1.1. Проблемы изучения «Белой гвардии» в русском литературоведении

Интерес филологов к «Белой гвардии» сопоставим только со стремлением исследовать «Мастера и Маргариту». Изучение первого булгаковского романа идет особенно интенсивно в последнее десятилетие, хотя и раньше он не был обойден вниманием критиков и литературоведов. Такой интерес вызван, вероятно, парадоксальностью впечатлений от «Белой гвардии» — как при первом чтении, так и в процессе исследования. Уже первый роман Булгакова во многих смыслах пограничен: очевидна его «классичность», традиционность, вызывающая, демонстративная — в контексте художественных экспериментов 20-х годов — связь с русской литературой XIX века; но как раз на фоне русской классики заметна и его необычайность — в традиционные жанры исторической и семейной хроники вмешивается какая-то оживленная, чуть ли не развязная авторская речь, входит субъективное, лирическое начало. То есть впечатляет сложность повествования «Белой гвардии» на фоне классического русского романа — и простота на фоне орнаментальной прозы современников. И концептуальная простота, поначалу казавшаяся очевидной (в самом деле: тема гражданской войны, уже ставшая к 1924 году традиционной, идея, выраженная ясно, часто в прямом авторском обращении, вплоть до морализаторства), оборачивается своей противоположностью: обнаруживаются несколько субъектов повествования, а значит, несколько взаимодействующих точек зрения, сталкиваются пространственно-временные ракурсы, эстетические оценки, да и если сравнить трактовки собственно-авторской оценки (той, что выражена будто бы прямо), то они окажутся довольно далекими друг от друга.

Изучение «Белой гвардии» происходит достаточно разнообразно, и чтобы продуктивно воспользоваться накопленным опытом, целесообразно выделить в обширной литературе тематические группы. Не говоря об исследовании творческой истории романа¹, идейно-тематического уровня², остановимся на работах, посвященных внутренней форме романа.

1. Если начинать с самых частных проблем, то в поэтике «Белой гвардии» ученых интересует мотивная структура, отдельные детали, частные образы, формирующие мотив. Нередко это мотив конца света³, Апокалипсиса как меры и объяснения исторических событий⁴, образы-символы из мира природы (свет, звезды⁵, вьюга⁶), мира человеческих отношений (мотив предчувствия, маскарадности⁷), наконец, предметного мира⁸, который воплощает в романе личностную, лирическую стихию.

2. Также ученых интересует проблема жанра «Белой гвардии». Трактовки этого вопроса на редкость разнообразны: «В «Белой гвардии»... совмещаются черты романа и эпопеи»⁹, «Белая гвардия» — это «сплав эпоса, лирики, драмы... «Белая гвардия» стала новейшим по своим жанровым формам романом, вобравшим в себя творческие возможности смежных искусств»¹⁰; даются и образные определения жанра: «хроника»¹¹, «мистерия-буфф»¹², «антихождение»¹³, «эсхатологическая эпопея», впрочем, соединяющая в себе черты эпопеи и романа («гибкость повествовательной структуры, способной органично сочетать черты собственно-эпопейного и романного, хроникально-исторического и очеркового и других видов повествования»)¹⁴. Как видим, в основном даются «пограничные» определения жанра, базирующиеся на сочетании разнонаправленных жанровых (или родовых) тенденций.

3. Отличаются разноречивостью и определения творческого метода, воплощенного в «Белой гвардии», и — шире — принадлежности этого романа к какому-либо направлению¹⁵, культурному слою.

Скажем, для Л. Яновской очевидно, что автор «Белой гвардии» — реалист¹⁶, но существует столько исследований «мифологической подкладки» «Белой гвардии», что приходится существенно оговаривать терминологию, и метод Булгакова, в том числе в «Белой гвардии», получает название «странного реализма», основанного на мифологизации происходящего, на разрушении границ между «внутренним» и «внешним» человеком и утверждении «подвижного, на грани странного» соотношения их¹⁷.

К тому же булгаковский роман соотносят со множеством традиций русской литературы, причем зачастую традиций, противоположных друг другу (как противоположны, скажем, «личностная» концепция истории Пушкина и «народная» Толстого). Нередко пишут о гоголевских реминисценциях, создающих мистическую атмосферу¹⁸, об ассоциациях с «Капитанской дочкой» (эпиграф и цветовая гамма, да и тема «бунта» подсказывают эту связь), о намеренной, демонстративной ориентации Булгакова на «Войну и мир»¹⁹, о пессимистической философии истории, свойственной Салтыкову-Щедрину²⁰, о «трех источниках «Белой гвардии» — Гоголе, Достоевском, Чехове»²¹. И вместе с тем постоянно встречается в булгаковедении утверждение, что «Белая гвардия» принадлежит, хотя бы отчасти, к стилевому направлению «орнаментальной прозы»²².

Своего рода концентратом этой линии изучения «Белой гвардии» стало исследование Н.Д. Гуткиной «Роман М.А. Булгакова «Белая гвардия» и русская литературная традиция», где происходит синтез противоположных мнений о литературных связях романа: ««Белая гвардия» — последний классический роман русской литературы. Роман, завершающий целый век ее развития», — и одновременно это и роман нового типа, соединивший в своем художественном пространстве знакомые черты традиционного русского «семейного», любовного романа и вместе с тем... — новаторский роман... автор которого оказался в новых взаимоотношениях с изображаемым миром... Автор и его герои оказались в одинаковых ценностно-временных измерениях. Эпической (иерархической) дистанции... больше не существовало»²³.

Стремление исследователей увидеть в «Белой гвардии» единство противоположных тенденций — на любом уровне — находит свое максимальное и, быть может, чрезмерное выражение в увлекательной работе Е.А. Яблокова. При исследовании прозы и, в особенности, романистики Булгакова как целостного явления происходит некоторое смещение акцентов: «Белая гвардия» является концептуальным предшественником «Мастера и Маргариты» и потому, в трактовке Е.А. Яблокова, в очень большой степени воплощает релятивистское понимание мира, где «любые точки зрения» недостоверны перед лицом истины. Тщательное исследование целостного «булгаковского текста», существенной частью которого является «Белая гвардия», приводит к выводам: уже в первом романе Булгакова неразрывны тенденции «завершения» и «разрушения»²⁴. «Трагизм разрыва между мифологически-сакральным и пошло-бытовым... снят «карнавальностью атмосферы», насыщенной оперными, опереточными и фарсовыми мотивами²⁵, и в итоге единство противоположностей, отчетливо связанное в «Белой гвардии» с театральным началом, показывает нам обманчивость жизнеподобия этого романа.

4. Подобного рода целостно-концептуальное исследование — все же редкость в булгаковедении, в основном ученых интересуют отдельные уровни произведения; в частности, в «Белой гвардии» довольно активно изучается образ автора (повествователя), взаимодействие речи повествователя и персонажей, способы усиления субъективного начала в повествовании.

Высокое мастерство повествовательной организации в «Белой гвардии» оказалось особенно заметным при втором явлении этого романа в советскую литературу, когда уже было неактуальным сопоставление с «ухищренной, нацеленной на самоутверждение прозой 20-х годов»²⁶. «Самые разноречивые, казалось бы, невозможные рядом, интонации соседствуют здесь — и всегда кажутся необходимыми», — писала Ася Берзер о «Белой гвардии» вскоре после издания романа в 1966 году²⁷. С тех пор единство речевой организации романа воссозданное из множества, нередко занимает ученых.

Все сходятся в том, что в «Белой гвардии» сильно субъективное начало, но — видят разную природу этой субъективности. Н.А. Кожевникова считает, что здесь одним из способов выражения авторского субъективного начала являются своего рода «сигналы сказа», то есть «устности», которые существуют на фоне авторского повествования с подробно разработанными планами персонажей²⁸. По Н.В. Новиковой, поэтическую стихию питает в основном «чистая» авторская лирическая интенция²⁹. В.И. Немцев, напротив, заявляет об «эпической» роли повествователя, организующего художественную речь, а «пафос субъективности», господствующей в строении романа — это в большой степени отражение эмоционального состояния Турбиных, «процесса самосознания и самооткрытия» героев³⁰.

Усиление субъективного начала в «Белой гвардии», вплоть до «нарушения границ между сознанием героев и окружающей их реальностью», зачастую связывается с поэтикой орнаментальной прозы³¹ или — шире — с общими тенденциями развития прозы в первой трети XX века: усилением роли «чужого слова», расширением субъектно-речевого плана персонажа, вниманием к сказу и сказоподобным формам повествования, динамизацией повествования, активизацией роли адресата текста³².

Кроме вопроса об источниках и происхождении субъективного начала, исследователей интересует проблема субъектов повествования.

О едином повествовательном субъекте (но о различных вариантах этого единства) пишет немалое число филологов. Речевая организация «Белой гвардии» видится либо результатом «коллективных» усилий многоликого повествователя «автор-рассказчик-герой» (при том, что автор и рассказчик на самом деле — одно лицо, формально косвенная речь (3-е лицо) подвергается «неформальной экспансии» 1-го лица: «в романе, повествовательный пласт которого не знает 1-го авторского лица, ни 1-го лица рассказчика, весь текст оказывается... непостижимым образом пропитанным личным, эмоционально-субъективным взглядом на изображаемое»³³), либо говорится о «синкретизме и о слиянии авторского лица... лица рассказчика и лица героя»³⁴, либо, при многих оговорках о совмещении точек зрения повествователя и героя³⁵, утверждается отдельность речи повествователя, неравнозначность позиций повествователя и героев³⁶, где повествователь все же — единый субъект (его «многоликость» — лишь внешнее, количественное явление).

Против такого взгляда на повествовательного субъекта «Белой гвардии», выражаемого Т.Г. Винокур, Е.Г. Архангельской, В.И. Немцевым, высказывается Г.М. Ребель, выделяющая качественно (аксилогически) различных субъектов повествования: точка зрения «злобы дня» выражается через качественно-прямую речь персонажей, позиция вечности — речью «сказителя», промежуточные позиции занимают повествователь и рассказчик³⁷; но при том, что в ««Белой гвардии» полифонический характер повествования... — форма отражения царящего в реальном мире хаоса», все же это «роман монологического типа»; полифония там — «не жанрообразующий принцип, а художественный прием», и «на сюжетно-композиционном уровне и на уровне образов героев» выявляются законы «монологической романной структуры, с ее четкой иерархией... точек зрения и нерушимой системой ценностей»³⁸.

Источник лирической стихии и природа повествовательного субъекта в романе — наиболее популярные литературоведческие проблемы, связанные с повествовательной организацией «Белой гвардии». Существуют и отдельные целостные исследования именно поэтики повествования, отличающиеся своеобразием подхода. Можно назвать здесь: Геймбух Е.Ю. Поэзия прозы (о лиризме романа М. Булгакова «Белая гвардия») // Русский язык в школе. 2000. № 1. С. 66—74; Скобелев В.П. О функции архаико-эпического элемента в романной структуре «Белой гвардии» (приватное «Я» и «коллективная одушевленность») // Возвращенные имена русской литературы. Самара, 1994. С. 33—44; Галимова Е.Ш. Поэтика повествования русской прозы XX века (1917—1985). Дисс. ... докт. филол. наук. Архангельск, 2000³⁹.

Е.Ю. Геймбух анализирует лирическую интенцию «Белой гвардии» (по выражению автора статьи — «эмоциональную партитуру»), проявленную не только в словесном оформлении, но и в архитектонике и в хронотопе. Анализ смены внутренних и внешних точек зрения приводит к выводу о слиянности позиций не только автора и героя, но и читателя: создается иллюзия непосредственного создания речи, с включением собеседника в процесс (это и есть основа «поэзии прозы»). Также в статье проводится анализ «повествовательного монолога в «Белой гвардии» как взаимодействия «контрастных форм и видов речи»», особенностей булгаковского словообразования и словоупотребления, связанных с приращением смысла изменений семантики слов. Выясняется, что все эти особенности в романе существуют, чтобы усиливать амплитуду колебаний между полюсами (значений, оценок), наращивать семантику предельности и тем самым драматизировать действие.

То есть и лингво-литературоведческий подход в данном случае выявляет некую «пограничную» природу «Белой гвардии», расслоение повествования, тяготение одновременно к двум полюсам, высокое напряжение речевой организации, вызванное взаимодействием противоположностей.

Целостную и очень интересную концепцию романного повествования (и вообще — романной структуры) «Белой гвардии» заявляет В.П. Скобелев. Он изучает «Белую гвардию» на фоне литературного контекста 20-х годов, когда наблюдалось «сильное воздействие на роман со стороны повести, той ее разновидности, которая активизировала в своем сюжете признаки архаического эпоса» («Гуси-лебеди» А. Неверова, «Цемент» Ф. Гладкова, «Голубые пески» В.Е. Иванова). Но в «Белой гвардии» развитие жанровых тенденций направлено противоположно: «от сюжетных приемов повести с традициями архаического эпоса в сторону романа как такового»⁴⁰. В.П. Скобелев анализирует взаимодействие архаико-эпических традиций «коллективной одушевленности» (которые связаны с традициями русской литературы XIX века) и «романной самости»⁴¹. Это взаимодействие проявляется в системе персонажей, в образах главных и второстепенных героев: с одной стороны, мифологизированность многих образов, символическое воплощение исторических событий или их предчувствия в облике героев (сумрачный облик Алексея Турбина, предвестие гибели Николки), мотив постоянства, непрерывности времени, связанный с Турбиными, мотив верности себе как важнейшее проявление «коллективной одушевленности, свойственной турбинскому клану», — с другой стороны, «семья Турбиных изображается и в нормах романного мышления», диалогического разноречия приватных судеб; кроме того, в этом плане важны и пародийно-травестирующее удвоение главных героев в образах Лисовичей, и диалог, возникающий на уровне литературных ассоциаций, скажем, с толстовскими героями).

«Диалогизм возникает не только на уровне сюжета, но и на уровне «сюжета повествования...» Лирическая природа романа не ведет к господству монологического повествования (лиризованного монолога автора-повествователя)»⁴². Таким образом, вместе с «приватной» свободой действующих лиц наблюдается «приватная» же свобода автора-повествователя, обнаруживающаяся, с одной стороны, в приближении к персонажам, а с другой стороны, в тяге к эпическому всезнанию... Тем самым диалектическое единство противоположностей утверждается как единство именно романное... Оно вобрало в свой состав элементы архаического эпоса, заставив служить новым — собственно-романным — задачам. Поэтика «коллективной одушевленности» пошла в услужение поэтике «приватного» мировидения. Это и позволяет утверждать, что «Белая гвардия» стала одной из тех книг, которые в середине 20-х годов выводит русский роман из кризиса, возвращая ему живую «самость»⁴³.

Е.Ш. Галимова исследует поэтику повествования «Белой гвардии» также в контексте прозы 20-х годов (рассказы Бабеля, «Взвихренная Русь» Ремизова, «Россия, кровью умытая» Артема Веселого). На этом фоне очевидно, что «Белая гвардия» — важнейший этап развития «сказовой формы»⁴⁴, так как ее «поэтика повествования... и апеллирует к традиции (сказовые формы А. Белого, Гоголя), и отталкивается от нее... Элементы сказовости и близость к орнаментальной прозе проявляются в значимости ритмической, звуковой организации текста...»⁴⁵ В самом общем виде речевую организацию романа можно охарактеризовать как «несобственно-авторское» (по преимуществу) повествование — речь от 3-го лица, включающая «разнообразные формы авторской субъективности»⁴⁶: «авторское эмоционально окрашенное повествование царит в тексте, соперничая по значимости с дискурсами персонажей... заменяет в «Белой гвардии» практически отсутствующую... несобственно-прямую речь, берет на себя ее функции... наиболее привлекательный способ психологического анализа — не проникновение (с позиции авторского всеведения) в глубины души, а фиксация поступков и слов... и лирический, иронический, сатирический авторский комментарий... автор — и художник... и наблюдатель, участник событий... Авторское субъективное начало не превращается в авторский идеологический диктат»⁴⁷. «Позиция автора-повествователя не фиксирована и изменчива, ее нельзя сводить ни к всеведению, ни к субъективно-ограниченному авторскому личностному взгляду, так как единство повествовательной перспективы в романе не выдерживается и повествователь то демонстрирует возможность проникать во внутренний мир персонажей и передавать их внутреннюю речь... то ограничивает авторскую позицию ракурсом стороннего наблюдателя, то проявляет «опережающее» знание, «пророчествует», обращаясь не только к героям произведения, но и к читателям»⁴⁸.

Таким образом, самое важное в этом анализе повествовательной организации «Белой гвардии» — это динамический образ автора, разнообразие способов взаимодействия «авторского» уровня речи с «персонажным», а также с позицией читателя. Единственное, чем хотелось бы дополнить подобный анализ, это наблюдением причинно-следственных взаимодействий и аксиологическим исследованием. Ответить на вопросы: когда именно и почему меняются точки зрения? Когда авторский голос отделяется от голосов персонажей, а когда сливается с ними? Воплощено ли в подобной динамике ценностное отношение к изображаемому? Какова (каковы) ценностная позиция (позиции) автора здесь? Помимо прямого лирического монолога, как внедряется в текст авторская оценка?

Примечания

1. См. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. Чудакова М. Публикация главы из «Белой гвардии» (1-я редакция финала) // Новый мир. 1987. № 2. С. 138—180.

2. Начиная с современной Булгакову критики, его упрекают в направленности антисоветской (см., например: Гудкова В. Истоки. Критические дискуссии по поводу творчества М.А. Булгакова: от 1920-х к 1980-м // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 3—22) или, наоборот, просоветской (эмигрантская критика, например: Ходасевич В. Смысл и судьба «Белой гвардии» // Лит. обозрение. 1991. № 5. С. 43—45); более поздние исследования советского времени, признающие эстетическую ценность «Белой гвардии», вменяют Булгакову в вину «политическую реабилитацию белого стана» (Ершов Л.Ф. Русский советский роман: национальная традиция и новаторство. Л., 1967. С. 14).

3. Петровский М. «Мифологическое городоведение» М. Булгакова // Театр. 1991. № 5.

4. Гаврилова Ю.А. О роли мотива Апокалипсиса в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия» // Вопросы новой и новейшей русской литературы. Кафедральные записки кафедры истории русской литературы XX века. М., 2002. С. 124—132.

5. Воротынцева Т.А. Образы-символы света в прозе Михаила Булгакова. Автореферат дисс. ... канд. филол. наук. М., 2000.

6. Лесскис Г.А. Триптих Михаила Булгакова о русской революции. М., 1999. С. 53.

7. Там же. С. 106, 107.

8. Химич В.В. Предметный мир и стилевое своеобразие прозы М. Булгакова // XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург, 1996. С. 89—99. (Или: Химич В.В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003. С. 204—220.)

9. Немцев В.Н. Михаил Булгаков: становление романиста. Самара, 1991. С. 37. См. также: Скобелев В.П. О функции архаико-эпического элемента в романной структуре «Белой гвардии» (приватное «Я» и «коллективная одушевленность») // Возвращенные имена русской литературы. Самара, 1994. С. 33—44.

10. Зайцев А.В. Взаимодействие жанров в прозе М.А. Булгакова 20-х гг. Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1998.

11. Щукина Д.А. Интерпретация художественного текста: (Категория времени в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия»): дисс. ... канд. филол. наук. СПб., 1996.

12. Петровский М.С. Указ. соч.

13. Биккулова И.А. Изучение романа «Белая гвардия»: тема дома и семьи в произведении. М., 1993.

14. Коханова В.А. Пространственно-временная структура романа М.А. Булгакова «Белая гвардия». Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2000.

15. Существует ряд исследований, в которых «Белая гвардия» вводится в современный ей контекст. Как правило, это работы, посвященные русскому роману, советской прозе 1920—1930-х годов (в сноску они вынесены потому, что в них булгаковский роман зачастую лишь упоминается — но для советского литературоведения и это было достижением). Ершов Л.Ф. (Русский советский роман: национальные традиции и новаторство. Л., 1967) пишет о «Белой гвардии» как о сенсации советской литературы: впервые (в 1925 году) «боковые герои советской литературы становились в центр повествования» (С. 114). Скороспелова Е. (Русская советская проза 1920—30-х годов: судьбы романа. М., 1985) приводит «Белую гвардию» как пример синтетического (в терминологии автора — «размытого») жанра, сочетающего в себе социально-психологическую и нравоописательную жанровые разновидности, и выделяет этот роман на фоне других произведений 20-х годов тем, что в нем показан «контакт человека напрямую — через голову его среды — с историей». Своего рода итог советской критике и литературоведению такого рода подвел Козлов Н.П. (Место романа Михаила Булгакова «Белая гвардия» в русской современной прозе 1920-х годов // Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев, 1988. С. 146—164), и для современных ученых естественно изучать «Белую гвардию» в контексте открытий Ремизова, А. Веселого, Бабеля, Пильняка и др. (см.: Галимова Е.Ш. Указ. соч.)

16. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 122: «Реализм Булгакова — жесток... Без снисхождения рисует Булгаков... близких ему, пожалуй, любимых героев».

17. См.: Химич В.В. «Странный реализм» М. Булгакова. Екатеринбург, 1995.

18. Гончарова Н.Г. Гоголевские реминисценции в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» // Русская словесность. 1998. № 4. С. 190—223. См. также: Чудакова М. Гоголь и Булгаков // Гоголь и современность. М., 1976. С. 380—396.

19. Гончарова Н.Г. Голоса культуры в романе о гражданской войне (литературные реминисценции в «Белой гвардии») // Русская словесность. 2000. № 1. С. 10—16; Чудакова М. Публикация главы из «Белой гвардии» // Новый мир. 1987. № 2. С. 142.

20. Гуткина Н.Д. Русская история как «известный порядок вещей» (щедринская традиция в «Белой гвардии» М. Булгакова) // Русская словесность. 1998. № 1. С. 22—26.

21. См.: Твердислова Е.С. Дьявольский мастер — «польский» Булгаков // Михаил Булгаков: современные толкования. М., 1991. С. 188.

22. Бахматова Н. О поэтике символизма и реализма (на материале «Петербурга» А. Белого и «Белой гвардии» М. Булгакова) // Вопросы русской литературы. Львов, 1988. В. 2 (52). С. 124—131. См. также: Геймбух Е.Ю. Поэзия прозы (о лиризме романа М. Булгакова «Белая гвардия») // Русский язык в школе. 2000. № 1. С. 66—74; Кожевникова Н.А. Словоупотребление в романе М. Булгакова «Белая гвардия» // Литературные традиции в поэтике М. Булгакова. Куйбышев, 1990. С. 113.

23. Гуткина Н.Д. Роман М.А. Булгакова «Белая гвардия» и русская литературная традиция. Дисс. ... канд. филол. наук. Н. Новгород, 1998. С. 22, 195.

24. «Мир, изображенный в булгаковском романе, как бы внутренне стремится к тому, чтобы стать текстом, окончательно мифологизироваться, «завершиться», — и это является важнейшим признаком того, что на самом деле идет прямо противоположный процесс: культурная парадигма рассыпается» // Яблоков Е.А. Проза М. Булгакова: структура художественного мира. Дисс. ... докт. филол. наук. М., 1997. С. 9.

25. Там же. С. 28—31.

26. Малахов В. Гавань у поворота времен (Онтология Дома в «Белой гвардии» М. Булгакова) // Вопросы литературы. 2000. № 7—8. С. 332.

27. Берзер А. Возвращение Мастера // Новый мир. 1967. № 9. С. 151.

28. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе XIX—XX вв. М., 1994. С. 73.

29. Новикова Н.В. Формы проявления романтического стиля Михаила Булгакова («Белая гвардия») // Проблемы романтизма в русской и зарубежной литературе, Тверь, 1996. С. 122—125.

30. «Повествователь как организатор художественной речи насыщает эпическими чертами содержание романа...» (Немцев В.И. Указ. соч. С. 5).

31. См.: Бахматова Н. Указ. соч. С. 129; хотя нередко «орнаментальность» считают неорганичной для поэтики «Белой гвардии» (см.: Немцев В.И. Указ. соч. С. 41—42).

32. См.: Зюлина О.В. Повествовательная структура прозы Е.И. Замятина. Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1996.

33. Винокур Т.Г. Первое лицо в драме и прозе Булгакова // Очерки по стилистике художественной речи. М., 1979. С. 50.

34. Архангельская Е.Г. Некоторые наблюдения над авторской речью в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» // Историко-типологические и синхронно-типологические исследования. М., 1972. С. 118—129.

35. Немцев В.И. Указ. соч. С. 42. «В первой части... слияние повествователя с Николкой Турбиным, во второй — все больше смятенных, раздвоенных интонаций, чувств Алексея Турбина».

36. Там же. С. 59.

37. Ребель Г.М. Романы М.А. Булгакова «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» в свете проблемы автора. Дисс. ... канд. филол. наук. Пермь, 1995. С. 31—41, 215.

38. Ребель Г.М. Романы М.А. Булгакова «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» в свете проблемы автора. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 1995. С. 5.

39. В этой монографии обобщающий характер выводов нисколько не отменяет тщательности анализа, и зачастую исследование отдельного текста, в том числе «Белой гвардии», превращается в «медальон», произведение со своей «завязкой» и «развязкой», и каждый такой анализ имеет целостный характер.

40. Скобелев В.П. Указ. соч. С. 32.

41. Там же. С. 33.

42. Там же. С. 42.

43. Там же. С. 43—44.

44. Сказовая форма — общее название для форм повествования, близких к сказу, но с отсутствующим рассказчиком от 1-го лица, «такое повествование от 3-го лица, в котором голос рассказчика максимально сближается с голосом персонажей, что обеспечивает сближение (даже слияние) точек зрения — в плане композиции, и в плане идеологии — повествователя героя» (Галимова Е.Ш. Указ. соч. С. 76.)

45. Там же. С. 100.

46. Там же. С. 99.

47. Там же. С. 100—102.

48. Там же. С. 100.