Иешуа Га-Ноцри

Если Понтий Пилат — главный герой романа Мастера, то Иешуа Га-Ноцри — его духовный центр, магнит, главная загадка. Ни один из писавших о романе не прошел мимо этого образа, но зато и самые ожесточенные споры велись именно по его поводу. И хотя Булгаков нигде не отождествляет своего героя с Иисусом Христом, подобное восприятие этого литературного героя не редкость.

Булгаков скорее даже настаивает на отсутствии прямых соответствий между ними, вводя детали, подчеркивающие отличия. Так, например, возрастом Христа традиционно считается 33 года, тогда как писатель говорит о «человеке лет двадцати семи».

Наиболее распространенное среди иудеев того времени имя Иешуа (фонетический перенос из арамейского языка) непривычно звучит для русского слуха, привычного к Иисусу, воспринятому через греческие переводы Евангелий. Имя Иешуа Га-Ноцри упоминается в Талмуде, «где он изображен как обманщик и колдун, казненный накануне Пасхи» (Г. Эльбаум).

Расходится с евангельской традицией, согласно которой Христос родился в Назарете или Вифлееме, и место рождения Иешуа — город Гамала, или, правильнее, Гамла. Жители этого древнего города-крепости отказывались признавать римскую власть и платить налоги и оказывали римским войскам яростное сопротивление. За это Гамла была стерта с лица земли в 67 г. н. э. и забыта на 1900 лет. Только в 1968 г. развалины города были обнаружены во время раскопок. Для Булгакова Гамла была городом, который прекратил свое существование через некоторое время после смерти Иисуса Христа. Этот скрытый мотив — исчезновение с лица земли города вследствие смерти праведника — в романе представлен в современном сюжете — в виде «гибели» Москвы после смерти Мастера и Маргариты.

При том, что евангелисты Лука и Матфей ведут родословную Христа от царя Давида, Иешуа Га-Ноцри сообщает Пилату: «Мне говорили, что мой отец был сириец...» (22). Булгаков подчеркивает тем самым «слабость» Иешуа — его сиротство, неизвестное происхождение и низкое социальное положение («подкидыш», «сын неизвестных родителей» — 310), опираясь в данном случае на апокрифические Евангелия или суждения ортодоксальных иудейских критиков христианства. В отличие от канонических Евангелий, где у Христа есть родители, братья и сестры, булгаковский герой на вопрос Пилата о родных отвечает: «Я один в мире» (22).

В канонических Евангелиях внешность Христа не уточняется (Ф. Фаррар ссылается на описание внешности Иисуса у Иоанна Дамаскина (VIII век), который упоминал его светлые, «несколько вьющиеся волосы») — внешность Иешуа обозначена не чертами лица, а следами побоев. Однако при всех разночтениях общехристианское звучание текста, несомненно, сохраняется и подкрепляется различными красноречивыми деталями (например, замечанием о том, что «в колоннаду стремительно влетела ласточка» (29), которая, как известно, является одним из воплощений Христа).

Авторская игра демонстрирует непроясненность, двойственность облика Иешуа, особенно в его связи со светом солнца. Иисус, умирающий и воскресающий Бог, сам есть солнечный свет. Иешуа в романе как будто тоже отмечен, выделен солнцем, однако уходит от него: «...луч солнца пробрался в колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа... тот сторонится солнца» (26). Но в переломный момент допроса, когда Пилат уже решил было спасти Иешуа и забрать его к себе в резиденцию, солнечный свет становится знаком перемены ситуации и предвестием несчастья: «Прокуратор поднял глаза на арестанта и увидел, что возле того столбом загорелась пыль» (30; Иешуа и на этот раз не внутри столба солнечного света, как было бы естественно для Бога, но рядом с ним).

Булгаков постоянно снижает образ Иешуа, намереваясь показать его как простого смертного, тем не менее он все равно предстает провидцем (предсказывая судьбу Иуды) и магом-целителем (он не только излечивает Пилата от мучающей прокуратора гемикрании, но и читает его мысли, диагностирует и исцеляет его чудесным образом, как бы проявляя свою причастность герметической медицине).

Согласно нравственным убеждениям бродячего философа, «злых людей на свете нет» и человека можно вернуть к его истинной и прекрасной природе Словом. Правота этой позиции подтверждена тем, что допрос обвиняемого резко меняет судьбу прокуратора и парадоксальным образом делает учеником Иешуа того, кто, казалось бы, менее всего, хотя бы из-за своего положения, мог им стать.

Сила нравственной философии Иешуа проявилась и в его влиянии на сборщика податей Левия Матвея, бросившего деньги на дорогу и последовавшего за учителем. Однако в любом случае, как справедливо пишет один из комментаторов романа, это трагический принцип, который не осуществляется в реальности, и распятие Иешуа (Христа), как и «распятие» Мастера в XX веке, — горькое тому свидетельство.

В натуралистически выписанной сцене казни Иешуа Булгаков, как обычно, точен в деталях (веревочные кольца, держащие руки на перекладине в трех местах; губка, пропитанная водой, перед смертью и т. д.) и, как обычно, отходит от евангельского изображения распятия Христа. Не совпадает продолжительность казни (на пятом часу героя романа закалывают копьем), расположение на кресте (вместо срединной позиции Христа у Булгакова на втором столбе повешен Дисмас), одеждой казненных, которая в Евангелии принадлежит палачам, романные палачи брезгуют, перед смертью Иешуа произносит совсем иные слова, нежели Иисус Христос, и выглядит настоящим разбойником.

Но чем более подробно изображает романист страдания Иешуа Га-Ноцри, тем более цельный образ верящего в добро человека запечатлевается в «Мастере и Маргарите». Иешуа «не винит за то, что у него отняли жизнь», но «в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость» (296). Эти слова, переданные Понтию Пилату начальником тайной стражи, отчего-то вызвали у некоторых исследователей сомнение и побудили их говорить о желании подчиненного обрести власть над прокуратором. Однако сопутствующие детали («Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда» — 296; «Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой» — 297), рассказанные все тем же Афранием, убеждают в подлинности всего происходившего на Лысой Горе, как в переводе с еврейского (Голгофа — череп) называет автор место казни Иешуа Га-Ноцри.

«Оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом ставший на дороге всадника с золотым копьем» (310), в следующем своем романном появлении — во сне Пилата — устанавливает ту зависимость, которая отныне определяет земную жизнь и посмертное существование пятого прокуратора Иудеи (аналогичную той, что постигла персонажа Евангелий, реального Понтия Пилата): «Мы теперь будем всегда вместе... Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут меня — сейчас же помянут и тебя!» (310).

Малопривлекательные черты Иешуа словно бы нанизываются автором на единый стержень: подкидыш, сын неизвестных родителей, оборванный, нищий, «человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом» (383), с хриплым (изменившимся во время казни) голосом. Но и в вещих снах персонажей романа он остается все тем же добрым человеком, уверяющим Пилата в том, что казни не было, и увлекающим своего тайного ученика по лунной дороге в свой локус — к Луне.