В ершалаимских главах романа «Мастер и Маргарита» достаточно отчетливо обнаруживаются черты мифологической концепции пространства, где пространство одухотворено и качественно разнородно, организовано и расчленено. Мифологическое пространство всегда заполнено и всегда вещно; вне вещей оно не существует. Особое внимание в мифологической концепции пространства уделяется началу и концу (пределу), границам-переходам перемещения героя. Для мифологического пространства характерны следующие оппозиции: центр — периферия, статика — динамика, верх — низ, реальное — гипотетическое пространство (МНМ, т. 2, 340). Отмеченные особенности мифологического пространства обнаружены при описании пространства Пилата. Мы сочли возможным ограничить рассмотрение мифологической модели пространства на примере пространства Пилата, так как одна из возможностей членения пространственной структуры художественного текста исходит от действующих лиц произведения. Каждый персонаж обладает своим собственным пространством или, исходя из общей структуры текста, подпространством. Это дало основание И.Р. Гальперину рассматривать персонажей в ряду «пространственных параметров текста». По этому поводу исследователь писал: «К пространственным параметрам условно можно отнести и dramatis personae, т. е. действующих лиц художественного произведения. Они, как место и время, привязывают действительное к конкретному моменту его протекания» (Гальперин 1981, 95).
В ходе наблюдения над пространством Пилата удалось выявить основные оппозиции, характерные для мифологического пространства: центр — периферия, статика — динамика, верх — низ, реальное — гипотетическое пространство. Универсальная семиотическая оппозиция свой — чужой приобретает в ершалаимских главах пространственное значение. Предваряя подробный анализ представленных оппозиций, необходимо отметить, что в этом разделе наблюдается новый, более высокий уровень использования проанализированного ранее в § 1 материала.
Оппозиция: центр (середина) как воплощение хаоса — периферия как воплощение космоса
Космос — в мифологической традиции «мироздание, понимаемое как целостная, упорядоченная, организованная в соответствии с определенным законом (принципом) Вселенная» (МНМ, т. 2, 9). Хаос характеризуется связью с водной стихией, бесконечностью во времени и пространстве, разъятостью вплоть до пустоты или, наоборот, смешанностью всех элементов, неупорядоченностью (МНМ, т. 2, 581).
Середина в ершалаимских главах представлена Дворцом Ирода Великого и городским пространством Ершалаима.
Вещность, заполненность монументальными предметами характерна при описании дворцового интерьера: крытая колоннада, каменная стена, медная статуя, золотой потолок, мозаичный пол, круглая беседка, крылья дворца, флигели, кресло, фонтан, бронзовая статуя, лестница, два мраморных белых льва, нижняя и верхняя террасы сада, круглая беседка с фонтаном. Подробное описание буквально визуализирует образ Дворца Ирода Великого. Конкретность описания дворцовой обстановки делает читателя наблюдателем происходящего, усиливает чувственное восприятие пространства. Кроме того, подробное описание обстоятельств действия является языковым отражением архаического понимания пространства. Согласно данному пониманию пространство «не предшествует вещам, его заполняющим, а наоборот, конституируется ими» (Топоров 1983, 234). Отмечая указанную особенность мифологического пространства, В.П. Топоров писал: «...вещи не только конституируют пространство через задание его границ, отделяющих пространство от не-пространства, но и организуют его структурно, придавая ему значимость и значение (семантическое обживание пространства)» (Топоров 1983, 242).
Середина внутри дворца характеризуется ограниченностью, закрытостью, отгороженностью, подчёркнутым показом границы дворцового пространства: «каменная стена отделяла нижние террасы дворцового сада от городской площади» (35); «кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу» (37); «стены города» (38); «стены сада Ирода Великого» (39); «лестница меж стен роз» (40); «ворота дворцового сада» (43) и др. Частое употребление слова стена (в значении «то, что стесняет, суживает пространство») перекликается со словом тесно в значении душевной несвободы: «— Тесно мне, — вымолвил Пилат, — тесно мне!
Он холодною влажной рукой рванул пряжку с ворота плаща, и та упала на песок.
— Сегодня душно, где-то идет гроза, — отозвался Каифа...
— Нет, — сказал Пилат, — это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой Каифа» (37).
Слово тесно становится фонетической оркестровкой слова стена. Восстанавливается этимологическая связь тесноты из *тесн- с тоской (Топоров 1995, 204): «и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том» (25); «причем бессмертие вызвало нестерпимую тоску» (31); «Все та же непонятная тоска, что уже приходила на балконе, пронизала все его существо» (36); «а тоска осталась необъясненной» (37); «За сегодняшний день уже второй раз на него напала тоска» (300) и др.
Проясняется этимологическая связь слов узкий и ужас (Топоров 1995, 204): «непобедимая, ужасная болезнь» (20); «Тут прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на желтоватом бритом лице его выразился ужас» (26); «сжал в руке поднятую секретарем с песка пряжку» (40) и т. п.
Все эти слов теснота, духота, тоска, узость, ужас, как отмечает В.П. Топоров, «восходят в конечном счете к тому же индоевропейскому корню, который отразился в ведийском amhas, обозначающем остаток хаотической узости, тупика, отсутствия благ и в структуре макрокосма, и в душе человека и противопоставленном uru loka — широкому миру, торжеству космического над хаотическим. <...> могут трактоваться как отдаленное продолжение индоевропейской мифологической традиции» (Топоров 1995, 205). Следует заметить, что наличие этимологически связанных слов теснота — тоска, ужас — узость, страх — страшный — странный — пространство является одним из лингвистических средств реализации мифологического пространства. Например, введением слова странный1 создаётся атмосфера неадекватности случающегося ожидаемому. Отсюда нередко наблюдается актуализация внутренней формы слова странный — это «не развёртывающееся вперёд «правильное» пространство, но уклонение от него, его периферийная сторона, крайность, странность, неопределенность в отношении развития элементов романной структуры» (Топоров 1995, 200): «заговорил прокуратор, глядя на Иешуа как-то странно» (31); «и объяснение было странное: показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным» (37) и т. п.
Ограниченность определенными пространственными рамками заставляет Пилата уступить в разговоре с Каифой. Сам разговор происходит вне Дворца на верхней террасе сада, как бы на территории Каифы. Пилат предлагает ему зайти во Дворец, но Каифа как истинный иудей не входит в жилище язычника накануне пасхального праздника. Это первая уступка Пилата. Он уступил Каифе пространство: «Прокуратор начат с того, что пригласил первосвященника на балкон, с тем чтобы укрыться от безжалостного зноя, но Каифа вежливо извинился и объяснил, что сделать этого не может в канун праздника. Пилат накинул капюшон на свою чуть лысеющую голову и начал разговор» (35).
Затем прокуратор оказывается зажатым со всех сторон: «Каифа смолк, и прокуратор услыхал опять как бы шум моря, подкатывающего к самым стенам сада Ирода Великого. Этот шум поднимался снизу к ногам и в лицо прокуратору. А за спиной у него, там, за крыльями дворца, слышались тревожные трубные сигналы, тяжкий хруст сотен ног, железное бряцание, — тут прокуратор понял, что римская пехота уже выходит, согласно его приказу, стремясь на страшный для бунтовщиков и разбойников предсмертный парад. <...> Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер мокрый, холодный лоб, поглядел в землю, потом, прищурившись в небо... и сказал тихо и равнодушно:
— Дело идет к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем надо продолжать» (39).
На окончательное решение Пилата в значительной мере повлияло «давление» пространства и времени. Пилат оказался сжатым пространственно-временными рамками. На наш взгляд, здесь ощущается влияние характерной для русской классической литературы просветительской идеи зависимости человека от среды. Человек изменяется в соответствии с законами окружающего его мира. Пространственный облик Ершалаима формирует особые нормы существования. Эти нормы нечеловечны: излишняя монументальность, статичность, дискретность пространства, ведущая к разобщенности, давит на человека. Храбрый воин Пилат (на что указывает битва в Долине Дев) проявляет слабость, отсутствие воли, утверждая смертный приговор невинному философу.
Границы жизненного пространства Пилата слишком узки для него. Пространство Пилата с компрессировано. Оно как бы выталкивает Пилата из жизни. Вспомним слова Иешуа: «Беда в том, <...> что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей <...> Твоя жизнь скудна, игемон» (27). М. Булгаков использует выразительное прилагательное скудный для характеристики жизни Пилата. Эмоциональная насыщенность слова становится еще значительнее благодаря краткой форме. Прилагательное скудный превращается в семантический комплекс, в котором оказывается переплетенными ряд значений: «незначительный» (такой, в котором мало или которому не хватает кого-чего-либо) и «убогий». Замкнутость пространства ведет к изоляции Пилата. Он лишен человеческого общения. Это приводит к тому, что жизнь Пилата становится утомительной. Прокуратору не хватает жизненного простора и воли для расширения границ пространства. Жизнь Пилата принимает формы, диктуемые пространственным обликом окружающего его мира.
Актуализация основной для мифологического сознания оппозиции центр (середина) — периферия2 достигается пространственными передвижениями героя. Отметим, что в мифе этим передвижениям обычно соответствуют перемены в нравственном состоянии героя: моменты просветления, надежды на освобождение наступают, когда герой отправляется за пределы дома. Показательно, что Иешуа советует Пилату выйти из дворца, разорвать пространственную замкнутость: «Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. <...> Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я удовольствием сопровождал бы тебя» (27). И, наоборот, страдания достигают своего предела, как правило, при нахождении внутри дворца: «О боги, боги, за что вы наказываете меня?.. Да, нет сомнений, это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь... гемикрания, при которой болит полголовы... от нее нет средств, нет никакого спасения... попробую не двигать головой...» (20) и др.
Следует отметить, что Пилат выходит из центра (дворца) на казалось бы периферию (городскую площадь), но и площадь имеет признаки середины. Здесь присутствует эффект обманутого ожидания. М. Булгаков описывает ложный простор площади, подчеркиваемый рядами эпитетов, но затем автор показывает границу этого пространства: «Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной лестнице меж стен роз, <...> к дворцовой стене, к воротам, выводящим на большую, гладко вымощенную площадь, в конце которой виднелись колонны и статуи ершалаимского ристалища» (40), Рассмотрим подробнее приведенный фрагмент. Перед нами лестница широкая мраморная, но меж стен роз. Все тронулись к дворцовой стене (преодолели один рубеж), к воротам (прошли еще одну границу); тронулись к воротам, выводящим на площадь. В слове площадь присутствует сема «открытое пространство». М. Булгаков подчеркивает, что площадь большая, гладко вымощенная (т. е. плоская, ровная). Но у площади автору нужно отметить границу: площадь, «в конце которой виднелись колонны и статуи». И далее в тексте: «она [толпа] залила бы и самый помост, и то очищенное пространство, если бы тройной ряд себастийских солдат по левую руку Пилата и солдат итурейской вспомогательной когорты по правую — не держал ее» (40). Опять стены, но уже живые стены, создающие коридоры и тем самым ограничивающие пространство. Происходит метаморфоза, когда «обширный царящий над площадью каменный помост», где стоит Пилат, превращается в точку: «Лишь только белый плащ с багряной подбивкой возник в высоте на каменном утесе над краем человеческого моря» (40). Таким образом, хотя слово площадь имеет в своём лексическом значении признаки: периферии (открытость, простор и т. п.), пространство городской площади Ершалаима принадлежит середине.
Казалось бы, Пилат проходит путь из центра на периферию. Читателю подробно рисуется заполненность, вещность пространства дворца, который и является серединой середины, подробно описывается преодоление рубежей, границ этого пространства. Возникает впечатление, что это путь из замкнутого локума дворца «на большую, гладко вымощенную площадь». Но этот путь — иллюзия: «То пространство, которое он только что прошел, то есть пространство от дворцовой стены до помоста, было пусто, но зато впереди себя Пилат площади уже не увидел — ее сьела толпа» (40).
В ершалаимских главах слово пространство выступает эквивалентом слова расстояние, путь. Это пустое, очищенное пространство: лишенное содержания, неинформативное, так как нет объектов его заполняющих. Мы наблюдаем характерную для мифологического сознания фиксацию начала и конца пути: «То пространство, которое он только что прошел, то есть пространство от дворцовой стены до помоста» (40). М. Булгаков особо выделяет конец пути, который «всегда — цель движения, его явный или тайный стимул» (Топоров 1983, 259): «Закрываясь от пыли рукой и недовольно морща лицо, Пилат двинулся дальше, устремляясь к воротам дворцового сада» (43). Если восстановить вектор перемещения Пилата, то получим отрезок, представляющий собою замкнутую ограниченную линию.
В построении замкнутого пространства Пилата участвуют некоторые структурные элементы:
а) повторения: «прокуратор и передернул плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы обмывая их» (33); «тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки» (299): «и забегал по балкону, то потирая руки» (300); «ответил Пилат и потер руки» (320); «сидящий <...> коротко потирает свои руки» (369):
б) рифмы ситуаций: [Иешуа] «Пришел я в Ершалаим точно через Сузкие ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал» (28); [Пилат] «При въезде моем в Ершалаим, помните, толпа нищих... я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас» (300);
в) ритмический параллелизм, осуществленный синтаксическим и лексическими повторами: «Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновенье, как и прилетела» (37); «но гнев прокуратора почему-то улетел так же быстро, как и прилетел» (291);
г) представление границы текста, т. е. повторение конечных строк главы в начале последующей главы;
д) легкая вычленяемость сцен, которая достигается повторными изображениями персонажа (Пилата), включаемого в различные ситуации: Пилат и Иешуа на балконе, Пилат и Каифа у лестницы, Пилат на площади, Пилат и Афраний на балконе и т. п. Обязательной становится заданность отношений (синтагматика) сцен: определенный порядок членения сцен, их пространственная величина относительно друг друга. В качестве примера приведем разговор Пилата и Иешуа во второй главе романа «Мастер и Маргарита». Центральная сцена разговора больше по объему (7 страниц из 12) и выключена из заданной последовательности боковых сцен (пресобытие — появление Пилата и постсобытие — утверждение Пилатом смертного приговора).
Обращает на себя внимание то, что сам Пилат действует как изолированная система3. Пилат — единственный жилец Дворца Ирода Великого. У Пилата нет друзей, нет семьи. Привязанность он испытывает лишь к своей собаке. Повествуя о главном персонаже ершалаимских глав, М. Булгаков использует слова он, прокуратор, Пилат. Тем самым автор подчеркивает отчужденность Пилата от окружающего его мира. Лишь в некоторых случаях Булгаков объединяет Пилата с другими персонажами ершалаимских глав: «Оба [Пилат и Афраний] обедающие отлили немного вина из своих чаш» (294); «Они [Пилат и Иешуа] спорили» (309) и др.
Как мы уже отмечали, признаки срединного (хаотического) пространства характерны не только для Дворца Ирода Великого, но и для городского пространства. Вне Дворца середина характеризуется жарой, пылью, духотой, шумом, компрессией пространства. Толпа заполняет срединное пространство города: «Множество разных людей стекается в этот город к празднику» (24); «и сорванный его голос понесло над тысячами голов» (41); «минуя скопище народа» (43) и др. Дорога к месту казни осужденных заполнена людьми: «Пехотинцы <...> отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов» (167); «Замыкалась процессия солдатской цепью, а за нею уже шло около двух тысяч любопытных <...> желавших присутствовать при интересном зрелище» (168) и др.
Во время объявления приговора осужденным несметная толпа, заполнившая широкую площадь, задыхается от сжатости пространства, назревает исторический момент. М. Булгаков показывает не только количество, но и форму организации, хаотичность толпы: «а стоны оттого, что задавили нескольких женщин, когда толпа подалась вперед» (41); «Он выждал некоторое время, зная, что никакою силой нельзя заставить умолкнуть толпу, пока она не выдохнет все, что накопилось у нее внутри, и не смолкнет сама» (41) и др.
В ершалаимских главах крик, свист, гул часто связаны с толпой или с тем, что есть в человеке от толпы: «Толпа ответила длинным гулом» (41); «в воющей толпе народа» (42); «В этом огне бушевали рев, стоны, хохот и свист» (42) и др.
Толпа у Булгакова часто обозначает не множество, а состояние. Отсюда сравнение толпы с морем4: «Каифа смолк, и прокуратор услыхал опять как бы шум моря, подкатывающего к самым стенам сада Ирода Великого» (39); «Она [толпа] залила бы» (40); «над краем человеческого моря, незрячему Пилату в уши ударила звуковая волна» (40); «на второй волне, как на морском валу вскипает пена, вскипел свист» (41).
Срединному пространству присуща и пустота, являющаяся одним из отличительных признаков хаоса: пустое пространство площади (40); пустое кресло (300); пустая дорога под садами к масличному имению, по которой Иуда спешит на свидание с Низой (306); пустынная дорога, по которой возвращается Афраний (308); пустынные улицы Нижнего Города, по которым пробирается Афраний (309); пустынное ущелье к северу от Ершалаима, где захоронены казненные (317).
Описывая срединное пространство, Булгаков актуализирует семы «огонь» (сжигающее, раскаленный шар, солнцепек, сжгло, горячий воздух), «враждебность» (безжалостное, необыкновенно яростное, адское): «на утреннем безжалостном ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант» (25); «и солнце, с какой-то необыкновенною яростью сжигавшее в эти дни Ершалаим» (34); «Прокуратор <...> увидел, что раскаленный шар почти над самой его головой» (39); «Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего воздуха в грудь» (41); «Около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары» (168) и др.
Срединное пространство наполнено неприятными запахами: «Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожаного снаряжения и пота от конвоя примешивается проклятая розовая струя. От флигерей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта Двенадцатого Молниеносного легиона, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивался тот же жирный розовый дух» (19—20), «меж стен роз, источавших одуряющий аромат»5 (40).
При описании середины проявляется ряд характерных особенностей: «синтагматическое сближение семантически близких слов, увеличение «напряженности» слова (актуализация соотношения означающегося и означаемого; создание условий, облегчающих процесс символизации; тенденция к этимологизации и признанию обусловленности значения внутренней формой слова и его звуковой структурой)» (Топоров 1995, 205).
Изложенное приводит к следующему выводу: в описании пространства Пилата выявляется присущая мифологическому сознанию оппозиция: центр как воплощение хаоса — периферия как воплощение космоса (МНМ, т. 2, 341). Пилат принадлежит центру (середине).
Оппозиция: статика — динамика и связанные с ними пассивное или активное освоение пространства
Анализ художественного пространства ершалаимских глав дает основание утверждать, что Пилат и окружающее его пространство статичны. Статичность пространства передается при: помощи слов с семой «статичность»6, подчеркивающих неподвижность пространства, которому принадлежит Пилат. В качестве примера приведем описание дворцового интерьера: золотые статуи, мраморная скамья, колонны, фонтан, бронзовая статуя, два мраморных белых льва и др. Преимущественно, в объектах дворцового интерьера подчеркивается не только материально-физический, но и пространственный аспект. В этом случае объекты выступают как места. Известно, что физические объекты характеризуются с разных точек зрения, в том числе с пространственной. В качестве динамических пространственных определителей имен объектов выступают глаголы, в качестве статических — прилагательные. Наблюдения показали, что в ершалаимских главах слова, обозначающие объекты Дворца, в редком случае управляются глаголами. Основным определителем объектов выступают имена прилагательные. Следовательно, объекты Дворца Ирода Великого могут быть охарактеризованы как статические. К статическим определителям, характеризующим объекты дворцового интерьера, мы относим прилагательные: крытый, каменный, медный, золотой, бронзовый, мраморный, чудовищный, слоновый, круглый, мозаичный. Условно эти прилагательные можно разделить на три группы:
1) круглый, крытый — слова, в которых дана характеристика по форме/объему;
2) каменный, медный, золотой, бронзовый, мраморный, мозаичный — слова, в которых дано указание на материал (во всех случаях являющийся прочным и твердым);
3) (пальмы) на чудовищных слоновых (ногах) прилагательные, которые, встраиваясь в словесный ряд, участвуют в образовании значения чрезмерной тяжеловесности, излишней монументальности элементов дворцового интерьера.
Таким образом, объекты дворцового интерьера статичны, так как в большинстве случаев не относятся непосредственно к глаголу и описываются с помощью прилагательных, в лексическом значении которых присутствует сема статичности, чрезмерной монументальности.
Следует отметить, что городское пространство наполнено монументальными строениями: висячие мосты, крепости, храм Ершалаимский, башни Антония, колонны и статуи ершалаимского ристалища и т. п. Полагаем, что язык пространственных отношений передает незыблемость миропорядка.
Показательно то, что действующие лица ершалаимских глав передвигаются вокруг прокуратора, он же остаётся неподвижным. Пилат сидит в кресле, когда разговаривает с Иешуа, когда отдает распоряжения Марку Крысобою, командующему легионом: «двое легионеров <...> поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи» (20); «Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором» (21); «Затем перед прокуратором предстал светлобородый красавец» (34). А также разговор Пилата с Каифой проходит стоя. Беседуя с Афранием, Пилат лежит на ложе.
М. Булгаков использует выразительные сравнения и эпитеты, подчеркивающие статичность Пилата: «Прокуратор при этом сидел как каменный» (21); «Прокуратор был как каменный» (21); «И все, кроме неподвижного прокуратора» (21).
Подводя итог, можно сказать, что пространство Пилата статично. Внутри дворцового пространства, в котором нам показан Пилат, отсутствует движение, что является очевидной характеристикой пространства как статичного. На лингвистическом уровне статичность пространства Пилата передана частотным использованием слов с семой «статика» в описании Пилата и окружающего его пространства.
Оппозиция: верх — низ
Рассматривая пространство ершалаимских глав, мы пришли к выводу, что для Пилата характерно вертикальное освоение пространства. Пилат преимущественно движется вверх или вниз. Причем, нередко прокуратор движется по лестнице: «Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной лестнице» (40); «Пилат повернулся и пошел по помосту назад к ступеням» (42) и др. Пилат смотрит, как правило, вверх или вниз: «прокуратор поглядел на арестованного, затем на солнце» (25); «Пилат поднял мученические глаза на арестанта» (26); «поглядел в землю, потом, прищурившись в небо» (39) и др. Может быть, Булгаков интуитивно показал присущее Пилату горное языковое сознание, для которого пространство естественно осваивается по вертикали7? Вспомним, что и Иудея и Рим — страны, где преобладает горный ландшафт. Но Булгаков — носитель русского языкового равнинного сознания, поэтому ему необходимы уточнения: «солнце, неуклонно поднимающееся вверх над конными статуями гипподрома, лежащего далеко внизу направо» (25); «острым слухом уловил прокуратор далеко и внизу» (35) и др.
В ершалаимских главах присутствует изображение лестницы8 как мифопоэтического образа связи верха и низа, разных космических зон: «на верхней террасе сада у двух мраморных белых львов, стороживших лестницу, встретились прокуратор и <...> Иосиф Каифа» (35); «этого путешествия вверх по лестнице луны» (310) и др.
В построении пространственной структуры ершалаимских глав отчетливо просматривается вертикальная перспектива. М. Булгаков показывает нижнюю и верхнюю границы локума: мозаичный пол — потолок («Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике» (21) — «влетела ласточка, сделала под золотым потолком круг» (29). Вне дворца вертикаль создают земля и солнце, луна: [Матвей] «вперял безнадежный взор в желтую землю и видел на ней <...> ящериц» (171); «над Ершалаимом засветились десять невиданных по размерам лампад, спорящих со светом единственной лампады, которая все выше подымалась над Ершалаимом, — лампады луны» (306); «Оголенная луна висела высоко в чистом небе» (309); «Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним» (42) и т. п. Эти пространственные элементы своей определенностью отграничивают пространство.
Булгаков использует тропы, растягивающие вертикаль: «Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце» (41); «и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо» (42).
Лексико-грамматические средства создают вертикальную перспективу в художественном пространстве ершалаимских глав. Например, наречия со значением места выстраивают бинарные оппозиции: вверх, высоко, выше, повыше, наверх / внизу, вниз, снизу, ниже, книзу. Вертикаль растягивается благодаря употреблению сравнительной степени наречий: выше / ниже и ниже. Примечательно, что до казни Иешуа вертикаль удлиняется вниз, а после казни осужденных вертикаль стремится вверх. Заметим, что именные группы со значением пространства над + т. п., под + т. п. выстраивают вертикаль в пространственной организации ершалаимских глав. Если взять основные пространственные ориентиры человека (т. е. то, что впереди человека, сзади человека, над человеком, под человеком), то количественный состав именных групп со значением пространства, выражающих эти отношения будет следующим: впереди + р. п. — 2 употребления, сзади + р. п — 1 употребление, под + т. п. — 25 употреблений, над + т. п. — 26 употреблений. При описании действий Пилата используются локативные глаголы с конкретной физической характеристикой нахождения предмета в пространстве по вертикали (термин С.Т. Саевич 1988, 56): «Пилат сел в него [кресло]» (20); «Тут прокуратор поднялся с кресла и <...> вновь опустился в кресло» (26); «и только он [Пилат] один стоит» (42) и др.
Необходимо отметить, что события, наполненные внутреннего драматизма, напряжения, духовной борьбы, происходят наверху. На балконе разговаривают Пилат и Иешуа, ведут беседу Пилат и Афраний, на балконе Пилат спит, встречается с Левием Матвеем: «на балкон двое легионеров ввели и поставили <...> человека лет двадцати семи» (20); «человек в капюшоне пересек площадку сада, вступил на мозаичный пол балкона и <...> сказал высоким приятным голосом» (292); «Он велел постель приготовить на балконе, там же, где обедал, а утром вел допрос» (309); «Вместо Афрания на балкон вступил неизвестный маленький и тощий человек рядом с гигантом кентурионом» (317). На верхней террасе сада происходит разговор между Пилатом и Каифой. «На обширный царящий над площадью каменный помост» поднимается Пилат, чтобы произнести приговор осужденным. Иешуа приглашает Пилата погулять в садах на Елеонской горе. На Лысой Горе происходит казнь осужденных. Убийство Иуды происходит на некотором возвышении: [Низа] «Пройдешь мимо масличного жома вверх» (305); «Дорога вела в гору, Иуда подымался, тяжело дыша» (306).
Обращает на себя внимание то, что локумы, в которых происходят основные сюжетные действия, выстроены по вертикали: низ (Иуда жил в Нижнем городе, Низа жила в Нижнем Городе, дворец Каифы расположен у подножия храмового холма) — верх (Дворец Ирода находится на возвышенности, на вершине холма происходит казнь осужденных). Дворец Ирода Великого имеет вертикальную структуру: терраса (верхняя, нижняя), лестница.
Вертикально расположены элементы ландшафта в пространстве ершалаимских глав: земля (подножие холма, подножие горы), расщелина, яма — холм (вершина, верх холма), гора, дерево, луна, солнце.
Подводя итог, можно сказать, что для Штата характерно вертикальное освоение пространства, присущее архаическому сознанию, где вертикаль предшествует горизонтали. По своему социальному положению прокуратор принадлежит верху. Однако нередко Пилат устремляется вниз.
Оппозиция: реальное-гипотетическое пространство
Вслед за Л.О. Чернейко, мы определяем реальное пространство как актуальное, физическое пространство — это то, что Я «вижу» «здесь и теперь». Под гипотетическим пространством подразумеваем ментальное, воображаемое пространство — это то, что Я вижу «здесь и везде» (воображаемое перемещение в любую точку пространства) и «теперь и всегда» (воображаемое перемещение в любую точку времени в прошлом — воспоминание и в будущем — фантазия) (Чернейко 1994, 64). Особенности реального (физического) пространства рассматривались в анализируемом ранее материале. В связи с этим в данном разделе мы сочли возможным представить описание гипотетического пространства. В тексте ершалаимских глав несколько раз вводится гипотетическое пространство:
а) «Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожаного снаряжения и пота от конвоя примешивается проклятая розовая струя» (20). Как показывает приведенный фрагмент, реальное и гипотетическое пространства могут быть связаны посредством «коннектора» (термин Дж. Фоконье)9, в данном случае запаха розы.
б) «Все еще скалясь, прокуратор поглядел на арестованного, затем на солнце <...> и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его». Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной воды, жалобным голосом позвать собаку Ванга, пожаловаться ей на гемикранию. И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора» (25). Очевидно, что гипотетическое пространство моделирует некоторую возможную реальность, и, следовательно, представляет собой смысловую область, имеющую отношение к реальному миру.
в) «И тут прокуратор подумал: «О боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше...» И опять померещилась ему чаша с темной жидкостью. «Яду мне, яду...» (26). Нахождение в замкнутом пространстве вызывает у Пилата нарушение мысли.
г) «только у прокуратора что-то случилось со зрением. Так, померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец. На лбу была круглая язва, разъедающая кожу и смазанная мазью. Запавший беззубый рот с отвисшей нижней капризной губой. Пилату показалось, что исчезли розовые колонны балкона и кровли Ершалаима вдали, внизу за садом, и все утонуло вокруг в густейшей зелени капрейских садов. И со слухом совершилось что-то странное — как будто вдали проиграли негромко и грозно трубы и очень явственно послышался носовой голос, надменно тянущий слова: «Закон об оскорблении величества...»
Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!..», потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску.
Пилат напрягся, изгнал видение, вернулся взором на балкон и опять перед ним оказались глаза арестанта» (30—31). Это видение изменило сложившееся в «легкой голове прокуратора» решение о судьбе Иешуа. В беседе с Каифой вновь возникает образ кесаря: «Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата» (38). В этой связи интересно сопоставление с текстом Евангелия от Иоанна: 12. С того времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю (Ев. от Иоанна, стих 12, глава 19). Лопухин комментирует стих 12. следующим образом: «Пилат с особенной настойчивостью стал добиваться освобождения подсудимого <...> Это намерение Пилата было замечено врагами Христа, которые с своей стороны усилили свои старания добиться осуждения Христа. Для этого они начинают угрожать Пилату доносом на его действия самому Кесарю (Тиберию), который, конечно, не простил бы Пилату легкомысленного отношения к делу, в котором был затронут вопрос о его императорских правах: за оскорбление величества он мстил самым жестоким образом, не обращая внимания на высоту положения, какое занимал заподозренный в этом преступлении» (Толковая Библия, т. 3, 486). Гипотетическое пространство проецирует возможную ситуацию в будущее. Здесь уместно привести высказывание Б. Гаспарова: «появление перед глазами Пилата видения — головы императора Тиберия, покрытого язвами, быть может, является отсылкой к апокрифическому сюжету, согласно которому больной Тиберий узнает о чудесном враче — Иисусе, требует его к себе и, услышав, что Иисус казнен Пилатом, приходит в ярость и приказывает казнить самого Пилата. В этой версии содержится очень важный для Булгакова мотив — предательство как непосредственная причина гибели, превращающая предателя в жертву и позволяющая синтезировать эти роли» (Гаспаров 1993б, 91).
д) «Но не эта мысль поразила сейчас Пилата. Все та же непонятная тоска, что уже приходила на балконе, пронизала все его существо. Он тотчас постарался ее объяснить, и объяснение было странное: показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал.
Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновенье, как и прилетела. Она улетела, а тоска осталась необъясненной, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тут же погасшая какая-то короткая другая мысль: «Бессмертие... пришло бессмертие...» Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке» (36—37). Бессмертие воспринимается как наказание за слабоволие и трусость Пилата. Ср.: [Воланд] «и к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу» (370).
е) «Тут он оглянулся, окинул взором видимый ему мир и удивился происшедшей перемене. Пропал отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень. Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе с ними двинулся и сам Пилат. Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев — гнев бессилия» (37). В реальном мире М. Булгаков выделяет растительность: розовый куст, кипарисы, гранатовое дерево, зелень. Эти пространственные элементы статичны. Далее происходит изменение характера пространства: через исчезновение к текучему состоянию10. В мифопоэтической традиции удушье Пилата можно интерпретировать как потерю «летущего дыхания духа, самого вещества жизни, деятельной, действующей, чувствующей и думающей материальной субстанции, родственной крови» (ср. багровая гуща) (Иванов 1980, 99).
ж) «и даже настало мгновенье, когда Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо» (42).
з) «Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист» (42). Отметим, что разорвавшееся солнце, огонь, шум являются признаками эсхатологических мифов. В художественном мире Булгакова данные мотивы символизируют гибель мира11.
и) «Приближалась праздничная ночь, вечерние тени играли свою игру, и, вероятно, усталому прокуратору померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле» (300). Известно, что кресло, трон — атрибут царской власти, правителя. Пилату показалось, что в кресле кто-то сидит. Царское место занято другим. Ср.: 37. Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ев. от Иоанна, гл. 18, стих 37).
Приведенные примеры с достаточной отчетливостью показывают, что в тексте ершалаимских глав гипотетическое пространство имеет большую функциональную нагрузку: оно предопределяет дальнейший ход развития событий. Примечательно распределение гипотетического пространства в романе о Пилате: если во второй главе романа «Понтий Пилат» 7 раз вводится гипотетическое пространство, то в последующих ершалаимских главах воображаемое пространство возникает дважды. По мнению Л.О. Чернейко, «ритмика визуальных и мыслимых взаимодействий обусловливает напряжение внимания слушателя, читателя, без которого невозможно восприятие произведения искусства (Чернейко 1994, 69).
Следует отметить разнообразие структурного оформления гипотетического пространства. В ершалаимских главах гипотетическое пространство может быть описано одним предложением (а), а может состоять из одного/нескольких абзацев (б, е). Предложения, описывающие гипотетическое пространство, могут занимать место внутри абзаца (г), а могут быть четко выделены в один (в, з) или несколько абзацев (д). Гипотетическое пространство Пилата вводится с помощью глаголов ментального состояния: померещилось, подумал, показалось и т. п. Слово взор может выступать как скрепа реального и гипотетического пространства: «Пилат <...> изгнал видение, вернулся взором на балкон» (31). Соединение разных типов пространств: «реального и воображаемого, гипотетического, которое открывается не глазу, а взору, — создает впечатление неисчерпаемости мира» (Чернейко 1994, 70).
Одной из составляющих гипотетического пространства ершалаимских глав является онирическое пространство (пространство сновидения Пилата). Одна из Функцией литературного сна заключается в том, чтобы дать возможность персонажу «выйти из себя» и увидеть себя со стороны. Во сне происходит материализация внутреннего мира, душевного опыта героя. Об этом писал Ф.М. Достоевский в рассказе «Сон смешного человека»: «Сны, как известно, чрезвычайно странная вещь: одно представляется с ужасающей ясностью <...> а через другое перескакиваешь, как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время. Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце» (ППС, т. 25, 108). Рассматривая онирическое пространство Пилата, прежде всего необходимо отметить, что читателю показан лишь один сон прокуратора, который снится ему в ночь на пятнадцатое нисана, а затем этот же сон как наказание Пилат видит двенадцать тысяч лун: [Воланд] «видит одно и тоже — лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри» (370).
Очевидно, включая онирическое пространство в пространственную структуру ершалаимских глав, Булгаков использует зеркальный12 способ построения пространства. С этой особенностью построения связаны «архетипические представления об обратности, взаимной перевернутости связей посюстороннего и потустороннего мира: потусторонний мир мыслится как мир с противоположными (перевернутыми) связями по отношению к миру посюстороннему, и наоборот» (Успенский 1994, 32).
Следующей особенностью структурной организации онирического пространства является указание четких текстовых границ сновидения Пилата: «и прокуратор <...> закрыл наконец глаза. <...> И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности» (309) (далее в тексте идет описание сна Пилата) «Все было хорошо, но тем ужаснее было пробуждение игемона, <...> Он открыл глаза» (310). Именная группа во сне организует фрагмент текста, описывающий онирическое пространство: «всхлипывал во сне Пилат» (310), «говорил ему во сне оборванный философ-бродяга» (310), «просил во сне Пилат» (310) и др. Благодаря синтаксической структуре предложения существительное сон выступает в качестве активного деятеля: «но сон не пожелал прийти к нему» (309); «Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном» (309).
В сновидениях актуализируется мотив пути с помощью глаголов (глагольных форм) перемещения: «он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней» (309); «Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ» (309); «философ <...> шел рядом» (310); «И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида» (310). Повтор слов пошед, шел в пределах одного абзаца организует абзац. Этот глагол становится носителем важного для М. Булгакова смысла: мотива пути, связанного с проблемой соотношения героя и окружающего его пространства (отношение человека и среды). Как справедливо отмечал Ю.М. Лотман, «пока герой однотипен окружающей его среде, он не имеет своего пути. Передвигаясь внутри пространства своей среды, он художественно неподвижен. Иной становится картина, если герой разрывает со средой. Тогда его движение составляет некоторую линеарную траекторию, внутренне непрерывную, каждый из моментов которой находится в своем особом отношении к окружающему пространству. Появляется путь как особое индивидуальное пространство данного персонажа» (Лотман 1994, 441). Так и Пилат освобождается от давления среды, но это происходит лишь во сне: «Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
— Да, да, — стонал и всхлипывал во сне Пилат» (310). В этой связи вызывает интерес высказывание Ю.М. Лотмана о слитности пространственных (географических) элементов и этических представлений, характерных для средневекового сознания древней Руси: «изменение нравственного статуса <...> означало перемещение в пространстве — переход из одной локальной ситуации в другую» (Лотман 1992в, 410). Перемещение Пилата из реального в гипотетическое пространство приводит к тому, что он внутренне преображается, имея возможность поступить честно по отношению к философу. По словам Ю.М. Лотмана, «исход путешествия (пункт прибытия) определяется не географическими обстоятельствами и не намерениями путешествующего, а его нравственным достоинством» (Лотман 1992в, 410). Пилат наказан, трусость прокуратора привела его в бездну; «Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат» (372).
В онирическом пространстве изменяется траектория движения Пилата. Теперь он движется вверх: «Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице Луны» (310); «и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне» (383); «вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне» (383). Как видно, в онирическом пространстве Пилат движется вертикально вверх, в реальном — преимущественно горизонтально. Точно также, по словам В.П. Топорова, в мифопоэтической традиции «простой смертный может реально вступить на горизонтальный путь и при особых усилиях проделать его, но вертикальный путь может быть проделан лишь фигурально — его душой» (Топоров 1983, 261).
Во сне Пилат счастлив. В онирическом пространстве человек получает «субъективную свободу» от «оков пространства»: «Он даже рассмеялся во сне от счастья» (309); «жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне» (310).
Обращает на себя внимание то, что именно в онирическом пространстве возникает образ, чрезвычайно напоминающий образ русского пространства. Как считает Г. Гачев, в русском Космосе «пространство представлено в виде однонаправленной бесконечности». Ср.: «от ступеней к постели тянулась лунная лента» (309) и т. п. Известно, что «в русском космосе и бесконечность и истина в итоге осуществляется и достигается не в точке (определенном месте), но в вечном пребывании в пути. Герою русского космоса иногда тоже является мировая вертикаль — и тогда это грандиозное (ибо редкое) событие прозрения» (Гачев 1995, 215). В ершалаимских главах только во сне Пилат имеет возможность раскрыться, освободиться от предписанных его положению рамок, может поступить по совести: «Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!» (310).
Таким образом, Пилат пребывает в реальном и гипотетическом пространстве. Следует отметить, что Пилат не желает активно осваивать физическое пространство, а гипотетическое пространство его тревожит, кажется ему странным. В ершалаимских главах происходит трансформация пространств: реальное пространство города находится далеко, функционально оно недоступно13. Именно здесь сказывается «зависимость расстояния от параметров текущей ситуации» (выражение Ю.Д. Апресяна): «важны не столько фактические физические пространства <...>, сколько способ их восприятия говорящим» (Апресян 1995, 637): «острым слухом уловил прокуратор далеко и внизу, там, где каменная стена отделяла нижние террасы дворцового сада от городской площади, низкое ворчание» (35). По мнению Е.С. Яковлевой, наречие далеко свободно от связи с конкретным физическим пространством, что позволяет наречию формировать гипотетическое пространство (Яковлева 1994, 53).
Гипотетическое пространство объявляется близким и постижимым. В описании гипотетического пространства нередко используется наречие вдали: «Пилату показалось, что исчезли розовые колонны балкона и кровли Ершалаима вдали, внизу за садом, и все утонуло вокруг в густейшей зелени капрейских садов. И со слухом совершилось что-то странное — как будто вдали проиграли негромко и грозно трубы» (30) и др. В семантике наречия вдали присутствует сема «наличие непосредственного восприятия». Предикаты (исчезли, проиграли) описывают конкретные перцептивные проявления объектов. Использование наречия вдали, как указывает Е.С. Яковлева, подразумевает известность, освоенность говорящим описываемого участка пространства. Кроме того, наречие вдали практически не используется относительно замкнутого пространства (Яковлева 1994, 27—29). Таким образом, можно предположить, что гипотетическое пространство Пилата — открытое пространство.
Мифологема пути, представленная в онирическом пространстве, подтверждает первичность гипотетического пространства. Здесь уместно вспомнить высказывание В.П. Топорова: «движение по пути в мифопоэтическом пространстве превращает потенциальность пути в актуальную реальность и подтверждает действительность — истинность самого пространства, «пробегаемого» этим путем, и, главное, достижение его сокровенных ценностей» (Топоров 1983, 258).
Гипотетическое пространство Пилата окружено соответствующим реальным пространством. Указанная особенность гипотетического пространства отмечена некоторыми философами. По мнению Н. Хартмана, «самое замечательное и в известной мере действительно парадоксальное в пространстве созерцания то, что оно является пространством в сознании, в то время как само сознание со всеми содержаниями непространственно. Представления — не суть в пространстве, но в представлениях есть пространство: то, что в них представляется, представляется как пространственная протяженность. Представляемая пространственность и есть пространство созерцания. Это — поразительное приспособление сознания к внешнему миру; иначе мир не мог бы быть представляемым как «внешний»» (Цит. по.: Топоров 1983, 227).
Следует отметить, что в некоторых случаях пространство Пилата выступает как «локально-этическая метафора», т. е. «нравственным понятиям присущ локальный признак, а локальным нравственный» (Лотман 1994в, 408). Яркий пример представления пространства как «разновидности этического знания» дан в заключительной главе романа: «Мастер как будто этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
— Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшегося за много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога» (371). Очевидно, что М. Булгаков следует традиции Л.Н. Толстого14, используя пространственные отношения для выражения нравственных понятий.
Подводя итог, можно сказать, что пространство Пилата разнородно и многомерно.
Оппозиция: свой — чужой.
Следует отметить, что свой — чужой — это универсальная семиотическая оппозиция, но в тексте ершалаимских глав данная оппозиция приобретает пространственное значение. В реализации противоположения Пилата и городского пространства Ершалаима участвуют следующие языковые средства:
а) лексемы со значением «чуждый», «ненавистный», описывающие Ершалаим: «Ненавистный город... — вдруг почему-то пробормотал прокуратор» (33); «солнце <...> посылало прощальные лучи ненавидимому прокуратором городу» (293) и др. По мнению А. Вежбицкой, быть в каком-либо месте — значит быть как бы частью этого места (Wierzbicka 1972, 94). Пилат принадлежит городскому хаотическому пространству, хотя и ненавидит город. Обратимся к этимологии слова ненавидеть. Как известно, слово ненавидеть образовано с отрицанием от навидети: «охотно смотреть, навещать» (Фасмер 1987, т. 3, 63). Очевидно, Пилат не хочет видеть Ершалаим, не хочет обживать и принимать городское хаотическое пространство. Пилат преимущественно находится во Дворце (на балконе). Городское пространство им не исхожено, и значит, не воспринято, не освоено и не узнано.
б) Лексемы со значением «далекий»;
Пилат помещен в чуждое ему пространство. Наш тезис подтверждается использованием наречий с семой «даль» при описании городского пространства: «острым слухом уловил прокуратор далеко и внизу» (35); «Пилат указал вдаль направо, туда, где в высоте пылал храм» (38) и др. Наречие далеко является относительной оценкой удаленности объекта от говорящего. Как отмечает Е.С. Яковлева, «относительные оценки субъективны: они передают мнение говорящего о характере расстояния» (Яковлева 1994, 28). Таким образом, для описания объектов, фактически расположенных на близком расстоянии от Дворца, употребляется наречие далеко. М. Булгаков подчеркивает, что Ершалаим не входит в освоенное Пилатом пространство.
в) Дейктические показатели: этот — тот, другой, здесь — там;
Примечательно, что в речи Пилата используется местоимение этот (т. е. близкий, свой), но контекстное окружение придает этому слову противоположное значение, подчеркивая отстраненность Пилата от городского пространства. Пилат дистанцирует себя от Ершалаима и его жителей: «что можете вы сказать мне о настроении в этом городе?» (294) и др.
г) Отсутствие притяжательных местоимений;
Прежде всего, обращает на себя внимание отсутствие притяжательных местоимений в речи Пилата и речи повествователя, относящихся к описанию пространства. Помимо этого показательна следующая характеристика Пилата: «единственный и невольный жилец дворца — прокуратор» (309). Взаимообогащаясь смыслами, слова единственный (присутствует сема «одиночество», «обособленность»), невольный (т. е. несвободный в своем выборе, и не по своей воле в Ершалаиме находящийся) и слово жилец (тот, кто занимает временно чужое место обитания) участвуют в создании образа одинокого человека в чужом и чуждом ему городе.
Отметим, что Пилат не только локализован в городском пространстве, но и не отделим от него. Данное утверждение находит подтверждение на синтаксическом уровне. В тексте много бытийных предложений15, где субъектом предложения является Пилат (он, прокуратор, игемон): «В это время под колоннами находился только один человек, и этот человек был прокуратор» (291) и др. В ершалаимских главах для описания действий Пилата часто употребляются личные предложения16: «Тут Пилат вздрогнул» (319); «Он холодною влажной рукой рванул пряжку с ворота плаща» (37) и многие др.;
В создании оппозиции свой — чужой участвует также ситуативное (контекстное) окружение. Мы уже отмечали, что Ершалаим — чуждое Пилату жизненное пространство. Пилат не доволен своим местом, он — не «герой своего места» (выражение Ю.М. Лотмана). Пилат хочет как можно скорее покинуть Ершалаим; «Очень хорошая мысль, — одобрил прокуратор, — послезавтра я ее [когорту] отпущу и сам уеду, и — клянусь вам пиром двенадцати богов, ларами клянусь — я отдал бы многое, чтобы сделать это сегодня!
— Прокуратор не любит Ершалаима? — добродушно спросил гость.
— Помилосердствуйте... Я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приезжать... О, если бы не императорская служба!...
— Да, праздники здесь трудные, — согласился гость.
— От всей души желаю, чтобы они скорее кончились, — энергично добавил Пилат. — Я получу возможность наконец вернуться в Кесарию» (295).
Изложенное приводит к выводу, что окружающее Пилата пространство уже по самой своей природе несет в себе конфликтные элементы, так как оказывается поляризовано основной семиотической оппозицией свой — чужой.
Подводя итог, можно сказать, что для пространственной структуры ершалаимских глав характерны черты мифологического пространства. Основанием для такого утверждения послужило выяснение особенностей семантического наполнения пространства Пилата. Если пространство Пилата мифологическое, то тогда пространство ершалаимских глав обладает признаками мифологического пространства, согласно закону тождества. Допустим, что P = множество p1 + p2 + p3 + ... pn, где P — пространство ершалаимских глав, а p1, p2, pЗ, pn — пространства героев. Тогда, если p1 = A (где A — мифологическое пространство), то P будет иметь признаки A. Таким образом, мы полагаем, что пространство ершалаимских глав обладает признаками мифологической модели пространства.
Анализ особенностей мифологической концепции пространства, рассмотренный на примере пространства Пилата, позволил сделать следующие выводы:
1. Поведение персонажа оказывается связанным с пространством, в котором он находится. Пространство Пилата придаёт его образу дополнительные характеристики через особенности пространственных построений. Пространственные отношения нередко выступают в ершалаимских главах в качестве языка для выражения нравственных построений: пространственная замкнутость, заданность пути, запрет на боковое движение, пространственная прикрепленность Пилата предполагают отсутствие свободы в принятии справедливого решения, в частности о судьбе Иешуа. Движение вниз подготавливает читателя к моральному поражению прокуратора, движение вверх во сне помогает раскрытию подлинных устремлений Пилата, подчеркивает трагизм положения персонажа. Таким образом, в ершалаимских главах пространственные отношения могут выражать нравственные понятия и ценности.
2. Пространство — это фон, который становится знаком. Пространство отражает динамику мышления Пилата, так как всякое мировоззрение человека есть его способ ориентации в мире. Человек строит свою модель окружающего мира, определяет свое место в нем и разрабатывает типовой сценарий своего поведения.
3. Результаты детального анализа пространства Пилата представили характерные для мифологической концепции пространства оппозиции: центр — периферия, статика — динамика, верх — низ, реальное — гипотетическое пространство.
Центр — периферия. Срединное пространство представлено в романе Дворцом Ирода Великого и городом Ершалаимом, а Космос (периферия) находится за городскими стенами, «в окрестностях, в садах на Елеонской горе». Следует отметить характерную для ершалаимских глав перевернутость данной оппозиции, где периферия большей частью соприкасается со сферой хаоса.
Статика — динамика. Пилат и окружающее его пространство статичны. Пилат адаптируется под структуру окружающего его пространства. После казни Иешуа для Пилата возникает требование переструктурировать свой пространственный мир, что тотчас приобретает характер пространственно протяженного образа пути. Изменяется траектория перемещений Пилата: до казни Иешуа — движение по замкнутому отрезку с возвращением в начальную точку пути, после казни Иешуа — движение вверх по лунной дороге в бесконечность. Этот контраст создается использованием статических определителей объектов дворцового интерьера, глаголов с семой статичности, сравнений и эпитетов, подчеркивающих неподвижность Пилата.
Верх — низ. Для пространственной структуры ершалаимских глав характерно вертикальное расположение элементов, присущее архаическому сознанию. Пилат осваивает пространство по вертикали. Казнь Иешуа меняет направление движения Пилата. До казни Иешуа Пилата интересует, что происходит внизу (в городе), и движется Пилат преимущественно вниз. После казни Иешуа интерес сменяется безразличием к городу, и Пилат устремляется вверх по лунному лучу.
Реальное — гипотетическое пространство. М. Булгаков объявляет физическое пространство города несуществующим, а гипотетическое пространство описывает как реальное. Этот эффект достигается, в частности, использованием относительного показателя далеко для описания городского пространства и использованием абсолютного показателя вблизи в описании гипотетического пространства. Мифологема пути призвана подчеркнуть реальность гипотетического пространства. Пилат способен воспринимать лишь зримый вещественный мир вокруг себя, и этот мир является для него единственно реальным и истинным. Сверхчувственное кажется Пилату несуществующим и странным.
Свой — чужой. Пилат показан в чуждом ему пространстве. Городское пространство Ершалаима ненавистно Пилату. Он мечтает уехать в Кесарию, «свой» мир. В реализации противоположения Пилата и Ершалаима участвуют лексемы со значением «ненавистный», лексемы со значением «далекий», дейктические показатели, соответствующая синтаксическая структура предложения, контекстное окружение.
Таким образом, окружающее Пилата пространство конфликтно по своей сути, так как построено на бинарных оппозициях.
4. Пилат оказывается несоизмерим с окружающим его пространством. Если в начале повествования Пилата окружает переполненное пространство, загроможденное избыточными объектами, приводящими к тесноте и узости, мешающими ориентации в пространстве и движению в нем, то в заключительной главе романа Пилата окружает бесконечное и незаполненное пространство. Реальное пространство, окружающее Пилата, переполнено предметами, шумом, неприятными запахами, людьми. Гипотетическое пространство, где Пилат проводит двенадцать тысяч лун, немое и безграничное.
5. В ершалаимских главах система пространственных отношений становиться моделирующей системой. Построение пространства содержит не столько чисто пространственные характеристики, сколько становится языком для выражения непространственных значений. Например, отгороженность стенами ведет к замкнутости пространства в восприятии Пилата. Это приводит к разрыву связей с людьми, что делает жизнь прокуратора скудной. Пространственная замкнутость, изолированность, непроницаемость, переполненность пространства объектами, людьми, звуками является средством выражения идеи разобщенности людей.
6. Пространство Пилата моделируется с помощью комплекса взаимодействующих средств различных уровней: лексической системы, соответствующих грамматических построений, стилистических приемов, композиции.
7. Использование характерных черт мифологического пространства позволило М. Булгакову представить богатые содержательные понятия пространственных отношений и предельно расширить художественное пространство ершалаимских глав, представить многомерность пространства и способы сочетания элементов внутри художественного пространства.
Примечания
1. См. высказывание В.Н. Топорова: Теперешнему носителю русского языкового сознания трудно понять, в чем сходятся понятия странности и пространства, восходящие к одной и той же основе стран — (из праслав. *stor-n- < и.-евр. *ster: *stor- «распространяться») (Топоров 1995, 564).
2. Вспомним, что Пилата послали на периферию из центра, а он попал опять в центр. Хотя в Риме он был на периферии, в центре находился Цезарь, который в тексте упомянут.
3. Ср.: облик человека в произведениях русского авангарда. «Во всех трех проявлениях он изображается здесь в качестве человека отчужденного. Как личность, он отчуждается от своего «я», входит в противоречие с самим собой. Как социальное существо, он выпадает из коллектива (в том числе рвет коммуникативные связи). Наконец, как член родо-племенного союза, человек в катахрестической картине мира оказывается вне семейных уз» (Деринг-Смирнова, Смирнов 1980, 410).
4. Согласно типологически весьма архаичной концепции, океан — одно из основных воплощений хаоса или даже сам хаос (МНМ, т. 2, 249).
5. Упоминания о розе встречаются и в дальнейшем: «под колонны несло сорванные розы (291), прокуратор не только глядит на две белые розы, утонувшие в красной луже» (291). В этой связи интересно упоминание А.Н. Веселовского: «роза цветет для нас полнее, чем для грека, она не только цветок любви и смерти, но и страданий и мистических откровений» (Веселовский 1939, 133).
6. Вслед за М.В. Всеволодовой, Ю.В. Владимирским, под семой статичности понимается неизменное по отношению к пространству расположение предмета (субъекта), что находит наиболее яркое выражение в отношениях местонахождения. При этом, отношения местонахождения могут включать и случаи перемещения предмета в пределах определенного «замкнутого» пространства (Всеволодова, Владимирский 1982, 9).
7. Сошлемся на высказывания некоторых исследователей об особенностях горного языкового сознания. Так, Т.В. Цивьян замечает, что в ряде балканских языков характеристика «далеко» может выражаться словами с семантикой «высоко». С.А. Крылов пишет, что в будухском языке слово может одновременно характеризовать местоположение объекта по линии близости/дальности и по вертикальной ориентации (Яковлева 1994, 31).
8. Символическое значение лестницы, как правило, основано на представлении, что восхождение по лестнице есть благо, а нисхождение — несчастье (МНМ, т. 2, 51).
9. По Дж. Фоконье, объекты различных пространств могут быть соотнесены друг с другом посредством коннектора — специального, интуитивно вполне очевидного отношения (Динсмор 1995, 386).
10. В этой связи интересно замечание В.А. Успенского о том, что «тяжелые психические процессы можно представить как тяжелую жидкость, погружающую в себя человека» (Успенский 1979, 147).
11. Ср.: гибель Короткова в повести «Дьяволиада». «Солнечная бездна поманила Короткова так, что у него захватило дух. С пронзительным победным криком он подпрыгнул и взлетел вверх <...> Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него в голове, и больше он ровно ничего не видел (Соб. соч. в 5 т, т. 2, 42). Гибели Персикова и его института в повести «Роковые яйца» предшествует такое описание: «Пылала бешеная электрическая ночь в Москве. <...> Очень далеко на небе дрожал отсвет пожара <...> Толпа, мечущаяся и воющая, как будто ожила сразу, увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое варево безумия, шеренги (Соб. соч в 5 т, т. 2, 110).
12. Зеркало является источником виртуальных видимостей. В основе всякого образа пространственности — принцип зеркального становления места в неместе (Подорога 1995, 87).
13. Ср. об этом: «Поскольку вторичные культуры отождествляют социофизическое бытиё с некоторой совокупностью знаков, наделенных значениями, постольку они делают познавательно актуальным то, что находится по ту сторону чувственного опыта, за рубежом непосредственного восприятия. Факты эмпирического мира обретают релевантность лишь по отношению к миру трансцендентному. Каждая семантическая категория (в том числе пространство, время и пр.) распадается на два ряда смысловых величин, соположенных наблюдаемой и умопостигаемой областями действительности. Логический вывод осуществляется на синтаксической оси текста благодаря движению от того, что считается запредельным, к тому, что полагается доступным для органов чувств» (Деринг-Смирнова, Смирнов 1980, 448).
14. Как отмечает Ю.М. Лотман, использование пространственных отношений в качестве языка для выражения нравственных построений было характерно для творчества Л.Н. Толстого (Лотман 1994а, 418).
15. См. подробнее о связи бытийных предложений с понятием пространства: «область бытия может быть зафиксирована по пространственному и временному параметрам, преобладающим для классических бытийных предложений, следует считать пространственное представление о мире» (Арутюнова 1976, 212).
16. Ср.: «Личность — безличность градуируется по линии пространственно-временной или даже главным образом пространственной отчетливости референта субъекта предложения, т. е. как бы по линии контуров вещи, степени отделенности объекта от фона» (Степанов 1988, 230).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |