Специфика образа автора в творчестве Булгакова вызывала у исследователей различные толкования, в общей ретроспективе которых намечены две тенденции. Одна из них применяет для анализа его прозы аналитический инструментарий, учитывающий «постмодернистскую» концепцию романа «Мастер и Маргарита». В этом случае образ автора утрачивает функциональную значимость, поскольку набор его художественных «выразителей» — лейтмотивов, лирических отступлений, эмоциональных акцентов и т. д. — переходит к его инвариантному фигуранту: рассказчику, наблюдателю или к структуре «игры приемами чужого мышления».
В.П. Руднев, например, в числе прочих относит к характерным чертам булгаковской прозы «игру на границе между вымыслом и реальностью» и «релятивистское понимание истины, то есть представление о явном отсутствии одной для всех истины»1. По его мнению, в «Мастере и Маргарите» «реальность» московских событий менее реальна, чем почти документальный рассказ, опирающийся на свидетельства... о допросе и казни Иешуа, и в то же время этот рассказ не что иное, как очередная иллюзия — роман Мастера»2. Новаторство прозаических экспериментов Булгакова определило точку зрения, что его «романы отличаются обманчивой определенностью авторской позиции»3. Следует отметить, что подобный взгляд широко распространен (особенно среди булгаковедов, выделяющих традиции постмодернизма в романе «Мастер и Маргарита»).
Федяева, например, предлагает рассматривать в романе «неосинкретизм автора и героев»: «...Я автора... имеет характер лирического родства, при котором граница между автором и героем переносится вовнутрь»4.
Существует также концепция, по которой амбивалентность образов в булгаковских текстах отнюдь не приводит к аксиологической относительности, которая, отметим, во многом способна вообще нивелировать сатиру как художественный метод осмысления действительности. Против девальвации авторской позиции выступает, например, Яблоков, несмотря на то, что он строит целостное исследование художественного мира у Булгакова, активно оперируя термином «амбивалентность». Во введении к рассматриваемой здесь работе он, полемизируя с И.З. Белобровцевой5, отмечает: «Становится еще более очевидно, что, при всей «семантизации дуализма», писательские симпатии и антипатии достаточно устойчивы и могут быть выявлены»6. И далее, проецируя этот аксиологический тезис на весь художественный мир, он утверждает: «В случаях, подобных булгаковскому, тем более естественно предположить наличие достаточно устойчивой системы «типажей», инвариантных сюжетных мотивов и фабульных «конфигураций»7.
Конечно, активное включение образа автора в поэтику булгаковского творчества ориентировано не только на автобиографизм и на «эгоцентрическую» проекцию собственной творческой судьбы. Хотя в этом отношении характерны выражения Рассказчика в «Жизни господина де Мольера», которые рецензировавший произведение А.Н. Тихонов отметил таким образом: «За некоторыми из этих замечаний довольно прозрачно выступают намеки на нашу советскую действительность, особенно в тех случаях, когда это связано с Вашей [булгаковской] биографией»8.
В частности, Тихонов имеет в виду следующее замечание: «Тот, у кого не снимали пьес после первого успешного представления, никогда все равно этого не поймет, а тот, у кого их снимали, в описаниях не нуждается» (6, 380).
Между тем в лирических отступлениях данного произведения, равно как и в других художественных структурах аналогичного плана, реализуется свойство художественного мира, выраженное в соотнесении и выявлении ложного и истинного, — конечно, для оценочной картины внутри художественного мира. Хотя формы для этого выбираются писателем совершенно свободно, но обращает внимание бинарная оппозиция в «индикаторском» инструментарии. По справедливому замечанию Химич, «авторская субъективность... воплощается в двуголосых (пародийных, иронических, юмористических) формах существования»9.
Кроме того, образ автора выступает в целостной акцентной монолитности с героем, также ориентированного на индикацию оценочных критериев. Исследователи отмечают «функциональную близость Бомбардова повествователю», которая выражена в коммуникативном комплексе первого: «Часть функций повествователя перекладывается на персонаж (например, функция объяснения, разъяснения, которая совмещается с близостью ценностной позиции данного персонажа позиции автора-творца, проявляющейся в сходстве индивидуальных языковых систем персонажа (литературной личности) и автора (биографической личности)»10.
В контексте сатирической проблематики образ автора намеренно актуализируется в том моменте, который соответствует истине. В этом смысле к нему применимо отчасти высказывание Бахтина о «чистом сатирике»: «Чистый сатирик, знающий только отрицательный смех, ставит себя вне осмеиваемого явления, противопоставляет себя ему, — этим разрушается целостность смехового аспекта мира, смешное (отрицательное) становится частным явлением»11. А вот адекватность истины релятивистским представлениям о ней находится как раз вне авторских акцентов. Этим объясняется парадоксальность бытования образа автора в булгаковских текстах. По справедливому утверждению Петрова, в «Мастере и Маргарите» «авторская оценка событий в московских и других главах романа соответствует критерию их истинности (правдивости). В результате по одну сторону оказывается мистическое, фантастическое, мифологическое и реальное, а по другую, — бытовые, житейские представления»12.
Бинарно оппозиционный принцип авторского голоса решается и в выборе «тонального» и эмоционального чередования. Так, Химич отмечает способ «странной» замены комического трагическим и обратно — трагического комическим, в контексте которой «реализовывалась важная творческая установка Булгакова: смеясь, говорить правду, в которой как бы «заложен структурный механизм двуголосья»13.
Присоединясь ко второй концепции в трактовке образа автора, отметим, что в нашем видении поэтики булгаковской сатиры 30-х годов образ автора в самых разнообразных проявлениях включен в систему аксиологических акцентов.
Примечания
1. Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры XX века. — М., 2001. — С. 356—357.
2. Там же. С. 354.
3. Жукова С.А. Ирония в романах М.А. Булгакова («Театральный роман», «Жизнь господина де Мольера», «Мастер и Маргарита»): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Волгоград, 2003. — С. 7.
4. Федяева Т.А. Диалог и сатира (на материале русской и австрийской литературы первой половины XX века). — С.-Петербург, 2003. — С. 209.
5. Белобровцева И.З. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: Конструктивные принципы организации текста. — Тарту, 1997.
6. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. — М., 2001. — С. 10.
7. Там же. С. 11.
8. Михаил Булгаков. Дневник. Письма. 1912—1940. — М., 1997. — С. 290.
9. Химич В.В. «Странный реализм М. Булгакова. — Екатеринбург, 1995. — С. 193.
10. Якимец Н.В. Категория авторской модальности в функциональном аспекте (На материале «Театрального романа» М.А. Булгакова): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Н. Новгород, 1999. — С. 19.
11. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. — М., 1990. — С. 17.
12. Петров Б.В. Аксиология Михаила Булгакова. — Магнитогорск, 2000. — С. 198.
13. Химич В.В. «Странный реализм» М. Булгакова. — Екатеринбург, 1995. — С. 23.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |