Тиберий вышел из дворца, собираясь ехать в Сенат. Лишь только он появился на крыльце, как от колонн отделились шесть ликторов с пучками фасциев в руках и, высоко поднимая колени, помаршировали впереди к ожидавшей императора раззолоченной колеснице из черного дерева. Едва принцепс шагнул с последней ступеньки крыльца, как еще шесть ликторов в торжественных, серых с белой каймой, туниках двинулись вслед за ним, оказывая императорские почести.
Сам Тиберий поверх парадной пурпурной мантии надел золотой панцирь, на нагруднике которого были изображены два крылатых коня, привставших на дыбы и упершихся копытами друг в друга. Внизу в два ряда висели золотые пластины с затейливым орнаментом, прикрывавшие живот. Несмотря на жару, на плечи императора был наброшен белоснежный паллий с красными продольными полосами, крепившийся у горла фибулой с большой голубоватой жемчужиной. На левом боку висел гладиус — прямой короткий меч.
Сенату, от которого император ждал обвинений и упреков в превышении власти, нужно было продемонстрировать, что к сенаторам явился не просто глава государства, но готовый ко всему воин. К тому же Тиберий серьезно опасался участи заколотого кинжалами Юлия Цезаря.
Императорскую колесницу сопровождали четыре квадриги — боевые колесницы с преторианскими гвардейцами, вооруженными копьями и мечами. Две квадриги возглавляли процессию, и две двигались, прикрывая тыл.
Ликторы во главе с эдилом сопровождали императора до колесницы, где уже стоял начальник его личной охраны квестор Гней Туллий, который помог Тиберию забраться в колесницу, а затем запрыгнул на сиденье, чуть сзади и справа от него. У правого колеса развевался императорский штандарт с изображением орла с распущенными крыльями, держащего в когтях жезл, обвитый двумя змеями. Это была уменьшенная копия лабарума — государственного знамени Рима.
Эдил поднес к губам короткую тибию. Пронзительный звук, похожий на клекот орла, разорвал торжественную тишину, и колесница в сопровождении квадриг рванула к величественному зданию римской Курии, где уже многие годы заседал Сенат республики, а затем и империи. Улица наполнилась грохотом колес, обитых медными полосами с заклепками, высекавшими искры из выложенного прямоугольными камнями стратума. Люди, услышавшие громыхание императорской кавалькады, шарахались в стороны и жались к стенам домов. Зазевавшийся, будь то сенатор или простолюдин, мог быть затоптан или серьезно покалечен.
Сенат был окружен двумя когортами преторианцев, что и вовсе неслыханно — сенаторы в здании Сената издревле пользовались полнейшей неприкосновенностью, даже если их публично обвиняли в совершении тяжких преступлений.
Вооруженный Туллий вошел в здание, сопровождая императора, и это также было нарушением вековых традиций — на заседаниях Сената не мог присутствовать никто из посторонних, тем более с оружием.
В безмолвной тишине нахмуренный Тиберий прошел в императорскую ложу, отороченную тяжелой пурпурной материей. Но едва он сел, как гром сотряс сенатские стены. Сердце Тиберия подпрыгнуло, а рука инстинктивно рванулась к мечу. Но это был гром рукоплесканий, сенаторы аплодировали ему стоя.
Когда аплодисменты затихли и сенаторы расселись, председательствующий консул огласил принятую Сенатом институцию о полном одобрении и поддержке действий правящего принцепса. Вместо ожидаемого порицания сенаторы выразили ему полное доверие и повиновение. Более того, Сенат решил дополнить закон об оскорблении величия римского народа нормой об оскорблении величия императорской особы.
— О, люди, созданные для рабства, — сказал он Туллию, выходя из Сената, — подлые трусливые шакалы.
Возвратившись во дворец, Тиберий первым делом взял в руки шкатулку, некогда привезенную ему в дар иудейским первосвященником, и, открыв ее, не сдержал восхищенного восклицания.
— Всесильный Юпитер! Воистину подчиненная тебе природа творит прекрасное и удивительное.
В шкатулке из слоновой кости, утопая в белоснежном меху неизвестного зверя, лежала черная жемчужина, размером с куриное яйцо в обрамлении больших красных матовых жемчужин. По словам первосвященника, это была единственная в мире жемчужина такой величины. Стоило приложить ее к любому больному месту, как боль сразу исчезала.
Он долго любовался совершенством форм и насыщенностью цвета драгоценного камня. Такой в его коллекции еще не было, иудейский посланец сумел тронуть душу властителя могущественного Рима.
«Пожалуй, следует вставить ее в верхушку императорского посоха, — решил император, — заменив голубую жемчужину, венчавшую золотой императорский посох — символ власти в римском государстве».
Тиберий не любил триумфов. Они были великолепием и проклятием Рима. И рождали соперников властвующему принцепсу. Марширующие когорты солдат в до блеска начищенных песком нагрудных клибанусах и железных касенсах на голове, колонны закованных в кандалы знатных пленников и вереницы связанных обычных пленных, идущих позади триумфальной колесницы, горы военной добычи, нагруженной на повозки, вызывали у него физическое отвращение.
Полибий был с ним солидарен — общественный порядок в городе, за который он отвечал, на несколько дней превращался в массовые беспорядки. Триумфы заканчивались пожарами и погромами солдат триумфатора, ведущих себя в Риме, как в захваченном городе. Их невозможно было остановить, и вульгус — римская преступная чернь — пользовалась этим сполна.
— Бесконечные ненужные войны развязываются лишь оттого, что полководцы мечтают в вышитой золотом тоге и лавровом венце со славой проехать по улицам Рима, — заявлял он в Сенате, возражая против оказания почестей победителю германцев Понтию Пилату.
В эти дни Тиберий и Полибий по окончании шествия покидали Рим, дабы насладиться обществом знатных римских матрон, которые выезжали на свои загородные виллы, чтобы не оказаться жертвами насилия разнузданных легионеров.
Предшественник Тиберия Август насильно женил его на своей дочери Юлии, для которой это был уже третий брак. Тиберий фактически не жил со своей пышнотелой и необычайно сладострастной женой. Юлия стремилась только к развлечениям, удовольствиям и чревоугодию. Она могла изменить мужу с простым солдатом и даже рабом. Прослышав о дурных наклонностях своей распутной дочери, Август отправил ее в пожизненное изгнание, вначале на остров Пандатерию, а затем в приморский город Регию.
Навязанный всемогущим Августом неудачный брак с Юлией навсегда заложил в Тиберии отвращение к узам Гименея. Наследники от первой жены Випсании Агриппины у него были, поэтому император не испытывал необходимости когда-либо еще вступить в официальный брак.
Будучи весьма любвеобильным, свою похоть и сладострастие он удовлетворял в загородном дворце с помощью кратковременных наложниц и куртизанок, привозимых верным Полибием с необъятных просторов империи. Причем встречался он с ними только в надетой на лицо черной маске, и многочисленные любовницы, хотя и могли догадываться, с кем делили ложе, похвастаться этим не могли, не будучи полностью уверены в высокородном происхождении партнера.
Тиберий не любил свой холодный и помпезный дворец в Риме, который угнетал его величественным бездушием. Почти все залы, трапезные и спальни пустовали годами, хотя и поддерживались многочисленными слугами в отменном порядке и чистоте.
Придя к власти, он построил загородный дворец прямо на берегу Тирренского моря, невдалеке от устья Тибра, куда часто отправлялся отдохнуть от государственных дел и развлечься. На роскошной императорской акате он спускался вниз по течению в сопровождении четырех военных трирем. Построенное из кедра с деревянной раскрашенной в темно-серые и черные цвета головой волчицы на носу и высоким увитым золотистыми и пурпурными кистями балдахином на корме судно было быстроходно, маневренно и отличалось роскошностью своего уюта. Гавань вдалеке кишела разномастными судами со всего мира. Слышались гортанные выкрики морских команд, крики выгружавших товар купцов.
Обширные залы дворца изнутри были отделаны кедром, привезенным с побережья Малой Азии, что давало необычайно насыщенный приятный лесной смолистый запах, несмотря на то, что кедровая поверхность была задрапирована китайским шелком и персидским глазетом. Для придания же величия стены залов окаймляли золотисто-пурпурные фризы и разноцветные мраморные полы, устланные мягкими пушистыми коврами.
Во дворце были четыре спальни, по числу времен года, украшенные в соответствии с признаками весны, лета, осени и зимы. В широких коридорах, соединяющих помещения, едва слышно журчали фонтаны для поддержания прохлады в стенах великолепного дворца. Вокруг дворца, соединенные портиками, благоухали сады с затейливыми клумбами, обязательными розариями, бассейнами и фонтанами.
Одним из любимых мест императора были отменные термы, построенные по его личному проекту, в которых он предавался отдыху, пьянству и устраивал оргии, наслаждаясь женской любовью. Термы были выложены отборным розовым мрамором, доставленным с юга Греции. Полы и стены украшали искусные мозаичные полотна, изображавшие битвы, гладиаторские бои и различные празднества и игрища. Ложи в помещениях терм при посещении Тиберия полностью устилались лепестками роз. Ванны, выложенные разноцветным кафелем, наполнялись морской и речной водой, а также водами, привезенными из различных целебных источников. Трубы могли подавать воду, по желанию императора подогретую до любой температуры. Три бассейна, наполняемые различной по температуре и содержанию водой, были предназначены для охлаждения разгоряченного тела и плавательных упражнений.
Тиберию вскоре наскучили заученные нежности наложниц и куртизанок, ему хотелось будоражащей новизны, волнующего страха и неопытности в ласках, и он сказал об этом Полибию.
Однажды, привычно войдя в спальню для удовлетворения любовных утех, он замер: на ложе, раскинувшись, возлежала прекрасная незнакомка в сиреневой шелковой маске на лице. Она была совершенно нагой со слегка смугловатым оттенком бархатистой кожи. Семисвечные светильники давали возможность детально рассмотреть все ее прелести. Нежные розоватые соски увенчивали упругие полные холмы грудей. Плоский, по-девичьи, живот плавно переходил в округлые, совершенной формы, бедра нежного персикового цвета.
Император замер в нерешительности — картина была непривычна и полна замаскированного сладострастия.
Она засмеялась волнующим грудным смехом:
— Иди же, император, и можешь снять свою маску, в ней нет необходимости. Напротив, я хочу быть неузнанной...
Он медленно опустился на ложе, не сводя глаз со смутно темнеющей в мерцающем огне свечей призывной выпуклости и протягивая к ней руку. Женщина ответила легким колыханием бедер, на ногах тонко звякнули золотые браслеты и от нее пахнуло чувственной жаркой волной. Влекомый страстью император набросился на нее с жадностью изголодавшегося льва, грубо и мощно преодолевая легкое притворное сопротивление. Женщина была не только великолепна телом, но и безудержна в своих неистощимых фантазиях. Раз за разом они торжествовали: оба, то попеременно, то слитно.
— Кто ты? Открой свое лицо, — изнеможенно прохрипел он.
— Великий и божественный император, — было видно, как на ее обнаженной шее часто бьется тоненькая жилка, — открыв свое лицо, я запрошу с тебя столько, что тебе придется вводить новые налоги. Если ты мною доволен, я приду к тебе еще, пусть тайна останется хотя бы до тех пор.
«Она прекрасна, как сама Венера», — лишь успел подумать Тиберий, проваливаясь во внезапный глубокий сон.
Незнакомка, грациозно изогнувшись, соскочила с ложа, набросила на прекрасное нагое тело расшитую львами шерстяную накидку и с легким смехом вышла из спальни.
Император проснулся в плохом расположении духа. И даже воспоминания о незнакомой прелестнице не смогли улучшить его мрачного настроения.
Дела в Риме обстояли неважно. Денег в казне катастрофически не хватало. В провинциях вспыхивали постоянные бунты и восстания. Зараза христианства, несмотря на решительность и крайнюю жестокость ее искоренения, вновь начала возрождаться. Роптала армия, которой постоянно недоплачивали.
Практика провозглашения императора воинами легионов будет позже. Но уже его предшественника Великого Августа пытались сместить подобным образом. И Тиберий, опасаясь своего свержения волей армейских легионов, назначал возможных соперников наместниками в самые отдаленные провинции. Пожалуй, лишь Аппий Силан, императорский наместник в Испании, был полностью к нему лоялен. Но Тиберий еще мог и умел управлять.
Уже через четыре года после смерти принцепса Клавдий I впервые купит преданность войск за деньги, пообещав каждому легионеру по пятнадцать тысяч сестерций после убийства императора Калигулы. Множество императоров обретут власть путем подкупа армии и ее полководцев.
— Где взять деньги? — этот вопрос стал постоянным и самым мучительным.
Вызванный к императору Полибий предложил заняться проверкой реестров римских граждан. По его сведениям, ряд богатых вольноотпущенников называли себя гражданами Рима и пользовались привилегиями, на которые по закону не имели права. Следует наказать обманщиков со всей строгостью — конфисковать их имущество, а самих вновь продать в рабство. Некоторым из них публично отрубать головы на Эсквилинском поле.
Столичный претор Гай Юлий Полибий, умный, энергичный и разворотливый, был, пожалуй, самым доверенным лицом императора. Особую благосклонность он заслужил, организовав для Тиберия тайный клуб чужих жен, после того как глава Рима пожаловался ему на свою пресыщенность ласками куртизанок и наложниц.
Ночные клубы, существовавшие в городе по примеру развращенных афинян, пользовались особой нелюбовью императора. По его приказу ночные дозоры постоянно громили греческие образчики разврата, арестовывая молодых патрицианских буянов, мешавших спать своими дикими дебошами добропорядочным римским гражданам.
Клуб, организованный расторопным Полибием, состоял сплошь из жен нобилитета — самых богатых и влиятельных сенаторов и патрициев. Вход в него был свободным и абсолютно добровольным. Ушлые свахи смогли быстро уговорить пресыщенных и скучающих от безделья патрицианских матрон дарить свои ласки самому императору, находясь при этом в масках. Это придавало особую остроту ночным оргиям. Если же император, желая узнать, кто подарил ему столь изысканные нежности, снимал маску с лица незнакомки, она была вправе обратиться к владыке Римской империи с любой просьбой. Будучи скупым от природы, Тиберий не слишком часто позволял себе раскрытие инкогнито любовной партнерши.
Матроны были столь вычурны в ласках и ароматах своих тел, что император иногда с нетерпением ждал новой встречи, каждая из которых дарила свою неповторяемую интригу. Одни из них приходили совершенно бескорыстно, лишь для того, чтобы познать всю остроту ощущений, отдаваясь повелителю Римской империи. Другие, а таких было немного, умышленно сдвигая маски, как бы в пылу любовных утех, просили должности для своих мужей и родственников. В просьбах никому не отказывалось, слух об этом быстро разнесся, и поэтому очередь на общение с ним растягивалась на недели.
Этим изредка пользовался дуумвир. В его власти было допустить к императору сегодня, или через месяц, или вообще отказать в свидании с венценосным, и некоторые понравившиеся ему матроны не миновали и его ложа. Но это было редко — Полибий не был сластолюбцем.
Когда он в очередной раз явился к императору с докладом о положении дел в столице, цезарь в награду за окрашивание своего досуга молча стянул с руки большой браслет из красноватого червонного золота, выкованный наподобие дракона, и сам надел его под локоть левой руки своего любимца. Тот прикоснулся к подарку губами и склонился в глубоком поклоне. Голова дракона сверкнула двумя изумрудами глаз. Немного погодя, Тиберий отправил в ссылку за незначительную провинность второго соправителя Рима, и Полибий стал единоличным главой столицы империи, нося по-прежнему титул дуумвира.
Отныне римский император ежедневно мог предаваться любовным утехам с представительницами самых знатных фамилий государства. Почти каждодневные ночные ласки истощали его тело, а выпиваемые в процессе наслаждений вина иссушали мозг и желудок. Бани и массажи уже не могли полностью восстанавливать утраченные силы. Тиберий двигался навстречу своей гибели.
Но не только безнравственность, распущенность и умопомрачительная развратность знатных римских матрон вовлекали его в ночные оргии. Страсть к этим глубоко порочным женщинам подогревалась желанием унизить римский нобилитет. Сколько изощренного удовольствия он испытывал, находясь в стенах Сената и глядя в самодовольные лица многих сенаторов, на величавые головы которых он лично мог возложить рога! При этом император закрывал глаза, в подробностях вспоминая фигуры и позы красавиц, трепетно и страстно раскрывавших ему свои объятия.
«Вот выступает надменный Клавдий Ливий, — думал Тиберий, — сколько в нем чванства и самодовольства, самовлюбленный павлин. Знал бы он, сколь кипуча и страстна его, с виду холодная, жена Антония. Как забавлялись мы с ней в бассейне. Посмотришь — целомудреннейшая из матрон, но сколько в ней похоти и неутоленного желания...»
«А вот восседает на сенаторской скамье, раздувшись от собственной важности и благочестия, Гней Кальпурний Пизон, — Тиберий прикрыл глаза, — он и представить не может, насколько игрива и любвеобильна его Планцина, на людях выглядевшая воплощением кротости и наивности. Вряд ли она дарит ему такие щедрые и разнообразные ласки».
Через год император направит его наместником в Сирию, а потом прикажет отравить, заподозрив в сговоре с Понтием Пилатом. Планцина же будет помилована, придет во дворец и отдастся ему с каким-то неистовым мазохизмом, не испытывая никакой печали по уничтоженному мужу. Под влиянием разврата и проявления людских пороков венценосный принцепс год от года становился все более нелюдимым, жестоким и злобным. Он стал жить только в своем загородном дворце, по-прежнему предаваясь безудержному разврату и пьянству.
Теперь, когда луна была близка к полнолунию, его стали посещать какие-то смутные, неясные страхи. Чтобы отделаться от них, император стал до минимума сокращать время на размышления, ежедневно предаваясь плотским утехам.
Близилась ночь, и Тиберий зашел в спальню, отделанную в золотистый и желтый цвета, символизирующие осень. Бледно-желтый балдахин, скрывающий ложе, был поднят. На ложе возлежала зрелая матрона, формы которой были, однако, волнующими, не утратившими свежести и упругости. Лицо незнакомки было на треть закрыто черной бархатной маской с небольшими прорезями для глаз. Маленькая головка с белокурыми волнистыми волосами покоилась на локте руки, запястье которой охватывал тяжелый золотой браслет, унизанный разноцветными камнями. Вторая рука целомудренно лежала между несколько тяжеловатых бедер, слегка прикрывая золотистый пушок, обрамляющий низ безупречного по форме живота. Тонкая талия была опоясана тонким кожаным ремешком черного цвета, увенчанного под изящным пупком красноватой жемчужиной. Узкую щиколотку левой ноги украшали пять тонких золотых браслетов. Полные упругие груди дерзко смотрели на императора большими темно-коричневыми сосками.
Тиберия возбудила уже сама поза — невинная и в то же время раскованная, зовущая к дерзкой любовной игре. Он подошел и сделал знак рукой, приглашающий женщину приподняться и принять нужное положение. Прекрасная матрона медленно опустилась на локти, спрятала в них свое заалевшее лицо и приподняла высоко вверх белые пухлые, но совершенные полушария.
Император положил руки на ее крутые, сразу вздрогнувшие бедра и вошел в нее, овладев женщиной жадно и неистово...
Трижды он восходил на вершину сладострастия и стремительно падал вниз бурлящим водопадом. Крупные капли пота стекали с его груди, падали и исчезали в темной ложбине, разделяющей колышущиеся в страстных телодвижениях матово поблескивающие полушария.
Женщина, казалось, была неутомима. Наконец император откинулся назад и рухнул на ложе полностью обессиленный. Неизвестная прелестница грациозно и беззвучно опустилась рядом.
Некоторое время Тиберий лежал, тяжело дыша и закрыв глаза. Он пытался угадать, чья же жена досталась ему на этот раз. Она оказалась столь опытной и страстной, что доставила ему неизъяснимое блаженство. Память перебирала знакомые лица и не желала остановиться ни на одном из них. Несомненно было одно — пылкая незнакомка дарила ему свою любовь впервые.
Он протянул руку и сдвинул вверх маску. Пронзительные глаза удивительного темно-фиалкового цвета полыхнули неутоленным зноем.
— Клянусь Юпитером!.. Луциллия, — пораженно воскликнул он.
— Да, это я, венценосный...
Это была Луциллия Домнула, жена казненного им сенатора Марка Целия Теренция.
«А ведь это опасно, — подумал Тиберий, — а если бы она хотела отомстить и спрятала бы нож под подушками».
Он не знал, что предусмотрительный Полибий лично осматривал всех претенденток на любовь владыки Рима.
Женщина смотрела на него неотрывным молящим взглядом.
— Я знаю, разделить ложе с тобой — уже неслыханная награда. Но могу ли я обратиться к тебе с просьбой?
— Говори.
— О, Тиберий! Будь добр ко мне! Позволь мне вновь выйти замуж, моим маленьким детям нужен отец. Я так одинока и не сплю по ночам... Ты, может быть, подозреваешь, что я затаила на тебя зло. Это не так. Ты убедишься в моей верности.
— Кто он? — хрипло спросил император, внезапно почувствовав укол ревности к неведомому сопернику, который сможет каждодневно обладать этим зрелым роскошным телом.
— Твой давний сторонник, патриций и проконсул Квинтий Марцеллин.
— Будет так, — после короткого раздумья ответил Тиберий.
— И еще. Прикажи вернуть мне из всего конфискованного имущества только виллу под Антуей.
— Я прикажу, — император был на удивление щедр сегодня, — будешь приходить, — произнес он утвердительно.
— Да, — и женщина неслышно покинула спальню.
Утро выдалось несколько прохладным и влажным.
Со стороны моря дул сильный пронизывающий ветер. Тибр покрылся курчавыми барашками волн. Император, поеживаясь, приподнялся на подушках и взял со столика серебряный кувшин с узким горлышком. Сердце колотилось пружинисто и непрерывно. Он жадно припал к сосуду ртом, не призывая слуг и наливая сам в стоящий рядом, украшенный драгоценными камнями кубок. Крепчайшее фалернское вино придало ему силы и через некоторое время сердце успокоилось, прекратилась и одышка. Стало тепло, и капли пота выступили на его лысеющей голове.
Принцепс теперь пил его каждый день. Золотую фляжку с фалернским он всегда носил с собой, частенько прикладываясь к ней даже на заседаниях Сената. Любовь, вино и баня истощали его жизненные силы.
Через украшенный разноцветными небольшими фонтанами портик он вышел в перистиль — внутренний двор. Величественная крытая колоннада окружала двор с трех сторон. Статуи богов, казалось, застыли в утреннем безмолвии, нарушаемом лишь журчанием фонтанов. Два больших округлых бассейна — один с морской, а другой с речной водой — разделяли двор пополам. Белые с розовыми прожилками мраморные ступени вели вниз, скрываясь в зеленоватой морской и голубоватой речной воде. В правом углу двора темнел неподвижной гладью небольшой пруд с массивными мраморными скамьями вокруг. Воздух благоухал жасмином и розами. Несколько гранатовых деревьев понуро опустили ветви, густо покрытые плодами.
Император шел по саду, задумчиво созерцая кусты роз, разноцветные бутоны которых уже открывались в этот рассветный час и бледно золотились восходящим солнцем. Пройдя через подстриженные заросли миртовых кустов, остановился у пруда, помутневшая вода которого переливчато мерцала солнечными бликами.
Тиберий грузно опустился на скамью и долго отрешенно смотрел на стоячую, тинисто-вязкую воду, над которой сновало множество насекомых. Пруд зарастал — камыши перемежались с белыми водяными лилиями, желтели кувшинки.
Перед скамьей к пруду небольшими разноцветными камешками была выложена панорама, изображающая скачки. Искрясь в лучах яркого восходящего солнца, мозаичное полотно живописно передавало азарт соревнования — молодой юноша, скачущий на колеснице первым, слегка полуобернулся назад, следя за настигающими соперниками. Длинные светлые волосы, развевающиеся за спиной, состояли из крохотных золотистых камушков, почти песчинок. Из пасти коня хлопьями падала белая пена.
Тиберий чувствовал страшную усталость. Увы — ни термы с сернистыми бассейнами, ни пары голубого лотоса, ни настойка мандрагоры, которую он пил по утрам, уже не могли восстановить его сил. В последнее время императора все чаще охватывало гнетущее чувство приближения смерти. С одной стороны, он устал от бесконечных государственных дел и не менее бесконечных оказываемых ему почестей, а с другой — уже не мыслил себя без власти, почитания и лизоблюдства. Его беспокоила усиливающаяся близость префекта преторианской гвардии Макрона и беспутного, но стремящегося к власти племянника — Калигулы, который мог унаследовать императорскую власть. Император замечал их настороженные косые взгляды, и его тревожили раздумья о возможном заговоре против него.
Доклад салийских жрецов, видевших над Капитолийским холмом зловещую птицу — громадного черного ворона, и последовавшее гадание на потрохах лисицы подтвердили наличие заговора в государстве. В храме Марса-мстителя было устроено торжественное молебствие с участием императора.
Привычный к принятию быстрых и жестоких решений принцепс уже сделал для себя выводы о необходимости скорейшего уничтожения Калигулы и Макрона и готовил в Сенате почву для понимания этой проблемы.
— Калигула живет на погибель себе и всем. В его лице вскармливается змея для римского народа и для всего мира, — это его заявление не вызвало, однако, у сенаторов обычного мнимого воодушевления, и Тиберий понял, что команду об устранении возможных заговорщиков следует давать без промедления. Гней Туллий, исполнив требуемое, пока совместит должности начальника личной охраны и квестора преторианских когорт.
На этот раз спутницей Тиберия по любовным утехам была прелестница, подобных которой император не встречал в Риме, да и, пожалуй, во всей империи. Ее облик был необычен как в сравнении со склонными к некоторой полноте римскими матронами, так и с прочими представительницами покоренных Римом народов.
Благородную бледность несколько скуластого овального лица резко оттеняли черные завитые сложным плетением косы, уложенные вокруг головы венком. Над правым ушком волосы украшала огромная бордовая роза с бусинками влаги на лепестках. Бархатистые, с легкой поволокой, карие глаза были огромны и оттого казались печальными. Точеные ноздри раздулись в причудливом изгибе. Удивительно сочные губы приоткрывали верхний ряд острых зубов безупречной белизны. Высокая стройная фигура тонкой кости от шеи до ступней была задрапирована невесомой полупрозрачной тканью, вызывая желание угадать скрываемые женские прелести и насладиться ими вначале в мечтах, а затем и наяву.
Женщина не была юной, но от нее исходили волны необычайной свежести, прохлады и целомудрия.
— Да поразит меня Юпитер-громовержец, — прошептал Тиберий, — сама богиня Ювента посетила меня...
— Я — Эрминия, — прозвенел голосок тончайшим золотым колокольчиком.
Несколько мгновений император пожирал ее глазами, решая, с чего начать прежде, а затем одним движением отбросил эфирную ткань, и женщина предстала перед ним во всей своей прекрасной наготе. На ней не было никаких украшений или драгоценностей, и это возбуждало более всего...
Ласки, прерываемые вином, казались бесконечными, и Тиберию довелось быть победителем, как ему чудилось, десятки раз, пока он не забылся от усталости и вина тяжелым смятенным сном.
Император спал плохо и неспокойно. Его давно стали одолевать сильные головные боли, ныла спина, натруженная в пирах и оргиях. Тиберию вдруг почудилось, что прекрасная Эрминия, раскинувшаяся на ложе после любовных утех, приподнялась на локте, глянула в его лицо пустыми глазами и, вскинувшись, уселась на живот спящего императора. И вовсе это не Эрминия, а настоящая ведьма. Она разорвала грудь Тиберию длинными кривыми когтями и выдирала кровавые куски легкого, которые глотала с жадностью и ненасытностью...
— Эрминия! — воскликнул он, пытаясь сбросить взбесившуюся фурию. — Что ты задумала? Что ты со мной делаешь, в чем вина моя перед тобой?
Она продолжала терзать его грудь, рот ее раскрылся, сверкнув безобразными клыками:
— Я — Маргарита. А виновен ты в том, что отказал в жалобе первосвященника Каиафы против Понтия Пилата и не захотел пересмотреть дело Иисуса из Назарета... Ты умрешь!
Император стал задыхаться и хрипеть. Проснувшись, он с недоумением посмотрел на безмятежно спящую красавицу, ничем не напоминавшую ночной кошмар. Оглядел себя — грудь была красновата, но цела.
«Ну и сон, — подумал он, — надо расспросить прорицателей, пусть растолкуют, что он мне несет».
Но это был не сон. И Тиберий не успеет возвратиться в Рим и узнать мнение толкователей снов.
Маргарита услышала тяжелую поступь шагов, приближающихся к спальне и в последний раз взглянула на обрюзгшее с залысинами на лбу лицо императора, удивительным образом напоминавшее самодовольную ненавистную ей физиономию критика Латунского.
Шаги затихли возле входа в спальню, и послышался протяжный стон умирающего у дверей стража.
— Они думают, что идут убить его... Нет, он уже мертв, — жестокая усмешка тронула ее полные выразительные губы, а рука набросила прозрачную ткань ее одеяния на грудь спящего властителя империи.
Император стал задыхаться. Рот его широко открывался, но не в силах был втянуть ни глотка воздуха, тело будто сдавило тесной стальной кирасой. Маргарита положила на бессильно вздымающуюся грудь вытащенную из волос бордовую розу и темной тенью выскользнула в узкое окно. Ее нагое тело обдало прохладным воздухом, шедшим с поверхности Тибра, над которым она пролетала.
Уходящая ночь раскинулась над Римом пепельным покрывалом тускнеющих желтых звезд. Маргарита летела к Воланду, забравшему ее душу и давшему взамен сладкое чувство полной свободы. Ее переполняли острые впечатления власти над жизнью, которыми она не будет делиться с Мастером.
Вошедший в спальню префект преторианцев Макрон был вооружен мечом. Император, казалось, узнал его.
— Раскрой меня, я задыхаюсь, — прошелестели слабеющие губы.
Макрон положил меч на пол и набросил на грудь своего повелителя груду тяжелых одеял, не осмеливаясь закрыть ими лицо, на котором выделялись выпученные страшные глаза, уже подернутые смертной дымкой, но еще сохранившие печать всевластия.
В спальню осторожно заглянул Калигула, оставаясь у входа и страшась подойти к ложу.
— Императору холодно, — изуверская улыбка тронула узкие губы Макрона, и он положил поверх груды одеял подушку, скрывшую лицо лежащего от Калигулы.
— Клянусь Марсом, я прикажу тебя убить немедленно! Что ты делаешь со своим императором? — Владыке Рима казалось, что он кричит повелительно и властно. — Да проглотят тебя живьем черные воды Стикса, жалкий предатель, — но мертвые губы едва шевельнулись и сразу исказились в жуткой гримасе, запечатлевшей ужасную смерть императора Тиберия.
Напрасно рвался в императорские покои верный Гай Юлий Полибий, преторианская стража не впустила его. Позже и он погибнет от руки императора, но уже — Калигулы.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |