Прозаические произведения М.А. Булгакова жанрово разнообразны. Он писал короткие рассказы, сатирические повести, бытовые фельетоны, но делал это мастерски, вкладывая в написанное свою душу.
3.1.1. Библеизмы в ранних рассказах
Цикл «Записки юного врача» восходит к одному из самых ранних замыслов писателя, он был задуман еще в 1916—1917 годах в Никольском и Вязьме. Рассказы расположены в соответствии с внутренней хронологией событий и повествуют о жизни сельского врача и случаях из нелегкой практики молодого доктора. Так, цикл открывается рассказом «Полотенце с петухом», где описывается сентябрьский день приезда молодого врача в Муравьевскую больницу, вторым идет рассказ «Крещение поворотом», начало которого может быть прочитано как продолжение повествования. Далее — рассказ «Стальное горло», затем — «Вьюга», действие которого начинается в дни, когда уже две недели как установился санный путь. Действие рассказа «Тьма египетская» датировано декабрем 1917 года. Наконец, рассказ «Пропавший глаз» начинается словами о том, что прошел ровно год, как приехал доктор.
«Записки юного врача», как и «Записки на манжетах», имели своим материалом реальные жизненные обстоятельства — службу Булгакова в качестве врача в Смоленской губернии. Многие реалии жизни в Никольском воплотились в переоформленном виде в сюжетно-повествовательную ткань «Записок» (Лурье и др. 92, с. 549—553).
Год, проведенный Булгаковым в тесном общении с крестьянами, много дал писателю для формирования нового представления о народе. Именно это он воплотил в рассказах. Но в «Записках» нет никаких признаков революционных событий в деревне, кроме обращения «гражданин доктор». В них передана атмосфера российской глубинки предреволюционных лет, «с подчеркнутой неподвижностью, бессобытийностью, с характерными фигурами (агроном, конторщик)» (Лурье и др. 92, с. 554). Центральный персонаж «Записок» не рассказывает, а описывает события, это ретроспективный рассказ писателя о своем прошлом врача (Лурье и др. 92, с. 555).
Так, героем Булгакова стал «юный врач», сомневающийся в своем знании и умении, но полный энергии. Он не одиночка-интеллигент, тонущий в российской «тьме египетской» (Ис. 10,21—23). Булгаковский герой, описывая место своей работы, говорит о том, что он отрезан от людей — Где же весь мир в день моего рождения? Где электрические фонари Москвы? Люди? Небо? За окошками нет ничего! Тьма... Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас в десяти верстах на станции железной дороги... Первые электрические фонари в сорока верстах, в уездном городе. Там сладостная жизнь. Кинематограф есть, магазины. В то время как воет и валит снег на полях, на экране, возможно, плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров... Мы же одни. — Тьма египетская, — заметил фельдшер Демьян Лукич, приподняв штору. Выражался он торжественно, но очень метко. Именно — египетская («Тьм. егип.», с. 112).
Данный библеизм в булгаковском контексте имеет переносное значение, обозначает тьму беспросветную, непроглядную, но он осмысливается и как внешняя и внутренняя несвобода, которую нужно преодолеть — Я, наклонившись, пощупал пульс и убедился, что мельник выскочил благополучно. — Ну, как? — спросил я, — Тьма египетская в глазах... Ох... ох... — слабым басом отозвался мельник... Объясни мне только одно, дядя: зачем ты это сделал?! — в ухо погромче крикнул я. И мрачный и неприязненный бас отозвался: — Да, думаю, что валандаться с вами по одному порошочку? Сразу принял — и делу конец («Тьм. егип.», с. 120—121), а также ассоциируется с духовной тьмой, невежеством — Ну, нет... я буду бороться буду... Я... И сладкий сон после трудной ночи охватил меня. Потянулась пеленою тьма египетская... и в ней будто бы я... не то с мечом, не то со стетоскопом. Иду... борюсь... В глуши. Но не один. А идет моя рать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Иванна. Все в белых халатах и все вперед, вперед... («Тьм. егип.», с. 121); Ну, нет, — раздумывал я, — я буду бороться с египетской тьмой ровно столько, сколько судьба продержит меня здесь, в глуши («Тьм. егип.», с. 117). — Народная масса темна, но надежда у юного врача на ее просвещение еще не потеряна, пока сохраняется авторитет образованных людей.
Библеизмы, использованные в цикле «Записки юного врача», выполняют, как и в приведенных выше случаях, номинативную функцию. Характерная черта их употребления — использование в трансформированном виде; они часто звучат в речи неграмотных или малограмотных персонажей рассказов. Библеизм бог дал; бог взял (Иов. 1,19,21) используется в виде бог даст — Ах, э-это! — спокойно тянет Анна Николаевна (акушерка — Х.Л.). — Ну, даст бог, ничего не будет. Да и откуда? Все стерильно чисто («Крещен. повор.», с. 91); свет Божий (в Библии: «Знаем также, что Сын Божий пришел и дал нам свет...», 1 Ин. 5,20) — Знахарка научила. Роды, говорит, у ей трудные. Младенчик не хочет выходить на божий свет. Стало быть, нужно его выманить. Вот они, значит, его на сладкое выманивали («Тьм. егип.», с. 116).
Чувства и переживания героя, заброшенного в российскую глубинку, исполняющего свой врачебный и человеческий долг, переданы при помощи следующих библеизмов: терять присутствие духа (Нав. 2,11 и др.)... трансформированного в теряться и обрести присутствие духа — ...шли новые и новые, и каждый день работы в забытой глуши нес для меня изумительные случаи, каверзные вещи, заставлявшие меня изнурять свой мозг, сотни раз теряться; и вновь обретать присутствие духа, и вновь окрыляться на борьбу («Звезд. сыпь», с. 138); покаяться (Деян. 11,18 и др.) — Мне хотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своем легкомыслии, в том, что я поступил на медицинский факультет («Стал. горл.», с. 98). Библеизмы в названных случаях также выполняют номинативную функцию.
К библейскому тексту: «...прежнее небо и прежняя земля миновали...» (Откр. 21,1) восходит авторски преобразованное выражение неба не было и земли тоже, которое наиболее ярко описывает вьюгу, в которую герою пришлось ехать на вызов — ...творились что-то, мною еще никогда не виданное. Неба не было и земли тоже. Вертело и крутило и косо и криво, вдоль и поперек, словно черт зубным порошком баловался («Вьюга», с. 102).
В цикле рассказов «Записки юного врача» представлены библейские реминисценции в виде цитации и квазицитации.
Трансформированный библеизм: время залечит (от время врачевать (Еккл. 3,3)) также передает душевные муки и переживания героя — Ну-с, приступаем. Я никому ничего не должен. Погубил только себя. И Анну. Что же я могу сделать? Время залечит... («Морфий», с. 175). Сюжетный ход душевной болезни героя в этом рассказе сплетается с мотивами искупления и покоя. (Рассказ «Морфий» не входит в цикл «Записки: юного врача», но его сближает с «Записками» медицинская тематика, фигура врача, ставшая устойчивым персонажем творчества М.А. Булгакова, а также время написания рассказа и его связь с биографией автора).
Автор «Записок на манжетах» (1922) также «придвигал» читателю свою собственную жизнь, укрупняя детали, одновременно демонстрировал способность к рассказыванию. В цикл входят рассказы: «Необыкновенные приключения доктора», «Красная корона», «Китайская история», «Налет», «Богема», «Записки на манжетах». Герой «Записок на манжетах» лишен предыстории. Его прежний статус отменен, он бывший врач, новый еще не сложился. Энергичные действия не приносят успеха, а только усугубляют ситуацию. Наперекор складывающейся новой норме общественного быта герой «Записок» опирается на прежние, дореволюционные, представления, противопоставляя «Бронзовому воротнику» — крахмальный воротничок и манжеты. Чисто биографическое обстоятельство было преобразовано Булгаковым; в литературный прием, ставший устойчивым в его творчестве. Автобиографичность, «выдвинутость» самого автора на авансцену (в лице предельно сближенного с ним героя) стала постоянной и все усложняющейся чертой художественного мира Булгакова. Дневниковый же характер «Записок», с одной стороны, мотивирует недоговоренность, с другой — требует внимания, вынуждая читателей достраивать остальное (Лурье и др., с. 604—609).
Рассказ «Красная корона» — одно из самых значительных произведений цикла. В нем — ядро художественного мироощущения Булгакова. В рассказе разработана тема вины — вины общенациональной. Участие (хотя бы и бездействием) в убийстве соотечественников ложится неискупимым бременем на всю дальнейшую судьбу каждого в отдельности и всех вместе — Потом я проснулся. И ничего нет, ни света, ни глаз. Никогда больше не было такого сна. И зато в ту же ночь, чтобы усилить мою адову муку (Иов. 7,9 и др.), все ж таки пришел, неслышно ступая, всадник в боевом снаряжении и сказал, как решил говорить мне вечно («Кр. кор.», с. 447).
В рассказе «Необыкновенные приключения доктора» герой переживает условия войны; и то, что он в силу непреложных обстоятельств принимает в ней участие (как военврач), волнует героя. В своем дневнике он пишет — Временами мне кажется, что это все сон. Бог грозный наворотил горы (в Библии: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всяческое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять...» (1 Кор. 13,2); «Необык. пр; док.», с. 435), далее он продолжает — Может, там уже ползут, припадая к росистой траве, тени в черкесках. Ползут, ползут... И глазом не успеешь моргнуть: вылетят бешеные тени, распаленные ненавистью, с воем, с визгом, и... аминь! (Втор. 27,15 и др.; «Необык. пр. док.», с. 436); Что произойдет в случае встречи с чеченцами, у которых спалили пять аулов, предсказать нетрудно. Для этого не нужно быть пророком... (Лк. 4,24 и др.; «Необык. пр. док., с. 438»), в конце рассказа пронзительно звучат слова — Довольно глупости, безумия. В один год я перевидал столько, что хватило бы Майн-Риду на десять томов. Но я не Майн-Рид и не Буссенар. Я сыт по горло и совершенно загрызен вшами. Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом... Довольно! Проклятие войнам отныне и вовеки! (Мих. 4,5 и др.; «Необык. пр. док.», с. 442), которые идейно объединяют этот рассказ с «Красной короной». Отмеченные выше библеизмы-цитаты и квазицитаты в булгаковском тексте, выполняя номинативную функцию, показывают отношение к происходящему как героя, так и самого автора.
Библеизмы выступают как оригинальные тропы, образные средства в художественном тексте. Интересна библейская цитата, с помощью которой, с одной стороны, Булгаков, проводит параллель между женщинами и казнью египетской (Исх. 7—12) — У них, у этих женщин, из-под носа могут украсть что угодно. Вообще я не знаю, зачем их держат, этих женщин. Казнь египетская («Зап. на ман.», с. 502), а с другой стороны — утверждает, что женщина — это своего рода наказание. Таким образом, библеизм казнь египетская служит и для аргументации авторского мнения, то есть выполняет персуазивную функцию (употребление библеизма одновременно в нескольких функциях — одна из особенностей использования библеизмов в художественном наследии М.А. Булгакова),
Творчество художника сравнимо лишь с творениями Божьими, поэтому не случаен библеизм сотворение мира (Быт. 1; 2,1—6 и др.) — Мы ее написали в 7½ дней, потратив, таким образом, на полтора дня больше, чем на сотворение мира («Богема», с. 467). Интересно сравнение с Иродом (Мф. 2,2), отличающимся своей жестокостью, прославившим себя убиением младенцев (Мф. 14,1,6—11 и др.) — Кур режет Шугаев, как Ирод младенцев («Необык. пр. док.», с. 437).
Особенность образных библеизмов связана еще и с тем, что при их использовании автор добивается также следующего: благодаря яркости образного средства он лаконично передает значительный объем информации, известный читателю, то есть библеизмы выполняют номинативную функцию (как в случае использования библеизма сотворение мира) или функцию языковой игры (людическая функция) (как в случае употребления трансформированного библеизма избиение младенцев).
Итак, подведем итог. Особенность использования М.А. Булгаковым библеизмов в названный период творчества проявилась, прежде всего, в их отборе — привлечении писателем в номинативной функции наиболее ярких, образных и значимых библейских выражений, тонко передающих чувства, переживания, эмоции (недоумение, негодование, восхищение, восторг) персонажей «Записок на манжетах», «Записок юного врача» и самого автора. Многие библеизмы не потеряли библейского значения. Уже в ранних произведениях писателя отмечена такая черта их использования — многофункциональность, характерная и для последующих произведений.
Особенностью использования писателем Библии в этот период творчества является также употребление библеизмов в виде коротких цитат, квазицитат, отмечено также небольшое число случаев их употребления — всего 37. Уже в ранних рассказах писателя нашли отражение особенности языковой личности писателя: глубочайшее знание библейского текста, проявившееся в творческом использовании библеизмов, совмещающих в себе несколько функций.
3.1.2. Библеизмы в сатирических произведения писателя
В 1923—1925 гг. Булгаков пишет одну за другой три сатирические повести: «Дьяволиаду» (1923), «Роковые яйца» (1924) и «Собачье сердце» (1925), практически неотделенные от современности. Евгений Замятин писал: «У автора, несомненно, есть верный инстинкт в выборе композиционной установки фантастики, корнями врастающей в быт, быстрая, как в кино, смена картин — одна из тех (немногих) формальных рамок, в какие можно уложить наше вчера — 19-й, 20-й год» (Гудкова 89, с. 663—664).
«Дьяволиада», при всей локальности темы и будто бы «случайности» гибели главного героя Короткова, не сумевшего вернуть своему сознанию утраченную цельность мира, на его глазах рассыпавшегося в осколки, — заявила мотив, который будет развиваться на протяжении всего творчества писателя: мотив действительности, которая бредит (Гудкова 89, с. 665).
На деле к безумию и гибели Короткова толкают не столько Кальсонеры-двойники, то есть случайные несуразицы происходящего, которые он не способен объяснить, сколько общее ощущение шаткости, неуверенности и ирреальности жизни.
Казалось бы, анекдотический характер сюжета, элементы фарса (потасовки, беготня, нелепость в поведении персонажа) исключают драматический момент. Но изображение «маленького человека» в необычных, фантасмагоричных обстоятельствах, его поединок с дьяволом, его безумие, попытка протеста придают персонажу масштаб, а заурядному событию в его жизни — обобщенный смысл. Москва становится у Булгакова центром зла и преступления, приносит страдания «маленькому человеку». Все помыслы Короткова — о стабильности и устроенности жизни — Пригревшись в Спимате, нежный, тихий блондин Коротков совершенно вытравил у себя в душе мысль, что существуют на свете так называемые превратности судьбы, и привил взамен нее уверенность в том, что он — Коротков — будет служить в базе до окончания жизни (от до скончания века) на земном шаре (с. 28), развеялись вмиг. Трансформированный библеизм выполняет номинативную функцию, служит для более компактного описания ситуации.
Несуразности быта чиновничьего мира переданы с помощью библеизмов-словосочетаний, трансформированных в библеизмы-слова — Сказано в заповеди (Быт. 9,6 и др.) тринадцатой: не входи без доклада к ближнему твоему (Мф. 22,39 и др.), прошамкал люстрированный и пролетел по воздуху, взмахивая полами крылатки...(с. 54). В данной ситуации создается комический эффект за счет изменения количества заповедей, которые соотносятся с правилами бюрократического мира, кроме того, писатель в шутливой форме говорит о строгости законов изображенного им мира, так что библеизм (заповеди) выполняет людическую функцию, или функцию игры.
Кроме того, библеизмы в повести «Дьяволиада» служат средством выражения чувств и переживаний героя, образно характеризуя состояние Короткова, — Царица небесная (Ис. 7,14 и др.)... что это такое? — туманно подумал Коротков, потом заговорил, судорожно переводя дух: — У меня... э... ужасное. Он... я не понимаю. Вы не подумайте, ради Бога, что это галлюцинация... Кхм... ха-кха... (Коротков попытался искусственно засмеяться, но это не вышло у него). Он живой. Уверяю вас... но я ничего не пойму, то с бородой, а через минуту без бороды. Я прямо не понимаю... И голос меняет... Кроме того, у меня украли все документы до единого, а домовой, как на грех умер (с. 49); Старичок затрясся и зарыдал, уронил портфель. — Берите, кушайте. Пущай беспартийный, сочувствующий старичок с голоду помирает... Ну, только помните, господин Колобков, — голос Старичка стал пророчески (Лк. 4,24 и др.) грозным и налился колоколами, — не пойдут они вам впрок, денежки эти сатанинские (1 Пар. 21,1 и др.) (с. 53); Меня нельзя арестовать, — ответил Коротков и засмеялся сатанинским смехом, — потому что я неизвестно кто. Конечно. Ни арестовать, ни женить меня нельзя (с. 56), то есть для более яркого описания библеизмы используются в номинативной функции.
Мотив смерти играет значительную роль в повести, именно на ее пороге наступает прозрение Короткова и восстановление истинной сущности человека. Физические и моральные силы пробуждаются в нем (пусть и на короткий миг) — Отвага смерти хлынула ему в душу. Цепляясь и балансируя, Коротков взобрался на столб парапета, покачнулся на нем, вытянулся во весь рост и крикнул: — Лучше смерть (Ос. 13,14), чем позор! (с. 61). В данном случае смерть понимается в библейском значении, как победа человека над чем-то неизбежным, позорным.
Вторая повесть («Роковые яйца») — своего рода антиутопия, основанная на перенесении действия на несколько лет вперед, в 1928 год. В «Роковых яйцах» Булгаков обыгрывает характерную для эпохи тему «преображения действительности», ускорения ее развития, положив в основу историю фантастического изобретения профессора Персикова, «поймавшего» в своей лаборатории «красный луч» — луч жизни, под действием которого может многократно усиливаться жизнедеятельность организмов. В повести он становится лучом смерти. Фантастическое допущение оказывается способом выявления абсурдности, иррационализма «построенного» мира.
Одновременно вместе с открытием профессора Персикова начинается куриный мор, уничтоживший всех кур в стране. Случившаяся катастрофа 1928 года — булгаковская аллюзия к казням египетским (казням, постигшим народ за нежелание отпустить сынов Израилевых из плена, одна из которых — моровая язва, наслана Господом на скот египетский, от чего он весь вымер (Исх. 9,3—7)). Булгаков так обыгрывает эту ситуацию в повести — ...завыли неестественно сиплые голоса, вертясь в гуще огней между колесами и вспышками фонарей на нагретой июньской мостовой, — кошмарное появление болезни кур у вдовы попадьи Дроздовой... (с. 61) ... (Дроздова — Х.Л.) рыдала так громко, что вскорости из домика через улицу в окошко высунулась бабья голова в пуховом платке и воскликнула: Что ты, Степановна, али еще? — Семнадцатая! — разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова. — Ахти-х-ти-х, — заскулила и закачала головой баба в платке, — ведь это что ж такое! Прогневался господь (Быт. 6,13,17 и др.), истинное слово! (Притч. 8,7 и др.) Да неужто сдохла? (с. 63). Библеизмы (прогневался Господь, истинное слово) являются своеобразными отправными точками к библейскому тексту, но писатель по-своему аргументирует происходящее в стране, соотнося это с библейской ситуацией, немного иронизируя по этому поводу. Таким образом, библейская аллюзия подтверждает сходство описываемого в повести с библейским сюжетом, выполняя при этом персуазивную функцию. Булгаков по-своему объясняет причину, вызвавшую куриный мор — Объявился было, правда, в Волоколамске пророк, возвестивший, что падеж на кур вызван не кем иным, как комиссарами, но особенного успеха не имел (с. 77). Этим обусловлено и появление Рокка «с бумагой из Кремля». Рокк, выступающий как орудие власти, присваивает открытие Персикова — ...камеры, в которых, как в аду, мерцал малиновый, разбухший в стеклах луч (с. 81). Не случайно Булгаков сравнивает луч с адским, который становится дьявольским наваждением в повести. Рокк ввергает мир в катастрофу, выведя полчище гадов, уничтожающих все живое. Поэтому фигура Рокка — олицетворение не только рока, но и дьявола — ...мужики в Котловке говорили, что вы антихрист. Говорят, что ваши яйца дьявольские. Грех машиной выводить (с. 93). Отношение к затее Рокка скептическое и у профессора Персикова — Может быть, они подохнут через два дня. Может быть, их есть нельзя! А разве я поручусь, что они будут стоять на ногах. Может быть, у них кости ломкие. ...Вы можете поручиться, Петр Степанович, что они дадут поколение? Может быть, этот тип выведет стерильных кур. Догонит их до величины собаки, а потомства от них жди до второго пришествия (Ин. 21,22—23 и др.) (с. 89). Именно поэтому ученый, высказываясь о результатах использования красного луча, предпочитает держаться в стороне — Я умываю руки (Втор. 23,6—9 и др.). Отмеченные библеизмы выполняют в повести номинативную функцию, описывают определенную ситуацию, являются образными средствами, привлеченными писателем для более емкой и яркой характеристики, а также служат средством аргументации (персуазивная функция).
Сам Персиков становится жертвой разъяренной, обезумевшей толпы. Гибель профессора означает и гибель найденного им «луча жизни». Этим сказано, что незаменимые люди — есть, задолго до того, как эта мысль стала укореняться в сознании общества, долгое время убеждаемого в обратном. Москва в «Роковых яйцах, как и в «Дьяволиаде», предстает, как Богом проклятое, забытое им, гиблое место, «где господствует господин Великий Случай» (История русской литературы XX века (20—90-е годы). Основные имена 98, с. 246).
В «Собачьем сердце» М.А. Булгаков вновь использует фантастическое допущение — возможность создания из ошпаренного кипятком пса с Пречистенки и завсегдателя пивных, трижды судимого Клима Чугункина фантастического существа — человекопса Полиграфа Полиграфовича Шарикова — пародийное воплощение идеи о «новом человеке», которого можно создать из люмпенизированной массы. М.О. Чудакова пишет, что еще с 1921 года «научно-популярная печать только и писала об омолаживании», поэтому она совершенно правомерно соединяет эти фантастические сообщения с духом времени, царящим в начале 1920-х годов, с тем общим настроением, когда «победа не только над старостью, но и над смертью казалась достижимой» (Чудакова 76, с. 44—45).
Лабораторное существо, явившееся на свет в результате эксперимента — «первой в мире операции по проф. Преображенскому», — становится своевольным и обретает социальные права. Вчерашний Шарик получает «бумаги» и право на прописку, устраивается на работу «в очистку» в качестве заведующего подотделом очистки города от бродячих котов, претендует на жилплощадь профессора и пишет на него донос. Порождение ума и рук Преображенского грозит самому факту его существования, покушается на его мироустройство.
Булгаков не снимает вины ни с Преображенского, ни со Швондера, он смело показывает «своего рода невменяемость народа», ничем не защищенного ни от экспериментов профессора, ни от «идейной» обработки Швондера (История русской литературы XX века (20—90-е года). Основные имена 98, с. 247). Но главная идея повести (о ходе исторического развития) звучит в словах профессора Преображенского — Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот когда он вылупит из себя мировую революцию, Энгельса и Николая Романова, угнетенных малайцев и тому подобные галлюцинации, он займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой. Двум богам нельзя служить! (Мф. 6,24 и др.) Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев. Это никому не удастся, доктор, и тем более людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны! ...гремел он, подобно древнему пророку... (с. 145). Библеизмы, привлеченные писателем, выполняют персуазивную функцию, служат для аргументации точки зрения персонажа, как в случае употребления библеизма служить двум богам, так и автора в случае употребления библеизма пророк.
Кроме того, символична и мысль профессора, которой он пытается опровергнуть право на насилие по отношению к другому человеку. Он призывает Борменталя во что бы то ни стало сохранить «чистые руки». В постулате Преображенского заложены глубинные евангельские смыслы: «не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким и будете судимы» (Мф. 7,1—2), «любите врагов ваших» (Мф. 6,44); и «как хотите, чтобы с вами поступали люди; так поступайте вы с ними» (Мф. 7,12).
Этапы «псевдоочеловечивания» Шарикова также символичны, вписаны в промежуток от Сочельника до Рождества, с 24 декабря по 6 января. Профессор Преображенский «преображает» собаку в значимые для христианского календаря дни, и в этом смысле повесть своей «апокрифичностью» предвосхищает будущее свободное отношение писателя к важным «евангельским» событиям в романе «Мастер и Маргарита».
В.В. Гудкова, как и многие другие исследователи творчества Булгакова, отмечает, что все три повести прочитываются как единый связный текст, обращенный к Москве 1920-х годов. Автор статьи справедливо замечает, что они по сути «заместили» собой второй роман писателя (Гудкова 89, с. 693). В «московском романе» Булгакова московская жизнь теряет свою незаданность, предстает как объект эксперимента, как его генератор и искупительная жертва. Все это превращает три повести в некий «конспект» романа, который вырастает из современности, оцениваемой творческой личностью (Гудкова 89, с. 693).
Для Булгакова важен образ Москвы, который изменился. Это уже совсем иная Москва, утратившая прежнюю духовность, уютность, теплоту, поэтому как память о прошлом, как знак навсегда ушедшей нормы лейтмотивом проходит в повестях («Роковые яйца», «Собачье сердце») образ храма Христа Спасителя (Мф. 21,12 и др.) — пятиглавого собора, увенчанного «золотым шлемом» — Отблески разноцветных огней забрасывало в зеркальные стекла кабинета, и далеко и высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп («Рок. яйц.», с. 49); Ни одного человека ученый не встретил до самого храма... На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать («Рок. яйц.», с. 52—53); ...мимо храма Христа, по Волхонке, проскочил зыбкий автомобиль, и в нем барахтался профессор... («Рок. яйц.», с. 65); А весною 29-го года опять затанцевала, загорелась и завертелась огнями Москва, и опять по-прежнему шаркало движение... и под шапкою храма Христа висел, как на ниточке, лунный серп... («Рок. яйц.», с. 115); По Обухову переулку пес шел как арестант, сгорая от стыда, но, пройдя по Пречистинке до храма Христа, отлично сообразил, что значит в жизни ошейник («Соб. сер.», с. 149).
Выстраивая свой «московский роман», М.А. Булгаков гармонично вписывает в повествование значимые библейские истины то открыто, то намеком отсылая читателя к библейскому тексту, библейской ситуации. Отмечено 39 первоначальных библеизмов, представляющих собой цитаты, квазицитаты и аллюзии. С их помощью аргументируется точка зрения автора, характеризующего и оценивающего ход исторического развития страны, выражается отношение М.А. Булгакова к происходящим изменениям в России. В связи с этим следует говорить о преобладании двух функций библеизмов как прецедентных высказываний в авторском тексте: — персуазивной и номинативной, то есть, библеизмы, отмеченные в трех повестях писателя, имеют в определенной степени связь с идейно-художественными особенностями произведения, и их отбор и использование в творчестве писателя не являются случайным. Отмечены и случаи употребления библеизмов в людической функции. Тема смерти как победа над чем-то неизбежным является, источником физического и духовного пробуждения человека, а пророческие предсказания, выраженные в антиутопии Булгакова, звучат как предостережения обществу, столь безрассудно двигающемуся вперед, к светлому будущему.
3.1.3. Библеизм в фельетонах
Исследователи отмечают вынужденный характер работы Булгакова в газетах, подчеркивая при этом, что писатель относился к фельетонам как к литературной поденщине; как к средству заработать денег, необходимых для существования. (Фиалкова 89, с. 704). Но фельетон (газетная или журнальная статья на злободневную тему, использующая юмористические и сатирические приемы изложения) как жанр оправдал себя в творчестве М.А. Булгакова. Многие из них представляют развернутую иллюстрацию определенной ситуации. Собранные воедино фельетоны 20-х годов имеют большую ценность — они позволяют воссоздать образ времени. Коммунальные квартиры с их разноголосицей, красочное изобилие первой сельскохозяйственной выставки, одиночество измученного интеллигента, пишущего фельетон, бытовые конфликты. Большинство опубликованных в «Накануне» булгаковских корреспонденций посвящено быту москвичей в период НЭПа.
Чрезвычайно важно отметить, что рассказы и фельетоны М.А. Булгакова, публиковавшиеся в различных изданиях, взаимосвязаны и включены в общий контекст творчества писателя, именно поэтому мы сочли нужным рассмотреть особенности отбора и употребления библеизмов и в булгаковских фельетонах.
Многие жизненные впечатления тех лет отразились и в позднейших произведениях Булгакова, но при этом рассказы и фельетоны имеют самостоятельную ценность (Фиалкова 89, с. 713).
Е. Кухта отмечает, что именно в фельетонах и фельетончиках, которые печатались в «Гудке», на несколько лет, растворился дар Булгакова-драматурга. В театральном качестве «булгаковских малых сатир» виден позитивный смысл каторжного газетного труда. По ее мнению, ряд гудковских фельетонов в совокупности представлял «своеобразную драматургию», Булгаков как бы пробовал в «Гудке» построить «маленький сатирический театр» (Кухта 88, с. 247—252).
Пусть в сатирической форме, но веяния времени были замечены, отражены и прочувствованы писателем — «Москва краснокаменная», «Столица в блокноте», «Чаша жизни», «Сорок сороков», «Московские сцены», «Самогонный быт», «Ханский огонь», «Торговый дом на колесах», «Площадь на колесах», «Торговый ренессанс», «Москва 20-х годов», «Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева», «Залог любви», «Мадмуазель Жанна», «Двуликий Чемс», «Главполитбогослужение», «Киев-город», «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна» и другие.
Л.Л. Фиалкова также отмечает, что в фельетонах М.А. Булгаков часто обращается к текстам русской и зарубежной классической литературы, говорит об «обильном» цитировании А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, А.П. Чехова, Я. Полонского, Саши Черного, П. Ершова, Г. Гейне, а также не менее часто встречаются отрывки из песен А. Вертинского, из популярных в 20-е годы частушек. Чужие тексты были для Булгакова знаками культуры, впитанной с детства, или, наоборот, чуждыми, навязанными извне.
Помимо всего, знаковыми являются и библеизмы, использованные в фельетонах М.А. Булгакова, играющие в его творчестве немаловажную роль. В фельетонах отмечено более 100 первоначальных библеизмов (как библеизмов-слов, так и библеизмов-словосочетаний), которые характеризуют особенности языковой личности писателя и становятся для него вечными образами, участвующими в реализации сатирической направленности некоторых фельетонов.
Среди отмеченных интересны такие библеизмы. Например, в фельетоне «Двуликий Чемс», начальник станции выясняет у подчиненных, кто из них пишет корреспонденции. Бабкин (персонаж фельетона — Х.Л.) для подтверждения непричастности использует библеизмы-слова: клясться, тогда как в Библии так говорится о клятве: «...не клянись вовсе: ни небом, потому что оно подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому, что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мф. 5,34—36); икона (Пс. 98,5 и др.) — Бабкин позеленел, встал и сказал, прижимая руку к сердцу: — Ей-богу... честное слово... клянусь... землю буду есть... икону сыму... Чтоб я не дождался командировки на курорт... чтоб меня уволили по сокращению штатов... если это я! (с. 548). Начальник станции так высказывается о непричастности подчиненных к «доносу» — Странно. Полная станция людей, чуть не через день какая-нибудь этакая корреспонденция, а когда спрашиваешь: «кто?» — виноватого нету. Что ж, их святой дух (Деян. 5,3 и др.) пишет. — Надо полагать, молвил Бандуренко. — Вот я б этого святого духа, если бы он мне только попался (с. 548), после чего зачитывается приказ, запрещающий всякие корреспонденции. По мнению корреспондентов, ожидающих «звонков с места», — С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю (Числ. 16,32—33). Молчание (с. 548).
Двуликость Чемса, начальника станции, заключается в том, что приехавшему сотруднику газеты он говорит другое — о нежелании подчиненных писать вообще — ...дорогой товарищ, сам им предлагал: Пишите, говорю, ради всего святого (Деян. 3,14 и др.), я сам вам буду исправлять корреспонденции, сам помогать буду, сам отправлять буду, только пишите... (с. 549). Фельетон заканчивается следующими словами Чемса — Пишите, товарищи, умоляю вас, пишите! Наша союзная пресса уже давно ждет ваших корреспонденций, как манны небесной (Исх. 16,13—17 и др.), если можно так выразиться? Что вы молчите?.. Народ безмолвствовал (с. 549).
Вышеназванные библеизмы используются в речи персонажей фельетона неискренне (это святотатство), выполняют номинативную функцию. Некоторые из них провалиться сквозь землю, манна небесная и другие используются писателем и в качестве образных средств, создания трагикомического эффекта, то есть выполняют и людическую функцию. Текст многих произведений М.А. Булгакова, как и вышеназванного фельетона, подтверждает наш вывод о большом своеобразии употребления библеизмов в художественном наследии писателя.
В фельетонах «Неделя просвещения» и «Говорящая собака» употребляется библеизм вавилонское столпотворение (Быт. 11,1—9) — Видим, у загородки, где впускают народ, — столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди них неграмотные есть и грамотные, и все больше барышни («Недел. просв.», с. 212); Афиши вызвали на станции вавилонское столпотворение. Люди лезли даже на плечи друг к другу («Говор. соб.», с. 429), который используется в номинативной функции для обобщения ситуации и для образной и лаконичной передачи происходящего перед театром и на станции.
В фельетоне «Главполитбогослужение» рассказывается о соседстве школы и церкви, о том, что рядом «зудят эту грамоту», которая оказывает влияние на дьякона этой церкви. Описывая свои чувства и аргументируя свое отношение к сложившейся ситуации, он употребляет библеизмы — ...верите ли, вчера за всенощной разворачиваю требник, а перед глазами огненными буквами выскакивает: «Религия есть опиум для народа». Тьфу! Дьявольское наваждение. Ведь это ж... ик... до чего доходит?.. И сам не заметишь, как в кам... ком... мун... ническую партию уверуешь. Был дьякон — и, ау, нету дьякона! (1 Тим. 3,8—13 и др.) Где, спросят добрые люди (Лк. 2,14 и др.), наш милый дьякон? А он, дьякон, в аду... в гигиене огненной. — В геенне, — поправил отец настоятель (с. 460). Учение коммунистической партии и патетические произносимые лозунги ассоциируются у дьякона с дьявольским наваждением, в которое можно уверовать, из-за которого неминуемо наказание — геенна огненная и ад. Некоторые библеизмы в данном контексте выполняют номинативную функцию, в самой же ситуации заключена языковая игра (людическая функция), которая состоит в том, что в сознании многих людей того времени и у персонажа фельетона происходит замена жизненных позиций фрагментом вдалбливаемых лозунгов. Так, в фельетоне вместо «геенны» употребляется «гигиена»; создается комический эффект из-за несоответствия библейского смысла и бытового его использования, и серьезные опасения героя фельетона переносятся в шутливую плоскость. Далее продолжается языковая игра, совмещаются библейские изречения и политические лозунги, в рассказе создается шутливое и ироничное настроение. Именно так автор показывает несовместимость соседства школы и церкви, а также выявляет абсурдность и нелогичность нового времени, нового быта в стране. Библеизмы, использованные автором, выполняют номинативную функцию, передавая читателю ход событий и происходящее, а также персуазивную функцию, служащую для аргументации и оценки действительности. Но значима и людическая функция, преобладающая в фельетонах (использование библеизмов в этой функции — средство создания комического эффекта). На основе антитезы «божественное (старое, дореволюционное) — антирелигиозное, коммунистическое (новое, постреволюционное)» строится языковая игра и используемые в ней библеизмы — Владыкой мира будет труд!! — донеслось через открытые окна соседнего помещения. — Эх, — вздохнул дьякон, завесу раздвинул и пророкотал: — Благослови (Мф. 3,17 и др:), владыка! (Лк. 2,29) — Пролетарию нечего терять, кроме его оков. — Всегда, ныне, и присно, и вовеки веков, — подтвердил отец настоятель, осеняя себя крестным знамением (Ин. 19,17 и др.). Аминь! — согласился хор. Урок политграмоты кончился мощным пением «Интернационала» и ектении: Весь мир насилья мы разрушим до основания! А затем... — Мир всем! (Мф. 10,12 и др.) — благодушно пропел отец настоятель (с. 460).
В фельетоне «О пользе алкоголизма» рассказывается об алкоголизме, сравниваемом с болезнью. Библеизм корень зла (Иов. 19,28) используется для выражения мнения председателя, который излагает причину пьянства Микулы — Но тут перед нами возникает социальной важности вопрос, на каком таком основании пьян уважаемый член союза Микула? — Именинник он! — ответила масса. — Нет, милые граждане, не в этом дело. Корень зла лежит гораздо глубже, наш Микула пьян, потому что он... болен (с. 539). В Библии пьянство (Гал. 5,19—21) причислялось к делам плоти человека и осуждалось Господом. Осуждение поведения Микулы массой — Долой Микулу! — кричала масса, — этого пьяницу надо изжить! (с. 539), выявляет библейское значение использованного в номинативной функции библеизма в противовес мнению председателя. И в этом фельетоне библеизмы выступают как средства передачи комической ситуации, юмора, то есть выполняют также и людическую функцию.
В этом же фельетоне отмечен в номинативной функции библеизм соляной столб (Быт. 19,24—25) — Масса застыла, как соляной столб. Багровый Микула открыл один совершенно мутный глаз и в ужасе посмотрел на представителя (с. 539), выступающий в качестве образного средства, создания комического эффекта, то есть и в людической функции.
В фельетоне «Беспокойная поездка» описываются все злоключения, произошедшие на пути из Новороссийска в Ростов. Одной из причин нервного расстройства рассказчика становятся «зайцы», едущие на буферах поезда и закрывающие вид смотровых окон — И вот, представьте, как раз на мое счастье, — подъем. Поезд, понятное дело, стал. Не берет. Ну, уж тут я обрадовался. Кричу, берите их, рабов Божиих (Флп. 2,7 и др.; с. 357). Библеизм раб Божий выполняет людическую функцию, как и библеизм фиговый листок (Быт. 3,7) — В бане на станции Эсино Муромской линии в женский день, в пятницу неизменно присутствует один и тот же банщик дядя Иван, при котором посетительницам бани приходится раздеваться, пользуясь тазами вместо фиговых листов; Женская фигура выскочила из простыни и, как Ева (Быт. 3,20 и др.) по раю, побежала в баню (с. 536).
Фельетон «Комаровское дело» повествует о необычном происшествии в Москве — пропаже людей. Комаров, убивавший людей из-за денег и от того, что «не любил» людей, так это объясняет — Вот бывают такие животные, что убить его — двойная прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного божьего создания (Быт. 2,19 и др.). Гусеница, скажем, или змея... Так Комарову — люди (с. 305). Люди отождествлялись, у Комарова с неприятными Божьими созданиями. Трансформированный библеизм творение Божие выполняет не только номинативную функцию, но и людическую функцию в булгаковском тексте.
В одном из фельетонов отмечен случай семантической трансформации библеизма Палестина — Тогда Ванькин обменял на два других имени: Мессалина и Палестина, и только председатель завкома его осадил, объяснил, что «Мессалина» — такого имени нет, а это картина в кинематографе («Золот. корресп.», с. 645). Комизм ситуации заключается в том, что ни Ванькин, ни завком не знают значения слов, но персонаж фельетона именно так хочет назвать своих детей. Председатель убеждает Ванькина не называть их так, объясняя это тем, что имена (Мессалина и Палестина) не соответствуют духу времени, имена чуждые Советской стране. Библеизм выполняет не только номинативную функцию, но и людическую.
Интерес представляет выражение седьмое небо — Влюбился я, товарищи, и, влюбившись, сделал своему предмету предложение руки и сердца и получил согласие, отчего был на седьмом небе («На каком основ. десятн. женил.», с. 463). «Седьмое небо» — сложное соединение древних добиблейских и постбиблейских представлений, составной частью которого является библеизм царство небесное (Мф. 3,2). По мнению А.М. Мелерович,
В.М. Мокиенко, оно связано с древними представлениями о мироздании. «Древние (в том числе Аристотель) считали, что небесный свод состоит из семи кристальных сфер — небес, на седьмой сфере, самой удаленной от земли, располагается. царствие небесное — рай, где пребывают души праведников» (Мелерович/Мокиенко 01, с. 434). В библеизме чаша жизни, который имеет значение «благость, милость Божия», произошел семантический сдвиг, и он стал выполнять людическую функцию — ...не потратив на свадьбу ни минуты служебного времени, и между двумя работами проскользнул прямо в медовый месяц, собираясь упиться чашей жизни («На каком основ. десятн. женил.», с. 463).
Рассказ «Ханский огонь» описывает бунт в деревне, революцию. Помещик покидает свою усадьбу. Батраки, дворня, ставшие хозяевами, живут как умеют. Ночью в усадьбу тайно возвращается ее владелец — князь Тугай, понимает, что миропорядок нарушен — По живой моей крови, среди всего живого шли и топтали, как по мертвому. Может быть, действительно я мертв? Я — тень? Но ведь я живу, — Тугай вопросительно посмотрел на Александра I, — я все ощущаю, чувствую. Ясно чувствую боль, но больше всего ярость... (с. 398). Революция запятнала кровью сотни людей, разрушила устои и традиции. В булгаковском отрывке звучат библейские мотивы ярости и отмщения: «...Я топтал их во гневе Моем и попирал их в ярости Моей... Ибо день мщения — в сердце Моем и год Моих искуплений настал» (Ис. 63,3—4), поэтому в финале рассказа описан огонь, огонь — мщения, огонь, спаливший усадьбу, так как не вернется уже ничего, все кончено.
Итак, библейская лексика и фразеология уже в ранних произведениях занимает особое место среди языковых средств писателя. Органично вплетенные в ткань булгаковских произведений библеизмы, несомненно, привлекают внимание своей выразительностью, емкостью, значимостью заложенных в них глубинных смыслов. С их помощью описывается и оценивается думающим писателем судьба родины в переломные моменты истории, ставятся вопросы, мучающие М.А. Булгакова: кто заплатит за пролитую кровь и искалеченные судьбы и души? Кто в ответе за, происходящие в стране «политические» и «нравственные» метаморфозы? В «Записках на манжетах», «Записках юного врача», «Ханском огне» и других фельетонах звучат то явственно, то едва уловимо апокалиптические мотивы.
Библеизмы используются писателем в виде цитат, квазицитат и аллюзий, являющихся некими авторскими намеками, отправными точками, связывающими и сопоставляющими текст его произведений с библейскими образами, символами, сюжетами. Библеизмы являются своеобразным камертоном, переводящим повествование то в шутливую и ироничную («Банщица Иван», «Рассказ Макара Девушкина», «Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева», «Как разбился Бузыгин», «Двуликий Чемс»), то в серьезную плоскости («О пользе алкоголизма», «Главполитбогослужение», «Чаша жизни», «Ханский огонь»). «Интерпретируя» библейские образы и сюжеты, Булгаков пропускает библейские знания через исторические события, использование многих библеизмов связано с идейно-тематическими особенностями произведений. Если некоторые библеизмы и не несут библейского значения, то они употребляются как образные средства.
Основная и, на наш взгляд, самая главная черта библеизмов в прозаических произведениях разных жанров, связанная с их отбором и употреблением, заключается в том, что, как отмечалось выше, библеизмы в художественном тексте М.А. Булгакова характеризуются многофункциональностью при преобладании номинативной функции. Булгаков не мог не обратиться в своем творчестве к многовековой мудрости, заложенной в Книге Книг.
Для создания контрастов, противопоставлений писателем также привлекаются библеизмы, обыгрывающие определенные ситуации из Библии, что сопровождается смещением библейского значения или использованием библеизмов в другом функциональном стиле (и преимущественно в людической функции).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |