При советской власти спален не полагается.
М.А. Булгаков
Где реально жили москвичи?
В 1882 году площадь Москвы составила 79 км² при населении 753 тысячи человек и плотности населения в 9540 человек на км².
В 1897 году на 107,4 км² обитало 1038,6 тысячи человек при плотности населения 9670 человек на км².
В 1912 году эти цифры, соответственно, 176,6 км², 1617,7 тысячи населения и 9160 человек на км².
В 1917 году плотность городского населения становится немного меньше за счет роста площади города — 233,9 км², 1854,4 тысячи человек и 7928 человек на км².
Площадь города не росла до 1926 года, и 2025 тысяч москвичей скучивались по 8663 человека на км².
В 1939-м на 326,2 км² обитали уже 4137 тысяч человек. Плотность населения достигла цифры 12682 человека на км². А в пределах Садового кольца — 100 тысяч человек на км².
Такая сверхвысокая плотность населения сохранялась до конца 1930-х годов. Причина простая — новое население вливалось в старый контур города, строительство жилья в котором велось по старым принципам.
А ведь Москва — город, в котором много парков, бульваров и садов. Город, в котором и до гениального расширения территории Москвы в 2,4 раза одним росчерком пера, в 2014 году, находились леса, болота и заливные луга.
В 1934 году Лосиный Остров включен в 50-километровый «зеленый пояс» вокруг Москвы. Сегодня общая площадь этого национального парка составляет 116,215 км², из которых 96,04 км² (83% территории) занимает лес. Остальную часть занимают водоемы — 1,69 км² (2%) и болото — 5,74 км² (5%), находящиеся в основном за пределами Москвы.
Но 30,77 км² леса, 27% всего лесного массива Лосиного Острова, находятся в черте города Москвы. Если Мытищинский, Лосинопогонный, Алексеевский и Щелковский лесопарки лежат в Московской области, то Яузский и Лосиноостровский — часть Москвы.
Парк ВДНХ и парк Сокольники, Воробьевы горы — на тогдашней окраине города, но ведь и они съедали часть жилого пространства.
Парк «Красная Пресня» разбит в 1932 году. «Эрмитаж» в самом центре города. Как и Нескучный сад, Патриаршие пруды, Чистые пруды, парк «Таганский». Много садов было в Москве.
Вывод простой: Москва в эпоху Булгакова была чудовищно тесным городом.
К тому же население Москвы распределено было крайне неравномерно. И по пространству Москвы, и по жилью разного качества.
На всех не хватит
Общепринятая позиция: когда «Воланд не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг», он смотрел с высоты Пашкова дома.
«Время же лачуг — это время между сносом Храма [Храма Христа Спасителя — А.Б.] и началом строительства сталинского «Дворца советов». Храм взорвали в декабре 1931 года. Добивали его еще полтора года. Строительство дворца начали в 1937 году. А вот в промежутке между этими двумя акциями на месте Храма и появилась «деревня Нахаловка» — самострой, домики, построенные безо всяких разрешений... Ее-то и видит Воланд1.
Эти рассуждения служат основой Кураеву для датировки времени действия романа: «четыре весенних дня с 1933 по 1937-й»2.
Не буду спорить — возможно, Воланд и правда стоит именно на крыше дома Пашкова. Но круглые башни есть в Москве не только у этого дома. Скопища лачуг возникали вовсе не только на месте разрушенного храма Христа Спасителя.
Они возникали повсеместно: в городе, где население с 1917 по 1935 г. выросло в 2—3 раза, а жилищный фонд почти не увеличился, попросту стало негде жить.
Первоначально коммунисты поступали очень просто: проводили уплотнения. Ленин очень откровенно описывал эту политику: «Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека. Наш отряд рабочей милиции состоит, допустим, из 15 человек: два матроса, два солдата, два сознательных рабочих (из которых пусть только один является членом нашей партии или сочувствующим ей), затем 1 интеллигент и 8 человек из трудящейся бедноты, непременно не менее 5 женщин, прислуги, чернорабочих и т. п. Отряд является в квартиру богатого, осматривает ее, находит 5 комнат на двоих мужчин и двух женщин. — «Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, вам обязательно потесниться. Ваш телефон будет служить на 10 семей. Это сэкономит часов 100 работы, беготни по лавчонкам и т. п. Затем в вашей семье двое незанятых полурабочих, способных выполнить легкий труд: гражданка 55 лет и гражданин 14 лет. Они будут дежурить ежедневно по 3 часа, чтобы наблюдать за правильным распределением продуктов для 10 семей и вести необходимые для этого записи. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст этого государственного приказа, а вы будете любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его»3.
Принимаются санитарные нормы жилой площади — 18 квадратных аршин на человека (9 м²). Вскоре приходится уменьшать санитарную норму до 5,8 м², взимая двойную плату с «излишков», но все равно не хватает. За каждой супружеской парой и каждыми двумя детьми до семи лет признавалась только одна комната. Если больше — можно было «уплотнять».
Реальный показатель средней жилой площади на человека в 1923 году в Москве составлял 6 м², в 1928 году — 5,9 м², к 1935 упал до 4,2 м².
С 1922 года вводится квартплата, причем «пролетариев» не выселяют из квартир — в том числе из захваченных ими квартир, даже за неуплату квартплаты. А для живущих на «нетрудовые доходы» ставки оплаты были в десятки раз выше, ограничения на их выселение почти отсутствовали.
Называя вещи своими именами, жителей страны разделяют на касты.
Но жилья все равно не хватало. Ведь ни от распределения того, что уже есть, ни от идеологических заклинаний жилья больше не становится, а население городов растет. Жилья и раньше было маловато. До революции в «коечно-каморочных» квартирах и подвалах Москвы проживало более 70% всего городского населения. На каждого такого жильца приходилось в среднем 1,5 м² жилой площади4.
Во время Гражданской войны уплотнять было несложно: население сокращалось. В июне 1919 года в Москве по «высшей» карточке работника на «особо тяжелой физической работе» полагалось 124 грамма хлеба, 12 грамм мяса и 2 грамма растительного масла. На «четвертую» категорию «иждивенцев» не выдавалось ничего. 9 декабря 1919 года Моссовет вынес специальное постановление об «удалении трупов из жилых помещений».
К 1920 году более 500 тыс. человек были переселены из каморок и подвалов в комфортные жилые помещения. С 1917 года по 1920-й процент рабочих, обитавших внутри Садового кольца, возрос с 5% населения до 40%. Далеко не все рабочие от этого в восторге: далеко ходить на работу, разрываются привычные связи.
А главное: жилья все равно катастрофически не хватает. Власти же больше озабочены мировой революцией, чем жилищным строительством.
Что-то делалось, разумеется. В 1922 году Московский совет израсходовал на новое жилищное строительство 2 млн руб., в 1923 году — 3 млн руб., в 1925 году — 15 млн руб. В последующие годы сумма вложений превысила 40 млн руб5.
Строились целые поселки: Усачевка, Дубровка, поселок Имени 1905 года, при заводе АМО и «Красном богатыре». Но это были рабочие поселки при предприятиях, приносивших огромные прибыли. Все равно капля в море.
Были, конечно, элитные дома для партийных работников и верхушки специалистов. Были не менее элитные поселки и дачи. Были сравнительно комфортные дома для верхушки рабочих, инженеров и управленцев. Но большая часть москвичей обитала в трех видах жилья: в частных домах, коммунальных квартирах и в бараках.
Мир деревянной застройки
На 1919 год в Москве из 28 тысяч домов в собственность государства перешло всего 4,5 тысячи. К началу нэпа политика жилищного передела была фактически свернута. С 1921 года начинается «новая жилищная политика». Жилая площадь в основной своей массе демуниципализирована: возвращена прежним хозяевам или передана новым.
Особенность Петербурга — огромный жилой фонд старой России. Там было больше коммуналок в больших каменных домах.
Особенность Москвы: большое количество частных домов даже в центре. Тем более быстрый рост города включал в него пригородные поселки с частными деревянными домами в 1—2 этажа.
Даже на месте современного Ленинского и Кутузовского проспектов кособочились предместья и деревеньки. В центре города Хамовническая набережная, Китай-город и Таганка представляли собой сонм ничем не примечательных, покосившихся строений с нижним каменным и верхним деревянным этажами и деревянными же сарайчиками, банями и уборными во дворах.
В 1920-е годы средняя этажность Москвы составляла 1,5—1,75 этажа, что на практике означало множество деревянных и полудеревянных домов.
Владеть своим домом было счастьем. Огромное количество людей снимали в лучшем случае комнату, и в комнате площадью 10—15 м² ютились всей семьей, порой немаленькой. Одинокие часто снимали угол или койку.
Климат мешал сдавать сараи, но чердаки и подвалы сдавались постоянно.
В частной одноэтажной застройке не было никаких удобств: водопровода, центрального отопления и канализации. Воду носили из колонок на улице или из колодца. Уборная — домик во дворе. Отопление — печкой с дровами.
В таких условиях еще в начале 1930-х жили до половины москвичей.
Что характерно, в «Мастере и Маргарите» не выведен ни один владелец собственного дома и ни один персонаж, снимающий комнату или койку в частном доме. Но из этого не следует, что таких домов не существовало.
Мир бараков
В Петербурге было мало бараков — там слишком велик был «старый фонд», в котором производились все новые «уплотнения». Москва и росла интенсивнее, и «старый фонд» в ней был поменьше.
Бараки стали дешевым аналогом коммунальных квартир, способом хоть как-то устроить людей, ютящихся на птичьих правах, в частном секторе. Особенно много бараков строили крупные предприятия. Для управленцев, инженеров и верхушки рабочих — жилье получше. Для основной массы работяг — бараки.
С начала 1930-х появились целые улицы бараков и целые «барачные кварталы». Мясокомбинат имени Микояна окружали сотни бараков, которые сносились и расселялись только в 1960-е годы.
Как правило, бараки делались двухэтажными: возводить одноэтажное здание было экономически нецелесообразно из-за высоких затрат на фундамент. Строить деревянные здания выше двух этажей по тем технологиям строительства было небезопасно.
Как правило, в здании был один вход, который располагался в центре фасада. Реже, при большой длине здания, входов могло быть два или даже три, чаще всего они располагались на равном удалении друг от друга.
Высота потолков могла колебаться от 2,5 до 3,5 метра, чаще всего — 2,7—3 метра.
Направо и налево от центрального входа располагались длинные коридоры, по коридорам шли двери комнат. Комнаты были небольшими — средняя площадь около 12—15 метров, в каждой комнате жила отдельная семья. Все комнаты имели печь для обогрева жилища, причем где-то печь топилась из комнаты, а где-то — из общего коридора, что делалось из соображений безопасности.
На каждом этаже барака была общая кухня, а если барак длинный, то и две, и три. В кухне стояли дровяные или угольные плиты, ряд раковин с холодной водой для умывания, приготовления еды и мытья посуды. Больше нигде в доме воды не было. Если для нескольких бараков делали общую кубовую, там можно было взять горячую воду.
Туалетов в помещениях не было. На улицах — одна или несколько деревянных уборных. Ни в какой холод уборные не обогревались.
Песня Высоцкого:
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная, —
ни разу не преувеличение.
Разумеется, ванных комнат тоже не было. «Баранники» мылись в общественных банях... Хорошо, если баня поблизости.
Качество постройки бараков почти всегда было ниже, чем частного жилья, но технология та же. Сейчас она почти утрачена, эта традиция деревянного городского зодчества. Моему другу в дачном поселке всерьез не советовали ремонтировать дом постройки 1940-х годов: сегодня не умеют так же нанести слой смеси глины с алебастром, крест-накрест наложить дранку и покрыть слоем штукатурки.
Но часто бараки были довольно холодными — печей не хватало для большого помещения.
Опять из Высоцкого:
Здесь зуб на зуб не попадал,
Не грела телогреечка...
Но, конечно, бараки были очень разными.
С современной точки зрения бараки — совершенно кошмарный тип жилища. Но ведь населяли их люди, только что пришедшие из деревни. В деревнях же в избах на человека приходилось от 1,5 до 2,5 м².
Да к тому же зимой в избы часто приводили и живность. Удобства? В деревнях мылись в банях, воду носили из колодцев, а уборные были не везде. Людмила Гурченко с большим юмором описывает, как ее, девочку из Харькова, отец привез в родную деревню, и там «красивая женщина повела меня в туалет — просто за дом в огород. Светит луна, звезды, отовсюду все видно. Я с мукой на лице сказала, что стесняюсь, что тут все видно.
— А на что смотреть? Что ты свои бельмы вылупила? Давай, шевелися чуковней [то есть быстрее. — А.Б.], — зло сказала красивая женщина»6.
То же самое и в стихотворении, которое приписывают Пушкину:
Птичка какает на ветке,
Баба ходит за овин.
Так позвольте вас поздравить
С днем ваших именин.
Да к тому же в городах были магазины, клубы, парикмахерские, школы, детские сады, почта, аптека, поликлиника... Чудеса, неведомые в деревнях 1920—1930-х годов.
В бараках жили привычно, — коллективно поддерживая друг друга. Как в деревне, «колхозом». Легко помогали друг другу в случае любой трудности или беды. Конечно, и контролировали поведение друг друга. Критиковать власти разумный человек не стал бы, даже запершись в своей комнате, — слышимость колоссальная, а ведь арест освобождал «квадратные метры», на которые вполне могли позариться соседи. Крамольников могло не пожелать заводское начальство. Увольнение — это безработица; изгнание из барака — бездомность.
Мир коммун и общежитий
В первые годы после Катаклизма среди прочих неотложных мероприятий коммунисты считали «обобществление быта». Чтобы все жили вместе, ели в общих столовых, стирались в общих прачечных, и вообще никто бы не имел ничего интимного и личного.
В Петербурге даже построили «Дом политкаторжан», на углу Петровской набережной и Троицкой площади. Первоначально в этом доме в квартирах даже не было кухонь. Зачем они? Все будут есть в общественной столовой. На первых этажах располагались эта самая столовая, зрительный зал, библиотека, клуб, солярий, медпункт, даже детский сад.
Этот удивительный дом без кухонь достроен в 1933 году. В начале и середине 1920-х почти ничего не строилось, но общинная жизнь в виде эдакого пчелиного роя всячески поощрялась.
Чаще всего коммуны образовывала молодежь, поддавшаяся пропаганде и объединенная учебой, работой на одном месте. На предприятиях и в учебных заведениях прямо создавались коммуны.
В Москве к концу 1921 г. насчитывалось 865 домов-коммун. В 1923 году в Москве в 1075 официально зарегистрированных коммунах проживало более 40% молодых рабочих.
Конечно, коммуны были в основном недолговечны: подрастая, коммунары самым контрреволюционным образом влюблялись и, несмотря на официальную пропаганду свального сожительства, заводили семьи.
Но общежития сохранялись как место обитания буквально сотен тысяч. Причем общежития 1920—1930-х сохраняли многие черты коммун и считались местами воспитания коллективизма.
В 1929—1930 году даже был построен экспериментальный студенческий дом-коммуна на 2 тысячи человек. В этом «доме — машине для жизни», заказанном для студентов-текстильщиков общежитии, находилось 1008 «кабин для сна» размером 2,7 на 2,3 м. Каждая кабина без окон — на двух человек.
Низкий санитарный корпус соединял главное здание с трехэтажным общественным корпусом. Здесь находились столовая, спортивный зал на 1000 человек, читальный зал на 150 мест с книгохранилищем, детские ясли, прачечные, медпункт, душевые, комнаты для кружков и кабины для индивидуальных занятий.
По замыслу проектировщиков, спальные кабины и нужны исключительно для сна. Проснувшись, студент должен был направляться в санитарный корпус. Конвейер — душевая, спортзал для зарядки, раздевалка. Одевшись, студент идет в столовую, потом в институт. Вечером все повторяется.
С самого начала «гениальная» идея «машины для жизни» нарушалась, а в 1968 году дом-коммуну реконструировали под самое обычное общежитие Института стали и сплавов.
В общежитиях же разного рода в 1930-е жили до 80% студентов. Их жилищные условия часто оказывались лучше, чем условия жизни рабочих. Студент-то оканчивал вуз и уходил в «большую жизнь», а вот пришедший из деревни парень рисковал и, став совсем взрослым, надолго остаться в общежитии.
«В общежитии Краснохолмской фабрики в Москве в мужской комнате на 60 кроватей — 80 человек, из них несколько жен рабочих с детьми. Некоторые кровати заняты семьями <...> На полу — окурки и плевки»7.
Для обитателей этого общежития комната в бараке была бы уже тихим счастьем.
К 1940 году около 40% населения Москвы проживало в частных домах, бараках и общежитиях. В 1952 году — 6% населения Москвы. За эти годы около 30% населения Москвы переселилось в коммунальные квартиры.
В «Мастере и Маргарите» нет ни одного не только описания — ни одного упоминания деревянного частного дома, кроме разве что владельца гусей в Лианозове. Ни одного описания общежития или барака. Все герои романа живут в каменных домах как минимум в два этажа, причем в домах старинной постройки.
Если и упоминаются домработницы, дворники, официанты и водители трамваев, то об их жилищных условиях не говорится и полслова. О вагоновожатой, отрезавшей голову Берлиозу, Булгаков не забывает сообщить, что она красавица. Но в каком бараке или в какой общаге она живет — не сообщает. Также неизвестно, откуда приходят на страницы романа Пантелей из буфетной, домработницы Хустова и Кванта в доме Драмлита (о домработнице Латунского известно только, что она — Дуся), и Наташа, и не названный по имени швейцар Массолита, и не названные по именам лихачи, и вскользь упомянутые водители грузовиков...
Все эти люди приходят из деревянных, порой довольно холодных домов с уборной на улице и туда же уходят.
Мир коммунальных квартир
Система «уплотнения» привела к тому, что почти все квартиры стали коммунальными — и в деревянных, и в каменных домах. Естественно, набитые, как сардины в банку, люди мало следили за состоянием жилья. В 1921 г. в Москве непригодными для проживания считались 37% домов8.
Вот как выглядел в 1922 г. существующий и ныне дом № 9 по Большой Дмитровке: «Системы водопровода, канализации и отопления разрушены. В квартирах отсутствуют водопроводные краны и батареи центрального отопления, сняты кухонные плиты. В большинстве квартир разобраны полы, всюду грязь и мусор»9.
Если власти рассчитывали создать «общий быт», их действия привели к прямо противоположному результату: как замечал Булгаков, «квартирный вопрос» «испортил» москвичей.
Склоки, свары, даже драки соседей по коммунальным квартирам сделались постоянной темой обсуждения в советских газетах, фельетонов и карикатур. Подавались более или менее остроумные советы, как всем помириться и полюбить друг друга. Не обсуждалось только то, что, если люди вынуждены обитать на узком пространстве, они же инстинктивно начинают ненавидеть друг друга.
Сам Булгаков прошел все круги квартирно-коммунального ада. Он-то знал, о чем говорит. Вот дневниковая запись от 29 октября 1923 года. Писатель уверяет, что в квартире никогда не бывает теплее 12 градусов, и вот «сегодня впервые затопили. Я весь вечер потратил на замазывание окон. Первая топка ознаменовалась тем, что знаменитая Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым. Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру».
Видимо, эта Аннушка из квартиры на Садовой и стала прототипом Аннушки из «Мастера и Маргариты».
В дневниках писателя есть и такой эпизод: соседская девчонка обгрызает по краям на кухне жарящиеся котлеты, стараясь сохранить их круглую форму, по периметру.
Уже упоминалась безобразная драка, спровоцированная Маргаритой в одной из ранних версий романа. Но и в последней версии подчеркивается: «Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире». И в ней описывается: «Из любопытства Маргарита заглянула в одно из них. Увидела кухню. Два примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками в руках и переругивались.
— Свет надо тушить за собой в уборной, вот что я вам скажу, Пелагея Петровна, — говорила та женщина, перед которой была кастрюля с какой-то снедью, от которой валил пар, — а то мы на выселение на вас подадим!
— Сами вы хороши, — отвечала другая.
— Обе вы хороши, — звучно сказала Маргарита, переваливаясь через подоконник в кухню. Обе ссорящиеся повернулись на голос и замерли с грязными ложками в руках. Маргарита осторожно протянула руку между ними, повернула краны в обоих примусах и потушила их. Женщины охнули и открыли рты. Но Маргарита уже соскучилась в кухне и вылетела в переулок».
Иван Бездомный ловит исчезнувшего консультанта. Полубезумный, он вламывается в коммунальную квартиру: «В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенной малюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, на стене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитый железом, а на полке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные ее уши свешивались вниз. За одной из дверей гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричал что-то стихами».
Коммунальные квартиры чаще всего такими и были: запущенными, грязными — по крайней мере, грязными были «места общего пользования» — прихожая и коридор.
Кухня не лучше: «В ней никого не оказалось, и на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухших примусов. Один лунный луч, просочившись сквозь пыльное, годами не вытираемое окно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела забытая икона, из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей».
Такова вот квартира на десять хозяев — по числу примусов.
Но квартирный вопрос испортил москвичей одновременно и дефицитом даже такого жилья. Притом что «Квартира в Москве? Это серьезно», — так думал не только комедийно выведенный дядюшка Берлиоза, Поплавский, но и сам Булгаков тоже.
Приехав в Москву, Булгаков писал матери в Киев 17 ноября 1921 г.: «Пишу это все еще с той целью, чтобы показать, в каких условиях мне приходится осуществлять свою idee-fixe. А заключается она в том, чтоб в три года восстановить норму — квартиру, одежду, пищу и книги. Удастся ли — увидим».
Спустя два года, 30 сентября 1923 г., он записал в дневнике: «Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один — отсутствие квартиры».
В романе «квартирный вопрос» показан весьма комедийно: «Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какою-то сверхъестественной быстротою, и с семи часов утра четверга к Босому начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь покойного. И в течение двух часов Никанор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки.
В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своей художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в карман пиджака, в квартире № 31, два обещания покончить жизнь самоубийством и одно признание в тайной беременности.
Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу.
Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение управления у ворот, но когда увидел он, что и там его подкарауливают, убежал и оттуда».
Чтобы меньше жалеть москвичей
Если читателю уже стало жалко москвичей, придется внести ясность: в Москве в сравнении с остальной Россией жили еще просторно, еще удобно и комфортно.
Обеспеченность москвичей жильем за вторую половину 1920-х гг. снизилась с 5,8 до 5,2 м² на человека10. В Ленинграде было просторнее, но к концу 1930-х стало так же, если не хуже.
А во всех провинциальных городах на человека приходилось 4,5 м² и меньше. В Иванове — 4,3 м² на человека, в Новосибирске — 4,1 м².
В 1936 году для провинциальных городов России установили санитарную норму в 6,3 м² минимальной жилой площади на человека11. Ее не меняли до послевоенного времени.
В стремительно растущих городах, на стройках века было еще печальнее. В Магнитогорске в 1931—1932 гг. на человека приходилось 2 м², к 1940 году — 4 м². Но и тогда три четверти жилья в городе составляли бараки и глинобитные дома12.
Город Бобрики, с 1935 года — Сталиногорск, стал не только советским, но крупным мировым центром химического производства.
В 1935 году в городе появился четырехэтажный дом со всеми удобствами. В 1935-м же — на Комсомольской улице появлялись многоэтажные дома с балконами, лоджиями, первыми магазинами, первым рестораном. Комнаты и квартиры в этих домах выделялись передовикам и новаторам производства. В их числе «почему-то» частенько оказывалось начальство разного уровня.
Но и в конце 1930-х основная жилая часть города состояла примерно из 600 бараков, 45 семейных общежитий, 26 деревянных домов, одной гостиницы и 14 каменных домов.
В строениях барачного типа находились магазины, столовые, мастерские, городские учреждения. Кинотеатр и больница тоже размещались в бараках.
Сравним?
Конечно, обеспеченность жильем во всем СССР того времени вызывает ужас у современного человека: и количество жилья, и его качество. Но чтобы справедливо разобраться в вопросе, необходимо учитывать, во-первых, представления о жилье изучаемой эпохи. Во-вторых, обеспеченность жильем данного общественного слоя — профессиональной группы, имущественного класса, сословия.
Если мы об эпохе... В 2006 г. у среднего россиянина, по данным Росстата, было 20,9 м² жилой площади. Естественно, россиянину XXI века обеспеченность жильем россиянина в 1930 году кажется очень низкой.
В то же время россиянину кажется, что европейцы и жители США обеспечены жильем намного лучше его самого: ведь на немца в том же 2006 году приходилось 36 м², на шведа — около 40 м², на американца — 60 м².
Не будем обсуждать сейчас качество жилья — в России оно чаще всего выше, чем в Европе. Главное же — если сравнить современную обеспеченность жильем стран Европы и «жилищный вопрос» в Германии и Швеции в 1930 году, мы увидим примерно такой же разрыв, как и в России.
Кстати — для очень многих британцев, немцев и шведов в 1930 году комната в бараке показалась бы совсем неплохим жильем. А комната в коммуналке, с ванной комнатой, водопроводом и канализацией — просто райской обителью. Не говоря ни о чем другом, до 1970-х годов 90% жилищ в Британии топилось углем и не имело ванных комнат. И, конечно, никакой горячей воды и газа. Мылись в тазиках.
Это мы о сравнении разных эпох.
Что же до обеспеченности жильем разных категорий людей... по мнению Ленина, людей в квартире должно было быть на одного меньше, чем комнат. Тогда, по его мнению, они не должны чувствовать себя «богачами»13.
Само введение именно такой нормы выдает Ленина с головой: он представитель верхушки интеллигенции. Той ее части, которая жила в квартирах по другой формуле: на одну или две комнаты больше, чем людей в семье. В квартире Булгаковых в Киеве комнат было больше, чем людей. Описанные Михаилом Афанасьевичем москвичи обеспечены жильем великолепно (даже по современным понятиям, а не только 1930-х). Мастер — один в двух комнатах. Маргарита с мужем — вдвоем в пяти. Степа Лиходеев и Берлиоз занимают по комнате в трехкомнатной квартире с большой кухней.
Отрицательные герои — официально признанные писатели — в доме Драмлита имеют примерно такие же большие квартиры.
Герои Булгакова очень хорошо обеспечены жильем на фоне основной массы людей намного более бедных, живущих несравненно теснее.
Примечания
1. Кураев АС. «Мастер и Маргарита»: за Христа или против? — М.: Проспект, 2016. — С. 63.
2. Там же.
3. Ленин В.И. «Удержат ли большевики государственную власть?» (впервые статья была опубликована в журнале «Просвещение» в 1917 году).
4. Мальков А.В. Жилище и жилищный вопрос. — М., 1919. — С. 8.
5. Коломин С.М. Пути решения жилищной проблемы // Городское хозяйство Москвы. 1970. № 4. — С. 12.
6. Гурченко Л.М. Мое взрослое детство. — М.: Молодая гвардия, 1982.
7. Андреевский Г.В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху: 1920—1930-е гг. — М., 2003. — С. 432.
8. Меерович М.И. Наказание жилищем. Жилищная политика в СССР как средство управления людьми. 1917—1939. — М.: РОССПЭН, 2008. — С. 131.
9. Андреевский Г.В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху: 1920—1930-е гг. — М., 2003. — С. 420.
10. Жилищно-коммунальная санитария в Москве. Сборник статей. — М., 1930. — С. 45—47.
11. Хлынина Т.П. Жизнь в эпоху перемен, или о том, как в 1920—1940-е гг. в советской России решался жилищный вопрос // Современные проблемы сервиса и туризма. 2013. № 3.
12. Жилище в России. Век XX: архитектура и социальная история. — М., 2001.
13. Меерович М.Г. Наказание жилищем: жилищная политика в СССР как средство управления людьми. — М.: РОССПЭН, 2008. — С. 16.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |