Процесс съемок фильма в Хабаровске я изучал в течение 7 месяцев. Но отпуск-то в театре я взял только на три! И после завершения съемок я, как это ни грустно, остался без работы. Меня не покидала мысль попробовать себя в самостоятельной работе в кино. В голову пришла спасительная идея: а не снять ли мне самому «фильму», как тогда говорили, о путешествии к берегам Тихого океана, двигаясь поездом в обратном направлении?
Но для этого нужен был заказ и поддержка Москвы! И я дал телеграмму Трайнину, директору 1-й фабрики Совкино в Москве, что, мол, могу снять видовой фильм в одну часть, оператор есть — Марк Налетный. Телеграфируйте согласие. Мне ответили: «Согласны. Пленку получите во Владивостоке».
Я получил 1487 метров. Мы с Марком взяли даже мальчика-помощника. Нам дали прямой служебный билет на поезд «Владивосток-Москва» с правом на длительные остановки, и мы тронулись в путь. Забегая вперед, скажу, что эта впечатляющая поездка и съемки придали мне столь необходимую молодому кинорежиссёру определенную уверенность в себе.
Перед самым отъездом я впервые увидел фильм Эйзенштейна «Броненосец «Потемкин»». Три просмотра вновь зарядили меня «Эйзенштейном», и я понял, как должен снимать мой видовой фильм.
Первая наша остановка была в Хабаровске, где я хотел снять чудо — Амур-реку. Мне, волгарю, важно было показать эту широченную реку с высоты, со скалы. Я снял Амур и город со многих точек в разное время суток, хотел снять и писателя Арсеньева, но не удалось застать его дома. Возникла идея снять быт гольдов. До ближайшего стойбища — 100 километров, а денег на оплату транспорта не было. В это время по Амуру шла на нерест кета — ни с чем не сравнимое зрелище. Такого момента упускать было нельзя. Я пришел в пароходство и убедил начальство в необходимости съемок — ведь до того никто в России не снимал ничего подобного. Получил бесплатно на три дня катер и сделал уникальные съемки. Я снимал ход кеты и показывал, как на обыкновенную проволоку ловится огромная горбуша. Затем поехал в стойбище гольдов, снимал их национальные костюмы, их повседневную жизнь и не боялся тратить пленку, хотя знал, что впереди у меня по плану — Байкал.
Я уже раздумывал над тем, как снимать «славное море», но первую остановку после Хабаровска, сами не понимая еще, для чего, наверное, по зову интуиции, мы сделали в Улан-Удэ, который тогда назывался иначе: Верхнеудинск. У меня почти не было денег, но, вдохновленный творчеством Эйзенштейна и его принципом «совершать для съемок все», я пошел в правительство Бурятии и сказал там: «У меня нет ничего, я гол как сокол — есть только киноаппарат и оператор. Помогите сделать интересные съемки о вашем крае. Это очень нужно всей стране и вам». Ответа долго не было. Все напряженно думали. И вдруг один из членов правительства говорит:
— Вот здесь сидит Хамбо-лама — настоятель Гусино-Озерского дацана (бурят-монгольского монастыря). Мы должны его сегодня отправить туда. Вообще-то он считается почти божеством, и мы выделяем ему для поездок автомобиль. Так что можете поехать с ним и что-то интересное снять...
Я был ошеломлен этим предложением и, конечно, принял его! Меня посадили рядом с Хамбо-ламой в американскую машину «Дейч-Броджент», и мы поехали. Я имел счастье ехать и беседовать через переводчика с этим великим человеком много часов!
Вскоре мы остановились отдохнуть на берегу реки Селенги. Возле юрты сидела очень старая женщина со значительным выражением лица, испещренного морщинами. Увидев мой интерес к этой женщине, ко мне подошел местный житель и сказал, что она не кто иная, как няня, когда-то служившая у декабристов Бестужевых. И мы тут же с Марком Налетным стали снимать ее крупным планом с разных точек.
Но переводчик сообщил нам, что Хамбо-лама серчает, оттого что мы так надолго остановились. Пришлось срочно завершить съемку, но я был счастлив, что заснял такую удивительную женщину, которой было уже более ста лет.
Глубокой ночью мы прибыли в дацан и попали в настоящее средневековье. На свет машины выскочили монахи в старинных красочных одеяниях и на руках понесли Хамбо-ламу в его апартаменты. Нам выделили уютное помещение, но я так и не заснул от множества ярких впечатлений. На рассвете мы позавтракали и вышли посмотреть, куда же нас занесло, и заснять все, что будет возможно.
Вместе с переводчиком и оператором я зашел в ближайший храм и увидел внутри него огромного деревянного позолоченного Будду. Я сразу придумал, как это можно было бы снимать, но света внутри храма явно не хватало, и затею пришлось оставить.
Показали мне и мастерскую, где монахи готовили лекарства, но, к сожалению, там тоже не хватало света. Показали помещение, где было множество деревянных матриц для печатания молитв и изображений Будды. Я потребовал, чтобы все матрицы вытащили на свет, и мне удалось их отснять. Мы снимали жителей, выход монахов, всевозможные колокольчики, многоцветные одеяния, обувь, головные уборы. Однако запас плёнки скудел, и надо было прекращать съемки.
Но тут я заглянул в один сарайчик и увидел там страшную маску черепа и множество масок различных божеств, приблизительно метровой высоты. Оказалось, что эти маски монахи надевают лишь один раз в год на так называемый праздник «Цам» и пускаются в них в ритуальный танец.
Я обратился к переводчику с просьбой устроить показ и съемку масок. Тот ответил, что это невозможно, нужно повеление самого Хамбо-ламы. Тогда вместе с ним я пошел к Хамбо-ламе. Мне сказали: «Снимать этого нельзя, но показать вам маски мы сможем».
По приказу Хамбо-ламы «маски» построились в круги, и началась процессия. Одна за другой двигались в танце маска ворона, которого должны были убить, и маски смерти, командующие этим праздником и убивающие ворона. Два стражника смерти регулировали танец, управляли всеми масками и даже зрителями. Заиграл оркестр, оснащенный длинными трубами и барабанами.
В этот момент я понял, что если бы в нашей поездке мне удалось снять только это, то я уже снял бы «сенсацию». Я вспомнил снова принципы и приемы Эйзенштейна в его работе над «Броненосцем «Потемкиным»» и сказал себе: «Нет в кинематографе слова «нельзя»! Мы, режиссеры, должны снимать и показывать людям неведомое. Во что бы то не стало! А тут мне показывают чудо, а я его не снимаю!»
И я снова вместе с переводчиком пришел к Хамбо-ламе и сказал:
— Правительство обязало меня снять этот праздник. Я отсюда без этого не могу уехать! Помогите, пожалуйста!
Он долго задумчиво смотрел на меня и потом сказал через переводчика лишь одно слово: «Хорошо!»
Я всю ночь не спал, не мог дождаться этой съемки. Заранее договорился с Марком Налетным, как снимать. Ведь вчера, можно сказать, я был на репетиции! Показал ему все точки съемок и рассказал о порядке, объяснил, что камера должна быть «живой» и как надо двигаться, снимая то, что нужно. Увы, у Марка своей инициативы не хватало.
Было солнце, была тишина. Загремели трубы. Съемка пошла! Я чувствовал, что Эйзенштейн сейчас похвалил бы нас за то, чего мы добились.
Вдруг Марк сообщает, что отснято уже 600 метров. Горе! Пришлось прекратить съемку. Я благодарил великого настоятеля монастыря за божественный подарок — его разрешение снять такое чудо, и, попрощавшись, мы тронулись в обратный путь. Возвращались в Верхнеудинск той же дорогой, которой приехали в дацан. Какие там были пейзажи! Но пленки уже почти не оставалось, и мы снимали только юрты, коней — понемногу. Чувство у меня было удивительное и тревожное: сняли-то ведь настоящее чудо, а вдруг будет брак?
Прибыв в Верхнеудинск, я поблагодарил правительство за помощь и обещал позже сообщить о результатах съемки. Мы двинулись дальше.
По транссибирской магистрали я уже ездил в 1921 году, когда демобилизовался из саратовского прифронтового театра. И вот я снова на «Транссибе». Впереди Байкал. Я хотел сесть на передок паровоза и снимать оттуда. Но все тряслось, получился бы сплошной брак, и я выпросил у начальства отдельный паровоз для съемок. Проехали медленно 10 тоннелей и все равно не могли ничего толком снять из-за тряски. Наконец, я выбрал одно место у станции с видом на Байкал, и мы сняли с земли то, что хотели снимать с паровоза.
Всего у нас было восемь остановок и съемок. Когда в Москве проявили пленку, на наше счастье оказалось, что въезды и выезды из тоннелей, снятые с паровоза, статические съемки — всё прекрасно получилось, в том числе и праздник «Цам»! Я ликовал и из снятого материала вместо одночастного фильма сделал полнометражную картину «К берегам Тихого океана». Мой фильм пошел по всем экранам страны.
О том, как снималась эта картина, я рассказал позже Сергею Михайловичу Эйзенштейну.
А Пудовкин в фильме «Потомок Чингисхана», как выяснилось, успешно использовал мои материалы.
Как-то недавно встретил меня Шнейдеров и говорит:
— Ты что же таишься? Ты же снял первую научно-популярную картину, настоящее кинопутешествие!
Я спросил: «А где ты ее видел?» — «Во ВГИКе!»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |