Вот наконец мы и подошли к этому удивительному дому, о котором чем больше узнаёшь, тем яснее понимаешь, что не узнал даже малой части. Жаль, что здесь не проводят экскурсий, но уж так сложились обстоятельства: находящийся в ведении МИДа особняк используется для встреч на высшем уровне, и поэтому простым смертным остаётся лишь разглядывать дом сквозь чудесные кованые решётки ограды.
И всё же экскурсанты на Спиридоновке появляются часто. Например, вишнёво-красный автобус, стилизованный под транспорт 30-х годов, привозит тех, кому интересно увидеть булгаковскую Москву, — а ведь когда возникает вопрос о доме Маргариты, из возможных вариантов чаще всего называют именно этот. Чтобы проверить обоснованность данной версии, обратимся к тексту романа.
«Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата». Действительно, особняк прекрасен и безусловно достоин светлой королевы Марго, и до Арбата отсюда недалеко.
«Ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги» — да, и сад имеется, и по стилю это неоготика.
«Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен. Трехстворчатое окно в фонаре, открытое, но задернутое шторой, светилось бешеным электрическим светом». В конце 1930-х годов деревья здесь уже разрослись, и если не акации, то липы среди них есть. Ризалит в левой части фасада — это не совсем фонарь, но окно в нём действительно трёхстворчатое.
Фото 2012 г.
«Стукнула калитка, и на плитках дорожки послышались шаги». Называть эти роскошные ворота калиткой было бы излишней скромностью, равно как и Спиридоновку именовать переулком, но это мелкие придирки, не заслуживающие внимания.
Однако если взять описание полёта Маргариты из её окна к дому Драмлита, то окажется, что отсюда такой маршрут проложить невозможно. Кроме того, никакой «очень крупный специалист» (супруг Маргариты Николаевны) в этом доме в советские времена не квартировал; жил только нарком по иностранным делам товарищ Литвинов, но и то — если верить мемуаристам — его семья некоторое время занимала «три небольшие комнаты над гаражом», то есть во флигеле, а не в самом особняке.
Таким образом, с описанием Булгакова объект совпадает лишь частично; а если так, то домом Маргариты вполне может оказаться и какой-либо другой особняк, более точно соответствующий тексту романа, вопрос лишь в том, удастся ли нам найти такой... Ну а пока, раз уж нет достаточных оснований считать этот чудесный маленький дворец домом Маргариты Николаевны, давайте поговорим о доме Зинаиды Григорьевны.
Заказывая свадебный подарок для любимой жены, Савва Тимофеевич хотел, чтобы создано было нечто прекрасное, уникальное, сказочное... При этом, как человек деловой и прагматичный, Морозов жилище для своей семьи представлял себе комфортным и оснащённым всеми благами цивилизации.
Химера над входным порталом. Фото из архивных фондов Департамента культурного наследия города Москвы, 1980-е гг.
Франц Шехтель блестяще справился с задачей. Легко играя элементами средневековой архитектуры вроде контрфорсов, зубцов, колонок и башен, украсив фасады химерами и каменными масками, он создал изящный образ готического замка. Но за башнеподобными объёмами и стрельчатыми окнами морозовского «палаццо», вместо гулких залов со сквозняками и фамильными привидениями, архитектор расположил помещения, необходимые для жизни богатой, но обычной семьи: столовую и несколько гостиных, кабинет хозяина и будуар хозяйки, спальню и детскую, комнаты гувернёров, гимнастический зал и бильярдную. Комнаты управляющего и прислуги, а также множество подсобных помещений (электростанция, котельная, прачечная, гладильная, погреба, ледник, конюшни) размещались в отдельном флигеле, соединённом с главным домом подземным переходом.
Казалось бы, совместить уют современного дома с романтической, слегка таинственной атмосферой замка невозможно. Однако архитектор и заказчик очень удачно выбрали стиль. Неоготика в каком-то смысле подобна маскараду, увлекательной игре в давно минувшую эпоху. Чтобы маскарад по-настоящему удался, недостаточно маски и костюма, нужно ещё и вести себя в манере выбранного персонажа. Поэтому интерьеры дома — по крайней мере, парадной его части — Шехтель тоже стилизовал под готику, чем многократно усилил впечатление, которое дом производил на каждого, кому доводилось в него попасть.
За мощным порталом с тремя стрельчатыми арками перед гостем открывалась дубовая дверь, приглашая в холл, облицованный резными деревянными панелями. Над головой сияла цветными стёклами люстра ручной работы, а за широким проёмом лестницы виднелся аванзал. Золотые эмблемы на голубом фоне стен напоминали раскрывшиеся коробочки хлопка и геральдические лилии, но, чтобы разглядеть их поближе, требовалось подняться по лестнице, перила которой оплетали змеи и охраняли чудовища.
Эпоха модерна ещё не наступила, но Шехтель интуитивно двигался в этом направлении. Стремясь создать цельное художественное пространство, он стирал грань между архитектурой, скульптурой и живописью. Полноправным его соавтором стал Михаил Врубель, создавший три панно для малой гостиной и украсивший лестничный холл скульптурой и прекрасным витражом.
Врубель тогда пребывал в расцвете своего таланта, но отнюдь не в зените славы. Однако его фамилия наверняка была известна Шехтелю ещё со времён учёбы в Саратовской мужской гимназии, где будущий зодчий слышал от учителя чистописания и рисования, «милейшего, добрейшего старичка Андрея Сергеевича Година», о безумно талантливом Мише Врубеле, учившемся там пятью годами ранее. Очевидно, где-то в Москве пути однокашников пересеклись и, увидев работы художника, архитектор понял, что именно Врубель, с его сумрачным даром, сумеет внести в оформление готического дворца единственно верную романтическую ноту.
Вестибюль. Фотография из сборника «Архитектурные мотивы», 1899 г.
Украшающая колонну парадной лестницы скульптурная группа «Роберт и монахини» поражает причудливостью ракурсов, странностью текучих форм. Она подобна застывшему сну, предрассветному мороку, когда уже понимаешь, что всё тебе лишь привиделось, но не можешь стряхнуть с себя наваждение. Опера Джакомо Мейербера «Роберт-Дьявол», навеявшая Врубелю этот замысел, полна мистических образов: там действует Князь Тьмы, принявший облик черного рыцаря Бертрама, и послушные его воле призраки монахинь.
Другим украшением дома стал витраж, выполненный по эскизу Врубеля. Рыцарь и здесь является главной фигурой, однако это совсем другой человек. Он не обуреваем духами ада, но и к земным радостям он равнодушен. Поселянки украшают его копьё гирляндами цветов, и верный оруженосец с интересом поглядывает на красоток, но рыцарь погружён в свои думы. Романтик и мечтатель, как и художник, его изобразивший (недаром чертами лица он напоминает Врубеля), рыцарь странствует в поисках дамы сердца, а она, как и положено, где-то в дальних краях.
Мотивы готики в отделке дома преобладают, но есть залы в стиле ренессанса, рококо, ампира. Объединяет их авторский почерк Шехтеля, выполнившего эскизы для каждого из помещений, а также то, что все элементы отделки были заказаны лучшим мастерам того времени. Огромную люстру для столовой создали на фабрике Постниковых, камин из радомского песчаника — в мастерской Захарова, а лестницы и дубовые панели вестибюля и аванзала изготовили резчики знаменитой фабрики художественной мебели Павла Шмита, поставщика двора его императорского величества.
Здания, созданные Шехтелем, обычно рассчитаны на круговое восприятие. Особняк Морозовой со стороны Спиридоновки выглядит внушительно и строго; величия и пышности преисполнен западный фасад с химерами над порталом; обращённый к саду с фонтаном южный фасад создаёт настроение уюта и спокойствия, а каменная резьба и горельефы, украсившие террасу с восточной стороны дома, своей очаровательной неофициальностью способны вызвать улыбку.
Аванзал. Фотография из сборника «Архитектурные мотивы», 1899 г.
Может показаться, что особняк являет собой свободный полёт фантазии, но это не так. Всему в основу положен точный расчёт архитектора. Как утверждают специалисты, «вся пропорциональная система здания, вплоть до деталей мебели, определяется размерами длины, ширины и высоты аванзала». Живописность особняка и свобода его композиции на самом деле чётко продуманы. Даже врубелевский витраж установлен не в оконном проёме, а в специальной нише с подсветкой, то есть в любое время суток изображение должно выглядеть так, как задумано автором.
Этой работой Франц Шехтель сразу «сделал себе имя» как в профессиональных кругах, так и у заказчиков, отныне почитавших за честь сотрудничать с тридцатидевятилетним мастером на его условиях. Одним из заказчиков вскоре станет миллионер Степан Рябушинский, присмотревший для своего дома участок на углу Спиридоновки и Малой Никитской.
А Зинаида Морозова, сделавшись хозяйкой самого красивого и оригинального дома в Москве, оказалась в центре всеобщего внимания. Впрочем, долгое время быть счастливым судьба мало кому позволяет. Сначала между супругами разладились отношения, потом Савва не смог преодолеть душевный кризис и покончил с собой, и тогда Зинаиде стало невмоготу оставаться в этом доме.
Приобрести у вдовы особняк вознамерился Московский купеческий клуб, но сделка не состоялась. Вряд ли купечество остановила назначенная Зинаидой Григорьевной цена в 700 тысяч рублей (говорят, что в том же клубе один из его членов, Михаил Морозов, однажды проиграл за ночь миллион) — скорее всего, планировка дома, идеально подходившая для частной резиденции, показалась не вполне пригодной для размещения клуба, а портить шедевр перестройками руководство клуба не сочло возможным.
В итоге новым владельцем дома стал Михаил Рябушинский, пожелавший поселиться по соседству с братом. В отличие от Степана, которого из предметов искусства интересовали в основном иконы «старого письма», Михаил увлекался искусством современным и не только живописью. Будучи страстным балетоманом, однажды он влюбился в танцовщицу из кордебалета. Впрочем, не совсем так: очаровательная и остроумная Татьяна Фоминична Примакова, дочь капельдинера Большого театра, к тому времени была уже супругой полковника Генерального штаба и светской дамой. Однако это не помешало влюблённым нарушить все приличия и зажить счастливо в этом доме, купленном Михаилом Павловичем у Зинаиды Григорьевны вместе со всей обстановкой.
М.А. Врубель. Роберт и монахини. Фото Маргариты Фединой
Залы особняка украсились шедеврами импрессионистов, китайскими и японскими акварелями, а также картинами Васнецова, Серова, Репина, Врубеля, Малявина, Богаевского. По заказу нового хозяина дома в 1912 году Константин Богаевский для Большой гостиной создал три панно. Они назывались «Даль», «Солнце» и «Скала» и в каком-то смысле являлись продолжением цикла, выполненного Врубелем для Малой гостиной — «Утро», «Полдень» и «Вечер».
А хозяйка дома в 1916 году родила дочь. В честь матери девочку назвали Татьяной, и ей тоже предстояло стать балериной, но это случилось уже в Париже, куда Рябушинские были вынуждены уехать летом 1918 года.
Особняк опустел, но ненадолго. Советская власть открыла здесь детский дом для сирот Бухарской республики. Как ни странно, бывшие беспризорники не разнесли дом по кирпичику, напротив, они к своему жилищу отнеслись настолько внимательно, что даже обнаружили комнатку, о существовании которой знали разве что в Париже.
Будучи весьма умным человеком, Михаил Павлович вывезти свою коллекцию из страны победившего пролетариата даже не надеялся — тут хоть бы самим успеть уехать подобру-поздорову, — поэтому основную часть собрания передал на хранение Третьяковской галерее. Однако часть коллекции и некоторые фамильные ценности Рябушинский спрятал в винном погребе, а на крышку люка приказал поставить тяжёлый дубовый шкаф — очевидно, в надежде на скорое возвращение домой. Но прежние времена так и не вернулись, а новые обитатели особняка быстро в нём обжились и даже затеяли перестановку, и 26 мая 1924 года произошло неизбежное: передвинули шкаф, обнаружился люк... Вызванные воспитателями сотрудники ГПУ извлекли из тайника несколько старинных манускриптов, мраморный бюст Виктора Гюго работы Огюста Родена, более 40 живописных работ Брюллова, Тропинина, Репина, Бакста, Врубеля, Серова, Кустодиева и 80 акварелей русских и европейских мастеров XIX — начала XX века...
Скульптурный декор дома З.Г. Морозовой. Фото из архивных фондов Департамента культурного наследия города Москвы, 1980-е гг.
Наркомату по иностранным делам здание было передано в 1929 году, и к тому времени в особняке от дореволюционной обстановки почти ничего не осталось. Но бывший детский дом превратить в дом приёмов оказалось не так уж трудно: из музейных запасников выписали мебель, стены покрасили, а потолки — если где-то осыпалась позолота — просто побелили. Да и странно было бы в период индустриализации и коллективизации затевать научную реставрацию в национализированном особняке, олицетворении «пошлой буржуазной роскоши», тем более что гораздо более важные задачи приходилось решать советским дипломатам и в предвоенные годы, и во время Второй мировой, и в период холодной войны...
Но время неизменно расставляет всё по своим местам, и шехтелевский шедевр всё же дождался своего часа, когда министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко распорядился привести Дом приёмов МИДа в такое состояние, чтобы он ни в чём не уступал ни одному из дворцов, используемых западными странами для встреч на высшем уровне.
По проекту, разработанному лучшими специалистами страны на основании собственноручных чертежей и эскизов Шехтеля и множества других документов, реставраторы вернули особняку первозданную красоту. Более десяти лет потребовалось на выполнение этой кропотливой работы, и пока она шла, назначенный директором Дома приёмов Евгений Константинович Байков регулярно обходил комиссионные магазины в поисках антикварной мебели и произведений живописи, достойных украсить собой этот чудесный дом.
В 1990 году, по окончании реставрации, гордые своим успехом сотрудники Министерства иностранных дел подготовили и выпустили альбом, отсняв для него множество цветных слайдов. Никто и вообразить не мог, как скоро эти слайды пригодятся и по какому печальному случаю!
Поздно вечером 4 августа 1995 года в доме случился пожар. По странной иронии судьбы очаг возгорания оказался там же, где Франц Шехтель расположил центр своей композиции — в аванзале. Просушившееся за сто лет дерево облицовки полыхало так, что погасить пламя пожарным удалось только через два с половиной часа.
Дом З.Г. Морозовой. Фото из сборника «Архитектурные мотивы», 1899 г.
Когда стало возможным войти внутрь, у сотрудников Дома приёмов комок в горле стоял не от копоти, а от невыносимого зрелища: лопнувшие оконные стёкла, оплавленные перила лестницы, осколки витража в луже застывшего свинца... Даже немецкая бомба, во время войны упавшая недалеко от дома, пощадила его — тогда лишь обвалился потолок в Белом зале. Сейчас всё обстояло гораздо хуже.
Вестибюль, аванзал и холл с парадной лестницей выгорели практически полностью — обугленные остатки паркета рабочие сгребали совковыми лопатами, — а из соседних залов в не залитые водой помещения сотрудники Дома приёмов бережно переносили подмокшие книги, пропахшие гарью ковры, потемневшую бронзу и уцелевший фарфор.
Однако в Музее архитектуры по-прежнему хранился почти полный комплект выполненных Шехтелем чертежей, а ещё остались слайды и другие материалы по реставрации, и к тому же стали дружно предлагать свою помощь лучшие реставраторы из разных стран, узнавшие о случившемся от аккредитованных в Москве дипломатов. И хотя от пожара пострадало 70 процентов внутренней отделки особняка, руководство МИДа сочло для себя делом чести всё утраченное восстановить, причём в кратчайшие сроки.
Ещё не зная о принятом решении, приехал на Спиридоновку директор института «Спецпроектреставрация» Юрий Петрович Калиниченко — он из выпуска новостей узнал о пожаре в особняке, над восстановлением которого работал более десяти лет. Реставратора на режимный объект пропустили беспрепятственно, словно врача на место катастрофы, и уже вскоре он вместе с вызванными на подмогу сотрудниками перебирал вручную груды мокрых чёрных головешек, вылавливая кусочки, не утратившие своей формы: теперь буквально всё, что можно было обмерить и скопировать, приобретало особую ценность.
Спиридоновка, дом № 17. Дом приёмов МИДа в период проведения реставрации. Фото из архивных фондов Департамента культурного наследия города Москвы, 1980-е гг.
Требовалось, чтобы в Доме приёмов «всё стало так, как было», чтобы никто из бывавших здесь тысяч зарубежных дипломатов и государственных деятелей, посетив этот дом в будущем, не заметил бы никаких потерь. На ремонт и реставрацию Министерство иностранных дел давало ровно год, и ни днём больше. В ГлавУпДК — Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса, в чьём ведении находились все вопросы, связанные с недвижимостью, — для решения поставленной задачи создали специальный штаб. Пока в выгоревших помещениях восстанавливали перекрытия и заменяли инженерные коммуникации, руководство штаба на основе тендера определило список фирм и организаций, способных из пепла возродить шедевр, и вместе с реставраторами составило по каждому залу план и график работ. Тут требовалось продумать и согласовать всё очень тщательно, ведь реставрация — одновременно и искусство, и множество технологий, из которых некоторые между собой несовместимы: к примеру, невозможно наносить позолоту на потолок, когда в соседнем зале шлифуют паркет, — сусальное золото не терпит пыли.
Основную часть работ выполняли российские мастера. Врубелевские панно, пострадавшие от температуры и копоти, реставрировали специалисты из Третьяковской галереи под руководством заслуженного деятеля искусств России А.П. Ковалёва. Почти полностью обуглившиеся полотна Богаевского воссоздал художник-реставратор высшей квалификаций А.С. Кузнецов со своими помощниками. Рояль «Бехштейн» восстановили мастера из клавишной мастерской Московской консерватории.
Часть работ досталась зарубежным специалистам. Например, старейшая английская фирма Goddard & Gibbs по эскизу, выполненному в натуральную величину доцентом Строгановского института Мухитдином Разановым, воссоздала врубелевский витраж, применяя традиционную технологию, когда свинцовый переплет фиксирует плоскости цветного стекла, на которые живописец затем наносит дополнительные детали: лица, тени и блики, цветы и узоры.
Реставраторам польской компании PKZ предстояло восстанавливать бронзу, а также дубовую облицовку вестибюля и аванзала, парадную лестницу. Они отбыли к себе в Варшаву, произведя точные замеры выгоревших помещений и получив копии шехтелевских эскизов и прочих материалов, и вскоре вернулись для согласования рабочих чертежей для станков с ЧПУ — переплетённая в массивные альбомы документация весила, согласно таможенным документам, более шестидесяти килограммов. Проект утвердили, но с оговоркой: станки можете использовать любые, однако финишная доводка — только вручную, как делалось в XIX веке.
Фотофиксация после пожара. Из архивных фондов института «Спецпроектреставрация»
Мебель заказывалась в Италии, Венгрии, Индии. Отделочные материалы поступали из Германии, Китая, Австрии, Финляндии.
Соблюдение всех графиков штаб контролировал постоянно. Если возникали сложности, с которыми справиться реставраторам было не по силам, подключались к решению сами. Допустим, многие материалы в 1995 году достать было трудно, а сусальное золото — практически невозможно; при этом для одного лишь потолка «зала Богаевского» требовалось более трёх килограммов. Мастера уже приуныли, задумавшись о штрафных санкциях, но тут из штаба звонят: «Мы договорились в Гохране, езжайте получать». Впрочем, в иных ситуациях, когда сроки оказывались под угрозой, дипломаты лишь кивали сочувственно, а в глазах отчётливо читалось: «Pacta sunt servanda» («Договоры должны соблюдаться»).
И к намеченному дню всё было готово. Первыми, кто увидел завершённую работу, был не министр и его замы, а рядовые сотрудники Дома приёмов — те самые люди, что годом раньше помогали пожарным выносить из горящего особняка мебель, картины и другие предметы убранства. Одна из женщин, за двенадцать месяцев ни разу не нашедшая в себе сил войти на выгоревшую половину здания, в этот день пришла вместе с коллегами. Боясь поверить своим глазам, она ходила по залам молча, и только через несколько минут смогла выговорить сквозь слёзы: «Надо же... Как будто ничего и не было...»
МИД рассчиталось со своими подрядчиками в срок и полностью и сделало ещё кое-что, договорами не предусмотренное: для исполнителей работ организовали банкет, подобный приёму на высшем уровне. В тех самых залах, которым художники, резчики, позолотчики и другие специалисты по реставрации вернули прежний блеск, были накрыты столы, чтобы кушаньями, подаваемыми обычно главам зарубежных делегаций, угостить виновников торжества.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |