Перу М.А. Булгакова принадлежат четыре романа: «Белая гвардия», «Жизнь господина де Мольера», «Записки покойника» («Театральный роман»), «Мастер и Маргарита» (последний роман будет рассмотрен отдельно).
Пережив трагические события революции и гражданской войны, Булгаков понял, что он не актер, не лектор, не врач, а литератор «по призванию, по склонностям; по составу крови» (Лакшин 89, с. 15). Булгаков войдет в литературу 20-х годов как создатель романа «Белая гвардия» (1921) и возникшей на его основе пьесы «Дни Турбиных» (1926).
Вступая в литературу, Михаил Афанасьевич Булгаков не имел опыта, но имел достаточно вкуса, чтобы понять: прежде чем выдумывать, надо научиться писать натуру, надо уметь передать то, что пережил сам (Лакшин 89, с. 15). Он изображал свое время, создавал свой мир, но освещал не всю современность, а лишь фрагмент действительности: «Интуиция художника подсказала ему, что опыт его неоценим, потому что он живет во время разломное, коренное для эпохи, историческое в своих ускользающих мгновеньях, и каждая подробность может стать интересной или, по меньшей мере, заслуживает того, чтобы быть отмеченной и осмысленной» (Лакшин 89, с. 21). Золотым запасом жизненных впечатлений Булгакова стала гражданская война.
Автор был привержен прошлому, непрерванной традиции, как черте «мирной жизни», поэтому внутренним центром романа становится мечта о покое мирной жизни, тогда как — Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом (Мф. 2,1 и др.) 1918, от начала же революции второй (с. 179). Чтобы подчеркнуть необычность происходящих в Городе событий, автор использует для этого библейские реминисценции, которые, по мнению В.В. Новикова, имитируют библейский стиль (Новиков 96, с. 67). О 1918 годе М.А. Булгаков пишет так: Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный дрожащий Марс (с. 170), Как человек, защищающий вечные ценности: дом, семью, родину, Булгаков обращается к символике пастушеской звезды — звезды путеводной, Вифлеемской (Мф. 2,2 и др.). Как и в Библии, волхвы, увидев взошедшую звезду, предвещавшую рождение Спасителя, отправились вслед за ней. И поскольку Мессия, по свидетельству пророков, должен был родиться в Вифлееме, они последовали туда; и герои романа «Белая гвардия», видя эту звезду, надеялись на спасение.
Измена же традициям, отчуждение от истоков, отступление от веры мстительны: и сурово наказуемы — Впрочем, и до погон еще, чуть ли не с самого дня свадьбы Елены, образовалась какая-то трещина в вазе турбинской жизни, и добрая вода уходила через нее незаметно. ...Когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол... (с. 194). Ваза жизни — своеобразный намек на библейскую чашу жизни (Мф. 26,39 и др.): в Псалмах Давида чаша (судьбы жизни — смерти, закона, спасения) в руках Бога, в ней сокрыта полнота бытия, благость и милость для всех, кто вверил себя Ему. В книгах пророков Иеремии и особенно Иезекииля чаша жизни — чаша наказания, ярости, ужаса и опустошения, беззакония, злодеяния, осквернения веры. В Евангелии от Матфея значение чаши связано с волей Божией, она уготовила человеку судьбу. Библейская символика чаши нашла отражение в романе и характеризует чувства и переживания семьи Турбиных. Родное гнездо — дом, символ их мирной жизни, откуда уходит живая вода (Песн. 4,15 и др.), олицетворяющая чистоту и красоту человека;
В указанных выше случаях отсылки к Библии в виде цитат, квазицитат и аллюзий выполняют номинативную и персуазивную функции.
Семья Турбиных, ввергнутая в кровавые события братоубийственной войны, как и семьи других людей, потеряла Дом — источник живых вод. События, описанные Булгаковым в романе, — это не навеянная воображением картина, а пережитое, прочувствованное, реалистичное описание краха устоев и традиций общества, поэтому автор связывает крушение старого Турбинского Дома с библейским фрагментом: «...и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф. 7,27).
В романе не случайны апокалиптические мотивы, как и тема греха и искупления. Писатель занимает позицию «над схваткой», не противопоставляя красных и белых, но стремится к исторической и художественной объективности, осуждая братоубийственность войны, с сожалением наблюдая отчаянную борьбу нескольких враждующих стихий и ни одной не сочувствуя до конца. Булгаков показал офицеров белой гвардии не как врагов, а «как обычных — хороших и плохих, мучающихся и заблуждающихся людей, показал их изнутри», а лучших из них — с очевидным сочувствием. В своих героях автор ценит прежде всего верность чести, которая для Алексея и Николая Турбиных, полковника Малышева и генерала Най-Турса является верой, стержнем поведения, которая требовала защиты белого знамени, верности присяге, отечеству, царю. Офицерская честь — это и верность другим людям, товариществу, долг перед младшими и слабыми, поэтому где честь, там и мужество, где бесчестье — трусость. Булгаков изображает героев такими, какие они есть, восхищается полковником Малышевым, который распускает юнкеров домой, генералом Най-Турсом, который, видя, что все проиграно, срывает с юнкеров погоны и прикрывает их отход. Осуждает Тальберга, который бежит из города вместе с немцами, Василису, который приспосабливается к обстоятельствам (Лакшин 89, с. 28).
Смысловую кульминацию романа легко распознать в вещем сне Алексея Турбина — Мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку, — по-крестьянски просто рассуждает Бог, «явившийся» вахмистеру Жилину. — Один верит, другой не верит, а поступки... у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку... и белые и красные равно подлежат высшему милосердию... все вы у меня одинаковые — в поле брани убиенные (с. 236).
Исторический смысл апокалиптического бедствия — крушение мирового быта, кровавый вихрь — это неизбежное возмездие за равнодушие. Булгаков создает свою необычную этику — «по существу безрелигиозную», но сохраняющую черты «христианской нравственной традиции» (Лакшин 89, с. 28). Именно поэтому не случаен эпиграф романа: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...» (Откр. 20,12; «Бел. гв.», с. 179), а, характеризуя тяжелое время в Киеве, отец Александр говорит: Уныние допускать нельзя... Большой грех — уныние... хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания... (с. 182). Он соотносит их с семью чашами гнева Божия, обращает внимание на грядущее кровопролитие, когда брат на брата (Мф. 10,21 и др.) — «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь» (Откр. 16,4; «Бел. гв.», с. 426). Эпиграф романа из Апокалипсиса и пророческие предсказания отца Александра о тяжелых грядущих испытаниях, выраженных библейскими словами, — все это вселяет тревогу, все это предвещает возможность неведомых житейских бурь и испытаний. По мнению В.В. Новикова, это камертон в описании событий. Восприятие автором кровавых событий как святотатства пройдет через весь роман Булгакова, поэтому роману свойственен библейско-драматический стиль (Новиков 96, с. 67). Кроме того, эпиграф романа акцентирует момент личной ответственности. Тема Апокалипсиса все время возникает на страницах романа, не давая забыть, что перед читателями — картины Страшного суда, напоминая, что суд осуществляется «сообразно с делами». Но апокалиптические мотивы звучат то трагически, то принимают комический тон; так, сцена с кражей у Василисы часов-глобуса травестирует евангельское «и времени больше не будет» (История русской литературы XX века (20—90-е годы), Основные имена 98, с. 240—241).
Герой романа Русаков, наказанный за свои поступки страшной болезнью, обращается к Библии за поддержкой — Перед Русаковым лежала тяжелая книга в желтом кожаном переплете. Глаза шли по строкам медленно и торжественно. «И увидел я мертвых и великих, стоящих перед Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни, и судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими. Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них, и судим был каждый по делам своим. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное. И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо, прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Откр. 20,12—15; «Бел. гв.», с. 426).
Больной выздоравливал, его выздоровление связано у Булгакова с Книгой Книг. По мере того как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму. Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпадал, как короста с забытой в лесу отсохшей ветви. Он видел синюю бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов: «...слезу с очей их, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни — уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21,1,4; «Бел. гв.», с. 426). Для Русакова, человека, духовная драма которого заключается в том, что он не сумел обрести в бурном водовороте жизни общественные и духовные идеалы, Библия становится их источником.
М.А. Булгаков использует библейские обширные цитаты в персуазивной функции для привлечения внимания читателя, с тем чтобы еще раз показать бессмысленность братоубийственной войны, за которую неминуема расплата, но и искупление, и выразить авторское отношение к киевским событиям 1918—1919 годов. Библейские цитаты передают духовную драму и персонажей, и автора романа.
Библеизмы-слова в романе являются своеобразным продолжением цитат; они предопределяют ход событий, появление предтечи, дьявола — Именно в городскую тюрьму однажды светлым сентябрьским вечером пришла подписанная соответствующими гетманскими властями бумага, коей предписывалось выпустить из камеры № 666 содержащегося в означенной камере преступника (о Петлюре — Х.Л.) (с. 228). — Да, это имя его, которое он принял. А настоящее его имя по-еврейски Аваддон (Иов. 26,6 и др.), а по-гречески Апполион, что значит губитель (с. 416).
Библеизмы-слова используются в романе, как правило, в библейском значении. Приведем ряд случаев их употребления как в речи автора, так и персонажей: искушение (Евр. 11,29) — Кажется — ползут... ну, думаю, что будем делать?.. Что? Вскинешь винтовку, думаешь стрелять или не стрелять? Искушение (с. 191); знамение (Мф. 16,1 и др.) — Пришло все это быстро, но не внезапно, и предшествовали тому, что пришло, некие знамения (с. 225); Еще предзнаменование явилось на следующее утро и обрушилось непосредственно на того же Василису (с. 226); Итак, кончились всякие знамения, и наступили события... (с. 231); предтеча (Евр. 6,20), антихрист, дьявол — Я удалился от женщин и ядов. Удалился от злых людей, — говорил больной, застегивая рубашку, — злой гений моей жизни, предтеча антихрист, уехал в город дьявола (с. 415); аггел, грех (1 Ин. 16—17 и др.) — Он уехал в царство антихриста в Москву, чтобы подать сигнал и полчища аггелов вести в этот Город в наказание за грехи его обитателей (с. 415).
Указанные выше слова-библеизмы также выполняют в основном персуазивную и номинативную функции и используются Булгаковым, как правило, для аргументации, подтверждения авторской оценки киевских событий 1918—1919 годов.
Мотив дьявольщины получает в романе развитие; с ним связаны такие «детали», как преисподняя (ад); куда спускается Николка с сестрой Най-Турса в поисках его тела, демон — Шполянский, Шервинский, кроме того Тальберг — «чертова кукла», и черт в рясе на колокольне собора балуется (используются в качестве образных средств, выполняя номинативную функцию).
В романе употребляется и библейская лексика, которая относится к широко распространенной и тоже выступает в номинативной функции. Например: Рождество (Мф. 3,1 и др.) — Итак, был белый мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет Рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году скоро конец (с. 182); Так же веяло Рождеством от переплетиков лампадок, начищенных Анютиными руками (с. 407); церковь (Евр. 12,22—23) — Игольчатый мороз, косматые лапы, безлунный, темный, а потом предрассветный снег, за городом в далях маковки синих, усеянных сусальными звездами церквей (с. 276); крест (Ин. 19,17 и др.) — ...не потухающий до рассвета, приходящего с московского берега Днепра, в бездонной высоте над городом Владимирский крест (с. 276); Но лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко... (с. 219); Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец (с. 180); смерть (Еф. 4,18 и др.) — Да-с, смерть не замедлила. Она прошла по осенним, а потом по зимним украинским дорогам вместе с сухим веющим снегом (с. 237).
Таким образом, библейская лексика, представленная в романе «Белая гвардия», многообразна в функциональном плане. Она несет в себе как собственно библейское значение, так и широко распространенное, ставшее обыденным, и является способом выражения авторского (булгаковского) замысла. В дореволюционной России библейская лексика часто употреблялась в литературном языке и являлась принадлежностью речи прежде всего русской интеллигенции. Употребление библеизмов-слов в романе характеризует не только сложившуюся в стране ситуацию, но и является средством индивидуализации речи персонажей — представителей киевской интеллигенции.
Библеизмы — устойчивые сочетания слов, как и более крупные отрезки библейского текста, использованные М.А. Булгаковым, характеризуя языковую личность писателя, свидетельствуют о высокой освоенности Булгаковым Книги Книг. Привлекая библеизмы — устойчивые сочетания слов, писатель в первую очередь обращается к Библии как к бесспорно авторитетному источнику (персуазивная функция) и проводит своеобразную параллель с событиями в Киеве в период гражданской войны. Например, в преддверии прихода красных в Город ожидают «еврейский погром», а убийство еврея тому подтверждение — Будет еврейский погром. — Наоборот: они с красными бантами. — Бегите-ка лучше домой (с. 285). В данном случае имеет место аллюзия к библейскому тексту: «И воспылал гнев Господень на Израиля, предал их в руки врагов, окружавших их, и не могли уже устоять перед врагами своими» (Суд. 2,14), которая характеризует настроения горожан; вопиять к небу — Совершенно ясно, что вчера стряслась отвратительная катастрофа — всех наших перебили, захватили врасплох, кровь их, несомненно, вопиет к небу — это раз. Преступники — генералы и штабные мерзавцы заслуживают смерти — это два (с. 333). В ряде случаев библеизмы в речи персонажей романа характеризуют действительность, состояние: людей и оценивают их, например: божья воля (Рим. 12,2) — Что сделаешь, что сделаешь, — конфузливо забормотал священник. (Он всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми). — Воля божья (с. 182); многие лета (Притч. 14,27 и др.) — ...напрасно они думают; что такое положение вещей может существовать долго, ай, ду-ду-ду, и восклицают «многие лета». Нет-с! многие лета это не продолжится, да и смешно было бы думать...» (с. 380); довлеет дневи злоба его — Елена говорила действительно бодро, и в глазах ее была деловая будничная забота: «Довлеет дневи злоба его» (с. 243); смертный грех (1 Ин. 5,16—17) — Нужно было бы терпеливо снести испытание, ниспосланное мне богом, за мой страшный грех, но настоятель внушил мне, что я рассуждаю неправильно (с. 414); терять присутствие духа (Нав. 2,11 и др.) — И много раз в этой беготне Николка терял присутствие духа, и падал, и опять поднимался, в Литовской улице, в маленьком домишке он разыскал одного из второго отделения дружины и от него узнал адрес, имя и отчество Ная (с. 398).
Особенностью творчества М.А. Булгакова является привлечение библеизмов в переносном значении (как метафоры), например: с неба упасть — Хаос и трудности были вызваны и важным падением с неба в жизнь Турбиных загадочного и интересного Лариосика, и тем обстоятельством, что стряслось чудовищное и величественное событие: Петлюра взял Город (с. 333); царство небесное (Мф. 3,2) — А вот я тебя сейчас пристрелю, так ты узнаешь, как до Петлюры бегают! Ты у меня сбегаешь в царство небесное, стерва! (с. 193).
Описывая оборону Города, страхи солдат перед новым днем; характеризуя их переживания, Булгаков использует как сравнение библеизм волк в овечьей шкуре, трансформируя его — А на Горку кто полезет? Абсолютная глупость. Да еще и ветер там, на высотах... пройдет по сугробным аллеям, так тебе чертовы голоса померещатся. Если бы кто и полез на Горку, то уж разве какой-нибудь совсем отверженный человек, который при всех властях мира чувствует себя, как волк в собачьей стае (с. 268). А трансформированный библеизм за семью печатями (Откр. 5,1—7 и др.) как метафору — А тут какой же «Твой дом — твоя крепость», когда вы не гарантированы в собственной вашей квартире за семью замками от того, что шайка, вроде той, что была у меня сегодня, не лишит вас не только имущества, но, чего доброго, и жизни?! (с. 380)
Библеизмы — устойчивые сочетания как текстовые прецедентные реминисценции в определенных ситуациях используются и для передачи экспрессивной речи, для более яркой, живой характеристики событий, чувств, переживаний персонажей романа, например: Шма-исроэль (Втор. 6,4—5) — Боже! Сотвори чудо! Одиннадцать тысяч карбованцев... Все берите, но только жизнь дайте! Дай! Шма-исроэль! (с. 287). Библейское выражение используется персонажем романа евреем Фельдманом, который, спеша за повивальной бабкой, напоролся на отряд Галаньбы, служащим под предводительством Петлюры; царица небесная (Ис. 7,14) — Анюта, тревожными, расширенными глазами поглядела на Елену. — Что в городе делается, царица небесная! Тут на Боричевом току, иду я, лежат двое без сапог... крови, крови!.. (с. 334). Приведенные выше библеизмы придают речи живость, создают ощущение реальности происходящего, выражают экспрессию, то есть с их помощью переданы такие чувства героев, как недоумение еврея и негодование Анюты по поводу кровавых событий в Городе.
Кроме того, необходимо отметить еще одну особенность, использования библеизмов — устойчивых сочетаний в романе «Белая гвардия» — употребление одного и того же библеизма в одном и том же фрагменте в нескольких функциях. Например, библеизм Содом и Гоморра (Быт. 19,24—25 и др.) лаконично передает значительный объем информации (номинативна функция), а сравнение Москвы с этими библейскими городами и то, что город погряз в грехах — аргументация убеждения (персуазивная функция), при этом, библеизм является образным средством (сравнением) — Он уехал в царство антихриста в Москву, чтобы подать сигнал и полчища аггелов вести в этот Город в наказание за грехи его обитателей. Как некогда Содом и Гоморра... (с. 415). Библеизм ни жарко ни холодно (Откр. 3,15—16) также используется в нескольких функциях — номинативной и персуазивной — для аргументации утверждения — Ну не верят, говорит, что же поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко ни холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, то же самое. Поэтому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые... (с. 236).
В связи с идейно-тематическим содержанием романа (противостояние близкородственных народов, братоубийственная война) используется интересная библейская аллюзия — На каком же языке служили, отцы родные, не пойму я? — На божественном, тетка. — От строго заборонють, щоб не було билыи московской мови. — Что же это, позвольте, как же? Уж и на православном родном говорить не разрешается? (с. 383). Булгаковым обыгрывается ситуация, связанная с библейским рассказом о греховной гордыне людей — попытке человека построить башню до небес и сравниться с Богом. В Библии: «...вот один народ и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали. Сойдем же, и смешаем там язык их, так, чтобы один не понимал речи другого» (Быт. 11,5—8). Библейская аллюзия выполняет персуазивную функцию, то есть подтверждается точка зрения автора о пагубности враждебного противостояния русских и украинцев.
На основании неоднозначного отношения М.А. Булгакова к религии, о чем свидетельствуют библиограф писателя М. Чудакова и сестра Михаила Афанасьевича Булгакова, Надежда, можно предположить что довольно частое (отмечено 89 библеизмов и 221 случай их употребления) и разнообразное употребление библеизмов в романе обусловлено не необычной набожностью писателя, а глубоким знанием текста Библии. В романе проявилась личность писателя как человека, противостоящего обыденности, поэтому принятие жизни, изображенной в романе «Белая гвардия», совсем не похоже на программно-патетическую жизнерадостность многих писателей и поэтов того времени. Употребление библеизмов в романе имеет четкую идейно-художественную направленность, отражающую, прежде всего, особенности личности и творчества писателя. В переломный для России период он использует библеизмы, как бы пытаясь в своем творчестве возродить рухнувшие ценности и основы жизни. Библеизмы в романе «Белая, гвардия» использованы весьма различно: с формальной точки зрения — от слова до более крупного отрывка из Библии; в содержательном отношении — от традиционно библейского до индивидуально-авторского значения.
Булгаков не мог не обратиться в своем творчестве к библейским темам и сюжетам. Библейские мотивы, связанные с Богом, пришествием антихриста, страшного суда, наказания, искупления явственно звучат и в романе «Белая гвардия». В красно-черных, багровых тонах на мирном фоне снежно-белого Киева запечатлена грубая реальность войны: боль, кровь, трупы, холодный ужас мертвецкой. Автор пытается объяснить исторический смысл апокалиптического бедствия, обломки обрушившегося мирного быта, кровавый вихрь. Все это неизбежное возмездие, возмездие за долгое равнодушие. Библеизмы романа «Белая гвардия» представлены в виде цитат, квазицитат, аллюзий, выполняют персуазивную и номинативную функции.
Художественная проза Булгакова, как отмечалось выше, навеяна реальными обстоятельствами и острыми переживаниями художника, тесно связанными с современным литературно-театральным миром. Таковы замыслы неоконченного романа «Записки покойника» (1936—1937), а в исторической ретроспективе — биографического романа «Жизнь господина де Мольера» (1933) (Нинов 92, с. 590).
Повествование о Мольере сопровождается рассказом о его окружении — это и родные, и друзья, и недруги, актеры и вельможи, литераторы и священники, и сильные мира сего. Личная жизнь Мольера связывалась многими современниками, в том числе «кабалой святош», с грехом, этим объясняются многие нападки на великого комедианта и травля, из-за чего не складывалась его театральная и актерская судьба. Может быть, именно поэтому Мольера не хотели хоронить по христианскому обряду и он был похоронен за кладбищем, где обычно хоронили убийц и воров. В булгаковской интерпретации жизнь Мольера — жизнь, полная борьбы и достоинства.
Кроме действующих лиц (главных и второстепенных) в романе присутствует рассказчик, «...с его комментариями — сокрушенным недоумением, тревогой за героя и попытками предостеречь или поддержать его в минуты сомнений» (Жирмунская 90, с. 633). Рассказчик становится именно литературной маской автора, сознательно избранной ради определенной художественной цели. В речи рассказчика употребляются библейские выражения, утратившие, как правило, прямую связь с Библией, но отличающиеся смысловой емкостью, эмоциональностью, образностью. Повествуя о комедианте, он не может не выразить своего отношения к Мольеру — Все это хорошо, но дальше пошли некоторые излишества в том, что радость повиноваться королю была для Мольера дороже Аполлона и всех муз и что вся слава, о которой Мольер мог помышлять, это — слава человека, который увеселяет его величество. Потомки! Не спешите бросать камнями в великого сатирика! О как труден путь певца под неусыпным наблюдением грозной власти! (с. 323).
Монологи рассказчика — это рассуждения Михаила Афанасьевича Булгакова и о своей собственной писательской и театральной судьбе. В романе отчетливо звучит тема искусства и власти, свободы художника и принуждения. Воскрешая судьбу комедианта и нравы Пале-Рояля, Булгаков невольно обдумывал и то, что случилось с ним, свои отношения со Сталиным. Он говорит «от своего имени» (рассказчика) не только о Мольере, но и о себе: — Провал сопровождался тем, чем сопровождается всякий провал драматурга, — дикою радостью недругов, плаксивым сочувствием друзей, которое во много раз хуже вражеской радости, хохотом за стеной, траурными сообщениями о том, что автор исписался и ироническими самодельными стишками. Всю эту чашуж Мольер испил; Награжденный за свой полет в высшее общество и за сочинение растянутой и холодной пьесы (с. 317). Повествуя о яростных нападках ревнителей благочестия и критиков пьесы «Дон-Жуан», Булгаков не мог не вспомнить газетную травлю и критические замечания о «Белой гвардии», «Беге», «Зойкиной квартире» и «Багровом острове». Рассказчик сочувствует Мольеру — За Рошмоном выступил другой писатель, который заметил, что хорошо было бы, если бы автор был поражен молнией вместе со своим героем (с. 351) ...Вообще говоря, пожелания о том, чтобы директора Пале-Рояля поразил небесный гром, раздавались все чаще и чаще (с. 351).
Во всех указанных выше цитатах, передающих злую иронию автора, рассказывающего о травле Мольера, библеизмы выполняют людическую функцию. Рассказчик обращается к меткому библейскому слову, чтобы показать также, как должен был воспринимать критику набожный Мольер, что он при этом чувствовал.
Роман Булгакова о Мольере и королевском театре в Париже трактовал отнюдь не безобидный вопрос о взаимоотношениях автора, театра и власти. Этот вопрос кровно задевал писателя, он сам играл в заданном треугольнике не последнюю роль, а «наша советская действительность» была мало чем предпочтительнее эпохи «просвещенного абсолютизма» Людовика XIV (Нинов 92, с. 591). Свой гнев Булгаков обрушивает не столько на короля, сколько на его придворных слуг, «кабалу святош», призванных блюсти общественную нравственность и крепость устоев. Изощренное лицемерие архиепископа Шаррона в том, что, поднимая глаза к небу, он отпускает грехи или грозит судом Божьим, имея задней мыслью дела практические и земные (Лакшин 90, с. 49—50).
Мольер отчаянно боролся за каждое свое произведение, за каждую написанную строчку. В романе «Жизнь господина де Мольера» ярко изображена его борьба с «кабалой святош». В роли образных средств выступают библеизмы, выполняющие номинативную функцию, передающие читателю значительную информацию, например: воскресить Лазаря (Ин. 11,38—44) — Король вел войну свою храбро и выиграл ее, господин де Мольер не менее храбро воевал за своего «Тартюфа», но был побежден. Он воскресил своего Лазаря, но тот прожил только один вечер 5 августа (с. 364); сильные мира сего (2 Цар. 7,9) — Он нашел каких-то покровителей среди сильных мира сего, весьма умело сослался на то, что будет искать защиты у короля, и недели через две комедию разрешили к представлению, но с исправлениями (с. 305); ни на йоту (Мф. 5,18) — Мольер основательно рассудил, королевские цензоры не знают, что никакие переделки в произведении ни на йоту не изменяют его основного смысла и ничуть не ослабляют его нежелательное воздействие на зрителя (с. 306); святейший престол (Мф. 5,34) — Мольер прочитал кардиналу пьесу («Тартюф» — Х.Л.), причем, ко всеобщему удивлению, папский легат любезно сказал, что он не видит в комедии ничего неприемлемого и оскорбления религии в ней не усматривает. Мольера очень окрылила рецензия кардинала, померещилась возможность добиться защиты пьесы со стороны святейшего престола (с. 348).
В отличие от романа «Белая гвардия», в романе «Жизнь господина де Мольера» Булгаковым привлекается большое количество библеизмов-фразеологизмов, имеющих переносное (метафорическое) значение. Писатель использует библеизм посеявший ветер пожнет бурю (Ос. 8,7) в сжатом виде (посеявший ветер) в качестве заголовка одной из глав романа, в тексте же он употребляется в трансформированном виде. — Ликовали в труппе неописуемо, а Мадлена шепнула Мольеру только одну фразу: — Поднимайте цены вдвое! Практичная Мадлена была права. Верный барометр театра — касса — показал бурю (с. 307); вавилонское столпотворение также употреблено в сжатом виде — У Нового Моста и в районе Рынка вширь и мах шла торговля: Париж от нее тучнел, хорошел и лез во все стороны. В лавках и перед лавками бурлила такая жизнь, что звенело в ушах, в глазах рябило. А там, где Сен-Жерменская ярмарка раскидывала свои шатры, происходило настоящее столпотворение. Гам! Грохот! (с. 237). Интересны и такие библеизмы — образные средства: суета сует, и всяческая суета, все суета (Екк. 12,8 и др.) — Все суета сует и всяческая суета! — Кричал зловеще Шапель, грозно указывая куда-то пальцем. — Мы с тобой совершенно согласны, — ответили ему собутыльники, — продолжай, Шапель! Тут Шапель опрокинул на себя стакан красного вина, что еще более его расстроило, и продолжал: — Да, бедные мои друзья, все суета сует (с. 365); язвы Господни (Втор. 28,59 и др.) — Она предусмотрела и все другое, заказав заранее по себе траурные мессы и велев выдавать ежедневно по пяти су в день пяти бедным в честь пяти язв господа нашего (с. 384).
В романе о Мольере в номинативной функции используется также меньшее количество библеизмов-слов в собственно библейском значении. Это, например: паства (Иер. 23,1) — Среди духовных лиц, конечно, попадаются всякие, хотя бы тот самый аббат Габриэль де Рокет, ставший впоследствии епископом Отенским, которого Мольер знавал в лангедокское время, когда Рокет прославил себя пред паствой изумительно скверным поведением (с. 346); заповеди (Быт. 9,6 и др.) — Его пьеса (пьеса «Эд-ле Бурсо» — Х.Л.), называвшаяся «Портрет художника, или Контркритика «Школы — жен», была сыграна бургонцами. В «Портрете» Бурсо вывел Мольера в качестве сомнительной личности и, так же как и де Визе, упомянул про десять заповедей (с. 338) в библейском значении. Но, как и в романе «Белая гвардия», отмечено большое количество библеизмов-слов в широко известном («бытовом») значении, например: священник (Лев. 1,12 и др.), священнослужитель (Ис. 61,6 и др.), купель (Мф. 3,1 и др.), еретик (Быт. 20,17 и др.) епископ (Тим. 3,12 и др.), молитва (Быт. 20,17 и др.) и другие.
Таким образом, основная особенность использования библеизмов в романе «Жизнь господина де Мольера», как и в романе «Белая гвардия», проявляется в том, что библеизмы, как правило, выполняют не одну, а несколько функций. Кроме того, отмечена такая динамика их употребления: сократилось как количество библеизмов в сугубо библейском значении, так и общее число случаев их употребления (57 библеизмов). Отсутствуют и более крупные отрезки библейского текста. Из текстовых библейских реминисценций в основном используются цитаты и квазицитаты преимущественно в номинативной и людической функциях.
В «Записках покойника» («Театральный роман») М.А. Булгаков возвращается к своему еще не реализованному замыслу в исторической и биографической ситуации 1936—1937 годов (смотреть п. 1.2. I главы диссертации). Он окончательно ушел из Художественного театра, «убедился в крушении многих надежд, которыми жило культурное общество его времени, и в этом качестве театральный автор и драматург имел достаточные основания считать себя «покойником» (Нинов 92, с. 592). «Метафора» художественного замысла Булгакова опиралась на определенный сюжетный ход: главный герой романа Сергей Леонтьевич Максудов заканчивает жизнь самоубийством, о чем говорится в самом начале. Он совершает тот роковой шаг, который в самое тяжелое время обдумывал и Булгаков. Самому себе автор «Театрального романа» оставил условную роль Издателя. Свою же реальную биографию, преображенную и окрашенную несравненным юмором и фантазией, Булгаков отдает своему литературному герою, автору записок Максудову. В романе о театре Булгаков размышляет о том, что когда человек театра замыкается только на театре, когда сцена оказывается закрытой для проникновения жизни, теряется интерес к тому, что происходит за стенами театра, безличным становится писатель. Поэтому у актеров остается «покровительство власти да инстинкт игры», замкнутой на самом себе.
Образ светлого луча, тема рампы, заливающей сцену «теплой живой волной света», — одна из самых значимых тем романа. Искусство пробивается сквозь «затхлый быт», призывается на свет то лучшее, что есть в человеке — творце, а слезы восторга от высокой игры оправдывают удушье закулисья. Истина, которая открылась художнику, не может быть внесена только его усилиями. Вне этих людей, вне сцены, вне луча света, вне смеха и слез тысячной толпы, наполняющей зал, не может родиться истина. В «Театральном романе» театр предстал как зеркало истории, времени, государства (Смелянский 90, с. 669—680).
Рассуждения о театральной и писательской судьбе неизменно приводят к мысли о том, что творящая личность подобна Творцу, а творчество — крестный путь. «Записки покойника» — исповедь Максудова о муках своей жизни, об очаровании театром, о муках творчества и своей трагедии, приведшей его к самоубийству. Получается, что служение искусству — это как восхождение праведника, на Голгофу — через страшнейшие муки и испытания к утверждению истины. Идейно-тематические линии романа непосредственно связаны с библейскими мотивами страдания, искупления, веры — Пойми ты, что не так велики уж художественные достоинства твоего романа (тут послышался с дивана мягкий гортанный аккорд), чтобы из-за него тебе идти на Голгофу (с. 409). Самое главное для писателя, чтобы его творение жило, в этом заключается истина — А между тем я знал, я видел, что тогда пьеса перестанет существовать. А ей нужно было существовать, потому я знал, что в ней истина (с. 534). Удел творца — вечные сомнения — Но, клянусь всем, что было у меня дорогого в жизни, я описан несправедливо. Я вовсе не хитрый, не жадный, не лукавый, не лживый, не карьерист, и чепухи, как в этом рассказе, никогда не произносил. Невыразима была моя грусть по прочтении ликоспастовского рассказа, и я решил все же взглянуть со стороны на себя построже... (с. 433); Однако грусть и размышления мои по поводу моего несовершенства ничего, собственно, не стоили, по сравнению с ужасным сознанием, что я ничего не извлек из книжек самых наилучших писателей, путей, так сказать, не обнаружил, огней впереди не увидал, и все мне опостылело. И, как червь, начала сосать мне сердце прескверная мысль, что никакого, собственно, писателя из меня не выйдет (с. 433). Обращение к образу червя не случайно, так как в библейском понимании он служит выражением презрения и отвращения; человек по своему ничтожеству сравним с ним, поэтому сомнения главного героя романа, Максудова, вполне понятны.
В романе ярко показана судьба невостребованного художника. — Итак, прекратив мартовскую болтовню, я пошел на заработки. Тут меня жизнь взяла за шиворот и опять привела в «Пароходство», как блудного сына. Я сказал секретарю, что роман написал. Это его не тронуло (с. 432). Тема художника — пророка и искупительной жертвы явственно звучит в романе. Эпиграф романа Максудова: «Коемуждо по делом его» нравственный принцип Булгакова, воплощенный в его искусство. Приведенные выше библеизмы выполняют персуазивную функцию, то есть, апеллируя к библейскому тексту, Булгаков выбирает заложенные в Библии глубинные смыслы, которые созвучны смыслам, выраженным в произведении.
Библейская лексика, использованная Булгаковым в романе, характеризующая божественное и дьявольское начало, участвует в создании антитез: божественное предназначение писателя, благословляемое Богом, — и вынужденное принятие «покровительства» дьявола. Как и в других романах писателя, предпочтение отдается библеизмам-словам в библейском значении (номинативная функция), но сохраняется тенденция — меньшее количество библеизмов-слов, использование библеизмов-фразеологизмов, образно передающих идейные замыслы, оценки и трактовки описываемых событий (отмечено лишь 34 библеизма), представляющих собой цитаты и квазицитаты, выполняющие номинативную и персуазивную функции.
Итак, подведем итог. Библеизмы в романах М.А. Булгакова («Белая гвардия», «Жизнь господина де Мольера», «Записки покойника») мотивированны идейно-тематическим своеобразием романов. Библеизмы представлены весьма разнообразно: библеизмы-слова, особенностью которых является многоплановость семантики — одновременно несут библейское значение и являются образными средствами, помогающими выражению авторского замысла, — и более или менее крупные отрезки библейского текста. В целом библеизмы помогают более полно и точно дать представление о персонажах и личности самого М.А. Булгакова. Библейские текстовые реминисценции: выполняют, как правило, не одну, а несколько функций, одна из которых преобладает. Чаще всего библеизмы выполняют в романах Булгакова персуазивную и номинативную функции, выступают в качестве разнообразных образных средств: метафор, сравнений, характеризуются экспрессивной насыщенностью.
Отмечается сужение круга библеизмов из произведения в произведение (в количественном отношении), то есть в начале творческого пути (в рассказах и фельетонах) М.А. Булгаков чаще использует библеизмы-слова, большая их часть употреблена в библейском значении. В более поздних произведениях отмечено меньшее количество библеизмов-слов, в них, как правило, функционируют библеизмы — устойчивые сочетания слов, выступающие в роли образных средств. Кроме того, для первого романа характерны такие виды апелляции к Библии, как цитация, аллюзия, а также упоминание. В последующих романах библеизмов с авторской трансформацией становится больше, то есть одним из видов апелляции к Библии становится квазицитация. В отличие от других произведений Булгакова, в этих романах незначительно число библейских аллюзий.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |