В художественном мире Булгакова доминантный характер принимает образ порока. Мотив порока — сквозной образ с разноплановыми модификациями, отмеченный определенными эмоционально-экспрессивными акцентами. В творчестве 30-х годов Булгаков отходит от прямолинейной социальной сатиры. Недостатки общественной системы, как показывает писатель, не существуют изолированно от людей, они порождены ими и ими же поддерживаются.
Характерным в этом отношении является «закатный» роман, который может считаться романом о человеческих пороках. Порок аккумулирован в сущности человеческой натуры и выступает в различном качественно-количественном выражении. В художественной системе произведений обретают сатирическое освещение десятки низменных качеств, «классически» отрицательных персонажей (развратников, лгунов, сплетников, трусов, профанов и т. д.), причем не только в полном их выражении, но и на уровне эпизодического нюанса. Степа Лиходеев «пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта не делают...» (9, 228); Николай Иванович пытается соблазнить домработницу Наташу; «в душе Аннушки, стяжательницы и трусихи, все пело от предвкушения того, что она будет рассказывать завтра соседям» (9, 428). Иван в ванной «квартиры 47» видит «голую гражданку», которая «сказала тихо и весело:
— Кирюшка! ...Вы что, с ума сошли?.. Федор Иванович сейчас вернется...» (9, 199) и т. д.
Стоит отметить, что в «ведомстве» Воланда порок лишен сатирического освещения, поскольку там его персонификаторы принадлежат иной, неземной сфере. На «великом балу у сатаны» перед Маргаритой проходят грехи всех времен и народов, но эти грехи предстают в статике. Они так многочисленны, что героиню уже не интересует «ни один из королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей» (9, 403).
Для сатирического осмысления действительности в поэтике Булгакова характерно сопоставление порока и его возможного антипода в земном мире, когда человек имеет возможность для выбора и еще отсутствует онтологическая закрепленность этого качества за его носителем (она в «Мастере и Маргарите» как раз приобретается в инобытии). В «земном» мире порок пребывает в динамике, и в его трактовке поведенческий аспект преобладает над собственно «сущностной». (Характерно замечание Воланда, что «милосердие стучится иногда в их сердца» (9, 268); сопричастен «преображению» и Варенуха: «Не могу быть вампиром. Ведь я тогда Римского едва насмерть не уходил! Я не кровожадный» (9, 424). Человек обладает потенцией к изменению, и как раз ее нереализованный вариант занимает центральное место в поэтике сатиры.
Во всех произведениях есть, как уже говорилось, установка на подлинный идеал, сила которого способна противостоять нескончаемой череде низменных человеческих качеств: стремление к истине, творчество и любовь. Характерно авторское намерение — продемонстрировать в поэтической системе произведений алгоритм, при котором предельно «вочеловеченный» порок проходит процесс своей социализации. На фабульном уровне отчетливо проступает стремление писателя показать проявления человеческой натуры в разнообразных условиях (отметим, что в ее сути редко происходят деформации — по справедливому замечанию Яблокова, «в произведениях Булгакова... историческая реальность однородна: в XVI, в XX, или в XXI вв. — люди, в сущности, одинаковы»1. Персонажи подвергаются различным «испытаниям»: времени, экстремальным условиям, одиночеству, искусу — в сущности, ради того, чтобы читатель увидел, насколько константна их природа: например, в «Записках покойника» данный способ реализуется посредством мира Театра; в «Блаженстве» — посредством перенесения героев в систему разумного государственного устройства и т. д.
Отметим, что Булгаков менее всего ориентировался на чистое «морализаторство» или некий этический «пуризм» (Характерно, например, восклицание Радаманова «поклоннику гармонии» Саввичу: «Мне надоел ваш Институт Гармонии» (7, 71); Маргарита — также далеко не воплощение добродетели и т. д.). Булгаковские герои обладают слабостями в соответствии с бытийной закономерностью «я человек, ничто человеческое мне не чуждо», но вопрос об их сатирической трактовке решается в русле перефразировки «человек — ничто человечное не должно быть чуждым». Таким образом, семантика булгаковской сатиры актуализирует гуманистическую концепцию человеческого бытия. Отступления от нее в контексте социализации пороков предельно лаконично освещены репликой Дон Кихота: «Люди выбирают разные пути. Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана» (8, 280).
Кроме вышеперечисленного, следует рассмотреть интересную художественную структуру, где порок выражен не в конкретном, а в «виртуальном» виде. Отличительной его чертой может считаться стремление героев видеть человеческую природу в ее различных аспектах именно в пессимистическом освещении. В парадигму данного восприятия входит целый ряд художественных моментов: суждение о ком-то «по себе», комплекс злословия, априорная пессимистическая оценка человека и т. д. Условно эту структуру можно определить как порок в пороке, и она реализуется в контексте архитектонической особенности булгаковской поэтики, которая, по Химич, широко оперирует приемами «зеркальной симметрии» и формами «вкладышей»: роман в романе, театр в театре, текст в тексте2. Так классически «отрицательный» Долгорукий на балу дает едкие характеристики присутствующим (эпизод отчетливо реминисцирует с диалогом Собакевича и Чичикова): «У любовницы министра купил чин гофмейстера»; «Ей, ведьме, на погост пора, она по балам скачет»; «брат Ивана Кирилловича, Григорий, известная скотина» (7, 270). В соответствии с априорным мизантропическим решением человеческой натуры Долгорукий исключает искренность и доброту. Например, о Воронцовой, вставшей на защиту Пушкина, он думает: «Тоже, наверно, любовница его» (7, 273).
Характерно, что в атмосфере дискуссии о первенстве поэтов Салтыков, не знающий, какой точки зрения ему придерживаться, говорит: «...Снимай обоих — и Пушкина и Бенедиктова — в ту комнату, в тринадцатый шкаф» (7, 265). Сходное сатирическое ударение стоит и в предоставляемом Воландом «верного, точного и краткого определения Хустова»: «сволочь, склочник, приспособленец и подхалим» (9, 224). Здесь реализуется амбивалентность оценочного восприятия, поскольку мы не знаем, на самом ли деле таков Хус-тов, как о нем высказался Воланд, или сатана просто высказал мысли Лиходеева. Интересно, что сам Лиходеев, увидев опечатанную комнату Берлиоза, проецирует возможность его «откровений» на предполагаемом допросе: «Немедленно вслед за воспоминанием о статье прилетело воспоминание о каком-то сомнительном разговоре... То есть, конечно, в полном смысле слова разговор этот сомнительным назвать нельзя..., но это был разговор на какую-то ненужную тему» (9, 226).
В русле данного принципа героями осмысливаются не только качества характера, но и видится исход человеческой деятельности. Например, Ликоспастов, увидев афишу, «допытывается»: «На Учебной сцене играть, конечно, будут?» (8, 110) (курсив мной. — Н.Д.).
Стоит отметить, что эти черты априорного пессимистического восприятия свойственны и героям, сопричастным авторскому идеалу, например, Маргарите, которая, увидев Азазелло, предположила, что он «хочет ее арестовать», а иностранцу «она должна отдаться» (9, 363). Как уже указывалось, Булгакова интересовала разноплановость психологической модели. В соответствии с рамками четко заданной художественной аксиологии, образ Маргариты не входит в объектную сатирическую парадигму.
Примечания
1. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. — М., 2001. — С. 239.
2. Химич В.В. «Странный реализм» М. Булгакова. — Екатеринбург, 1995. — С. 79.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |