8. Общие мотивы в «Мастере и Маргарите», «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке» (продолжение)

Помимо Остапа Бендера, на Воланда отчасти похож и Генрих-Мария Заузе из «Золотого теленка» (глава «На суше и на море»).

Оба — немцы (Генрих Заузе и Теодор Воланд¹); инженеры (вспомним раннюю редакцию «Мастера и Маргариты» — «Копыто инженера»); и специалисты: первый — в области механизации лесного хозяйства, а второй — в области черной магии.

Оба говорят с акцентом, хотя у Воланда акцент — притворный. При этом Заузе разговаривает с Бендером и Балагановым так же, как Воланд — с Берлиозом и Бездомным: «...правой рукой он подтащил к себе поближе Балаганова и произнес перед ними большую страстную речь» = «...профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал: «Имейте в виду, что Иисус существовал»».

Обратим также внимание на сходство между Вечным Жидом из рассказа Остапа («Золотой теленок»; глава «Позвольте войти наемнику капитала!») и Воландом.

Если первый «присутствовал на историческом заседании, где Колумбу так и не удалось отчитаться в авансовых суммах, взятых на открытие Америки», то второй «лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата...».

Вечный Жид «еще совсем молодым человеком... видел пожар Рима», а Воланд сравнивает пожар в Грибоедове с пожаром Рима в 64-м году н. э.: «Мощное зрелище, — заговорил Воланд, — то здесь, то там повалит клубами, а потом присоединяются и живые трепещущие языки. Зелень сворачивается в трубки, желтеет. И даже здесь ветерок припахивает гарью. До некоторой степени это напоминает мне пожар Рима»².

Вечный Жид «бывал везде: и на Рейне, и на Ганге, и на Миссисипи, и на Ян-Цзы, и на Нигере, и на Волге. И не был только на Днепре», а Воланд также называет себя путешественником, который посетил множество стран.

Оба носят рыцарскую одежду: Вечный Жид «штаны эти купил по случаю восемьсот лет назад в Палестине у какого-то рыцаря, отвоевавшего Гроб Господень», а Воланд на балу «оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре».

Но поскольку Остап является двойником Воланда, Вечный Жид — это еще и сам Остап, носящий еврейскую фамилию «Бендер» и наделяющий своего героя собственными несбыточными мечтами: «Не так давно старик проживал в прекрасном городе Рио-де-Жанейро, пил прохладительные напитки, глядел на океанские пароходы и разгуливал под пальмами в белых штанах»³ (кстати, стариком Остап назовет себя при попытке перехода через румынскую границу: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской чека!»; а Левий Матвей назовет Воланда старым софистом; сам же Воланд представляется Лиходееву: «Профессор черной магии Воланд»). И далее Остап с точностью предсказывает свою судьбу: «Аккурат в 1919 году Вечный Жид в своих рыцарских брюках нелегально перешел румынскую границу. Стоит ли говорить о том, что на животе у него хранились восемь пар шелковых чулок и флакон парижских духов...», — поскольку в 1930 году Остап попытается точно так же перейти румынскую границу, но в противоположном направлении, и у него «на животе» тоже будет множество ценных вещей, в том числе и «рыцарские брюки»: «Один раз странный человек зацепился за мокрый корень и упал на живот. Тут раздался такой громкий звук, будто свалился на паркет рыцарский доспех. <...> Весь этот чудесный груз должен был обеспечить командору легкую, безалаберную жизнь на берегу теплого океана, в воображаемом городе детства, среди балконных пальм и фикусов Рио-де-Жанейро» (а «восемь пар шелковых чулков и флакон парижских духов» отсылают к первой встрече Бендера с Воробьяниновым в дворницкой, во время которой великий комбинатор проводил психологическую обработку своего будущего компаньона: «Тепло теперь в Париже? Хороший город. У меня там двоюродная сестра замужем. Недавно прислала мне шелковый платок в заказном письме»).

Помимо того, оба героя не хотят жить вечно: «Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил. Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть» = ««А вот поставьте его к стенке», — ласково сказал куренной. «Но ведь я же Вечный!» — закричал старик. Две тысячи лет он нетерпеливо ждал смерти, а сейчас вдруг ему очень захотелось жить». И судьба их постигает почти одинаковая: Вечного Жида «на берегу Днепра» зарубили петлюровцы, а Остап «до самого Днестра дошел без приключений», но там его избили румынские пограничники, при этом еще и ограбив (различается лишь вектор путешествий героев: Вечный Жид шел со свободного Запада в несвободный Советский Союз, а Остап — наоборот). Так что можно согласиться с мнением Юрия Щеглова, который писал: «В лице Вечного Жида обращаются в пыль многие ценности старой цивилизации, в том числе и такие, в которые верил Бендер, — ср. упоминания о Риме, Китае, Индии, Колумбе, Рио-де-Жанейро и др.»⁴.

Помимо Вечного Жида, Остапа кое-что роднит и с другим стариком — Федором Хворобьевым, названным «монархистом-одиночкой». О себе же Остап рассказывал, что он был «мистиком-одиночкой» (глава «Телеграмма от братьев Карамазовых»).

Оба негативно относятся к советской власти, причем обещание Остапа Хворобьеву устранить ее: «Я вам помогу <...> как только советской власти не станет, вам сразу станет как-то легче», — использует Евгений Шварц в своей пьесе «Дракон» (1943), где Ланцелот говорит бургомистру: «Вот я убью дракона, и вам станет легче».

У бургомистра «нервы... в ужасном состоянии», а у Хворобьева — говорящая фамилия: хвороба, болезни. И действительно, он страдает от «советских» снов, от чего его нервы также расшатались, и он проклинает советскую власть, перефразируя Тютчева: «Все отняла у меня советская власть, — думал бывший попечитель учебного округа, — чины, ордена, почет и деньги в банке. Она подменила даже мои мысли! Но есть такая сфера, куда большевикам не проникнуть. Это сны, ниспосланные человеку богом. Ночь принесет мне успокоение. В своих снах я увижу то, что мне будет приятно увидеть. <...> Федор Никитич проснулся среди ночи. Он помолился богу, указав ему, что, как видно, произошла досадная неувязка, и сон, предназначенный для ответственного, быть может, даже партийного, товарища, попал не по адресу» ~ «Всё отнял у меня казнящий бог: / Здоровье, силу воли, воздух, сон, / Одну тебя при мне оставил он, / Чтоб я ему еще молиться мог» (1873). В целом же тема снов Хворобьева восходит к записи Ильфа за июнь—сентябрь 1929 года: «Последнее утешение он хотел найти в снах, но даже сны стали современными и злободневными»⁵.

А основным литературным прототипом монархиста Хворобьева послужил «старый Дыркин, бывший столоначальник какого-то бывшего железнодорожного присутствия» из «Святочного рассказа» (1927) Евгения Петрова⁶, поскольку оба героя мечтают о царских временах: «Эх! — горько думал старый Дыркин «Да разве это сочельник?! <...> Целый день ходил, как дурак, в окна заглядывал и ни одной елки не увидел». <...> Дыркин сел в ближайший сугроб и замечтался. И представил себе глупый Дыркин, что он сидит в своем железнодорожном присутствии и принимает посетителей» ~ «По целым дням просиживал монархист-одиночка над обрывом и, глядя на город, старался думать о приятном: о молебнах по случаю тезоименитства какой-нибудь высочайшей особы, о гимназических экзаменах и о родственниках, служивших по министерству народного просвещения» («Целый день» = «По целым дням»; «сел в ближайший сугроб» = «просиживал... над обрывом»; «замечтался» = «старался думать о приятном»); «Хорошо! — мечтает Дыркин» ~ «Ах, как хорошо, — сказал старик»; «...старый Дыркин поплелся к месту своей старинной службы. На дверях Дыркин увидел табличку «Правление Энской дороги». — «Ах ты боже мой! — пробормотал Дыркин, дрожа от волнения. — И домик тот, и двери те же, и вестибюль...»» ~ «Ах ты, господи! — заволновался старик» («старый» = «старик»; «Ах ты боже мой!» = «Ах ты, господи!»; «дрожа от волнения» = «заволновался»).

В обоих случаях фигурируют близкие даты — 2 и 3 февраля: ««А под сукном бумажки. Милые, заветные бумажки! Вот одна маленькая от 2 февраля 1883 г.»» ~ «А не снился ли вам приезд государя-императора в город Кострому? — В Кострому? Было такое сновиденье. Позвольте, когда же это, ну да, 3 февраля этого года».

Кроме того, Дыркин «постукивал беззубыми деснами», а о Хворобьеве сказано, что он «зашамкал»; Дыркин, «покачиваясь на худых старческих ногах <...> поплелся к месту своей старинной службы», а Хворобьев, «шаркая ногами, побежал по тропинке вокруг дома»; и если Дыркин говорит чиновнику, сидевшему в «Правлении Энской дороги»: «Милый! — прохрипел Дыркин. — Миленький ты мой! Потешил старичка на старости лет», — то и Хворобьев воспринимает Остапа как «милого»: «Одуревший от тяжелых снов монархист охотно разрешил милому и отзывчивому молодому человеку воспользоваться сараем». Вместе с тем старого Дыркина автор прямо называет глупым и вообще не считает за человека, а старик Хворобьев характеризуется уже не столь прямолинейно и вызывает сочувствие. Кроме того, Дыркин, тоскуя по старым временам, предстает в своих мечтах как царский чиновник-самодур: «Молчать! — кричит Дыркин. — Не разговаривать! Приходить через неделю!», — подобно советскому чиновнику из другого рассказа Петрова, написанного в 1927 году: «Молчать! — крикнул Уродоналов, багровея. — Без доклада не входить! Не курить! Не плевать! Не сорить! Рукопожатия отменены! Обратитесь к секретарю!..»⁷.

Как мы уже убедились, рассказ Бендера о Вечном Жиде автобиографичен, но то же самое можно сказать и про другой рассказ Остапа — о гусаре-схимнике Алексее Буланове («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»).

Во-первых, схимник, то есть «монах-отшельник, принявший схиму — особый монашеский чин, налагавший строгие правила поста и молитвы»⁸, отсылает к признанию Остапа в «Золотом теленке»: «Я сам когда-то был мистиком-одиночкой и дошел до такого состояния, что меня можно было испугать простым финским ножом» (глава «Телеграмма от братьев Карамазовых»).

Во-вторых, Алексей Буланов является графом, а в придуманной Остапом эпитафии на своем надгробном памятнике есть фраза: «Мать покойного была графиней и жила нетрудовыми доходами» («Двенадцать стульев»; глава «И др.»).

В-третьих, железные вериги, которые надел Буланов: «Говорили, что граф-монах носит вериги в несколько пудов», — травестируются в концовке «Золотого теленка» в тяжелые драгоценности, которые Остап попытался пронести на себе через румынскую границу: «Полы балахона намокли и весили несколько пудов».

В-четвертых, сражение схимника с клопами очень напоминает драку Остапа с румынскими пограничниками, которых он называет пауками.

В-пятых, потерпев неудачу со своей схимой, Буланов «служит кучером конной базы Московского коммунального хозяйства», а Остап после неудачной попытки перейти румынскую границу решил «переквалифицироваться в управдомы» (в рукописи, подготовленной для журнальной публикации: «в дворники»).

В-шестых, Воробьянинов не узнал старика-кучера Буланова, увиденного им в окно, а мысли этого кучера разделит и Остап: «Граф Алексей Буланов был сильно озабочен. Нахлестывая лошадей, он грустно размышлял о бюрократизме, разъедающем ассенизационный подотдел...» = «Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм!» («Золотой теленок»; глава «На суше и на море»). Данный мотив встречается и в разных фельетонах Евгения Петрова, например: «Сказать, что всё это — бюрократизм, волокита, буквоедство, казуистика, крючкотворство?»⁹.

Можно также предположить, что отрицательное отношение Остапа к религии и его неверие в Бога вызваны негативным опытом религиозного затворничества, о чем он и поведал Воробьянинову, рассказав о себе в третьем лице (как о гусаре-схимнике) и от первого лица (как о «мистике-одиночке»).

Подобным приемом Остап пользовался довольно часто. Например, при первой встрече с Воробьяниновым в дворницкой он начал заваливать его историями о своих якобы знакомых, которые нелегально переходили границу, подделывали доллары и сидели в допре, а на самом деле излагал факты собственной биографии: «Уместно допустить, что Бендер, намекали авторы, очередной раз осужденный за мошенничество или аналогичного типа преступление на срок не менее шести месяцев и не более двух лет, отбывал указание на Украине — в допре, как и полагалось. Например, был арестован в августе или сентябре 1926 года, почему, кстати, оказался без пальто, и освободился в апреле 1927 года»¹⁰.

Возвращаясь к образу Алексея Буланова, следует заметить, что у него был конкретный прототип — иеросхимонах Антоний (в миру — лейб-гусар Александр Булатович). На этот счет имеется «наблюдение И. Кацнельсона, указавшего, что подробности абиссинских путешествий Булатовича Ильф и Петров могли почерпнуть из его иллюстрированной биографии, опубликованной в № 9 журнала «Искры» за 1914 год. По устному свидетельству А.И. Ильф, соответствующий номер этого журнала (ныне утраченный) хранился в семье Ильфа до войны»¹¹.

Эту информация подтверждается соответствующими перекличками с романом «Двенадцать стульев».

Уже самая первая реплика Остапа: «Блестящий гусар, граф Алексей Буланов, как правильно сообщил Бендер, был действительно героем аристократического Петербурга», — отсылает к упомянутой публикации в журнале «Искры», на первой странице которого помещен портрет с подписью: «А.К. Булатовичъ, герой аристократическаго Петербурга»¹². Причем портрет этот точно описан Остапом: «Очень часто на страницах иллюстрированных журналов появлялся фотографический портрет красавца-гусара — куртка, расшитая бранденбурами и отороченная зернистым каракулем, высокие прилизанные височки и короткий победительный нос». Над портретом дана краткая биография Булатовича, где есть такой факт: «Въ 1897 году Булатовичъ въ отрядѣ абиссинскаго негуса Менелика участвовалъ въ сраженіяхъ съ дикими африканскими племенами. Неоднократно бывалъ на волосокъ отъ смерти». Эта подробность перешла в рассказ Остапа с незначительными изменениями: «Он был дерзок и смел. Он помогал абиссинскому негусу Менелику в его войне с итальянцами». А на 66-й странице того же номера «Искр» помещена история Булатовича в фотографиях, и под самой первой из них — подпись: «А.К. Булатовичъ передъ поступленіем въ монашество. Рядомъ съ нимъ — абиссинецъ Васька, котораго Булатовичъ спасъ отъ смерти во время одного изъ своихъ походовъ въ Абиссиніи, привезъ въ Россію и воспитывалъ до своего поступленія въ монашество. Теперь Васька находится въ Абиссиніи, и Булатовичъ собирается ѣхать къ нему»¹³. Все эти детали также нашли отражение в рассказе Остапа: «Он сидел под большими абиссинскими звездами, закутавшись в белый бурнус, и глядел в трехверстную карту местности. <...> У ног его сидел новый друг, абиссинский мальчик Васька. Разгромив войска итальянского короля, граф вернулся в Петербург вместе с абиссинцем Васькой». Когда же граф принял монашескую схиму, «княгиня Балтийская познакомилась с итальянским певцом, а абиссинец Васька уехал на родину».

Остальные детали биографии Алексея Буланова пародируют затворничество отца Сергия из одноименной повести Льва Толстого (1898), о чем рассказал гудковец Арон Эрлих: «Задолго до того, как два молодых автора сговорились писать вместе, я слышал изустные, на потеху товарищам сочиняемые, пародии то Ильфа, то Петрова. Темой этих пародий служили <...> веселые домыслы о том, что было бы с толстовским отцом Сергием, если бы тот дожил в своих религиозно-аскетических самоистязаниях до наших дней... <...> В другой раз мы знакомились со вставной новеллой про гусара-схимника, графа Алексея Буланова, великолепного кавалериста и кутилу, красавца и богача <...> А некогда эту историю Петров импровизировал лишь в кругу нескольких своих товарищей по «Гудку»»¹⁴. Таким образом, идея вставной новеллы витала в воздухе еще до того, как будущие соавторы приступили к написанию романа «Двенадцать стульев».

* * *

В «Золотом теленке» Александр Корейко воспринимает действия Остапа и его посланника Паниковского по отношению к себе как чертовщину: «С этой вот встречи началась чертовщина. <...> Нищий. Ночные телеграммы. Книга о миллионерах. Мнимый слепой. И наконец — нападение. Чертовщина продолжалась». И то же самое сказано о Берлиозе и Лиходееве с супругами, вселившимися в квартиру № 50: «Совершенно естественно, что, как только они попали в окаянную квартиру, и у них началось черт знает что». А после столкновения с Воландом Лиходеев думает: «Тут и чертовщина с черным беретом, холодной водкой и невероятным контрактом, — а тут еще ко всему этому, не угодно ли, и печать на двери!».

Однако и Остап — как человек — сталкивается с чертовщиной в виде суматохи на 1-й Черноморской кинофабрике:

Между тем беготня по лестницам, кружение, визг и гоготанье на 1-й Черноморской кинофабрике достигли предела. Адъютантши скалили зубы. Помрежи вели черного козла, восхищаясь его фотогеничностью. Консультанты, эксперты и хранители чугунной печати сшибались друг с другом и хрипло хохотали. Пронеслась курьерша с помелом. Великому комбинатору почудилось даже, что один из ассистентов-аспирантов в голубых панталонах взлетел над толпой и, обогнув люстру, уселся на карнизе.

И в ту же минуту раздался бой вестибюльных часов. «Бамм!» — ударили часы.

Вопли и клекот потрясли стеклянное ателье. Ассистенты, консультанты, эксперты и редакторы-монтажеры катились вниз по лестницам. У выходных дверей началась свалка.

«Бамм! Бамм!» — били часы.

Тишина выходила из углов. Исчезли хранители большой печати, заведующие запятыми, администраторы и адъютантши. Последний раз мелькнуло помело курьерши.

«Бамм!» — ударили часы в четвертый раз.

В ателье уже никого не было. И только в дверях, зацепившись за медную ручку карманом пиджака, бился, жалобно визжал и рыл копытцами мраморный пол ассистент-аспирант в голубых панталонах. Служебный день завершился. С берега, из рыбачьего поселка, донеслось пенье петуха.

Вне всякого сомнения, здесь дано описание сатанинского шабаша, которое совпадает с описанием шабаша ведьм и бала у сатаны в «Мастере и Маргарите»:

1) «Пронеслась курьерша с помелом» = «Маргарита же пронзительно свистнула и, оседлав подлетевшую щетку, перенеслась над рекой на противоположный берег»;

2) «Помрежи вели черного козла, восхищаясь его фотогеничностью» = «Кто-то козлоногий подлетел и припал к руке, раскинул на траве шелк, осведомляясь о том, хорошо ли купалась королева, предложил прилечь и отдохнуть»;

3) «Исчезли хранители большой печати, заведующие запятыми, администраторы и адъютантши. Последний раз мелькнуло помело курьерши. <...> В ателье уже никого не было. <...> Служебный день завершился» = «Островок опустел. В лунном пылании растворились улетевшие ведьмы»;

4) «Исчезли хранители большой печати, заведующие запятыми, администраторы и адъютантши. <...> С берега, из рыбачьего поселка, донеслось пенье петуха» = «Ей показалось, что кричат оглушительные петухи, что где-то играют марш. Толпы гостей стали терять свой облик. И фрачники и женщины распались в прах»:

5) «Вопли и клекот потрясли стеклянное ателье» = «Дамы с визгом и воплем: — Коньяк! — кинулись от краев бассейна за колонны»;

6) «Великому комбинатору почудилось даже, что один из ассистентов-аспирантов в голубых панталонах взлетел над толпой и, обогнув люстру, уселся на карнизе» = «Маргарите показалось, что она пролетела где-то, где видела в громадных каменных прудах горы устриц»;

7) ««Бамм! Бамм!» — били часы. Тишина выходила из углов» = «Когда она взошла на него, она, к удивлению своему, услышала, как где-то бьет полночь, которая давным-давно, по ее счету, истекла. С последним ударом неизвестно откуда слышавшихся часов молчание упало на толпы гостей».

Если по завершении шабаша на Черноморской фабрике «донеслось пение петуха», то в «Мастере» действия чертовки Геллы и вампира Варенухи также были прерваны криком петуха, возвестившим рассвет (глава 14. «Слава петуху!»).

Кстати, «Варенуха, карауля дверь, подпрыгивал возле нее, подолгу застревая в воздухе и качаясь в нем. Скрюченными пальцами он махал в сторону Римского, шипел и чмокал, подмигивая девице в окне», что повторяет действия Балаганова в присутствии Остапа: «Он поднялся и стал кружиться вокруг столика. Он жалобно причмокивал языком, останавливался, раскрывал даже рот, как бы желая что-то произнести, но, ничего не сказав, садился и снова вставал».

Оказавшись на шабаше в кинофабрике, великий комбинатор вынужден был принять в нем участие: «Остап, принявшийся было расхаживать по кинофабрике обычным своим шагом, вскоре заметил, что никак не может включиться в этот кружащийся мир. Никто не отвечал на его расспросы, никто не останавливался.

— Надо будет примениться к особенностям противника, — сказал Остап.

Он тихонько побежал и сразу же почувствовал облегчение. Ему удалось даже перекинуться двумя словечками с какой-то адъютантшей. Тогда великий комбинатор побежал с возможной быстротой и вскоре заметил, что включился в темп».

Также и Маргарита «включается в темп» и «бежит с возможной быстротой» — сначала на шабаше ведьм: «Маргарита догадалась, что она летит с чудовищною скоростью»; а затем и на балу у сатаны: «И Маргарита вновь вылетела из комнаты с бассейном».

В «Двенадцати стульях» Остап смеется, видя покрасившегося «Титаником» Воробьянинова, а Маргарита — оставшегося в больничных кальсонах мастера: «...главный руководитель работ и технический директор содрогался, хватался за спинку кровати, кричал: «Не могу!» — и снова бушевал» = «Вместо ответа Маргарита обрушилась на диван, захохотала, заболтала босыми ногами и потом уж вскричала: «Ой, не могу! Ой, не могу! Ты посмотри только, на что ты похож!»; «Чистосердечный его смех продолжался еще минут десять. Отдышавшись, он сразу сделался очень серьезным» = «Отхохотавшись, пока мастер стыдливо поддерживал больничные кальсоны, Маргарита стала серьезной». Сравним также следующие цитаты: «Вы с ума сошли! — воскликнул Бендер» = «Фу ты черт! — неожиданно воскликнул мастер <...> стало быть, налицо вместо одного сумасшедшего двое!».

Неудивительно, что, помимо Воланда, Остап тождественен и мастеру.

Оба сетуют на советскую власть: «А меня оттерли, Зося. Слышите, меня оттерли. Я несчастен» = «...меня сломали, мне скучно» (конструкция меня оттерли идентична словам Воланда о мастере: «Да, его хорошо отделали»).

Бендер влюблен в Зосю, а мастер — в Маргариту: «Это от любви к вам» = «...ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, — он опять положил руки на голову Маргариты». При этом Зося называет Остапа «печальным влюбленным» (сам же он говорит о себе: «Я несчастен»), а Бегемот говорит Азазелло: «...я являлся бы к тебе в таком же лунном одеянии, как и бедный мастер...».

Остап обращается к Козлевичу: «У нас ничего не осталось. Мы нищие, Адам! Примите нас! Мы погибаем»; мастер признаётся Ивану Бездомному: «Я нищий!»; а Булгаков 28 марта 1930 года пишет отчаянное письмо «Правительству СССР»: «...у меня <...> налицо, в данный момент, — нищета, улица и гибель»¹⁵.

Помимо того, Остап в разговоре с Корейко и мастер в разговоре с Воландом называют себя нищими поэтами: «Я останусь таким же бедным поэтом и многоженцем, каким был...» = «Поэт отозвался: «Да, пожалуйста. Я никогда ничего не видел. Я провел свою жизнь заключенным. Я слеп и нищ»¹⁶. А в вышеприведенной реплике Остапа «У нас ничего не осталось. Мы нищие, Адам! Примите нас! Мы погибаем» обыгрывается концовка притчи Христа о блудном сыне, промотавшем свою долю наследства: ««Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: Отче! Я согрешил против неба и перед тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих». Встал и пошел к отцу своему» (Лк. 15:18—20). Причем Остап прямо называет Козлевича отцом: «Адам, — говорил командор, — вы наш отец, мы ваши дети». А чуть раньше, после ареста зиц-председателя конторы «Рога и копыта» Фунта, Остап и его свита, исполняющие роли демонов, были названы поверженными ангелами, в чем виден парафраз названия картины Михаила Врубеля «Демон поверженный» (1901—1902). И далее эти поверженные ангелы, то есть демоны, оказываются блудными сыновьями, которых Адам Козлевич, выступающий в роли милостивого Бога-Отца, принимает с распростертыми объятиями. А в другом эпизоде Козлевич сам становится блудным сыном, который благодаря антирелигиозной проповеди Остапа возвращается от «охмуривших» его ксендзов к Балаганову и Паниковскому (глава «Блудный сын возвращается домой»). Подобные парадоксы и смены ролей часто наблюдаются в «Двенадцати стульях» и в «Золотом теленке».

Остап говорит: «У меня нет родственников, товарищ Шура, — я один на белом свете»; и в этом же признаётся мастер Ивану Бездомному (полная рукописная редакция 1938 года): «Жил одиноко, не имея родных нигде и почти не имея знакомых»¹⁷.

Титулу булгаковского героя — мастер — соответствует обращение Остапа к Балаганову в ранней редакции «Золотого теленка»: «То, что произошло сегодня утром, — это даже не эпизод, а так, чистая случайность. Каприз мастера. Джентльмен в поисках десятки» (роман «Великий комбинатор», июль—август 1929). А в афише сеанса одновременной игры в шахматы Остап назвал себя так: «гроссмейстер (старший мастер)».

В «Двенадцати стульях» Остап-дьявол ищет бриллианты на сумму 150 тысяч рублей, а мастер с помощью дьявола Воланда выигрывает в лотерею 100 тысяч.

В «Золотом теленке» Остап поселяется в номере гостиницы «Карлсбад», где находится гравюра Александра Иванова «Явление Христа народу» (1857), а 13-я глава «Мастера и Маргариты» посвящена появлению мастера в больничной палате Ивана Бездомного и называется «Явление героя», что опять же соотносится с «Явлением Христа народу». Таким образом, Остап отождествляется еще и с Христом, поскольку часто сравнивает себя с ним: «Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом», «Мне тридцать три года — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор?» и т. д. А мастер, вдохновляемый дьяволом Воландом, пишет роман о Христе (Иешуа), то есть о самом себе.

Остап, получив от Кислярского 500 рублей, «купил дивный серый в яблоках костюм», а мастер говорит: «Сто тысяч — громадная сумма, и у меня был прекрасный серый костюм».

В августе 1928 года мастер заканчивает роман о Пилате («Он был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах»), а в августе 1930 года Остап завершает «Дело Александра Ивановича Корейко» («Начато 25 июня 1930 г. Окончено 10 августа 1930 г.»).

И оба эти романа — о Корейко и о Пилате — постигает одинаковая участь: «Жизнеописание он [Корейко] тут же сжег в железной печке, труба которой выходила сквозь крышу вагона» = «Я, к сожалению, не могу этого сделать, — ответил мастер, — потому что я сжег его в печке». Но поскольку печи и дымоходы находятся в ведении дьявола, Воланд легко возвращает роман мастера из небытия.

Очередной стул, найденный Остапом, после землетрясения проваливается в преисподнюю: «Вспыхнула спичка, и странное дело, стул сам собою скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных концессионеров, провалился сквозь пол. <...> Непосредственно вслед за этим раздался третий удар, земля разверзлась и поглотила пощаженный первым толчком землетрясения и развороченный людьми гамбсовский стул...». И такие же опасения выскажет мастер Маргарите: «Я не уверен, что эта еда не провалится сейчас сквозь землю или не улетит в окно».

В первом случае «Тифлис в тысячах огней медленно уползал в преисподнюю», а во втором Маргарита увидела, что «нет уже давно и самого города, который ушел в землю», причем в черновиках «Мастера» тоже упоминались тысячи огней: «Воланд вдруг круто осадил коня в воздухе и повернулся к поэту.

— Вам, быть может, интересно видеть это?

Он указал вниз, где миллионы огней дрожа пылали»¹⁸.

Если «на груди великого комбинатора была синяя пороховая татуировка с Наполеоном в треугольной шляпе», то и мастер, покидая этот мир навсегда, выглядит так же: «Волосы его, забранные в косу, покрывала треугольная шляпа»¹⁹.

Совпадают также концовки «Золотого теленка» и «Мастера и Маргариты»:

1) Он обернулся к советской стороне и, протянув в тающую мглу толстую котиковую руку, промолвил:

— Все надо делать по форме. Форма номер пять — прощание с родиной. Ну что же, адье, великая страна.

2) Азазелло, неся на плаще поэта, догнал Маргариту и властно указал на Запад, но поэт в этот момент потянул его за пояс и тихо попросил:

— Я хочу попрощаться с городом²⁰.

Наряду с этим главные герои сталкиваются с вооруженными людьми:

1) В три часа ночи строптивый потомок янычаров ступил на чужой заграничный берег. <...> Тут прощание с отечеством по форме номер пять было прервано появлением нескольких вооруженных фигур, в которых Бендер признал румынских пограничников. <...> Запутавшись в шубе, великий комбинатор упал и тут же почувствовал, что у него из штанов вытаскивают драгоценное блюдо. Когда он поднялся, то увидел, что офицер с бесчеловечной улыбкой взвешивает блюдо на руках. Остап вцепился в свою собственность и вырвал ее из рук офицера, после чего сейчас же получил ослепляющий удар в лицо.

2) Из всех трех лодок высыпались на берег вооруженные люди и по команде «бегом!» бросились штурмовать холм. Лица их были как лица странных чудовищ, с огромными глазищами серого безжизненного цвета и с хвостом вместо носа.

— Э... да они в масках, — проворчал Азазелло²¹.

В свою очередь, последняя цитата возвращает нас к другому эпизоду из «Золотого теленка» (глава «Сердце шофера»):

Но Корейко не было. Вместо него на великого комбинатора смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очами и резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр цвета хаки. Остап так удивился, что даже подпрыгнул.

— Что это за шутки? — грозно сказал он, протягивая руку к противогазу. — Гражданин подзащитный, призываю вас к порядку.

Но в эту минуту набежала группа людей в таких же противогазах, и среди десятка одинаковых резиновых харь уже нельзя было найти Корейко. Придерживая свою папку, Остап сразу же стал смотреть на ноги чудовищ, но едва ему показалось, что он различил вдовьи брюки Александра Ивановича, как его взяли под руки и молодецкий голос сказал:

— Товарищ! Вы отравлены!

Сравним: «высыпались на берег вооруженные люди» = «набежала группа людей»; «Лица их были как лица странных чудовищ» = «потрясающая харя... ноги чудовищ»; «с огромными глазищами» = «со стеклянными водолазными очами»; «с хвостом вместо носа» = «резиновым хоботом»; «серого безжизненного цвета» = «цвета хаки»; «в масках» = «в таких же противогазах».

И в концовке «Золотого теленка» Остап оказывается в таком же положении, что и Маргарита на балу у сатаны: «Мощная выя командора сгибалась под тяжестью архиерейского наперсного креста с надписью «Во имя отца и сына и св. духа» <...> Поверх креста на замечательной ленте висел орден Золотого Руна — литой барашек» ~ «Откуда-то явился Коровьев и повесил на грудь Маргариты тяжелое в овальной раме изображение черного пуделя на тяжелой цепи. Это украшение чрезвычайно обременило королеву. Цепь сейчас же стала натирать шею, изображение тянуло ее согнуться» («выя» = «шею»; «сгибалась» = «тянуло ее согнуться»; «под тяжестью» = «тяжелой»). И хотя архиерейский крест на шее у Остапа контрастирует с изображением пуделя — одного из ликов дьявола — на шее у Маргариты, наблюдается важное «зоологическое» сходство: пуделю на тяжелой цепи соответствует литой барашек (а барашек или агнец — метафорическое наименование Христа в Новом Завете). Кроме того, Остап-дьявол с крестом на шее симметричен человеку-Маргарите, продавшей душу дьяволу (исполняющему роль Христа) и прошедшей обряд «раскрещения».

Вот еще некоторые параллели между «Золотым теленком» и «Мастером и Маргаритой»: «У Синицкого была наружность гнома. Таких гномов обычно изображали маляры на вывесках зонтичных магазинов. Вывесочные гномы стоят в красных колпаках и дружелюбно подмигивают прохожим, как бы приглашая их поскорее купить шелковый зонтик или трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы» ~ «Серый берет он [Воланд] лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя»²².

Синицкий составлял ребусы, а Воланд показывает в театре Варьете фокусы.

Фамилия первого образована от существительного синица, а аватаром второго является воробей (сцена в кабинете профессора Кузьмина).

Оба верят в Бога, но в Советской России их вера оказывается анахронизмом:

1) Зося заглянула в старческие каракули и сейчас же крикнула:

— Что ты тут написал? Что это такое? «Четвертый слог поможет бог / Узнать, что это есть предлог». Почему бог? Ведь ты сам говорил, что в редакции теперь не принимают шарад с церковными выражениями.

Синицкий ахнул. Крича: «Где бог, где? Там нет бога», он дрожащими руками втащил на нос очки в белой оправе и ухватился за листок.

— Есть бог, — промолвил он печально. — Оказался... Опять маху дал. Ах, жалко! И рифма пропадает хорошая.

— А ты вместо «бог» поставь «рок», — сказала Зося.

Но испуганный Синицкий отказался от «рока».

2) — Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? — он сделал испуганные глаза и прибавил: — Клянусь, я никому не скажу.

— Да, мы не верим в бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз. — Но об этом можно говорить совершенно свободно.

Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

— Вы — атеисты?!

— Да, мы — атеисты, — улыбаясь, ответил Берлиоз <...>

— Ох, какая прелесть! — вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

— В нашей стране атеизм никого не удивляет, — дипломатически вежливо сказал Берлиоз, — большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:

— Позвольте вас поблагодарить от всей души!

— За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомился Бездомный.

— За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, — многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.

Сравним: «ахнул. Крича... испуганный» = «привизгнув... вскричал... испуганно». И в обоих случаях речь идет о публикациях в атеистической прессе: в «Золотом теленке» это «комсомольский журнал «Молодежные ведомости»», куда Синицкий носил свои ребусы, а в 1-й редакции «Мастера и Маргариты» Бездомный предлагает Воланду написать свое евангелие, и тот отвечает: «Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи...». А Берлиоз тут же подхватывает: «Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моем «Богоборце» — правда, при условии некоторых исправлений»²³ (журнал «Безбожник» издавал Емельян Ярославский, так что образ Берлиоза сложился из Д. Бедного и Е. Ярославского).

А отношение Остапа к религии: «Великий комбинатор не любил ксендзов. В равной степени он отрицательно относился к раввинам, далай-ламам, попам, муэдзинам, шаманам и прочим служителям культа» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»), — в точности выражает позицию Евгения Петрова, написавшего сатирический фельетон «Театр военных действий» (1929): «Хор — из попов, ксендзев, патеров, мулл, раввинов и т. д.»²⁴. При этом соседство ксендзев и патеров перейдет в обращение Остапа к Кушаковскому и Морошеку: «Прощайте, ксендзы! До свидания, патеры!». Кроме того, название главы «Блудный сын возвращается домой» совпадает с названием рассказа Ильфа, где герою снится, что он сын раввина и боится, что за это «комиссия по чистке» его отовсюду выгонит²⁵.

В продолжение анализа религиозных мотивов стоит отметить различия в трактовке темы преображения. Как и все другие «высокие материи», она подвергается в «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке» сильнейшей травестии, что объясняется скептическим отношением Ильфа и Петрова к религии: «Знаете ли вы, что ваш «Шах-клуб четырех коней», при правильной постановке дела, сможет совершенно преобразить город Васюки?», «Поэма в преображенном виде носила название «Урок браконьеру», а зайцы были заменены бекасами», «Ипполит Матвеевич мигом преобразился. Грудь его выгнулась, как Дворцовый мост в Ленинграде, глаза метнули огонь, и из ноздрей, как показалось Остапу, повалил густой дым» (здесь происходит преображение в дьявола), «...одесские сандалии и тапочки полностью преобразили работников прессы капиталистического мира», «На рассвете следующего дня преображенная Антилопа покинула гостеприимный сарай и взяла курс на юг», ««А я думаю, что, может, так надо, — сказал Васисуалий, приканчивая хозяйский ужин, — может быть, я выйду из пламени преобразившимся, а?». Но он не преобразился».

В «Мастере и Маргарите» же тема преображения подается на полном серьезе:

1) «Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил, — мужественно признался преображенный поэт. — Основание? — строго спросил гость. — Да, признаться, без основания, — сконфузившись, ответил Иван»;

2) «Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, старичок, покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преобразился. Глаза его сверкнули боевым огнем, он побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул: «Правда!» — детским голосом»;

3) «Труп барона поехал вбок, но его подхватили ловкие руки, и кровь из горла хлынула в подставленную золотую чашу. И тут же в комнате начала бить полночь, и еще раз всё преобра<зилось>»²⁶;

4) «Тут последовало преображение Воланда. С него упал черный бедный плащ. На голове у него оказался берет и свисло набок петушиное перо. <...> Он [мастер] обернулся и <у>видел, что и Маргарита рассматривает, подавшись вперед, преобразившихся всадников, и ее глаза сверкают, как у кошки»²⁷.

Вместе с тем многие образы и сюжеты перекочевали из «Золотого теленка» в «Мастера и Маргариту» почти без изменений: «На ковре, сцепившись и выбрасывая ноги, молча катались Паниковский и Балаганов. <...> Паниковский развернулся, опустил голову и с криком: «А ты кто такой?» — вне себя бросился на Остапа. <...> великий комбинатор толчком каучукового кулака вернул взбесившегося нарушителя конвенции на место...» = «Гелла, у которой одна рука была окровавлена, с воем вцепилась в шерсть коту, а он ей в ответ в волосы, и они, свившись в клубок, покатились по полу. <...> «Оттащите от меня взбесившуюся чертовку!» — завывал кот, отбиваясь от Геллы» («На ковре... катались» = «покатились по полу»; «сцепившись... Паниковский и Балаганов» = «Гелла... вцепилась в шерсть коту»; «взбесившегося» = «взбесившуюся»). А «бесовскую» природу Паниковского подчеркивает одинаковое описание его зуба и правого глаза Воланда: «Изредка... сверкал... золотой зуб нарушителя конвенции», «...подобно огоньку папиросы, пылал золотой зуб» = «Правый с золотой искрой на дне...», «Глаз Воланда горел так же...». Аналогичное сходство наблюдается между ухом Паниковского и портсигаром Воланда: «...одно ухо его было таким рубиновым, что, вероятно, светилось бы в темноте и при его свете можно было бы даже проявлять фотографические пластинки» = «...на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник».

Диалог Остапа с Балагановым и Паниковским, распилившими гири Корейко, предвосхищает диалог Воланда с Коровьевым и Бегемотом, спалившими ресторан Дома Грибоедова: «...они были перепачканы, как шкодливые коты» = «От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела»; «Ну, гуси-лебеди, что поделывали?» = «А что делал Коровьев в то время, когда ты мародерствовал?»; «Ей-богу, — сказал Балаганов, прикладывая руку к груди» = «Верите ли, мессир... — задушевным голосом начал Бегемот». И если Паниковский «развел такой большой костер, что казалось — горит целая деревня», то и Коровьев с Бегемотом устраивают пожар в ресторане Дома Грибоедова.

Или — такая перекличка: «Зося, — сказал он, — я приехал, и отмахнуться от этого факта невозможно» ~ «Но факт все-таки остается фактом, и отмахнуться от него без объяснений никак нельзя: кто-то побывал в столице» (Эпилог). Оборот «отмахнуться от этого факта невозможно» Ильф и Петров уже использовали в повести «Светлая личность» (1928): «Трудно поверить в существование такого города, как Пищеслав, но он все-таки существовал, и отмахнуться от этого было невозможно».

Похожее высказывание принадлежит Воланду: «Это — факт. А факт — самая упрямая в мире вещь». Здесь уже обыгрывается любимое выражение вождя: «Таковы факты. А факты, как говорят, упрямая вещь»²⁸. А в главе романа «Последний путь» (октябрь 1934) зашифрованы содержание телефонного звонка Сталина Булгакову от 18.04.1930: «Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь»²⁹; и ответ Булгакову служащего Иностранного Отдела Мосгубисполкома от 17.05.1934 по поводу выдачи загранпаспортов ему и его жене: «Паспорта вы получите очень скоро, так как относительно вас есть распоряжение» (из письма Булгакова Сталину от 10.06.1934³⁰). Сравним с диалогом Воланда и мастера:

— Я получил распоряжение относительно вас. Преблагоприятное. Вообще могу вас поздравить — вы имели успех. Так вот, мне было велено...

— Разве вам могут велеть?

— О, да. Велено унести вас...³¹

Слова Сталина: «Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами», — вызывают в памяти и другую фразу Воланда, обращенную к мастеру: «Ваш роман прочитали». Что же касается заключительных слов диалога: «Велено унести вас...», — то здесь Булгаков обыгрывает свою письменную просьбу дать ему возможность выехать из СССР и ответ вождя: «А может быть, правда, пустить вас за границу? Что, мы вам очень надоели?»³². Впрочем, Мариэтта Чудакова связывает фразу «Ваш роман прочитали» с гипотетической реакцией Сталина в случае, если бы Булгаков прислал ему роман «Мастер и Маргарита»: «Осенью 1937 года он возьмется за роман заново, чтобы «выправить его и представить» (дневник Е.С. Булгаковой — 23 октября 1937 г.). <...> Роман заменил еще одно письмо. «Представить» означало — передать рукопись на суд Сталину (Это откликнется в финале романа — «Ваш роман прочитали...»)»³³.

В целом же именно телефонный звонок Сталина Булгакову, когда он отказался от своего прежнего желания выехать за границу и «тем самым он отдал свою судьбу в руки Сталина и вскоре понял, что оказался в ловушке», послужил толчком «к мысли о Фаусте, о сделке с Дьяволом — и повлияло на изменение замысла романа <...>. В 1930—1931 годах произошла существенная его перестройка. Теперь в него вошла автобиографическая тема — вместе с новыми героем и героиней»³⁴.

О самом содержании телефонного разговора между писателем и вождем мы знаем от Татьяны Лаппы, Любови Белозерской и Елены Булгаковой. Но есть еще два свидетельства, в которых сообщаются другие подробности: «Он обратился за выездной визой. Он сказал мне, что однажды находился у себя дома в состоянии депрессии, как вдруг зазвонил телефон и голос произнес: «С вами желает говорить товарищ Сталин». Булгаков подумал, что это была шутка одного из его друзей и, дав соответствующий ответ, повесил трубку. Через несколько минут телефон зазвонил снова и тот же голос сказал: «Я совершенно серьезен. Это на самом деле Сталин». Так и было. Сталин спросил Булгакова, почему он решил покинуть свою родину. Булгаков объяснил, что, поскольку является профессиональным писателем, но не может работать в Советском Союзе, он решил это сделать за границей. Сталин сказал ему: «Не действуйте поспешно. Мы что-нибудь устроим». Через несколько дней Булгаков был назначен режиссером-ассистентом МХАТа, и одна из его пьес, «Дни Турбиных», превосходная революционная пьеса, была заново поставлена в том же театре»³⁵; «...обнаружив, что его произведения запрещены, а пьесы сняты со сцены, он попросил у Сталина разрешения на выезд из страны. Как писателю, по его словам, ему нет места на советской сцене. Сталин отклонил его просьбу. Режиму, говорил Сталин, нужны все его таланты. Как добрый отец, он советовал Булгакову приспособиться к советским правилам. Затем он снял запрет на некоторые произведения Булгакова, назначил его режиссером-ассистентом МХАТа...»³⁶.

* * *

Подобно Воланду, Остап многолик, поскольку в нем есть черты и Бога (богов), и дьявола, а сам он часто меняет социальные маски.

Неудивительно, что он является двойником не только Воланда и мастера, но даже Ивана Бездомного (причем у Остапа тоже нет дома), несмотря на то, что один испытывает отвращение к социализму, а другой — убежденный пролетарий: «Ах, такое отношение! — пронзительно запел Остап, дико озираясь» = «Ах так?! — дико и затравленно озираясь, произнес Иван, — ну ладно же! Прощайте... — и головою вперед он бросился в штору окна»; «...истерически выкрикивал: «Эксплоататоры трудового народа! Пауки! Приспешники капитала! Гады!»» = «Бандиты! — прокричал Иван...».

Остап «нанес противнику ряд сокрушительных ударов», и Иван тоже пытается «нанести удар», прыгая в окно: «Раздался удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали его...».

После драки с румынскими пограничниками Остап остался «с расквашенной мордой», а у Ивана, которого пытались задержать, оказалась «рожа расцарапана» — из-за того, что он «махнул через забор и, видите, щеку изорвал».

Оба — вроде бы атеисты, однако у Остапа взят с собой «архиерейский крест с надписью «Во имя отца и сына и святаго духа»», а Иван взял в погоню за Воландом свечечку и иконку с изображением Иисуса, потому как «он, консультант, он, будем говорить прямо... с нечистой силой знается». Поэтому Остап поднимает над головой крест, а Иван — свечу: «Был также момент, когда он, высоко подняв архиерейский крест с надписью «Во имя отца и сына и святаго духа», истерически выкрикивал: «Эксплоататоры трудового народа! Пауки! Приспешники капитала! Гады!»» = «Друзья, — вдруг вскричал Иванушка, и голос его стал и тепел и горяч, — друзья, слушайте! Он появился! Иванушка значительно и страшно поднял свечу над головой. <...> Слушайте, кретины! — завопил Иванушка. — Говорю вам, что появился он!»³⁷. И если румынские пограничники набросились на Остапа, то писательская братия — на Ивана.

Ранее же Остап отрицал существование Бога, а Иван — дьявола: «Бога нет! <...> Ксендз! Перестаньте трепаться! — строго сказал великий комбинатор» = «Нету, нету никакого дьявола, — растерявшись, закричал Иван <...> Перестаньте психовать!»

А по отношению к Воланду Иван ведет себя так же, как Остап по отношению к отцу Федору в «Двенадцати сульях»: «Стой! — прокричал Иванушка и одним взмахом перебросился через ограду и кинулся догонять»³⁸ = «Тю-у-у! — кричал он, пускаясь вдогонку. <...> Стой! — загремел Остап. — Стой, тебе говорю!» («Стой! — прокричал» = «кричал... Стой!»; «кинулся догонять» = «пускаясь вдогонку»).

Также у Остапа имеется несколько общих черт с Пилатом: «В эту же минуту по переулку промчался пожарный обоз с факелами, и при их трепетном свете Ипполит Матвеевич увидел на лице Бендера такое страшное выражение, что мгновенно покорился и отдал стул» = «Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся». А «страшное выражение» лица Бендера находит аналогию и во втором случае: «Пилат послал страшный взор говорящему...».

Оба не верят в Бога, но одинаково восклицают: «Кришна! — кричал великий комбинатор, бегая по своему номеру. — Вишну! Что делается на свете? Где сермяжная правда?» = «О боги, боги, за что вы наказываете меня?». С восклицанием Остапа «Где сермяжная правда?» перекликается вопрос Пилата: «Что есть истина?». Причем Пилат тоже кричит об отсутствии «сермяжной правды» — царства истины: «Оно никогда не настанет!». Но поскольку образ Остапа — синтетический, он имеет общие черты не только с Пилатом, но и с его антиподом — Иешуа Га-Ноцри: «Я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец» ~ «Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность: «Мой папа, — говорил он, — был турецко-подданный»». Сирия же «была к моменту рождения Остапа частью Оттоманской империи, а жители ее — сирийцы — соответственно турецкими подданными»³⁹.

В разговоре с Зосей Остап восклицает: «Разве я похож на старого глупого мавра?». А Иешуа спрашивает Пилата: «Разве я похож на слабоумного?».

Остап говорит Корейко: «Я — свободный художник и холодный философ». Перед этим же о нем было сказано: «Бендер присел над чемоданчиком, как бродячий китайский фокусник над своим волшебным мешком, и одну за другой стал вынимать различные вещи». А Иешуа назван «бродячим философом».

Остап утешает Хворобьева, страдающего от советских снов: «Я вам помогу. Мне приходилось лечить друзей и знакомых по Фрейду». А Пилат говорит, что «страдает злой болезнью — гемикранией», и спрашивает Иешуа, врач ли он, на что тот отвечает: «Нет, игемон, право, нет. Мне случалось, правда, помогать людям, но лишь в случаях легких»⁴⁰. И далее Остап обнадеживает Хворобьева обманом: «Сон — это пустяки. Основной причиной является самое существование советской власти. <...> Я ее устраню на обратном пути»; а Иешуа уже на полном серьезе говорит об излечении пилатовской гемикрании: «О, это очень легко, — ответил арестант»⁴¹.

В таком свете естественной выглядит симметричность Пилата и Хворобьева.

Первый является прокуратором Иудеи, а второй «принужден был служить заведующим методологическо-педагогическим сектором местного Пролеткульта. Это вызывало в нем отвращение. <...> Он возненавидел слово «сектор»». Такую же ненависть испытывает и Пилат к Ершалаиму: «Ненавистный город».

Хворобьев говорит о новой власти: «Все эти советские антихристы»; а Пилат так же относится к евреям: «О племя греховнейшее, отвратительнейшее племя! О зловоние иудейское! (кстати, Хворобьев тоже склонен к антисемитизму, поскольку во сне «ему хотелось увидеть крайнего правого депутата Государственной думы Пуришкевича», а Пуришкевич был известным антисемитом).

Хворобьев мечтает увидеть во сне «приезд государя-императора в город Кострому», а Пилат восклицает: «На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия!».

Остап спрашивает Хворобьева: «И давно вы живете таким анахоретом!». А Иешуа обращается к Пилату: «Беда в том, что ты слишком замкнут...».

И здесь мы переходим к сходствам между Остапом и Иешуа.

Оба героя появляются с севера: «В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми» = ««Откуда ты родом?» — «Из города Гамалы», — ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала» (последняя деталь взята Булгаковым из книги Анри Барбюса «Иисус против Христа», 1928: «Некоторые обстоятельства, изложенные в Евангелиях, заставили Даниэля Массе указать на город Гамалу, как на место рождения «распятого Понтием Пилатом»»).

У обоих нет родных и одинаковый возраст: «У меня нет родственников, товарищ Шура, — я один на белом свете» = «Жены нет? — почему-то тоскливо спросил Пилат <...> — Нет, я один»; «Обо мне написали бы так: «Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет»» = «Прокуратор дернул щекой и сказал тихо: «Приведите обвиняемого», — и сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи».

Остап сетует на необразованность своих спутников: «Теперь я ясно вижу, что попал в общество некультурных людей, то есть босяков без высшего образования». А Иешуа «проговорил по-гречески, заикаясь: «Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные, и все до ужаса перепутали, что я говорил»» («Копыто инженера», 1929⁴²). Остап же как раз учился в университете: «Я уже окончил один гуманитарный вуз» («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»). Гуманитарное образование Остапа подтверждает множество цитат из мировых классиков и упоминания литературных персонажей: «В таком случае, простите, у меня есть не меньше основания, как говорил Энди Таккер...», «Ближе к телу, как говорил Мопассан», «Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо? Марк Аврелий?», «Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным, как демократической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря и Гарпагона?», «Еще один великий слепой выискался — Паниковский! Гомер, Мильтон и Паниковский!», «А ну, поворотитесь-ка, сынку! Отлично!», «Ладно, сейте разумное, доброе, вечное, а там посмотрим!», «В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы зачем-то росли» и т. д.

Теперь вернемся к сходствам между великим комбинатором и Иешуа.

Остап говорит на прощание художнику Феофану Мухину (в ранней редакции — Феофан Копытто), делающему свои картины из овса⁴³: «Ладно, сейте разумное, доброе, вечное, а там посмотрим!»; а Иешуа всех называет «добрый человек» (кстати, и свите Воланда не чуждо подобное обращение — в варианте от 01.02.1934 Коровьев в Торгсине преграждает путь милиционерам, пришедшим арестовывать его и Бегемота: ««Эх, добрые души! Ну чего вам-то ввязываться в это печальное дело?». Он дунул и крикнул: «Исчезните!». После этого оба милиционера растаяли в воздухе буквально так, как тает кусок рафинаду в горячем чаю»⁴⁴).

В реплике Остапа «Ладно, сейте разумное, доброе, вечное, а там посмотрим!», помимо пародийной аллюзии на стихотворение Некрасова «Сеятелям» (1877): «Сейте разумное, доброе, вечное, / Сейте! Спасибо вам скажет сердечное / Русский народ», — пародируется повесть Степана Кибальчича «Поросль» (М.; Л.: ЗиФ, 1928), издевательскую рецензию на которую Ильф опубликовал в журнале «Чудак». Речь там шла о «психологических переживаниях сознательного советского пахаря», который, умирая, говорит мужикам: «Следите за развитием животноводства!.. Развивайте площадь посевов!.. Сейте чистосортные культуры!..»⁴⁵. Сравним с романом «Великий комбинатор», где также представлена сцена прощания: «Но Феофан не смутился. «Это звучит парадоксом», — заметил он, возобновляя посевные манипуляции. «Ладно, — сообщил Остап, прощаясь, — сейте разумное, доброе, вечное, а там посмотрим»» (глава «Овес и сено»). Перед этим же Остап рассказал Феофану о картине, которую видел в Москве: «Там один художник сделал картину из волос, большую картину со многими фигурами, идеологически выдержанную, хотя и пользовался волосами беспартийных, был такой грех. Но идеологически, повторяю, картина замечательно выдержана». Ирония Остапа относится к вполне реальной картине: «Работы парикмахера Г.А. Борухова, одна из которых, «портрет В.И. Ленина», приобретена комиссией по увековечению памяти В.И. для музея, — представляют интерес как род искусства, в России совершенно нераспространенного.

Борухов вышивает волосом по шелку. <...> Длинный волос нашивается сначала сплошь по рисунку, причем с оборотной стороны закрепляется тщательно каждая отдельная волосинка. Сплошная масса волос коротко подстригается; затем стрижка неравная — получающиеся выпуклости и углубления создают нужные черты рисунка.

На изготовление такой работы, как портрет Ленина, Боруховым затрачено было свыше 200 рабочих часов»⁴⁶. Кстати, если портрет вождя работы Борухова приобрел музей Ленина, то в главе «Овес и сено» сказано, что художники «писали портреты ответственных работников и сбывали их в местный музей живописи». А характеристику Остапом картины из волос как идеологически выдержанной можно сравнить с шутливым скетчем Е. Петрова, где фигурирует другой вождь: ««Дайте мне что-нибудь такое, чтоб с одной стороны было бы веселым, а с другой — идеологически выдержанным». — «Возьмите граммофонную пластинку: с одной стороны фокстрот, а с другой — речь тов. Калинина»»⁴⁷; а также с упомянутой рецензией Ильфа «Шагая за плугом», где присутствует аналогичный сарказм, но уже с обратным знаком: «Идеологическая линия страдает отсутствием достаточной четкости. Почему, спросим мы, за кооперативным кушаком налегающего на плуг Гребенкина не торчит политграмота Бердникова и Светлова? Где серп и молот? Почему вместо неопределенных перезвонов в душе середняка, за пригорком не звучит интернационал? Где кумачевое знамя, бодро реющее на ветру?». Конструкция «Почему, спросим мы... Где серп и молот? <...> Где кумачевое знамя...?» перейдет в речь зицпредседателя Фунта: «Где, спрашиваю я вас, второе общество взаимного кредита? Где товарищество на вере? Где акционерные компании со смешанным капиталом? Где это всё?» («Золотой теленок»; глава «Рога и копыта»).

Возвращаясь к сопоставлению Остапа и Иешуа, остановимся также на отличиях, самыми серьезными из которых оказываются отношение к Богу и внешний вид.

Если Остап говорит ксендзам: «Эй вы, херувимы и серафимы! Бога нет!», — то Иешуа утверждает прямо противоположное: «Бог один, в него я верю».

Остап — рослый атлет, а Иешуа — хилый интеллигент. При этом все же можно разглядеть небольшое сходство: у Остапа «могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом», а Иешуа «был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба».

В «Двенадцати стульях» у Остапа есть только один ученик — Воробьянинов, а у Иешуа единственным учеником будет Левий Матвей. При этом Воробьянинов убивает Остапа бритвой, а Левий Матвей крадет нож, чтобы убить им Иешуа, но цели у них — разные: Воробьянинов хочет единолично владеть сокровищем, а Левий Матвей надеется избавить невиновного Иешуа от мучительной казни на столбе.

Еще более разительное родство обнаруживается между такими, казалось бы, несовместимыми персонажами, как Воланд и отец Федор.

Начнем с того, что вторая редакция «Мастера и Маргариты» имела вариант названия «Черный богослов». А отец Федор находится в сане священника. В первой же редакции — «Копыто инженера» — Воланд демонстрирует Берлиозу и Бездомному визитку с надписью: «D-r Theodor Voland»⁴⁸. Теодор — то есть Федор. В переводе с греческого «Теодор» означает «Божий дар», а фамилия «Воланд» является анаграммой слова «диавол». Возможно, Булгаков хотел показать божественное происхождение своего персонажа и дал ему имя по аналогии с именем дьявола «Люцифер», которое переводится с латинского как «несущий свет» (ср. «божий дар»).

Также Теодор Воланд (он же — Консультант с копытом) является двойником Феофана Копытто из романа «Великий комбинатор» (лето 1929).

Имя «Теодор» переводится как «Божий дар», а «Феофан» — «Богом явленный» (на балу у сатаны появится отравительница Тофана, то есть Теофания — Богоявление, названная «дамой с монашески опущенными глазами», которая, отвечая Маргарите, «монашески шептала»). Копыто же в обоих случаях указывает на дьявольскую сущность персонажей. Таким образом, мы имеем дело с богодьяволами (в одном из вариантов «Золотого теленка» Феофан Копытто назван Феофаном Мухиным, то есть Повелителем мух — Вельзевулом). Соответственно, фразу: «Годы страданий начались с тех пор, когда в город приехал новый художник Феофан Копытто», — можно переформулировать так: «Все беды начались с тех пор, как в Москве появился Теодор Воланд». И если о Феофане Копытто сказано: «Первый его портрет вызвал в городе большой шум», — то после отлета Воланда, «в течение долгого времени по всей столице шел тяжелый гул самых невероятных слухов» (Эпилог).

В том же Эпилоге дается следующий комментарий: «Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в Феодосию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи человек вышли из театра нагишом в буквальном смысле слова и в таком виде разъехались по домам в таксомоторах».

Название города «Феодосия» переводится с греческого как «Богом данная», что опять же соотносится именем Воланда — Теодор («Божий дар»).

Сказанное объясняет и странную, на первый взгляд, позицию Воланда, который в разговоре с Берлиозом и Бездомным отстаивает существование Бога: «Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?»; и препятствует публикации антирелигиозной поэмы Бездомного.

Более того, в прощальном разговоре с мастером и Маргаритой (из редакции романа за конец сентября 1934 года) Воланд называет себя божьим посланником:

— Я получил распоряжение относительно вас. Преблаго приятное. Вообще могу вас поздравить — вы имели успех. Так вот, мне было велено...

— Разве вам можно велеть?

— О, да. Велено унести вас...⁴⁹

Этот же мотив встречается в другом черновом варианте (от 14.09.1934), где Воланд прямо цитирует Христа: «Иисус говорит им: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин. 4:34), «ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца» (Ин. 6:38); причем, в отличие от отца Федора, делает это на полном серьезе, а отец Федор, хотя и является священником, лицемерит и поэтому подвергается сатире: «Очень хорошо, — говорил Воланд, — я с особенным удовольствием исполню волю пославшего. Исполню»⁵⁰ ~ «Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги!».

Итак, в Воланде имеются черты как Бога, так и дьявола: в итоговой редакции романа он представляется специалистом по черной магии, однако в редакции 1929 года «Копыто инженера» он называл себя специалистом по белой магии, а в редакции 1934—1935 годов 11-я глава называлась «Белая магия и ее разоблачение»⁵¹, поскольку имя Воланда — Теодор — расшифровывается как «Божий дар»⁵².

Одно из имен дьявола — Люцифер, и именно оно зашифровано в «Золотом теленке», где мы сталкиваемся с ответственным квартиросъемщиком «Вороньей слободки» (квартира № 3, дом № 8) Люцией Францевной Пферд:

Первое, что обращает наше внимание, — национальность: немка. Вспоминаем:

«— Вы — немец? — осведомился Бездомный.

— Я-то?.. — переспросил профессор и вдруг задумался. — Да, пожалуй, немец...».

Так оно и есть: ЛЮЦИя ФР... ЛЮЦИя пФЕРд! Отчего же Пферд? Оттого, что «лошадь» (по-немецки). А где лошадь — там копыто. Короче, Воланд в юбке. <...>

Квартира № 3 противостоит сидящему на холодной льдине летчику Севрюгову не как маленький мир большому, а как Космос своей собственной части. Дом № 8 стоит по Лимонному переулку, летчик же Севрюгов — на 84-ой параллели среди торосов и айсбергов. Таким образом, «Воронья слободка» раскинулась на необъятных просторах <...> Ответственным за столь обширную площадь может быть назначен только Князь Тьмы — мадам Люцифер, а населять — не малогабаритные домовые, а классические обитатели адской кухни, той самой кухни, где жильцы истязают Васисуалия Лоханкина.

«А может быть, так надо, — подумал он, дергаясь от ударов и разглядывая темные, панцирные ногти на ноге Никиты».

Нога эта, которая так привлекла внимание Васисуалия Андреевича, принадлежит Никите Пряхину. «Темный, панцирный ноготь» — это уже не ноготь, а извините, коготь. А вспомнив «Контору по заготовке Когтей и Хвостов», мы без труда устанавливаем подлинный, копытно-рогатый облик Никиты. Аналогичным образом идентифицируется «злой, как черт» Гигиенишвили с «дьявольскими глазами». <...> В адской перспективе объяснима и борьба обитателей «Вороньей слободки» с летчиком Севрюговым: это борьба исчадий ада с ангелом («А не летай, не летай! Человек ходить должен, а не летать. Ходить должен, ходить» — Н. Пряхин). <...> Лоханкин В.А., несмотря на многочисленные предупреждения, в том числе и письменные, упорно отказывался гасить свет, тот именно СВЕТ, который «и во тьме светит, и тьма не объяла его». То есть Васисуалий Лоханкин, говоря простыми словами, есть луч света в темном царстве, и трагедия его <...> трагедия интеллигента-просветителя...⁵³

1 августа 1927 года Булгаков заключил договор с архитектором-застройщиком Адольфом Францевичем Стуем (напоминающим квартиросъемщицу Люцию Францевну Пферд из «Золотого теленка», а также бывшую владелицу «нехорошей квартиры» Анну Францевну де Фужере из «Мастера и Маргариты»⁵⁴) на аренду трехкомнатной квартиры по адресу: ул. Большая Пироговская, 35а, кв. 6, куда писатель и переехал в конце августа.

Итак, Люция Францевна Пферд (лошадь с копытами) является родственницей «консультанта с копытом» Теодора Воланда и художника Феофана Копытто, а своим предшественником она имеет Василия Ивановича Лошадь-Пржевальского из рассказа Ильфа «Дом с кренделями», где этот персонаж сдает дом в аренду четырем семьям, но в итоге застраховывает его и поджигает⁵⁵, что предвосхищает судьбу «Вороньей слободки» из «Золотого теленка»: Лошадь-Пржевальский сдал свою комнату Коте Лохвицкому, а в коммунальной квартире у ответственной съемщицы Люции Пферд одну из двух комнат сдает Васисуалий Лоханкин⁵⁶.

Имя «Люция» по-латыни означает «свет», а имя Воланда «Теодор» переводится с греческого как «Божий дар». Подобное столкновение противоположных понятий присутствует и в описании отца Федора из «Двенадцати стульев».

— Что ж, по-вашему, я у вас их украл? — вскипел инженер. — Украл? Слышишь, Мусик!⁵⁷ Это какой-то шантаж!

— Ни боже мой, — шепнул отец Федор⁵⁸.

— Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем доме пандемониума!

Слово пандемониум означает по-гречески «преисподняя». Таким образом, получается, что преисподнюю (ад) в доме инженера Брунса устроил священник Федор (он же — Теодор — Божий дар). Кстати, если отец Федор покупает у Брунса гарнитур генеральши Поповой, то в редакции романа Булгакова за 1932 год появится генеральша Петрова. «28-летний Степа Бомбеев лежал 2-го июля на широкой постели [генеральши Петровой] вдовы ювелира Де-Фужерэ»⁵⁹.

Имя-отчество священника — Федор Иванович — соотносится с царем Федором Иоанновичем (1557—1598): «По словам историографа, в последние годы 16 столетия Россия на престоле видела царя постника и молчальника. Беспредельно набожный, равнодушный к мирскому величию, рожденный более для кельи, нежели для власти державной, Феодор Иоаннович вверил, к счастью России, кормило государства руке искусной — Годунову, человеку с редким дарованием, дальновидному»⁶⁰.

Фамилия священника — Востриков — также говорящая («востёр, остёр»)⁶¹. И она вновь коррелирует с описанием «черного богослова» Воланда: «Необходимо быть последовательным, — отозвался на это консультант. — Будьте добры, — он говорил вкрадчиво, — наступите ногой на этот портрет, — он указал острым пальцем на изображение Христа на песке»⁶²; «Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол оттянут книзу, брови черные острые на разной высоте, высокий облысевший лоб изрезан морщинами параллельными бровям, кожа лица темная, как будто сожженная загаром»⁶³; «Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя, Воланд, не отрываясь, смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг»⁶⁴.

Поэтому и ведут себя эти персонажи одинаково: «Закричав еще более страшным голосом, отец Федор бросился спасать свое будущее богатство, но было уже поздно» = «Ты сдаешься или нет? — прокричал страшным голосом Воланд». Федор кричит на «большого одноглазого, известного всей улице своей порочностью пса Марсика» (глава «Зерцало грешного»), а Воланд — на кота Бегемота; Марсик назван мерзавцем («...мерзавец подскочил к Нерке с явно матримониальными намерениями»), а Воланд называет Бегемота подлецом («Ах ты подлец, — задумчиво сказал Воланд»).

Если «лицо Воланда было скошено на сторону», то и постригшийся отец Федор выглядит точно так же: «Борода его оказалась скошенной на один бок...».

Воланд — сатана, который «расхохотался так, что из липы над головами сидящих выпорхнул воробей», а отец Федор «сатанински хохотал над пробегавшими внизу автомобилями», находясь при этом «в кромешной тьме и в адском гуле» (кстати, «сатанинский хохот» фигурирует и в первом случае: Маргарита услышала «грохот сатанинского смеха <...> Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту»).

Берлиоз на первых порах считает Воланда сумасшедшим, так же как и инженер Брунс — отца Федора: «Вот тебе все и объяснилось! — подумал Берлиоз в смятении, — приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших» = «Вы сошли с ума! — воскликнул инженер, вскакивая. <...> С ума вы спятили?». Но очень скоро они меняют свое мнение: «Он русский, русский, он не сумасшедший, — внезапно загудело в голове у Берлиоза...»⁶⁵ = «Мусик, он, кажется, не псих».

Готовясь в погоню за бриллиантами, отец Федор достает из сундука «двадцать золотых десяток». А у буфетчика театра Варьете Сокова, как сообщает Коровьев, хранятся «дома под полом двести золотых десяток».

Отец Федор достал золотые десятки и еще пятьдесят рублей: «На неделю хватит, — решил он». А вот как реагирует Воланд на реплику Коровьева о том, что Соков умрет через девять месяцев: «Девять месяцев, — задумчиво сказал Воланд, — двести сорок тысяч рублей. <...> Маловато, но при скромной жизни хватит».

В главе «Зеленый мыс» отец Федор подходит к сидящему на веранде своей дачи под большой пальмой инженеру Брунсу, а в «Мастере и Маргарите» инженер Воланд подходит к сидящим на скамейке в тени лип Берлиозу и Бездомному.

Появление священника Федора и дьявола Воланда описывается при помощи одинаковой лексики: «Из черно-зеленых бамбуковых зарослей вышел человек...» = «И тут-то в аллею и вышел человек»⁶⁶. И в обоих случаях «сидящие» (инженер Брунс и Бездомный) называют тех, кто подходит к ним (отца Федора и Воланда), психами: «Это все-таки псих! Ей-богу, псих!» = «Перестаньте вы психовать!».

Интересно также провести сопоставление Воланда с делопроизводительницей Шахерезадой Федоровной Шайтановой из цикла сатирических новелл Ильфа и Петрова «1001 день, или Новая Шахерезада» (1929).

Здесь описывается «известная в деловых кругах Москвы контора по заготовке Когтей и Хвостов», которой руководят Фанатюк и его заместитель Сатанюк. Эти «титаны» сражаются друг с другом, борясь за руководство конторой.

На первом этапе побеждает Фанатюк и собирается уволить всех сторонников Сатанюка, в том числе делопроизводительницу Шахерезаду Федоровну Шайтанову. Однако она сумела заинтриговать его своими историями, поэтому он медлит с ее увольнением: «Комиссия по чистке аппарата стала поспешно подбирать портфели, а товарищ Фанатюк сказал про себя: «Клянусь Госпланом, я не вычищу ее, пока не узнаю об этом замечательном плане».

Сатанюк — дьявол (сатана), а фамилия Шайтанова образована от арабского «шайтан», то есть тоже дьявол. Поэтому Шайтанова является сторонницей Сатанюка, которого временно победил Фанатюк и которого она называет «всеми нами уважаемый товарищ Сатанюк». С высоты нынешнего времени здесь угадывается товарищ Сталин. А его противник — соответственно, Фанатюк-Троцкий, который был фанатиком мировой революции (в «Золотом теленке» также фигурирует «М.Н. Фанатюк»; здесь инициалы «М.Н.» невольно указывают на другого фанатика мировой революции — маршала Тухачевского; хотя вполне очевидно, что такой подтекст соавторами не предполагался).

Так вот, Шахерезада в течение двух недель отвлекала внимание Фанатюка различными историями, а на 15-й день в контору по заготовке Когтей и Хвостов явился во всеоружии Сатанюк и отправил Фанатюка в ссылку — «в город Колоколамск на должность городского фотографа» (невольный намек на военный бинокль, который был неизменным атрибутом Троцкого; биноклем же будет пользоваться и кот Бегемот, играя в шахматы с Воландом; а отправка Фанатюка в Колоколамскую ссылку неожиданно пародирует высылку Троцкого в Алма-Ату в январе 1928 года).

Неудивительно, что сатана Воланд ничем не отличается от «главной клеврет-ки» Сатанюка Шахерезады Шайтановой.

Имя Воланда «Теодор» соответствует отчеству Шахерезады — «Федоровна».

Оба рассказывают длинные истории: Шахерезада — о советских чиновниках, а Воланд — о Пилате и Иешуа; и одинаково обращаются к своим слушателям: «Сейчас, о высокочтимый товарищ Фанатюк, и вы, члены комиссии по чистке, я расскажу вам трагическую историю» = «Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история! <...> Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич».

Мисаил Александрович Трикартов (герой одной из историй Шахерезады) едет лечиться в Кисловодск, и Михаил Александрович Берлиоз собирается ехать на лечение в Кисловодск.

Фанатюк говорит Шахерезаде: «...это все-таки интересно, рассказывайте»; и то же самое Берлиоз скажет Воланду: «Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами».

Помимо того, в «Мастере и Маргариты» дословно повторяется восклицание из «Золотого теленка»: «Михаил Александрович! — воскликнул прозревший бухгалтер. — Вот встреча!» = «Михаил Александрович! — крикнул он вдогонку Берлиозу».

Фамилия бухгалтера — Берлага, а председателя МАССОЛИТа зовут Берлиоз.

Имя отца Берлаги — Фома — отсылает к фразеологизму «Фома неверующий» (Евангелие от Иоанна, 20:25), а Берлиоз говорит Воланду: «Да, мы не верим в Бога».

Берлага прикидывается сумасшедшим, и его увозят в сумасшедший дом, а Воланд также имитирует сумасшествие («...приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших»), но он же и предрекает Бездомному диагноз «шизофрения». Еще одно подобное совпадение: в «Мастере и Маргарите» фигурирует Алоизий Могарыч, а в «Золотом теленке» — ксендз Алоизий Морошек.

Первый пишет донос на мастера и поселяется в его квартире, а второй со своим напарником Кушаковским «охмуряет» Козлевича и забирает его машину.

Теперь обратимся к главе «Зеленый мыс» романа «Двенадцать стульев». Здесь в дом инженера Брунса приходит отец Федор с целью купить у него гостиный гарнитур из двенадцати стульев. При поверхностном взгляде может показаться, что эта глава не содержит ничего, кроме обычного юмора. Однако это впечатление ошибочно. С целью доказательства сопоставим три пары персонажей — из «Мастера и Маргариты» и «Двенадцати стульев».

Первая пара: Пилат и Брунс.

Оба страдают от головной боли: «Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при которой болит полголовы» = «Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья! <...> У меня мигрень» (слово «мигрень» как раз и происходит от греческого hemicrania).

Мотив пилатовских страданий сугубо автобиографичен, поскольку от головной боли мучился Булгаков. А инженер Андрей Михайлович Брунс, который «жаловался на психа и на головную боль», перейдет в рассказ Евгения Петрова «Домохозяйка-отравительница» (1929), где «Андрей Иваныч упорно продолжал жить, худеть и жаловаться на головную боль и отсутствие аппетита»⁶⁷. Живя в Одессе, Илья Ильф «безусловно, проходил <...> мимо пивной Брунса в доме Вагнера на Екатерининской (инженер Генрих Христофорович Брунс трудился в конторе на Дерибасовской, 14, а жил в собственном доме на Водопроводной, 3)»⁶⁸.

Пилат — прокуратор Иудеи, и Брунс — могущественный властелин, к ногам которого склоняется природа, а вся обстановка напоминает райский сад: «Инженер Брунс сидел на каменной веранде дачи на Зеленом Мысу под большой пальмой <...> Тропическая флора ластилась к инженеру. Кактусы протягивали к нему свои ежовые рукавицы. <...> Бананы и саговые пальмы отгоняли мух с лысины инженера, розы, обвивающие веранду, падали к его сандалиям»⁶⁹. Дача Брунса, изобилующая бананами и пальмами, — это вилла, расположенная на Зеленом мысе, на которой жил сам Ильф и откуда 12 июня 1927 года он написал своей жене письмо: «Здесь волшебные природы. Живу на вилле, пределы которой необозримы, пальмы, бананы и лимонные деревья с зреющими плодищами внушают уважение. <...> Для разнообразия можно посидеть под араукарией, эвкалиптом или магнолией...»⁷⁰. Поэтому араукария растет и на даче инженера Брунса: «Назначьте же цену! — стенал отец Федор, осмотрительно биясь головой о ствол араукарии». Но если Муся — это жена Катаева, то инженер Брунс, отдыхающий на Зеленом мысе, — это и сам Катаев, написавший в своих мемуарах о создании «Двенадцати стульев»: «Почему я выбрал своими неграми именно их — моего друга и моего брата? На это трудно ответить. Тут, вероятно, сыграла известную роль моя интуиция, собачий нюх на таланты, даже еще не проявившиеся в полную силу. <...> Они приветливо улыбнулись друг другу и согласились на мое предложение. Возможно, их прельстила возможность крупно заработать; чем черт не шутит! Не знаю. Но они согласились. Я же уехал на Зеленый мыс под Батумом сочинять водевиль для Художественного театра, оставив моим крепостным довольно подробный план будущего романа»⁷¹.

Отдыхая на Зеленом мысе, Ильф записывает: «Дамочки любят скользаться в суб. тропиках»⁷². Вскоре эта реплика прозвучит в устах Остапа: «Знойная женщина, — сказал Остап, — мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах — еще встречаются» («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»).

Там же Ильф описывает одного из своих новых знакомых: «Баграт Сергеевич в высшей степени нравственный человек»⁷³. Данная характеристика предвосхищает ироническую реплику Остапа из разговора с Воробьяниновым: «Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми лет <...> в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется друг детей...» (глава «Алфавит — зеркало жизни»).

Еще одна ильфовская фраза, записанная во время его пребывания на Зеленом мысе, представляет собой переделку стихотворения М.Ю. Лермонтова «Три пальмы» (1839): «Стихотворение вызванное обстоятельствами / В песчаных степях Аравийской земли / Три (3) гордые пальмы безостановочно росли!»⁷⁴. И такую же переделку произведет Остап в главе «Багдад» романа «Золотой теленок»: «В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы зачем-то росли» (у Лермонтова: «высоко росли»). В этом же романе Остап будет хвастаться студентам в купе поезда: «Живу как бог, — продолжал Остап, — или как полубог, что в конце концов одно и то же» (глава «Дружба с юностью»). Данное сравнение вновь отсылает к отдыху соавторов на Зеленом мысе в июне 1927 года. В записной книжке Ильфа на одной из фотографий изображены сидящие на берегу моря Ильф, Петров и прозаик Михаил Григорьевич Розанов (Николай Огнев); под фото — подпись: «Роскошные полубоги — из числа тонконогих»⁷⁵. А сарказм Ильфа по поводу коммунистических штампов: «Я очень люблю природу / И пропасти идеологически выдержанной / Глубины»⁷⁶, — перейдет в роман «Великий комбинатор» (1929), где Остап скажет Феофану Копытто: «Это чепуха <...> по сравнению с тем, что я видел в Москве. Там один художник сделал картину из волос, большую картину со многими фигурами, идеологически выдержанную, хотя и пользовался волосами беспартийных, был такой грех. Но идеологически, повторяю, картина замечательно выдержана. Называлась она «Дед Пахом и трактор в ночном»» (глава «Овес и сено»).

Но вернемся к сопоставлению Пилата и Брунса, которые, помимо того, что обладают большой властью, носят сандали: «...розы, обвивающие веранду, падали к его сандалиям» ~ «Трамвай проехал по Бронной. На задней площадке стоял Пилат, в плаще и сандалиях, держал в руках портфель»⁷⁷. А то, что Брунс и его жена наделены большой властью, понимает и отец Федор: «...не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ». Смысл этой фразы станет понятным, если согласиться с тем, что в образе Брунса выведен Катаев, называвший Ильфа и Петрова своими неграми, крепостными и рабами, да еще и не отвечавший на их «отчаянные телеграммы», которые они присылали ему на Зеленый мыс, «прося указаний по разным вопросам, возникающим во время сочинения романа»⁷⁸. Поэтому Катаев назван «высокопоставленной особой» и в отместку за свое высокомерие выведен в карикатурном образе лысого малоподвижного инженера...

Вторая пара дублеров — это Воланд и Брунс.

Если первый — черный маг, то второй — его сниженная вариация: «Но инженер не покорился. Он собрался было продолжить вызовы гусика, которые он безуспешно вел уже два часа...». Здесь пародийно обыгрывается процедура спиритического сеанса, во время которого вызывают потусторонних духов. Поэтому далее Брунс иронически именуется «заклинателем гусика», то есть тем же магом.

Воланд говорит о последствиях бала: «...эти дурацкие медведи, а также и тигры в баре своим ревом едва не довели меня до мигрени»; а Брунс уже прямо жалуется на мигрень: «Мусик! <...> У меня мигрень».

Воланд разговаривает «тяжелым басом», а Брунс отвечает отцу Федору «неожиданным басом». Впрочем, не столь уж неожиданным, поскольку инженер Брунс и инженер Воланд (вспомним вновь «Копыто инженера») — близнецы-братья (в эту компанию следует записать и Остапа Бендера, называющего себя теплотехником, то есть тем же инженером). Сравним, в частности, обращения Воланда к буфетчику Сокову и Брунса к отцу Федору: «Ошеломленный буфетчик неожиданно услышал тяжелый бас: «Ну-с, чем я вам могу быть полезен?»» = «Я инженер Брунс, — сказал заклинатель гусика неожиданным басом, — чем могу?».

Воланд ожидает, когда Азазелло пожарит баранину, а Брунс ждет, пока его жена пожарит «гусика».

Совпадают также сцены прощания с буфетчиком Соковым и отцом Федором.

Коровьев говорит: «Гелла, проводи!», — а инженер Брунс просит свою жену: «Позови Багратиона. Пусть проводит гражданина».

Женщина с зеленой сумкой обращается к Сокову: «Да ну тебя к лешему, скаред!», — а Брунс кричит отцу Федору: «Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжитесь» (любопытно, что отец Федор тоже является «скаредом», поскольку долго торгуется, не желая платить заявленную Брунсом цену гарнитура — 250 рублей).

И кончается это тем, что «испустив крик отчаяния, буфетчик кинулся бежать вниз», а «отец Федор в страхе бежал». Причем Соков тоже был в страхе: «Оставьте меня, Христа ради, — испугался буфетчик и проворно спрятал деньги». Кроме того, «буфетчик перекрестился», что вновь уподобляет его священнику Федору.

И, наконец, третья пара дублеров: отец Федор и поэт Иван Бездомный.

Настойчиво педалируемый мотив безумия священника: «Вы с ума сошли! — воскликнул инженер, вскакивая. <...> С ума вы спятили? Мусик! Теперь для меня всё ясно! Это явный псих! <...> Это все-таки псих! Ей-богу, псих!», — протягивает смысловую цепочку к Ивану, которому ставят диагноз «шизофрения».

Глава «Зеленый мыс» начинается с того, что «Инженер Брунс сидел <...> под большой пальмой», а Иванушка слышит голос: «Гражданин! Петь под пальмами не полагается. Не для того их сажали».

Отец Федор — священник, а Иванушка говорит: «Мне бы у Василия Блаженного на паперти сидеть»⁷⁹. После этого он мистическим образом оказывается на паперти, и к нему выходит царь Иван Грозный, которого он просит: «...дай мне денежку, царь Иванушка, помолюся ужо за тебя». А тот отвечает: «На тебе денежку, Иванушка-верижник, Божий человек, помолись за меня!» (Иванушке поставят диагноз «мания фурибунда», то есть яростная мания, а Иван Грозный тоже страдал приступами ярости, во время одного из которых убил своего старшего сына Ивана). После этого Иванушка снова «очнулся на траве в сумерках на Патриарших Прудах»⁸⁰. Отсюда — неосознанное пародирование Бездомным слов и действий апостола Павла («Братья во литературе» ~ «Братья во Христе» и др.), рассмотренное выше.

Если «ярость отца Федора все увеличивалась», то Воланд предсказал Ивану диагноз «яростная мания»: «Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!»⁸¹ И диагноз подтвердился:

— Какая же это болезнь у него?

— Мания фурибунда, — ответил доктор и добавил, — по-видимому.

— Это что такое? — спросил Рюхин и побледнел.

— Яростная мания, — пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску⁸².

Совпадают и концовки обоих сюжетов: «и побрел Иванушка в одном белье по набережной...»⁸³ = «А на батумском берегу стоял крохотный алчный человечек <...> Он брел по шоссе, согнувшись и прижимая к груди мокрый кулак». В первом случае действует Иван, а во втором — Федор Иванович Востриков. И обоих увозят в психушку: «Милиционера. Протокол. Машину. В психиатрическую» = «Хохочущего священника на пожарной колеснице увезли в психиатрическую лечебницу».

Интересно и то, что диалог инженера Брунса с отцом Федором дублирует разговор Воробьянинова с гробовых дел мастером Безенчуком.

Брунс «представил себе большого коричневого гуся с шипящей жирной кожей», а Воробьянинов выходит из ЗАГСа, «мечтая об огнедышащем супе».

В первом случае: «Вы с ума сошли! — воскликнул инженер, вскакивая!»; а во втором читаем: «Ты что же это, с ума сошел? — кротко спросил Ипполит Матвеевич и двинулся к выходу».

Если «возмущенный Брунс потащил странного гостя в угол», то «Ипполит Матвеевич с гневом обернулся» к Безенчуку, которого сначала назвал «дорогим гостем» («Почет дорогому гостю, — улыбнулся Ипполит Матвеевич»).

Отец Федор начинает торговаться с Брунсом по поводу продажи стульев, а Безенчук — с Воробьяниновым насчет продажи гробов.

Первый «готов не поскупиться и уплатить за весь гарнитур рублей двадцать», а второй заявляет: «Уступлю за тридцать три рублика» (то есть за тридцать три серебренника или тридцать тетрадрахм, которые получил Иуда за предательство Иешуа в «Мастере и Маргарите»).

И далее происходит смешение сюжетных линий, поскольку, отвязавшись от Безенчука, Воробьянинов сталкивается с «пышущим жаром» отцом Федором, — так сатирически воплотилась в жизнь воробьяниновская мечта «об огнедышащем супе». А кроме того, словосочетание пышущий жар и эпитет огнедышащий указывают на преисподнюю, представителями которой являются Воробьянинов и отец Федор⁸⁴.

Инженер Брунс, устав от приставаний отца Федора, «начал размеренно кричать: «Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжитесь»», а Воробьянинов «повернулся к Безенчуку: «Черт с тобой! Делай! Глазетовый! С кистями!»». Выделенные курсивом выражения вновь свидетельствуют о дьявольской природе священника и гробовых дел мастера.

Однако в отце Федоре заложены два противоположных начала.

С одной стороны, его действия неотличимы от действий Понтия Пилата: «В это время, в двух верстах от концессионеров, со стороны Тифлиса в Дарьяльское ущелье вошел отец Федор. Он шел мерным солдатским шагом, глядя только вперед себя твердыми алмазными глазами и опираясь на высокую клюку с загнутым концом, как библейский первосвященник» = «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат» (а «белый плащ с кровавым подбоем» мог быть взят из романа М. Загоскина «Искуситель», 1838: «Наконецъ вдали, между миртовыхъ деревьевъ, мелкнула бѣлая шляпа и черезъ нѣсколько минутъ человѣкъ въ черномъ плащѣ съ краснымъ подбоемъ сошелъ подъ гору»⁸⁵; впрочем, и в квартире Воланда «на спинку стула наброшен был траурный плащ, подбитый огненной материей», то есть тот же «черный плащ с красным подбоем»). Поэтому при встрече с Воробьяниновым отец Федор разговаривает с ним так же, как Пилат с Иешуа: «Он схватил Ипполита Матвеевича за тощий кадык и, сжимая пальцы, закричал охрипшим голосом: «Куда девал сокровище убиенной тобою тещи? <...> Говори! — приказывал отец Федор. — Покайся, грешник!» = «Мне не нужно знать, — придушенным злым голосом сказал Пилат, — интересно или неинтересно тебе говорить правду. Тебе придется ее говорить. <...> Преступник! Преступник! Преступник!»⁸⁶.

А с другой стороны, обращение отца Федора к Остапу-дьяволу напоминает обращение директора театра Варьете Лиходеева к Воланду: «Что вам угодно? — прошептал отец Федор» = «Произошла пауза, после которой, сделав над собой страшнейшее усилие, Степа выговорил: «Что вам угодно?»». Объясняется это тем, что отчество Лиходеева — Богданович, то есть «Богом данный» (да и его имя — Степан — отсылает к христианскому первомученику Стефану), а отец Федор — священник. В итоге первого выбрасывает из квартиры кот Бегемот, после чего он «очутился на берегу Терека во Владикавказе»⁸⁷, а второй в погоне за стульями «ночью... ревел так, что временами заглушал Терек». Но если Лиходеев — «Богом данный», а имя Воланда — Теодор — переводится как «Божий дар», то почему же Воланд говорит Лиходееву: «...кое-кто из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что этот лишний — именно вы!»? Всё дело в том, что Лиходеев своим безобразным поведением («лихо деет») компрометирует отчество «Богданович» (а заодно и имя «Стефан»), то есть фактически порочит Бога. Поэтому свита Воланда и выбрасывает его вон.

Остап говорит Воробьянинову: «Конечно, вы приехали из Конотопа навестить свою покойную бабушку...». А Поплавский тоже приезжает из украинского города — Киева, чтобы навестить покойного племянника: «Я являюсь дядей покойного Берлиоза». При этом цель Воробьянинова — найти драгоценности в стульях, а цель Поплавского — получить квартиру в Москве.

Теща Воробьянинова — Клавдия Ивановна Петухова⁸⁸ — спрятала бриллианты в стул, а тетка Канавкина — Клавдия Ильинична Пороховникова — спрятала «тысячу долларов и двадцать золотых десяток <...> в погребе, в коробке из-под Эйнема».

Сразу обращают на себя внимание одинаковые инициалы тещи и тетки: Клавдия И-на П-ова. Здесь же следует вспомнить, что жену Понтия Пилата звали Клавдия Прокула, а любовницей Аркадия Аполлоновича Семплеярова была «очаровательная артистка Клавдия Парфеновна Гаугоголь»⁸⁹ (отчество Аполлонович функционально связано с отчество Парфеновна, поскольку Парфенон был главным храмом в древних Афинах, посвященным покровительнице города богине Афине, а бог Аполлон также принадлежит греческой мифологии; вместе с тем отчество Парфеновна происходит от греческого партенос — девственница; то есть любовница Семплеярова названа девственницей — булгаковский юмор).

Клавдия Петухова «была глупа», как и жена Пилата (в его восприятии): «Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле, — ответил вслух прокуратор, — что она дура».

Про Клавдию Петухову сказано: «Скупа она была до чрезвычайности». А про Клавдию Пороховщикову «артист в смокинге» (чекист, неотличимый по своим манерам от Воланда) говорит: «...эта старая сквалыга не то что племяннику — чёрту не скажет этого». И поскольку «Claudia» по-латыни означает «хромая», возникает связь обеих Клавдий с прихрамывающим Воландом.

Неудивительно, что у Клавдии Петуховой и у Воланда — одинаковой голос: «Голос у нее был такой силы и густоты, что ему позавидовал бы Ричард Львиное Сердце» = «Голос Воланда был так низок, что при некоторых словах давал оттяжку в хрип». Причем голос Воланда наделяется и такой характеристикой, как «густота»: в черновиках романа Иван Бездомный слышит «густой и тяжелый бас инженера»⁹⁰.

Казалось бы, это обилие сходств говорит о большом влиянии дилогии о Бендере на образность и сюжетную линию «Мастера и Маргариты», но на самом деле речь идет лишь о типологических сходствах. И, несмотря на то, что Булгаков высоко ценил романы Ильфа и Петрова, он категорически отказался работать в их жанре, когда это предложил ему председатель Всесоюзного внешнеторгового объединения «Международная книга» Николай Ангарский, соблазняя большими тиражами, переводами на все языки мира и бешеными гонорарами. 3 мая 1938 года Елена Сергеевна записывает в дневнике: «Ангарский пришел вчера и с места заявил: «Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки, денег тьма, валюта, хотите, сейчас чек дам — аванс?». М.А. отказался, сказал — это не могу.

После уговоров Ангарский попросил М.А. читать роман [«Мастер и Маргарита»]. М.А. прочитал три первые главы. Ангарский сразу: «А это напечатать нельзя».

— «Почему?» — «Нельзя»»⁹¹. Катаев же, подарив Ильфу и Петрову сюжет «Двенадцати стульев», обозначил жанр именно как авантюрный роман: «Есть отличная тема, — сказал Катаев, — стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?»⁹².

Примечания

1. Впрочем, «фамилии Заузе и Бомзе — одесского происхождения (Заузе был художником, Бомзе — коммерсантом)» (Ильф А. Комментарии не излишни! // Ильф И., Петров Е. Как создавался Робинзон: Фельетоны и рассказы. М.: Текст, 2010. С. 466); «Безусловно, он [Ильф] проходил мимо Аптекарского и парфюмерного склада М.Я. Бомзе (ул. Кондратенко, бывш. Полицейская) <...> Генрих Мария Заузе, специалист из Германии (Золотой теленок), над происхождением фамилии которого напрасно бились американские слависты, обязан ею одесскому художнику В.Х. Заузе (1859—1939)» (Ильф А.И. Илья Ильф: Линия жизни 1897—1927 // Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 24). А Воланд в ранней редакции «Мастера и Маргариты» обращается к Ивану Бездомному с черноморским акцентом: «...трепаться, братишка, нечего было, — закричал он сердито, переходя абсолютно непонятным образом с немецкого на акцент черноморский» (Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 496).

2. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 170.

3. Между тем Остап наделил Вечного Жида еще и чертами другого еврея — Михаила Самуэлевича Паниковского, который часто жаловался на жизнь, за что сам великий комбинатор называл его «вздорный старик»: «...около двух тысяч лет этот пошлый старик шатался по всему миру, не прописываясь в гостиницах и надоедая гражданам своими жалобами на высокие железнодорожные тарифы, из-за которых ему приходилось ходить пешком» (отмечено: Каганская М., Бар-Селла З. Мастер Гамбс и Маргарита. С. 162). Следовательно, Вечный Жид — это собирательный образ Бендера и Паниковского.

4. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. Т. 2. Золотой теленок. Wien, 1991. С. 640.

5. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 230.

6. Петров Е. Даровитая девушка: Ранние рассказы и фельетоны. М.: Правда, 1961. С. 21—23 (Б-ка журнала «Огонек», № 50).

7. Петров Е. Сильная личность // Смехач. М., 1927. № 8. Февр. С. 8.

8. Гоголь Н.В. Собрание сочинений в трех томах. Т. 1. М. — Л.: ГИХЛ, 1931. С. 224.

9. Петров Е. Зачем мамаша родила меня ревизором? // Гудок. М., 1927. 19 апр. № 88. С. 3. Приведем название еще одного рассказа: Е.П. В бюрократической паутине // Гудок. М., 1928. 14 авг. № 187. С. 3.

10. Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев: Первый полный вариант романа с комментариями М. Одесского и Д. Фельдмана. М.: Вагриус, 1999. С. 470.

11. Лекманов О. О чем могли (бы) поговорить Владимир Нарбут и Александр Булатович // Звезда. СПб., 2007. № 1. С. 164.

12. Гусаръ-схимникъ // Искры: Иллюстрированный художественно-литературный журналъ съ карикатурами. М., 1914. 2 марта. № 9. С. 1.

13. «Имеславцы» // Искры: Иллюстрированный художественно-литературный журналъ съ карикатурами. М., 1914. 2 марта. № 9. С. 66.

14. Эрлих А. Нас учила жизнь: Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1960. С. 92—93.

15. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 10. М.: Голос, 2000. С. 259.

16. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». М.: Новости, 1992. С. 190.

17. Там же. С. 329.

18. Там же. С. 190.

19. Там же. С. 506.

20. Там же. С. 183.

21. Там же. С. 186—187.

22. Отмечено: Каганская М., Бар-Селла З. Мастер Гамбс и Маргарита. Тель-Авив: Книготоварищество Москва—Иерусалим, 1984. С. 165.

23. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 235.

24. Чудак. М., 1929. № 29. Авг. С. 14.

25. Ильф И. Блудный сын возвращается домой // Огонек. М., 1930. № 2. Янв. С. 11.

26. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 156.

27. Там же. С. 192—193.

28. Доклад товарища Сталина И.В. на Чрезвычайном VIII Всесоюзном Съезде Советов о проекте Конституции Союза ССР // Морской сборник: Военно-морской журнал. Л., 1936. № 11 (нояб.). С. 16.

29. Цит. по: Лакшин В. Открытая дверь: Воспоминания и портреты. М.: Моск. рабочий, 1989. С. 421.

30. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 10. М.: Голос, 2000. С. 364.

31. Цит. по: Чудакова М. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопросы литературы. 1976. № 1. С. 240.

32. Цит. по: Лакшин В. Открытая дверь: Воспоминания и портреты. М.: Моск. рабочий, 1989. С. 421.

33. Чудакова М. Пушкин у Булгакова и «соблазн классики» // Лотмановский сборник. Вып. 1. М.: Изд-во «ИЦ-Гарант», 1995. С. 558.

34. Чудакова М. О поэтике Михаила Булгакова // Чудакова М. Новые работы: 2003—2006. М.: Время, 2007. С. 408.

35. Witness to history 1929—1969 / By Charles E. Bohlen. New York: W.W. Norton & Co., 1973. P. 22. Этот же автор пишет о Булгакове: «Однажды он сказал мне, что никогда не вставит коммуниста ни в одну из своих пьес, так как считает их всего лишь двухмерными фигурами» (Ibid. P. 21).

36. Russia / By Charles W. Thayer & the editors of Life. New York: Time Incorporated, 1962. P. 131.

37. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». М.: Новости, 1992. С. 251.

38. Там же. С. 242.

39. Рагинская М., Бар-Селла З. Мастер Гамбс и Маргарита. Тель-Авив: Книготоварищество Москва—Иерусалим, 1984. С. 13—14.

40. Булгаков М. Князь тьмы: Полная история «Мастера и Маргариты». СПб.: Азбука, 2018. С. 455. У эпизода с исцелением Пилата есть и конкретный литературный источник — роман Михаила Загоскина «Искуситель» (1838): «В числе других указаний на генезис булгаковского романа мы найдем здесь и мотив невыносимой головной боли, которая заставляет Понтия Пилата думать о самоубийстве.

У Загоскина ею страдает старик, обращающийся к Калиостро за помощью: «Вот третьи сутки глаз не смыкаю — такая головная боль, что не приведи Господи! Ни днем, ни ночью нет покою! Если это продолжится, то я брошусь в Тибр или размозжу себе голову».

Булгаков воспроизводит загоскинскую фразу, передав ее прокуратору, который при лунном свете скорбит о своем малодушии, вспоминая того, кто излечил его от головной боли: «И ночью, и при луне мне нет покоя». <...> Совпадают и подробности самого исцеления. В «Искусителе» мгновенно выздоровевший старик растерянно «схватил себя обеими руками за голову и закричал: — Боже мой!.. Что это?..»; «Теперь уж у тебя голова болеть не станет», — заверяет его Калиостро. У Булгакова, как только мгновенно сбылось обещание Иешуа — «Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет», — потрясенный прокуратор «сжал голову руками, и на желтоватом его бритом лице выразился ужас»» (Вайскопф М. Булгаков и Загоскин: О мистико-охранительной традиции в «Мастере и Маргарите» // Поэзия и живопись: Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 818—819).

41. Булгаков М. Князь тьмы: Полная история «Мастера и Маргариты». СПб.: Азбука, 2018. С. 455.

42. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 216.

43. Источником творчества Мухина послужила заметка «Портреты из... семян», опубликованная в журнале «30 дней» (М., 1927. № 7. С. 84). Здесь говорится о 17-летнем крестьянском парне, который подобным образом делал портреты Калинина и других советских вождей: «На фанеру наклеиваются столярным клеем различные семена, подобранные по цвету. Затем все это заливается лаком».

44. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 166.

45. Шагая за плугом // Чудак. М., 1929. № 9. Март. С. 11.

46. Ленин в изображении трудящихся // Огонек. М., 1925. 18 янв. № 4. С. 12. Ср. еще такую запись: «Борухов, парикмахер. Портрет Ленина, вышитый волосами в рамке» (Ленинский сборник. Вып. II. М.; Л.: Госиздат, 1924. С. 492). В том же 1924-м году Борухов изготовил гобелен «Взятие Зимнего дворца» (см.: Гобелен из наркомовских волос // http://edemkavkaza.ru/biografii/483-boruhovstory.html).

47. В Музпреде // Чудак. М., 1929. № 5. Янв. С. 13.

48. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». М.: Новости, 1992. С. 238.

49. Там же. С. 196.

50. Там же. С. 178.

51. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. М.: Пашков дом, 2019. С. 319.

52. Кроме того, надпись в его визитной карточке — «Доктор Теодор Воланд» — заставляет вспомнить и доктора Грома в «Необыкновенных историях из жизни города Колоколамска» (1928—1929) Ильфа и Петрова, поскольку эти два персонажа очень похожи друг на друга: «Я попал под автомобиль, — сказал доктор Гром радостно...» = «...громко и радостно объявил: «Вам отрежут голову!»». Доктор Гром попал под автомобиль и стал хромать на левую ногу, а Воланд также хромал на левую ногу и предрек Берлиозу попадание под трамвай. Неизвестно, читал ли Булгаков «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска», но сходство здесь, видимо, абсолютно случайное.

53. Каганская М., Бар-Селла З. Мастер Гамбс и Маргарита. С. 40—42. Как уже говорилось выше, прототипом Лоханкина стала жена Евгения Петрова Валентина Грюнзайд, которая не гасила за собой свет. А история летчика Севрюгова основана на реальном событии, упомянутом в рассказе Петрова «Римляне XX века» (журнал «30 дней», № 10 за 1928 год), который он написал после поездки в Италию летом 1928 года: «В пять минут Бабушкин стал популярнейшим человеком в Италии.

— Бабушкин исчез. Бабушкин пропадал. Бабушкин прилетел. <...>

Я имел честь познакомиться на днях с Бабушкиным. Он был в синей военной блузе с одиноким красным орденом. <...> Это был человек, настоящий великолепный образец человека. <...>

О том, что было в Италии после полета Чухновского, я не знаю. Я уехал накануне этого замечательного дня. Когда я уезжал, надежды на спасение группы Вильери были потеряны».

54. Интересно, что Анна Францевна де Фужере названа «пятидесятилетней почтенной и деловой дамой», которая «три комнаты из пяти сдавала жильцам», а застройщику Адольфу Францевичу Стую (1874—1939), сдавшему квартиру Булгакову, в 1927 году исполнилось пятьдесят три года.

55. Ильф И. Дом с кренделями // Смехач. М., 1928. № 48. Дек. С. 8.

56. Что же касается имени «Василий Иванович Лошадь-Пржевальский», то это явная насмешка над начальником дивизии Красной Армии Василием Ивановичем Чапаевым с его пристрастием к лошадям. А документальная основа рассказа «Дом с кренделями» и главы «Конец «Вороньей слободки»» «заимствована из судебного репортажа А. Троля, опубликованного в «Гудке» в октябре 1926 г. «Дым без огня» (Моск. губсуд, 12 окт.) <...> В квартире, где возник пожар, проживали Спирин и Усанов. Выяснилось, что первый из них в феврале застраховал свое имущество в две тысячи рублей, а на следующий же день то же сделал и Усанов, оценив свой скарб в ту же сумму. Действительная же стоимость была много ниже.

Затем, незадолго до пожара они передали наиболее ценные вещи на хранение своим знакомым. Наконец, в утро пожара квартиру они оставили последними, когда все их соседи по квартире уже ушли на работу.

По этим основаниям оба были преданы суду по обвинению в поджоге» (Гудок. М., 1926. № 240. 17 окт. С. 4. Цит. по: Маринин А.В. Дилогия об Остапе Бендере: О чем умолчали авторы // Литературный факт. М., 2020. № 1 (15). С. 376—377).

57. Имя «Мусик» указывает на первую жену Валентина Катаева Анну Сергеевну Коваленко. Это имя упомянул прозаик Семен Гехт в письме к будущей жене Ильфа Марусе Тарасенко (Москва — Одесса, 30.04.1923): «Иля ушел, оставив меня с больным Олешей, Катаев где-то с Мусей в гостях» (Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 133). Процитируем еще одно письмо Семена Гехта, адресованное Генриетте Адлер (Москва — Одесса, 22.11.1923): «Я как раз был у Катаева. Сидели: Катаев, Муся, Иля и я» (Там же. С. 284); а также письмо Ильфа Марусе Тарасенко от 02.08.1927: «Купим тебе шляпу и заживем очень элегантно. Как Муся» (Там же. С. 342) (кстати, словосочетание очень элегантно употребит и Остап Бендер во время разговора с Эллочкой Людоедкой: «Вы знаете, сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии возобновили старинную моду — разливать чай через ситечко. Необычайно эффектно и очень элегантно»). Сам Валентин Катаев тоже считал себя прототипом инженера Брунса: «Замечу лишь, что все без исключения его персонажи написаны с натуры, со знакомых и друзей, а один даже с меня самого, где я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: «Мусик, дай мне гусик» — или что-то подобное» (Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 109).

58. Последние две фразы: «Что ж, по-вашему, я у вас их украл? — вскипел инженер. <...> — Ни боже мой, — шепнул отец Федор», — имеют своим источником рассказ Евгения Петрова «Радости Мегаса» (1926): «Контра... — загремел Делякин. — Ни боже мой, — пискнул Умиралов...» (Петров Е. День борьбы с мухами / Сост. И.Е. Катаев и А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 44).

59. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. М.: Пашков дом, 2019. С. 164.

60. Г. Самара, его храмы и монастыри: историко-статистическія свѣдѣнія. Самара: Земская Типографія, 1881. С. 7.

61. В плане книги «Мой друг Иля» Петров пишет: «Поездка на Кавказ. Братья Розановы. Зеленый мыс. Востриков и Кривицкий» (Петров Е. Мой друг Ильф. М.: Текст, 2001. С. 20). Здесь упомянуты знакомые Ильфа и Петрова, ехавшие с ними на пароходе «Пестель» в июне 1927 года: «Прибежит Луиза шепелявая и завопит: «Идите все сейчас-же кушать». А кушать уже нечего будет. Всё проиграл Иван Иванович Востриков с супругой своей Екатериной Никаноровной, тоже Востриковой» (цит. по факсимиле рукописи: Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 96). В «Двенадцати стульях» Иван Иванович Востриков превратится в Федора Ивановича, а Екатерина Никаноровна — в «матушку Катерину Александровну» (глава «Зерцало грешного»). Причем в результате афер отца Федора он и его супруга тоже останутся без денег, и им «будет нечего кушать». А литературным прототипом отца Федора оказывается даже заведующий Козолуповским отделением некоего комбината Трепыханов (Петров Е. Неравная борьба // Смехач. М., 1927. № 17. Май. С. 8). В частности, оба одинаково останавливают извозчика, услугами которого они воспользовались: «Стой! — закричал Трепыханов. — Стой, сатана!» = «Стой! — закричал вдруг отец Федор вознице. — Стой, мусульманин!». И оба произносят одинаковые угрозы: «Трепыханов покажет родственникам, где раки зимуют» ~ «Ага! — крикнул отец Федор. — Я т-тебе покажу!».

62. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 495.

63. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 366.

64. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 9. М.: Голос, 1999. С. 488.

65. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 492.

66. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 28.

67. Чудак. М., 1929. № 3. Янв. С. 13. Перепечатано: Ильф и Петров в журнале «Чудак» / Публ. А. Ильф // Вопросы литературы. 2007. № 6. С. 302.

68. Ильф А.И. Илья Ильф: Линия жизни 1897—1927 // Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 24.

69. Ср. с фантазией Воробьянинова во время покупки стульев на аукционе: «Эдельвейсы тихо падали на его голову, снова украшенную блестящей алюминиевой сединой. Ипполит Матвеевич катил в Эдем». Тот же мотив: «Кислярский был на седьмом небе. «Золотая голова», — думал он». Оба героя — Воробьянинов и Кислярский — оказываются «на седьмом небе» в результате действий Остапа, который, таким образом, приравнивается к богу. Поэтому он так настойчиво и повторяет: «Молитесь на меня! Молитесь, молитесь, не бойтесь, голова не отвалится! <...> Молитесь на меня, молитесь! Не бойтесь, гофмаршал! Вино, женщины и карты нам обеспечены. <...> Молитесь на меня! — шептал Остап. — Молитесь, предводитель». И Воробьянинов следует его призыву: «Ипполит Матвеевич был готов не только молиться на Остапа, но даже целовать подметки его малиновых штиблет».

70. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 340.

71. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 105.

72. Цит. по факсимиле рукописи: Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 68 (фото № II).

73. Там же. С. 70 (фото № IV).

74. Там же. С. 72 (фото № VI).

75. Там же. С. 79 (фото № XIII).

76. Там же. С. 75 (фото № IX).

77. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 241.

78. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 105.

79. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 242.

80. Там же.

81. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 8. М.: Голос, 1999. С. 338.

82. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 516.

83. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 244.

84. Сравним еще с «Необыкновенными историями из жизни города Колоколамска» (1928—1929), где упомянут «дьякон живой церкви отец Огнепоклонников». Да и в тех же «Двенадцати стульях» жена Бендера, мадам Грицацуева, представляет, что «муж, ее милый муж в желтых ботинках лежал на далекой московской земле, и огнедышащая извозчичья лошадь била копытом по его голубой гарусной груди». А в «Золотом теленке» читаем: «Из всего вулканического кольца общественной деятельности, которым Скумбриевич охватил «Геркулес», действовали только две огнедышащие точки: стенная газета «Голос председателя», выходившая раз в месяц и делавшаяся в часы занятий силами Скумбриевича и Бомзе, и фанерная доска с надписью «Бросившие пить и вызывающие других», под которой, однако, не значилась ни одна фамилия». В таком контексте словосочетание «вызывающие других» может быть интерпретировано как «вызывающие духов» (вспомним двухчасовые «вызовы гусика», совершаемые инженером Брунсом). Поэтому чиновник Скумбриевич является нечистой силой, которая внезапно появляется и внезапно исчезает: «Один раз Остап увидел даже отражение Скумбриевича в лестничном зеркале. Он бросился вперед, но зеркало тут же очистилось, отражая лишь окно с далеким облаком. <...> Но, к величайшей досаде Остапа, Скумбриевич снова исчез, словно бы дематериализовался. «Это уже мистика, — сказал Бендер, вертя головой, — только что был человек, — и нет его!»». Остап же иронически обращается за помощью к милиции: «Матушка-заступница, милиция-троеручница! — воскликнул Остап, переводя дыхание. — Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм!» (по христианскому канону. Богоматерь является заступницей людей перед Богом). Аналогичный прием встречался в рассказе «Выдвиженец на час» из цикла новелл «1001 день, или Новая Шахерезада» (1929), где «товарищ Фанатюк сказал про себя: «Клянусь Госпланом, я не вычищу ее, пока не узнаю об этом замечательном плане»» (ср.: клянусь Богом), поскольку «ведь один Госплан всеведущ и всемудр» (рассказ «Борьба гигантов») и «один лишь Госплан всемогущий знает всё» («Рассказ о «Гелиотропе»»). В этом же цикле новелл читаем: «И не было в Москве начальника удачливее, чем он, который выходил холодным из огня и сухим из воды. И ни одна чистка не повредила ему, да продлит ЦКК его дни» (ср. в романе Булгакова «Жизнь господина де Мольера», 1933: «Театр должен существовать. Это признаёт даже его величество, да продлит Господь его дни»). ЦКК — это Центральная Контрольная Комиссия при ЦК ВКП(б). А поскольку советская власть отменила Бога и встала на его место, то она наделяется всеми божественными атрибутами. Похожий прием встретится в лагерной песне В. Высоцкого «Побег на рывок» (1977): «Но свыше — с вышек — всё предрешено».

85. Отмечено: Вайскопф М. Булгаков и Загоскин: О мистико-охранительной традиции в «Мастере и Маргарите» // Поэзия и живопись: Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 819.

86. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 9. М.: Голос, 1999. С. 178—179.

87. Там же. Т. 8. М.: Голос, 1999. С. 557.

88. Сначала у нее была фамилия «Осетрова», но потом Ильф записал: «Не Осетрова, а Петухова» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 125). Такие же «рыбные» фамилии будут у Эллочки-Людоедки и ее мужа, инженера Щукина, а в «Золотом теленке» — у ответственного работника «Геркулеса» Скумбриевича и летчика Севрюгова.

89. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 294.

90. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 515—516.

91. Дневник Елены Булгаковой. М.: Изд-во «Книжная палата», 1990. С. 197.

92. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Ильф И. Записные книжки. М.: Сов. писатель, 1939. С. 14.