Как отмечалось выше, роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» занимает особое место в творчестве писателя. В его поэтике отмечен ряд особенностей, которые проявляются на всех уровнях и определяются композицией «романа в романе» (Кормилов 98, с. 263).
Одни и те же вечные проблемы решаются и в «московских» и в «ершалаимских главах», которые, взаимно проецируясь друг на друга, высвечивают главное, непреходящее: «Булгаков, связав времена, соединил и самые, казалось бы, взаимоисключающие свойства и формы бытия. Величавая патетика, нежнейшие интонации, дикий, скрежещущий разбойничий свист, канцелярско-логическое подобострастие, культ вечного и сиюминутное «живоутробие», дремучее суеверие и мудрое всевидение, красота мира и его сор и кровь, музыка и болезненные вскрики, — все выставлено в романе на обозрение и просит быть услышанным» (Николаев 98, с. 151). В романе М.А. Булгаков обращается к нравственной сфере, поэтому не случайна постановка вопроса о человеческой жизни, об истине, о назначении искусства, о добре и зле.
В романе слиты воедино несколько культурных и историко-религиозных традиций, и все это пропущено через гротескный сатирический быт московской жизни. Писатель «карнавализирует» мир романа, выводя на подмостки то библейских героев, то нечистую силу, то романтическую любовь, то чиновников и мещан своего времени, поэтому в романе можно выделить три тематических круга повествования: 1) современность; 2) прошлое; 3) лирическая тема, история любви Мастера и Маргариты: «Необычайная рельефность и полнокровность образов, цветовая и звуковая насыщенность каждой сцены создает эффект достоверности, причем это ощущение зримой конкретности происходящего не оставляет нас и тогда, когда мы обращаемся к главам, являющимся интерпретаций христианского мифа» (Кормилов 98, с. 263).
Такое ощущение становится возможным и благодаря привлечению М.А. Булгаковым библеизмов. Писатель использует вечные образы и мифологические схемы, которые «составляют глубинную часть культуры и воспринимаются чаще всего на интуитивном, подсознательном уровне» (Кушлина, Смирнов 88, с. 268). Ключевые слова и образы-символы (гроза, огонь, кровь, вино, солнце и луна, символика цвета) лейтмотивами проходят через весь роман, связывая воедино библейские и современные главы (Корнилов 98, с. 264). Библеизмы романа структурно разнообразны, но, в отличие от других произведений, где более крупные отрезки из Библии используются достаточно часто, отмечено лишь одно неточное цитирование библейского фрагмента текста — Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: «Мы увидели чистую реку воды жизни...Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл...!» («И показал мне чистую реку воды жизни, светлую как кристалл исходящую от престола Бога, и Агнца» (Откр. 21,21)). В свете концепций романа данные слова звучат как слова прощения.
Цитаты из Библии заменяются автором многочисленными аллюзиями, которые являются завуалированными отсылками к библейскому тексту, описывающему определенные библейские понятия или ситуации. — Потом Маргарита оказалась в чудовищном по размерам бассейне, окаймленном колоннадой. Гигантский черный Нептун выбрасывал из пасти розовую струю. Одуряющий запах шампанского поднимался из бассейна. Здесь господствовало непринужденное веселье. Дамы смеялись, сбрасывали туфли, отдавали сумочки своим кавалерам или неграм, бегающим с простынями в руках, и с криком ласточки бросались в бассейн. Пенные столбы взбрасывало вверх. Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нем видны были серебристые плавающие тела (с. 263). Безудержное веселье, шампанское, льющееся рекой на балу у сатаны репрезентирует библейский сюжет, описывающий людей, царей, погрязших в вине блудодеяния: «Вавилон был золотою чашей в руке Господа, опьянявшею всю землю; народы пили из нее вино и безумствовали» (Иер. 51,7); «С нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле» (Откр. 17,2).
Месть же Маргариты критику Латунскому, как и его наказание, проецирует библейскую ситуацию всемирного потопа (Быт. 6—8 и др.) — Домработница Кванта кричала бегущим по лестнице, что их залило, а к ней вскоре присоединилась домработница Хустова из квартиры № 280, помещавшейся под квартирой Кванта. У Хустовых хлынуло с потолка и в кухне и в уборной, наконец, у Квантов в кухне обрушился громадный пласт штукатурки с потолка, разбив всю грязную посуду, после чего уже пошел настоящий ливень: из клеток обвисшей мокрой драни хлынуло как из ведра (с. 399). Возраст поэта Бездомного, пережившего свидание с сатаной на Патриарших прудах, прошедшего клинику Стравинского, близок возрасту Христа — Каждый год, лишь только наступает весенние праздничное полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с небольшим (с. 539).
Интересна и библейская аллюзия, в которой огонь, сжигающий московский подвал, убежище Мастера и Маргариты, соотносится с геенной огненной — Тогда огонь! — вскричал Азазелло, — огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем. — Огонь! — страшно прокричала Маргарита (с. 520). Имеет место и намек (аллюзия) на библейскую ситуацию, когда палачи бросали жребий об одеждах (Мф. 27,35) — Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи... (с. 176). Но Булгаков своеобразно использует библейский текст, он предлагает свою трактовку казни Иешуа на Лысой Горе. При описании допроса Иешуа Булгаков также прибегает к намеку (аллюзии) на допрос Иисуса в Библии — Этих добрых людей (Лк. 2,14 и др.) я не знаю, — ответил арестант. ...А теперь скажи мне, что ты все время употребляешь слова «добрые люди»? ты всех, что ли, так называешь? — Всех, — ответил арестант; — злых людей нет на свете (1 Ин. 5,20) (с. 363); Я, игемон, говорил о том, что рухнул храм старой веры и создается новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее. — Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина? (с. 26).
Рассказывая о своих приключениях, Бегемот повествует о том, как он девятнадцать дней скитался по пустыне, в намеке на скитание евреев по пустыне (Исх. 16,35 и др.) заключена языковая игра. Путь в землю обетованную для Израиля был долгим (сорок лет) и трудным, тогда как Бегемот отделался лишь девятнадцатью днями — Тигров нельзя есть, сказала Гелла. — Вы полагаете? Тогда прошу послушать, — отозвался кот и, хмурясь от удовольствия, рассказал о том, как однажды он скитался в течение девятнадцати дней в пустыне и единственно чем питался, это мясо убитого им тигра (с. 433).
Кроме того, автор использует трансформированные библеизмы в номинативной функции, в качестве сравнений, например: легче верблюду пройти в игольное ухо (Мф. 22,13 и др.). О глазах Воланда автор говорит так — Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрою на дне, сверлящий любого до дна души, и левый — пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как вход в бездонный колодец всякой тьмы и теней (с. 412). Противоречивая фигура Воланда характеризуется и с помощью описания его внешности, голос же его сравнивается с трубным (Нав. 6,1—4 и др.), способным разрушить стены — И тогда над горами прокатился, как трубный, страшный голос Воланда: Пора!! — и резкий свист Бегемота (с. 526).
Болезнь Мастера — это его крест, который он понесет вместе с Маргаритой (трансформация библеизма нести свой крест) — Я никогда больше не допущу малодушия и не вернусь к этому вопросу, будь спокойна. Я знаю, что мы оба жертвы своей душевной болезни, которую, может быть, я передал тебе... Ну, что ж, вместе и понесем ее (с. 516).
Употребление библеизмов-слов и библеизмов — устойчивых сочетаний слов, в качестве цитат и квазицитат, как и библейских аллюзий, не случайно, их выбор зависит от идейной установки произведения и от постановки в нем нравственных вопросов. Например, в «ершалаимских главах» для более достоверного описания событий, предшествующих казни, и описания самой казни писатель использует антропонимы и топонимы библейского происхождения в номинативной функции: Галилея (Лк. 23,6—7) — Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел написанное, вернул пергамент секретарю и с трудом проговорил: — Подследственный из Галилеи? (с. 20); Гефсимания (Мф. 26,36 и др.) — Иди в масличное имение, — шептала Низа, натягивая покрывало на глаза и отворачиваясь от какого-то человека, который с ведром входил в подворотню, — Гефсиманию, за Кедрон (Ин. 18,1—2), понял? (с. 467); Вифлеем (Лк. 2,4 и др.) — Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и подымая до неба столбы пыли, вышла на перекресток, где сходились две дороги: южная, ведущая в Вифлеем, и северо-западная — в Яффу (с. 167); Гионская долина (Мф. 6,22 и др.) — По Яффской дороге по скудной Гионской долине, над шатрами богомольцев, гонимые внезапно поднявшимся ветром, летели пыльные столбы (с. 175); Сузские ворота (Золотые ворота) (Зах. 9,9 и др.) — Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия... (с. 28); Елеонская гора (Мф. 21,1 и др.) — Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе (с. 27). Кроме приведенных выше, в романе неоднократно употребляются другие библейские топонимы: Вифания (Ин. 12,1—2); Кесария (Кесария Страто нова) (Деян. 9,29—30 и др.).); Виффагия (Мф. 21,1 и др.); Ершалаим, ершалаимский (Мк. 11,1); Гефсиманские ворота (Мф. 26,36 и др.); Вифлеемская дорога (Лк. 2,4 и др.); Иудея, иудейский (Мф. 27 и др.).
Автор прибегает и к таким хорошо известным в мировой литературе образам Священного Писания, как прокуратор Иудеи Понтий Пилат (Мф. 27,2,13 и др.) — В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат (с. 19); Иосиф Каифа (Ин. 18,28) — ...у двух мраморных белых львов, стороживших лестницу, встретились прокуратор и исполняющий обязанности президента синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа (с. 35); Левий Матвей, мытарь (Мк. 2,14—16) — Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, разговорился с ним (с. 25); также используются библеизмы: Иуда (Иуда из Кириафа), Дисмас, Гестас, Вар-раван, Ирод Великий; Иешуа — Га Ноцри. Имя Иешуа (Мк. 1,9 и др.) (Булгаков воскрешает звучание древнего арамейского языка) — это не просто художественный образ. Для М.А. Булгакова это вопрос веры и вопрос о том, что есть человек. Никогда не афишируя своих взглядов, Булгаков приходит через мучительные отрицания и мучительные сомнения к вере в бессмертие и всеобъемлющее разумное начало вселенной, имя которому — Бог. Путь этот был драматичным и непростым, о чем свидетельствует известнейший биограф писателя М.О. Чудакова. Новое отношение к религии, по ее мнению, формируется у Булгакова в первые московские годы под влиянием пережитого и утверждается до конца его жизни. Поэтому очень важен вопрос о том, является ли Иешуа мессией в романе и что важнее для Булгакова — Иешуа-человек или Иисус-мессия.
Отвечая на эти вопросы, ученые отмечают принципиальную новизну традиционного библейского персонажа, который, благодаря глубокой психологической разработке, становится оригинальным. Сила воздействия образа Иешуа связана, прежде всего, с тем, что Иешуа абсолютно свободен. Свободен от страха и лицемерия, лжи и от жажды власти над людьми. Особенно контрастно внутренняя свобода и незащищенность Иешуа выглядит на фоне защищенности и внутренней несвободы Пилата. На утверждении, что человек бессмертен, булгаковский герой (Иешуа) основывает свое учение с новым представлением об ответственности человека за каждый свой поступок, за каждое свое слово. Бессмертный человек должен жить по другим нравственным законам, отсюда императив: нельзя оправдать малодушие, потому что малодушием можно оправдать любую подлость и предательство (Колтунова 94, с. 57—60). Кроме антропонимов и топонимов библейского происхождения в «ершалаимских главах» Булгаков использует и такие библеизмы-слова: баккуроты (Мф. 21,18—22 и др.), пятисвечие (3 Цар. 7,49), мессия (Ин. 1,41), воскреснуть (Ин. 5,28 и др.), Пасха (Исх. 12,15 и др.), голубь (Лк. 2,24), которые употребляются автором для более яркой и достоверной характеристики эпохи и времени, в котором жил Иешуа (Иисус).
В «московских главах» появляется дьявол со своими присными, прибывший со своего рода ревизией нового мира. Булгаков не просто дает имена своим персонажам, «содержание» имени героям характеризует его. Так, Воланд — дьявол, Азазелло (Лев. 16,8—10 и др.) — Козлоногий — козел-бог, падший ангел, совращающий людей; Бегемот (книга Еноха) — исчадие ада, воплощение дьявола; Аваддон (Иов. 26,6 и др.) — фигура, близкая ангелу смерти, демон смерти. (Интересные суждения о связи имени Воланда с именем дьявола сделаны Г.Ф. Ковалевым (Ковалев 96, с. 86—101)). Плутовские похождения компании Воланда позволяют ввести множество эпизодических персонажей. Сами же эпизоды не «вырастают» друг из друга, а следуют один за другим, воспроизводя одну и ту же ситуацию — столкновение Воланда и его свиты с обитателями Москвы. В этих сценах-встречах Воланд выступает как материализованная фантастическая сила, которая обнажает сущность человеческой натуры, выводит на всеобщее обозрение то, что скрыто от глаз. Эпизоды строятся по модели: встреча — испытание — разоблачение — наказание. Но один из ярких парадоксов романа заключается в том, что, изрядно набедокурив в Москве, шайка Воланда в то же время возвращает порядочность, честность, наказывает зло и неправду, служа тем самым утверждению тысячелетних нравственных заповедей. Воланд обладает «привилегией наказующего деяния, что никак не с руки высшему созерцательному добру» (Лакшин 90, с. 60—61). Поэтому Булгаков привлекает библеизмы: мессия (Ин. 1,41), смирение/смиренница (Пс. 32,2 и др.), всадники (Откр. 6,2—8 и др.), присные (Рим. 1,7 и др.), суббота (Исх. 20,9—10 и др.), дьявол, преисподняя, сатана, ад, рай, бесовский, грешить, искушение, как и в «ершалаимских главах», в номинативной, а также и людической функциях.
Исследователи романа отмечают, что пародирование — основной сатирический прием М.А. Булгакова в главах, описывающих «Дом Грибоедова» и литературный мир (Кушлина, Смирнов 88, с. 299—302). Для характеристики литературного мира очень важны два образа — МАССОЛИТ и «Грибоедов». МАССОЛИТ — название, выдуманное Булгаковым, напоминающее другие аббревиатуры — РАПП — литературная группировка, которая стала символом карательных функций по отношению к свободомыслящим художникам и синонимом организованности литературного процесса, которая не оставляет места для какой-либо «самодеятельности». «Грибоедов» в романе — место пребывания могучей писательской братии, символ превращения литературы в источник насыщения неумеренных аппетитов (История русской литературы XX века (20—90-е годы. Основные имена), 1998, с. 264). Поэтому характерен образ Михаила Берлиоза — это писатель, изменивший своему назначению, сделавший из призвания статью дохода, ищущий не истину, красоту, добро, а личную выгоду и положение. Характерной при этом является беседа Берлиоза с Иваном Бездомным, в которой он учит начинающего литературную жизнь поэта быть настоящим «советским», востребованным читателями поэтом — Ты, Иван, — говорил Берлиоз, — очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына Божия, но соль-то в том (от библеизма соль земли (Мф. 5,13 и др.)), что еще до Иисуса родился целый ряд сынов Божиих, как, скажем, финикийский Адонис, фригийский Аттис, персидский Митра. Коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса; и необходимо, чтобы ты, вместо рождения или, предположим, прихода волхвов (Мф. 2,7—11), изобразил бы нелепые слухи об этом приходе. А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!.. (с. 11); Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, — в которой, как правило, непорочная дева (Лк. 1—2) не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых (с. 10). В перечисленных случаях: употребления библеизмы выполняют сугубо номинативную функцию, хотя в «московских главах» они в основном используются и в качестве образных средств, выполняя при этом людическую функцию. Так, для характеристики директора ресторана Арчибальда Арчибальдовича привлекается библеизм адамова голова (Быт. 16,10) — Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов, а его волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл в Караибском море под его командой бриг под черным гробовым флагом с адамовой головой (с. 238) и для характеристики голоса Рюхина библеизм юбилейный (Лев. 25,8—10) — Товарищ Бездомный, — заговорило это лицо юбилейным голосом, — успокойтесь! Вы расстроены смертью всеми нами любимого Михаила Александровича (с. 240).
Наиболее интересными являются библеизмы — устойчивые сочетания слов, в том числе фразеологизмы. Приведем некоторые из них. Так, описывая казнь Иешуа, Булгаков употребляет библеизм повешение на столбах (Лк. 23,29), но писатель «привлекает» нехарактерный для Евангелия вид казни. Лишь в Евангелии от Луки говорится о повышении на столбах, тогда как в других Евангелиях — о распятии на кресте — Четверо преступников, арестованных за убийства, подстрекательства к мятежу и оскорбление законов и веры приговорены к позорной казни — повешению на столбах. И эта казнь сейчас совершится на Лысой Горе (Мф. 27,33 и др.) (с. 41). Символично описание бури, грозы, дождя после казни Иешуа, при описании которой используются библеизмы, — Тьма (Мф. 27,45 и др.), пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город (с. 178); Через несколько минут в дымном вареве грозы, воды и огня (Пс. 65,12 и др.) на холме остался только один человек (с. 348); Другие трепетные мерцания вызывали из бездны (Пс. 41,8 и др.), противостоящей храму на западном холме, дворец Ирода Великого и страшные безглазые золотые статуи взметали к черному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь (Быт. 19,24), и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму (с. 453); Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы (Мф. .22,13 и др.) взлетела вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом (с. 453). Привлекая библеизмы, автор проецирует библейскую ситуацию, проводит параллели с библейским текстом.
Интересно и использование библеизмов в речи присных. (Рим. 1,7 и др.) князя тьмы (Мф. 4,1 и др;). Так, Воланд-сатана рассуждает о бытии Божием (Втор. 18,15 и др.) — Но, позвольте вас спросить, — после тревожного раздумья заговорил заграничный гость, — как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять (с. 13), о вере в Бога (1 Кор. 15,12—14) — Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы помимо всего прочего, еще и не верите в Бога? — Он сделал испуганные глаза и прибавил: — Клянусь, я никому не скажу (с. 12). И говорит уже мертвому Берлиозу: — Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна и остроумна. Впрочем, все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере (Мф. 9,29). Да сбудется же это (с. 265). Азазелло желает Мастеру и Маргарите мира — И в этот же самый момент в оконце послышался носовой голос: — Мир вам! (с. 356), а в подтверждении того, что зло может «творить и благо», совершается одно из чудес Иисуса Христа — дает прозрение (Мф. 9,27—32 и др.) — Ах! Оскорбление является обычной наградой за хорошую работу, — ответил Азазелло, — неужели вы слепы? Но прозрейте же скорей (с. 519). Именно поэтому фаустовский мотив звучит в начале романа, он определяет императив поведения воландовской свиты: «...так кто ж ты, наконец? — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» (Гете, «Фауст»). Коровьев-рыцарь рассуждает о свете и тьме (Ин. 1,5) — ...его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал (с. 527). Библеизмы, приведенные выше, выполняют людическую и одновременно номинативную функции и привлекаются автором для характеристики персонажей и компактного описания происходящего.
Но для аргументации, подтверждения авторской позиции и точки зрения персонажей используются уже другие библеизмы, являющиеся еще и образными средствами в булгаковском тексте. Пилат выражает свое недовольство по поводу того, что спасенным будет Вар-раван — И ne водою из Соломонова пруда (2 Цар. 12,24—25 и др.), как я хотел для вашей пользы, напою я тогда Ершалаим! Нет, не водою (с. 38), но первосвященник возражает ему — Веришь ты сам тому, что сейчас говоришь? Нет, не веришь! Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь (с. 38).
Описывая страдания присутствующего на казни Левия Матвея, Булгаков использует библеизмы: невыносимая мука (Мф. 27,29 и др:) — Он то вздыхал, открывал свой истасканный в скитаниях, из голубого превратившийся в грязно-серый таллиф, и обнажал ушибленную копьем грудь, по которой стекал грязный пот, то в невыносимой муке поднимал глаза в небо, следя за тремя стервятниками... (с. 345); — Я ошибался, — кричал совсем охрипший Левий Матвей, — ты бог зла! И твои глаза совсем закрыл дым из курительниц храма, а уши твои перестали слышать что-либо, кроме трубных звуков священников (с. 345). Трансформированные библеизмы восходят к: воскурять фимиам (Исх. 30,37—38) (дым из курительниц храма), имеющий уши слышать, да слышит (1 Пар. 5,24 и др.) (уши твои перестали слышать).
Привлекая библеизмы, Булгаков перелагает древние тексты на философский язык, размышляет об отношении Бога и человека, судьбе человечества. В этом заключается тайна творчества писателя, когда личность проявляется и отражается в языке. Но на использование библеизмов в художественном творчестве вообще и в романе «Мастер и Маргарите» в частности повлияли также и другие обстоятельства: высокий уровень образованности автора, общая языковая среда, внешние события. Библеизмы романа «Мастер и Маргарита» отразили собственное восприятие Булгаковым текста Книги Книг, что тонко вписывается в мир булгаковских произведений.
Преобладание в романе библейских аллюзий и квазицитат над прямым цитированием говорит о том, что Булгаков и этом романе активно и разнообразно использует образный ряд Библии. Некоторые библейские герои «живут» на страницах произведения Булгакова, обладая человеческими качествами, выступая в качестве своеобразных знаков в творчестве писателя. Кроме того, библеизмы используются для дополнительной характеристики персонажей и ситуаций, часто выступая в роли образных средств при выполнении номинативной функции, а также людической и персуазивной.
Анализ библеизмов будет не полным, если мы не рассмотрим фразеологизмы, используемые во всех без исключения произведениях М.А. Булгакова, служащие для выражения различных чувств, эмоций, волевых побуждений персонажей. По терминологии Е.Н. Бетехтиной, такие библеизмы называются «междометийными» (Бетехтина 00, с. 100—106). Междометийные библейские обороты имеют ономастический компонент, поэтому и являются библеизмами, но косвенно связаны с Библией. В качестве ономастического компонента они, как правило, имеют имя верховного божества — Бога-Сына — Иисуса Христа. Среди них можно выделить семантические группы: а) выражающие разного типа эмоции; б) выражающие уверения, клятвы; в) служащие для выражения благодарности; г) для выражения усиленной просьбы, мольбы; д) являющиеся формами прощания.
Использование в таких оборотах имени Бога, Господа, Иисуса Христа символично. Для всех народов, приобщенных к христианской культуре, образ Иисуса Христа — символ великого страдания, всепрощения и милосердия. Рассмотрим некоторые случаи использования указанных выше библеизмов в булгаковском тексте: Христом богом — Начальник станции (за стеклянной перегородкой оживает, кричит в телефон). Христофор Федорович! Христом-богом заклинаю: с четвертого и пятого пути все составы всплошную гони на Тагонаш! Саперы будут! Как хочешь толкай! Господом заклинаю! («Бег», с. 229); слава те, господи — Да-с, — хрипел Мышлаевский, насасывая папироску, — сменились мы, слава те, господи. Считаем: тридцать восемь человек. Поздравьте: двое замерзли. К свиньям. А двух подобрали, ноги будут резать («Бел. гв.», с. 192); слава богу... и очень рад. И слава богу: чем глуше, тем лучше. Видеть людей не могу, а здесь никаких людей не увижу, кроме больных крестьян («Морф.», с. 156); Христа ради — Братики, сестрички, обратите внимание на убийство мое. Христа ради, что милость ваша будет («Бел. гв.», с. 385); Господи Иисус Христе! — Взвыла одна баба, за нею другая. — Господи Иисус Христе! — забормолотали сзади Турбина. Кто-то давил его в спину и дышал в шею. — Господи... последние времена. Что ж это режут людей!.. Да что ж это... («Бел. гв.», с. 250); Господи боже мой — Максим. Господи боже мой, угодники святители. Татары, чистые татары. Много войска было... (Уходит. Кричит за сценой). Господа военные, что ж это вы делаете! («Дн. Тур.», с. 50); дай бог уж не собираетесь ли вы сделать из него (Мольера — Х.Л.) комедианта? Дед положил шляпу, пристроил в угол трость, помолчал и сказал: — И дай бог, чтоб он стал таким актером, как Бельроз («Мольер», с. 240) и другие.
Будучи концентрированным выражением эмоций, чувств, междометийные библейские единицы, в отличие от подавляющего большинства библеизмов, рассмотренных в этой главе и относящихся к книжному или высокому стилю, относятся к разговорному (а зачастую и к просторечию) стилю.
Итак, подведем итоги. В художественном наследии М.А. Булгакова нашла отражение библейская лексика и фразеология, библейские мотивы, библейские сюжеты и образы, а также крупные отрезки библейских текстов. Выстраивая свое повествование, писатель органично вписывает в него значимые библейские истины, но не всегда открыто. Тем не менее специфика употребления библеизмов в большинстве случаев связана с первоисточником, то есть с текстом Книги Книг; особенно многообразно это проявилось в произведениях Булгакова о гражданской войне («Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Бег»), где значимы многие библейские параллели. Привлекая библеизмы (как правило, прямая цитация), Булгаков расширяет рамки художественного и драматургического произведения, вводя библейские выражения в круг общекультурных представлений читателя. Различные виды трансформации, способы апелляции: (аллюзия и квазицитация) способствуют усилению экспрессивности и эмоциональности речи при выражении точки зрения персонажа и/или автора; Трансформация является характерной чертой использования библеизмов в художественном творчестве писателя, выступая в качестве обыгрывания значения, стоящего за библеизмом, и способа создания новой сущности библеизма в связи с идейно-тематическим содержанием произведений. Библеизмы в произведениях М.А. Булгакова «проявляют», как отмечалось выше, свою многофункциональность. Именно в этом проявилась особенность языковой личности писателя и творческий подход к отбору и использованию библеизмов.
Уже в раннем творчестве писатель широко использует библеизмы; они привлекаются им не только как своеобразные тропы в авторском тексте, передающие определенную информацию и обобщающую ее, но и для аргументации точки зрения автора «Записок юного врача», «Записок на манжетах».
Смысловая емкость и высокая степень афористичности библеизмов всегда привлекала внимание думающего художника, что повлияло на их отбор и использование во всех прозаических и драматургических произведениях. Цитаты из Библии, взятые в качестве эпиграфов («Адам и Ева», «Бег»), и используемые непосредственно в тексте, играют немаловажную роль в развитии сюжета, логике хода событий, эксплицируя библейские параллели. Важна роль и библеизмов-слов, которые употребляются и как единицы, непосредственно связанные с Библией, и как широко известные, «бытовые» лексические единицы. Но для Булгакова существенно именно библейское значение в связи с идейно-художественными особенностями того или иного произведения.
Роман «Мастер и Маргарита», написанный в «продолжение», итожит не только творчество самого писателя, но наиболее ярко отражает особенности отбора и использования им библеизмов, которые в каждом конкретном случае употребления совмещают в себе несколько функций: людическую и номинативную, а также персуазивную. «Мастер и Маргарита» пронизан определенными библейскими линиями, мотивами, для него характерно широкое использование библейских аллюзий. В использовании библеизмов в закатном романе М.А. Булгаков достиг наивысшего мастерства.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |