Одна из самых популярных фраз «Мастера и Маргариты» принадлежит Воланду:
Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!
В справедливости этой фразы Булгаков убеждался, пожалуй, не раз. Вспомнить хотя бы такой эпизод...
Свои первые шаги на поприще драматургии Михаил Афанасьевич совершил еще в 1919—1921 годах во Владикавказе1. Там он, будучи врачом армии Деникина, оставил медицинскую службу и, устроившись сотрудником местных газет, а затем и завлитом Русского театра, написал несколько пьес: «Братья Турбины», «Самооборона», «Сыновья муллы», «Парижские коммунары» и «Глиняные женихи». Надо ли говорить, что театр на будущего писателя действовал магически. В зале мерк свет, за сценой начиналась музыка, и на подмостки выходили артисты, произносящие слова твоих персонажей. Это влекло и вселяло надежду, хотя в то же время оставляло чувство глубокой досады: Русский театр в те времена был достаточно местечковым. После премьеры «Братьев Турбиных» 1 февраля 1921 года Михаил Афанасьевич отправил своему двоюродному брату письмо, полное горечи и разочарований:
В театре орали «автора» и хлопали, хлопали... Когда меня вызвали после 2-го акта, я выходил со смутным чувством... смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «А ведь это моя мечта исполнилась... но как уродливо: вместо московской сцены — сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь. Судьба-насмешница»2.
И вот проходит всего лишь четыре года, и судьба-насмешница оборачивается к Булгакову лицом. В 1925 году он — уже фельетонист московского «Гудка», автор «Роковых яиц» и романа «Белая гвардия», первые главы которого печатаются в журнале «Россия».
Жизнь его предельно скромна (со своей второй женой Любовью Белозерской 34-летний Михаил Афанасьевич живет в покосившемся флигеле дома № 9 в Обуховом переулке). Именно здесь, в коммунальной квартире на втором этаже, иронично прозванной голубятней, однажды раздастся звонок в дверь и... на пороге появятся два незнакомца.
Оба высоких, оба очень разных, — напишет о них спустя годы Любовь Белозерская. — Один из них молодой, другой значительно старше.
У молодого брюнета были темные дремучие глаза, острые черты и высокомерное выражение лица. Держался он сутуловато (так обычно держатся слабогрудые, склонные к туберкулезу люди). Трудно было определить его национальность: грузин, еврей, румын — а, может быть, венгр? Второй был одет в мундир тогдашних лет — в толстовку — и походил на умного инженера.
Оба оказались из Вахтанговского театра. Помоложе — актер Василий Васильевич Куза (впоследствии погибший в бомбежку в первые дни войны); постарше — режиссер Алексей Дмитриевич Попов.
Мымра — Вера Головина, Роббер — Николай Яновский
Они предложили М.А. написать комедию для театра3.
Они «сами пришли» и «сами предложили». А вскоре (16 сентября 1925 года) приболевшему писателю дирекция Студии им. Вахтангова4 присылает аванс и сообщает, что ждет его для подписания договора.
Авансу Булгаков рад. Скудный коммунальный быт с его беспрерывно текущими кранами, кислыми щами и вечной заботой о завтрашнем дне хотя бы на время не вызывает удрученности. Но главный вопрос — о чем сочинять пьесу?
Ванечка — Константин Миронов, Пеструхин — Василий Куза, Толстяк — Борис Шухмин
Рубен Симонов утверждал, что вахтанговцам нравилась «Белая гвардия»5, они хотели бы получить инсценировку романа, но их в этой просьбе уже опередил МХАТ. Ничего не оставалось, как заказать автору другую пьесу — комедию на какую-нибудь остросоциальную тему. И вот теперь, в сентябре 1925 года, в тесноте голубятни Михаил Булгаков замышлял свое будущее произведение.
Просматривая как-то отдел происшествий в вечерней «Красной газете», — пишет Белозерская, — М.А. натолкнулся на заметку о том, как милиция раскрыла карточный притон, действующий под видом пошивочной мастерской в квартире некой Зои Буяльской. Так возникла отправная идея комедии «Зойкина квартира». Все остальное в пьесе — интрига, типы, ситуация — чистая фантазия автора, в которой с большим блеском проявились его талант и органическое чувство сцены6.
Писал Булгаков быстро. К концу 1925 года первый вариант пьесы был готов7, и вечером 15 декабря домой к драматургу снова приходят вахтанговцы Алексей Попов и Василий Куза. Начинаются переговоры о будущей постановке.
Гость — Виктор Кольцов, Мадам Иванова — Елизавета Алексеева
В воспоминаниях писателя Льва Славина, сотрудничавшего с Булгаковым еще в «Гудке», есть любопытный штрих. Оказывается, Михаил Афанасьевич говорил ему в ту пору:
Вы думаете, что я написал «Зойкину квартиру»? Это Куза обмакнул меня в чернильницу и мною написал «Зойкину квартиру»!8
«Мною написал»... Фраза вроде бы странная, но в то же время не лишенная логики. Ведь что сделал Булгаков? Он решил показать в своей пьесе сколок современной жизни — ее типичных персонажей, явлений и нравов, появившихся с объявлением нэпа. Здесь не обойдешься слепым сочинительством — жизнь все равно окажется хитрей и сложнее. Нужны прототипы, а также знание весьма характерных для нового времени конфликтов и ситуаций. И Булгаков, чьи произведения всегда историчны и биографичны, несомненно, вел такой поиск. Оттого понятен энтузиазм исследователей, стремящихся обнаружить реальную фактуру, которая послужила основой для пьесы.
Наиболее скрупулезное исследование этой области провел Борис Мягков. Ему и предоставим слово:
Поэт — Дмитрий Журавлев, Лизанька — Зоя Бажанова
Многие пытались отыскать в «Вечерней Красной газете» и в вечерних выпусках ленинградской «Красной газеты» за 1924—1925 годы заметку, упоминаемую Белозерской.
Были там похожие случаи, разоблачения, суды, но конкретную Зою Буяльскую найти не удалось. Зато привлек внимание громкий процесс, состоявшийся 24 октября 1924 года. Читателей вечерних выпусков «Красной газеты» целую неделю пичкали репортажами о суде над группой лиц во главе с Аделью Адольфовной Тростянской, организовавшей притон и дом свиданий под видом пошивочной мастерской и массажно-маникюрного кабинета. Дело было поставлено широко. 27-летняя бывшая баронесса Тростянская для привлечения новых посетителей публиковала в газете объявления о массаже и уроках французского языка для взрослых. Хозяйка салона, ее компаньонки (Кукушкина, Селяминова-Урванцева, Брувер, Гейнчке) и компаньоны (Гурвич и проходивший по делу как главный развратник Борис Борисович Сеченский) получили по заслугам.
Не этих ли уголовников Булгаков перенес в свою явно московскую пьесу с берегов Невы? На титульном ее листе так и написано: «Действие происходит в городе Москве в двадцатых годах XX столетия». Отчасти, возможно и так, и не исключено, что новые поиски приведут именно к Зое Буяльской. Но все это могло быть взято и из московской «Вечерней Москвы», откуда черпал новости Максудов, чьим прототипом был, как известно, сам его создатель (между прочим, московская «Вечерка» перепечатывала и происшествия из вечерней «Красной газеты»). Во всяком случае, в Москве была разоблачена и судима содержательница притона как раз по имени Зоя. По иронии судьбы, во время ее ареста весной 1921 года зашли за контрабандным вином (она занималась и подпольной торговлей) известные поэты-имажинисты Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф — и были арестованы и посажены в тюрьму вместе с другими Зойкиными «гостями». Мариенгоф в своем мемуарном «Романе без вранья», изданном шестью годами позже в Ленинграде, вспоминает: «На Никитском бульваре в красном доме на седьмом этаже у Зои Шатовой найдешь не только что николаевскую белую головку, "Перцовку" и "Зубровку" Петра Смирнова, но и старое бургундское, и черный английский ром. Легко взбегаем на нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка. Открывается дверь. Смотрю: Есенин пятится... В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты проводят обыск».
История Зои Шатовой попала в московскую печать. В это время драматург находился во Владикавказе, но, возможно, читал центральные газеты, или потом, листая их подшивки в Румянцевском музее, мог наткнуться на эту заметку. Много позже, в мартовском номере «Огонька» за 1929 год, когда пьеса Булгакова уже была исключена из репертуара, появилась большая, с фотографиями, статья следователя ВЧК т. Самсонова под названием «"Роман без вранья" плюс "Зойкина квартира"». И хотя весь критический запал ее был брошен на роман Мариенгофа (имя драматурга не упоминалось, не было даже намека на пьесу с таким названием, прошедшую по многим театрам страны), рассказ этого своеобразного прототипа булгаковского «товарища Пеструхина» все же интересен: «Зойкина квартира (так у автора. — Б.М.) существовала в действительности. У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме на седьмом этаже находился салон Зои Шатовой.
Дом на Большой Садовой, 10
Его мог посетить не всякий. Он не всем был доступен. Свои попадали в Зойкину квартиру конспиративно, по рекомендациям, паролям, условным звонкам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира была удобной: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда, как в свою штаб-квартиру, свое информационное бюро».
Что и говорить, красочное и топографически точное описание! Эта краснокирпичная громада — дом № 15 на Суворовском бульваре (бывшем Никитском) — велика даже по нынешним московским масштабам. Подъезд — первый. Этаж, правда, шестой. И единственная на последней лестничной площадке коммунальная квартира под восемнадцатым номером. Стены ее действительно выходят выступом во двор.
Но все-таки адрес булгаковской «Зойкиной квартиры» иной, в другом, хоть и близком от Суворовского бульвара районе. Поиску его помогут внимательное прочтение первой редакции пьесы и свидетельства недавно скончавшегося ученого Владимира Артуровича Левшина — в прошлом студийца Камерного театра и соседа Булгакова в 1923—1924 годах по первому его московскому жилищу в доме номер десять на Большой Садовой. Он усматривает прототип главной героини в жене жившего здесь и имевшего свою мастерскую театрального художника Г.Б. Якулова — Наталье Юльевне Шифф, женщине странной, броской внешности.
Типажи и характеры современников — одно из главных достоинств «Зойкиной квартиры». Алла Вадимовна — Анна Орочко
«Есть в ней что-то от героинь тулуз-лотрековских портретов, — вспоминает Левшин, — великолепные золотистые волосы, редкой красоты фигура и горбоносое, асимметричное, в общем, далеко не миловидное лицо. Некрасивая красавица... О ней говорили по-разному. Некоторые восхищались ее элегантностью и широтой. Других шокировала свобода нравов, которая царила в ее доме: студия Якулова пользовалась скандальной известностью. Здесь, если верить слухам, собирались не только люди богемы, но и личности сомнительные, темные дельцы, каких немало расплодилось в эпоху нэпа. И доля правды в этих обывательских пересудах, очевидно, была».
В пользу этого прототипа говорят не только сходство иноязычных фамилий (Шифф — Пельц) и асимметричность лица (из истории постановки известно, что Булгаков настаивал на том, чтобы у Зойки непременно было асимметричное лицо, и Ц.Л. Мансурова играла ее с разными бровями: левая выше правой), а и то, что Зойкина квартира помещена автором именно по этому адресу. Кое-что напоминает в ней и якуловскую квартиру-мастерскую, и левшинскую — номер 34 в пятом этаже правого крыла дома.
Действительно, в ремарках пьесы то и дело упоминается двор громадного дома, гремящий, как страшная музыкальная табакерка. Закат отражается в окнах квартиры 50, расположенной через двор зеркально по отношению к 34-й. Позже эти противолежащие окна зажигаются одно за другим. Наконец, прямо говорится, что эта шестикомнатная квартира — на Садовой, что там слышна отдаленная музыка из «Аквариума» (летнего сада близ этого дома — на Большой Садовой, 16, где давались концерты на открытой эстраде) и что она на пятом этаже. Все это прекрасно соответствует сохранившейся до наших дней 34-й квартире. [...]
Михаил Булгаков жил в этом доме сначала в квартире номер 50, затем, как мы уже знаем, в 34-й. Первые его впечатления были оптимистичны, они сохранились в письме Н.А. Земской от 23 октября 1921 года:
На Большой Садовой
Стоит дом здоровый.
Живет в доме наш брат —
Организованный пролетариат.
И я затерялся между пролетариатом,
Как какой-нибудь, извините за выражение, атом.
Жаль, некоторых удобств нет:
Например, испорчен ватер-клозет;
С умывальником тоже беда:
Днем он сухой, а ночью из него на пол течет вода.
Питаемся понемножку:
Сахарин да картошка.
Свет электрический — странной марки:
Зойкина квартира
То потухнет, а то ни с того, ни с сего разгорится ярко.
Теперь, впрочем, уже несколько дней горит подряд,
И пролетариат очень рад.
За левой стеной женский голос выводит «Бедная чайка...»,
А за правой играют на балалайке.
Позже первое московское жилище Михаила Афанасьевича попало в его рассказы «Воспоминание», «Псалом», «№ 13 — Дом Эльпит-Рабкоммуна», «Трактат о жилище», фельетоны «День нашей жизни», «Три вида свинства», «Самогонное озеро» и, конечно же, в роман «Мастер и Маргарита». А как эти впечатления нашли отражение в «Зойкиной квартире», мы уже знаем9.
* * *
О рождении своего замысла сам Булгаков поиронизирует в «Записках покойника». Вот как это было:
Из-под полу по вечерам доносился вальс, один и тот же (кто-то разучивал его), и вальс этот порождал картинки в коробочке, довольно странные и редкие. Так, например, мне казалось, что внизу притон курильщиков опиума, и даже складывалось нечто, что я развязно мысленно называл — «третьим действием». Именно сизый дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимонным лицом и раскосыми глазами. Удар ножом, поток крови. Бред, как видите! Чепуха! И куда отнести пьесу, в которой подобное третье действие?
И все-таки почему среди множества современных тем, весьма актуальных для сцены, именно история о карточном притоне привлекала писателя? Надо полагать, что она была слишком типична для нэповской поры, примелькалась на страницах печати.
Виолетта Гудкова, исследователь и комментатор произведений Булгакова, обнаружила рассказ Михаила Зощенко «Веселая масленица»10, в котором говорится об управдоме, обязанном «по декрету» донести, если какая-нибудь из квартир окажется «веселящейся»11. В квартире № 48, где живут «две девицы» — Манюшка и еще одна гражданка «с эстонской фамилией», — «пение, шум, разгул вообще». Бдительный управдом размышляет: «Хорошо бы девиц этих с поличным накрыть, с уликами». Однако рассказ заканчивается тем, что управдом не может устоять против соблазна — и развлекается вместе с прочими гостями подозрительной квартиры.
В 1924 году в «Красном вороне» было опубликовано стихотворение Дмитрия Цензора «Квартирка», в котором есть такие строки:
Как только в ночь и по утрам
Поднимается в квартире
Невозможный тарарам...12.
В другом номере журнала красноречивая карикатура изображала компанию сомнительных личностей в «черном воронке», обменивающихся репликами:
— Нечего сказать, хороша компания! Какие-то шулера, валютчики, торговцы кокаином!..
— А вы, сударыня, чем заниматься изволили?
— У меня — дело чистое. Я — квартирку сдавала. Шесть девушек, и такие, что пальчики оближешь!13
Одним словом, сюжет витал в воздухе, легко обрастал свежими фактами и будто бы просился на бумагу.
Примечания
1. Любопытное стечение обстоятельств: драматургический путь Булгакова начинался в том же самом городе, где 10—15 лет назад Евгений Вахтангов ставил свои первые спектакли.
2. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 141.
3. Белозерская-Булгакова Л.Е. О, мёд воспоминаний. М., 1979. С. 29.
4. В Театр им. Вахтангова Студия будет переименована в день своего пятилетия — 13 ноября 1926 года.
5. См.: Симонов Рубен. Творческое наследие. М., 1981. С. 152.
6. Белозерская-Булгакова Л.Е. Указ. соч. С. 29.
7. С 1925 по 1935 гг. произведение выдержит несколько редакций.
8.Чудакова М.О. Указ. соч. С. 329
9. Мягков Борис. Зойкины квартиры // Нева. 1987. № 7. С. 200.
10.См.: «Красный ворон» 1923. № 7.
11. См.: Комментарии // Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 3. М., 1990. С. 620.
12. Там же. С. 620.
13. Там же. С. 621.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |