4.3. Воланд

Имена Воланда и его свиты ученые Л.В. Белая, Ю.В. Кондакова определяют как «демононимы» (Белая 1990: 104), так как эти имена даны автором нечистой силе (Кондакова 2001: 130). Но исследователи делают оговорку. Л.В. Белая отмечает: «Все демононимы (Воланд, Бегемот, Гелла, Азазелло, Абадонна) имеют конкретные литературные источники, однако при этом ощущается стремление Булгакова выбирать имена не явно «дьявольские», а более близкие по фонетическому облику к антропонимам. С одной стороны, это не вызывает у широкого круга читателей представления о литературных реминисценциях. С другой стороны, фонетический облик демононимов заставляет забывать, что соответствующие этим именам персонажи являются представителями космоса, а не реального мира (то есть писатель создает эффект реальности вымысла)» (Белая 1990: 104). Ю.В. Кондакова полагает, что «имена, которыми обладают представители нечистой силы в булгаковских произведениях, с одной стороны, достаточно прозрачны, указывают на демонических мифологических персонажей, с другой стороны, сближаются по фонетическому составу с антропонимами (Коровьев, Азазелло)» (Кондакова 2001: 143).

Воланд и его свита, гениальные авторы фантастических событий, с их прибытием нахлынувших на Москву XX века, окружающими воспринимаются как люди. Это отражается в словах, служащих перифразами имен Воланда и его свиты. Первый шаг Воланда на сцену романа сопровождается его определением — «человек»: «И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек» (III: 8). Коровьев, представ перед Берлиозом в виде явной галлюцинации, определяется как «гражданин». Бегемот воспринимается не только как кот, но и как «котообразный толстяк». Гелла предстает как «девица», «горничная». Даже Азазелло, несмотря на чудовищность своего облика, тоже воспринимается как человек — «рыжий», «разбойник», «иностранец». В первую очередь, такие перифразы говорят о восприятии нечистой силы окружающими в романе. «И даже приспешники сатаны конкретны, почти как люди» (Яновская 1983: 306). «Дьяволо-люди», «человеко-демоны», «человеко-черти» — так называет свиту Воланда А. Зеркалов (Зеркалов 2004: 142—143). «Герои фантастического плана принадлежат к сфере вымысла и фантазии, но они так очеловечены, конкретизированы автором, что представляются нам вполне реальными, временами даже реальнее героев действительных, которые, попав в неожиданные, нелепые ситуации, как бы теряют свой человеческий облик и действуют иррационально» (Дульбе 1974: 23). «В обыденную жизнь на правах реальных вводятся мифологические персонажи, карнавально загримированные под современность, но имеющие крепкие генеалогические корни в народной культуре и мировом искусстве» (Кушлина 1988: 285). Во-вторых, наличие перифразов имен отвечает сущности персонажей, ведь они — многоликая нечистая сила, которая «постоянно меняет имена и личины» (Лакшин 1989б: 25). Н.Д. Арутюнова отмечает явление «номинативного калейдоскопа» в изображении нечистой силы в романе Булгакова: «Номинации незнакомца постоянно меняются, отражая смену впечатлений центрального для каждого эпизода лица, смену его предположений и догадок относительно личности неизвестного, смену действий незнакомца, смену его функций, а также смену оценок, выражаемых разными персонажами. Создается номинативный калейдоскоп. Ср. номинации Воланда в начальном эпизоде романа: неизвестный, незнакомец, заграничный гость, иноземец, интурист, подошедший, владелец портсигара, больной, полоумный, немец, заграничный чудак, ученый, профессор, консультант» (Арутюнова 1998: 105).

Возможно, что принятие в романе нечистой силой человеческого образа и имени связано с явлением «пандемонизма». В первой тетради черновиков романа 1928—1929 гг. на одной из страниц с материалами есть запись: «Демон. «Все полно демонов.» — Пандемонизм» (Ф. 562, к. 6, ед. 1, с. 168). Это выписка из статьи «Демон» словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, где содержится следующая информация: «Изречение первого греческого философа Фалеса, что все полно демонов <...>, есть точное выражение в отвлеченном сознании того взгляда, на котором основывалась первобытная религия у всех народов. Эта религия лучше всего определяется как пандемонизм, что не мешает ей быть вместе с тем и культом умерших или предков; ибо между демоническими силами природы и душами людей первоначально не полагалось определенной границы: умерший предок мог воплощаться в каком-нибудь священном камне, дереве, звезде и т. п., а с другой стороны, всякий природный дух мог принимать человеческий образ, смешиваться с людьми и становится демоном-родоначальником» (Энциклопедический словарь, т. 10, 1893: 374).

Художественный прием «очеловечения» нечистой силы связывает роман Булгакова с творчеством Н.В. Гоголя (Дульбе 1974: 60; Чудакова 1979б: 57), с чертом Ивана Карамазова из романа Ф.М. Достоевского (Там же: 63—65). С.А. Ермолинский рассказывает историю о том, как Булгаков разыграл его, представив статью И.В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана», опубликованную в пятом номере журнала «Литературная учеба» за 1938 год, как статью, написанную о нем, Булгакове: «В ней содержались замечания, пронзительно задевшие Булгакова. Насладившись эффектом, он признался, что статья эта никакого отношения к нему не имеет. Увы, это был совсем невеселый розыгрыш» (Ермолинский 1990: 78). В архиве Булгакова журнал со статьей Миримского сохранился. Здесь очень много помет Булгакова, синим и красным карандашами. Среди прочего Булгаков выделил красным слова из рассуждений о двоемирии художественного пространства: «...чорт разгуливает по улицам Берлина, как человек, а архивный чиновник живет в сказочной стране Атланте, как дух» (Ф. 562, к. 23, ед. 2, с. 65). На этой фразе «Булгаков даже руки простер от восторга: — Вот это критик! Словно он читал мой роман!» (Ермолинский 1990: 78). А в письме Е.С. Булгаковой, отдыхавшей тогда в Лебедяни, Булгаков написал: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание — я прав!» (письмо от 6—7.VIII.1938) (Булгаков 1989: 456). В.И. Немцев отмечает: «В стиле Булгакова явственна гоголевская, пушкинская тенденция изображать действительность такой, какая она есть. Даже «нечистая сила» у него вполне правдоподобна, хотя это как бы «реалистичность наоборот». Но ведь автор-творец «Мастера и Маргариты», похоже, верит в существование и Азазелло, и Коровьева, и Бегемота! Выходит, нежить и не должна быть другой...» (Немцев 1991: 42). «— Ты думаешь, я сегодня ночью спал? — спросил двенадцатилетний Михаил Булгаков у своей сестры Нади. — Я был на приеме у сатаны!..» (Яновская 1983: 238; 1991: 183). Может быть, поэтому Воланд и его свита так реалистичны?

Фагот придумывает для себя подходящую фамилию — Коровьев, под которой он представляется переводчиком, помощником, словом, черт знает кем. Имя Бегемот, прозвучавшее на сеансе черной магии в Варьете, воспринимается как кличка первоклассно дрессированного кота и для окружающих не кажется странным, ведь кот этот гигантских размеров, как бегемот, с кем его и сравнивает рыдающая Анна Ричардовна: «...и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот» (III: 194). Наименование Азазелло в итальянизированной форме скрывает дьявольское имя. Булгаковский сатана своего имени, имени действительного и единственного, не скрывает: пожалуйста, Воланд на визитной карточке, Воланд на театральной афише, но это имя малоизвестно для широкого круга читателей и вовсе неизвестно для сатирических персонажей романа, зато богато демоническими ассоциациями. Демоническое имя взято за основу каждого из наименований нечистой силы в романе Булгакова, но так или иначе оно припорошено какой-либо загадкой, чтобы имя могло быть сочтенным за имя человека, чтобы оно стало достоверным.

В первой тетради черновиков романа 1928—1929 гг. Воланд именовался Азазелло. М.О. Чудакова, восстановившая главы черновиков этих лет, отмечает, что «в первом варианте начала главы повествователь предварял свой рассказ объяснением обстоятельств, побудивших его взяться за перо, чтобы описать «[чудовищные] происшествия» (л. 1): кто поручится, что «гражданину Аза[зелло, кто зна]ет Азазелло ли [он, Иванов,] Петров или Сидоров [преступник] уголовный или поли-[тический, не придет на] ум навестить [и другие города помимо] нашей красной [столицы?]» (л. 1 об.). Азазелло — таков был, по-видимому, первый вариант имени Воланда; на полях первого листа вдоль текста сделана запись: «Антессер. Азазелло. Велиар» — по-видимому, варианты имени героя, который должен появиться в этой главе» (Чудакова 1977: 94). Здесь же появляется и наименование Воланд, которое, если перевести на земной язык, должно было быть фамилией персонажа. Вверху одной из страниц написано: «Вельар Вельарович Воланд» (Ф. 562, к. 6, ед. 1, л. 21). В главе 3 «Доказательство инженера» Берлиоз читает на визитной карточке заграничного гостя: «— Велиар Велиарович» (Там же: л. 44), дальше оборвано, но, скорее всего, следовало «Воланд». Далее персонаж именуется Воланд. Так, например, он представляется Гарасе Педулаеву (будущему Степе Лиходееву): «— Я — Воланд!» (Там же: с. 106). Еще дальше у Воланда появляется новое имя Теодор (Там же: с. 115). Во второй тетради черновиков романа 1928—1929 гг. имя это сохраняется. Так, в главе 3 «Шестое доказательство» читаем: «Смущенный Берлиоз увидел на карточке слова: «D-r Theodor Voland»» (Ф. 562, к. 6, ед. 2, с. 69). На одном из уцелевших оборванных листов главы 15, собранных в конверт, прочитывается имя, которым подписана записка: «Л. Воланд» (Там же: л. 4). Люцифер?

В первом варианте главы «Дело было в Грибоедове» 1931 года Иван пытается вспомнить фамилию «неизвестного консультанта» «на букву В» (Ф. 562, к. 6, ед. 3, л. 6).

В следующей тетради 1931 года Булгаков делает набросок главы «Полет Воланда». Уже в самом названии главы и непосредственно в наброске фигурирует имя Воланд: «— Вы не возражаете? — вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне» (Ф. 562, к. 6, ед. 4, л. 12).

В редакции романа, которую Булгаков начинает в 1932 году, в главе 1 «Никогда не разговаривайте с неизвестными» на визитной карточке иностранца значится буква «W»: «Иван заглянул в карточку, но разглядел только верхнее слово «profess...» и первую букву фамилии «W»» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 27). В главе 6 о Степиных злоключениях наименование персонажа снова разделяется на имя и фамилию: «Словом он Степа вчера заключил действительно контракт с иностранным фокусником — господином Азазелло Воланд. И г. Азазелло Воланд, что было видно из косой надписи на контракте, и деньги получил» (Там же: с. 111). В следующей главе — «Волшебные деньги» — первоначально также присутствовало соединение имени и фамилии Азазелло Воланд: «Оказалось, что господин Азазелло Воланд — иностранный артист, вчера подписавший контракт на гастроли в кабарэ, был любезно приглашен Степаном Богдановичем Лиходеевым» (Там же: с. 131). Позже здесь имя Азазелло было зачеркнуто, вероятно, потому, что далее в этой главе Булгаков делает вставку, где оно переходит персонажу, с которым в дальнейшем останется навсегда: «— Идем завтракать, Азазелло, — обратился Коровьев к тому, который именовал себя Кавуновым» (Там же: с. 141). Далее в романе наименование Воланд остается единственным до главы 12 «Дядя и буфетчик», где наименования Азазелло и Воланд снова соединяются: «— Да, — говорила обнаженная девица в телефон, — господин Воланд не будет сегодня выступать. Он не совсем здоров. До приятного свидания» (Ф. 562, 6, ед. 7, с. 393); далее буфетчик обращается к девице:

«— Мне необходимо видеть господина артиста Азазелло.

Девица подняла брови.

— Так таки его самого?

— Его, — ответил буфетчик» (Там же: с. 394).

Далее до самого конца работы над этой редакцией романа, а также в период доработки и написания новых глав персонаж именуется Воланд.

В незавершенной редакции романа 1936—1937 гг. в эпизоде с визитной карточкой в главе 1 фигурирует первая буква фамилии: «...Ивану удалось прочесть только первое слово «professor» и начальную букву фамилии, опять-таки двойное В» (Ф. 562, к. 7, ед. 4, с. 30).

В следующей редакции романа — «Князь тьмы», 1937 г. — увиденная Иваном буква на карточке меняется: «Ивану Николаевичу удалось прочесть только начало первого слова «Professor» и начальную букву фамилии, опять-таки «F»» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 26). В главе 5 «Дело было в Грибоедове» Иван силится вспомнить фамилию таинственного консультанта на букву «F»: Фролкин, Фридман, Фридрих, Фромберг, Феллер. «Фукс», — подсказывает ему какая-то женщина (Там же: с. 123). И, наконец, в главе 7 «Нехорошая квартира» звучит новое имя персонажа: «— Профессор черной магии Фаланд, — представился он и стал все объяснять по порядку» (Там же: с. 163). Наименование Фаланд сохраняется на всем протяжении этой редакции романа, обрывающейся на главе 13 «Явление героя».

В главе 1 «Не разговаривайте с неизвестными!» следующей редакции романа — «Мастер и Маргарита», 1937—1938 гг. — буква «F» значится на портсигаре незнакомца (Ф. 562, к. 7, ед. 7, с. 23), а также на его визитной карточке (Там же: с. 30). Но в главе 7 «Нехорошая квартира» к персонажу возвращается наименование Воланд: «— Профессор черной магии Воланд, — представился он и стал рассказывать все по порядку» (Ф. 562, к. 7, ед. 8, с. 189). На всем протяжении данной редакции романа персонаж именуется Воланд. В главе 13 «Явление героя» на какое-то время это наименование заменяется на Вельзевул во фразе о том, что он «может запутать кого угодно» (Там же: с. 354). Но затем наименование Вельзевул было зачеркнуто и сверху исправлено на прочно закрепившееся Воланд. Наименование Воланд остается неизменным на всем протяжении дальнейшей работы над романом.

Л.М. Яновская происхождение имени булгаковского сатаны Воланд возводит к трагедии Гете «Фауст», где оно появляется один раз: «так называет себя Мефистофель в сцене «Вальпургиева ночь», прокладывая себе и Фаусту дорогу на Брокен среди мчащейся туда нечисти» (Яновская 2002: 271—272). По наблюдениям Л.М. Яновской, в известных русских переводах «Фауста» имя Воланд, как правило, заменялось каким-либо нарицательным именем («дьявол», «сам», «сатана», «черт»), и только «автор прозаического и очень внимательного перевода «Фауста» А. Соколовский (СПб., 1902) имя Воланд дал в тексте: «Мефистофель. Вон куда тебя унесло! Вижу, что надо мне пустить в дело мои хозяйские права. Эй, вы! Место! Идет господин Воланд! Дорогу, почтенная шваль, дорогу!» И в комментарии немецкое «Junker Voland kommt» пояснил так: «Юнкер значит знатная особа (дворянин), а Воланд было одно из имен черта. Основное слово «Faland» (что значило обманщик, лукавый) употреблялось уже старинными писателями в смысле черта» (Булгакова здесь привлекло не только имя Воланд, но и слово «Faland» <...>)» (Там же). С «Фаустом» Гете имя Воланд связывают также И.Ф. Бэлза (Бэлза 1978: 185), В.Я. Лакшин (Лакшин 1984: 311), А. Зеркалов (Зеркалов 2004: 64), Б.В. Соколов (Соколов 1996: 156), Г.Г. Ишимбаева (Ишимбаева 2002: 89). А.З. Вулис рассматривает имя Воланд на основании сведений, содержащихся в немецких словарях, «в немецком Брокгаузе (статья «Teufel» в Brockhaus's Konversations Lexikon Leipzig, 1908): «Auser dem Namen T... als Benennung von bösen Geistern jeder Art kommen noch vor die Bezeichnung Valant». Возможно, он нашел это имя еще ближе: в старом немецко-русском словаре, где дается следующее уравнение: Valand, Valant (обл.) = Teufel» (Вулис 1991б: 151—152).

Почему Булгаков остановил свой выбор именно на имени Воланд? Вспомним: «Антессер. Азазелло. Велиар» на самой первой странице черновиков романа, «когда, по крайней мере, первые страницы были уже написаны, а окончательное имя героя еще не явилось» (Чудакова 1976б: 74). А.З. Вулис в случае с именем Велиар приводит сравнение с «Потерянным раем» Мильтона: «Из Мильтона можно понять, почему Булгаков отвел это последнее: «После всех пришел Велиал, самый пошлый из всех падших духов». «Самый пошлый» — такое Булгакова не устраивало даже на самом первом этапе <...>. Булгаков предпочел остановиться на другой фигуре, без сложившейся литературной репутации» (Вулис 1991б: 151). М.О. Чудакова отмечает, что «выбор происходил <...> среди имен неявно «дьявольских» <...>. Проблема не исчерпывается, однако, уходом автора от ассоциаций только литературных. «Нейтральное» имя отвечало каким-то глубинным сторонам замысла и вскоре, в свою очередь, стало воздействовать на работу писателя, открывая новые возможности в построении героя: в последующих редакциях роман все более освобождался от прямых отождествлений Воланда с дьяволом» (Чудакова 1976б: 74). Л.М. Яновская полагает, что «имя Воланд оказалось такой удачей, что изменять его не пришлось. Почти не связанное в читательском восприятии ни с одним из образов большой литературы и вместе с тем традиционное (точнее, скрыто традиционное) благодаря Гете, оно чрезвычайно богато звуковыми ассоциациями: в нем слышны имя Вотана, и средневековые имена дьявола — Ваал, Велиал, и даже русское «дьявол»... Единственно, что сделал Булгаков, — заменил в этом имени букву «фау» (V) — на букву «дубль-ве» (W)» (Яновская 1983: 272). Буква «W» связала имена Воланда, мастера и Маргариты «своим написанием — опрокинутым М» (Там же: 224).

Имя Воланд созвучно имени древнегерманского бога Вотан (Вулис 1991б: 155; Яновская 1983: 264). Г.В. Макарова и А.А. Абрашкин соотносят имя Воланд с наименованием Вёлунд, принадлежащим чудесному кузнецу из «Старшей Эдды» (Макарова 1997: 14). В.Д. Кулешова отмечает, что, «если Булгаков, давая имя своему фантастическому герою, избегал прямых литературных реминисценций, он все же выбрал имя, которое должно было правильно ориентировать образованного читателя. Внутренняя форма имени Воланд спрятана от поверхностного взгляда, однако она все же существует» (Кулешова 1978: 172).

Г.Ф. Ковалев, Г.В. Макарова и А.А. Абрашкин полагают, что имя Воланд — это анаграмма, в которой зашифровано слово «диавол», где старославянская буква «иже» соотносится с буквой «н» современного русского алфавита (Ковалев 1995: 166; 2001: 70—71; Макарова 1997: 15). Г.Ф. Ковалев подтверждение этой идеи находит в сведениях, приведенных Л.М. Яновской из рукописей Булгакова, а именно, из тетради с материалами к роману 1938—1939 гг. Здесь фигурирует слово «диавол». Это место в тетради Булгакова выглядит следующим образом:

(Ф. 562, к. 8, ед. 1, с. 17).

Треугольник Воланда, который он открыто демонстрирует на крышке своего роскошного портсигара и часах, И.Ф. Бэлза трактует как изображение «Всевидящего ока» (Бэлза 1978: 192). Л.М. Яновская оспорила эту точку зрения: «Символ Бога, по которому нельзя не узнать дьявола? <...> К тому же «Всевидящее око» изображается не совсем так. Схема этого символа не просто треугольник, но глаз в треугольнике» (Яновская 1987: 103). По мнению исследователя, на портсигаре и часах Воланда изображена его монограмма — «греческая буква А — дельта большая, первая буква слова «Дьявол»» (Там же: 104). Треугольник Воланда Булгаков сам изобразил в тетради с материалами к роману (Там же), эта запись приведена чуть выше. С самых первых своих шагов по страницам романа Воланд не скрывает, кто он такой, не скрывает своего имени, демонстрируя свою монограмму. Имя Воланд в романе Булгакова «становится единственным именем сатаны, как бы не литературным, а подлинным. Под этим именем его знает Мастер. Именно так он называет сатану сразу» (Там же: 272; см. также: Зеркалов 2004: 180). Услышав из уст мастера имя Воланд, Иван сразу же осознает, кто стоит за этим именем:

«— Как?! — в свою очередь крикнул Иван.

— Тише!

Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:

— Понимаю, понимаю. У него буква «В» была на визитной карточке. <...> Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уже тогда родился? А меня сумасшедшим называют!» (III: 140).

Давно известное, но забытое имя выходит из тайников памяти Ивана. Действительно, единственное имя. Вероятно, поэтому настойчивое разделение наименования сатаны на имя и фамилию в ранних редакциях романа отпало за ненадобностью, и единственным стало имя Воланд. И если у Гете это имя звучит «как заклинание, единственный раз во всей трагедии» (Зеркалов 2004: 64), то иная ситуация складывается в романе Булгакова: «секретное имя Мефистофеля, поначалу скрытое даже от Фауста, произносится на всех московских перекрестках. Один из острейших булгаковских парадоксов: настали времена, когда владыка преисподней ставит свое тайное имя на афишах и на визитной карточке — лишь бы узнали! И конечно, как обычно, здесь есть и иной смысл: вся Москва не помнит «Фауста», никто не знает имени — кроме Мастера, добровольно запершегося в доме скорбных главою...» (Там же: 65).

Воланд входит в роман не спеша, спокойно, окруженный знойным воздухом весеннего вечера, не поднимая дьявольской бури или пламенных брызг. Он появляется в тот момент, когда Берлиоз в своем поучающем монологе упоминает Вицлипуцли. К.Л. Дульбе соотносит этот эпизод с историей о Фаусте, а именно, с постановкой «Доктора Фауста» в Ульмском кукольном театре, где «упоминается Вици-Буцли, бес любви, верховный бог мексиканцев, которому, по рассказам испанских конквистадоров, ацтеки приносили кровавые человеческие жертвы. <...> В романе Булгакова упоминание Берлиозом грозного бога ацтеков — Вицли-Пуцли, является как бы заклинанием, вызывающим нечистую силу» (Дульбе 1974: 77). Б.В. Соколов связывает Вицлипуцли из романа Булгакова с одноименным персонажем, «государственным секретарем» дьявола из «Путевых картин» Генриха Гейне (Соколов 1996: 165). «Вся ситуация появления Воланда построена по законам магии вызывания» (Кушлина 1988: 295), он сам не скрывает, кто он таков. Но, между тем, «сам Князь Тьмы, верховный повелитель мира зла и теней, лицо королевского достоинства» (Виноградов 1968: 58) — «реальная личность» (Там же: 44). «По замыслу автора, фантастический образ Воланда в романе «Мастер и Маргарита» должен восприниматься как реальный. <...> Воланд существует — могущественный, бездонный и совершенно реальный» (Яновская 1983: 276—277). «Воланд утверждается в романе — и в читательском сознании — на реалистических началах» (Вулис 1991а: 336). «Сатирические персонажи» в романе не узнают Воланда (Яновская 1983: 274) и воспринимают его как человека. Булгаков называет Воланда «человеком, иностранцем, незнакомцем, неизвестным, профессором, консультантом, черным магом, маэстро и т. д. Только Степа Лиходеев называет Воланда «чертовщиной с черным беретом», а в заголовке двадцать третьей главы упоминается слово «Сатана»» (Дульбе 1974: 64—65). «Разнообразные нарицательные номинации «неузнанного» Воланда отражают восприятие его собеседниками» (Стойкова 2000: 83). По нашим подсчетам, имя Воланд встречается в романе 261 раз. Помимо имени, он оказывается названным теми словами-масками, что надевают на его таинственный облик окружающие: иностранец (32), профессор (36), консультант (11), неизвестный (13), маг (7), человек (5), незнакомец (4), немец (3), артист (2), собеседник (3), гость (2) и другие единичные случаи.

Восприятие окружающими неизвестного как иностранца не является удивительным в связи с сложившимся в эпоху Булгакова отношения к «иностранному»: «истинный дьявол теперь — заграничный богатей, иностранец» (Зеркалов 2004: 24, 26), а также связывает роман Булгакова с традицией изображения иностранцев в советской литературе 1920-х гг. «Пристальное рассмотрение литературного процесса показывает, во всяком случае, что «иностранный инженер» Воланд, появляясь в первой редакции «Мастера и Маргариты» («Копыто инженера», 1928), не открывал новую страницу <...>, а, уж скорее, замыкал собой целую галерею «иностранцев с дьявольщиной» (от Хулио Хуренито Эренбурга до персонажей рассказа Грина «Фанданго»)» (Чудакова 1985: 135). О «чертологии», будто витавшей в воздухе в литературе 1920-х гг., пишут также В.А. Чеботарева (Чеботарева 1991: 103), А.З. Вулис (Вулис 1991б: 169). Происходит называние иностранным неизвестного, непонятного, странного.