В новозаветной мифологии указание на сон Пилата отсутствует. Введение сна игемона в повествование — прием, использованный Булгаковым, чтобы указать на происходящие с героем метаморфозы. Сон прокуратора Иудеи, который он видит в полночь, в полнолуние, в пятницу, по всем приметам (Булгакову, без сомнения, известным) имеет тройной шанс стать вещим и таковым в конечном итоге оказывается.
Границы сна Понтия Пилата, как его начало, так и ужасное пробуждение («Он открыл глаза и первое, что вспомнил, это что казнь была» — 310) четко очерчены. В рамках этих границ и возникает иная реальность с совсем другим раскладом событий и возможностью преодоления «земного тяготения».
Сон игемона на деле — «великое ви́дение». Он свидетельствует об обретении Понтием Пилатом после встречи с Иешуа более высокого уровня духовности, который проявляется в возникновении у него «нового зрения» и выражается (сначала за пределами сна) в неясных предчувствиях о последствиях встречи с Иешуа и в мысли о «каком-то бессмертии».
Новые ощущения смутны и недоступны для осмысления. За ними следует видение Тиберия — знак зародившейся в герое двойственности: желание оправдать бродячего философа борется с обоснованным страхом последствий этого шага. Третьим звеном этого ряда — свидетельством нарождающейся новой природы героя — становится сон, где Пилат уже не «переживает» случившееся, а действует. Римскому наместнику после казни Иешуа снится не просто сон, а сон «вещий», сподобиться увидеть который в романном мире писателя может лишь герой, наделенный способностью выходить за рамки обыденного, «земного». Вещий характер сна подтвержден дальнейшей судьбой Пилата. Этот сон, с одной стороны, тесно связан с реальностью, навеян ею, с другой — он ее противоположность. Он таит в себе следы потаенных желаний, подавленных в действительности, в нем они исполняются: Пилат, одолеваемый тоской из-за казни невинного Иешуа, видит свою беседу с философом, избежавшим казни («казни не было»), хотя «обезображенное лицо» Иешуа свидетельствует об обратном.
Сон Понтия — «монтаж», сплав фактов и впечатлений дневного сознания и подавленных желаний. Сновидение обнаруживает совсем другое отношение к случившемуся — это «сценарий» желаемого. И поэтому «сюжет» сна устремляется к развязке событий, которая в реальности оказалась невозможна. Сон демонстрирует и те перемены, которые претерпевает прокуратор, ставший необычным «учеником» Иешуа: струсивший в жизни, не отстоявший «философа с его мирною проповедью» (38) и предавший его казни, Пилат во сне обретает новую меру всех вещей. В иной реальности, в пространстве сна он способен на иррациональные поступки, забывает о Тиберии и «согласен погубить» себя во имя спасения бродяги, «ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!» (310).
Реализация подавленного желания, возможность «переиграть» жизнь, прожить ее иначе делает его счастливым во сне. Реальность кажется кошмарным сном, а сон — счастливой действительностью: «Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно <...> рядом с ним шел бродячий философ <...> сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением <...> Казни не было! Не было! <...> жестокий прокуратор плакал и смеялся во сне» (310). Пробуждение прокуратора Иудеи тягостно, оно возвращает его к реальному течению событий.
В момент пробуждения, да и позже прокуратор не может интерпретировать сон как вещий, таящий сообщение о будущем, однако этот сон таков по сути, он насквозь символичен и передает будущее буквальным его воспроизведением. Прокуратору во сне дано увидеть собственную посмертную судьбу: ему суждено подниматься по лунной дороге с человеком в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Таковой в романе Булгакова и будет посмертная судьба прощенного Пилата, восходящего по лунному лучу вместе с Иешуа.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |