Общим местом стало утверждение, что первый роман писатель непременно создает на основе своей биографии. «Белая гвардия» Булгакова это подтверждает: автор селит героев в квартиру, где жила его семья, с незначительными отклонениями воспроизводит планировку квартиры, «передает» семье Турбиных вещи семьи Булгаковых и т. д. Уникальность мемориального Дома-музея Булгакова в Киеве состоит именно в том, что в этих комнатах на втором этаже сжились реальность и вымысел, здесь стоят или лежат реальные вещи Булгаковых, а рядом — выкрашенные белым артефакты (артефакт означает «искусственно сделанное») — например, вымышленный писателем ковер или абажур с кистями. И писал Булгаков роман в память о матери, умершей вскоре после того, как он начал работать над «Белой гвардией».
Но у Булгакова не только первый — все четыре его романа автобиографические. Это, безусловно, справедливо по отношению к незаконченным «Запискам покойника», где описание репетиций пьесы героя-рассказчика Максудова точно накладывается на деформировавшие пьесу репетиции «Дней Турбиных» или на шестилетний ход работы над пьесой «Мольер». Но даже и «Жизнь господина де Мольера», где герой отделен от автора тремя столетиями, написана на животрепещущую, «свою» для Булгакова тему отношений власти и художника. Обращаясь к Мольеру, повествователь восклицает: «Но ты, мой бедный и окровавленный мастер!» Что это — оговорка Булгакова, некоторое время параллельно работавшего над обоими романами, или предвосхищение его «закатного романа», героем которого становится «бедный», «совершенно ограбленный» (356) Мастер?
Когда стало известно признание Булгакова сестре, Н.А. Земской: «Я достаточно отдал долг уважения и любви к матери, ее памятник — строки в «Белой гвардии»», — некоторые исследователи заговорили о том, что «закатный роман» — «Мастер и Маргарита», — впитавший евангельские темы и мотивы, был данью рано умершему отцу писателя, преподавателю Киевской духовной академии.
Автобиографичность последнего булгаковского романа так же несомненна. Это история восхождения писателя на Голгофу. Невозможно перечислить в «Мастере...» все имеющее отношение к жизни Булгакова. Это и портрет главного героя, созданный автором с оглядкой на самого себя, и образ возлюбленной героя, увековечивший Е.С. Булгакову, и ситуация катастрофы, в которой Мастер оказывается после выхода в свет части его произведения и бешеной травли его критиками. Окружающий Мастера мир литературы изображает многих знакомых писателю «братьев по цеху». В размахе бала Сатаны угадывается прием в посольстве США весной 1935 г., на котором побывал Булгаков... Подобных примеров множество.
Однако у Булгакова сложились уникальные отношения с этим романом: работая над ним, он все яснее осознавал, что это будет его последнее произведение. Это имело несколько последствий: во-первых, писатель вложил в этот роман весь без остатка талант, свои замыслы и художественные решения, ничего не оставляя на будущее. Во-вторых, предвидя многократные возвращения к нему и его особое место в своей жизни и творчестве, он дважды, в разные годы, буквально заклинает судьбу, оставляя пометы на полях рукописи: в 1931 г. — «Помоги, Господи, дописать роман», в 1934-м, справа от даты «30.X.34», вставляет: «Дописать раньше, чем умереть!» — и подчеркивает последнее слово.
Мысль о жизни после смерти не была чужда Булгакову, встречается она и в некоторых его произведениях, хотя не фиксируется в какой бы то ни было единой формуле. Роман «Мастер и Маргарита» — это одинаково приложимо к любым его темам, мотивам, цепочкам ассоциаций — вобрал в себя все, к чему пришел его автор в решении для себя проблемы инобытия. По справедливому утверждению исследователя, «идея послебытия вообще занимает Булгакова более чем кого-либо в русской романной традиции» (М.О. Чудакова). Именно поэтому в разных редакциях по-разному, но с пристальным вниманием, постоянно к нему возвращаясь, писатель прослеживает последний путь Мастера, или его «награду».
Проследив по редакциям романа финал судьбы Мастера, эту «мучившую писателя концовку» (Л.М. Яновская), можно увидеть принципиально разные варианты не только будущей судьбы главного героя, но и взаимоотношений Воланда и Иешуа, связь судеб Мастера и Понтия Пилата и т. д. Изменяя это решение в разных вариантах своего романа, Булгаков сознательно оставлял его «открытым» текстом, в который по мере изменений в жизни автора добавлялись новые детали, моменты, ситуации. Это в свою очередь приводило к изменениям уже написанных сцен или линий, или к обратимости романа. То же происходило и с образом Мастера.
Для Булгакова принципиальной была идея сохранения героями физического облика после смерти, которая пришла к нему далеко не сразу: в ранних редакциях романа сознанию Мастера суждено было коренным образом измениться после смерти. Герою предстояло забыть все, что интересовало его прежде, все, что было предметом его творчества, — «...исчезнет мысль о Га-Ноцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума».
Еще в 1938 г. писатель оставался верен этому решению, и по дороге в вечный приют «память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать» (372). Закончив перепечатку романа, Булгаков написал жене: «...если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика» (571). Можно строить различные предположения относительно этих замыслов, однако стремление изменить конец не только существовало, но и было реализовано. Завороженный идеей посмертного существования, смертельно больной Булгаков придавал огромное значение художественному изображению момента перехода в него: в феврале—мае 1939 г. он создает эпилог романа и вносит чрезвычайно важное исправление в текст последней, 32-й главы. Он полностью снимает заключительный абзац. Но вдова писателя, готовя роман к печати, восстановила эти строки, так что в окончательном варианте романа вычеркнутый последний абзац по-прежнему существует, хотя и серьезно искажает авторский замысел.
Вследствие решения Е.С. Булгаковой «...заключающая фраза о пятом прокураторе Иудеи повторена в романе не трижды, как это было замыслено автором, а четырежды» (Л.М. Яновская). Но более существенным образом на искажение авторского замысла повлияла еще одна деталь: именно в последнем абзаце 32-й главы содержится фраза о потухающей памяти Мастера. Снимая этот абзац, Булгаков меняет представление о загробной жизни, положенное ранее в основу судьбы Мастера: сохраняя своему автобиографическому герою память, он тем самым полностью сберегает его личность после смерти.
Таким образом, булгаковская концепция смерти и бессмертия изменяется в самые последние месяцы его жизни, когда эта проблема встала перед умиравшим писателем вплотную. Своим решением Булгаков вывел ее из сферы чисто художественной и максимально приблизил к автобиографическому пласту романа. Последняя — 32-я — глава и начинается предельно личностным лирическим пассажем, введенным в текст позже, в момент, когда размышления о близкой смерти стали для автора повседневной реальностью.
Многие факты говорят о том, что в ходе работы над романом ему все больше придавалось провиденциальное значение. Об этом свидетельствует мифологизация биографии на уровне текста, озабоченность судьбой романа, упорная его правка («бессмысленная с житейской точки зрения»), отказ от завершения других замыслов, от предложений сохранить «сатирическую фантасмагорию» или превратить роман в сугубо «фантастический».
Особый привкус обретали и взаимоотношения писателя и его творения. Взаимное воздействие романа и автора друг на друга несомненно: текст рождал нового Булгакова, следующего воле своего творения, а в тексте менялись облик и судьба героя, приближение писателя к смерти производило изменения в решении судьбы Мастера, явленные в смене финальных акцентов (торжествует некая высшая Вселенская Справедливость, некий космический нравственный закон, благодаря которому Мастер в романе попадает в Вечность).
Роман получал статус романа-завещания, наделенного функцией заклинающей магической формулы высшего уровня, призванной разрешить трагические коллизии творческой судьбы писателя. В возросшем осознании значимости романа прочитывалось потаенное: не дописать роман — не завершить свою писательскую судьбу (и обратное: связь завершения и смерти). Феномен «совпадения» времени завершения романа и смертного часа заставил и исследователей, и читателей увидеть в этом некое провиденциальное событие, послужившее импульсом к созданию мифа о «тайне» жизни и смерти Булгакова, о «загадках» его романа.
Судьба автора и его романа складывалась таким образом, что связь Булгакова с главным героем постепенно крепла. Так, например, после отказа писателю в поездке с женой в Париж в 1934 г. он включает в текст романа остановку Воланда со свитой, Мастером и Маргаритой в неком «гигантском городе», предположительно Париже. Такой ход работы над образом главного героя был продолжен: всякий раз после важных событий в собственной жизни Булгаков, осмысляя очередной этап биографии, вводил в облик героя частичные и в то же время существенные перемены. Примером здесь может служить малопонятный в отрыве от биографии писателя эпизод с профессором Кузьминым, к которому обращается за помощью буфетчик варьете. Впору удивиться суровому наказанию профессора, если не знать, что эпизод создан в январе 1940 г., когда умирающий Булгаков разуверился в медицине и пережил жестокое разочарование во врачах-терапевтах. В письме киевскому другу юности А. Гдешинскому он писал: «Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову».
Булгаков задумывает не просто создать автобиографический образ героя, но мифологизировать эту фигуру. Открывшаяся в 1939 г. болезнь, ход и последствия которой были для него как врача предсказуемы с самого начала, подстегнули этот процесс — «легко увидеть, как болезнь Булгакова превращалась в литературу» (R. Pittman). Это происходило так: образ художника в романе принимал все более обобщенный характер (снимались упоминания внешности друзей, приметы его собственного облика и т. д., и герой все теснее связывался с центральным персонажем ершалаимского мира, обретал вневременные характеристики, становился на фоне Иешуа воплощением всякого распинаемого художника).
В мифологизации облика Мастера особую роль играет текст его романа, т. е. ершалаимский сюжет. Ему присущи магические свойства: именно к роману Мастера относятся слова Воланда «Рукописи не горят», и после этого, будучи сожжен вторично (перед полетом героев в инобытие), роман Мастера предъявлен читателю «Мастера и Маргариты», что повторно доказывает его нетленную природу. Во-вторых, именно роман обеспечивает Мастеру особую участь — покой в инобытии. Параллелизм этих ситуаций с автобиографическими (сожжение черновика романа о дьяволе, о чем Булгаков сообщает в письме Правительству СССР, и создание «Мастера и Маргариты») как бы провоцирует читателя на ожидание особой судьбы и самого Булгакова.
Роман одновременно становится откровением писателя, его завещанием, «закатным романом», — и попыткой представить стремительно приближающийся момент собственного ухода из жизни. Собственная жизнь была осмыслена им как законченное целое, собственный облик был выстроен и выстрадан, и мифологизация относилась одновременно и к герою, и к автору.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |