Насыщенность «Мастера и Маргариты» «гастрономическими» сценами очевидна, как, впрочем, и структурированность гастрономической атрибутики, принимающая весьма утонченный характер: персонажи словно привязаны к определенному звену невидимой «гастрономической» линии романа в зависимости от своих кулинарных предпочтений. Гастрономические детали не только участвуют в обрисовке социально-психологического портрета героев «Мастера...» и других произведений Булгакова, но и оказываются знаком их нравственного облика. В этом смысле их условно можно разделить на три группы.
Первым кулинарные пристрастия заменяют «звездное небо над головой». Многие из них подписались бы под фразой Хлестакова: «Я люблю поесть. Ведь на то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия». Представленные, например, Шариковым, одним из первых слов которого было «пивная», или Босым (о котором в одной из редакций романа говорилось, что когда он захотел вспомнить, что он любил в жизни, то «ничего не вспомнил, кроме клеенчатой скатерти на столе, а на этой клеенке тарелку, а на тарелке голландскую селедку и плавающий в мутной жиже лук»), эти герои не имеют более высокого предназначения, чем наслаждение кухней.
Характерной особенностью обрисовки этого типа персонажей является присутствие в связанных с ними сценах многочисленных живописных натюрмортов-меню. Они уже встречались у Булгакова, например в «Собачьем сердце»: «На разрисованных райскими цветами тарелках с черной широкой каймою лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой доске — кусок сыру в слезах и в серебряной кадушке, обложенной снегом, — икра. Меж тарелками — несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками... стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар» (2, 140). В «Мастере...», однако, натюрморты не окрашены тональностью высокой поэзии частной жизни и содержат снижающий их эстетическое начало знак.
Для Лиходеева, любителя возлияний, Воланд накрывает изысканный стол: «...на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике. Особенно поразило Степу то, что графин запотел от холода» (78). Заметим, что изыск предназначен для героя с «опухшей, покрытой черной щетиною физиономией», «в грязной сорочке... в кальсонах и в носках» (77).
«Меню» председателя жилтоварищества Босого избитое — «водочка-селедочка» и борщ с деталью, сводящей героя к уровню Шарика, — «мозговой костью» (единственным ностальгическим воспоминанием Полиграфа Полиграфовича о прошлой жизни был «покойный Влас с Пречистенки», бросавший «кость с осьмушкой мяса»). Тонкий гурман Преображенский по поводу закуски подобного рода высказался вполне определенно: «Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими» (2, 141).
На уровне глубинной структуры борщ пародийно обыгран в сцене сна Никанора, в котором тот, кстати, окажется «заведующим диетической столовкой» (158). Кастрюля во сне превращается в чан с баландой, в которой «одиноко плавал капустный лист». Этот образ открывает ряд реминисценций из Гоголя, в данном случае — хлестаковское «какие-то перья плавают вместо масла». А «дымящаяся кастрюля» с борщом в доме Босого — травестированный образ, отсылающий к описанию трапезы Преображенского, носителя «нормы» жизни, который не собирается «в порядке трудовой дисциплины» отказываться от столовой комнаты и изысканной кухни, — в виде венчающего обед с семгой, угрями и икрой «серебряного крытого блюда, в котором что-то ворчало».
Кастрюлька возникает и в диалоге Амвросия, обладателя раблезианской внешности («румяногубый гигант, золотистоволосый, пышнощекий»), ассоциирующейся с выпечкой или плодом, — и «тощего, запущенного» Фоки. Завсегдатай ресторана Амвросий, которому Арчибальд Арчибальдович «шепнул», что будет «виртуозная штучка» — «порционные судачки а натюрель», осознает это блюдо как знак принадлежности к миру избранных — предмету зависти Фоки, обитателя коммуналки: «...представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель!» (57—58). Кулинарные вкусы Амвросия вместе с тем намеренно снижены авторским отступлением с финальным приговором: «Дешевка это, милый Амвросий!» (60).
Автоматический переход гастрономического репертуара прежних лет, былого меню в новую советскую реальность таил в себе возможности перевода его в разряд пародии. Названия блюд утраченного прошлого, звучащие для неискушенного представителя нового племени как диковинная чарующая музыка (Фока завороженно слушает Амвросия), создавали анекдотические ситуации. Мемуарист из окружения Булгакова вспоминает случай, когда один из его знакомых именно в Доме Герцена, где блюда назывались на иностранный лад, заказал борщ и одновременно «консоме» (прозрачный бульон) «с гренками а-ля тюр-лю-лю», вызвав презрение официантки.
Булгаков обыгрывает схожую ситуацию. Авторский экскурс в мир дореволюционного кулинарного искусства снижает идеал Амвросия, а перечень изысканных блюд с откровенно гедонистической оценкой («А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? <...> А <...> в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? <...> А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики?» — 58) прерван репликой «ты отвлекаешься, читатель». При этом сфера «авторского», утраченная пища богов, пересыпана ироническими тавтологическими наслоениями (ср. «яйца-кокотт <...> в чашечках» и фр. cocotte — sorte de casserole en fonte, sans queue — кастрюлька; «куриная котлета де-воляй» и фр. volaille — домашняя птица), вовлекающими в ироническую игру и читателя.
Гастрономическая тема присутствует в «Мастере...» и в виде сделанных вскользь замечаний. Именно они свидетельствуют о низменной природе описываемого. Сама «нашпигованность» жизни гастрономическими реалиями оказывается одним из признаков утраты высших смыслов бытия и указателей сатанинского обличья обитателей Грибоедова.
Репутация Дома Грибоедова как лучшего ресторана, который «бил любой ресторан в Москве» (57), преувеличена: утонченность обслуживания и великолепие стола — привилегия избранных (ср. разный стиль обслуживания Петракова-Суховея и Бегемота с Коровьевым); безукоризненность сервировки далеко не безукоризненна — «старая скатерть в желтых пятнах» соседствует с крахмальной, «белейшей, как бедуинский бурнус» (345), предлагаемой для избранных, напоминая маниловский стиль хозяйства; вышколенность и вежливость официантов — показная (они «хрипло и с ненавистью» кричат: «Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!» — 61).
Этот ряд противоположных оценок используется как прием, целью которого является деэстетизация писательского мира. Ср., например, зарисовку: «пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука» (61) и выразительные «кухонные» характеристики посетителей ресторана в редакциях романа и последнем варианте: «виляя очень выкормленным задом», «мясистый беллетрист», «доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице» (61). Это мир, где не «вызревает бездна талантов», будущих авторов великих творений. В этом мире знаменитый поэт Рюхин, «ковыряющийся в рыбце», лишь исполняется увеличивающейся «темной злобы» на Пушкина.
Заслуживает внимания и сквозной мотив прерванной трапезы. Он представлен в такой последовательности: завтрак Лиходеева прерван колдовским перемещением в Ялту; трапеза Босого, в которую вмешались «компетентные органы», пародийно прерванная еще раз в его сне; эпизод с не успевшим вкусить курицу Поплавским; сцена с буфетчиком, вынужденным покинуть квартиру № 50; торгсин, где обладатели валюты так и не получили желанной провизии, и, наконец, заключительная сцена в Доме Грибоедова, когда «феноменальное чутье» подсказывает шефу писательского ресторана, что обед его двух посетителей (Коровьева и Бегемота) «хотя будет и обилен, и роскошен, но крайне непродолжителен» (347). Чутье не обманывает «флибустьера». Через некоторое время благодаря вмешательству тех же «органов» «по асфальтовым дорожкам» побегут «недообедавшие писатели», официанты, «Софья Павловна, Боба, Петракова, Петраков» (348). Сцена прерывания массовой трапезы обрамляет московский сюжет романа: в первом случае в ресторане Дома Грибоедова ужин оборван известием о смерти Берлиоза, правда, лишь на время — «не пропадать же куриным котлетам де-воляй?» (62), во втором окончить трапезу помешали старания «неразлучной парочки» из свиты Воланда.
Представляется, что в подкладке сцен, репродуцирующих мотив прерванной трапезы, лежат булгаковские представления о смысле наград и наказаний, создающие большую, чем просто пародийное дублирование, смысловую нагрузку этого мотива в романе в целом. Вынужденность прерывания трапезы в высшей степени неприятна для героев и в их ценностной иерархии означает лишение весомого блага (см. реплику автора: «наслаждение прекратилось» — 347).
Вместе с тем это наказание — своего рода пародия на высказывание Воланда о том, что каждому будет дано по вере его, поэтому в отличие от дантовских чревоугодников, кающихся в шестом круге ада, булгаковские наказаны не за собственно чревоугодничество, а за отказ от духовных и нравственных ценностей, за их подмену материальными, причем наказаны метафорично: лишением удовольствия вкушать излюбленные блюда. Напомним судьбы некоторых персонажей, обретших в эпилоге более подобающее их сущности «гастрономическое», не связанное с искусством, место в жизни: Семплеяров назначен «заведующим грибнозаготовочным пунктом»; Лиходеев — «заведующим большим гастрономическим магазином». Единственный, кто выпадает из этой системы наказаний и приговорен «к высшей мере», — буфетчик, извративший саму суть своей профессии.
И, наконец, последнее: в финале романа горит несколько точек сатанинской Москвы. Среди них оказывается ресторан Массолита и валютный торгсин.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |