1950. Статья «Безыменский».
25. Безымянский А.И. Городок. — М.: Советский писатель, 1925.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |