Анализ художественного творчества М.А. Булгакова был бы неполным без рассмотрения его театрального наследия. Драматургия Булгакова не менее емка и разнообразна, чем его проза, — и по содержанию, и по приемам построения конфликтов, развития сценического действия и индивидуализации героев, создания ярких типов. Особенно выразителен, ясен и характеричен в ней язык персонажей, диалог, насыщенный и драматическим действием, и внутренним глубоким смыслом. По мнению К. Станиславского, Булгаков интуитивно чувствовал внутреннюю драматическую силу слова, которая в пьесах несет в себе большую энергию, чем в прозе (Нинов 96, с. 126). Поэтому не случайно привлечение М.А. Булгаковым и в драматургическом наследии различных цитат, словосочетаний и слов из Библии. «Библейское слово» нередко раскрывает одновременно и характер героя (его психологическое состояние в данную минуту и цель его действия, намерения), и движет сюжет, меняет ситуацию, накаляет общую атмосферу, содержит в себе энергию, определяющую силу драматургического произведения.
Театральное наследие М.А. Булгакова составляют десять оригинальных пьес и четыре инсценировки. По тематике пьесы можно условно разделить на три группы: 1) пьесы о гражданской войне («Дни Турбиных», «Бег»); 2) пьесы об исторических личностях («Александр Пушкин», «Кабала святош», «Батум»); 3) пьесы, характеризующие советскую действительность («Зойкина квартира», «Багровый остров», «Иван Васильевич», «Блаженство», «Адам и Ева»).
В произведениях трех групп библеизмы используются по-разному; их отбор, прежде всего, связан с авторской позицией по отношению к героям, событиям и обусловлен идейно-тематическим содержанием произведения.
Так, например, пьеса «Дни Турбиных» (1926) была создана на основе романа «Белая гвардия» (1923—1924), в ней, как и в романе, не случайны апокалиптические мотивы. Булгаков привлекает такие библеизмы: царство небесное, царица небесная, дьявол, сатана и другие. В Город входит Петлюра. Командующий: армией князь Белоруков, его штаб и гетман позорно бежали ночью, бросив армию на произвол судьбы, поэтому Алексей Турбин считает невозможным защищать Город и предлагает юнкерам разойтись — Да... очень я был бы хорош, если бы пошел в бой с таким составом, который мне послал господь бог в вашем лице (Исх. 16,13—17) ...Одним словом, идти в бой, — я вас не поведу, потому что в балагане я не участвую, и тем более, что за этот балаган заплатите своею кровью и совершенно бессмысленно — вы (с. 52—53). Выражение, использованное Булгаковым в качестве образного средства, нам представляется навеянным библейской манной небесной, но с легкой иронией (ему искренне жаль юнкеров). Турбин не только знает, что надо делать, но еще и глубоко понимает трагичность сложившихся обстоятельств и, собственно говоря, сам ищет себе гибели, обрекает себя на смерть, ибо знает, что дело проиграно, старый мир рухнул.
Юнкера и офицеры покидают гимназию, а Алексей, оставшись, уничтожает штабные документы. Старичок-сторож по-своему реагирует на события в Городе. Петлюра и все кровавые события заключаются для него в том, что офицеры и юнкера сломали парты во время обороны Города (Киев пережил за 1918—1919-годы 14 переворотов) — А кто отвечать-то будет? Максим за все отвечай. Всякие — за царя и против царя были, солдаты оголтелые, но чтобы парты ломать... Царица небесная... (с. 55). Экспрессивная насыщенность библеизма передает степень негодования сторожа Максима.
Образ матери-заступницы неоднократно появляется в пьесе. К ней, как и в романе «Белая гвардия», обращаются персонажи. Характеризуя происходящее, беспрерывную смену власти в Киеве, Мышлаевский, как и в «Белой гвардии», говорит — Взял я этого богоносного хрена за манишку и говорю: «Уси побигли до Петлюры? Вот я тебя сейчас пристрелю, старую... ты у меня узнаешь как до Петлюры бегают... ты у меня сбегаешь в царство небесное» (с. 12), а о самом Петлюре Алексей и Николай Турбин говорит: Он молод. Но мерзости в нем, как в тысячелетнем дьяволе (с. 26).
По сравнению с романом количество библеизмов в пьесе значительно сократилось, не употребляются библеизмы — обширные цитаты из Библии, однако отмечены библеизмы-слова. и библеизмы — устойчивые сочетания слов. Они выступают не только приметой речи русской дореволюционной интеллигенции и характеризуют сложившуюся ситуацию в стране, но и являются средством индивидуализации речи персонажей (Николки, Алексея Турбина, Мышлаевского), хотя персонажи пьесы не повторяют слов, введенных Булгаковым в их речь в романе «Белая гвардия»: «И увидел я мертвых и великих, стоящих перед Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни. И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими» (Откр. 20,12—15), чувство вины за происходящие в Киеве события не покидает их, каждый задумывается об искуплении и о вере. Поэтому тема Рождества, надежды, вечного крещенского (Мф. 3,13—17) сочельника завершает пьесу (финал романа не так оптимистичен). Любовь — залог восстановления спокойной мирной жизни, именно она служит доказательством превосходства жизни над смертью. Чувства Елены и Шервинского это подтверждают — Шервинский. Развод, развод. Ты его адрес знаешь (Тальберга — Л.Х.), знаешь? Телеграмму ему и письмо о том, что все кончено. Елена. Угу, хорошо! Тоскливо мне и скучно. И одиноко. Хорошо, согласна. Шервинский. Ты победил, Галилеянин! (Лк. 23,6—7, с. 68). Эти слова, связанные с образом родившегося в Галилее Христа, ставшие крылатыми, выражают смирение перед истиной, которая заключается в том, то любовь побеждает боль, страдания и даже предательство (предательство Тальберга).
Подводя итог, необходимо сказать, что идея и тематические особенности пьесы (как и романа) проецировали использование библеизмов — ярких образных средств. Кроме того, отмечена еще одна особенность в их отборе и использовании — сокращение числа библеизмов в более позднем произведении М.А. Булгакова, где отмечено не более 20 случаев употребления, и это в основном цитаты и квазицитаты в номинативной реже и — людической функции.
Хотя больше десяти лет разделяет пьесы «Дни Турбиных» (1926) и «Бег» (1937), но с не меньшей, а даже с большей силой автор с болью в сердце переосмысливает события гражданской войны, судьбу русской интеллигенции, эмиграцию. В «Беге» уже нет радужных мотивов, надежд, как в «Днях Турбиных». Например, Африкан говорит о крушении старого, цитируя Евангелие от Луки — Господи, воззри на них, просвети и укрепи! Аще царство разделится, вскоре разорится!.. (Лк. 11,17; с. 233, «Бег»). Быт уничтожен, есть только бытие, поэтому, сожалея о гибели русской армии, офицерской чести, Хлудов произносит следующую цитату из Библии: «Ты дунул духом твоим, и покрыло их море... Они погрузились, как свинец, в великих водах...» (Исх. 15,9; с. 244, «Бег»). Уже говоря о своей гибели, а гибель для него — это потеря родины, эмиграция, Хлудов повторяет — Душа (Быт. 35,18 и др.) моя раздвоилась, и слова я слышу мутно, как сквозь воду, в которую погружаюсь, как свинец. Оба, проклятие, висят у меня на ногах и тянут меня в мглу, и мгла меня призывает (с. 248). Библеизм бездна бездну призывает (Пс. 41,8) используется Булгаковым в трансформированном виде (мгла призывает), здесь мгла ассоциируется Хлудовым с бедой личностной, которая сродни вселенской беде, катастрофе.
Пьеса «Бег» представляет собой восемь снов, один страшнее другого. Первый сон начинается с того, что главному герою, Хлудову, снится монастырь, где хор монахов тихо поет — Святителю отче Николае, моли бога о нас... (Мф. 6,9—13; с. 226 «Бег»). Слова, обращенные к Богу, являются некими символами, характеризующими исторический «Апокалипсис» гражданской войны. Сны, как и положение русской армии на Юге, становятся все тяжелее и тяжелее. Поэтому в четвертом сне, в преддверии отплытия «Святителя» (Булгаковым используется образное название корабля, связанное с именем Бога) в Константинополь, употребляется цитата из Библии: «И множество разноплеменных людей вышли с ними...» (Исх. 12,38; с. 242, «Бег»). В данном случае Булгаков сравнивает мытарства русской армии и стремление обрести покой в эмиграции с библейским фрагментом, в котором говорится о возвращении сынов Израилевых после четырехсотридцатилетнего плена. Но «плен» для эмигрантов только начинается. Такое сравнение используется автором дважды. Архиепископ Африкан тоже говорит об этом в четвертом сне — И отправились сыны Израилевы из Раамсеса в Сокхоф, до шестисот (тысяч) пеших мужчин, кроме детей... И множество разноплеменных людей вышли с ними (с. 244).
Прячась в монастыре, Африкан сравнивает приход красных с появлением сатаны, предтечи, число которого 666, — И даст им начертание на руках или на челах их... (Откр. 13,16; с. 221, «Бег»), но он уповает на милость Господа и просит помощи для русской армии — Воззри с небес, боже, и выжди и посети виноград сей, его же посади десница Твоя (Пс. 9,14; Исх. 9,15 и др.; с. 224, «Бег»); Да ниспошлет нам всем Господь (Мф. 3,3 и др.) силы и разум пережить русское лихолетие! (с. 233). Хлудов не так оптимистичен, как Африкан, он не надеется на помощь высших сил, зная, что русская армия погибла — Они погрузились, как свинец в великих водах... Погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими душа моя; обнажу меч мой, истребит их рука моя... (Исх. 15,10, 9) и понимает, что в эмиграции люди не обретут покой, он просит только об отпущении грехов — Ныне отпущаеши раба твоего, владыко... (Лк. 2,29).
Африкан и Хлудов по-разному трактуют смысл отдельных отрывков из Библии. Так, Африкан говорит о тех, кому была дарована милость Господа, а Хлудов предлагает противоположную оценку бегущих, напоминая о тех, кто был погублен Богом.
Приведенные выше библеизмы выражают отношение персонажей пьесы — Хлудова и Африкана — к историческому бедствию. Устами своих героев Булгаков дает неоднозначную оценку происшедшим в стране событиям. Пьеса, написанная в 1937 году, поставила точку в вопросе о возможности отъезда самого Булгакова за границу; Возможно, для него, как и для Хлудова, эмиграция — «плен». Следует отметить, что отбор библеизмов, использованных в номинативной и персуазивной функции, обусловлен не только глубоким знанием Булгаковым Библии, но и непосредственно обстоятельствами жизни самого автора, историческими событиями гражданской войны и четкой идейно-художественной направленностью пьесы, осуждающей братоубийственную войну и трагизм событий в России.
На протяжении всей пьесы, в разных ситуациях, звучат слова из Библии: ангел, владыка, церковь, Библия/Писание, грех, искушение, сатана, ад, аминь, псалом, жезл, проповедь (Лк. 6,18—19 и др.). Они используются как в речи верующих (Африкан, монахи), так и теми, кто в Бога не верит (Хлудов, Корзухин, Чарнота, Голубков), чаще вне связи с библейским текстом. Но анализ показал, что в некоторых случаях характерно соотнесение библеизмов именно с текстом Библией, то есть сознательное восстановление автором прямых библейских значений, несмотря на закрепленные в русском языке «бытовые» значения — Хлудов (вскрывает конверт. Прочитал, оскалился Головану). Летчика на Карпову балку к генералу Барбовичу. Приказ — от неприятеля оторваться, рысью в Ялту и грузиться на суда. (По ставке проносится шелест: «Аминь, аминь...» Потом могильная тишина) (с. 234). В следующем отрывке использовано несколько библеизмов, передающих эмоциональное состояние героев — Корзухин (отдышавшись). Так вам и нужно, Парамон Ильич! Какого черта, спрашивается, меня понесло во дворец? Одному бесноватому (от библеизма бес) жаловаться на другого? Ну, схватили Серафиму (от библеизма серафимы) Владимировну, ну, что же я могу сделать? Ну, погибнет, ну царство небесное! Что же, мне из-за нее самому лишаться жизни? Александр Македонский грубиян? Под суд? Простите, Париж не Севастополь! Париж! И будьте вы все прокляты и ныне, и присно, и во веки веков! (Устремился к дверям). Африкан (входя). Аминь! (с. 244); Игумен (Африкану). Ваше преосвященство. (Монахам). Братие! (Мф. 23,8) Сподобились мы владыку от рук нечестных социалов спасти и сохранить! (Пс. 26 от Господь — свет и спасение мое) Монахи облекают взволнованного Африкана в мантию и подают жезл. Владыко! Прими вновь жезл сий, им утверждай паству (Иер; 23,1) (с. 232); Неверное пламя выдирает из тьмы контору, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткою, шоколадный лик святого (Лев. 19,2 и др.), полинявшие крылья серафимов (Исх. 6,2), золотые венцы (с. 218). Церковнославянизмы придают оттенок возвышенности, книжности, архаичности, делают торжественной речь персонажа пьесы.
В пьесе отмечена цепочка библейских и евангельских мотивов: Хлудов — мировой зверь (восходит к апокалиптическому зверю) — Крапилин (став перед Хлудовым). Точно так, как в книгах написано (Откр. 20,12—15): шакал! Только одними удавками войны не выиграешь! За что, ты, мировой зверь, порезал солдат на Перекопе? (с. 236); монастырь, в котором прячутся Чарнота, Голубков, Серафима, Африкан — Ноев ковчег — Голубков. Я не гусеница, простите, и отнюдь не обер-прокурор! Я сын знаменитого профессора-идеалиста Голубкова и сам приват-доцент бегу из Петербурга к вам, к белым, потому что в Петербурге работать невозможно. Де Бризар. Очень приятно. Ноев ковчег (с. 224); Серафима — непорочная (Лк. 1—2) — Чарнота. Ты, что же, можешь упрекнуть меня за то, что я женщину от гибели спас? За Симку можешь упрекнуть? Люська. Нет! А ее, Симку, могу упрекнуть, могу. (Закусила удила). Пусть живет непорочная Серафима, вздыхает по своем пропавшем без вести Голубкове, пусть живет и блистательный генерал за счет распутной Люськи (с. 257); белая армия — христово воинство (Быт. 2,1 и др.) — Африкан (перед Георгием Победо-носцем). Всемогущий господь! (Ос. 10,10 и др.) за что? За что новое испытание посылаешь чадам своим, Христовому именитому воинству? С нами крестная сила (образовано от библеизма крест), она низлагает врага благословенным [образовано от слова благословлять (Мф. 3,17 и др.)] оружием... (с. 233); владыка — неверный пастырь (Иер. 23,1—2) — Игумен. А где же владыко? Паисий. Ускакал, ускакал в двуколке! Игумен. Пастырь, пастырь недостойный! Покинувший овцы своя! (с. 226); вестовой Крапилин становится ловцом человеков (Мф. 4,19 и др.), ловцом души Хлудова — Хлудов. ...А потом что было? Потом — просто мгла, и мы благополучно ушли. А потом зной, и все вертятся карусели каждый день, каждый день. Но ты ловец, в какую даль проник за мной и вот меня поймал в мешок, как в невод? Не мучь же более меня! (с. 273); Чарнота — вечный жид — выражение, стоящее на границе библеизмов, обозначает вечного скитальца, возникло из средневековой легенды о еврее Агасфере, «обреченном на вечные скитания в наказание за то, что он отказался помочь Иисусу нести крест, с которым тот шел на распятие» (Ашукины 60, с. 96; Елисеев 02, с. 47) — Ну, прощай, Роман! Прощайте все! Развязала ты нас, судьба, кто в петлю, кто в Питер, а я как Вечный жид, отныне! Летучий Голландец я! Прощайте! (с. 278). Указанные выше библеизмы выполняют в булгаковском тексте номинативную и персуазивную функции, являясь к тому же яркими образными средствами. Глубина заложенного в них культурологического смысла связана с христианским мироощущением, библеизмы отражают также социальную реальность времени.
Использованные Булгаковым в пьесах о гражданской войне библеизмы представлены весьма разнообразно (отмечено более 70 библейских единиц). Характерная черта их употребления в поздних произведениях Булгакова — авторская трансформация; преобладают такие текстовые библейские реминисценции, как квазицитация и аллюзия. Кроме того, во всех произведениях Булгакова о гражданской войне (кроме пьесы «Дни Турбиных») особенностью использования библеизмов является включение в авторский текст крупных отрезков библейского текста, что является стилистическим приемом и характеризует языковую личность писателя — большого знатока Библии.
Несмотря на то, что во вторую группу драматургических произведений Булгакова (пьесы об исторических личностях) входят три пьесы, в них отмечено сравнительно небольшое количество библеизмов, но они несут на себе большую смысловую нагрузку.
Пьеса «Кабала святош», написанная М.А. Булгаковым в 1930 году, как и роман «Жизнь господина де Мольера», — пьеса о Мольере, о кабале святош, о тирании государственной власти, подавляющей художника. Личные мотивы благодатно переплелись с фактами богатейшей биографии комедианта. В пьесе решаются вопросы о театре, художнике, власти, как и в жизни самого автора. Театральная тема неотделима от писательской: «Насколько актер, движимый высшей силой, играет и подчиняет игре свою человеческую судьбу, настолько драматург становится в каком-то смысле рабом сотворенного. Жизнь Мольера — в булгаковской версии — имеет смысл и оправдание только в связи с «Тартюфом», нет той цены, которую писатель не заплатил бы, чтобы написанное не было уничтожено» (Смелянский. 90, с. 591—592).
Основная тема пьесы «разворачивается» в попытке комедианта-руководителя театра приспособиться к «бессудной тирании». Сценическое пространство противостоит королевскому дворцу, мраку подвала, в котором заседает Кабала, собору, полному ладана, тумана и тьмы, наконец, убогому жилищу самих актеров, жалкому реквизиту бродячей жизни. Сцена парит над залом, как некое одухотворенное существо. Образ театра — образ семейного братства, островка, живущего по своим законам, несовместимым с законами «кабалы святош» или королевского дворца.
Когда заканчивается роковой спектакль (в пьесе Булгакова Мольер умирает прямо на сцене), гаснет последняя свеча — Сцена погружается во тьму. Все исчезает. Выступает свет у распятия (Мф. 27,31 и др.). Сцена открыта, темна и пуста (с. 324). Темная и пустая сцена — знак смерти, небытия, уничтожения. В ней говорится и о том, какой дорогой ценой платит художник за возможность сказать правду: и лестью, и уничтожением, и, в конечном итоге, — жизнью.
Показательны в связи с этим также библеизмы: грешник (Притч. 1,8 др.), блаженный (Пс. 118,2 и др.), служитель Бога (Лк. 1,12 и др.), антихрист, червь. С их помощью Булгаков характеризует «кабалу святош» и «методы» ее работы (направленные на обличение Мольера в греховности) — Шаррон. Именно, дорогие братья. И не желать смерти мы должны ему, ибо мы христиане, а постараться исправить грешника, открыв глаза королю. Грешник грешит долго и думает, что Бог (Втор. 4,39 и др.) забыл его. Но Господь (Мф. 11,25 и др.) помнит о всех. Обществу надлежит показать, кто таков Мольер, дабы оно отвернулось от него (с. 304); Варфоломей (Мф. 10,5—6 и др.). Славнейший царь мира. Я пришел к тебе, чтобы сообщить, что у тебя в государстве появился антихрист: безбожник (производное от Бог), ядовитый червь, грызущий подножие твоего трона, носит имя Жан-Батист Мольер. Сожги его, вместе с его богомерзким (производное от Бог) творением «Тартюф», на площади. Весь мир верных сыновей церкви требует этого... Людовик (в пространство). Герцог, если не трудно, посадите отца Варфоломея на три месяца в тюрьму. Варфоломей (кричит). Из-за антихриста страдаю... Шаррон (твердо). Да, государь, он полоумный, но у него сердце истинного служителя Бога (с. 294); Людовик... Но... (понизив голос) я попробую исправить его, он может служить к славе царствования. Но если он совершит еще одну дерзость, я накажу. (Пауза.) Этот — блаженный ваш — он любит короля? (с. 295); Людовик. Архиепископ, выпустите монаха через три дня, но внушите ему, что, разговаривая с королем Франции, нельзя произносить слово «требует». Шаррон. Да благословит тебя Бог, государь, и да опустит он твою карающую руку на безбожника (с. 295).
В пьесе «Кабала святош» привлечены в основном библеизмы-слова, которые выполняют номинативную функцию, а также (в редких случаях) персуазивную функцию. Выбор Булгаковым преимущественно библеизмов-слов, аналогичных приведенным выше, обусловлен содержанием пьесы. Особенность использования библейских единиц в пьесе — употребление католических библеизмов, то есть тех, которые пришли в русский язык из католической Библии или из католических богослужебных книг, например: распятие, орган, купель, Мария Магдалина, Варфоломей.
Среди: библеизмов-словосочетаний интересны библеизмы в библейском значении, используемые в номинативной функции — Мадлена. А он не забудет меня? Шаррон. Нет. Чем грешна, говори. Мадлена. Всю жизнь грешила, мой отец. Была великою блудницей, лгала, много лет была актрисой и всех прельщала. Шаррон. Какой-нибудь особенно тяжкий грех за собою помнишь? (с. 308); Мадлена. Я родила ее в провинции, уехав на время от Мольера. Когда же она выросла, я привезла ее в Париж и выдала за свою сестру. Он же, обуреваемый страстью, сошелся с нею, и я уже ничего не сказала ему, чтобы не сделать несчастным и его. Из-за меня он совершил смертный грех. Живет, быть может, со своею дочерью, а меня поверг в ад (с. 308); Бутон. Вы по профессии — великий артист и грубиян — по характеру. (Скрывается.) Мольер. Совершил я какой-то грех, и послал мне его господь в Лиможе (с. 284).
Пьесу о гибели Пушкина (1939), как и «Кабалу святош», по мнению А.М. Смелянского, можно рассматривать как этюды, варианты к «закатному роману». Драматургические разработки судеб Мольера и Пушкина вплотную готовят художественную концепцию «Мастера и Маргариты» и пересекаются с романом во многих плоскостях (Смелянский 90, с. 596). Центральный композиционный прием: пьесы о Пушкине — отсутствие главного героя, которому посвящена драма. Пьеса рассказывает о последних преддуэльных днях жизни великого поэта.
Евангельские параллели и их отзвуки пронизывают пьесу. Дубельт выдает своим агентам все: те же «Иудины» тридцать серебреников за верную службу (Битков должен приглядывать за Пушкиным, быть его вечной тенью) — Жалование? За этого Джука с тебя еще получить следует. Ступай к Василию Максимовичу, скажи, что я приказал выписать тридцать рублей. Битков. Тридцать рублей, ваше превосходительство? У меня детишки... Дубельт. Иуда Искариотский иде к архиереям, они же обещаша серебреники дати... И было этих серебреников, друг любезный, тридцать. В память его всем так и плачу (с. 488). Современник Пушкина, Бенедиктов о таланте поэта говорит, как о смоковнице бесплодной — Потому что душа моя не принимает несправедливости! У Пушкина было дарование, это бесспорно. Неглубокое, поверхностное, но было дарование. Но он растратил, разменял его! Он угасил свой малый светильник... он стал бесплоден, как смоковница... И ничего не сочиняет, кроме сих позорных строк! Единственное, что он сохранил, это самонадеянность. И какой надменный тон, какая резкость суждения, мне жаль его (с. 477). Государь император отождествляется с Господом, который; как и Бог, может наказывать и быть милосердным — Салтыков (глядя на руку Кукольника). А вас можно поздравить? Кукольник. Дас-с, государь император пожаловал. Долгоруков. Рука всевышнего вас наградила, господин Кукольник (с. 473). Жандарм Пономарев образно характеризует «бабье племя», для которого любопытство — «черта характера», путем сравнения с библейским образом Евы (Быт. 3,20 и др.) — Смотрительша (наливая). Да что же вы так? Вы бы сели и обогрелись. Пономарев. Обогреешься тут. Смотрительша. А куда путешествуете? Пономарев. Ох, вы, бабье племя. Все равно как Ева... (с. 509).
Тело Пушкина сопровождают в Святые Горы, народ следует за великим поэтом несмотря на мороз, бурю, ночь — Смотрительница. Да ведь теперь-то он помер, теперь-то вы чего за ним? Битков. Во избежание!.. Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят верст! Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия не настанет?.. (с. 510). Подобно римскому центуриону, сопровождающему пророка на Голгофу, сопровождает тело мертвого поэта-пророка Битков, который начинает в пьесе прозревать — Битков. Да, стихи сочинял... И из-за этих стихов никому покоя, ни ему, ни начальству, ни мне, рабу божьему, Степану Ильичу... я ведь за ним всюду... но не было фортуны ему... как ни напишет, мимо попадал, не туда, не те, не такие... Только, истинный бог, я тут ни при чем! Я человек подневольный, погруженный в ничтожество... Ведь никогда его одного не пускал, куда он, туда и я... Ни на шаг, ни-ни-ни... А в тот день меня в другое место послали... (с. 510—511).
Функционирование библеизмов, как уже отмечалось, связано прежде всего, с великолепным знанием М.А. Булгаковым Библии (библейских образов, библейских сюжетов, библейских ситуаций), с другой стороны — обусловлено особенностями художественного мира, мироощущения драматурга; чаще всего библеизмы используются как сравнения и метафоры в пьесах о Мольере и Пушкине, являясь цитатами и квазицитатами библейского текста.
Последняя пьеса этой группы — «Батум» (1939), пьеса о Сталине. Биографическая тема была многократно развернута и осмыслена Булгаковым в художественном плане. Несмотря на то, что художник успел с абсолютной ясностью предсказать результат возможного сближения или «сговора с черной гибельной силой», вслед за «Мастером Булгаков проводит эксперимент на себе» (Смелянский 90, с. 503). На первый взгляд, «Батум» выглядит так, как будто эту пьесу писал не крупнейший художник, только что завершивший свой «закатный роман», но «заурядный халтурщик», без особого содрогания надругавшийся над своей совестью. Но это все лишь на первый, поверхностный взгляд. Этот «транспарант», изготовленный на чистом профессионализме, был немедленно запрещен, как только попал наверх, к «первому читателю» (Смелянский 90, с. 604).
В «Батуме» трансформировались глубинные булгаковские темы пророка, власти, Бога и дьявола. Невнятные в пределах этой пьесы, они проясняют свой смысл именно в контексте искусства М.А. Булгакова. Смысловая игра пьесы построена на сдваивании мотивов Христа и антихриста. Дело происходит не только в новогоднюю ночь на 1902 год, что подчеркнуто М.А. Булгаковым (в эту ночь Сталин рассказывает сказку). Новый век начинается с явления антихриста, укравшего солнце. В предыдущей сцене Сталин сообщает рабочему юноше Порфирию, что его называют Пастырь (Ин. 10,14) — Порфирий. А как вас зовут? Сталин. По-разному. Сосо меня зовут. А кроме того, ваши, батумские, почему-то прозвали меня Пастырем. А за что, не знаю. Может быть, потому, что я учился в духовной семинарии, а может быть, и по каким-то другим причинам (с. 531). Кличка в контексте сказки получает особое значение. Пастырь, изгнанный из семинарии, отпавший от Бога — Ректор. ...И вот один из таких преступников обнаружился среди воспитанников нашей семинарии. Как же поступить с ним? Подобно тому, как искуснейший хирург соглашается на отнятие зараженного члена тела, даже если бы это была драгоценная нога или бесценная рука, общество человеческое анафемствует опасного развратителя и говорит: изыди (Мф. 8,28—32) этот человек! (Становится менее красноречив, но суров и неуклонен.) Постановлением правления Тифлисской духовной семинарии воспитанник шестого класса Иосиф Джугашвили исключается из нее за принадлежность к противоправительственным кружкам (с. 514) — с этого начинается пьеса. Пастырь и «черный дракон», укравший солнце у человечества, сопоставлены в пространстве. Такое сопоставление, по мнению А.М. Смелянского, не случайно, это некая внутренняя тема «Батума», определяющая кульминационные точки сюжета (Смелянский 90, с. 605).
В связи с этим интересен конец третьего акта пьесы. В этой сцене уголовники избивают политических, и звучат частушки, которыми «приветствуют» приехавшего губернатора. Несмотря на то, что сцена в тюрьме могла вызвать неизбежные для 1939 года (именно в 1939 году была написана пьеса «Батум») лагерные ассоциации, важнее другое — сцена и весь акт завершены беспрецедентным эпизодом, в котором мотив Антихриста, притворяющегося Христом; вызывающе отчетлив. В финале сцены Сталина переводят в другую тюрьму, один из надзирателей вынул револьвер и встал сзади: заключенных — Начальник тюрьмы (тихо). У, демон проклятый! (Уходит в канцелярию). Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того искажается. Первый надзиратель. Вот же тебе!.. вот же тебе за все! (Ударяет ножнами шашки Сталина.) Сталин вздрагивает, идет дальше. Второй надзиратель ударяет Сталина ножнами. Сталии швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин поднимает руки и скрещивает их над головой, чтобы оградить от ударов. Идет (с. 561). Эпизод можно трактовать в лестном для вождя плане, но сцена явно спроецирована на библейский сюжет восхождения на Голгофу, хорошо понятный вождю. Однако при внешней безобидности библейского сопоставления проступает неслыханный по «великолепному презрению» смысловой эффект. Брошенное в лицо Сталина определение — «У, демон проклятый!», избиение тюремщиками как простого зэка, а не «небожителя» — такого рода положения пьесы делали «Батум» немыслимым. Булгаков таким образом переосмысливает христианскую тематику. Он принимает вызов Сталина и по-своему оформляет его в пьесе 1939 года — «демон проклятый», имеющий в контексте булгаковского искусства особое значение.
Сквозь внешнюю оболочку революционной драмы о юности вождя, сквозь ее штампы пробивается иной голос. Не получив за десять лет никакого обещанного свидания, пережив аресты, гибель и ссылки друзей, намолчавшийся и настрадавшийся писатель написал пьесу, которая продолжает некоторые важнейшие мотивы его творчества. Речь вновь шла о достоинстве человека, немыслимости полицейской удавки.
В связи с этим особенностью использования библеизмов в пьесе, является преобладание библеизмов-слов в первоначальном значении — Нам, как христианам, остается помолиться о возвращении его на истинный путь (1 Цар. 12,23 и др.) и вместе с тем обратить горячие мольбы к небесному Царю Царей (Откр. 19,16 и др.), дабы тихое, как говорил святой апостол, и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте, сие бо есть добро и приятно перед Спасителем (Пс. 23,5 и др.) нашим, Сталин. Аминь! (с. 514). Библеизмы-слова в тексте пьесы выполняют номинативную функцию, как и библеизм (небесный) Царь Царей, сюжетный же библеизм возвратиться на путь истинный является образным средством, передает определенную библейскую ситуацию, связанную с законом, дарованным Господом израильскому народу: «Храни заповеди Господа, Бога твоего, ходи путями его» (Втор. 8,6).
Отбор библеизмов обусловлен, прежде всего, идейно-тематическими особенностями пьесы «Батум» и созданной писателем-драматургом антитезой — Пастырь (Христос) — демон (антихрист) (неоднозначность самого образа Сталина).
Как и в других пьесах об исторических личностях, библеизмы выполняют персуазивную, а также номинативную функции и выступают в виде цитат, квазицитат и аллюзий.
Важнейшим обстоятельством в становлении Булгакова как театрального автора является изменение уклада жизни в стране. «Утопия у власти» перечеркнула христианский гуманизм, а с ним заодно и все ценности прежней цивилизации. Была выдвинута идея создания нового человека, по своим масштабам и последствиям дерзнувшая сравниться с христианской, чтобы прийти ей на смену. В связи с этим все прежние мерки и человеческие ценности как бы утрачивали значение. Была оборвана та русская литературная, в том числе и драматургическая, традиция. Исходя из этого в новой советской драматургии и театре стремились заменить жизнь человека «социальной маской» (Смелянский 90, с. 573—581).
Бытовым картинам революционной жизни и грубо сколоченным вещам пропагандного характера М.А. Булгаков противопоставил «Зойкину квартиру». Образ Дома был важнейшим мотивом искусства Булгакова, тесно связанным с целым кругом культурных реминисценций, бытом, унаследованными традициями. Внутренним стержнем пьесы становится идея «нового дома», вокруг которого закручивается действие. Разрушение «белого дома» сопровождается у Булгакова описанием нового «жилтоварищества» (Смелянский 90, с. 573—585). Так, в пьесе «Зойкина квартира» (1926) говорится о желании построить «новый дом», а сквозным мотивом трагифарса становится идея бегства. Все мечтают о Париже, Ницце, и эта мечта оправдывает самые чудовищные унижения: можно открыть публичный дом, торговать телом, чем угодно, только бы выбраться. Тема бегства теснейшим образом связана с мотивом лицедейства. Все и вся в личинах: пошивочная мастерская не мастерская, а публичный дом; китайская прачечная не прачечная, а притон торговцев наркотиками; Аметистов расстрелян в Баку, но это не мешает ему появиться в Москве.
Его (Аметистова — Х.Л.) появление в Москве, в квартире Зои сравнивается хозяйкой с наказанием, с неизбежностью терпеливо переносить все испытания и горести — Аметистов (пьет пиво). Фу, хорошо! Прекрасное пиво в Москве! В провинции такая кислятина, в рот взять нельзя. Квартиру-то ты сохранила, я вижу. Молодец, Зойка. Зоя. Видно, придется мне еще нести мой крест. Аметистов. Ты что ж, хочешь, чтобы я обиделся и ушел? (с. 93). Зойкин крест — это необходимость «терпеть» Аметистова в ателье, хотя позднее она не будет об этом жалеть.
Булгаков дает своим героям имена, используя библеизмы, то есть китайца из прачечной зовут Херувим, а председателя домкома — Аллилуя, и противопоставляет библейское значение слов и поступки героев. Херувимы — пылающие сверхъестественные духовные существа, служащие Богу, образующие его престол, Херувим — китаец — торговец наркотиками, который из-за денег убивает Гуся, Аллилуйя — (греч.) «хвалите Бога» или «славьте Господа», домком же Аллилуя берет взятки, вымогает деньги, следит (и подслушивает) за жильцами дома. В комедии во всем проявляется лицедейство, поэтому, анализируя приведенные выше библеизмы, можно сказать, что они выполняют людическую функцию. Аметистов оценивает работу ателье как богоугодное дело, направленное на благо, пользу. Хотя на самом деле все иначе — Алла. Все хлопочете? Аметистов. Как же, как же. Как говорится: того согрей, тем свету дай (1 Ин. 5,20) и все притом благословляй (Мф. 3,17 и др.) (с. 104). На противопоставление поступков, которые «дают свет», и значения библеизма строится языковая игра.
Основная тенденция, характеризующая отбор и использование библеизмов М.А. Булгаковым, прослеживаемая во многих произведениях различных жанров, — использование библеизмов — устойчивых сочетаний слов (с различными видами трансформаций) в качестве средств юмора и сатиры, выполняющих людическую функцию. И в пьесе «Зойкина квартира» отмечены такие библеизмы: в огонь и воду (Пс. 65,12 и др.) — Обольянинов (таинственно). Манюшка посвящена? Зоя. Конечно. Манюшка — мой преданный друг. За меня в огонь и воду... молодец девчонка... (с. 90); глас вопиющего в пустыне (Ис. 40,3 и др.), трансформированного автором в труп в пустыне — Гусь. Ах, я, бедный Борис! Всего, ты, Борис, достиг, чего можно, и даже больше этого, и вот ядовитая любовь сразила Бориса, и он лежит, как труп в пустыне, и где? На ковре публичного дома! Я коммерческий директор! Алла, вернись (с. 142). Любовь Гуся безответна, она остается «как глас вопиющего в пустыне», под пустыней понимаются души людей (Грановская). «Бездушие» Аллы, отсутствие ответного чувства приводит героя пьесы к смерти, как духовной, так и физической. Библеизм проливать потоки слез (Пс. 118,136) в измененном виде → изойти слезами — Гусь. Вы были при дворе? Аметистов. Точно так. Я, знаете ли, если расскажу вам некоторые тайны своего деторождения, вы прямо изойдете слезами (с. 118).
Характерная черта булгаковского времени — ябедничество, доносительство — отражена в пьесе; библеизмы иллюстрируют это ярко — Аметистов. Какая же ехидна это говорила? Аллилуя. Да, что ж ехидна! Люди болтают, народ, говорят, ходит в квартиру (с. 120). В метафорическом плане «ехидна» является воплощением лжи и злодейства, но в данной ситуации «жалобщики» не являются воплощением злодейства (в тексте пьесы отмечено употребление библеизма в трансформированном виде — ехидна от порождение ехидны). Строгость законов бюрократического мира охарактеризована с помощью трансформированного библеизма око недреманное (от всевидящее око) — Аллилуя. Ты, Марья, дурака не валяй. Ваши дела нам очень хорошо известны. В домкоме все как на ладони Домком — око недреманное, поняла? Мы одним глазом спим, а другим видим, на то и поставлены (с. 78).
Библеизм ангел используется в переносном значении — Гусь. Модельщицей! Женщина, которую я люблю, женщина, на которой я, Гусь-Ремонтный, собираюсь жениться, бросив супругу и пару малолеток, очаровательных ангелков, — она поступает в модельщицы (с. 139).
В пьесе «Зойкина квартира» людическая функция библеизмов преобладает, а наиболее характерной текстовой библейской реминисценцией является квазицитация.
Другая пьеса о советской действительности — «Адам и Ева» (1931) — антиутопия о гибели мира в результате войны и о том, как на развалинах этого мира уцелевшие люди Адам, Ева, Пончик-Непобеда, Драган и Маркизов пытаются построить советское общество. Не случайны и само название пьесы, и имена главных персонажей. В этом заключена антитеза: библейские «первые» люди — и булгаковские «оставшиеся в живых». В пьесе ощутима ироническая проекция на библейское предание о первом человеке и его жене. В свете будущей войны не стать бы первым людям последними. Инженер Адам, «воинствующий и организующий», может быть, и есть первый человек новой социалистической эры (Лакшин 90, с. 42—43). Он считает, что жизнь воплощена в идеологию — Адам. ...Однако! Будет страшный взрыв, но это последний, очищающий взрыв, потому что на стороне СССР — великая идея. Ефросимов. Очень возможно, что это великая идея, но дело в том, что в мире есть люди с другой идеей, и идея их заключается в том, чтобы вас с вашей идеей уничтожить (с. 361). Ева уходит от «воинствующего» Адама к созидателю и изобретателю луча жизни ученому Ефросимову.
В содержательном плане значим библеизм, взятый в качестве эпиграфа пьесы, отражающий ее главную идею — И не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал: впредь во все дни земли сеяние и жатва не прекратится (Быт. 8,21—22). Так, оставшимся в живых дарована жизнь, а война, применение газов — наказание за дела неправедные, поэтому в пьесе дается картина мертвого города. Эпиграф является «некоторым» камертоном, происходящих событий в пьесе.
Символично и то, что единственно уцелевшая книга — это Библия. И на осколках цивилизации именно она может стать источником вдохновения и созидания, веры и надежды. Маркизов читает ее — «...Нехорошо быть человеку одному: сотворим ему помощника, соответственного ему...» (Быт. 2,18) Теория верная, да где же его взять? Дальше дырка. (Читает.) «...И оба наги, Адам и жена его, и не стыдились...» (Быт. 2,25) Прожгли книжку на самом интересном месте... (Читает.) «...Змей был хитрее всех зверей полевых...» (Быт. 3,1). И точка. А дальше страницы выдраны (с. 356). Приведенные выше библеизмы-слова — цепочка библейских мотивов, связанная с моментом начала жизни на земле и искушением. Библеизмы выполняют в тексте пьесы, как правило, людическую функцию, а также номинативную, которая служит для более компактного выражения И обобщения определенной ситуации. Кроме того, использование библеизмов в номинативной функции в пьесе «Адам и Ева» мотивировано стремлением писателя использовать наиболее яркие языковые средства для выражения мысли.
Библеизмы — устойчивые сочетания слов, преимущественно фразеологизмы, используемые в речи персонажей, выражают и отношение автора к происходящему (номинативная функция). Характеризуя масштабы произошедшей катастрофы, Булгаков соотносит ее с одной из десяти казней Господних — моровой язвой (Втор. 28,21 и др.) — Пончик. Нужно было бежать на Запад, в Европу! Туда, где города и цивилизация, туда, где огни! Маркизов. Какие ж тут огни! Все говорят, что там горы трупов, моровая язва и бедствия... (с. 370). Пончик. Уж кто же, как не грозный бог покарал грешную землю! (с. 352).
Маркизов сравнивает Пончика со змеем из книги — Маркизов. Что ты меня все время стараешься ткнуть? Правильно про тебя сказано в книге: «Полевой змей». А про меня было так напечатано (вспоминает): «Умерло, граф, мое прошлое». Пончик. Ох, до чего верно сказал покойный Аполлон Акимович на диспуте: не мечите вы, товарищи, бисера, перед свиньями! (Мф. 7,6). Историческая фраза! (с. 358).
В пьесе используются библеизмы-слова из Ветхого Завета в людической функции: преисподняя, пророк, сатанинский — Ева. Я не желаю умирать! Что же делать? Ефросимов. В землю! Вниз! В преисподнюю, о прародительница Ева! Вместо того чтобы строить мост, ройте подземный город и бегите вниз! (с. 335); Ефросимов. Остановитесь! Не бегите! Вам ничего не угрожает! Да поймите же наконец, что этот аппарат спасает от газа! Я сделал открытие! Я! Я! Ефросимов! Вы спасены! Сдержите вашу жену, а то она сойдет с ума! Адам. А они умерли? Ефросимов. Они умерли. Ева. Адам! Адам! (указывает на Ефросимова) Он гений! Он пророк! (с. 343); Маркизов. Идем с нами, Адам. Тебе нельзя здесь оставаться одному в лесу. Адам. Почему? Маркизов. Сопьешься, А! ...не хочешь с Евой идти? Пончик. Нет, он не хочет в сатанинской гордости признать себя побежденным (с. 377).
Вселенская катастрофа, способная коренным образом изменить мироощущения героя, приводит Пончика от неверия к раскаянью и, в своем роде, к вере. Библеизмы передают это, выступая в библейском значении (номинативная функция) — Пончик (в безумии). Самое главное — сохранить ум и не думать и не ломать голову над тем, почему я остался жить один. Господи! Господи! (Крестится.) Прости меня за то, что я сотрудничал в «Безбожнике». Прости, меня, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдонимом, но тебе не совру — это был именно я! Я сотрудничал в «Безбожнике» по легкомыслию. Скажу тебе одному, Господи, что я верующий (Лк. 1,45 и др.) человек, до мозга костей, и ненавижу коммунизм. И даю тебе обещание перед лицом мертвых, если ты научишь меня, как уйти из города и сохранить жизнь, — я... (Вынимает рукопись) Матерь Божия (Мф. 1,18 и др.), но на колхозы ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну, мужики были порознь, ну, а теперь будут вместе. Какая разница, господи? Не пропадут они, окаянные! Воззри о Господи, на погибающего раба твоего Пончика-Непобеду, спаси его! Я — православный, господи... (с. 351). Повторяющиеся обращения к Господу, мольбы о спасении в устах Пончика звучат как молитвы. Пьеса касается раздумий Булгакова о возможности с помощью хорошей идеи и честного энтузиазма «организовать человечество», но в ней звучит также тема будущей катастрофы, ответственность за которую ложится на ученых (Лакшин 90, с. 44). Пьесу завершает Драган «идеологическим» финалом, двусмысленность которого открылась только со временем. «Ты никогда не поймешь тех, кто организует человечество. Ну что ж... Пусть по крайней мере твой гений послужит нам! Иди, тебя хочет видеть генеральный секретарь!» (с. 380). Мирный профессор и истребитель несовместимы. Пир победителей драматург сопровождает апокалиптическим трубным сигналом — Слышен трубный сигнал, и в лесу ложится густая тень от громадного воздушного корабля (с. 380). Он придает антиутопии Булгакова оттенок обреченности.
Пьеса «Багровый остров» (1927—1928) была написана по канонам того времени, памфлет имел источники, пародируемыми стали многие «знаменитые» спектакли и пьесы той поры (Смелянский 90, с. 44). Тема драматурга, творца, выбирающего свою судьбу, близка и созвучна темам «Кабалы святош», «Александра Пушкина», «Жизни господина де Мольера». Пьеса о театре, в которой показана постановка спектакля, многочисленные репетиции, препирания главного режиссера с автором и артистами, где персонажи пьесы играют свои роли (туземцев, их предводителей, европейцев, покоряющих остров) и являются непосредственно действующими лицами «Багрового острова». Булгаков использует прием «пьеса в пьесе».
Как и в некоторых других произведениях М.А. Булгакова, в пьесе «Багровый остров» привлечены библеизмы — цитаты и квазицитаты, выступающие в персуазивной функции. Например: сюжетный библеизм небесная молния — Кай. — О, есть ли на свете мера человеческой подлости?! Кири. ...что давно я уже задумал... бунт против вашего величества... И спрашиваю их: «А что, пошли бы вы в случае чего за мной?» И вообразите, они отвечают: «Пошли бы». Сизи. Где же ты, небесная молния? Нету небесной молнии! (с. 163); страх божий — Кири. Совершенно правильно изволили поступить, ваше сиятельство. Ежели их в страхе божием не держать... Лорд. Вы сознательный правитель (с. 188—189); искупать грехи (Мф. 26,28) — Лики. (громовым голосом). Слушайте, туземцы! Это корабль лорда Гленарвана. Они идут с тем, чтобы истребить вас, посадить негодяя Кири на трон и ограбить вас. И я, Ликки-Тикки, военачальник, перешедший на вашу сторону, явился к вам, чтобы помочь вам отразить их. И посмотрел бы я, как это сделали бы вы без меня, самого искусного полководца на всех островах океана! Фарра. Теперь мы верим тебе, Ликки-Тикки, ты искупил свои грехи (с. 203). Имеет место отсылка (аллюзия) к библейскому городу Иерусалиму, расположенному на горе Сион: «Велик Господь и всехвален во граде Бога нашего, на святой горе Его. Прекрасная возвышенность всей земли — гора Сион; на северной стороне ее город великого царя» (Пс. 47,2—3) — Кири (он же автор пьесы, Василий Артурович Дымагацкий — Х.Л.) (лорду). Что, мой сеньор? Вдохновение мне дано, как ваше мнение? Что, мой сеньор?! Лорд. Дано, дано Василий Артурович... Дано... Дано, кому же оно дано, как не вам! Кири. Коль славен наш господь в Сионе... (с. 215). Интересна и такая библейская отсылка (аллюзия) к раю — Лики. ...Где туземец, которого я треснул в зубы? Фарра. Он убит твоими арапами во время осады... Лики. Жаль. Боги да примут его в небесное лоно... (с. 200).
Как отмечалось выше, православие «отражено» специфическим набором библеизмов (на протяжении всего творчества Булгакова), наряду с этим в некоторых произведениях («Кабала святош», «Жизнь господина де Мольера») присутствуют «католические» образы, а «языческие» мотивы — в «Багровом острове». Язычество «проявилось» в этой пьесе прежде всего при описании верований туземцев; их религия — язычество, особенность которого заключается не только в количестве богов, но и в представлении о боге как о более сильном, но отнюдь не всемогущем существе, то есть в отсутствии веры в Единого и Всемогущего Бога. Особенностью библеизмов в пьесе «Багровый остров» является то, что их отбор связан с содержанием пьесы, которую ставят в театре. Основная тенденция в их использовании — употребление в переносном значении, в виде метафор.
М.А. Булгаков задумывает антиутопию и ассоциирует образы будущего, каким оно представляется его современникам, с мифом о сказочных блаженных островах, где царствует вечная весна. Так появилась пьеса «Блаженство» (1934). Аврора — имя крылатой богини утренней зари, несущей свет во вселенную, — автор считал впоследствии наиболее точно определяющим смысловую функцию женского образа в фантастическом сюжете пьесы. А выбор героини в пользу родины Рейна (инженер, создавший машину времени — Х.Л.) приобретает значимый смысл: утренняя звезда, начало новой жизни, покидает Блаженство. Отказ Авроры от века «гармонии» — отказ Блаженству в жизнеспособности: у него нет будущего. Вопрос формирования нового человека, расстающегося с комплексом старых понятий и бытовых навыков, — героя будущего, — центральный для тридцатых годов. Набирающее силу тоталитарное государство предложило понимать обновление человека как его последовательную рационализацию, стабильную и стандартную единицу государства. Булгаков противопоставил заблуждениям времени память о норме — о праве человека быть самим собой (Гудкова и др. 90, с. 666—669).
Пьеса «Иван Васильевич» была создана М.А. Булгаковым в 1935 году на основе некоторых мотивов пьесы «Блаженство». В ней машина времени путешествует в прошлое, а Иван Грозный является персонажем, которому, в отличие от персонажа пьесы «Блаженство» (в пьесе «Блаженство» машина времени побывала и в прошлом), отводится не эпизодическая роль. Изображение эпохи Ивана Грозного было однозначным и выразительным: опричный террор, не только страшный, но и чудовищно абсурдный, вызывает весьма неприятные ассоциации. Теме «двойничества» отводится значительная роль (Гудкова и др. 90, с. 673—676).
Как и в других произведениях, М.А. Булгаков прибегает к использованию тех или иных библеизмов в обоих пьесах для более яркого описания ситуации, характеристики героев; особенность употребления библеизмов заключается в том, что они используются в эпизодах, происходящих и в будущем (в переносном значении): пророк — Радаманов. Ну, что вы скажете, милый Фердинанд, по поводу всего этого? Саввич. Я поражен. Я ничего не понимаю. (Пауза.) Скажете, Павел Сергеевич, какие последствия может все это иметь? Радаманов. Дорогой мой, я не пророк («Блаженство», с. 394); преисподняя — Радаманов. Что вы хотите, мой дорогой? Скажите пояснее. Саввич. Бойтесь этих трех. Я хочу, чтобы они улетели отсюда в преисподнюю! («Блаженство», с. 404), и в прошлом (в прямом значении) — Иоанн (вскакивает, крестясь и крестя Рейна). Сгинь! Увы мне, грешному! Горе мне окаянному! Скверному душегубцу, ох! Сгинь! Сгинь! («Блаженство», с. 387).
Царь Иван Васильевич, по обычаям своего времени, так «судит» Якина — Иоанн. Ты боярыню соблазнил. Якин. Я... Я... Житие мое... Иоанн. Пес смердящий! Какое житие?.. Вместо святого поста (Втор. 9,18 и др.) и воздержания (Гал. 5,22—23 и др.) — блуд (Гал.5,19—21 и др.) и пьянство (Гал. 5,19—21 и др.) губительное со обещанными диаволом чашами!.. О, зол муж. Дьявол, научивший тя долгому спанию, по сне зиянию, главоболию с похмелья и другим злостям неизмерным и неисповедимым!.. (Втор. 30,15—18) («Иван Васильевич», с. 443). Речь персонажа стилизована под речь людей XVI века, и библейские единицы употреблены в библейском значении. Так, в соответствии с Библией, пьянство и блуд есть дело плоти человека, тогда как пост должен соблюдаться перед лицом Божиим и сопровождаться уничтожением грехов. Неисповедимым может быть путь, то есть в тексте дается библейская аллюзия. Библейский текст изобилует разными характеристиками пути. Он может быть прямым и извилистым, скользким и твердым, ведущим к нему и уводящим от него, можно сбиться и блуждать в пути. Все определения понятия «путь» распространяются на жизнедеятельность и поведение человека, а выбор между добром и злом — это выбор человека, то есть Иоанн применительно к Якину указывает на его поведение, критикует дела плоти и предлагает преклонить главу (Лк. 25,8) — Якин. Пропал! Зинаида, подскажите мне что-нибудь по-славянски... Ваш муж не имеет права делать такие опыты!! (Иоанну.) Паки, паки... Иже херувимы!.. Ваше величество, смилуйтесь! Иоанн. Покайся, любострастный прыщ! Зинаида. Только не убивайте его! Якин. Каюсь!.. Иоанн. Преклони скверную главу и припади к честным стопам соблазненной боярыни!.. («Иван Васильевич», с. 443). Возвращение царя сопровождается словами патриарха — Здравствуй, государь, нынешний год и впредь идущие лета! Вострубим, братия, в златокованные трубы! Царь и великий князь, яви нам зрак и образ красен! Царь, в руках демонов побывавший, возвращается к нам. Подай же, господи, Самсонову силу, Соломонову мудрость, Александрову храбрость и кротость Давидову! Да славят тя все стороны и всякое дыхание человечье и ныне и присно, во веки веков! («Иван Васильевич», с. 456). Интересно в данном контексте использование библейских имен, сочетающихся с именами существительными сила, мудрость, храбрость, кротость, характеризующими носителей этих имен. При использовании библейского образа (библейского имени) акцентируется внимание на тех или иных свойствах действующего лица, носителя имени. Царю подлежит быть сильным и храбрым, мудрым и кротким, поэтому Булгаков обращается к библейским персонажам, воплощающим именно эти качества — Самсону, Александру, Соломону, Давиду. Кроме того, библейские образы наиболее выразительны как в эмоциональном, так и содержательном плане. В данных случаях привлекается библейская цитация в номинативной функции.
Интересно использование библеизма соляной столб, трансформированного в булгаковском тексте в стоять столбом — Дьяк. Что делать прикажешь, князь? Уж мы воров и за ребра вешаем. А все извести не можем. Милославский. Ну зачем же за ребра вешать? Уж тут я прямо скажу, что я против. Это типичный перегиб. С ворами, Федя, если хочешь знать, надо обращаться мягко. Ты ступай к патриарху и как-нибудь так поласковее с ним... утешь его... Что, он очень расстроился? Дьяк. Столбом стоит (с. 457). Трансформированный библеизм употребляется как образное выражение, утратившее связь с первоисточником.
Следует отметить также библеизм аз есмь (Исх. 3,14 и др.) — одно из имен Бога, использующееся в людической функции, — Якин. ...Доктора мне!.. Я, кажется сошел с ума... Да ведь он же мог меня зарезать! Иоанн. Подойди! Подойди и отвечай! Доколе же ты... Якин. Аз есмь, умоляю, не хватайтесь за ножик! ...Сплю, ...Зинаида, звоните куда-нибудь, спасите меня!.. («Иван Васильевич», с. 467). Языковая игра заключается в том, что, во-первых, Якин, желая успокоить хоть как-то царя, не понимая значения выражения, употребляет его в речи, чтобы просто сказать что-то на церковнославянском языке (Булгаков подчеркивает незнание персонажем Библии) и, во-вторых, смешиваются функциональные стили. Церковнославянская лексика служит для придания оттенка книжности, возвышенности, в данном же контексте употребляется как обычное разговорное выражение.
Таким образом, Булгаковым привлекаются библейские текстовые реминисценции в драматургических произведениях весьма разнообразно. Это в первую очередь цитация, квазицитация и аллюзия, а также упоминание и продолжение, которые значительно расширяют рамки повествования, вносят в речь экспрессивность; выражая чувства и переживания персонажей, являются средствами аргументации, способствуют созданию ироничного, шутливого настроения. Особенность функционирования библеизмов — многофункциональность при преобладании какой-то одной определенной функции. Для пьес первой группы (о гражданской войне) — это, как правило, персуазивная функция, для второй группы (пьесы об исторических личностях) — номинативная функция, а для третьей группы (пьесы, характеризующие советское общество) — людическая.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |