Вернуться к Я.И. Корман. Остап Бендер и Теодор Воланд: сходства, различия, прототипы

9. Политические подтексты в романах Ильфа и Петрова

В «Золотом теленке» часто наблюдается пародирование сталинских речей. Достаточно вспомнить купленную Остапом «машинку с турецким акцентом» («Тов. Бэрлагэ. С получэниэм сэго прэдлагаэтся нэмэдлэнно явиться для выяснэния нэкоторых обстоятэльств») и надгробную речь Остапа о Паниковском, выдержанную в духе сталинской стилистики: ««Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком». — Риторика вопросов и отрицательных ответов с повтором чрезвычайно типична для Сталина: «Случайны ли эти лозунги? Нет, к сожалению, не случайны»; «Можно ли утверждать, что у нас были уже все эти условия года два или три назад? Нет, нельзя утверждать этого»; «Есть ли в этих требованиях что-либо унизительное для людей, желающих остаться большевиками? Ясно, что тут нет и не может быть ничего унизительного» и мн. др. [О правом уклоне в ВКПб (апрель 1929); Политич. отчет 16-му съезду ВКПб (июнь 1930) — Сочинения, т. 12, стр. 13, 65; т. 13, стр. 8]»1. Кроме того, в своей речи «великий комбинатор <...> иронически контаминирует жанр панегирика с типичной риторикой обвинительного слова советского прокурора. <...> «А что он [подсудимый] сейчас представляет собой? Я не знаю, я теряюсь в подыскании слова, которое бы не звучало оскорбительно, так как это нам вовсе не нужно. Что он теперь для жизни, что он для нашего строительства, что он для нашей революции? Для революции он мародер в тылу революции, для нашего строительства он взрыватель. Он умер для нашей творческой жизни, он умер для нашего будущего...»2.

В январе 1930 года Сталин публикует статью о кулачестве, где высказывает следующую мысль: «Эта политика [ограничения капиталистических элементов деревни] велась у нас не только в период восстановления <...> но и в период XVI конференции нашей партии (апрель 1929 г.), как и после этой конференции вплоть до лета 1929 года, когда наступила у нас полоса сплошной коллективизации, когда наступил перелом в сторону политики ликвидации кулачества как класса»3. Так же ведет себя и великий комбинатор, как бы в миниатюре реализуя сталинскую политику: «Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом. Всё неясное стало ясным». А играет он тоже с «кулаком» — подпольным миллионером Корейко.

Сталинскую борьбу с «перегибами в колхозном движении»4, то есть с превышением административной власти, Остап трактует в разговоре с Корейко с точностью до наоборот, поскольку называет перегибами успехи советской идеологии и строительства: «Сегодняшний день — это досадное недоразумение, перегибы на местах» («Золотой теленок»; глава «Багдад»).

В том же «Золотом теленке» Остап иронически говорит: «Меня давно влечет к административной деятельности. В душе я бюрократ и головотяп», — пародируя сталинскую речь «Головокружение от успехов»: «Артель еще не закреплена, а они уже «обобществляют» жилые постройки, мелкий скот, домашнюю птицу, причем «обобществление» это вырождается в бумажно-бюрократическое декретирование, ибо нет еще налицо условий, делающих необходимым такое обобществление. <...> Спрашивается, кому нужна эта головотяпская «работа» по сваливанию в одну кучу различных форм колхозного движения?»5. А помимо Сталина, Остап часто пародирует высказывания Ленина, Маркса и других коммунистов:

1) «А теперь действовать, действовать и действовать! — сказал Остап, понизив голос до степени полной нелегальности» ~ «Важнейшей задачей для нас является сейчас: учиться и учиться» (доклад Ленина «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции» на IV конгрессе Коминтерна, 13.11.1922);

2) «Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все обитатели парохода сидят в тиражном зале и, сказав: «Электричество плюс детская невинность — полная гарантия добропорядочности фирмы», — снова убежал на палубу» ~ «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны...» (выступление Ленина на VIII Всероссийском съезде Советов, 22.12.1920);

3) «Когда будут бить, будете плакать, а пока что не задерживайтесь! Учитесь торговать!» ~ «Вы — люди торговые и торгуете прекрасно. Мы торговле еще только учимся и торгуем очень плохо» (реплика из доклада Ленина «О международном и внутреннем положении Советской Республики», обращенная к иностранным капиталистам в связи с предстоящей Генуэзской конференцией, 06.03.1922). Считается, что лозунг «Учитесь торговать!» Ленин выдвинул на 11-м съезде ВКП(б), который проходил с 27 марта по 2 апреля 1922 года, и через несколько лет его упомянет монархист Василий Шульгин: «А люди, когда «всю, всю, всю» торговлю уничтожили и явственно увидѣли, что «всѣмъ, всѣмъ, всѣмъ» придется подохнуть, тогда великій Ленинъ «нэпнулъ» геніальное слово: «Учитесь торговать!..»»6;

4) «Прежде всего система, — бормотал он, — каждая общественная копейка должна быть учтена» ~ «Ни один трудящийся и работник не потеряет ни копейки; напротив, ему будет оказана помощь. Кроме строжайшего учета и контроля, кроме взимания без утайки налогов, установленных раньше, никаких других мер правительство вводить не хочет» (Ленин. «К населению». Петроград, 05.11.1917);

5) «Остап наклонился к замочной скважине, приставил ко рту ладонь трубой и внятно сказал: «Почем опиум для народа?»» ~ «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» (Маркс. «К критике гегелевской философии права», октябрь 1843);

6) «А в Арбатове вам терять нечего, кроме запасных цепей» ~ «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир» (Маркс и Энгельс. «Манифест Коммунистической партии», январь 1848)7;

7) «Ваше дело плохо, — сочувственно сказал Остап, — как говорится, бытие определяет сознание. Раз вы живете в Советской стране, то и сны у вас должны быть советские» ~ «Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот — их общественное бытие определяет их сознание» (Маркс. «К критике политической экономии. Предисловие»);

8) «Будем работать по-марксистски. Предоставим небо птицам, а сами обратимся к стульям» ~ «Предоставим небо птицам, а сами обратимся к земле» (данное выражение принадлежит немецкому социал-демократу Августу Бебелю, 1840—19138).

Упомянем также лозунг «Общества спасания на водах»: «Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих», — висевший в васюкинском клубе «Картонажник» и представляющий собой очередной парафраз высказывания Ленина: «...мы всегда говорили, что освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих» (доклад «IV конференция профессиональных союзов и фабрично-заводских комитетов Москвы», 27 июня — 2 июля 1918), восходящего, в свою очередь, к Марксу: «Принимая во внимание, что освобождение рабочего класса должно быть завоевано самим рабочим классом <...> нижеподписавшиеся члены комитета <...> предприняли необходимые шаги для основания Международного Товарищества Рабочих» («Временный устав товарищества», между 21 и 27 октября 1864). А сам Ильф в своих записных книжках за 1936—1937 годы привел такую фразу: «Когда я вырасту и овладею всей культурой человечества, я сделаюсь кассиршей»9. Здесь пародируется знаменитая фраза Ленина из его речи «Задачи союзов молодежи», произнесенной 2 октября 1920 года на III Всероссийском съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи: «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».

Что же касается Остапа, то у него даже фамилия основателя марксизма вызывала злобу: «Приехали на Губернаторскую, но она оказалась не Плеханова, а Карла Маркса. Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной улицы имени Плеханова» («Двенадцать стульев»; глава «Союз меча и орала»).

Таким образом, он, с одной стороны, негативно относится к Ленину и Марксу как идеологам социализма и коммунизма, а с другой — заимствует их методы и пародийно воплощает их идеи на территории СССР. Например, когда сеанс одновременной игры в шахматы в Васюках подходил к концу, «гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника». Здесь обыгрывается ленинская фраза из письма в ЦК РСДРП(б) от 24.10.1917: «Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно»10.

В реплике Остапа: «Я не налетчик, а идейный борец за денежные знаки», — пародируется лексика Ленина: «...если мы соберем небольшую горсточку отважных борцов, которых бросим в пасть империализма, то этим самым мы оторвем от себя энергичных и идейных борцов, которые добыли нам свободу» («Речь на объединенном заседании фракций большевиков и левых эсеров ВЦИК 23 февраля 1918 г.»).

А в «Двенадцати стульях» между Остапом и Коробейниковым происходит следующий диалог: ««Можно расписочку писать?» — осведомился архивариус, ловко выгибаясь. — «Можно, — любезно сказал Бендер, — пишите, борец за идею»». Перед нами — распространенный идеологический штамп, который часто использовали Ильф и Петров: «В то время из Москвы в Одессу прикатил поруганный в столице кинорежиссер товарищ Крайних-Взглядов, великий борец за идею кино-факта» («Великий комбинатор»; глава «Шарады, ребусы и шарадоиды»), «В родную свою деревню, отстоявшую за шестьдесят километров от столицы, приезжал уже не мощный профработник, не борец за идею, не товарищ Портищев, а Елисей Максимович Портищев» («1001 день, или Новая Шахерезада»; рассказ «Шестой служебный день»).

В 1925 году в СССР была создана Центральная комиссия по борьбе с абортами и изучению противозачаточных средств. Отсылку к этому событию мы находим в признании Остапа Корейко во время их совместной поездки по Самарканду: «Я тут был лет пять тому назад, читал лекции о борьбе с абортами» (глава «Багдад»). А учитывая, что «Золотой теленок» написан в 1930 году, слова «пять лет назад» оказываются документально точными. Еще важнее, что в 1925 году сам Ильф ездил в Самарканд и его окрестности по командировке от газеты «Гудок», после чего написал репортаж «В Средней Азии». Возможно, что во время этой командировки Ильф читал местным жителям лекции по борьбе с абортами и пять лет спустя во время работы над «Золотым теленком» подарил великому комбинатору фрагмент своей собственной биографии.

Кроме того, об отношении Остапа к абортам можно судить и по частому упоминанию в «Золотом теленке» акушерского саквояжа.

Но вернемся к аллюзиям на Ленина и коммунизм в обоих романах.

Находясь в Доме отдыха в Остафьево (1936), Ильф записывает впечатления: «Поэма экстаза. Рухнули строительные леса, и ввысь стремительно взмыли строительные линии нового замечательного здания»11. Сразу возникает в памяти картина, нарисованная Остапом перед васюкинскими шахматистами: «Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»). А «ослепительные перспективы», которые Остап развернул перед васюкинцами, обещав превратить их город в «элегантнейший центр Европы, а скоро и всего мира», очень напоминают утопические лозунги большевиков о построении коммунизма в России и о мировой революции.

Обращение Остапа к васюкинцам: «Товарищи и братья по шахматам», — пародирует коммунистическую риторику: «Товарищи-братья! Ленина с нами нет. Прощай, Ильич! Прощай, вождь!» (статья Троцкого «Ленина нет», Тифлис, 22.01.1924). И вообще вся лекция Остапа представляет собой пародию на большевистский эксперимент: «Свою преобразовательскую деятельность в Васюках Бендер, как и положено русскому реформатору, начинает с акта переименования. Причем предлагаемые «гроссмейстером» названия имеют скрыто антисоветский оттенок. Бендеровская формула «потеря качества при выигрыше темпа» не только отсылает к стандартной шахматной комбинации, но и неплохо характеризует экономическую политику большевиков. Двусмысленное словосочетание «Красный эндшпиль» в первую очередь, конечно, пародирует безудержное стремление добавлять определение «красный» абсолютно ко всему, но воспринимается еще и как предсказание конца «красной» игры.

Лекция, которую «великий комбинатор» читает васюкинцам, посвящена уже не конечной, а начальной стадии игры: «Плодотворная дебютная идея». Политикосатирический подтекст ощутим и в этом выступлении великого комбинатора. «Дебют, товарищи, — это «Quasi una fantasia»», — утверждает Бендер в начале своей речи. Определение, бессмысленное с точки зрения шахматиста, обретает смысл в ином контексте. Не только шахматный мир, но и вся советская жизнь представляет собой «нечто вроде фантазии», и каждый новый успех страны социализма становится еще одним шагом в движении прочь от реальности»12. А в монологе зицпредседателя конторы «Рога и копыта» Фунта присутствует уже бесспорный намек на Ленина: «...Фунт сидел при Александре втором освободителе, при Александре третьем миротворце, при Николае втором — кровавом, при Александре Федоровиче Керенском...

И, считая царей и присяжных поверенных, Фунт загибал пальцы».

Многоточие после «Керенского» как раз и указывает на следующего после него правителя — Ленина, бывшего помощника присяжного поверенного, хотя в другом эпизоде Фунт уточняет, что с 1917 по 1920 год он был на свободе, а с 1921-го, когда Ленин ввел НЭП, снова сел: «При военном коммунизме я, правда, совсем не сидел, исчезла чистая коммерция, не было работы. Но зато как я сидел при нэпе!» (нэпом восторгается и Остап в набросках к роману: «Счастливые годы нэпа прошли, — сказал Остап, входя в акционерно-издательское общество «Огонек». — Приходится кормиться по учрежденским буфетам»13, — поскольку нэп — это тот же капитализм).

Отрицательное отношение к Ленину видно и из записи Петрова, сделанной им уже после смерти Ильфа: «Ни в одном из современных энциклопедических словарей нет слов: честь, честность, любовь, верность, преданность. Когда происходила Октябрьская революция, эти идеалистические понятия были заменены ленинской формулой о том, что морально то, что полезно пролетариату»14. А в ноябре 1936 года Ильф едко посмеялся над пропагандистской риторикой: ««Наряду с достижениями есть и недочеты»15. Это вполне безопасно. Это можно сказать даже о библии. «Наряду с блестящими местами есть идеологические срывы, например, автор призывает читателя верить в бога»»16.

Так что же — авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» были ярыми антисоветчиками? Скажем так: они были советскими писателями, написавшими два антисоветских романа, поскольку тотальная сатира на советское общество у них нередко оборачивалась «посягательством на основы советского строя». Поэтому граница между критикой «отдельных недостатков» (особенно если их чрезвычайно много) и антисоветчиной достаточно зыбка17. Как говорил Михаил Булгаков в своем письме «Правительству СССР» от 28.03.1930: «...сатира в СССР абсолютно немыслима.

Не мне выпала честь выразить эту криминальную мысль в печати. Она выражена с совершенной ясностью в статье В. Блюма (№ 6 «Лит. газ.»), и смысл этой статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу:

ВСЯКИЙ САТИРИК В СССР ПОСЯГАЕТ НА СОВЕТСКИЙ СТРОЙ»18.

Это подтверждает и рассказ Виктора Ардова о работе в журнале «Чудак»: «Умонастроение нашего редактора четко проявлялось на тех совещаниях, где придумывали темы для карикатур «Чудака», а потом — «Крокодила». Сочиняя эти сюжеты, иные авторы предлагали свои выдумки, в которых сатира как бы «лилась через край». Тогда Кольцов говорил иронически: «Эту темку пошлите в Париж в белогвардейскую газету «Возрождение». Там возьмут охотно». Вскоре формулировка эта была сокращена, и наш редактор говорил так: «Это для того журнала!». А впоследствии и мы сами уже отзывались о неподходящих темах: «В тот журнал!»»19. Перед нами — яркий пример самоцензуры: есть хорошая советская сатира и плохая белогвардейская.

Вообще же самыми яркими получаются обычно не положительные, а отрицательные персонажи. Тот же великий комбинатор, вопреки желанию соавторов, вырос в такую сильную личность, что оказался им не по зубам: «Остап Бендер был задуман как второстепенная фигура. Для него у нас была одна фраза — «Ключ от квартиры, где деньги лежат». Ее мы слышали от одного нашего знакомого, который дальше и был выведен в виде Изнуренкова. Но Бендер постепенно стал выпирать из приготовленных для него рамок, приобретая все большее значение. Скоро мы уже не могли с ним сладить»20; «К концу романа мы обращались с ним, как с живым человеком, и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал в каждую главу»21.

Необходимо остановиться на прототипе Изнуренкова, каковым стал сотрудник газеты «Гудок», остроумец Михаил Александрович Глушков, расстрелянный в 1938 году. Смысл фамилии «Изнуренков» становится понятным в свете поздней записи Ильфа (осень 1936): «Книжная инфляция, болезнь изнурительная, вроде сахарного мочеизнурения»22. А у Изнуренкова «инфляции» подвергся юмор, поскольку он «выпускал не меньше шестидесяти первоклассных острот в месяц». Поэтому в первом издании «Двенадцати стульев» этот персонаж был назван Мочеизнуренковым.

Как свидетельствует писатель Семен Гехт, отсидевший позднее в ГУЛАГе, «Ильф всегда был рад шумному, доброму Глушкову, который был очень доволен образом Изнуренкова и даже поцеловал за это Ильфа в плечо»23. Об этом же вспоминал Виктор Ардов: «Я не стану подробно описывать внешность и характер Глушкова, ибо это удивительно точно и выпукло сделали Ильф и Петров <...> Там правильно описана даже профессия Глушкова, — создание тем для рисунков в газетах и журналах. Точно описаны его манера говорить, его внешние и внутренние черты и прочее...»24; «Очень точно и похоже написан портрет Ильфом и Петровым. Они, когда написали, то его вызвали, Глушкова, прочитали ему, и он сказал, что он не обижается на это. Глушков интересный человек был, великий бильярдист...»25. Увлечение Глушкова бильярдом упоминал и Евг. Петров: «Остап Бендер был задуман как второстепенная фигура, почти что эпизодическое лицо. Для него у нас была приготовлена фраза, которую мы слышали от одного нашего знакомого биллиардиста: «Ключ от квартиры, где деньги лежат»»26. Эта фраза основана на конкретном факте биографии Михаила Глушкова, о чем рассказал его близкий приятель по Киеву Садя Фридман: «В годы НЭПа в Москве было открыто казино, где шла азартная игра в карты. Миша регулярно в ней участвовал. Однажды, выиграв крупную сумму, он затем не только проиграл ее, но оказался в большом долгу перед партнерами. Расплатиться он не мог и предложил выигравшему ключ от своей комнаты со всем находившимся в ней имуществом. Сделка состоялась, и выигравший изъял все имевшиеся в ней вещи, состоявшие, главным образом, из платьев жены, гостившей в это время в Киеве у родителей»27. Также и визит Воробьянинова к Изнуренкову отсылает к киевской биографии Глушкова: «В ту пору, о которой я рассказываю, он жил с матерью, вдовой, видимо, когда-то богатого человека. Однажды в их квартиру явился незнакомый пожилой человек и спросил, дома ли Миша. Несколько удивленная мать ответила, что нет, и поинтересовалась, зачем он ему нужен. И тут незнакомец рассказал, что полгода назад купил у Миши рояль, находящийся в этой квартире, и уплатил за него. По просьбе Миши он оставил рояль у него, а Миша обязался ежемесячно платить ему определенную сумму в виде арендной платы. Произошла задержка в оплате, и это вызвало беспокойство нового хозяина»28 ~ «Да, я сознаюсь. Я не платил за прокатное пианино восемь месяцев, но ведь я его не продал, хотя сделать это имел полную возможность» (глава «Авессалом Владимирович Изнуренков»). А реплика этого персонажа: «Нет! Сидите! — закричал Изнуренков, закрывая стул своим телом. — Они не имеют права! <...> А я вам говорю, что не имеете права. <...> Может быть, я уплачу!» (глава «Два визита»), — совпадает со словами героя рассказа Петрова «Встреча в театре» (1928): «Вы не имеете права! — кричал Наперекоров. — Мне, может быть, нужно по естественным надобностям!...»29 («закричал Изнуренков» = «кричал Наперекоров»; «не имеете права... Может быть, я» = «не имеете права... Мне, может быть»).

В «Золотом теленке» же, помимо Остапа, появятся и другие, тоже как будто бы отрицательные, персонажи, открыто критикующие советскую власть: «Кай Юлий Старохамский пошел в сумасшедший дом по высоким идейным соображениям.

— В Советской России, — говорил он <...> — сумасшедший дом — это единственное место, где может жить нормальный человек. Все остальное — это сверхбедлам. Нет, с большевиками я жить не могу. Уж лучше поживу здесь, рядом с обыкновенными сумасшедшими. Эти по крайней мере не строят социализма. Потом здесь кормят. А там, в ихнем бедламе, надо работать. Но я на ихний социализм работать не буду. Здесь у меня, наконец, есть личная свобода. Свобода совести. Свобода слова».

Легко заметить, что здесь повторяются мысли великого комбинатора. Так, слова Старохамского: «Эти по крайней мере не строят социализма. <...> Но я на ихний социализм работать не буду», — вызывают в памяти признание Остапа Бендера Шуре Балаганову: «Я хочу отсюда уехать. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм»30.

В «Золотом теленке» Остап, дискутируя с ксендзами, говорит: «Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер!». А в рассказе «Вице-король» (1931), созданном по мотивам «Золотого теленка», эту фразу произносит Старохамский, обращаясь к своим сопалатникам, которые также симулируют сумасшествие.

При описании разговора Остапа с Корейко сказано, что «Остап говорил в скверной манере дореволюционного присяжного поверенного», а Старохамский в «Золотом теленке» назван «бывшим присяжным поверенным» (для сравнения — в «Вице-короле» он скажет о себе: «Но старый присяжный поверенный Старохамский на ихний социализм работать не будет»).

Остап называет себя «идейным борцом за денежные знаки», а Старохамский говорит, что «пошел в сумасшедший дом по высоким идейным соображениям» (в то же время идейность в советском смысле Остап отвергал, что следует из его рассказа «Как в городе N наступил рай», не вошедшего в канонический текст «Теленка»: «Дорогие девушки и дети, — начал Остап Бендер. — В одном из тех городов, которые я грабил в свободные минуты, жили чуткие и даже, выражаясь вульгарно, идейные граждане. Они маршировали в ногу с эпохой»31; сюда примыкает еще одна саркастическая реплика Остапа в главе «Три дороги»: «Чутье подсказывает мне встречу с нетактичными колхозниками и прочими образцовыми гражданами»).

Следующий же монолог Старохамского из «Вице-короля»: «Погибло лечебное дело в России! Растоптано! Разрушено! Я всегда говорил, в Советской России всё идет прахом. Не дают человеку покоя! Нет личного благополучия. Уничтожено! Растоптано», — повторяет мотив из последнего письма интеллигента Алексея Тишина автору в «Необычайных похождениях Хулио Хуренито и его учеников» (1921) Ильи Эренбурга: «Где святые идеалы? Поруганы, осмеяны, убиты!». В том же 1921 году на данную тему выскажется Анна Ахматова в стихотворении «Всё расхищено, предано, продано...» (1921), опубликованном в ее сборнике «Anno Domini» (1923). Так что Старохамский неожиданно превратился в трагического персонажа, вопреки идейной установке Ильфа и Петрова. Но, возможно, Старохамский не был им целиком чужд, поскольку целый ряд фельетонов в журнале «Чудак» они подписали псевдонимом «А. Старосольский»32. Кстати, отсылку к работе Ильфа и Петрова в этом журнале мы находим и в следующей реплике Остапа: «А теперь — продолжим наши игры, как говорил редактор юмористического журнала, открывая очередное заседание и строго глядя на своих сотрудников» («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»). Речь идет о редакторе «Чудака» Михаиле Кольцове: «Дверь открылась, в комнату быстро вошел Михаил Кольцов. Только теперь, когда он оказался рядом с высоким и плечистым Евгением Петровым, я поняла, что он небольшого роста <...> Оглядев присутствующих, он сказал полувопросительно:

— Ну что ж, продолжим наши игры?

Позже я узнала, что такой фразой редактора обычно начинались совещания, на которых обсуждались материалы и темы для будущего номера «Чудака».

— Продолжим наши игры? — повторил Кольцов и прошел в следующую комнату. Вся ватага повалила за ним»33.

Прощаясь с СССР, Остап говорит: «Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение». Данная тема получит развитие в фельетоне Ильфа и Петрова «Отдайте ему курсив» (1932), из которого становится ясно, кто подразумевается под «первым учеником»: «А главное, не надо было думать. Выпалил заученное, получил пятерку и пошел прочь. Завтра выпалил то же самое. Послезавтра — опять то же самое.

Хорошо быть первым учеником, критическим зубрилой литературной прогимназии! <...> Для названия статьи употребляется так называемая формула сомнения. Если рецензируемая книга называется «Жили два товарища», статья о ней первого ученика имеет заголовок «Жили ЛИ два товарища?».

Произведение носит название «Трагедийная ночь». Рецензия — «Трагедийная ночь ли?»34.

Это хорошо. Это удобно. Автор сразу берется под сомнение. По заголовку статьи сразу видно, что писал ее первый ученик, а не какой-нибудь второй. Тут стесняться нечего. Формула заголовков удобная. <...> Начиная свою статью, первый ученик никогда не скажет: «Автор изобразил», «Автор нарисовал». Тут есть более осторожная фраза: «Автор пытался изобразить», «Автор сделал попытку нарисовать».

Привычка настолько велика, что даже о Шекспире стали писать: «В пьесе «Отелло» автор попытался изобразить ревность». Кстати, и статья называется «Мавр ли?» И читатель в полной растерянности. Может быть, действительно не мавр, а еврей? Шейлок? Тогда при чем тут Дездемона? Ничего нельзя понять! <...>

Под ударами первого ученика писатель клонится все ниже и ниже. А зубрила, бормоча (чтобы не позабыть): «Есть в нем скрытый мистицизм, биологья в нем видна», принимается за самую ответственную операцию (нечто вроде трепанации черепа) — вскрывание писательского лица. Тут он беспощаден и в выражениях совершенно не стесняется. Формула требует энергичного сравнения. Поэтому берутся наиболее страшные. Советского автора называют вдруг агентом британского империализма, отождествляют его с П.Н. Милюковым, печатно извещают, что он не кто иной, как объективный Булак-Балахович35, Пуанкаре или Мазепа, иногда сравнивают даже с извозчиком Комаровым36.

Все эти страшные обвинения набираются курсивом и неуклонно (такова традиция) снабжаются замечанием: «Курсив мой». <...>

Это его курсив. Курсив первого ученика»37.

Данная тема будет продолжена в речи «Писатель должен писать», написанной Ильфом и Петровым и произнесенной последним на общемосковском собрании писателей 3 апреля 1937 года. Здесь получила развитие мысль Остапа о нелюбви к получению отметок «за внимание, прилежание и поведение»: «У нас в литературе создана школьная обстановка. Писателям беспрерывно ставят отметки. Пленумы носят характер экзаменов, где руководители Союза перечисляют фамилии успевающих и неуспевающих, делают полугодовые и годовые выводы.

Успевающим деткам выдаются награды, и они радостно убегают домой, унося с собой подаренную книжку в золотом цыпинском переплете или «M—I», а неуспевающим читают суровую нотацию, так сказать отповедь. Неуспевающие плачут и ученическими голосами обещают, что они больше не будут. Один автор так и написал недавно в «Литературной газете» — «Вместе с Пильняком я создал роман под названием «Мясо». Товарищи, я больше никогда не буду»»38.

А впервые данная тема была поднята в фельетоне 1929 года, посвященном публичным «проработкам» того самого Бориса Пильняка за публикацию за границей повести «Красное дерево»: «На этот раз писателям был задан урок о Пильняке.

— Что будет? — трусливо шептала Вера Инбер. — Я ничего не выучила.

Олеша испуганно писал шпаргалку. Всеволода Иванова грызло сомнение: точно ли река Миссури является притоком Миссисипи. Зозуля, согнувшись под партой, лихорадочно перелистывал подстрочники, решебники и темники.

И один только Волин хорошо знал урок. Впрочем, это был первый ученик. И все смотрели на него с завистью.

Он вызвался отвечать первым и бойко говорил целый час. За это время ему удалось произнести все свои фельетоны и статьи, напечатанные им в газетах по поводу антисоветского выступления Пильняка.

На него приятно было смотреть»39.

Тут же приходит на память пьеса Евгения Шварца «Дракон» (1943), в концовке которой встречается знаменательный диалог между сыном бургомистра Генрихом и рыцарем Ланцелотом: «Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили». — «Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?».

Требуют комментарии и следующие слова Остапа, обращенные к Балаганову: «Я хочу отсюда уехать. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм». Что же такого произошло за этот последний год? Ну, конечно же, введение первой пятилетки (пятилетнего плана развития народного хозяйства), главная цель которой — строительство материально-технической базы социализма. О плане первой пятилетки было заявлено в апреле 1929 года на XVI конференции ВКП(б), а в мае этот план был утвержден на V Всесоюзном съезде Советов СССР. Остап же произносит свои слова в июне 1930-го («за последний год»), когда и состоялась его встреча с Балагановым.

Поэтому, несмотря на всю свою популярность, авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» ходили по острию ножа:

В декабре 1932 года в «Правде» был опубликован фельетон Ильфа и Петрова «Кнооп». Арон Эрлих, в 30-е годы заведовавший отделом литературы в «Правде», много лет спустя рассказывал мне, как после публикации «Клоопа» его вызвал главный редактор «Правды» Л.З. Мехлис и спросил: «Вы хорошо знаете Ильфа и Петрова?». — «Да», — с готовностью ответил Эрлих. «И ручаетесь за них?». — «Д-да», — ответил Эрлих не так бодро. «Головой?» — «Д-да», — ответил Эрлих, окончательно угасая (и даже в пересказе слышалась эта его обреченная интонация). «Вчера я был у Иосифа Виссарионовича, — сказал Мехлис. — Эти вопросы были заданы мне. Я ответил на них так же, — продолжил он благосклонно. — Но помните: вы отвечаете за то, чтобы «Клооп не повторился»40.

Более того, вдова Валентина Катаева Эстер Давыдовна Бреннер говорит, что власть фактически убила обоих писателей: «...Ильф — Илья Файнзильберг — бывал у нас не реже Жени [Евгения Петрова] и очень любил Валю, слушался его советов. Уже тяжелобольной, продолжал появляться у нас. Его могло спасти лечение в Давосе, но — не выпустили. Их вообще как писателей уничтожили, Женя в последние годы писал только сценарии и фельетоны, всё это — без вдохновения»41.

Уничтожение Ильфа и Петрова как писателей началось с негативных рецензий на «Двенадцать стульев» и задержки публикации «Золотого теленка».

По свидетельству художника-карикатуриста Бориса Ефимова (младшего брата Михаила Кольцова), начальник Главлита Б.М. Волин «проявляет строгую партийную бдительность, вплоть до того, что не дает разрешение на выпуск в свет известного романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», о котором он отзывался как о «похождениях жулика в стране дураков». С точки зрения своей должности главного партийно-литературного цензора он правильно уловил смысл романа как беспощадную и острую сатиру на советский быт и нравы, на всю советскую систему. Тем не менее, роман со многими купюрами вышел в свет...»42. Тот же Волин 7 декабря 1931 года отправил в Оргбюро ЦК ВКП(б) пространную записку о советских журналах: ««30 Дней». В ряде номеров печатался «Золотой Теленок» Ильфа и Петрова — пасквиль на Советский Союз, где банда жуликов совершенно безнаказанно обделывает свои дела. Дальнейшее печатание этого пасквиля, искажающего советскую действительность, было прекращено Главлитом. Редакция ответила на это помещением на всю страницу портретов авторов и возмутительной статьей Луначарского, где, между прочим, восхваляется сатирическое творчество Замятина»43.

А уже после журнальной публикации «Теленка» тем же Главлитом на один год был задержан выход романа отдельной книгой, о чем соавторам сообщил 19 февраля 1932 года глава Союза писателей А.А. Фадеев: «Похождения Остапа Бендера в той форме и в том содержании, как Вы изобразили, навряд ли мыслимы сейчас. И мещанин сейчас более бешеный, чем это кажется на первый взгляд. С этой стороны повесть Ваша устарела. Плохо еще и то, что самым симпатичным человеком в Вашей повести является Остап Бендер. А ведь он же — сукин сын. Естественно, что по всем этим причинам Главлит не идет на издание ее отдельной книгой»44.

Но сам Фадеев прекрасно осознавал ценность и «Золотого теленка», и «Двенадцати стульев». В этом отношении показательны мемуары режиссера и сценариста Александра Белинского: «Недавно наш петербургский писатель Даниил Гранин рассказал мне, что Александр Фадеев — незадолго до своего трагического самоубийства — во время очередного запоя сказал Гранину: «От нашей литературы этого времени навсегда останутся только романы Ильфа и Петрова»»45.

* * *

В 1942 году Петров описал свой разговор, состоявшийся в день знакомства с Ильфом: «Я помню, что когда мы познакомились с ним (в 1923 году), он совершенно очаровал меня, необыкновенно живо и точно описав мне знаменитый Ютландский бой, о котором он вычитал в четырехтомнике Корбетта, составленном по материалам английского адмиралтейства. «Представьте себе, — говорил он, — совершенно спокойное море, — был штиль, — и между двумя гигантскими флотами, готовящимися уничтожить друг друга, маленькое рыбачье суденышко с повисшими парусами»»46.

На эту же тему сохранилось свидетельство гудковца Ильи Березарка, сообщившего о морском рассказе Ильфа «Приключения Мишки Бесшабашного»:

Сотрудник «Гудка» Борис Перелешин рассказывал мне, что его друг Илья Арнольдович Файнзильберг в дни своей молодости (тогда он еще не был известен как Ильф) записывал морские рассказы и легенды. Илья Арнольдович работал в то время в одесской газете «Моряк».

По словам Перелешина, сохранилась у Ильфа с юношеских лет толстая тетрадь в клеенчатой обложке, на которой были наклеены рисунки пароходов и парусных судов. В этой тетради были записаны занимательные истории. Впрочем, Илья Арнольдович об этом говорить не любил и всегда переводил речь на другую тему. Но как-то жена Перелешина, воспользовавшись хорошим настроением Ильи Арнольдовича, упросила его рассказать что-нибудь из этой заветной тетради. Однако тетради с рисунками под рукой у него не оказалось, и он рассказывал нам по памяти или, может быть, импровизировал. Рассказчик он был мастерский, речь свою вел всегда серьезно и строго. Если кто-нибудь смеялся, он глядел укоризненно. Впрочем, рассказывал он лишь в дружеском кругу, выступать с эстрады не любил и не умел. Позднее, когда авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» стали широко популярны, читал их произведения на вечерах всегда Евгений Петров, а Илья Арнольдович сидел рядом с ним.

В юношеском морском рассказе Ильи Арнольдовича речь шла о некоем Мишке Бесшабашном. Это был любимец одесских моряков — полубродяга, полужулик. Он где-то приобрел небольшой баркас и решил «делать дела»: что-то покупал, что-то продавал. Но выходило все это плохо. «Коммерция» ему не удавалась. Однако моряки любили Мишку, любили слушать его «байки», его вранье и подкармливали болтуна. Но вот этот Мишка совсем обнаглел. Моряки даже считали, что он с ума сошел: объявил себя ни мало ни много... Летучим Голландцем. Его слушатели не могли перенести такого издевательства — это ведь как-никак популярный герой морского фольклора, персонаж, всеми моряками уважаемый. «Не будет тебе ни огня, ни воды», — сказал Мишке старшина одесских моряков Григорий. Все старались не иметь дел с Мишкой, для его маленького баркаса не нашлось места на одесских пристанях. Бедный Мишка очень страдал, готов был раскаяться. Пришлось ему на своем ветхом суденышке ехать в Феодосию. Но там уже знали о «преступлениях» Мишки. «Ты обидел морскую совесть! — сказал ему один феодосийский моряк.

И тут Мишка, у которого не было ни кола, ни двора, действительно стал Летучим Голландцем. Рассказ кончался совсем не комически — Мишка плачет, мучается и отправляется на своем баркасе в открытое море. По-видимому, едет на гибель.

Со слов супругов Перелешиных я знаю, что был и другой рассказ на близкую тему. Речь шла также о морской легенде, огнях святого Эльма. И здесь с юмором воспроизводились бытовые черты жизни моряков. Борису Перелешину Ильф рассказал эту историю, но как-то не полностью, поэтому Перелешин подробностей не знал. Я спрашивал об этом рассказе самого Илью Арнольдовича, но он не пожелал на эту тему со мной разговаривать. По словам писателя С. Гехта, когда он спросил Ильфа о тетради, где записаны морские рассказы, тот ответил, что она не то пропала, не то уничтожена.

Перелешин сообщил мне, что Евгений Петров не только знал об этой тетради, но даже искал ее после смерти Ильфа, однако найти не мог.

Как известно, Ильф к морской теме более не возвращался. У меня сложилось впечатление, что у этого Бесшабашного и его друзей-моряков были отдельные черты, характерные для героев будущих знаменитых романов. Но это — только впечатление. Настаивать на его верности не буду, не считаю возможным, так как оригинал не сохранился, а я слышал только один рассказ, к тому же, кажется, незаконченный47.

Увлечение Ильфа военно-морской тематикой отразилось в одном из эпизодов «Золотого теленка», где Остап выступает в роли адмирала: «Выслать линейных в мое распоряжение. Частям прибыть в город Черноморск в наикратчайший срок. Форма одежды караульная. Ну, трубите марш! Командовать парадом буду я!» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). Здесь пародируется риторика народного комиссара по военным и морским делам, председателя реввоенсовета Клима Ворошилова. По словам писателя Виктора Ардова: «...например, знаменитая фраза: «Командовать парадом буду я». Теперь она стала чем-то вроде поговорки, а мы помним, как Ильф выхватил ее из серьезного контекста официальных документов и долгое время веселился сам, повторяя эту фразу. Затем «командовать парадом буду я» было написано в «Золотом теленке». Смеяться стали читатели»48.

2 ноября 1927 года Михаил Пришвин процитировал в своем дневнике одну из советских газет: «Приказ. «Командовать парадом буду я. Ворошилов»»49. И действительно, пять дней спустя состоялся «парад 7 ноября 1927 года, в день 10-летия Великой Октябрьской социалистической революции. Принимал парад председатель ЦИК СССР М.И. Калинин, командовал парадом Председатель Реввоенсовета СССР К.Е. Ворошилов. В этом юбилейном параде участвовали военно-учебные заведения, линейные части, сводный полк моряков Балтики и Черного моря, подразделения других округов, войска СТПУ, особые вооруженные отряды НКПС, полк допризывников высших учебных заведений города Москвы и полк кружков Мосавиахима. Все это свидетельствовало о ярком воплощении в жизнь воззвания ЦК нашей партии «Ко всем организациям ВКП(б), ко всем рабочим и крестьянам»»50.

Упомянутые здесь линейные части вошли в приказ Остапа: «Выслать линейных в мое распоряжение»; фраза «Частям прибыть в город Черноморск...» является эхом «сводного полка моряков Балтики и Черного моря», который присутствовал на параде 7 ноября 1927 года; а словосочетание в наикратчайший срок вновь взято из лексикона Ворошилова: «...вокруг нас, как шакалы с разинутыми пастями, стоят враги и злобно, грозно, угрожающе рычат. <...> Поэтому нам необходимо в кратчайший срок психологически мобилизоваться»51.

Появление же караульной одежды («Форма одежды караульная») можно объяснить тем, что в июле 1919 года, когда была объявлена мобилизация для борьбы с войсками Антона Деникина, Илья Ильф «был зачислен в 1-й Караульный советский полк, который квартировал в здании нынешнего Дворца моряков на Приморском бульваре. Он был сформирован из негодных к строевой службе»52. С этими же событиями невольно соотносится приказ «Частям прибыть в город Черноморск в наикратчайший срок», поскольку тогда (в 1919 году) шла ожесточенная борьба за Черноморский флот между деникинцами и большевиками.

Намек на битву за Одессу между красными и белыми содержится также в реплике Остапа из раннего варианта «Золотого теленка»: «Нам предстоят великие бои под Одессой. Вы тоже поедете, Балаганов. Готовьте перевозочные средства» (роман «Великий комбинатор»). При этом реплика «Нам предстоят великие бои» является парафразом очередного высказывания Ворошилова: «Нас окружают, как вы отлично знаете, наши классовые недруги. Со времени окончания гражданской войны мы твердо помним о том, что битвы с классовыми врагами нам предстоят великие, и об этих битвах нас предупреждал неоднократно не кто иной, как Владимир Ильич»53. А Владимир Ильич действительно предупреждал о подобных вещах: «Но, что бы ни случилось, нам предстоят великие события, великая борьба, великие победы. Это чувствует пролетариат повсюду...»54.

Морская (или капитанская) фуражка, в которой Остап вошел в город Арбатов, говорит о нем как о капитане-командоре — так назывался «в России нач. 18 — нач. 19 вв. флотский чин между капитаном 1-го ранга и контр-адмиралом 4-й степени»55. Кроме того, командор — это еще и руководитель автомобильного пробега, который совершает «Антилопа-Гну». Отсюда — соответствующие титулы Остапа: командор и великий командор, которые, помимо всего прочего, коррелируют с должностью Ворошилова: комиссар.

Используется морская терминология и при описании экипажа «Антилопы»: «Влево по носу — деревня! — крикнул Балаганов, полочкой приставляя ладонь ко лбу». Сравним: «...он снял телефонную трубку и сообщил на мостик: «Прямо по носу айсберг, сэр!»»56. А в концовке романа Остап говорит: «Всё надо делать по форме. Форма номер пять — Прощание с родиной», — также прибегая к морской лексике: «Очень горевал краснофлотец Светлов. В затопленном кубрике у него поплыли форма номер три и форма номер пять. А он только что получил новое обмундирование»57, — и заодно обыгрывая название полонеза Огинского «Прощание с родиной» (1794), написанного после поражения польской революции 1793 года.

Неудивительно, что в «Золотом теленке» присутствует отсылка и к морскому эпизоду из «Путешествий Гулливера» Свифта, откуда было позаимствовано также название машины — «Антилопа»: «И однажды в бурную ночь шторм погнал «Антилопу» прямо на скалы. Ослабевшие руки матросов не могли справиться с управлением, и корабль в щепки разбился об утес. Лишь пять человек вместе с Гулливером сумели спастись в шлюпке» (2-я глава).

Такая же судьба постигла автомобиль «Антилопа», на котором ехали Бендер, Балаганов, Козлевич и Паниковский: «Раздался ужасный тошнотворный треск, и антилоповцы в секунду очутились прямо на дороге в самых разнообразных позах. Ноги Балаганова торчали из канавы. На животе великого комбинатора лежал бидон с бензином. Паниковский стонал, легко придавленный рессорой. Козлевич поднялся на ноги и, шатаясь, сделал несколько шагов. «Антилопы» не было. На дороге валялась безобразная груда обломков: поршни, подушки, рессоры».

Необходимо сказать и о пародировании Остапом лексики главы ВЧК — ОГПУ Феликса Дзержинского (1877—1926), который с 1921 года был еще и председателем Деткомиссии ВЦИК, занимавшейся помощью беспризорным детям.

Товарищи!

Наша молодая рабочая Республика вышла победительницей из ожесточенной кровавой борьбы с ее заклятыми врагами — внутренней и внешней контрреволюцией. <...> В результате титанической борьбы на организме страны остались глубокие раны, для окончательного излечения которых еще долгое время будут требоваться громадные усилия со стороны рабочих и крестьян Советской России. <...> на территории Союза Социалистических Республик осталось еще громадное число детей-сирот, не имеющих ни крова, ни призора. Несколько миллионов детей-сирот требуют немедленной реальной помощи.

Детская беспризорность, часто выявляющаяся в самых уродливых, ужасающих формах — как детская преступность, проституция — угрожает подрастающему поколению самыми тяжелыми последствиями и заставляет бить тревогу.

Существующая сеть детских учреждений не в силах вместить всей армии беспризорных детей, для открытия же новых не хватает средств. <...>

Учитывая это тяжелое положение громадного числа детей и все грозные последствия его, Деткомиссия ВЦИК <...> обращается ко всем рабочим и крестьянам и всем трудящимся Советской республики с горячим призывом прийти во время ее на помощь детям.

Не стесняйтесь ни формой, ни размером вашей помощи. Помните, что только общими объединенными усилиями широких рабоче-крестьянских масс мы можем выйти с честью из борьбы на этом тяжелом фронте детской беспризорности.

Одновременно с этим Деткомиссия ВЦИК обращается с просьбой к Исполкому Коминтерна, Профинтерну, Коминтерну молодежи и Межрабпому взять на себя задачу информировать наших товарищей рабочих и крестьян за границей о целях и задачах настоящей кампании и привлечь их к участию.

Деткомиссия надеется, что трудящиеся за границей откликнутся на ее призыв своею материально-финансовой помощью и помогут ей в борьбе с детской беспризорностью в России.

Деткомиссия обращается также ко всем заграничным организациям помощи голодающим в России с просьбой усилить до возможных пределов свою работу в части помощи детям.

Все на помощь детям!

Председатель комиссии ВЦИК
по улучшению жизни детей
Ф. Дзержинский58

А вот речь Остапа перед участниками тайного «Союза меча и орала»:

Заграница нам поможет. Остановка за общественным мнением. <...> Граждане! — сказал Остап, открывая заседание. — Жизнь диктует свои законы, свои жестокие законы. Я не стану говорить вам о цели нашего собрания — она вам известна. Цель святая. Отовсюду мы слышим стоны. Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи. Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем. Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. <...> Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи. Мы, господа присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем. <...> Товарищи! — продолжал Остап. — Нужна немедленная помощь! Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы вырвем их оттуда! Поможем детям! Будем помнить, что дети — цветы жизни. Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь детям. Только детям, и никому другому. Вы меня понимаете?

Совпадают и обращение «Товарищи!», и лексические обороты: «громадное число детей-сирот, не имеющих ни крова, ни призора» = «Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора»; «Несколько миллионов детей-сирот требуют немедленной реальной помощи» = «Нужна немедленная помощь! Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы...»; «с горячим призывом прийти <...> на помощь детям» = «Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем»; «Деткомиссия надеется, что трудящиеся за границей откликнутся на ее призыв своею материально-финансовой помощью и помогут ей в борьбе с детской беспризорностью в России» = «Заграница нам поможет»; «Все на помощь детям!» = «Поможем детям!»59 (стоит добавить, что реплика Остапа: «Будем помнить, что дети — цветы жизни», — обыгрывает редакционную статью в журнале «Смехач»: «Дети — цветы жизни! Помните это, товарищи-читатели «Смехача»!»60).

Как видим, в подтексте многих высказываний и действий Остапа лежат пародии на коммунистических вождей и идеологов. Но эти пародии скрыты за таким первоклассным юмором, что даже нарком просвещения Луначарский, написавший предисловие к американскому изданию «Золотого теленка», ничего не понял: «...Ильф и Петров в «Двенадцати стульях» позволили себе зубоскальствовать, не жаля никого, не бичуя, а просто хохоча во все горло над этим болотом, по которому революция шагает в своих семимильных ботфортах»61.

Написанию статьи Луначарского предшествовала его встреча с Ильфом и Петровым, о которой подробно рассказал писатель Александр Дейч:

...Мне казалось, что Анатолий Васильевич даже обрадовался, когда я попросил его поговорить с Ильфом и Петровым, уже известными тогда авторами «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Анатолий Васильевич прочитал оба романа, называл авторов в разговоре «отличными мастерами веселого смеха», и, конечно, встреча с ними его заинтересовала. А Ильфу и Петрову, кроме всего прочего, эта встреча нужна была и практически: им очень хотелось, чтобы Луначарский, и никто иной, написал предисловие к американскому изданию «Двенадцати стульев». Эти авторы, которых Кольцов называл «писателями-близнецами», с торжественным видом принесли мне письмо на фирменном бланке нью-йоркских издателей и попросили помочь разобраться в этом документе.

Встреча состоялась у Луначарского на дому. Мы сидели в его кабинете, и когда Петров изложил просьбу написать статью к американскому изданию, Анатолий Васильевич задумался на мгновение и сказал:

— Не считайте, что это простое дело. Я очень смеялся, читая «Двенадцать стульев», даже завидовал блещущему и немного беззаботному веселью молодых авторов. Да, ваше веселье от избытка сил, от прекрасного чувства превосходства над той обывательской мелюзгой, которую вы так неподражаемо описали. Но, но...

Луначарский замолк, а темпераментный Петров, не выдержав этой паузы, воскликнул:

— Анатолий Васильевич, говорите все «но», мы не красные девицы, в обморок от вашей критики не упадем, и нашатырный спирт не понадобится.

Анатолий Васильевич улыбнулся и продолжал:

— Я хочу сказать, что вашему роману не хватает серьезности. Пожалуйста, не возражайте, что при веселости откуда же взяться серьезности. Я не сравниваю масштабов, но у таких веселых писателей, как Щедрин, Мольер, Вольтер, — у каждого на свой лад была глубокая серьезность. Они знали изречение «смех убивает». А ваш смех, быть может, слишком беспечен и добродушен. С одной стороны, это хорошо, потому что здесь видна убежденность в полном ничтожестве обывателей и мещан, в сущности не могущих затормозить наше великое дело. Но с другой стороны, вы как бы любуетесь вашим Остапом Бендером, порой читатель может прийти в восхищение, до того он ловок, находчив и изворотлив.

Авторы наперебой попробовали возразить: они, мол, отнюдь не имели этого в виду, они презирают не только Остапа Бендера, но и тот жизненный прототип, с которого они его писали. При этом Ильф многозначительно посмотрел на меня сквозь стекла очков, что означало — не выдавайте нашей тайны, кто этот Остап Бендер в жизни.

— Нет, нет, вы меня не разубедите, — говорил Луначарский, — мне нет никакого дела до того, есть ли в жизни такой Остап Бендер, с которого вы писали гротескную карикатуру. Тут дело в другом: вы отнеслись к этому взбесившемуся филистеру без возмущения, без гнева...

— А мы не хотели дидактики, — вставил Ильф.

— В том-то и трудность вашей задачи, — продолжал Луначарский. — Изобразить лилипутский мирок с этаким ничтожным Гулливером и пустить его гулять не только по нашей стране, но и по капиталистической Европе, — конечно, не преступление, но в этом есть доля яда. Буржуа на Западе, враждебно к нам настроенный, может злорадствовать, читая ваш роман: «Вот оно, социалистическое общество, — все состоит из Остапа Бендера, Эллочки-людоедки, Васисуалия Лоханкина и прочих ничтожеств». Я вас предупреждаю, что в предисловии я поступлю как врач, дающий противоядие.

И Луначарский, увлекаясь, стал рассказывать нам, ошеломленным блестящей импровизацией, о тех случаях, когда из глубины веков какой-нибудь поднимающийся класс возвеличивает до дерзости смелого человека, любыми средствами, даже явно нечестными, борющегося за место на земле для себя и себе подобных. Таковы мольеровский Скапен, Фигаро у Бомарше, Жиль Блаз у Лесажа, многочисленные плуты испанских новеллистов, вплоть до современного немецкого авантюриста из пьесы нашего с вами друга (Луначарский обратился ко мне) Газенклевера «Господин что надо». Мне кажется, что советские авторы, следуя многовековой традиции, должны ее видоизменить, обличая обывательское болото и предостерегая нестойких людей нашей переломной эпохи, чтобы они не попали в эту трясину. Возьмите, например, Гоголя. Он сумел поставить на место зарвавшегося Хлестакова и показать с яростью сатирика его внутреннюю пустоту. Скажу еще, что «Золотой теленок» с этой стороны гораздо серьезнее «Двенадцати стульев», и я приветствую в нем уже некоторые обличительные тенденции.

— Вот уже статья и готова! — воскликнул Петров. — Жаль, что я не умею стенографировать.

— Нет, — сказал Луначарский, — для статьи мне еще надо многое продумать, но написать ее, и именно для иностранного читателя, мне очень захотелось.

Действительно, через некоторое время статья была написана, появилась в американском и немецком изданиях, а по-русски была напечатана в журнале «30 дней»62.

Сказав Луначарскому, что «они презирают не только Остапа Бендера, но и тот жизненный прототип, с которого они его писали», соавторы немного слукавили, так как отношение Ильфа к Бендеру ясно выражено в его блокноте за сентябрь—ноябрь 1931 года, когда продолжалась публикация «Золотого теленка» в журнале «30 дней»: «Это я хотел бы быть таким высокомерным, веселым. Он такой, каким я хотел быть. Счастливцем, идущим по самому краю планеты, беспрерывно лопочущим. Это я таким бы хотел быть, вздорным болтуном, гоняющимся за счастьем, которого наша солнечная система предложить не может. Безумец, вызывающий насмешки порядочных и успевающих»63. Более того, соавторы откровенно восторгаются своим героем: «Но Остап Бендер, длинный благородный нос которого явственно чуял запах жареного, не дал дворнику и пикнуть», «В таком случае, простите, — возразил великолепный Остап, — у меня есть не меньше основания, как говорил Энди Таккер, предполагать, что и я один могу справиться с вашим делом», «Товарищи! — сказал он прекрасным голосом. — Товарищи и братья по шахматам...», «Остап вытер свой благородный лоб», «Остап спал тихо, не сопя. Его носоглотка и легкие работали идеально, исправно вдыхая и выдыхая воздух»64, «Что за издевательство! — воскликнул Воробьянинов, начавший было освобождаться из-под ига могучего интеллекта сына турецкоподданного» и т. д.

Примечания

1. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. Т. 2. Золотой теленок. Wien, 1991. С. 635.

2. Цит. по: Виницкий И. Что означает таинственная надпись на могиле Паниковского — «человека без паспорта»? (28.09.2020) // https://gorky.media/context/chto-oznachaet-tainstvennaya-nadpis-na-mogile-panikovskogo-chelovek-bez-pasporta-rassledovanie-gorkogo/

3. Сталин И. К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса // Красная звезда. 1930. 21 янв.

4. Сталин И. Политический отчет Центрального Комитета XVI съезду ВКП(б) (27 июня 1930 г.) // XVI съезд Всесоюзной Коммунистической Партии (б). Стенографический отчет. М.; Л.: Госиздат, 1930. С. 32.

5. Сталин И. Головокружение от успехов. К вопросам колхозного движения // Правда. 1930. 2 марта.

6. Шульгинъ В. Три столицы: путешествіе въ красную Россію. Берлинъ: Мѣдный всадникъ, 1927. С. 178.

7. Ср. еще в «Зойкиной квартире» (1925) Булгакова, где Аметистов говорит: «Я старый боевик, мне нечего терять кроме цепей...». В свою очередь, эта цитата напоминает реплики Остапа румынским пограничникам: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской чека! Ей-богу, еле вырвался!»; и польским ксендзам: «Я сам старый католик и латинист». Поэтому Остап выводит себя в образе очередного старика — Вечного Жида.

8. С такой атрибуцией этот афоризм помещен на обложке 19-го номера журнала «Смехач» (май 1927).

9. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 536—539.

10. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 293.

11. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 544.

12. Куляпин А.И. Красные и белые: шахматы в СССР // Филология и человек: Научный журнал. Барнаул: Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2007. № 4. С. 43—44.

13. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 411.

14. Из записной книжки Евгения Петрова // Петров Е. Мой друг Ильф. М.: Текст, 2001. С. 231—232.

15. Ключ к этой цитате находим в записи, сделанной в конце марта 1929 года: «Наряду с недочетами есть и сдвиги. Лукьянычев — предместкома» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 205). Речь идет о заседании, посвященном вопросам Совкино.

16. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 523.

17. По сравнению с Ильфом Петров всё же был более лояльным в плане политических убеждений — ср. с продолжением его записи: «Но революция победила. Следовательно, лозунг «Морально то, что полезно пролетариату» должен быть заменен лозунгом — «Морально то, что полезно народу», то есть человечеству, проживающему в границах СССР и угнетенному человечеству в остальном мире. А если полезно народу, то полезно государству, которое этот народ действительно представляет. Государству полезна честность, преданность, верность. Еще год тому назад оно было на краю гибели только потому, что в партии было предательство и двурушничество. Почему же в школах до сих пор нет популярных учебников этики, которые с детских лет воспитывали бы в людях понятия честности, верности и любви. Была плоха буржуазия, которая пользовалась ими, чтобы утвердить свою власть. Теперь же, очищенные от власти денег, эти понятия, и только они, смогут привести наш народ к коммунизму» (Из записной книжки Евгения Петрова // Петров Е. Мой друг Ильф. М.: Текст, 2001. С. 232). Неудивительно, что в 1939 году Петров даже вступил в КПСС. Свое объяснение этому парадоксу дает Лидия Яновская: «Почти ровесники, разница в пять-шесть лет... Но Ильфу была присуща какая-то загадочная внутренняя свобода, безошибочность в нравственном отношении к жизни и к литературе. А у Е. Петрова, очень милого, талантливого, искреннего, такой прочной, такой твердой независимости не было. Когда Е. Петров осиротел, оставшись без Ильфа, у него появилась растерянность и некие нравственные промашки в творчестве и в отношениях с людьми. Потом я поняла: маленькая разница в возрасте между Ильфом и Петровым была, тем не менее, очень существенной» (Яновская Л. Последняя книга, или Треугольник Воланда. М.: ПРОЗАиК, 2013. С. 258). Действительно, к концу жизни Петров всё чаще делал различные верноподданнические заявления типа: «Для нас, беспартийных, никогда не было выбора — с партией или без нее. Мы всегда шли с ней. И нас всегда возмущали и смешили писатели, выяснявшие свое отношение к Советской власти. И с этими писателями возились» (Петров Е. Мой друг Ильф // Журналист. М., 1967. № 6. С. 64); и даже начал писать роман «Путешествие в страну коммунизма» (Литературное наследство. Т. 74: Из творческого наследия советских писателей. М.: Наука, 1965. С. 577—628). Ильф же мыслил более трезво и видел то, что происходит в стране: «Как указывали друзья писателей К.П. Ротов и Е.Н. Мунблит, Ильф был куда скептичнее Петрова, «оптимиста собачьего», как называл его соавтор, и споры между ними касались часто именно политических вопросов. Ильф считал фальсификацией все, начиная с «вредительских», показательные процессы. От государства, инсценировавшего такие судилища, вряд ли можно было ожидать осуществления «идеального социализма»» (Лурье Я.С. Невовлеченность в систему (Булгаков, Ильф и Петров, Домбровский) // IN MEMORIAM: Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб.: Atheneum — Феникс, 1997. С. 108—109); «Константин Ротов (отбывший два лагерных срока и доживший до 1959 г.) вспоминал о разногласиях между соавторами определеннее: по его словам, оптимизм одного из авторов и пессимизм другого проявлялся и в политических взглядах. Ильф, например, не верил в правдивость показаний подсудимых на вредительских процессах» (Курдюмов А.А. (Лурье Я.С.). В краю непуганых идиотов: Книга об Ильфе и Петрове. Paris: La Presse Libre, 1983. С. 244). А незадолго до смерти он записал: «Умирать все равно будем под музыку Дунаевского и слова Лебедева-Кумача» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937. С. 546). Имеется в виду песня «Широка страна моя родная...» (1936) с ее фальшиво-патриотическим пафосом: «Я другой такой страны не знаю, / Еде так вольно дышит человек».

18. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 10. М.: Голос, 2000. С. 256—257.

19. Ардов В. Этюды к портретам. М.: Сов. писатель, 1983. С. 124.

20. Петров Е. Мой друг Ильф. М.: Текст, 2001. С. 24.

21. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Ильф И. Записные книжки. М.: Сов. писатель, 1939. С. 19.

22. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 533.

23. Гехт С. Семь ступеней // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 116.

24. Ардов В. Этюды к портретам. М.: Сов. писатель, 1983. С. 129.

25. Цит. по: Беседа Виктора Ардова с Виктором Дувакиным, 20.12.1967 // http://oralhistory.ru/talks/orh-32/text?hl=6891a85)

26. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Ильф И. Записные книжки. М.: Сов. писатель, 1939. С. 19.

27. Фридман С. Фрагменты воспоминаний // Семь искусств [сетевой альманах]. 2013. № 7 (44). Июль.

28. Там же.

29. Смехач. М., 1928. № 13. Март. С. 5.

30. Аналогичная конструкция встречается в обращении самого Ильфа к Валентину Катаеву: «Она хочет строить социализм, а я не хочу» ~ «Валюн! Ваш брат меня мучит. Он требует, чтобы я работал. А я не хочу работать. Понимаете? Я не хочу работать. Я хочу гулять, а не работать» (Петров Е. Мой друг Ильф / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2001. С. 83).

31. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 410.

32. Например: Старосольский А. Соревнование одиночек // Чудак. М., 1929. № 19. Май. С. 6; Он же. Два агитпропа // Чудак. 1929. № 24 (специальный церковный номер). С. 10; Он же. Кабинет восковых фигур // Чудак. 1929. № 27. Июль. С. 10; Он же. Кооп-генералы // Чудак. 1929. № 28. Июль. С. 14.

33. Тэсс Т.Н. В редакцию обратился человек... М.: Сов. Россия, 1964. С. 309.

34. Этот же прием обыгрывается в записной книжке Ильфа за май 1930 года: ««Стальные ли ребра?» «Двенадцать ли стульев?» «Растратчики ли?»» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 284). Как указывает Александра Ильф, «рецензия критика В.И. Блюма действительно называлась «Стальные ли ребра?» (Молодая гвардия, 1930)» (Там же. С. 289). Данная рецензия — «Стальные ли ребра? (По поводу романа Ив. Макарова)» — была опубликована в журнале: Молодая гвардия. 1930. № 9 (май). С. 106. А Владимир Блюм был яростным обличителем Ильфа и Петрова, утверждая, что при советской власти сатира не нужна и даже вредна.

35. Генерал Белой армии.

36. Серийный убийца.

37. Холодный философ. Отдайте ему курсив // Литературная газета. 1932. 29 мая. № 24. С. 3.

38. Литературная газета. 1937. 6 апр. № 18. С. 4. Евгений Петров имеет в виду следующую заметку: «Настоящим считаю необходимым совершенно ясно и открыто признать перед нашей советской писательской общественностью, что написанный мною совместно с Бор. Пильняком «роман» «Мясо», опубликованный в «Новом мире», является произведением халтурным, о чем совершенно правильно мне было указано нашей критикой. Я сделал недобросовестную работу. Больше так работать не буду» (Беляев С. Письмо в редакцию // Литературная газета. 1937. 15 марта. № 14. С. 6).

39. Толстоевский Ф. Три с минусом (Отчет о диспуте «Писатель и политграмота». Состоялся 7/X в театре Революции) // Чудак. М., 1929. № 41. Окт. С. 7.

40. Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. Иерусалим: Изд-во «Мория», 1997. С. 51.

41. Эстер Катаева: «Когда попросила Мандельштама замолчать, муж месяц со мной не разговаривал» / Беседовал Дмитрий Быков (2000) // http://izbrannoe.com/news/lyudi/intervyu-dmitriya-bykova-so-vdovoy-valentina-kataeva-ester/

42. Ефимов Б. Десять десятилетий (О том, что видел, пережил, запомнил). М.: Вагриус, 2000. С. 619.

43. Горяева Т.М. Политическая цензура в СССР. 1917—1991 гг. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2009. С. 210.

44. Цит. по факсимиле письма: Петров Е. Мой друг Ильф / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2001. С. 166.

45. Белинский А.А. Записки старого сплетника. СПб.: Библиополис, 1996. С. 149.

46. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе: К пятилетию со дня смерти // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений: в 5 томах. Т. 5. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1961. С. 521.

47. Березарк И. Устные рассказы писателей: Воспоминания // Нева. 1977. № 3. С. 203—204. Перепечатано с изменениями и сокращениями: Березарк И. Штрихи и встречи. Л.: Сов. писатель, 1982. С. 134.

48. Ардов В. Ильф и Петров (воспоминания и мысли) // Знамя. 1945. № 7. С. 129.

49. Пришвин М. Дневники: 1926—1927. М.: Моск. рабочий, 2003. С. 514.

50. Грушевой К.С. Сто военных парадов. М.: Воениздат, 1974. С. 62.

51. К войне, которую навязывают империалисты. Советский Союз будет готов (Речь тов. Ворошилова на XV Московской губпартконференции) // Гудок. М., 1927. 16 янв. С. 2.

52. Из статьи Ростислава Александрова. Цит. по: Ильф А.И. Илья Ильф: Линия жизни 1897—1927 // Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 20.

53. Восьмой съезд профессиональных союзов СССР (10—14 декабря 1928 г.). Пленумы и секции. Полный стенографический отчет. М.: Книгоиздательство ВЦСПС, 1929. С. 14.

54. Ленин Н. (Ульянов В.). Собрание сочинений. Т. VI. 1905 год. М.: Госиздат, 1924. С. 207.

55. Словарь иностранных слов. 11-е изд., стереотип. М.: Рус. яз., 1984. С. 238.

56. Скрягин Л.Н. Последний SOS «Вольтурно». М.: Мысль, 1989. С. 55.

57. Бондарин С. Лирические рассказы. М.: Сов. писатель, 1957. С. 348.

58. Дзержинский Ф. Все на помощь детям // Известия. М., 1923. 31 марта. № 71.

59. Впрочем, тема беспризорности поднималась Ильфом еще в очерке «Беспризорные» и в фельетоне «Принцметалл» (оба текста — 1924).

60. Смехач. М., 1927. № 32. Авг. С. 2. В этом же номере на с. 5 был опубликован рассказ Евгения Петрова «Всеобъемлющий зайчик», основная идея которого пригодилась при создании образа поэта-халтурщика Никифора Ляписа-Трубецкого: «Ходит зайчик по лесу / К северному полюсу» ~ «Гаврила ждал в засаде зайца, / Гаврила зайца подстрелил». В обоих случаях даны лишь две первые строчки, которые поэты предлагают в разные редакции, только в рассказе Петрова эти строчки остаются без изменений, а в романе претерпевают разнообразные модификации: «Гаврила шел кудрявым лесом, / Бамбук Гаврила порубал» и др. Поэтому зайчик назван всеобъемлющим, а Гаврила — многоликим.

61. Луначарский А. Ильф и Петров // 30 дней. М., 1931. № 8. Авг. С. 64.

62. Дейч А. День нынешний и день минувший. М.: Сов. писатель, 1985. С. 29—31.

63. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 338.

64. Два года спустя (июнь 1929) Ильф похожим образом опишет своего соавтора: «А в это время Женя спит. Легкие его работают исправно, а нос, как всегда, заложен» (Там же. С. 232).