§ 3. Орнаментика Булгакова

Как отмечалось в первой главе исследования, уже на начальном этапе творчества зарождается интерес Булгакова к орнаментике. Далее, в первом романе «Белая гвардия», можно наблюдать особую активизацию интереса к орнаментике не только количественно, но и качественно. Орнаментальные элементы очень плотно насыщают художественный текст, существенно расширяются лингвистические средства конструирования орнаментальных выражений [Кожевникова, 1990, с. 112], усложняется их эмоциональный план. В работе над выразительными средствами первого романа Булгаков очень тонко подходит к эстетической функции орнаментального слова, значительно усовершенствует эмоциональную, глубоко разрабатывает символическую и идеологическую функции. Намечены подступы к игровой функции слова в бесцветной, так называемой фразеологической орнаментике (сатирическое начало). Необходимо заметить, что именно роман «Белая гвардия» является своеобразной кульминацией цветовой орнаментики. В первом романе углубляется и обогащается опыт цветового словотворчества, имеющий место в ранних рассказах. Ни в одном крупном произведении после «Белой гвардии» Булгаков не станет уделять так много внимания этому виду литературной живописи. Безусловно, орнаментальные цвета встречаются и в «Записках покойника», и в «Мастере и Маргарите», но в орнаментальных конструкциях этих произведений доминирует составляющая сарказма и/или иронии, цвет же играет второстепенную, индикаторную роль.

В первом романе Булгакова несомненно обнаруживаются доказательства того, что молодая творческая натура писателя не могла не «переболеть» «литературной корью» (К. Федин) первого периода двадцатых годов — увлечение экспрессионизмом, орнаментикой. «Орнаментальная проза ассоциативна и синтетична, — отмечает Н. Кожевникова. — В ней ничто не существует обособленно, само по себе, всё стремится отразиться в другом, слиться с ним, перевоплотиться в него, всё связано, переплетено, объединено по ассоциации, иногда лежащей на поверхности, иногда очень далёкой: Конкретное и отвлечённое, живое и мёртвое, цвет, запах, звук не разделены непроницаемой стеной, но сближаются, переливаются друг в друга» [Кожевникова, 1990, с. 113]. Орнаментальные сравнения, типа «доктор Алексей Турбин, восковой, как ломаная, мятая в потных руках свеча...» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 412], постоянно насыщают «Белую гвардию». Того же происхождения и «чёрные шлыки гробового цвета» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 277], когда автор указывает не на цвет буквально, а определяет значение появления этих шлыков в романе в данный момент. Того же происхождения и «снежная тьма» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 323] — когда и в мире природы, и в мире людей белое перемешивается с чёрным, добро — со злом; и «серые телеграфные сводки» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 244], цвет бумаги которых прямо отражает их содержание. Той же орнаментальной природы избыточные конструкции — «очень чёрные глаза Юлии» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 349], «в пыли идут пылью пудренные юнкерские роты» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 185], «армия... соткалась из морозного тумана в игольчатом синем и сумеречном воздухе» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 320].

Орнаментика булгаковского слова выражается ещё и в том, что в его первом романе цветовые эпитеты имеют и явления невещественные. Так, герои Булгакова переживают «цветные» эмоции: «Генерал побледнел серенькой бледностью» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 297] (нелогичное сочетание этих двух цветов указывает на тонкие оттенки психологического состояния героя); «Глаза Елены чёрно-испуганные» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 187] (Булгаков показывает, что Елена испытывала не просто страх — это было предчувствие неминуемой беды); о её же глазах Булгаков говорит, что они «были окрашены в чёрную ненависть» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 320]; Николка попал в руки Нерона, и «ярость пролетела мимо Николкиных глаз совершенно красным одеялом» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 314]; интересный приём: автор прорывает колоссальное психологическое напряжение в опустевшем Городе через «лопнувший» тревожный оранжевый, «просыпавшийся» на снежный тротуар «морковью» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 317], и тому подобное.

В. Колесов пишет: «отличительной особенностью старославянских произведений литературы является то, что цветовые впечатления в них очень тесно связаны со звуковыми» [Колесов, 1986, с. 215]. И у Булгакова роман активно насыщают «цветные» звуки: «Свистнул в толпе за спиной Турбина чёрный голосок» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 250], «Студзинский заговорил... под малиновый тихонький звук шпор» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 255], «Алебарды позвякивали серебристо и приятно» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 340], «...чёрной вековой тишью... повеял в сердце собор» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 411] и т. п.

Для максимальной выразительности мастер создавал удивительные новые слова-конструкции: сочетания цветовых и нецветовых эпитетов, которые каждый раз неожиданны в своих комбинациях, ясно и кратко передают тончайшие оттенки психологических состояний героев, рисуют предельно лаконичные, но очень ёмкие образы, активизируя работу ассоциаций и литературной памяти читателя. Причём в одном-двух словах автору удаётся совмещать и номинацию, и характеристику изображаемого объекта: «конно-медный Александр II» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 203], «глаза её (Елены) чёрно-испуганные» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 187], «хрящевато-белые тенора — солисты» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 220], «голубой-красивый Днепр» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 225], «подсолнечная Украина» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 231]. Последний эпитет трёхмерен: во-первых, это жёлтые цветы подсолнечника, столь распространённого на Украине, во-вторых, это ассоциации с «жовто-блакитным» флагом, в третьих, воспоминания о том, что мирная, благодатная земля Украины, вскормившая автора и его героев, процветала под солнцем. Булгаков склонен к лаконизму, но в то же время он не боится сложных тяжёлых конструкций, и в «Белой гвардии» встречаются такие эпитеты, как «стеклянно жиденько-синий свет» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 355]. А насколько прост, но ёмок развёрнутый в описание синоним слова «покраснел»: «Самоварная краска полезла по шее и щекам Студзинского» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 259].

Наверняка именно этих цветов и не досчитался Феликс Балонов, сделав «Белую гвардию» менее «цветным» романом. Возможно, это произошло оттого, что исследователь многим цветам отказывал в символических значениях: «большинство их (цветов. — Е.Ю.) имеет характер простого цветообозначения...» [Балонов, 1997, с. 64].

Н. Кожевникова отмечает, что в «Белой гвардии» характерно сосуществование прямого, или простого, цветообозначения («чёрные часы», «чёрный мех») и непрямого («чёрной вековой тишью повеял собор», «чёрный голосок», «чёрно-испуганные глаза» [Булгаков, 1989, т. 1, с. 669, 510, 446]). Причём, по мнению исследовательницы, во втором случае «цветовое значение утрачено» [Кожевникова, 1990, с. 112]. На самом деле в непрямом цветообозначении Булгаков как раз активизирует цветовое значение лексемы «чёрный», только на символико-ассоциативном уровне, в чём и проявляется орнаментализм привычного слова.

Отдавая должное лингвистическому тонкому слуху и меткому цветовому видению Булгакова, нельзя не отметить, что ряд найденных им образов или похожих на них можно встретить в произведениях других авторов. Е. Волкова, анализируя семантику простых прилагательных цветообозначений в поэзии Блока, отмечает, что Блок довольно часто использует прилагательные семантического поля «Чёрный» в интересных орнаментальных формах: «чёрный гнев», «чёрный смех», «чёрный бриллиант», «чёрная кровь», «чёрная душа», «чёрный бред» [Волкова, 2001, с. 35—38].

Рабом безумным и покорным
До времени таюсь и жду
Под эти взором, слишком чёрным,
В моём пылающем бреду

(Перехожу от казни к казни...) [А. Блок, 1980, т. 2, с. 63]

Выделенное блоковское выражение о слишком чёрном взоре весьма напоминает булгаковское «очень чёрные глаза Юлии».

И проникаю в тишину
Моей души, уже безумной,
И залила мою весну
Волною чёрной и безумной.

(Я медленно сходил с ума) [А. Блок, 1980, т. 1, с. 199]

Это блоковское описание эмоций очень сходно с булгаковским описанием сумасшествия Мастера.

Надо мной небосвод уже низок.
Чёрный сон тяготеет в груди.

(Разгораются тайные знаки) [А. Блок, 1980, т. 1, с. 247]

Это блоковское сравнение-образ, на наш взгляд, той же природы, что и булгаковский «чёрный голосок», «чёрная вековая тишь».

Тем не менее, булгаковская орнаментика, и цветовая в том числе, остаётся узнаваемой до сих пор, что говорит об индивидуальности авторского слога.

Автор не договаривает ключевых слов, подталкивая читателя «дочувствовать», «допонять» недосказанное, побуждает представлять называемые предметы, чтобы восстановить недостающий, не названный прямо цвет, и через это помогает пережить события романа, ощутить всё, что чувствовали люди, а значит, понять их, понять роман, понять автора. Булгаков «вообще до аскетизма скуп в описании чувств, но помогает читателю догадываться посредством системы цветовых подсказок» [Качурин, Шнеерсон, 2000, с. 34].