«Ревизорский» маршрут Воланда и его свиты связан, кроме того, с поисками «хозяйки» предстоящего «бала ста королей». После обследования 121 квартиры в Москве с Маргаритами, которые «не подходили» для этой роли, поиски «счастливо» закончились в «готическом особняке близ Арбата». Готика двухэтажного особняка с башней и «отдельным садом» — знак средневековья, с которым якобы связана родословная Маргариты, и знак Фауста, продавшего душу дьяволу за то, чтобы открыть тайны бытия, что предстоит повторить Маргарите ради более скромного, но не менее страстного желания открыть тайну исчезновения Мастера. Кроме архитектурных особенностей — готический стиль, башня, «спальня, выходящая фонарем в башню особняка» (5: 211), — дом Маргариты дан не в прямом описании его интерьеров, а посредством многократно повторенного приема отрицательного параллелизма, акцентирующего его особенность, заключающуюся в некоей тайне его хозяйки. В отрицательных образных параллелях М.А. Булгаковым откровенно обозначены «адские» полюсы жилого пространства советской России. Одним таким полюсом является коммунальная квартира: «Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире» (5: 210); «Все пять комнат в верхнем этаже особняка, вся эта квартира, которой в Москве позавидовали бы десятки тысяч людей» (5: 213). Другой полюс — лагерное поселение, которое предстало Маргарите в ее сновидении: «безнадежная, унылая, под пасмурным небом <...> неизвестная местность <...> бревенчатое зданьице, не то оно — отдельная кухня, не то баня, не то черт его знает что. Неживое все кругом какое-то. <...> Вот адское место для живого человека!» (5: 212). Далее, квартира Маргариты — не в первом этаже, который, по модели двухэтажного дома № 13 в «Белой гвардии», представляется местом «нечисти». Знаком пошлого, плотского, адского быта становится превращение жильца первого этажа Николая Ивановича в борова.
Таким образом, золотой серединой, идеальным городским домом, как и в «Белой гвардии», и «Днях Турбиных», и в «Собачьем сердце», для М.А. Булгакова остается квартира в бельэтаже, состоящая из нескольких комнат, не утративших своей домашней специализации. Однако эта домашняя утопия предстает в последнем романе писателя как антиутопия. Ущербность идеального дома возникает на фундаментальном основании «чужого дома», не своего, не родового — отеческого, материнского, как в «Белой гвардии». В этом смысле «домоощущение» Маргариты прямо соотносится с ощущением Пилата, проживающего не в «родной Кесарии, где свой сад и дом» с «большой библиотекой», а в захваченном римлянами дворце Ирода. Квартира Маргариты, выделенная советским государством ее мужу за заслуги перед Отечеством, как и Пилату Кесарем, — чужая, по российскому лексикону, — «казенная».
Кроме того, ущербность этого дома в том, что это не семейный очаг в полном смысле этого выражения: здесь нет семейного согласия, душевного тепла, нет детей, домашний уют подменяется комфортом квартиры. Описание пространства квартиры почти лишено предметных вещных образов — мебели, убранства, семейных реликвий. Упоминаются трюмо («трехстворчатое зеркало»), не «кремовые», а «пунцовые» шторы и кровать в спальне Маргариты. При этом трюмо служит подставкой для фотографии Мастера, которая вместе с отображением в зеркале Маргариты образует «семейный портрет» тайного брака. Безразличие хозяйки дома к вещам, к уюту, да и комфорту отмечено в картине «полного беспорядка», учиненного ею в спальне, перед тем как покинуть особняк навсегда: «На кровати на одеяле лежали сорочки, чулки и белье, скомканное же белье валялось просто на полу рядом с раздавленной в волнении коробкой папирос. Туфли стояли на ночном столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, в которой дымил окурок, на спинке стула висело черное вечернее платье. В комнате пахло духами, кроме того, в нее доносился откуда-то запах раскаленного утюга» (5: 222). Образ «раскаленного утюга», который не понадобится голой ведьме, становится знаком «адского места», назначение которого уже было косвенно определено в изображении внутреннего состояния Маргариты, в ее исповеди: «<...> за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что я лгала и обманывала и жила тайной жизнью, скрытой от людей, но все же нельзя за это наказывать так жестоко» (5: 212).
Таким образом, и квартира Маргариты оказывается новым кругом Воландова ада, последний круг которого будет обследован уже вошедшей в свиту Сатаны ведьмой Маргаритой. Закольцовывая «ревизорский» маршрут, Маргарита несется на метле вспять от готического особняка близ Арбата к Москве-реке, оттуда начинался путь Ивана Бездомного в поисках Воланда. При этом меняется ракурс обзора, предваряющий финальное обозрение Воландом «интересного города» с террасы Пашкова дома.
Со «странностями» города Маргарита сталкивается едва ли не буквально. Едва свернув в своем первом полете из переулка с готическим особняком, она попадает в трущобы «заплатанного, заштопанного, кривого и длинного переулка с покосившейся дверью нефтелавки, где кружками продают керосин и жидкость от паразитов во флаконах», где чуть «не разбилась насмерть о старый покосившийся фонарь на углу» (5: 227). Стараясь быть более осторожной, она медленно летит «прямо к Арбату», но и на «ослепительно освещенном Арбате» она «ударилась о какой-то освещенный диск, на котором была нарисована стрела» (5: 228).
Диск она разбила щеткой, но стрела и «ненужная» расправа с диском указывали направление и средство приложения вселившейся в нее дьявольской разрушающей и карающей силы. В этом направлении она знакомится с бытом коммунальных квартир на уровне «четвертых этажей», не обремененных большим количеством их хозяев («Увидела кухню. Два примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками в руках и переругивались»). Маргарита в новой своей роли «рассудила их» — «обе вы хороши» — и наказала, потушив примусы. Но это кухонное дело показалось ей «скучным», ее внимание привлекла роскошная громада восьмиэтажного, видимо, только что построенного дома» (5: 228—229).
Как мы уже указывали выше в связи с «одиннадцатиэтажным домом» в «Дьяволиаде», увенчавшим «крестный» путь героя, бросившегося с крыши этого дома, в Москве не было высотных домов выше шестого этажа, которые стали строиться только после Второй Мировой войны. Преувеличенная этажность московских «высоток» означала, скорее всего, у Булгакова стремление города-ада возвыситься до божественных небесных сфер. Метафора строящейся советской Москвы как Вавилонской башни была едва ли не общим местом в советской культуре 1920—30-х гг. [Романова, 2011]. Злосчастный Вавилон был помянут буквально и в романе Булгакова в заключительном эпизоде в театре Варьете, обозначая еще одно «адское место» московского мира: «<...> в Варьете после всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского. <...> Слышались адские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из оркестра» (5: 129).
«Черный мрамор» фасада восьмиэтажного дома, «золотом» выведенная надпись «Дом Драмлита», «черная громадная доска, а на ней выписанные белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов» эксплицируют кладбищенскую семантику: могильные стелы, склепы, надгробия, — в связи с которой напрашивается расшифровка золотой надписи как «дом драм литературы» с их мрачной развязкой. «Дом Драмлита» — последний жилой дом в орбите московского ада и соответствует, если продолжить сравнение с кругами Ада в «Божественной комедии» Данте, последнему — девятому кругу, где находятся «обманувшие доверившихся», то есть предатели, доносчики, братоубийцы. Это средоточие ада, предел нравственного падения человека. Среди обитателей этого «дна» Маргарита находит критиков, предающих и убивающих своих братьев по литературе и драматургии, в первую очередь, критика Латунского, погубившего Мастера.
В разгроме квартир Маргаритой есть своя логика: она не убивает предателей, лишь косвенно причастных к погибели Мастеров, а уничтожает те блага, низкую «материю», ради которых совершилось предательство и уничтожение творений человеческого духа. Вооружившись «тяжелым молотком», Маргарита словно вбивает гвозди в антихристово тело, распиная «кабинетный рояль», зеркальный шкаф, «хрустальную люстру», «пышно взбитую кровать», Маргарита с «внимательным прицелом» и «иступленным» тщанием «рвала и мяла» вещи так, чтобы не допустить их воскрешения.
Наконец, затопленная холодной водой из открытых Маргаритой кранов, квартира предателя братьев своих (именно так Иван Бездомный обращается в ресторане «Грибоедова» к литераторам: «Братья в литературе»), окончательно уподобляется дантовскому Коциту — ледяному озеру в последнем круге ада. Маргарита прекратила превращение дома Драмлита в кладбище квартир, в ад для самых последних грешников, когда увидела за окном третьего этажа, завешенным «легонькой темной шторкой», четырехлетнего испуганного мальчика, действительно «ни в чем неповинного», в отличие от «беккеровского рояля», служившего предателю, как и в отличие от его родителей, которые «выбежали из квартиры», оставив ребенка среди погрома, то есть совершивших особенно страшное предательство. И, словно напоминая им об ожидающей их каре, она «положила молоток на подоконник и вылетела из окна» (5: 233).
Завершая полет Маргариты над Москвой, писатель дает обобщающее видение города, проваливающегося в преисподнюю, в ад, в Коцит: «Маргарита сделала еще один рывок, и тогда все скопище крыш провалилось под землю, а вместо него появилось внизу озеро дрожащих электрических огней, и это озеро внезапно поднялось вертикально, а затем появилось над головой у Маргариты, а под ногами блеснула луна» (5: 234) — перевернутая воронка Дантова Ада. И это ад коммунального бытия бездомного московского народонаселения.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |