Коровьев

Один из самых загадочных героев романа. Разногласия среди исследователей вызывает уже этимология его имени, которое то возводят к атеистическому журналу «Безбожник», у которого был подзаголовок «Коровий», т. е. «крестьянский», то объясняют именем булгаковского знакомого Коровина или персонажа романа Достоевского «Братья Карамазовы» и его же повести «Село Степанчиково и его обитатели» Коровкина (А. Зеркалов). Предлагаются и вариации на тему этой фамилии, обнажающие внутреннюю форму слова: Коровьев сопоставляется с Теляевым из «Упыря» А.Н. Толстого (Б.В. Соколов, Г.А. Лесскис) или со «скотьим богом» русского языческого пантеона Велесом/Волосом, наделенным характерными чертами искусителя-змея (ср. постоянно применяемые к нему характеристики змея — «ввинтился на площадку», «извивался», «ловко извиваясь», «переводчик-гад» (Яблоков)). Еще один литературный источник этого персонажа связан с его профессией регента, т. е. дирижера, преимущественно церковного хора. Это регент Ягодов из романа А.М. Ремизова «Неуемный бубен», также склонный к провокативному поведению и к выпрашиванию денег на выпивку (ср. сцену на Патриарших).

Прозвище, под которым Коровьев выступает в романе, — Фагот, кроме музыкального инструмента по-французски означает «нелепость», fagotin — «шут», по-итальянски «неуклюжий человек». Безымянный персонаж в клетчатых брюках («кошмар в брюках в крупную клетку»; ср. обозначение Коровьева как «клетчатого») появился у Булгакова еще в романе «Белая гвардия», во сне Алексея Турбина, и восходил к черту, собеседнику Ивана Карамазова. Там он произносил расхожие фразы о России и олицетворял собой безмерную пошлость.

Однако наиболее таинственным образом Коровьев обозначается в последней — 32-й — главе романа, где в свите Воланда скачет на черном коне «темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом» (368). Темно-фиолетовый цвет (в устойчивой цветовой гамме булгаковского творчества чрезвычайно редкий) интерпретируется исследователями, видимо, с учетом нового облика Коровьева, как цвет траура (Б.В. Соколов) или — заимствованный с живописных полотен — цвет врубелевского Демона, «шестикрылого серафима», «Азраила», которого писатель, по мнению Л.М. Яновской, мог видеть в Русском музее летом 1934 г.

Мрачный вид Коровьева объясняет Воланд, рассказывая Маргарите о неудачной шутке-каламбуре, за которую «рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, чем он предполагал» (368). Этот «каламбур... о свете и тьме», за который темно-фиолетовый рыцарь был столь жестоко наказан, до сих пор остается неразгаданным.

Проблема «света» и «тьмы» может рассматриваться в нескольких аспектах, из которых наиболее существенным для Булгакова был «антропологический», сводимый к проблеме добра и зла («физические» понятия света и тьмы и в древних дуалистических системах, и в Библии стали символами добра и зла). В любом случае ясно, что вопрос о соотношении света и тьмы для Булгакова с его жизненным опытом был, несомненно, болезненным и горьким. Поскольку неясно, какой именно аспект затрагивал в каламбуре «темный рыцарь», ответов, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть, может оказаться очень много, тем более что свет и тьма — основные понятия многих мифологий и религиозно-философских учений.

Неслучайно в попытках найти ответ на загадку каламбура исследователи называют имена Блаженного Августина, Г. Сковороды, считавшего свет и тьму «половинками» единства. Отсылают также к гностикам, к манихейству и т. д. (любопытно, что на стене подъезда, в котором находилась «нехорошая квартира», запечатлено признание некоего безымянного читателя, уловившего булгаковскую диалектику понятий «свет» и «тьма»: «Я верю в светлую тьму!»).

Не приводя всех многочисленных точек зрения на этот предмет, можно упомянуть лишь ту, что приписывает каламбур Данте Алигьери, подспудно присутствующему в романе, в том числе и самой тематикой «Божественной комедии». Известно, что для Булгакова особый интерес представляла глава книги П.А. Флоренского «Мнимости в геометрии», посвященная «Божественной комедии» Данте и испещренная пометами писателя в той части, где речь шла о переходе от бытия к небытию. Согласно этой точке зрения, в начале 34-й песни «Ада» к тексту католического «Гимна кресту» — Vexilla regis prodeunt («Близятся знамена владыки») — Данте добавил слово inferni («ада»), совершив тем самым надругательство над церковным гимном, его травестию (И.Ф. Бэлза).

Возможно, однако, что каламбур Коровьева восходит к Дионисию Ареопагиту с его оксюмороном «мрачный свет» (журнал «Христианское чтение». 1825. Ч. 20; Чаадаев — письмо А.И. Тургеневу — май—октябрь 1835 г.) и тщательно разработанной философской концепцией тьмы. Сходный образ «черного огня» можно найти и в названии книги В.В. Розанова.