Композиция романа «Мастер и Маргарита» обусловлена решением писателя выстроить свое произведение как «текст в тексте» (Ю.М. Лотман), «роман в романе» или как «геральдическую конструкцию» (М.Б. Ямпольский). Это означает построение произведения из нескольких автономных частей, которые наделяются различными художественными кодами. Один «текст» рассказывал о событиях, происходящих в современной Булгакову Москве; другой, вставной («текст в тексте») — о событиях двухтысячелетней давности в Ершалаиме. Смысловое богатство романа во многом объясняется именно тем, что постоянное переключение из одной системы «осознания текста в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла» (Ю.М. Лотман).
Точно так же Булгаков выстраивал пьесы «Кабала святош», «Багровый остров», «Полоумный Журден». Прием «текст в тексте» присутствует в рассказе «Морфий» и в «Записках покойника». Но в «Мастере...» вставной роман несет значительно большую смысловую нагрузку, ибо является для обрамляющего повествования своего рода подтекстом, эхом и пространством переклички. Необходимость соединить вставной роман, написанный Мастером, героем романа обрамляющего, с основным повествованием продиктовала и принцип сегментации текста, и дальнейшие структурообразующие решения, к которым Булгаков приходил не сразу, в процессе работы над своим «закатным» произведением.
Разделение текста на роман, написанный Мастером, и обрамляющее повествование было принципиальным: речь шла о неизменно повторяющейся в истории расправе с мыслящими людьми, вся вина которых состояла в том, что мыслили они иначе, чем большинство, о присвоении людьми права отнимать у человека жизнь, запоздалости любого раскаяния и ответственности за каждый свой поступок.
Две сюжетные линии романа — московская и ершалаимская — выстраиваются как параллельные, не случайно исследователи выделяют пары, а также триады и даже тетрады героев (Б.В. Соколов). Перекидывая мост от Ершалаима первого века новой эры к отдаленной от него на две тысячи лет Москве, Булгаков с горечью видел, что зло измельчало, но умножилось: там, где в древней Иудее злодеями выступают крупные личности — Понтий Пилат, Афраний, Каифа — в современной Москве имя гонителям Мастера — легион. Теперь это не личности, а функции, часто без фамилий (редактор, секретарь и даже «ласковое мясистое лицо, бритое и упитанное» — 64), они взаимозаменяемы на любых должностях и могут ставить резолюции на документы, не имея головы на плечах. Тем не менее этот с виду смешной мир все так же служит злу и так же преследует праведников, устраивая им Голгофу Нового времени.
Но кроме Ершалаима и Москвы в романе Булгакова есть третий мир, прорывом в который завершается земная жизнь главных героев. Там действуют законы высшей справедливости, каждому воздается по его делам и чувствам и торжествует Слово, которое было в начале и пребудет всегда.
Та часть «Мастера и Маргариты», которую сегодня называют роман Мастера, или ершалаимский сюжет, обрела свой нынешний облик далеко не сразу: в ранних редакциях, где еще не было Мастера, аналог этого текста носил, по имени повествователя, название Евангелие от Воланда и входил в текст романа цельным сегментом. Затем, с незначительно видоизмененным названием (Евангелие Воланда), был разбит на две части, причем в обеих рассказчиком был Воланд.
Третья часть вставного романа намечена в Материалах к 6-й и 7-й редакциям, где глава 25-я озаглавлена вначале Как прокуратор пытался..., затем это название зачеркнуто и написано новое: Погребение. Любопытно, что следующей в разметке глав идет не 26-я, а 27-я глава, как если бы Булгаков сразу же осознал, что ввиду большого объема последнюю часть романа в романе придется разделить на две главы, как это и было сделано в последней редакции. Повествование в этих главах, как и в окончательном тексте, велось от лица Мастера, т. е. читатель узнавал их содержание из восстановленной Воландом рукописи. Оставив Сатану рассказчиком первой части ершалаимского сюжета, Булгаков, по всей видимости, чтобы не возникло повторения и чтобы еще более утвердилось представление о величайшей «угадке» Мастера, меняет повествователя второй части, поэтому казнь Иешуа предстает в вещем сне Ивана Бездомного.
Троекратное введение в ткань основного, «московского» повествования так называемых древних глав потребовало особого композиционного приема в точках «входа» в «воображаемый» (определение Булгакова) Ершалаим и «выхода» из него. В романе таким приемом стало совпадение начал и концов соседствующих «древних» и современных глав. Это позволяет легко перебрасывать действие из начала христианской истории в современную Москву и наоборот. На стыке первой и второй глав слова Воланда «...в белом плаще с кровавым подбоем...», вводящие в первую часть вставного романа, повторяются как зачин ершалаимского сюжета. То же происходит на стыке второй и третьей глав, когда действие возвращается в Москву, — атрибуция ремарки с обозначением времени «Было около десяти часов утра» в ершалаимской линии «Мастера и Маргариты» передается Воланду: «Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, — сказал профессор» (43).
Граница 15-й и 16-й глав отмечена началом сна Ивана Бездомного, которое дословно повторяется в зачине сцены казни. Единственным исключением становится конец главы 16-й: следующая глава начинается с рассказа о событиях, имевших место «на другой день после проклятого сеанса» в варьете. Нарушение сложившегося хода и ритма повествования, их явный слом можно трактовать как распространение на стилистический уровень семантики 16-й главы: смерть Иешуа взрывает уже устоявшуюся систему текста, буквально — «распалась связь времен». Позже она восстанавливается, и совпадение конца и начала глав наблюдается на стыке 24-й и 25-й глав, далее обе главы, завершающие ершалаимскую сюжетную линию, 25-я и 26-я, следуют подряд, и, наконец, при последнем переходе от «древних» глав к московской линии, на стыке 26-й и 27-й глав, текстуальное совпадение возникает вновь.
Функционально эти стыки поддерживают единство повествования и подчеркивают повторы в сюжетных линиях, разделенных временным интервалом в две тысячи лет. Создается единое семантическое поле — это подтверждается тем, что, прибегнув к подобному совмещению границ ершалаимского и московского пластов романа, Булгаков однажды использовал его и на другом стыке глав. Совпадением восклицания «За мной, читатель!» (209) отмечен переход ко второй части «Мастера...» (конец 18-й — начало 19-й главы), где эта реплика также призвана поддержать единство повествования.
Своеобразной синтезирующей частью романа становится эпилог, подводящий итог происходившим в Москве событиям и в нескольких последних абзацах, где вновь вводится ершалаимская тема, подтверждающий неизбывную связь времен. В эпилоге обнаруживается тот же повествователь — обыватель, иронический всезнайка, сплетник, — с которым читатель уже знаком по московскому сюжету романа.
Две сюжетные линии — московская и ершалаимская — выстраиваются как параллельные. В каждой из них жертвой предательства становится невинный человек. Повествование строится как эхо, как перекличка деталей вплоть до прямых сравнений. В клинике Бездомный, увидев Стравинского, думает: «Как Понтий Пилат!» (87); Маргарита винит себя в том, что опоздала, «как несчастный Левий Матвей» (211), и сравнивает грозу в Ершалаиме с непогодой в Москве: «...я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря... Мне кажется, что и сейчас будет дождь» (353). Одно из таких сравнений приводит повествователь московского сюжета в сцене в торгсине: «Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем...» (338).
Но даже и не оговоренные особым образом параллели создают особое семантическое поле с помощью постоянной повторяемости образов, событий, фактов: замечание повествователя о пейзаже в вещем сне Маргариты — «...так и тянет повеситься на этой осине у мостика» (212) — соотносится с мотивом самоубийства Иуды, повесившегося именно на осине, а следовательно, снова отсылает к ершалаимскому пласту «Мастера и Маргариты». Совпадения в описании городов дали основания говорить о сходстве архитектуры Москвы и Ершалаима и даже о присутствии Москвы в «воображаемом» булгаковском Ершалаиме (С. Бобров). Все это тем более естественно, что интертекстом для обеих сюжетных линий является Новый Завет.
Все эти характеристики обретают еще большую актуальность в силу такой особенности романа, как отсутствие законченного текста. Булгаков не довел до конца правку романа из-за быстро прогрессировавшей роковой болезни. Исследовательское мнение о том, что роман закончен, но не завершен, по всей видимости, учитывает авторское ощущение, выразившееся в том, что в 1937 г. очередная редакция была завершена словом «Конец», а в октябре 1939 г. тетрадь, в которую Е.С. Булгакова вносит поправки, продиктованные умирающим писателем, получает название «Окончательный текст».
Следы незавершенности заметны в противоречивости множества мелких деталей. Так, в главе 2-й встречаются два указания на время происходящих событий — полдень и десять часов утра; левый и правый глаза Воланда в начале романа и в сцене перед балом описаны противоположным образом: в первом случае правый глаз черный, левый — зеленый; перед балом правый — «с золотой искрой», левый — «пустой и черный»; родной город Иешуа указан в сцене допроса как Гамала, а в главе 26-й — как Эн-Сарид. К подобного рода неточностям относятся и иные разночтения: бритый Мастер в главе 13-й, «Явление героя», и Мастер, «обросший бородой», в главе 24-й, при том, что время действия в этих главах разделено одним днем; головной убор Иешуа — повязка с ремешком на лбу в сцене допроса и чалма в описании казни; Могарыч, вылетающий в окно квартиры 50, тогда как Аннушка видит его вылетающим в окно подъезда дома 302-бис, и др.
Реакция исследователей на все эти несоответствия выразилась в возникновении двух концепций: одни видели в незавершенности романа художественный прием (Б.М. Гаспаров), другие исходили из того, что Булгаков так и не решил (недодумал) для себя некоторые принципиальные вопросы (Л.М. Яновская). В любом случае, несмотря на имеющиеся противоречия, текст романа воспринимается как цельный и в основном отвечающий авторскому замыслу.
Наличие в разных редакциях «Мастера и Маргариты» несовпадающих финалов судьбы Мастера свидетельствует о важности этого решения для Булгакова и тесно связано со сценой прощения Пилата. Всякий раз речь идет о награждении Мастера, но смысл награды слабо прояснен в окончательном тексте и еще более затуманен в ранних вариантах. Вначале мотив иерархичности возможных наград присутствовал и явственно вычитывалась недостаточность награды Мастера: «Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь. Ты не покинешь свой приют». Мастер представал как пассивный герой, увлекаемый в небытие Воландом: «Я получил распоряжение относительно вас. Преблагоприятное. Вообще могу вас поздравить — вы имели успех. Так вот мне было велено...» В этой редакции формулу прощения Пилата произносил «на неизвестном языке» Воланд, подытоживая затем смысл сцены словами «Прощен, прощен!».
Однако начиная со второй половины 1936 г. награда Мастера не определяется более в оценочных терминах или негативных формулах — остается лишь описание «вечного приюта», находящегося вне сферы локуса Иешуа. Одновременно с этим роль Мастера в инобытийном пространстве становится активной и даже ведущей: лишь он может закончить роман и завершить, таким образом, судьбу римского наместника.
Эпизод встречи с Понтием Пилатом в инобытийном мире становится необходимым условием момента перехода к внеземной жизни: роман Мастера, угадавшего истинный ход древних событий, был лишен христианского начала — прощения. За пределами своего земного существования Мастер получает возможность восполнить этот изъян. Высшие силы словно медлят, словно замерли в ожидании и не решают судьбу Пилата, признавая тем самым магическую силу и право Слова. Возможно, именно вследствие этой сцены меняется судьба главных героев: вопреки пребыванию в вечном приюте, предсказанному Воландом, в вещем сне Бездомного Маргарита «отступает и уходит вместе со своим спутником к Луне», то есть «в свет», в локус Иешуа (384).
Более того, в отдельных своих решениях публикатор романа Е.С. Булгакова, редакцию текста которой в основном воспроизвели составители названного издания, также не учла некоторых авторских намерений, о чем будет сказано ниже, в главе «Концовка и конец».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |