Бегемот

Явление черта в образе черного кота традиционно для демонологии (именно таким он упоминается в булле 1233 г. Папы Римского Григория IX (Сазонова, Робинсон)) и сохранилось в обывательских предрассудках по сей день. Этим образом пронизана и мировая литература (А. Погорельский, Э. По, Ш. Бодлер и др.).

Этимология имени этого персонажа не вполне ясна: имя собственное черного кота — Бегемот — в книге М. Орлова, которую читал Булгаков, приводится как имя беса, чудовища со слоновой головой, хоботом и клыками, коротеньким хвостиком и толстыми задними лапами. Оно возводится к библейскому монстру Бегемоту (Б.В. Соколов; Г.А. Лесскис) или к Бафомету (Ф. Балонов, К. Харер), божеству ордена розенкрейцеров. С ритуалами служения и поклонения Бафомету связывали возникновение черной мессы (Э. Леви), собрания во главе с Сатаной в образе кота приписывали альбигойцам.

В игровой стихии романа Бегемот сопоставляется или соседствует с разными животными. Вокруг него образуется своеобразный игровой бестиарий: сравнение кота с боровом исподволь вводит тему бесовского средства передвижения Наташи; в сцене перед балом Бегемот во время шахматной партии не может найти под кроватью коня, но ему попадается лягушка; после бала он рассказывает об убитом и съеденном им тигре; в торгсине сглатывает «парочку селедок», причем швейцар свистит, «как соловьи весной в лесу» (340); наконец, появившись перед Воландом в главе 28-й, Бегемот держит в руке «цельную семгу в шкуре и с хвостом» (351).

Бегемот — шут Сатаны в московском пространстве романа, он имеет несомненное сходство и с русским Петрушкой, лицедеем балаганных пасхальных и масленичных гуляний. Даже смерть превращена котом в сценический трюк (в сцене «ареста» «шайки» Воланда). Балаганная стихия и карнавализация насыщают все сцены с участием этого популярного среди читателей романа персонажа (ср. реплику Воланда: «Долго будет продолжаться этот балаган под кроватью?» — 247). И в инобытийном мире, когда ночь «разоблачала обманы» кавалькады на черных конях, Бегемот кардинально меняется внешне (ночь сдирает с него шерсть), превращаясь в «худенького юношу», но по сути остается тем же, чем и был, — «лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире» (368).