Особенности дефиниции и пути анализа литературных сновидений, с которыми мы встречаемся в научных исследованиях, во многом обусловлены тем, что ученые используют в своих работах разные подходы к этой проблеме. Поэтому, чтобы получить более полное представление о рассматриваемых здесь исследованиях, необходимо прежде всего охарактеризовать методы, которые в них применяются.
Одна из классификаций возможных подходов к анализу литературных сновидений была предложена Альбером Бегэном. В своей книге «Романтическая душа и сон»1 он выделяет три таких подхода: психологический, литературоведческий и метафизический.
Первый из них, по мнению А. Бегэна, использует литературный сон лишь в качестве материала для исследования психического состояния героя или автора. А. Бегэн считает, что «психоанализ, примененный к художественному произведению, использует его в качестве документа, суммы симптомов и опирается на него только для того, чтобы изучить личность автора, его невроз. Такой подход, правомерный в том случае, когда он расширяет пространство для опытов, в которых совершенствуется терапевтия, ничего не может прояснить в произведении искусства»2. Двойственная природа литературных сновидений (они не только являются структурным элементом произведения, но и предоставляют огромные возможности для изображения психологии героя), безусловно, позволяет рассматривать их с такой точки зрения.
Работы, в которых используется этот метод, весьма многочисленны. В качестве примера можно назвать, в частности, статью Л.И. Кирсановой «Семейный роман «невротика» (Опыт психоаналитического прочтения романа Ф. Достоевского «Преступление и наказание»)»3. Название этой работы говорит само за себя. Тот же подход применяется в книге японского ученого Кэнноскэ Накамура «Чувство жизни и смерти у Достоевского». Рассматривая сон о золотом веке в романе «Подросток», Кэнноскэ Накамура проецирует его содержание на душевное состояние автора, то есть Достоевского: «Это был сон, на который потратили жизни4 Достоевский и люди его поколения»5. При этом автор в определенном смысле отождествляется с героем-сновидцем: «Сам Достоевский — неизлечимо отравлен мечтой о рае, а Версилов — его, Достоевского, верная тень»6. В исследованиях такого рода, как справедливо отмечает А. Бегэн, художественное произведение рассматривается уже с позиций другой науки — психологии. И хотя подобный подход имеет право на существование, подробно останавливаться на нем мы не будем.
Авторы исследований, в которых к анализу литературных сновидений применяется «литературоведческий» подход, рассматривают сны персонажей с совершенно другой точки зрения. Они «задаются вопросом, приближают ли сны развязку интриги, раскрывают ли они характер персонажа или играют роль забавной интермедии»7. То есть, подход такого рода предполагает взгляд на литературные сновидения как на особый элемент структуры художественного произведения, выполняющий определенные функции в составе целого. Этот подход, по мнению А. Бегэна, является наиболее адекватным и продуктивным; он применяется в большинстве исследований, которые будут рассмотрены далее.
Не менее интересны в свете поставленных здесь проблем и работы, в которых применяется «метафизический» (по классификации А. Бегэна) подход к литературным сновидениям. Специфика подобных работ заключается в том, что их авторы, по мнению французского исследователя, задумываются над тем, какая реальность создается в произведении, «космическая, божественная или просто иллюзорная»8. Иными словами, в таких исследованиях в связи с анализом поэтики сновидений ставится проблема художественной реальности.
Следует добавить, что выделенный А. Бегэном «метафизический» подход к анализу литературных снов часто выступает в сочетании с «психологическим». В этом случае источники представления писателя о мире ищут прежде всего в биографии автора и его психологических особенностях. С таким сочетанием мы встречаемся, например, в книге А. Ремизова «Огонь вещей: Сны и предсонье» (1954), в которой в форме эссе рассматриваются сны в русской литературе. С одной стороны, содержание литературных снов проецируется на психологию автора, точнее, на «историю его души»: «В сновидениях Вечеров (1832/1832) — Гоголь рассказывает о своем прошлом — о состоянии своего духа до дня своего рождения — до 19-го марта 1809»9.
Но в то же время через исследование литературных снов постигается художественный мир, созданный писателем; сон становится метафорой творчества в целом: «Все творчество Гоголя от Красной свитки до Мертвых душ можно представить, как ряд сновидений с пробуждениями во сне же по образу трехступенного сна Чарткова (Портрет) или повторенного за Гоголем тоже трехступенного сна Свидригайлова (Преступление и наказание)»10.
Сходное сочетание «метафизического» и «психологического» подходов наблюдается в статье Т.В. Цивьян «О ремизовской гипнологии и гипнографии», предметом исследования в которой являются тексты самого Ремизова, причем такая логика анализа вполне осознается автором работы: «Предпринятый здесь анализ ремизовской гипнологианы, по сути дела, представляет собой подражательное следование ремизовскому же образчику — это аранжировка его текстов <...> героем которых является сон»11. Статья посвящена реконструкции ремизовской картины мира, в которой «сон играет особую и основополагающую роль, являясь одновременно и одним из наиболее значимых ее элементов и кодом ее описания»12, что определяет ее «метафизическую» направленность.
Однако данная проблема рассматривается на материале текстов нехудожественных — так называемых «протокольных» записей снов, производимых Ремизовым. Следствием этого становится неизбежное обращение к сведениям из биографии писателя (в частности, к распорядку дня Ремизова), а также то, что Т.В. Цивьян отказывается от анализа внутренней структуры сновидений: «Анализ внутренней структуры теста сна у Р<емизова> — отдельная тема, которая здесь не рассматривается»13. Таким образом, специфика литературного сна как элемента произведения здесь во многом утрачивается, поскольку размываются границы между условным миром произведения и миром писателя.
Справедливости ради необходимо отметить, что это во многом «спровоцировано» самим Ремизовым, в творчестве которого нет четких границ между художественными и нехудожественными текстами14. Однако подобное неразграничение условной и обычной реальностей в большей степени связано не с материалом, а с избранным подходом. В некоторых случаях оно приобретает крайнюю форму, как, например, в следующем утверждении Н.Н. Ерофеевой: «...увиденное во сне в принципе не поддается каузальной логике, — у сна своя особая логика и свои особые правила интерпретации. И в этом смысле Татьяна поступает корректнее исследователей, когда, не полагаясь на свой «здравый смысл», обращается к «Гадателю — Толкователю снов»...»15. Здесь неразличение сна как психо-физиологического явления и как элемента произведения также влечет за собой стирание границ между мирами героев и читателей.
Заметим, что такой метод анализа литературных сновидений чрезвычайно распространен в современной науке. Он используется, в частности, в книге В.Н. Топорова «Странный Тургенев». В.Н. Топоров также сочетает в своей работе «психологический» и «метафизический» подходы (по приведенной нами классификации А. Бегэна). Такая специфика метода заявлена уже во введении к книге: «Одна из задач предлежащего текста — в том, чтобы очертить <...> объем этого «странного», обозреть формы его проявления как в жизни писателя, так и в его произведениях (особенно в персонажах, которым Тургенев ссужал свои «странности»), понять характер (если угодно, структуру) этого «странного» и мотивы, которые его вызывают»16.
Внимание исследователя привлекает одна из важнейших характеристик художественного мира Тургенева — роль «странного», «темного» в этом мире. В то же время причины появления «странного» в произведениях Тургенева и функции, которые оно там выполняет, объясняются фактами из биографии писателя и особенностями его психологии. Это приводит, помимо уже упоминавшегося неразличения близких художественных форм, к приравниванию литературных и «действительных» (в терминологии Д.А. Нечаенко17) сновидений. Сны как реальные факты из биографии Тургенева и сны его персонажей объединяются В.Н. Топоровым в рамках одной «хронологической каталогизации», при этом художественные произведения и письма Тургенева рассматриваются в одном ряду18. Граница между художественным миром, созданным Тургеневым в его произведениях, и действительностью автора и читателей утрачивается.
Итак, очевидно, что при использовании «психологического» подхода (даже если он выступает в сочетании с каким-либо другим, в данном случае, с «метафизическим») сближаются явления, имеющие принципиально разную природу. Между тем, как показал Д.С. Лихачев в своей статье «Внутренний мир художественного произведения», их необходимо разграничивать: «Внутренний мир художественного произведения имеет еще свои собственные взаимосвязанные закономерности, собственные измерения и собственный смысл, как система. <...> Мир художественного произведения — результат и верного отображения, и активного преображения действительности»19. Поэтому наш анализ будет основан на изначальной нетождественности мира героев (и его элементов) и мира автора и читателей.
Классификация подходов к литературным снам, предложенная А. Бегэном, отнюдь не является единственной. Однако, на наш взгляд, она, при своем обобщающем характере, наиболее точно отражает их специфику. А. Бегэн опирается на понимание литературного сна, исходящее из трех его основных функций, которые вытекают из природы этого явления. Сон в литературе рассматривается, таким образом, как 1) средство изображения внутреннего мира героя, его психологии; 2) элемент текста; 3) часть внутреннего мира произведения, во многом определяющая характер художественной реальности. Подход, избираемый тем или иным исследователем, напрямую зависит от того, какая из функций сна, по его мнению, является доминирующей. Понимание этих аспектов поэтики сна позволяет А. Бегэну создать действительно функциональную классификацию подходов к литературному сну. Поэтому в нашей работе она будет использоваться как наиболее приемлемая.
В качестве контрпримера остановимся на другой попытке классифицировать подходы к литературным сновидениям, предпринятой Н.А. Нагорной. Рассматривая этот вопрос на достаточно узком материале творчества А. Ремизова, исследовательница выделяет следующие подходы: «сновидение как выражение фантастики, возникающей на границах объективного и субъективного повествования, как средство преображения бытового (А.Г. Соколов), сновидение как способ корректировки действительности (В.А. Чалмаев), как особый жанр <...> (Л. Колобаева), сон как текст и как модель мира автора, сон как наиболее значимый элемент ремизовской картины мира и как код ее описания, «гипнологический код» (Т.В. Цивьян)»20. Как минимум, два из выделенных здесь типов пересекаются, отражая одну и ту же функцию литературного сновидения, — сон как средство преображения бытового и как способ корректировки действительности. Получается, что перед нами не классификация, а просто перечисление методологических предпосылок к анализу снов в творчестве Ремизова, которые встречаются в различных исследованиях.
Из этого вытекает неопределенность собственного подхода Н.А. Нагорной. Хотя, по утверждению автора, в ее исследовании «разграничивается освоение сновидений философией, психологией и литературой»21, здесь все же происходит смешение разных методов анализа литературных снов. Н.А. Нагорная рассматривает эту форму одновременно «в двух планах: как факт человеческой жизни и как литературный факт»22. То есть, перед нами попытка сочетать «психологический» и «литературоведческий» подходы (по классификации А. Бегэна). Это влечет за собой, прежде всего, рассмотрение в одном ряду художественных произведений и иных источников, которое мы будем наблюдать также в книге В.Н. Топорова «Странный Тургенев». Очевидно, подобное смешение происходит в тех случаях, когда психологический метод анализа снов сочетается с каким-либо другим.
Кроме того, Н.А. Нагорная не дает никакого определения литературному сну, из чего следует, в частности, неизбежная путаница между сном и видением23. Наконец, остается нерешенной одна из задач, поставленных в диссертации этого автора. Комплексный анализ сновидческой прозы Ремизова при таком подходе оказывается невозможным. Исследуются отдельные аспекты поэтики сна (хронотоп, предметный мир, связь сна и мифа), но вне поля зрения оказывается такой важный элемент, как границы сна и условно-реального мира в произведении.
Таким образом, используемый метод во многом объясняет, почему в разных исследованиях делается акцент на разных аспектах поэтики сновидения. Именно этот факт побудил нас столь подробно рассматривать вопрос о различных подходах к литературному сновидению. Особенно заметна такая связь при анализе видов и функций литературных снов, выделяемых исследователями. Однако прежде, чем обратиться к этому вопросу, остановимся на проблеме определения литературного сновидения.
Примечания
1. Béguin A. L'Âme romantique et le rêve. V. 1. — Marseille, 1937.
2. Ibid. — P. XXIX.
3. Кирсанова Л.И. Семейный роман «невротика» (опыт психоаналитического прочтения романа Ф. Достоевского «Преступление и наказание») // Метафизика Петербурга (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры). Вып. 1. — СПб., 1993. — С. 250—263.
4. Здесь и далее во всех цитатах сохраняется авторское выделение. Особые случаи специально оговариваются в тексте работы.
5. Накамура Кэнноскэ. Чувство жизни и смерти у Достоевского. — СПб., 1997. — С. 131.
6. Там же. — С. 143.
7. Béguin A. Op. cit. — P. XXVI.
8. Ibid. — P. XXVII.
9. Ремизов А. Огонь вещей: Сны и предсонье // Ремизов А. Сны и предсонье. — СПб., 2000. — С. 43.
10. Там же. — С. 37.
11. Цивьян Т.В. О ремизовской гипнологии и гипнографии // Серебряный век в России: Избранные страницы. — М., 1993. — С. 305.
12. Там же. — С. 300.
13. Там же. — С. 330. Принятые в статье сокращения раскрываются в угловых скобках.
14. Подробнее об этом см.: Цивьян Т.В. Указ. соч. — С. 302, 303.
15. Ерофеева Н.Н. Сон Татьяны в смысловой структуре романа Пушкина «Евгений Онегин» // XXVI Випперовские чтения: Сон — семиотическое окно: Сновидение и событие. Сновидение и искусство. Сновидение и текст. — М., 1993. — С. 96.
16. Топоров В.Н. Странный Тургенев (Четыре главы). — М., 1998. — С. 5.
17. Нечаенко Д.А. Сон, заветных исполненный знаков. — М., 1991. — С. 21.
18. Топоров В.Н. Указ. соч. — С. 138—173.
19. Лихачев Д.С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. — 1968. — № 8. — С. 76.
20. Нагорная Н.А. Поэтика сновидений и стиль прозы А. Ремизова: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Самара, 1997. — С. 1.
21. Там же. — С. 3.
22. Там же. — С. 4.
23. Там же. — С. 9, 11.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |