10. Прототипы Бендера, Корейко и Паниковского

И здесь стоит привести доказательства того, что соавторы дружили с прототипом великого комбинатора. Как вспоминал одесский краевед Ростислав Александров: «...жена друга Ильфа, художника Евгения Окса, Варвара Васильевна, чье имя тоже осталось в «Золотом теленке»¹, рассказывала мне, как однажды, уже в Москве, Ильф встретил ее словами: «Вава, жаль, что вы не пожаловали раньше, только что ушел Остап Бендер»»². По словам Александры Ильф, данная история произошла в 1929 или 1930 году, когда ее отец жил в доме в Соймоновском проезде. Об этом она рассказала в фильме «Прототипы. Остап Бендер. Осип Шор» (ВГТРК, 2013). И там же она зачитала письмо к Ильфу его жены Маруси Тарасенко: «Сегодня был у меня Шор, настроил рояль. Звучит он сейчас изумительно, в настоящем смысле слова». Потом она зачитала фрагмент другого письма матери к отцу (1936): «Был у меня вечером Остап Шор. Он все-таки смешной человек. Расскажу тебе про него».

Осипа Беньяминовича Шора в миру звали Остапом Васильевичем.

В петербургском архиве сохранился документ о рождении Осипа Шора 30 мая 1899 года:

СВИДѢТЕЛЬСТВО.

Дано сіе от меня, Никопольскаго общественнаго Раввина, въ томъ, что въ метрической книгѣ о родившихся евреяхъ по м. Никополю Екатеринославскаго уѣзда и губерніи за 1899-ый годъ, подъ № 41-мъ записанъ актъ слѣдующаго содержанія:

Тысяча восемьсотъ девяносто девятаго года мая 30-го дня, у Брацлавскаго 2-ой гильдии купеческаго сына Беньямина Хаимовича Шора и жены его Куни родился сынъ Осипъ.

Въ чемъ подписью съ приложеніемъ казенной печати удостовѣряю.

Февраля 3-го дня 1900 года.

Общественный Раввинъ (подпись)

На основаніи 1086 ст. т. IX зак. о сост. издан. 1876 года, Никопольское Городское Упрощенное Управленіе свидѣтельствуетъ, что настоящее метрическое свидѣтельство составлено вѣрно.

Февраля 4 дня 1900 года

Помощникъ Городскаго Старосты (подпись)

Письмоводитель (подпись)³.

Беньямин Шор был владельцем магазина колониальных товаров, мельницы и свечного заводика в г. Никополь Днепропетровской области, а умер в 1901 году от сердечного приступа. Поэтому Остап Бендер и говорит: «Был у меня папа, турецкий подданный, да и тот давно скончался в страшных судорогах» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). А свечной заводик станет фактом биографии священника Федора Вострикова: «Он достаточно обеспечен (небольшой свечной заводик в Самаре)...» («Двенадцать стульев»; глава «Зеленый мыс»).

Существует информация о том, что «в Никополе, как пишет местная газета «Репортер» (со ссылкой на краеведа П. Богуша⁴), проживало семь семейств Шоров, при этом Беньямин Шор (папа Осипа) входил в состав попечительского совета гимназии. Шоры жертвовали немалые деньги на общественную библиотеку»⁵.

В 1903 семья Шоров перебирается из Никополя в Одессу, а осенью 1906-го Осип поступает учиться в только что открывшуюся Одесскую мужскую гимназию Н.К. Илиади⁶. И это также станет фактом биографии Бендера, поскольку в «Золотом теленке» будут упомянуты «латинские исключения, зазубренные Остапом в третьем классе частной гимназии Илиади» (глава «Блудный сын возвращается домой»). Одесское происхождение Бендера (а также самих соавторов) подчеркивает обращение к отцу Федору в «Двенадцати стульях»: «Как же насчет штанов, многоуважаемый служитель культа? Берете? Есть еще от жилетки рукава, круг от бублика и от мертвого осла уши. Оптом всю партию — дешевле будет». Сравним с мемуаром Паустовского: «Я вспомнил об Ильфе и его персонаже — бесстрашном плуте Остапе Бендере — потому, что даже в те суровые дни плутовство процветало в Одессе. Оно заражало даже самых бесхарактерных людей. Они тоже начинали верить в древний закон барахолки: «Если хочешь что кушать, то сумей загнать на Толчке рукава от жилетки»»⁷.

Также Бендер называет себя сыном турецкоподданного, поскольку в царской России это была распространенная практика среди еврейской молодежи: «Почему турецко-подданный? Покойный Павел Наумович Берков, человек огромной эрудиции, как-то в разговоре сказал мне, что в середине прошлого века на юге России лица «некоренного происхождения», не желавшие идти в армию государя императора, заявляли, что они турецко-подданные, а потому призыву не подлежат. Документов, разумеется, никаких не было, и воинский начальник в подтверждение просил «иностранца» произнести что-либо на турецком языке. Тот плел какую-нибудь тарабарщину или читал молитву на своем языке...»⁸.

Так, в рапорте одесского полицмейстера, капитан-лейтенанта В.П. Перелешина одесскому градоначальнику С.Н. Гудим-Левковичу (1881) говорилось, что «большая часть евреев-иностранцев суть русскоподданные, приобретшие иностранные виды с целью укрывательства от воинской и других повинностей в России или избежания преследования за совершенные преступления или же сокрытия своей прежней судимости. Подобный фиктивный переход в иностранное подданство, практикуемый вследствие легкости в приобретении турецких и румынских паспортов, следует отнести не только к евреям без определенных занятий, но и к торговцам, ремесленникам, находящимся в услужении и другим. В этом убедила практика судебной и полицейской деятельности, но при крайней осторожности и круговой поддержке евреев трудно и не представляется никакой возможности обнаружить фактов проживательства по подложным видам»⁹.

Зачастую же взятие евреями турецкого гражданства было вызвано желанием не только уклониться от службы в царской армии, но и вырваться из черты оседлости, получив возможность торговать и проживать там, где захочется:

Некоторые коммерсанты-евреи в Одессе принимали турецкое подданство. Конечно, выбор был связан с дополнительными расходами, менялся принцип налогообложения. Зато дети получали возможность обойти ряд ограничений для иудеев.

Кроме того, указание на турецкое подданство отца ассоциировалось с событиями конца XIX века. Сионистское движение было тогда весьма популярно. Еврейские общины по всему миру собирали деньги, чтобы выкупить земли в Палестине и поселить желающих «на исторической родине».

Палестина в ту пору — территория Османской империи. А турецкая администрация не разрешала покупать землю иностранным подданным. Соответственно, эмигранты меняли подданство.

Но жизнь в Палестине была очень трудна. Многие переселенцы возвращались на родину. У возвращавшихся была возможность сохранить иностранное подданство либо отказаться от него.

Можно спорить об этнической идентичности главного героя «Двенадцати стульев». Но бесспорно, что сочетание украинского имени Остап с фамилией Бендер, предсказуемо воспринимавшейся в качестве еврейской, обозначало противоречие комического характера. Как, допустим, Тарас Рабинович¹⁰.

То, что «сын турецкоподданного» означает «сын еврея», косвенно подтверждает водевиль Ильфа и Петрова «Сильное чувство» (1933):

Рита. <...> Лифшиц гораздо лучше Стасика.

Мама. Да, но Лифшиц почти еврей, Риточка, — караим!

Рита. Надо, мама, смотреть на вещи глубже. Караим — это почти турок...

Речь идет о караимах Стамбула, которые «живут в Турции десять веков»¹¹.

А об Остапе Шоре как прототипе Бендера впервые сообщил Валентин Катаев: «Он продолжал появляться на наших поэтических вечерах, всегда в своей компании, ироничный, громадный, широкоплечий, иногда отпуская с места юмористические замечания на том новороссийско-черноморском диалекте, которым прославился наш город, хотя этот диалект свойствен и Севастополю, и Балаклаве, и Новороссийску, и в особенности Ростову-на-Дону — вечному сопернику Одессы.

Остапа тянуло к поэтам, хотя он за всю свою жизнь не написал ни одной стихотворной строчки. Но в душе он, конечно, был поэт, самый своеобразный из всех нас. Вот таков был прототип Остапа Бендера»¹².

Еще один фрагмент из воспоминаний Катаева об Остапе Шоре: «Прототипом Остапа Бендера был старший брат одного замечательного молодого поэта <...> Он был первым футуристом, с которым я познакомился и подружился. Он издал к тому времени за свой счет маленькую книжечку крайне непонятных стихов, в обложке из зеленой обойной бумаги, с загадочным названием «Зеленые агаты»¹³. Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником. Бандиты поклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине двуспальный полосатый матрац»¹⁴. То, что Натан Шор был убит по ошибке, подтвердил его брат Остап в разговоре (1978) с краеведом Ростиславом Александровым: «Вот родимое пятно — это Каинова печать. Натана убили вместо меня»¹⁵ (у обоих было родимое пятно на руке).

В итоге Натан Беньяминович Шор прожил всего 21 год (1897—1918), а его брату — оперативнику одесского угрозыска Осипу Беньяминовичу Шору — повезло значительно больше. Он прожил долгую и интересную жизнь и умер в возрасте 79 лет (1899—1978) — именно столько на двоих прожили Ильф и Петров...

Вот как Ростислав Александров описывал свою первую встречу с Остапом Шором в мае 1978 года¹⁶: «...потребовалось немало дней, полных надежд, волнений, сомнений, разочарований и, порою, желания послать этот поиск подальше, чем от Одессы до Москвы, прежде чем состоялся телефонный разговор, во время которого была назначена встреча на Тверском бульваре и я услышал подкупающий конкретикой вопрос: «А как же я вас опознаю, по газете «Правда» в левой руке?». Уловив иронию, я предупредил, что буду держать коробку папирос старинной одесской марки «Сальве». «Я их не видел уже сорок лет», — прозвучало на другом конце провода, и я позволил себе заверить собеседника, что он сможет их увидеть и даже покурить через сорок минут, которые провел в размышлении на предмет того, как я оказался на скамейке Тверского бульвара неподалеку от редакции «Литературной газеты» в разгар изумительного дня начала московского лета... <...>

«Кто здесь курит папиросы «Сальве» с антиникотиновым мундштуком фабрики братьев Поповых?» — будто цитируя давнишнюю рекламу, произнес кто-то надо мной. Я поднялся со своей уже «насиженной» скамейки и увидел высокого немолодого гражданина с выразительным лицом и, действительно, «медальным профилем», одетого в видавший виды серый макинтош и сандалии или, как их еще совсем недавно называли в Одессе, сандалеты. Как писали Ильф и Петров о появлении Остапа Бендера в Стар городе, «носков под штиблетами не было».

Это был Осип Беньяминович, в миру Остап Васильевич Шор, брат погибшего еще в 1918 году от пули налетчиков талантливого одесского молодого поэта Натана Шора, придумавшего себе псевдоним Анатолий Фиолетов, завсегдатай «Коллектива поэтов», приятель Эдуарда Багрицкого, Юрия Олеши, Ильи Ильфа, а потом и Евгения Петрова, гимназист, студент физико-математического факультета Новороссийского университета, милиционер при Временном правительстве, красноармеец с 1919 года, рыбак в 1920-м, снабженец, поклонник Бахуса, на вопрос о том, что он предпочитает пить, вино или водку, неизменно отвечавший: «И пиво!». В середине двадцатых годов он перебрался в Москву, потом работал где-то на Урале, а в годы нашего знакомства тихо жил в крохотной комнатенке вблизи Тверского бульвара и по старости лет уже не появлялся в поле зрения «московских одесситов».

В тот день мы с ним долго кружили по улицам, куда-то заходили, где-то поднимали заздравную чашу, о чем-то спорили и что-то вспоминали, вернее, вспоминал Остап, а я только старался «нежно» навести его на воспоминания. Он рассказывал о своей родной гимназии Раппопорта на углу Успенской и Александровского проспекта, об университете, из которого хотел перевестись в Петроградский политехнический институт, да «семнадцатый год помешал», вспоминал, как долго не мог смириться с гибелью брата, как «любил Эдю Багрицкого и дружил с Юрочкой Олешей, у которого даже поселился в свою первую московскую осень, когда уже неуютно стало ночевать на бульварах». Он расспрашивал об Одессе и своем старом милицейском начальнике, милейшем Илье Вениаминовиче Шерешевском, которого и я знал и любил, говорил об Ильфе и Петрове: «Способные были ребята Илюша и Женя. И ни того нет, ни другого».

Конечно, я предвзято воспринимал своего собеседника, но и без того было бы совершенно ясно, что много в Остапе Бендере от Остапа Шора: внешность, манера разговора, неистребимый одесский юмор, разносторонность неглубоких познаний... Но самое главное — живость ума и человечность <...>

Были и другие встречи с Шором, но, преодолевая соблазн, я никогда не заговаривал с ним об Остапе Бендере. Дело в том, что, как я знал, после выхода популярных романов Осип Беньяминович, вроде бы, обижался на Ильфа и Петрова, потому как многие узнали его в Остапе Бендере, чему в немалой степени способствовали иллюстрации художника К. Ротова, который хорошо знал Шора и совершенно явственно придал его черты главному герою. Но обиды эти были, скорее всего, своего рода литературной игрой. По-моему, он втихомолку даже гордился таким поворотом судьбы»¹⁷.

Самыми же подробными воспоминаниями об Осипе Шоре поделилась его внучатая племянница Наталья Камышникова-Первухина:

Двадцать седьмое ноября 1978 года. На косяке двери в зал номер три нового московского крематория приколот листок со списком имен тех, кого сегодня надо обслужить. Номер двадцать три — Осип Вениаминович Шор, 1899—1978. Последний список, в котором стоит его имя. И подпись директора крематория — Воскресенский. Так я узнала, что Остап Васильевич, один из прототипов Остапа Бендера, был Осипом Вениаминовичем (Беньяминовичем, на самом деле). Среди провожающих сводная сестра Остапа, Эльза Давыдовна Рапопорт, сын Анатолий с женой, соседка по коммунальной квартире и я, его внучатая племянница.

<...> Сестра моей бабушки, Клары Бергер (Койфман), Екатерина, или как ее называли в семье, тетя Куня, от первого брака имела сыновей Натана (1897—1918) и Осипа, а от второго — дочь, Эльзу Рапопорт. Клару Герцевну Койфман в последние дни оккупации Одессы повесили немцы, а тетя Куня, переехавшая в Петербург еще до революции, умерла незадолго до войны. Эльза блокаду пережила, хотя провела одну зиму в квартире с трупами мужа и его родителей, представителей старой дворянской семьи Муравьевых (но не Муравьевых-Апостолов, спешила она всегда честно уточнить).

На жизнь сестры и брата мрачную тень бросила гибель Натана, уже известного под псевдонимом Анатолия Фиолетова, поэта-эгофутуриста. Он был убит бандитами 14 ноября 1918 г., в краткий период австрийской оккупации Одессы.

С февраля 1917 года и до декабря 1918 власть в городе сменилась раз десять. Это привело к неслыханному прежде разгулу преступности. Жители города стали создавать отряды самообороны и народные дружины. Вскоре на основе такой дружины был сформирован отдел по борьбе с бандитизмом при одесском уголовном розыске, в котором на должности инспекторов служили Остап и Анатолий Шор, а также Евгений Петров, будущий соавтор Ильи Ильфа. Фиолетов был уже известен в литературных кругах Одессы, и его гибель была многими воспринята как мрачное предзнаменование. <...>

Бунин замечает, что Фиолетов «поступил в полицейские» из идейных побуждений, но вероятно для того, чтобы работать в отделе борьбы с бандитизмом в одесском уголовном розыске надо обладать и определенной авантюрной жилкой. Остапу был свойственен расчетливый авантюризм, Анатолий же, по рассказам сестры, был человеком более мягким, даже нежным. Остап очень успешно боролся с налетчиками, и может быть поэтому ходили толки, будто Анатолия убили, приняв его за Остапа. <...>

Остап ушел из угрозыска и навсегда оставил Одессу. Он уехал в Москву, где продолжал знакомства с одесскими литераторами, к тому времени также переехавшими в столицу. Он появлялся на литературных вечерах, был близок к кругу одесситов, работавших в газете «Гудок», всю жизнь дружил с Юрием Олешей. Думаю, что мой отец, недолго там работавший, попал в «Гудок» не без протекции Остапа.

Культ оригинальности и иронического отношения ко всему на свете был в духе времени и места — послереволюционной Одессы. Остап поражал авантюрными идеями, которые не боялся осуществлять, и независимостью суждений. Но особенно запоминались его сардонические остроты и своеобразная манера рассказывать о своих невероятных приключениях. <...> Остап раньше многих понял, что произошло в стране, и рассчитал свое дальнейшее поведение. Он прошел через все то, что его веселые современники в творческом предвидении обозначили выражением «переквалифицироваться в управдомы». За недолгими годами безумных надежд, озорных выходок, легкой и лихой популярности в живописном мире богемы 20-х годов наступило время притаиться, молчать, отплевываться своими язвительными шутками, забыть все амбиции и, главное, дать забыть о себе. Растущая популярность его литературного двойника становилась для него опасной. Многие его родственники успели эмигрировать, при любой попытке устроиться на официальную работу это бы открылось. И он ушел в «подполье».

Кажется, он прожил много жизней, осуществляя варианты судьбы разных персонажей Ильфа и Петрова. В конце сороковых — начале пятидесятых он «подпольный миллионер». В нашей семье существуют понятия «остаповы деньги», «остаповы инструменты», «остаповы материалы». Одно время он бывал у нас очень часто. Я помню, как они сидели с моим отцом на тахте и тихо обсуждали предполагаемые планы «хозяина». Доносилось только «сидел», «сидит», «посадили», «посадят» и покачивая головой и иронически усмехаясь, они повторяли: «бедный доверчивый старик». Имени не называли, но я прекрасно понимала, что речь идет о Сталине и что выражение «Кобины дети» относится к начальству и вообще ко всем новым людям в отличие от старого, честного человека, того, кому можно доверять. <...>

Остап редко снисходил до того, чтобы заметить мое существование, называя меня в таких случаях «молодой пионэр» или «Павлик Морозов», а когда очень хотел обласкать, называл «Натальей-канальей». Он со всеми, кроме, может быть, моего отца, говорил каким-то ерническим тоном.

Остап был нашим «богатым родственником». Только у него можно было одолжить крупную сумму для найма летней дачи или просто чтобы дотянуть до получки. В те годы денег у него, казалось, было много. Сразу после войны он освоил шелкографию, организовал артель и стал монополистом этого подпольного бизнеса. Рулоны с какой-то тонкой тканью и с какими-то пленками, издающими противный химический запах, хранились у нас дома, у меня под кроватью. Остап время от времени заходил к нам, часто я уже спала, и меня будил яркий свет, когда он вытаскивал из-под кровати рулон и отрезал от него нужный кусок. Само собой разумелось, что держать эти рулоны у нас надежнее, но если их найдут, то, конечно, «посадят». Остап всегда жил под угрозой посадки — и товар «левый», и само предприятие «левое», и, главное, продукция своеобразная.

Дело в том, что в течение нескольких лет Остап Шор изготовлял методом шелкографии иконы для Троице-Сергиевского монастыря в Загорске. Во многих окраинных и пригородных домах можно было видеть эти дешевые иконки на месте старых, уничтоженных в послереволюционные годы. Когда патриарх узнал, что иконописец оказался евреем с сомнительной репутацией подпольного артельщика, этот источник дохода для Остапа закрылся. Не знаю, на кого он работал потом, но занимался шелкографией он еще долго, первым в Москве разрабатывал многие технические приемы, разные методы крашения и зарабатывал одно время большие деньги.

Рядом с ним появлялись какие-то странные знакомые: то благородные старцы с тонкими лицами, то какие-то неописуемые оборванцы. С некоторыми он выпивает в подъезде «на троих», других одевает, селит у себя. Его собственные неприятности тоже странные. Почтенный еврейский джентльмен, на базаре он жестоко избивает милиционера в присутствии многочисленных свидетелей. Дело происходило году в пятьдесят пятом, Остапу пришлось скрываться, не ночевать дома. Он чудом избежал посадки, но никому не рассказывал, за что избил, как это случилось.

Отрывочные и необъяснимые подробности его жизни доходили до меня из разговоров взрослых. Например, когда была смертельно больна его мать, которую он очень любил, на вопрос о ее здоровье он приподнятым голосом рапортует нечто в таком духе: «Старушка цветет, жалоб нет, старикам везде у нас почет!» Что это?! Может быть, какое-то извращенное целомудрие? Нежелание снимать маску циника и паяца?

Уже на моей памяти умерла его жена Полина. Помню их большую, как мне показалось, комнату на Воздвиженке (в доме, где когда-то была квартира художника Леонида Осиповича Пастернака), заставленную сундуками и железными кроватями, на которых спят какие-то явно посторонние, бледные люди. Полина была милая, тихая женщина, как-то одутловато полная и бледная. Остапа очень любила, сына назвали Анатолий в память Анатолия Фиолетова. Когда она умерла, довольно еще молодой, Остап не пошел на ее похороны и никогда больше не упоминал ее имени. Комнату разменял с сыном. Отношений с ним в последние годы не поддерживал. Позже внук Остапа крестился, стал настоящим иконописцем. Как-то он пришел к Эльзе Давыдовне узнать о прошлом своей семьи, но услышав от нее, что наш предок Бергер был менялой на одесской набережной, а потом стал крупным банкиром, в ужасе бежал и у Эльзы больше не появлялся. Она мне со смехом рассказала об этом в 1997 году, когда я ее видела в последний раз.

В той же комнате на Воздвиженке, за занавеской жила их домработница Татьяна, которая потом будет ездить через всю Москву из своей новенькой хрущевской квартирки в очередную коммуналку Остапа, «ходить за ним», до тех пор, пока он будет ее к себе допускать.

Было известно, что в трудную минуту Остапу можно позвонить в любое время дня и ночи, он немедленно придет, все, что нужно, сделает, организует, посоветует. Если другого способа помочь нет, даст денег, принесет билеты, отправит в другой город и адрес даст, где переночевать. И исчезнет, оставив ощущение какого-то унижения своим циничным, демонстративным равнодушием к сути самого дела и к твоим душевным переживаниям.

Когда умер мой отец, с которым он был, казалось, близок, Остап взял на себя организацию похорон, но высказал несколько практических соображений, невообразимых в других устах: «Незачем хоронить в новом костюме — все равно работники крематория снимут, и, жаль, золотые коронки вырвут».

Как многие старые одесситы, после войны в Одессу Остап не возвращался. Для него город стал кладбищем, а на похороны и на могилы Остап никогда не ходил.

Хотя его жизнью руководил сложнейший логический расчет, Остап был игрок по натуре. Страстный картежник. Рассчитывал, рассчитывал, а потом ставил все на карту — и часто проигрывал. А поражений не выносил (отсюда, может быть, его отказ ходить на похороны и кладбища?). Я думаю, что послереволюционный стиль жизни, безвкусица и ханжество советского языка, наступивший праздник дураков он ощущал своим личным жизненным проигрышем.

Остап никогда не говорил серьезно или весело. Это всегда было саркастическое остроумие, надсадное ерничание, утомительное, но завораживающее. С вызовом и какой-то злобой подчеркивал свои полууголовные связи и интересы. Утверждал, что ничего не делает «за спасибо», что в карты играет только ради выигрыша, что не верит ни в Бога, ни в черта, а того пуще в какое бы то ни было бескорыстное доброе побуждение. Его циничная манера говорить о людях, жеманные обращения «Mon ange» к знакомым, вне зависимости от возраста, а иногда и пола, французские цитаты вперемежку с довольно сальными каламбурами, явное ко всем презрение от него отталкивало, и все же были в нем следы когда-то могучего очарования. И, несмотря на его манеру общения, он вызывал к себе полное доверие. <...> Сардонический антипафос его речи действовал, как освежающий душ или, вспоминая постоянно им цитируемое, — «Как целительная клизма душу радость озарила. Будет дочкой коммунизма электрическая сила!» Я впоследствии узнала, что это строчка из некогда знаменитой шутливой поэмы молодых харьковчан «От Космоса до Соцвоса или Цик и Вуцик». К сожалению, авторов я не знаю, и могу только догадываться, что имеется в виду Центральный исполнительный комитет и Всеукраинский центральный исполнительный комитет. <...> Дома у нас шутили, что летом он заведует катком, а зимой лодочной станцией. В октябре 41-го года, слышала я от мамы, он умудрился получить направление в Среднюю Азию для сопровождения эвакуированного московского зоопарка. В Ташкенте и он, и его семья числились в составе сотрудников зоопарка, и на столе время от времени появлялся то сактированный як, то покусанный злым тигром кабан, то измученная малярией лама. Верность этой истории гарантировать не могу, но она соответствует «мифу» Остапа Бендера. <...> Все читатели помнят временную супругу Остапа Бендера, мадам Грицацуеву. Последняя жена Остапа была ее совершенной копией.

Где-то в конце пятидесятых годов, уже пожилым господином, в период своего наибольшего финансового процветания Остап вдруг появился с новой женой. Ее сходство с мадам Грицацуевой казалось мистическим, невероятным! В жаркий летний вечер в нашу коммунальную квартиру в Кисловском переулке вошла томная, в кружевных перчатках и черном панбархатном платье с кружевцем, украшенная ювелирными изделиями и густой косметикой, чрезвычайно пухлая особа лет тридцати пяти <...> Звали ее Тамара. Она сначала сильно робела и молчала, а мы старались не показать изумления, увидев такое великолепие за нашим скромным семейным столом. Как выяснилось, раньше Тамара торговала овощами в палатке на базаре, а теперь Остап устроил ее на какую-то должность в меховое ателье на Арбате, около Смоленской площади. Наверное, тогда она еще не читала знаменитого романа, и ласкательные имена, с которыми обращалась к Остапу («Остапчик, мой ангел, мой пупсик») изобретала сама. Грустно было наблюдать последнюю слабость и вспышки непривычной щедрости у этого сурового, ироничного человека. <...>

Вскоре после смерти Остапа я познакомилась с Виктором Иоэльсом, соседом по Большому Тишинскому, где мы тогда жили. Виктор Михайлович Иоэльс, художник, шелкограф и незаурядный знаток исторической Москвы, по пятницам держал «открытый дом». В его однокомнатной квартирке собиралось человек по двадцать, завсегдатаев, и случайных знакомых и совсем незнакомых. Среди постоянных посетителей был легендарный Саша Асаркан, который направлял разговор, или, скорее, царил в нем. Пили чай, заваренный по асаркановскому рецепту и ели косхалву из магазина «Армения».

Как-то разговор случайно коснулся Остапа, и Виктор переменился в лице, когда услышал это имя. Впервые я увидела человека, который знал другого Остапа Шора. Он говорил о нем не просто с симпатией или любопытством, а серьезно, с глубоким уважением.

Он рассказал о том, что вернувшись из детприемника для детей репрессированных, с помощью Остапа, которого и помнил-то плохо среди других знакомых погибшего отца, получил обратно свою комнату на Тверском бульваре. Остап обучил его шелкографии, и он оказался одним из многих детей и родственников осужденных, которых Остап спас, научил ремеслу, обеспечив куском хлеба на всю жизнь. Виктор ко времени нашей встречи был совсем не молодым человеком. Но об Остапе он говорил с юношеским почтением: «Вы его не знали. Не знали, кем он был для нас. Остап Васильевич был необыкновенным человеком, честнейшим, справедливейшим. Никто теперь не знает, что такое деловая этика, что такое честное слово. Мы всецело от него зависели, и никогда он не обманул никого ни на копейку. Вам это кажется естественным, потому что вы не знаете, что такое «левые артели». А скольких людей он просто спас от голодной смерти, годами помогал семьям заключенных, часто малознакомых людей. Не много было домов в Москве, куда можно было придти переночевать, вернувшись из лагеря. Приходили почти чужие люди, оставались, иногда подолгу жили, пока он не устраивал их на работу, не находил им какую-нибудь возможность остаться в городе. А ведь это были какие годы — сорок девятый, пятьдесят первый, да и позже хватало»¹⁸.

Упомянутый здесь Виктор Иоэльс рассказал и о конкретном зэке, которому помог Осип Шор: «Я знал семью, которую он опекал долгие годы, — человек отсидел десять лет и вернулся. Редчайший случай — я был свидетелем возвращения человека после десяти лет Магадана. Он был художник и был изобретатель, этот вернувшийся человек. Такой — Чимбриков. Остап первый бросился ему помогать, причем делал это он так спокойно и очень не любил, когда его благодарили»¹⁹.

Теперь вернемся к мемуарам Камышниковой-Первухиной и сопоставим их с романами Ильфа и Петрова: «Утверждал, что ничего не делает «за спасибо», что в карты играет только ради выигрыша, что не верит ни в Бога, ни в черта, а того пуще в какое бы то ни было бескорыстное доброе побуждение. Его циничная манера говорить о людях, жеманные обращения «Mon ange» к знакомым, вне зависимости от возраста, а иногда и пола, французские цитаты вперемежку с довольно сальными каламбурами, явное ко всем презрение от него отталкивало, и все же были в нем следы когда-то могучего очарования. И, несмотря на его манеру общения, он вызывал к себе полное доверие»²⁰. Всё это находит массу аналогий с Бендером: «в карты играет только ради выигрыша» ~ «Тогда Остап извлек из тайников своего походного пиджака колоду карт и, засев у дороги при выезде из города, затеял игру в три карты. Рядом с ним стоял проинструктированный Ипполит Матвеевич, который должен был играть роль восторженного зрителя, удивленного легкостью выигрыша»; «не верит ни в Бога, ни в черта» ~ «Эй, вы, херувимы и серафимы, — сказал Остап, вызывая врагов на диспут, — Бога нет!»; «Его циничная манера говорить о людях» ~ «Побольше цинизма. Людям это нравится»²¹; «жеманные обращения «Mon ange» к знакомым» ~ «Мон дье, Васисуалий Андреич, — отвечал Остап беззаботно, — не мучьте себя. Ведь интеллигентный-то из всех трех я один, так что условие соблюдено»; «были в нем следы когда-то могучего очарования» ~ «мужская сила и красота Бендера были совершенно неотразимы для провинциальных Маргарит на выданье».

В своих мемуарах Катаев рассказывает, как Остап Шор после убийства бандитами своего брата Натана «узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широком пиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошел в подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру, и, войдя, положил на стол свое служебное оружие — пистолет-маузер с деревянной ручкой. Это был знак того, что он хочет говорить, а не стрелять. Бандиты ответили вежливостью на вежливость и, в свою очередь, положили на стол револьверы, обрезы и финки.

— Кто из вас, подлецов, убил моего брата? — спросил он.

— Я его пришил по ошибке вместо вас, я здесь новый, и меня спутала фамилия, — ответил один из бандитов.

Легенда гласит, что Остап, никогда в жизни не проливший ни одной слезы, вынул из наружного бокового кармана декоративный платочек и вытер глаза.

— Лучше бы ты, подонок, прострелил мне печень. Ты знаешь, кого ты убил?

— Тогда не знал. А теперь уже имею сведения: известного поэта, друга Птицелова [Эдуарда Багрицкого. — Я.К.]. И я прошу меня извинить. А если не можете простить, то бери свою пушку, вот тебе моя грудь — и будем квиты.

Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. При свете огарков они пили чистый ректификат, не разбавляя его водой, читали стихи убитого поэта, его друга птицелова и других поэтов, плакали и со скрежетом зубов целовались взасос.

Это были поминки, короткое перемирие, закончившееся с первыми лучами солнца, вышедшего из моря.

Остап спрятал под пиджак свой маузер и беспрепятственно выбрался из подвала, с тем чтобы снова начать борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами»²².

Можно с уверенностью сказать, что это легенда, поскольку «Остап Васильевич и Эльза Давыдовна прочли вместе эти странички и отозвались приблизительно в том духе, что это «очередная типично советская брехня, но написано мило»»²³.

Однако бесспорным фактом является письмо в редакцию газеты «Аргументы и факты» (1997) сводной сестры Шора Эльзы Давыдовны Рапопорт: «Мне почти 90 лет, и я, наверно, последний живой свидетель происшедшего с человеком, без которого в нашей литературе не появился бы весьма примечательный герой. Я имею в виду моего брата Осипа Шора, которого мы, домашние, звали Остапом.

Брат уезжает из Одессы в Петроград, собираясь учиться в Политехническом институте²⁴. Там его застает 1917 год. Пробираясь домой, на юг, Остап становится героем массы приключений и авантюрных историй²⁵. Эпизоды «Двенадцати стульев» с сеансом одновременной игры в шахматы или с поездкой на пароходе под видом художника — вовсе не писательская выдумка.

В нашем доме в Одессе бывали будущие знаменитости — Багрицкий, Олеша, Катаев. Бывал и Ильф, с интересом слушавший рассказы моего брата. Именно Ильф подобрал своему персонажу фамилию Бендер, поскольку рядом с его домом располагалась мясная лавка, владелец которой был, как говорится, «по паспорту» Бендером.

В 20-е гг. Остап собирался ехать в Челябинск на строительство тракторного завода²⁶. Он заступался за друга, обвиненного во вредительстве, помогал семьям арестованных и в конце концов сам стал скрываться от «органов».

В военной неразберихе его, как негодного к службе по возрасту, эвакуируют в Ташкент. Он поступает на работу — проводником на товарные поезда.

Послевоенная судьба брата была невеселой. Он перенес два инфаркта, заболел раком и ослеп на один глаз. И все-таки до самой смерти в 1978 г. сохранял внутреннюю независимость, оптимизм и жизнестойкость»²⁷.

Добавим сюда еще один неподтвержденный факт из биографии Шора, который мог найти отражение в «Двенадцати стульях»: «Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу» (глава «В театре Колумба»). Есть информация, что именно в 1922 году Осип Шор попал в Таганскую тюрьму за драку с человеком, оскорбившим женщину. Когда же следователи узнали, что Шор служил в угрозыске, его быстро освободили²⁸.

В 1999 году по просьбе директора Народного литературного музея Остапа Бендера в Санкт-Петербурге Анатолия Котова корреспондент московской газеты «Новые известия» Виктор Костюковский начал поиски «личного дела» Осипа Шора:

Сначала я осаждал Санкт-Петербургский государственный технический университет — так теперь называется один из старейших вузов страны. А когда, снабженный резолюцией ректора, добрался до его архива, мне сказали: все документы той поры следует искать в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга. Рассказал все, что знал, заведующей читальным залом этого архива Наталье Александровне Чекмаревой, она принесла описи дел Политехнического, я добросовестно «рыл» с 1915-го по 1918 год, и... ничего не нашел.

Расстроенный, собрался уходить, и вот тут Наталья Александровна сказала:

— Подождите, давайте разберемся спокойно. Если такой человек был, то его следы все равно можно найти. Вы уверены, что он поступил именно в Политехнический?

— Ну так писала его сводная сестра...

— Она вполне могла ошибаться. Давайте посмотрим еще описи Технологического института.

И вот тут — удача. Сначала нахожу фамилию Шора в описании фондов, и вдруг оказывается, что сами они «временно недоступны»: после ремонта лежат в таком месте, где до конкретной папки не добраться.

— Позвоните на следующей неделе, — сжалилась Наталья Александровна, — я попробую что-нибудь сделать.

На следующей неделе я трясущимися руками раскрывал драгоценную папку: «Технологический Институт Императора Николая І-го: «Дело о принятии в число студентов Осипа Шора. Начато 13 ноября 1917 г. Кончено 13 сентября 1919 г.»»²⁹.

Сразу же после Октябрьской революции Осип Шор действительно приехал в Петроград и 13 ноября 1917 года подал заявление на имя директора Технологического института (этот и следующий документы опубликованы в газете «Новые известия» без «еров» и «ятей», но мы решили восстановить все особенности оригинала, дабы документы обрели свой первоначальный вид):

Господину Директору Петроградскаго Института (отъ) окончившаго 8 классовъ Одесской частной гимназіи И.Р. Раппопорта, Осипа Беньяминовича Шора, проживающаго въ г. Одессе по ул. Полтавской побѣды в д. 78, кв. 26.

Желая получить высшѣе техническое образованіе въ вверѣнномъ Вамъ Институтѣ, прошу допустить меня, Шора, къ конкурснымъ испытаніямъ, чтобы, въ случаѣ успешнаго выдержанія, быть зачисленнымъ на 1-ый семестръ механическаго отделенія.

Прилагаю при семъ слѣдующія документы въ нотариальныхъ и собственноручныхъ копіяхъ:

1. Свидѣтельство объ окончаніи Одесской частной мужской гимназіи И.Р. Раппопорта, выданное Одесскимъ Учебнымъ Округомъ за № 16560/4461,

2. Метрическое свидѣтельство о рожденіи, выданное Никопольскимъ общественнымъ раввиномъ за № 10, завѣренное Никопольскимъ Городскимъ Упрощеннымъ Управленіемъ за № 199,

3. Свидѣтельство о приписке къ призывному участку г. Одессы, выданное Одесской Городской управой за № 2509, а также три фотографическія карточки.

О. Шоръ³⁰

Легко заметить, что Осип Шор поступил в гимназию Н.К. Илиади, а окончил гимназию И.Р. Раппопорта (по некоторым сведениям, Илья Рафаилович Раппопорт был сводным дедушкой Шора, поскольку Эльза Давыдовна Рапопорт была сводной сестрой Осипа; при этом фамилия «Раппопорт» пишется то с одной, то с двумя «п»).

Еще один интересный документ, который хранится в «личном деле» Осипа Шора в петербургском архиве, — это свидетельство об окончании Одесской гимназии:

Министерство народнаго просвѣщенія. Свидѣтельство.

Предьявитель сего, ученикъ 8-го класса частной мужской гимназіи И.Р. Раппопорта въ Одессе Шоръ Осипъ Беньяминовъ, какъ видно из документовъ, сынъ купеческаго сына, вѣроисповеданія иудейскаго, родившийся 30 мая 1899 года, поступилъ въ 1912 году по удостовѣренію Одесской частной мужской гимназіи М. Иглицкаго въ четвертый классъ частной мужской гимназіи И.Р. Раппопорта въ Одессе и, пробывъ въ этой гимназіи до окончанія полнаго курса ученія, въ продолженіе всего этого врѣмени былъ повѣденія отличнаго.

Въ настоящемъ году, согласно заключенію педагогическаго совѣщанія, состоявшегося на основаніи постановленія Временнаго Правительства отъ 18 марта 1917 г. (предложеніе Министерства Народнаго Просвещенія отъ 24 марта 1917 г. за № 2374) въ присутствіи депутата отъ Одесскаго Учебнаго Округа, онъ показалъ нижеслѣдующія познанія:

Въ Законе Еврейской вѣры: четырѣ (4), русскомъ языкѣ и словѣсности три (3), латинскомъ языкѣ четырѣ (4), математикѣ пять (5), математической географіи пять (5), физикѣ пять (5), природоведеніи пять (5), исторіи четырѣ (4), географіи пять (5), немецкомъ языкѣ четырѣ (4), французскомъ языкѣ пять (5), философской пропедевтике четырѣ (4), законоведеніи пять (5).

Въ удостовѣреніе сего выдано Шору Осипу.

Настоящее свидѣтельство, предоставляющее ему... право на поступленіе въ университетъ... на одинаковыхъ условіяхъ съ учениками, прошедшими полный курсъ правительствѣнныхъ мужскихъ гимназій.

Одесса, 16 июня 1917 года³¹.

И, наконец, третий документ, хранящийся в «личном деле» Осипа Шора, — это уже знакомое нам свидетельство о рождении, заверенное Никопольским раввином.

Между тем, едва поступив в Технологический институт, Шор вынужден был бросить учебу, так как, по словам его сводной сестры Эльзы Рапопорт, у него обнаружился бронхит: «...в Питере брат сильно заболел. Однажды, стоя перед зеркалом, он поймал себя на мысли: в комнате кто-то есть. Оглянулся — никого. И тогда Осип понял, что не узнает свое отражение. «Еще два часа в этом городе, и я умру», — сказал себе Ося и решил возвращаться домой»³²; «Эти дни Остап вспоминал так: «Как-то, проснувшись, я увидел, как с потолка моей комнаты капает вода. Все было серым. Мрачным и сырым. Я подошел к зеркалу. То, что я там увидел, повергло меня в уныние. Я решил рвануть на юг, в любимую Одессу, к маме, брату, сестре, друзьям»»³³.

Первопубликатор трех вышеприведенных документов Виктор Костюковский сообщает, что, «поступив в Технологический институт осенью 1917-го, он [Шор] уже 11 ноября этого же года писал из Одессы прошение в институт, чтобы ему выслали «удостоверение о состоянии моем в институте» и отпускной билет. Прошу заметить, как осенью 1917-го, сразу после переворота, работала российская почта. Он писал из Одессы 11-го числа, а уже 30 ноября ему из Петрограда был отправлен ответ!»³⁴.

Что же было после возвращения в Одессу? Ответ на этот вопрос дает внучатая племянница Шора Наталья Камышникова-Первухина: «С февраля 1917 года и до декабря 1918 власть в городе сменилась раз десять. Это привело к неслыханному прежде разгулу преступности. Жители города стали создавать отряды самообороны и народные дружины. Вскоре на основе такой дружины был сформирован отдел по борьбе с бандитизмом при одесском уголовном розыске, в котором на должности инспекторов служили Остап и Анатолий Шор...»³⁵. Впрочем, Евгений Петров сам в течение трех лет (1921—1923) проработал следователем, что объясняет некоторые фразы Остапа, которые в устах уголовника могут показаться довольно странными: «Я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость» (роман «Золотой теленок»), «Вам известно мое почтение к Уголовному кодексу» (роман «Великий комбинатор»), «Почему вы продаете свою бессмертную душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в виду кражи» (роман «Золотой теленок»). Не забудем, что и у Остапа Шора в свидетельстве об окончании Одесской гимназии стояла пятерка по законоведению. А его борьба с бандитской группировкой Мишки Япончика была чрезвычайно успешной: «С «красными» у Япончика тоже не сразу сложились отношения. Сначала его здорово потрепал не менее легендарный одесский чекист Осип Шор (с него Ильф и Петров писали Остапа Бендера). В очередной приход «красных» в 1918 году Шор только в течение одной недели устроил три облавы подряд, которые стоили «япончатам» девяти бандитских жизней. В ответ уркаганы устроили покушение на чекиста, но, перепутав, убили его брата — талантливого молодого поэта Анатолия Шора (Фиолетова). Правда, вскоре «красные» вновь оставили Одессу, так что и эта дуэль окончилась для Япончика благополучно»³⁶.

14 ноября 1918 года Натан Шор погиб. Сохранились воспоминания его сводной сестры Эльзы Давыдовны Рапопорт: «Дед (по матери) был то ли ростовщик, то ли банкир. Он давал деньги взаймы морским офицерам. <...> Мать моя овдовела очень рано. Муж — Вениамин Шор — внезапно скончался от сердечного приступа, ему было тридцать лет. У матери остались двое мальчиков — двухлетний Осип (прототип Остапа Бендера) и четырехлетний Натан (будущий поэт Анатолий Фиолетов). Через восемь лет моя мать вышла замуж за Давида Рапопорта и родилась я»³⁷.

Если Осип Шор родился в Никополе, то его старший брат — в Одессе. Читаем в одной из регистрационных записей «Метрической книги о рождении Одесского раввината»: «Тысяча восемьсотъ девяносто седьмаго года июля 21 дня у Брацлавскаго 2 гильдии купеческаго сына Беньямина Хаимовича Шора и жены его Куни родился 14 и обрезанъ 21 июля сынъ, нареченный имѣнемъ Натанъ»³⁸.

По словам замдиректора Одесского литературного музея Алены Яворской, «до шестого класса Н. Шор учился в частной мужской гимназии М.М. Иглицкого, с шестого по восьмой — в частной гимназии И.Р. Раппопорта³⁹. В 1916-м зачислен сверх еврейской нормы на юридический факультет Новороссийского университета (судя по документам, благодаря службе дяди в действующей армии)⁴⁰»⁴¹; а «когда после Февральской революции студентов-юристов привлекли к работе в уголовном сыске, Фиолетов-Шор стал инспектором розыскного отдела»⁴².

В частную гимназию Раппопорта Натан Шор поступил в 1912 году и окончил в 1916-м⁴³, а год спустя ее окончил Осип Шор — процитируем еще раз свидетельство об окончании им данной гимназии, датируемое 16 июня 1917 года: «...поступилъ въ 1912 году по удостовѣренію Одесской частной мужской гимназіи М. Иглицкаго въ четвертый классъ частной мужской гимназіи И.Р. Раппопорта въ Одессе и, пробывъ въ этой гимназіи до окончанія полнаго курса ученія, въ продолженіе всего этого врѣмени былъ поведенія отличнаго»⁴⁴.

Дополнительную информацию о Натане Шоре приводят составители сборника стихов Фиолетова «О лошадях простого звания» (Одесса, 2000) Евгений Голубовский и Александр Розенбойм:

Посчастливилось найти человека, который работал с Фиолетовым. По рассказу старейшего одесского юриста И.В. Шерешевского, после Февральской революции 1917 г. на Преображенской улице помещалась милиция, в которую входил и сам розыск. Состав сотрудников был чрезвычайно разношерстным. Тут и «король одесского розыска» Гончаров, который пришел из старого сыска, и новичок-интеллигент, который не умел даже держать оружие, и студенты университета. Среди них — будущий юрист, а пока что инспектор розыскного отдела Фиолетов.

— С Фиолетовым я познакомился, — рассказывал Илья Вениаминович, — в начале лета 1917 года, когда начал работать в милиции. Тогда там служил еще и брат Фиолетова — Остап Шор.

После этого показалась справедливой версия, по которой Фиолетова убили, спутав с Остапом. Но самое удивительное было впереди. Оказывается, что осенью 1917 года все студенты, в том числе и Анатолий с Остапом, были уволены из розыска. Выходит, что смерть Фиолетова никакой связи с угрозыском не имела: ведь он погиб через год, в конце 1918-го.

— Осенью 1917-го, — заканчивал свой рассказ Илья Вениаминович, — я потерял из поля зрения Фиолетова. Слышал, что он погиб. А от Остапа Шора мне как-то через несколько лет передали привет из Москвы⁴⁵.

Из свидетельства Ильи Шерешевского: «С Фиолетовым я познакомился в начале лета 1917 года, когда начал работать в милиции. Тогда там служил еще и брат Фиолетова — Остап Шор», — следует, что Остап начал работать в Одесском угрозыске как минимум с весны 1917 года, а в ноябре он поступил в Петроградский Технологический институт. Однако учеба там не сложилась, поскольку Остап заболел бронхитом и в том же ноябре вынужден был вернуться в Одессу, где вскоре снова стал работать инспектором угрозыска, как и его брат Анатолий. Об этом Осип Шор рассказал Александру Розенбойму во время их встречи на Тверском бульваре в мае 1978 года:

— О брате как о поэте вряд ли я могу вам что-нибудь сообщить, — сразу сказал Остап, — а вот обстоятельства его смерти я до сих пор помню во всех деталях.

Дело в том, что после уголовного розыска Анатолий вернулся... в уголовный розыск. Он все время ощущал потребность в острых действиях, в смене впечатлений. Это помогало ему писать стихи. В это время И.В. Шерешевский там уже не работал, поэтому он об этом, естественно, ничего не знал.

Днем 14 ноября 1918 года Анатолий и агент угрозыска Войцеховский были на задании в районе Толкучего рынка. Возвращаясь, они зашли позвонить по телефону в мастерскую, которая помещалась на Большой Арнаутской в доме № 100. Следом за ними туда вошли двое неизвестных. Один из них подбежал к Анатолию. Анатолий сделал попытку вынуть из кармана пистолет, но незнакомец, который стоял в стороне, опередил его. Пуля догнала и Войцеховского, опытного старого работника, хоть он и попытался выскочить из мастерской.

Как потом удалось выяснить, за Анатолием и Войцеховским неизвестные следили еще на толкучке и, воспользовавшись тем, что они вошли в небольшое помещение, свели счеты с сотрудниками уголовного розыска.

В старых одесских газетах за эти числа вы сможете найти некрологи и от семьи, и от «Зеленой лампы», и от жены Анатолия — поэтессы Зинаиды Шишовой.

Я был младше Анатолия и плохо помню его окружение. Часто к нам домой приходил Эдуард Багрицкий. Он дружил с Анатолием. Издавался какой-то гимназический журнал. Возможно, оба принимали в нем участие. Но точно не помню. Стихи Анатолия нужно искать в периодике⁴⁶.

Известно, что в апреле-мае 1919 года Шор был партизаном и даже участвовал в ликвидации отрядов атамана Никифора Григорьева, который в мае 1919-го возглавил вооруженное восстание против большевистской власти на Украине, а в июле был убит махновцами (возможно, именно поэтому в «Двенадцати стульях», разговаривая с инженером Щукиным, Остап упомянет «один из веселеньких промежутков между Махно и Тютюнником в девятнадцатом году»). Как выяснил заместитель директора Объединенного государственного архива Челябинской области Николай Антипин:

Спустя много времени, в 1930 году, уже живя в Москве и работая старшим референтом секретариата президиума Высшего совета народного хозяйства СССР, Осип Шор стал хлопотать о признании его красным партизаном. Он обратился в комиссию по делам бывших красногвардейцев и красных партизан Краснопресненского района столицы с просьбой выдать ему соответствующее удостоверение.

К своему заявлению он приложил справку, составленную в месткоме сотрудников ВСНХ со слов командира и комиссара отряда: «Мы, нижеподписавшиеся, бывший командир особого партизанского отряда Д.С. Дмитриев и бывший комиссар отряда В.Ф. Воля, настоящим удостоверяем, что товарищ Шор О.В. действительно состоял в рядах означенного отряда в апреле и мае месяце 1919 года сначала в качестве рядового бойца-партизана, а затем в должности помощника начальника разведки. Вместе с отрядом товарищ Шор О.В. принимал участие в ликвидации банд Григорьева на Украине. При этом в бою под Елисаветградом товарищ Шор О.В. был захвачен в плен григорьевскими бандами, откуда бежал, доставив в штаб боевого участка ценные сведения о количестве, вооружении и расположении банд.

С расформированием партизанского отряда, на базе которого сформирована была отдельная стрелковая бригада, товарищ Шор был назначен помощником начальника военно-контрольного пункта при отдельной стрелковой бригаде».

Личное дело с этими документами и фотографией Осипа Шора были обнаружены в Челябинском областном архиве в фонде комиссии по делам бывших красногвардейцев и красных партизан при Челябинском горисполкоме, куда Осип Шор, видимо, обратился за пенсией, и для подтверждения фактов героической биографии были запрошены документы из Москвы⁴⁷.

А в 1931 году Шор оказался в Челябинске, поскольку решил поучаствовать в строительстве тракторного завода: «Обнаруженные документы доказывают: реальный Бендер действительно работал в Челябинске <...> с 13 июня 1931-го по 20 октября 1932 года, и это многое меняет. Гигант индустриализации начал выпускать тракторы в 1933-м. Значит, Шор не мог участвовать в самом производстве, а трудился снабженцем в период, когда «артистические» способности этого свободного художника были особенно востребованы в силу строительной специфики.

— Видимо, Осип Шор обладал очень авантюрным характером, — предполагает Николай Антипин. — 20 декабря 1931 года специальная комиссия обследовала работу отдела снабжения, сделав неутешительные выводы: трудовая дисциплина слаба, имеет место разбазаривание спецодежды, мебели, мануфактуры, других предметов...

27 января 1932 года Шор упоминается уже в протоколе заседания бюро ячейки ВКП(б) при управлении тракторного завода. На заседании обсуждается заметка в газете «Наш трактор». Члены ячейки постановили: «Данную заметку расследовать и обсудить на фракции ИГР». Но никаких данных о последствиях решения сотрудникам архива найти не удалось: завод только строился, и документы сохранялись фрагментарно.

<...> Поработав на стройке, Осип получил пять лет лагерей. Судя по всему, за какие-то махинации, а не хищения, комментирует Антипин. По его мнению, это был некий переход грани дозволенного, совершение сделок от имени предприятия. <...>

— Судя по всему, он отсидел свой срок, — констатирует историк. — И мы не знаем, что происходило с ним дальше в 30-е годы»⁴⁸. Еще более значимые подробности содержатся в самом раннем рассказе Николая Антипина (2017):

— В 1931 году Осип Шор имел встречу с Ильфом и Петровым, после этого решил изменить жизнь и по объявлению в газете нашел работу на строящемся в Челябинске тракторном заводе, куда и уехал из Москвы⁴⁹. В архиве ЧТЗ хранилось дело Осипа Шора. Достаточное пухлое дело — 29 листов. В основном у работников предприятия дело насчитывало 3—4—5 листов. Что можно было вместить в эти 29 листов? Выговоры? Поощрения? Объяснительные записки? Очень интересно! Жаль, что это дело исчезло, потому что оно, конечно, могло пролить свет на личность нашего героя. К сожалению, по прошествии определенного периода времени личные дела сотрудников предприятий уничтожаются, но сохранилась опись уничтоженных дел. Из этой описи видно, что Шор Осип Вениаминович, 1899 года рождения, работал на предприятии с 13 июня 1931 года по 20 октября 1932 года.

Николай Антипин выяснил, что Осип Шор трудился в отделе снабжения.

— Что такое снабженец на советском предприятии? Это человек изначально ушлый. Его задача пробивать, выбивать, находить всякие схемы, часто не вполне законные. Шло строительство ЧТЗ, и снабженцы должны были подталкивать все сделки, заключать контракты на поставку различных материалов. А это еще начало 1930-х годов... Снабженца, видимо, можно было посадить в любой момент. Тем более, что Осип Шор, безусловно, обладал очень авантюрным характером. За ним водились достаточно значительные грехи.

Документы архива рассказывают, что к службе снабжения у руководства ЧТЗ было много вопросов. Удалось найти протокол партийного бюро партячейки управления ЧТЗ за январь 1932 года. На бюро рассматривался вопрос о заметке в газете «Наш трактор», где упоминался Осип Шор. Партийцы постановили: «заметку расследовать и обсудить на фракции ИТР».

— Номер газеты «Наш трактор» с заметкой о Шоре я не нашел, — рассказывает о своем расследовании Николай Антипин, — подшивка сохранилась фрагментарно. Но можно предположить, что к снабженцу Осипу Шору всегда могли найтись претензии, которые и были отражены на страницах газеты. Тем более, что я обнаружил еще и акт проверки работы отдела снабжения ЧТЗ за 20 декабря 1931 года, т. е. незадолго до заседания бюро. В акте вскрыты большие недостатки в работе снабженцев, в том числе обнаружено разбазаривание рабочей одежды, предметов обихода, а главное — мебели. В то время все было в дефиците: и цемент, и доски, и штаны, и стулья.

8 февраля 1932 года в заводской газете «Наш трактор» появилась небольшая заметка «Принимайте вызов». В ней говорилось: «Я, Алексеев И.М., сотрудник отдела кадров ЧТЗ, вношу в сберкассу № 255 социалистический червонец до конца пятилетки и вызываю сотрудников отдела кадров...» Видимо, призывал своих товарищей тоже внести деньги в фонд пятилетки. А еще персонально, «как красный партизан», вызывал... Шора на такое денежное соревнование. Но неизвестно, последовал ли Осип Шор примеру бывшего красного партизана.

— Документы об Осипе Шоре я собрал по крупицам. В архиве их практически нет. Мы не знаем дальше, что с ним происходило в 1930-е годы⁵⁰.

Но вернемся в 1919 год, когда Осип Шор после гибели своего брата уходит из угрозыска и решает восстановиться на механическом факультете Петроградского технологического института, поскольку его «личное дело» заканчивается 13-м сентября 1919 года: «Из документов видно, что в сентябре 1919 года Осип Шор снова побывал в Петербурге. Этим днем датирован последний документ «Дела...», написанный уже без еров и ятей, в соответствии с новыми правилами: «Прошу выдать мне студенческий билет и удостоверение для представления в Бюро учета технических сил»»⁵¹.

Далее Осип Шор вторично возвращается в Одессу, но тогда в стране шла Гражданская война, деньги обесценивались, работы не было. И, чтобы прокормить себя, Шору пришлось прибегать к всевозможным ухищрениям — в частности, к сеансу одновременной игры в шахматы, о чем писала его сводная сестра Эльза Рапопорт в редакцию «Аргументов и фактов» (1997)⁵². Эта история стала реальным источником главы «Междупланетный шахматный конгресс», где Остап Бендер провел в Васюках аналогичный сеанс. А литературным источником данного сюжета послужил рассказ Валентина Катаева «Лекция Ниагарова» (1926) из цикла «Мой друг Ниагаров» (1923—1927). Здесь герой читает лекцию в Политехническом музее, и у него есть сообщник Бузя, так же как у Остапа — Киса. После продажи билетов сообщник Ниагарова собрал «пятьдесят червонцев», а у Кисы «через час в кассе было тридцать пять рублей».

Ниагаров, заблаговременно планируя бегство с лекции, спрашивает своего сообщника: «Извозчик стоит?». А в романе Ильфа и Петрова в роли извозчика выступит Воробьянинов, которому Остап скажет: «Нате вам пять рублей, идите на пристань, наймите лодку часа на два и ждите меня на берегу».

Перед началом лекций Ниагаров и Бендер надушились одеколоном: «Он снисходительно улыбался и благоухал» = «К шести часам вечера сытый, выбритый и пахнущий одеколоном гроссмейстер вошел в кассу клуба «Картонажник»».

А теперь сравним описание самих лекций: С этими словами Ниагаров открыл дверь и, величественно улыбаясь, вышел на эстраду. Раздались аплодисменты» = «Гроссмейстер вошел в зал. <...> Гроссмейстера встретили рукоплесканиями. <...> Остап поклонился, протянул вперед руки, как бы отвергая не заслуженные им аплодисменты, и взошел на эстраду»; «Милостивые государи, милостивые государыни, товарищи, я бы сказал, граждане, — начал Ниагаров баритоном, небрежно играя автоматической ручкой» = «Товарищи! — сказал он прекрасным голосом. — Товарищи и братья по шахматам...» (кстати, деепричастный оборот «небрежно играя автоматической ручкой» будет реализован при описании сеанса одновременной игры великого комбинатора: ««Пора рвать когти!» — подумал Остап, спокойно расхаживая среди столов и небрежно переставляя фигуры»); «Как вы, вероятно, догадались, предметом нашего сегодняшнего собеседования будет проблема междупланетного сообщения» = «...предметом моей сегодняшней лекции служит то, о чем я читал и, должен признаться, не без успеха в Нижнем Новгороде неделю тому назад⁵³. Предмет моей лекции — плодотворная дебютная идея»; «В сущности, господа, что такое междупланетное сообщение? Как и показывает самое название, междупланетное сообщение есть, я бы сказал, воздушное сообщение между различными планетами, кометами и звездами. То есть безвоздушное. В чем же, господа, разница между воздушным сообщением и сообщением безвоздушным? Воздушное сообщение — это такое сообщение, когда сообщаются непосредственно через воздух. Безвоздушное сообщение — это такое сообщение, когда сообщаются без всякого воздуха» = «Что такое, товарищи, дебют и что такое, товарищи, идея? Дебют, товарищи, — это quasi una fantasia. А что такое, товарищи, значит идея? Идея, товарищи, — это человеческая мысль, облеченная в логическую шахматную форму»; «Виноват, вы, кажется, что-то сказали?.. Вот здесь, в шестом ряду...» = «Например, вон тот блондинчик в третьем ряду».

Имеется также сходство между лекцией Ниагарова и сеансом одновременной игры Остапа: «Простите, эклептики. Совершенно верно. Ошибся, так сказать, этажом ошибся» = «Пардон, пардон, извиняюсь, — ответил гроссмейстер, — после лекции я несколько устал!». Причем слова Остапа «пардон, пардон» находят аналогию и в рассказе Катаева: «Изящно раздвигая толпу и рассыпая направо и налево «пардон, пардон», с красивым желтым портфелем под мышкой, прямо на меня шел Ниагаров».

А тема лекции Ниагарова — междупланетное сообщение — будет фигурировать в монологе Остапа перед лекцией: «Шахматная мысль, превратившая уездный город в столицу земного шара, превратится в прикладную науку и изобретет способы междупланетного сообщения. Из Васюков полетят сигналы на Марс, Юпитер и Нептун. Сообщение с Венерой сделается таким же легким, как переезд из Рыбинска в Ярославль. А там, как знать, может быть, лет через восемь в Васюках состоится первый в истории мироздания междупланетный шахматный турнир!».

После срыва лекции и сеанса одновременной игры разъяренные слушатели и игроки преследуют главных героев: «Публика с ревом ринулась на эстраду, ломая скамьи» = «Васюкинские любители, падая друг на друга, ринулись за ним». При этом в рассказе Катаева читаем: «Бузя! Тушите свет! — крикнул Ниагаров, пролетая мимо меня как вихрь. — Грузите кассу на извозчика!..». А Бендер тоже потушил свет: «Не теряя драгоценного времени, Остап швырнул шахматную доску в керосиновую лампу» (кстати, если Ниагаров «пролетал как вихрь», то Остап «несся по серебряной улице легко, как ангел»). И в обоих случаях героям удается спастись, только Ниагаров оказывается слегка побитым (на следующий день он меняет компресс на лице), а Бендер остается без единой царапины, но у Воробьянинова все-таки пострадало лицо: «Через минуту в лодку полетели камни. Одним из них был подбит Ипполит Матвеевич. Немного повыше вулканического прыща у него вырос темный желвак».

Добавим еще, что реплика Ниагарова, обращенная к автору, который пытается отговорить его от чтения лекции: «Мой друг, — строго остановил меня Ниагаров, — проблема междупланетного сообщения интересовала меня с детства», — отзовется в «Золотом теленке», где Остап скажет переводчику индийского философа: «Передайте учителю, — сообщил Остап, — что проблема народного образования волнует меня с детства»⁵⁴. Концовка же другого рассказа из цикла «Мой друг Ниагаров» — «Ниагаров и рабочий кредит» — напоминает главу «Союз меча и орала» романа «Двенадцать стульев»: «Извозчик, в «Прагу»!» ~ «Извозчик! — крикнул он. — Вези в «Феникс»!».

А заключительная фраза Остапа в «Золотом теленке» повторяет реплику сыщика Стэнли Холмса в концовке романа В.П. Катаева «Повелитель железа» (1924): «Придется себе заблаговременно подыскать какую-нибудь тихую профессию...»⁵⁵ ~ «Придется переквалифицироваться в управдомы»⁵⁶.

Перед этим же Остап говорил: «Не надо оваций!», — что восходит к более раннему высказыванию сыщика: «Стэнли Холмс скромно улыбнулся. «Не надо оваций, не надо рукоплесканий»»⁵⁷. И еще одна перекличка между словами Стэнли Холмса в концовке «Повелителя железа» и Остапа в главе «Врата великих возможностей»: «Ну его к черту с громкими делами»⁵⁸ = «Ну его к черту! — с неожиданной злостью сказал Остап». Первый отказывается от опасной профессии сыщика, поскольку не сумел предотвратить революцию в Индии, которая была британской колонией, и возвращается в Лондон, а второй, потерпев неудачу на румынской границе, отказывается от эмиграции и возвращается в СССР.

Следует упомянуть и одесский юмор самого Катаева, вошедший в «Двенадцать стульев». Как писала Надежда Мандельштам, Катаев «приходил к нам в Москве с кучей шуток — фольклором Мыльникова переулка, ранней богемной квартиры одесситов. Многие из этих шуток мы прочли потом в «Двенадцати стульях» — Валентин подарил их младшему брату, который приехал из Одессы устраиваться в уголовный розыск, но, по совету старшего брата, стал писателем»⁵⁹. Кстати, после переезда в Москву Ильф некоторое время жил в квартире Катаева в Мыльниковом переулке и поэтому в письме к Марусе Тарасенко от 28 февраля 1923 года сообщал: «Пишите мне на новый адрес — Чистые пруды — Мыльников пер., № 4, кв. 2б»⁶⁰ (правильный номер квартиры Катаева: 2а).

Помимо произведений Катаева, важнейшим литературным источником образа великого комбинатора послужила пьеса Михаила Булгакова «Зойкина квартира» (1925), поскольку парочка Бендер и Воробьянинов из «Двенадцати стульев» (1927) является точной проекцией Аметистова и Обольянинова: фамилии Аметистов соответствуют бриллианты, которые ищут герои Ильфа и Петрова, а Аметистов «перед самым отъездом взялся продать... колье... с маленькими бриллиантами».

Обольянинов — бывший граф, а Воробьянинов — бывший предводитель уездного дворянства.

Аметистов угрожает своей сестре Зое: «И будь я не я, если я не пойду в ГПУ и не донесу о том, какую мастерскую ты организуешь в своей квартире»; и то же самое говорит Бендер Воробьянинову: «Вам некуда торопиться. ГПУ к вам само придет»; и Корейко: «Папка продается за миллион. Если вы ее не купите, я сейчас же отнесу ее в другое место. Там мне за нее ничего не дадут, ни копейки. Но вы погибнете».

Существуют и другие сходства, отмеченные в Интернет-статье Андрея Левина (2003):

Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей и Ипполит Матвеевич Воробьянинов — литературные младшие братья Александра Тарасовича Аметистова и Павла Федоровича Обольянинова, героев пьесы М.А. Булгакова «Зойкина квартира», премьера которой состоялась в театре имени Е.Б. Вахтангова 28 октября 1926 г., а последнее при жизни автора представление — 17 марта 1929 года.

<...>

В первую же встречу героев, как в пьесе, так и в романе, тот из них, которому отведена роль второй скрипки, лишается одной из частей своего костюма, которая достается главному герою. Остап получает ярко-голубой гарусный жилет Воробьянинова, как Аметистов — «великолепные» брюки Обольянинова.

В обоих произведениях герой второго плана поставлен судьбой перед необходимостью заняться деятельностью, к которой абсолютно не пригоден, и вынужден согласиться на сотрудничество с главным героем, только потому, что предполагает в нем выдающегося пройдоху:

«В конце концов, без помощника трудно, — подумал Ипполит Матвеевич, — а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен».

«Обольянинов (за сценой, глухо). Для этого я совершенно не гожусь. На такую должность нужен опытный прохвост».

Остап вручает Воробьянинову документ человека, поразительно похожего на того, чей документ есть и в распоряжении Аметистова. Описания истинных владельцев документов вполне можно поменять местами, и большая часть читателей никогда этого не заметит:

«Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми лет, член союза с тысяча девятьсот двадцать первого года, в высшей степени нравственная личность, мои хороший знакомый, кажется друг детей...».

«И скончался у меня в комнате приятель мои Чемоданов Карл Петрович, светлая личность, партийный».

<...>

Фамилии Бендер и Аметистов носят одинаковый оттенок придуманности, они необычны и настораживают:

«Обольянинов. Простите меня. Вы действительно дворянин?

Аметистов. Мне нравится этот вопрос! Да вы сами не видите, что ли?

Обольянинов. Ваша фамилия мне, видите ли, никогда не встречалась».

— Спокойно, всё в порядке. Моя фамилия Бендер! Может, слыхали?

— Не слышал, — нервно ответил Ипполит Матвеевич.

— Ну, да откуда же в Париже может быть известно имя Остапа Бендера? Тепло теперь в Париже? Хороший город. У меня там двоюродная сестра замужем...

Последняя фраза опять-таки отсылает читателя к «Зойкиной квартире». Как хорошо известно читателю, сюжет пьесы составляет отчаянная попытка «кузиночки» Аметистова, Зои Пельц, страстно мечтающей о Париже, добыть денег для того, чтобы «дать лататы из СеСеРе».

<...>

В любую минуту Бендер и Аметистов готовы во всеоружии встретить превратности судьбы. Оба всегда имеют с собой для этого всё необходимое. Свой «джентльменский набор» Остап хранит в «акушерском саквояже», а Александр Тарасович — в замызганном чемодане. Оба с нежностью относятся к этим изделиям кожгалантереи:

«Моя правая рука, — сказал великий комбинатор, похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку. — Здесь всё, что может понадобиться элегантному гражданину моих лет и моего размаха».

«Аметистов. Верный мой товарищ, чемодан. Опять с тобою вдвоем, но куда?».

Содержимое саквояжа и чемодана идентично. Кроме упомянутой милицейской фуражки и афиши мага, Остап возил с собой четыре колоды карт с одинаковой рубашкой, пачку документов с круглыми сиреневыми печатями, благотворительные открытки и эмалевые нагрудные знаки.

У Аметистова в чемодане шесть колод карт, портреты вождей, «документов полный карман», он появляется с медальоном (очевидно, с эмалевым нагрудным значком в форме медали с «портретом») на груди.

<...>

Очень похожи манеры речи Остапа и Аметистова. Оба говорят на странной смеси макаронического русского, характерного для людей «света» дореволюционной России и советского канцелярита. Аметистов чуть ли не в каждую реплику вставляет французское выражение, гораздо реже немецкое и не употребляет английских слов. Точно так и Остап никогда ни слова не говорит по-английски, изредка употребляет немецкие слова, но достаточно силен во французском, чтобы поучать Балаганова:

— Слушайте, Шура, если уж вы окончательно перешли на французский язык, то называйте меня не мосье, а ситуайен, что значит — гражданин.

Остап даже более образован, чем его партнер, он позволяет себе критиковать Воробьянинова:

— Ну и произношение у вас, Киса! Впрочем, что от нищего требовать! Конечно, нищий в Европейской России говорит хуже, чем Мильеран.

Аметистов, в отличие от утонченно светского Обольянинова, говорит по-французски неважно и удостаивается вполне справедливого упрека Зои:

Зоя. Слушай, гениальный Аметистов, об одном тебя прошу, не говори ты по-французски. По крайней мере, при Алле не говори. Ведь она на тебя глаза таращит.

Аметистов. Что это значит? Я плохо, может быть, говорю?

Зоя. Ты не плохо говоришь... ты кошмарно говоришь.

<...>

Из советского новояза Бендер и Аметистов выбирают одинаковые штампы:

Аметистов. Ему! Прямо в глаза. Я старый боевик, мне нечего терять, кроме цепей. Я одно время на Кавказе громадную роль играл. И говорю, нет, говорю, Михаил Иванович, это не дело. Уклонились мы — раз. Утратили чистоту линии — два. Потеряли заветы... Я, говорит, так, говорит, так я тебя, говорит, в двадцать четыре часа, говорит, поверну лицом к деревне.

Обращаясь к Козлевичу, Остап говорит: «А в Арбатове вам терять нечего, кроме запасных цепей». <...> Аметистов шутит, что рукопожатия отменяются, и в конторе Бендера «висели обыкновенные учрежденческие плакаты насчет часов приема и вредности рукопожатий».

Оба героя на голубом глазу декларируют свою законопослушность:

Аметистов. Закон-с. А закон для меня свят. Ничего не могу.

И великий комбинатор говорит о себе в третьем лице так: «Заметьте себе, Остап Бендер никого не убивал. Его убивали — это было. Но сам он чист перед законом. Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс».

Представление об идеальном будущем у Аметистова и Бендера совпадает до мелочей. Цель, к которой они так стремятся, — город на берегу далекого теплого моря и белые брюки:

Аметистов. Ах, Ницца, Ницца, когда же я тебя увижу? Лазурное море, и я на берегу его в белых брюках!

Мотив белых штанов как символа беспечной, легкой, счастливой жизни появляется уже в «Двенадцати стульях». В самом начале «Золотого теленка» идея сформулирована окончательно:

«...у обширной бухты Атлантического океана... Мулаты, бухта, экспорт кофе, так сказать, кофейный демпинг, чарльстон под названием «У моей девочки есть одна маленькая штучка» и... о чем говорить! Вы сами видите, что происходит. Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах. Я хочу отсюда уехать»⁶¹.

Итак, из советских плутов Бендеру ближе всего Аметистов (пьеса Булгакова «Зойкина квартира») и Ниагаров (цикл рассказов Катаева «Мой друг Ниагаров»); а из дореволюционных — Чичиков, Хлестаков и Кречинский.

Обратимся сначала к Чичикову.

Некоторые переклички между «Мертвыми душами» и дилогией о Бендере уже отмечались исследователями⁶², но до сих пор отсутствует целостный сравнительный анализ этих произведений.

Начнем с того, что поэма «Мертвые души» прямо фигурирует в «Золотом теленке» в качестве прогрессивного элемента: «В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны «Мертвые души», построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг света» (глава «Снова кризис жанра»). А упоминание Днепровской гидростанции подразумевает повесть Гоголя «Тарас Бульба», поскольку именно такое сочетание представлено в «Двенадцати стульях»: «Остап видел вулкан Фудзи-Яму, заведующего Маслотрестом и Тараса Бульбу, продающего открытки с видами Днепростроя» (глава «Бриллиантовый дым»). Более того, в «Мертвых душах» предвосхищено появление знаменитого тамбовского гарнитура, за которым охотятся Бендер и Воробьянинов: «Чичиков не то, чтобы украл, но попользовался. Ведь всякой из нас чем-нибудь попользуется: тот казенным лесом, тот экономическими суммами, тот крадет у детей своих ради какой-нибудь приезжей актрисы, тот у крестьян ради мебелей Гамбса или кареты» (том 2, <одна из последних глав>). При этом архаичное слово мебеля перейдет и в реплику Коробейникова: «Кинутся тогда люди искать свои мебеля, а где они, мебеля? Вот они где! Здесь они! В шкафу. А кто сохранил, кто уберег? Коробейников» («Двенадцать стульев»; глава «Алфавит — зеркало жизни»). А подробное описание чиновника в «Мертвых душах»: «...в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии. Прошу смотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, — да просто от страха и слова не выговоришь!» (том 1, глава 3), — травестируется в словах Остапа, который иронически назовет Коробейникова правителем канцелярии: «Вашу руку, правитель канцелярии» (аналогично он обращался к Воробьянинову: «Ну, по рукам, уездный предводитель команчей!»).

Первая глава «Мертвых душ» и седьмая «Двенадцати стульев» начинаются с описания прибытия в город Чичикова и Бендера: «В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка...» ~ «В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми». Сравним также конструкцию «В ворота гостиницы губернского города NN» с началом первой главы «Двенадцати стульев»: «В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий...». Здесь же упоминается «улица им. тов. Губернского»; а похоронному бюро «Нимфа» соответствует в поэме описание гостиницы, где остановился Чичиков: «...на одной картине изображена была нимфа...». И если в «Мертвых душах» сказано, что «город N уже давно не получал никаких совершенно вестей» (том 1, глава 9), то и в «Двенадцати стульях» будет похожая картина: «...в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города была тишайшей» (глава «Безенчук и «нимфы»»). Все эти сходства обусловлены тем, что советская провинция в середине 1920-х годов была по-прежнему похожа на российскую провинцию 1830-х.

Юрий Щеглов обращает внимание на сходство между главой «Баллотировка по-европейски» романа «Двенадцать стульев» и второй главой первого тома «Мертвых душ»: «За сим не пропустили председателя палаты, почтмейстера и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми» ~ «Перебирая знакомых и родственников, выбрали: полицмейстера, заведующего пробирной палатой, акцизного, податного и фабричного инспектора; заполнили вакансии окружного прокурора, председателя, секретаря и членов суда; наметили председателей земской и купеческой управы, попечительства о детях и, наконец, мещанской управы»; и сопровождает своим комментарием: «Пассаж о чинах города отмечен влиянием гоголевских перечислений. В частности, вспоминается та сцена, где Чичиков и Манилов хвалят одного за другим всех должностных лиц — губернатора, вице-губернатора, полицмейстера и т. п. О Гоголе напоминает не только номенклатура чиновников, но и композиция сцены. У Ильфа и Петрова комментируемый абзац играет роль обобщающего заключения после серии более индивидуальных «выборов» Дядьева, Чарушникова, Кислярского и др. Аналогичным образом у Гоголя за похвалами отдельным чиновникам следует суммирующая фраза <...>. Обратим внимание на лексико-грамматические сходства: перебрали — перебирая, эллипсис подлежащего»⁶³. В первом случае герои среди прочих чиновников перебрали почтмейстера, а во втором выбрали почтмейстера.

Чичиков посещает Маниловку и усадьбы других российских помещиков, а Бендер начинает свое путешествие по Советскому Союзу со Старгорода: «Для осуществления своих мошеннических планов и Чичиков и Бендер мечутся по громадной стране, сталкиваются со многими представителями различных слоев общества. Это дает возможность авторам показать целую галерею социальных типов. У героев, подобных Чичикову и Бендеру, не может быть «истинного друга»: их друзья, в лучшем случае, — это соучастники их преступлений»⁶⁴.

У Гоголя «мертвыми душами» оказывается вся Россия — и живые, и мертвые; и те, кто покупают души, и те, кто их продают. Но такая же картина предстанет и в нашей дилогии: «...разве Полесов и Кислярский, Эллочка Людоедка и Талмудовский, Плотский-Поцелуев и Сашхен, Берлага и Полыхаев, Серна Михайловна и Паниковский не тождественно-конгруэнтны Коробочке и Ноздреву, Петуху и Мижуеву, Манилову и Собакевичу, Плюшкину и Костанжогло?!»⁶⁵.

Получив от Супругова на 1-й Черноморской кинофабрике триста рублей, Остап говорит: «Навуходоносор прав. Один здесь деловой человек — и тот Супругов» («Золотой теленок»; глава «Погода благоприятствовала любви»), что отсылает к реплике Собакевича из разговора с Чичиковым: «Один только и есть там порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья» (том 1, глава 5).

Более того, встреча Чичикова и Собакевича послужила прообразом встречи Бендера и Коробейникова: «Я хотел было поговорить с вами об одном дельце» ~ «Я к вам по делу. Вы служите в архиве Старкомхоза?» (глава «Алфавит — зеркало жизни»).

Далее в первом случае начинается торг по поводу стоимости мертвых душ, во время которого Чичикова посещают такие мысли: «Вишь, куды метит, подлец! — подумал Чичиков...». Подобные же мысли посетят и Бендера: «Остап, который к этому времени закончил свои наблюдения над Коробейниковым, решил, что «старик — типичная сволочь»». В свою очередь, Собакевич и Коробейников тоже составляют свое мнение о собеседниках: «Его не собьешь, неподатлив! — подумал Собакевич» ~ «Прыткий молодой человек, — подумал он». И оба заламывают огромную цену за мертвые души и ордера на гамбсовские стулья, на что Чичиков реагирует с ужасом, а Остап — с юмором, поскольку готовит своему оппоненту каверзу: «Да чтобы не запрашивать с вас лишнего, по сту рублей за штуку! — сказал Собакевич. — По сту! — вскричал Чичиков, разинув рот и поглядевши ему в самые глаза...» ~ «Ну что ж, семьдесят рублей положите. — Это почему ж так много? Овес нынче дорог?»⁶⁶.

Наконец, «Чичиков попросил списочка крестьян. Собакевич согласился охотно и тут же, подошед к бюро, собственноручно принялся выписывать всех не только поименно, но даже со значением похвальных качеств», а Коробейников показывает Остапу ордера на стулья, после чего сообщает: «Изволите ли видеть. Все в порядке. Где что стоит — все известно. На корешках все адреса прописаны и собственноручная подпись получателя». И в обоих случаях фигурирует расписка: «Пожалуйте только расписочку. <...> как только напишете расписку, в ту же минуту их [деньги] возьмете» ~ «Можно расписочку писать? — осведомился архивариус, ловко выгибаясь. — Можно, — любезно сказал Бендер, — пишите, борец за идею». Разница лишь в том, что Собакевич не хочет писать расписку и всячески отнекивается, а Коробейников с готовностью пишет ее, поскольку не знает, что его обманут.

Чичиков думает про Собакевича — «чертов кулак»; автор же пишет о нем: «Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности». А Остап точно так же охарактеризует Корейко своим спутникам по «Антилопе»: «Здесь сидит еще на своих сундуках кулак Кашей, считавший себя бессмертным и теперь с ужасом убедившийся, что ему приходит конец» («Золотой теленок»; глава «Три дороги»). Причем глава, посвященная подпольной империи Корейко, прямо ассоциируется с владениями Кащея и названа «Подземное царство». Таким же «подземным царством» были усадьбы Собакевича и Плюшкина, куда «спускался» Чичиков, и увиденный Бендером «полный архив на дому» Коробейникова.

Поэтому образ Коробейникова содержит в себе черты не только Собакевича, но и Плюшкина: «Предложение, казалось, совершенно изумило Плюшкина. Он, вытаращив глаза, долго смотрел на него и наконец спросил: «Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?». — «Нет, — отвечал Чичиков довольно лукаво, — служил по статской» (том 1, глава 6) ~ ««А вы, простите, чем занимаетесь?» — «Свободная профессия. Собственная мясохладобойня на артельных началах в Самаре»»⁶⁷.

Приведем еще одно совпадение в высказываниях Плюшкина и Коробейникова: «...ах, благодетель ты мой! <...> Вот утешили старика!» ~ «Вот господа спасибо и скажут старичку, помогут на старости лет...».

Если Коробейников «с сомнением посмотрел на зеленые доспехи» Бендера, то Плюшкин стал «на Чичикова посматривать подозрительно».

Далее «Чичиков изъявил готовность совершить [купчую] хоть сию же минуту и потребовал только списка всем крестьянам», а во втором случае уже Коробейников, получив заверения Бендера о наличии у него денег: «Остап с готовностью похлопал себя по карману», — говорит: «Тогда пожалуйте хоть сейчас». После этого выясняется, что и реестр мертвых душ, и все ордера на мебель находятся в полном порядке: ««Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть». <...> Наконец вытащил бумажку, всю исписанную кругом. Крестьянские имена усыпали ее тесно, как мошки» ~ «Все здесь, — сказал он, — весь Старгород! Вся мебель! У кого когда взято, кому когда выдано. А вот это — алфавитная книга — зеркало жизни!».

Получив бумагу, Чичиков «спрятал ее в карман». Так же поступил и Остап с распиской: «...необыкновенно учтиво принял бумажку двумя пальцами правой руки и положил ее в тот же карман, где уже лежали драгоценные ордера». Подобный эпизод имеет место и в «Золотом теленке», где Остап попытается заставить Корейко написать расписку в получении десяти тысяч, но неудачно, а Чичиков смог уговорить Плюшкина написать расписку в получении денег за мертвые души: «Тут же заставил он Плюшкина написать расписку» ~ «Ровно десять тысяч. Потрудитесь написать расписку в получении» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»).

А запустение в усадьбе Плюшкина перейдет в квартиру гадалки, бывшей жены окружного прокурора Елены Боур: «На одном столе стоял даже сломанный стул и, рядом с ним, часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. <...> отломленная ручка кресел, рюмка с какой-то жидкостью и тремя мухами...» ~ «Над пианино висела репродукция с картины Беклина «Остров мертвых» в раме фантази темно-зеленого полированного дуба, под стеклом. Один угол стекла давно вылетел, и обнаженная часть картины была так отделана мухами, что совершенно сливалась с рамой». Заброшенность подчеркивают многочисленные поломки — сломанный стул, отломленная ручка кресел, остановившиеся часы, разбитое стекло, и наличие насекомых — паука и мух. Причем усадьбу Плюшкина также можно назвать «островом мертвых»: «Вхождение Чичикова в дом напоминает «мифопоэтическое описание нисхождения в иной мир, в его тьму и холод, в хаотический беспорядок»⁶⁸. Плюшкину в качестве «ключницы» или «ключника» приписана роль ««привратника мертвого царства», «властителя преисподней»»; при этом активизируется признак ««бесполости» обитателей потустороннего мира»⁶⁹. Проникнув внутрь дома, Чичиков словно попадает в царство мертвых; если в замке, изображенном в готических романах, встречаются атрибуты физической смерти — «черепа, скелеты»⁷⁰, то в «странном замке» Чичиков оказывается среди вещей, ставших атрибутами смерти духовной»⁷¹; «Посещение помещиков — стадии падения в грязь; поместья — круги Дантова ада; владетель каждого — более мертв, чем предыдущий; последний, Плюшкин, — мертвец мертвецов...»⁷².

Размышления Чичикова, читающего список мертвых душ, купленных у Плюшкина, похожи на размышления Воробьянинова при виде надписи «Коля и Мика, июль 1914 г.» на стенах Дарьяльского ущелья: «Абакум Фыров! ты, брат, что? где, в каких краях шатаешься? <...> Тут Чичиков остановился и слегка задумался» (том 1, глава 7) ~ «Задумался и Ипполит Матвеевич. Где вы, Коля и Мика? И что вы теперь, Коля и Мика, делаете?» («Двенадцать стульев»; глава «Под облаками»). А перед этим и Остап задавался вопросом: «Где вы сейчас, Коля и Мика?»⁷³.

Еще до покупки мертвых душ Чичиков размышлял о причинах своих неудач: «...я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался я от избытков, брал там, где всякой брал бы, не воспользуйся я, другие воспользовались бы» (том 1, глава 11). А Бендер как раз ограбил вдову — мадам Грицацуеву, но предварительно осчастливив ее кратковременной женитьбой. Впрочем, и он «пользуется от избытков», грабя в основном состоятельных людей. Между тем «Чичиков гонится за настоящими миллионами. Бендер за призрачными»⁷⁴. В самом деле, при советской власти быть миллионером можно только подпольно, как Корейко, который не может обнаружить свои богатства из-за боязни быть арестованным. Остапу же, мечтающему построить на свой миллион «дом с минаретами <...> малую гостиную, биллиардную и какой-то конференц-зал», в строительной конторе отказывают на том основании, что он — частное лицо, а не организация («Золотой теленок»; глава «Индийский гость»). Таким образом, в СССР всем распоряжается коллектив, а отдельный человек бесправен, даже с миллионом.

Оба героя легко сходятся с людьми: Ноздрев Чичикову «после трех-четырех слов начал говорить «ты»» (том 1, глава 1), а Остап «к вечеру <...> знал всех по имени и с некоторыми был уже на «ты»» («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»); и могут поддержать любую беседу: «Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его...» (том 1, глава 1) ~ «Остап был, несомненно, центром внимания всего купе, и речь его лилась без запинки» («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»). Чичиков через день после приезда в город NN пришелся по вкусу всем высокопоставленным лицам («Все чиновники были довольны приездом нового лица»), и Остап «достиг того, что студенты стали считать его своим».

У обоих — знатное происхождение: «Родители его были дворяне...» (том 1, глава 11) ~ «Мать покойного была графиней...» («Двенадцать стульев»; глава «И др.»); и оба скупо излагают факты своей биографии: «О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию...» (том 1, глава 1) ~ «Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность. «Мой папа, — говорил он, — был турецкоподданный»» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»).

Будучи нищими, оба мечтают о богатстве: «В таком случае я разбогатею, — сказал Чичиков, — потому что начинаю почти, так сказать, с ничего» (том 2, глава 3) ~ «У меня всегда так, — сказал Бендер, блестя глазами, — миллионное дело приходится начинать при ощутительной нехватке денежных знаков» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»); и о семье: «...подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями» (том 1, глава 11), ««Эх, право! заведу когда нибудь деревеньку» — и стали ему представляться и бабенка и Чичонки...» (том 2, глава 3) ~ «Остап настроен лирически, мечтает о семье, ребенке» (наброски к «Золотому теленку»⁷⁵), «Где же мои друзья, мои жены, мои дети?» («Золотой теленок»; глава «Командор танцует танго»).

Оба стараются не нарушать закон, совершая свои аферы: «...обязанность для меня дело священное, закон — я немею перед законом» (том 1, глава 2) ~ «...я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). Данное свойство можно объяснить должностями, которые занимали их прототипы — Волынский губернский почтмейтстер Семен Данилович Шаржинский (1786—21.08.1859⁷⁶), познакомившийся с Гоголем благодаря Пушкину в 1834 году, и инспектор уголовного розыска Одессы Осип Беньяминович Шор (30.05.1899—06.11.1978). Обратим внимание на созвучие фамилий: Шаржинский — Шор; и на то, что оба прототипа были родом с Украины и прожили семьдесят с лишним лет⁷⁷.

Вторым прототипом Чичикова стал родственник Гоголя — помещик Харлампий Пивинский, скупавший мертвые души, чтобы иметь право открыть винокурню⁷⁸. А саму идею поэмы Гоголю подсказал Пушкин. Петр Бартенев в примечаниях к мемуарам графа Владимира Сологуба писал: «Въ Москвѣ Пушкинъ былъ съ однимъ пріятелемъ на бѣгу. Тамъ былъ также нѣкто П. (старинный франтъ). Указывая на него Пушкину, пріятель разсказалъ про него, какъ онъ скупилъ себѣ мертвыхъ душъ, заложилъ ихъ и получилъ большой барышъ. Пушкину это очень понравилось. «Изъ этого можно было бы сдѣлать романъ», сказалъ онъ между прочимъ. Это было еще до 1828 года. Гоголь въ оставшейся между его бумагами Исповѣди подтверждаетъ самъ оба эти показанія»⁷⁹. Действительно, в «Авторской исповеди» (1847) Гоголь говорит прямо: «...Пушкин заставил меня взглянуть на дело сурьезно. Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и <...> отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет «Мертвых душ». (Мысль «Ревизора» принадлежит также ему)». Поэтому Гоголь в своей поэме передал Пушкину своеобразный привет, зашифровав его инициалы, на что обратил внимание Федор Двинятин: «В то же время фамилия Плюшкина, в свете сказанного выше, явно отсылает к совсем другой литераторской фамилии: Пушкин. Это поддерживается именем дочери Плюшкина: Александра Степановна, т. е. Александра С. Плюшкина, указание, кажущееся довольно явным»⁸⁰. Действительно, инициалы дочери Плюшкина и поэта Пушкина совпадают: А.С.П. Трудно удержаться от соблазна и не привести другие параллели между Плюшкиным и Пушкиным: «Но неужели это о Пушкине: «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться!». А разве не об этом же писал и сам Пушкин: <...> в моменты, когда «не требует поэта к священной жертве Аполлон», — «...меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он» («Поэт»). «Пока не требует» — вот где граница между Пушкиным и Плюшкиным <...> Плюшкин — это постаревший Пушкин, которого мы не знаем и никогда не узнаем, ему, как сказано, седьмой десяток, а ведь когда-то и он был «пламенным юношей» <...> Чичиков произвел на Плюшкина настолько благоприятное впечатление, что тот даже решил его отблагодарить: подарить часы, правда, испорченные, и не сейчас подарить, а после своей смерти. Может, и не обратили бы мы на этот эпизод внимания, если бы нам не было известно, что Гоголь выпросил у Жуковского часы Пушкина, сломанные и остановленные на том времени, когда остановилась жизнь поэта»⁸¹. Кстати, сочетание слов мелочности, гадости, описывающее Плюшкина, обыгрывает известное высказывание Пушкина из его письма к Вяземскому за ноябрь 1825 года, где речь идет о том, как радовалась бы толпа унижению Байрона: «Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе». В таком свете скупость Плюшкина объясняется следующей репликой Гоголя: «Никто из наших поэтов не был еще так скуп на слова и выраженья, как Пушкин...» («Выбранные места из переписки с друзьями», 1846; глава XXXI).

Пародийную соотнесенность Плюшкина с Пушкиным подчеркивает также фраза из статьи Гоголя «Об архитектуре нынешнего времени» (1834): «Гений — богач страшный, перед которым ничто весь мир и все сокровища». Поэтому в третьем томе поэмы «Плюшкин должен был «воскреснуть» и явить в себе черты, роднящие его с пушкинским гением»⁸². В целом же пушкинские ассоциации в образе Плюшкина объясняются отсылкой к пьесе Пушкина «Скупой рыцарь» (1830), где «автобиографическим материалом послужила скупость отца и известная стычка с ним»⁸³. В этой пьесе «прототипомъ отношеній Альбера со старымъ барономъ являются, несомненно, отношенія самого Пушкина съ Сергѣемъ Львовичемъ»⁸⁴. Основным же прототипом Плюшкина послужил профессор Московского Университета и страстный коллекционер Михаил Погодин, в подмосковном доме которого Гоголь писал главу о Плюшкине⁸⁵.

Впрочем, сам Пушкин утверждал, что Гоголь украл у него сюжет «Мертвых душ», — так говорила родная сестра Пушкина Ольга Сергеевна Павлищева, чей монолог записал ее сын Лев Николаевич Павлищев и сообщил об этом редакции журнала «Русская старина» 19 января 1872 года:

— Гоголь, въ которомъ Александръ Сергѣевичъ первый открылъ громадный талантъ и много содѣйствовалъ его успѣхамъ на литературномъ поприщѣ, сблизился съ Пушкинымъ въ 1832—1833 годахъ. Посѣщая Александра Сергеевича, онъ часто пользовался его совѣтами. Бесѣдовали же они, большею частию, глазъ-на-глазъ, такъ какъ Николай Васильевичъ въ присутствіи дамъ конфузился, въ чемъ неоднократно сознавался Александру Сергѣевичу.

«В одну изъ этихъ бесѣдъ, Пушкинъ передалъ Гоголю слышанную имъ новость, что какой-то господинъ, жившій въ Псковской губерніи (не подалеку от Михайловскаго), занимаясь покупкою мертвыхъ ревизскихъ душъ, попался въ этихъ подвигахъ властямъ предержащимъ. Разсказавъ объ этомъ, онъ прибавилъ:

— «Знаете ли, Гоголь, что это отличный матеріалъ и какъ разъ мне на руку: я имъ займусь... Къ стихамъ я нынѣ охладѣлъ и, какъ вамъ извѣстно, занимаюсь прозою»...

«Николай Васильевичъ выслушалъ исторію о первообразѣ своего «Чичикова» съ видомъ полнѣйшаго равнодушія, не подавая вида, что онъ принимаетъ ее къ свѣдѣнію. Между тѣмъ, впослѣдствіи, Александръ Сергѣевичъ показывалъ своей сестрѣ самую программу повѣсти, или романа, на сюжетъ похожденій скупщика мертвыхъ душъ. Но Гоголь предупредилъ его и когда трудъ его на столько продвинулся, что онъ сообщилъ о немъ Жуковскому и Плетневу — Александръ Сергѣевичъ былъ этимъ крайне недоволенъ.

— «Языкъ мой — врагъ мой, — говорилъ онъ жене своей. — Гоголь, хитрый малороссъ, воспользовался моимъ сюжетомъ. Исторію г-на N.N., которую я ему разсказывалъ, онъ какъ будто пропустилъ мимо ушей... Впрочемъ, — прибавилъ онъ, — я не написалъ бы лучше. Въ Гоголѣ бездна юмору и наблюдательности, которыхъ во мнѣ нѣтъ».

«Чтеніе самимъ Гоголемъ первыхъ главъ его «Мертвыхъ Душъ» Пушкину не только примирило великаго поэта с похитителемъ его идеи, но заставило еще болѣе прежняго поощрять Николая Васильевича къ его литературнымъ трудамъ»⁸⁶.

Ситуация, когда один писатель подсказывает другому сюжет будущего шедевра, повторится с Ильфом и Петровым, которым Катаев подарил сюжет «Двенадцати стульев», апеллируя к поэме Гоголя: «...тогда, увлекаясь гоголевским Чичиковым, я считал, что сила «Мертвых душ» заключается в том, что Гоголю удалось найти движущегося героя. В силу своей страсти к обогащению Чичиков принужден все время быть в движении — покупать у разных людей мертвые души. Именно это позволило автору создать целую галерею человеческих типов и характеров, что составляет содержание его разоблачительной поэмы.

Поиски бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев, разбросанных революцией по стране, давали, по моим соображениям, возможность нарисовать сатирическую галерею современных типов времен нэпа.

Все это я изложил моему другу и моему брату...»⁸⁷. Отсюда — множество совпадений между «Мертвыми душами» и дилогией о великом комбинаторе.

Чичиков говорит Манилову, что он «был чист на своей совести» (том 1, глава 2), а Остап скажет Балаганову, что он «чист перед законом» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

Оба умеют, когда нужно, говорить комплименты: «Автор хотел бы передать читателям некоторые комплименты, сказанные нашим Героем, но, к сожалению, никак не может припомнить; впрочем, он смеет уверить, что комплименты были хорошие»⁸⁸ ~ «И, присыпая свои слова комплиментами по адресу хозяина, Бендер объявил ему о цели своего прихода» («Великий комбинатор»; глава «Овес и сено»).

Несмотря на свою безликую внешность, Чичиков обладал «обворожительными качествами и приемами, знавший в самом деле великую тайну нравиться» (том 1, глава 8). А Остап нравился именно благодаря своей внешности: «...мужская сила и красота Бендера были совершенно неотразимы для провинциальных Маргарит на выданье...» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»).

В третьей главе «Мертвых душ» подробно описывается строение шкатулки Чичикова, в которой, среди прочего, имеется «маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки». А в «Двенадцати стульях» сказано, что «Остап извлек из тайников своего походного пиджака колоду карт и, засев у дороги при выезде из города, затеял игру в три карты» (глава «Под облаками»).

Оба героя созданы как синтетические образы, включающие в себя заведомо противоположные черты. Поэтому высказывание о Чичикове: «В многослойной структуре образа главного героя поэмы соединились полярные культурные парадигмы: плута и богатыря, антихриста и апостола»⁸⁹, — полностью применимо и к Бендеру.

Один из чиновников говорит, что с появлением Чичикова началось «у нас, просто, чорт знает что» (том 1, глава 9). А после встречи с Паниковским — посланником Бендера — в жизни Корейко «началась чертовщина» («Золотой теленок»; глава «Телеграмма от братьев Карамазовых»).

Будучи дьяволом, Бендер основывает контору «Рога и копыта». Чичиков же приснился Коробочке за три дня до приезда в виде черта, у которого «рога-то длиннее бычачьих», а во время встречи с Коробочкой «посулил ей чорта» (том 1, глава 3); председатель палаты думает: «Кстати чорт принес этого Чичикова» (том 1, глава 9); старый повытчик, которого надул Чичиков, называет его «чортов сын», а сослуживцы Чичикова по таможне говорят, «что это был чорт, а не человек» (том 1, глава 11). Но и остальные помещики ненамного лучше: Манилов в изображении Гоголя — «чорт знает что такое»; о Ноздреве Чичиков говорит: «Эк его неугомонный бес как обуял!»; Собакевича автор сравнивает с «бессмертным кощеем», а Чичиков называет его «чортов кулак» и «бестия»; и, наконец, о Плюшкине покупщики говорят, «что это бес, а не человек».

«Апостольскую» же ипостась Чичикова объясняет его имя: Павел Иванович — апостол Павел. Последний сначала был гонителем христианства, но после обращения в Дамаске стал проповедовать воскрешение мертвых благодаря сошествию Христа в ад: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1 Кор. 15:55). Однако у Гоголя ситуация вывернута наизнанку, поскольку еще «не обращенный» Чичиков-антихрист спускается в российский ад — усадьбы помещиков, — чтобы купить мертвые души; и лишь в концовке второго тома с ним происходит метаморфоза, аналогичная той, что была с фарисеем Савлом, после чего Чичиков раскаивается в своей прошлой жизни (причем раскаяние совершается буквально в евангельских выражениях), решая стать другим человеком⁹⁰. Бендер же, в порыве отчаяния отослав миллион наркому финансов, вскоре спохватился и начал ругать себя: «Тоже, апостол Павел нашелся! — шептал он, перепрыгивая через клумбы городского сада. — Бессребреник, с-сукин сын! Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они уже отправили посылку — повешусь! Убивать надо таких толстовцев!». Поскольку отношение к религии у Гоголя и Ильфа/Петрова было диаметрально противоположным, разнится и их взгляд на апостола Павла.

Теперь продолжим сопоставление главных героев.

Мысли Чичикова про помещика Костанжогло совпадут с мыслями Остапа о Корейко: «Экой черт! — думал Чичиков, глядя на него в оба глаза, — загребистая какая лапа» (том 2, глава 3) ~ «Тут чувствуется лапа Корейко, — думал Остап...» («Золотой теленок»; глава «Рога и копыта»).

Во время разговора с тем же Констанжогло «как очарованный сидел Павел Иванович; в золотой области грез и мечтаний кружились его мысли. По золотому ковру грядущих прибытков золотые узоры вышивало разыгравшееся воображение, и в ушах его отдавались слова: «Реки, реки потекут золота». И в таком же состоянии окажутся Бендер и Воробьянинов, изучая список сокровищ, зашитых в стул: «По темным углам зачумленной дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет. Бриллиантовый дым держался под потолком. Жемчужные бусы катились по столу и прыгали по полу. Драгоценный мираж потрясал комнату» («Двенадцать стульев»; глава «Бриллиантовый дым»).

В ряде случаях мы встречаем прямые лексические заимствования: «Еще бы, — подумал Чичиков, — этакому дураку послал бог двести тысяч» (том 2, глава 4) ~ «Вот послал Бог дурака уполномоченного по копытам! — сердился Остап» («Золотой теленок»; глава «Рога и копыта»).

Оформляя у председателя палаты купчие крепости по мертвым душам, Чичиков произнес монолог с обличением либерализма и молодежи, но «в словах его была какая-то нетвердость, как будто бы тут же сказал он сам себе: «Эх, брат, врешь ты, да еще и сильно!»» (том 1, глава 7). Примерно так же будет вести себя и разбогатевший Бендер, встретив на Казанском вокзале Балаганова: ««Теперь я командую парадом! Чувствую себя отлично». Последние слова он произнес нетвердо. Парад, надо сказать правду, не ладился, и великий комбинатор лгал, утверждая, что чувствует себя отлично» («Золотой теленок»; глава «Врата великих возможностей»).

Чичиков, подойдя к губернаторской дочке, «несколько замялся, и во всех движеньях оказалась какая-то неловкость» (том 1, глава 8), а Остап во время разговора с Балагановым пытался скрыть от себя, что «ощущает некую неловкость» («Золотой теленок»; глава «Врата великих возможностей»).

Беседуя с генералом Бетрищевым, Чичиков придумывает себе дядю, чтобы генерал продал ему мертвых душ: «Есть, ваше превосходительство, дряхлый старичишка дядя. У него триста душ и две тысячи <десятин> и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек: пусть приобретет прежде сам собой триста душ; тогда я ему отдам и свои триста душ»» (том 2, глава 2). И такой же прием использует Остап в разговоре с работником почты, чтобы тот вернул ему посылку с миллионом: «Понимаете, забыл вложить банку варенья. Из райских яблочек. Очень вас прошу. Дядя страшно обидится. Понимаете... <...> Вы не знаете моего дяди! — горячо сказал Остап. — И потом я бедный студент, у меня нет денег» («Золотой теленок»; глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»).

Сыну помещика Петуха Чичиков задает вопрос: «А что, — спросил он вслух, — в каком состоянии именье вашего батюшки?» (том 2, глава 3). И подобную же конструкцию встречаем в обращении Остапа к дворнику: «А что, отец, — спросил молодой человек, затянувшись, — невесты у вас в городе есть?» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»). При этом словосочетание имение вашего батюшки найдет частичную аналогию в обращении Коробейникова к Бендеру: «Вся вашего батюшки мебель тут» (глава «Алфавит — зеркало жизни»).

Заверения помещика Костанжогло, что Чичиков может разбогатеть честным путем: «И непременно разбогатеете. <...> К вам потекут реки, реки золота. Не будете знать, куды девать доходы» (том 2, глава 3), — в устах Остапа превратятся в ложные обещания васюкинцам: «На первичные телеграммы хватит. А потом начнется приток пожертвований, и денег некуда будет девать!» (глава «Междупланетный шахматный конгресс»)⁹¹. А иногда бывает так, что одинаковые конструкции наполняются противоположным содержанием: «То есть Чичиков лгал: у него было двадцать тысяч» (том 2, глава 4) ~ «Молодой человек солгал: у него не было ни денег, ни квартиры, где они могли бы лежать, ни ключа, которым можно было бы квартиру отпереть» (глава «Великий комбинатор»).

Некоторые же сцены «Золотого теленка» как будто целиком списаны с «Мертвых душ»:

1) — Да что говорить! помилуйте, — сказал Вишнепокромов, — с десятью миллионами чего не сделать? Дайте мне десять миллионов, — вы посмотрите, что я сделаю!

«Нет, — подумал Чичиков, — ты-то не много сделаешь толку с десятью миллионами. А вот если б мне десять миллионов, я бы, точно, кое-что сделал».

«Нет, если бы мне теперь, после этих страшных опытов, десять миллионов! — подумал Хлобуев. — Э, теперь бы я не так: опытом узнаешь цену всякой копейки» (том 2, глава без номера).

2) — Дали бы мне миллион рублей! — сказал второй пассажир, суча ногами. — Я бы им показал, что делать с миллионом!

<...>

— Вот дура! — сказал второй пассажир. — Дали бы мне этот миллион!

И в ажитации он даже вырвал из рук соседа сухарик и нервно съел его. <...>

— Вот дура! Нашла кому рассказывать!.. Дали бы мне этот миллион, уж я бы... («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»).

Слова Чичикова, обращенные к помещику Леницыну: «Как приятно встретить единомыслье! — сказал Чичиков. — Есть и у меня дело, законное и незаконное вместе; с виду незаконное, в существе законное» (том 2, глава 4), — заставляют вспомнить размышления Остапа во время первой встречи с Балагановым: «Как приятно, — сказал он задумчиво, — работать с легальным миллионером в хорошо организованном буржуазном государстве со старинными капиталистическими традициями. <...> Что может быть проще? Джентльмен в обществе джентльменов делает свой маленький бизнес» («Как приятно... сказал Чичиков» = «Как приятно, — сказал он»; «дело» = «бизнес»; «законное» = «легальным»). А в поэме Гоголя действие происходит если не «в хорошо организованном буржуазном государстве со старинными капиталистическими традициями», то в условиях, позволяющих развернуться капиталисту. Между тем Чичиков собирается сделать благое дело — «снять с бедного владельца тягость уплаты за них [мертвые души] податей», а Остап хочет просто отнять деньги у богача.

Закончив работу над «делом Корейко» и предвкушая получение миллиона, «великий комбинатор танцевал танго. <...> Он становился на одно колено, быстро подымался, поворачивался и, легонько переступая ногами, снова скользил вперед» («Золотой теленок»; глава «Командор танцует танго»), а Чичиков «вспомнил с просиявшим лицом, что у него теперь без малого четыреста душ», после чего «произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги» (том 1, глава 7).

По мнению чиновников, «лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона» (том 1, глава 10). А у Остапа на груди — татуировка с Наполеоном, и сам он постоянно сравнивает себя с этим политическим деятелем.

Шашечная партия Чичикова и Ноздрева (том 1, глава 3) станет своего рода прообразом сеанса одновременной игры в шахматы, который даст Остап в Васюках. Только Чичиков играет честно, а Ноздрев жульничает; Остап же выступит не в роли Чичикова, а в роли Ноздрева, поскольку оба, не умея играть, первыми идут на конфликт: Ноздрев — с Чичиковым, а Остап — с одноглазым любителем.

Если Ноздрев «подвигая шашку <...> в то же самое время подвинул обшлагом рукава и другую шашку», то Бендер «украл с доски черную ладью и спрятал ее в карман» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

Увидев жульничество, Чичиков возражает: «Нет, брат, я все ходы считал и все помню...». И так же отреагирует на исчезновение ладьи одноглазый: «Позвольте, товарищ, у меня все ходы записаны!». А тем временем дело доходит почти до рукоприкладства: «Бейте его! — кричал Ноздрев...» = «Держи гроссмейстера! — вопили в перегруженной барке... <...> Господа! — воскликнул вдруг Ипполит Матвеевич петушиным голосом. — Неужели вы будете нас бить?! — Еще как! — загремели васюкинские любители, собираясь прыгать в лодку».

Еще один раз Остап выступит в образе Ноздрева в главе «Людоедка Эллочка»: «Давайте обменяемся. Вы мне стул, а я вам ситечко». А Ноздрев предлагал Чичикову: «...я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста рублей...».

Бегство Остапа из Лучанска: «Стой! — кричал Остап, делая гигантские прыжки.

— Догоню — всех уволю! — Стой! — кричал председатель. — Стой, дурак! — кричал Балаганов Козлевичу. — Не видишь — шефа потеряли!» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»), — отсылает к следующему фрагменту «Мертвых душ»: «Держи, держи, дурак! — кричал Чичиков Селифану. — Вот я тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. — Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!» (том 1, глава II)⁹². В самом деле: «Стой! — кричал Остап! <...> Стой, дурак! — кричал Балаганов Козлевичу» = «Держи, держи, дурак! — кричал Чичиков»; «Не видишь — шефа потеряли!» = «Не видишь... казенный экипаж!». При этом про «казенный экипаж» сказано: «И, как призрак, исчезнула с громом и пылью птица-тройка»; а про «Антилопу-Гну»: «Машина забренчала всеми своими частями и быстро унеслась, увозя от справедливого наказания четырех правонарушителей». Также фраза «Вот я тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин», — отсылает к главе «Междупланетный шахматный конгресс» из «Двенадцати стульев»: «Вот я вас сейчас, сволочей! — гаркнул он храбрецам-разведчикам, бросаясь с пятой площадки».

А заканчиваются «Мертвые души» и «Золотой теленок» тем, что оба героя, потерпев неудачу в своих махинациях, собираются начать честную трудовую жизнь: «Буду трудиться, буду работать в поте лица в деревне, и займусь честно, так, чтобы иметь доброе влияние и на других» ~ «Придется переквалифицироваться в управдомы». При этом Чичиков хочет стать тружеником-капиталистом, а Бендер вынужден довольствоваться должностью управдома, поскольку социализм он строить не хочет, а капитализм в СССР уже не вернется: «Счастливые годы НЭПа прошли», — говорит он в одном из набросков к роману⁹³.

В свою очередь, образ Чичикова распадается в «Золотом теленке» на Бендера и Корейко: «Хищничество, приобретательство перешли к второстепенному образу обреченного на вымирание подпольного миллионера Корейко. А склонность к комбинаторству, метаморфозам и плутням — к Остапу Бендеру»⁹⁴.

Общим для Чичикова и Корейко являются отчество «Иванович» и умение легко перемножать в уме числа: «Семьдесят восемь, семьдесят восемь, по тридцати копеек за душу, это будет... — здесь герой наш одну секунду, не более, подумал и сказал вдруг: — Это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! — он был в арифметике силен» (том 1, глава 6) ~ «Слушайте, Александр Иванович, — спрашивал сосед, — сколько будет восемьсот тридцать шесть на четыреста двадцать три? — Триста пятьдесят три тысячи шестьсот двадцать восемь, — отвечал Корейко, помедлив самую малость. И сосед не проверял результата умножения, ибо знал, что туповатый Корейко никогда не ошибается» (глава «Обыкновенный чемоданишко»).

В 11-й главе первого тома «Мертвых душ» подробно описывается биография Чичикова, начиная с его детства, когда его звали «Павлуша», и столь же подробно излагается биография Корейко с той поры, когда он еще был «Сашей» («Великий комбинатор»; глава «Подземное царство»). В обоих случаях показаны путь героев к богатству и формирование их мировоззрения: юному Чичикову «мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всякими достатками, экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды, вот что беспрерывно носилось в голове его», а Саша Корейко «валялся дома на красном плюшевом диване, злобно мечтая о собственных яхтах и зеркальных особняках». Но, как ни странно, таким же был и Евгений Петров в начале НЭПа: «Я представлял себе богатство, славу и все прочее. Во мне проснулся бальзаковский молодой человек-завоеватель»⁹⁵. Речь идет о герое романа Бальзака «Отец Горио» (1832) по имени Эжен де Растиньяк, который, будучи провинциалом, приехал в Париж в возрасте 22 лет. Примерно в таком же возрасте Евгений Петров переехал из Одессы в Москву (1923). Об отдаленном сходстве Бендера и Растиньяка писал в свое время Анатолий Тарасенков: «Кто такой Остап Бендер? Бальзак изобразил его Растиньяком, наглым и циничным карьеристом, жиреющим на крови народа, после подавления революции 1830 года пролезающим в министерское кресло. При всем отвращении своем к этому «герою» Бальзак не может отказать ему в своеобразном величии и блеске интеллекта»⁹⁶.

Закончив училище, Чичиков поступил на государственную службу: «Местечко досталось ему ничтожное, жалованья тридцать или сорок рублей в год». А жалованье Корейко во время его работы в «Геркулесе» составит сорок шесть рублей в месяц.

О Чичикове сказано, что во время службы «самоотвержение, терпенье и ограничение нужд показал он неслыханное» (том 1, глава 11), и Корейко во время службы в «Геркулесе» «вел нищенское существование, стараясь не выйти за пределы сорокашестирублевого жалованья» («Золотой теленок»; глава «Подземное царство»). Кроме того, Чичиков отличался «совершенным неупотребленьем никаких крепких напитков», а Корейко «не пьет и не курит».

Чичиков «ни молод, ни стар» (том 1, глава 1), а Корейко «не то чтоб не молод, а просто время идет, годы проходят» (глава «Снова кризис жанра»).

О Чичикове сказано: «Щеки его были так гладки и хорошо выбриты и блеснули такою белизною, что казалось, что он весь помолодел пятью годами...» (том 1, глава 2), а «щеки Александра Ивановича были хорошо выбриты» (глава «Подземное царство»). При этом Чичиков «был бы даже похож на херувима, если бы не слишком синий подбородок». И Корейко в набросках к «Золотому теленку» охарактеризован с таким же сарказмом: Бендер и Балаганов «попадают на чистку. Чистится ангельский гражданин. Оказывается — Корейко...»⁹⁷.

Во время работы на таможне Чичикова отличала «ревностно-бескорыстная служба», и Корейко во время работы в «Геркулесе» держал себя таким же образом: «...преданный какой-то чересчур. Только объявят подписку на заем, как он уже лезет со своим месячным окладом. Первым подписывается. А весь оклад-то 46 рублей» (глава «Обыкновенный чемоданишко»). То есть оба героя стремятся показать себя «первыми учениками», но вместе с тем остаются «себе на уме»: «Дурак, дурак! — думал Чичиков, — промотает все, да и детей сделает мотишками» (том 2, глава 3) = «Дурак, — подумал Корейко, — дубина! Он будет нищим всю свою жизнь!» (глава «Шарады, ребусы и шарадоиды»).

Чичиков во время службы на таможне провернул аферу с «остроумным путешествием испанских баранов, которые, совершив переход через границу в двойных тулупчиках, пронесли под тулупчиками на миллион брабантских кружев». Это дело принесло ему свыше пятисот тысяч рублей. Также и Корейко на афере со строительством электростанции заработал полмиллиона, которые «спрятал в надежном месте». Но если Чичиков попался на своей афере и едва избежал тюрьмы, то Корейко оказался расторопнее, успев скрыться, однако и он понимал, что «рано или поздно, то есть, вернее, рано, а не поздно, моя работа с государством привела бы к тюрьме» («Великий комбинатор»; глава «Подземное царство»).

Кроме того, аферу с «испанскими баранами, которые, совершив переход через границу в двойных тулупчиках, пронесли под тулупчиками на миллион брабантских кружев», повторит Остап при переходе румынской границы, когда попытается пронести драгоценности под дорогой шубой, прикрытой брезентовым балахоном⁹⁸.

Помимо Чичикова, Корейко имеет общие черты и с Плюшкиным, у которого «маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши» (том 1, глава 6). Корейко же в главе «Геркулесовцы» назван белоглазым мышонком. И если Собакевич говорит о Плюшкине: «Такой скряга, какого вообразить трудно» (том 1, глава 5), то Остап скажет Корейко: «Просить папиросу у такого скряги, как вы, было бы просто мучительно» (глава «Александр-ибн-Иванович»). Кроме того, у чиновника Ивана Антоновича — кувшинное рыло (том 1, глава 7), а у служащего «Геркулеса» Корейко — ветчинное рыло (глава «Командор танцует танго»).

И здесь имеет смысл немного отступить от «Мертвых душ», чтобы рассказать об исторических прототипах Александра Корейко.

В «Золотом теленке» фигурирует акционерное общество «Жесть и бекон»; и от бекона — свинины — недалеко до Корейко; корейка же — это телячья грудинка, а значит — золотой теленок; поэтому Остап и говорит Балаганову: «Сейчас мы пойдем смотреть на драгоценного теленочка при исполнении им служебных обязанностей», «Сегодня вечером мы, с божьей помощью, впервые потрогаем господина Корейко за вымя. Трогать будете вы, Шура». Впрочем, вымя здесь указывает на одного из прототипов Корейко — афериста-миллионера Константина Михайловича Коровко (р. 1876)⁹⁹. Поэтому Остап говорит Корейко: «...вы произошли не от обезьяны, как все остальные граждане, а от коровы». В 1912 году за махинации Коровко был арестован и два года спустя судим. Последний раз он был арестован за хищения в 1920 году, но освободился досрочно, а «в 1923 г. с огромными деньгами реальный Константин Коровко успешно и нелегально перешел границу СССР и оказался в Румынии. Можно представить себе, как сильно хотели Ильф и Петров закончить свой «Золотой теленок» именно таким «хеппи эндом», но они этого по понятным причинам не сделали, так как иначе не выиграли бы государственный тендер по изданию романа, в котором безнаказанно обжуливать советскую власть было нельзя»¹⁰⁰. А к 1912 году восходит и источник одной из знаменитых фраз Остапа: ««Лед тронулся, господа присяжные заседатели», — говорил Бендер, подражая одному из адвокатов на скандальном процессе отравителей в 1912 году»¹⁰¹. Впрочем, сам Ильф в черновом плане романа упоминает другого прототипа Корейко:

«Белоглазый.

Иван Семенович»¹⁰².

Речь идет о заведующем отделом сатиры и юмора (четвертая полоса) газеты «Гудок» Иване Семеновиче Овчинникове. Остап же в разговоре с Балагановым назовет Корейко «белоглазым подхалимом» (глава «Геркулесовцы»). Сравним рацион Корейко (в главе «Подземное царство») и Овчинникова: «Ровно в двенадцать часов Александр Иванович отодвинул в сторону контокоррентную книгу и приступил к завтраку. Он вынул из ящика заранее очищенную сырую репку и, чинно глядя вперед себя, съел ее. Потом он проглотил холодное яйцо всмятку. <...> Все геркулесовцы увенчивали свой завтрак чаем; Александр Иванович выпивал стакан белого кипятку вприкуску. Чай возбуждает излишнюю деятельность сердца, а Корейко дорожил своим здоровьем» ~ «Иван Овчинников — еще молодой, белозубый человек, скромно жующий за перегородкой морковку. Чаю он не пьет — чай вреден, яйца ест почти сырые»¹⁰³ («репку... чинно... съел» = «скромно жующий морковку»¹⁰⁴; «проглотил холодное яйцо всмятку» = «яйца ест почти сырые»; «Чай возбуждает излишнюю деятельность сердца» = «Чаю он не пьет — чай вреден»). И если Корейко было 38 лет¹⁰⁵, то Овчинникову (1890—1977) в 1929 году, когда писался роман «Великий комбинатор», исполнилось 39. Помимо того, Овчинников стал прототипом Елисея Портищева из рассказа Ильфа и Петрова «Двойная жизнь Портищева»¹⁰⁶. А вставной глаз Корейко перекочевал в роман из фельетона Петрова «Собачье положение»: «У репортера Косинуса выпал вставной глаз и, сверкая радужной оболочкой, покатился по комнате. <...> «Я тоже говорил, — пробормотал репортер Косинус, подбирая глаз, — определенно безобразно»»¹⁰⁷. Сравним с описанием Корейко: «Проклятая страна! — бормотал Корейко. — Страна, в которой миллионер не может повести свою невесту в кино». При этом фамилия Косинус соответствует феноменальным математическим способностям Корейко.

Еще ряд прототипов Корейко, который вместо строительства электростанции организовал печатание открыток с видами строительства этой самой электростанции, обнаруживается в газетной хронике 1929 года. Например, после Крымского землетрясения ряд аферистов решил подзаработать на этом деле, о чем известила читателей газета «Вечерняя Москва»:

Сентябрьское землетрясение 1927 г. было серьезным испытанием для молодой Крымской АССР <...> Крымское правительство металось в поисках средств. Была дорога буквально каждая копейка. Был выброшен лозунг:

Трудящиеся Советского Союза, на помощь Крыму!

Посыпались пожертвования. Но, увы, их было далеко недостаточно. <...>

Одновременно со всех концов Союза в Крым устремились «люди воздуха» в поисках легкой наживы. На груды развалин слетались стаи хищников.

И вот, под флагом помощи пострадавшим от землетрясения, развернулась совершенно исключительная по своей наглости авантюра.

В Крым примчался делец Познанский. У этого молодого человека — с мелкими острыми зубами, раздвоенным подбородком — в прошлом была уже растрата 900 рублей в Артемовской Деткомиссии и ряд служебных подлогов и преступлений в других местах.

Ему удалось необычайно быстро сговориться с заместителем председателя Деткомиссии КрымЦИК тов. Кизильштейном, правой рукой тогдашнего предКрымЦИК, пресловутого Вели Ибрагимова, расстрелянного в прошлом году по приговору Верховного суда СССР.

Делец Познанский, не имевший за душой ни гроша, и ответственный работник, член партии, но на деле авантюрист и вредитель — Кизильштейн протянули друг другу руки. Они решили по-своему использовать народное бедствие.

Без ведома правительственной комиссии КрымЦИК — Кизильштейн заключил кабальный договор с частником Познанским на распространение открыток с видами землетрясения и на сбор пожертвований. Правительственную же комиссию Кизильштейн уверил, что предполагает заключить договор с Деткомиссией ВУЦИК.

Кизильштейну удалось втянуть в свою авантюру и наркома просвещения члена партии Уссеина Балич, который снабдил Познанского мандатом «Уполномоченного по изысканию средств и контролера».

Но для проведения авантюры необходимы были некоторые средства. Ни у Познанского, ни у Кизильштейна их не было. Познанский помчался в Харьков, куда прибыл спекулянт-частник Фиш, специально для этой цели вызванный телеграммой из Москвы. <...> как и Познанский, был несколько раз под судом и следствием. <...> В Харькове вскоре создался триумвират: Познанский — Кизильштейн — Фиш. В частной типографии Вержецкого¹⁰⁸ в Москве были заказаны в колоссальном количестве открытки.

Кизильштейн телеграфировал правительственной комиссии в Крым:

«Переговоры с ВУЦИК идут чрезвычайно успешно!»

А на самом деле договор с Познанским был переписан на имя Фиша. Фиш должен был получать по этому договору 40 проц. с валового сбора за свою «работу» по собиранию средств для пострадавших от землетрясения!

«Работа» развернулась... Уполномоченные Фиша, агенты, субагенты, точно микробы или саранча, расплодились в невероятном количестве. Они с аршинными мандатами атаковали профсоюзные, общественные, советские и партийные организации, требуя денег «для помощи Крыму». Они всучивали открытки «с видами крымского землетрясения» в поездах железной дороги, являясь на квартиры, в учреждения, требуя одного: денег, денег, денег...

В это время Кизильштейн умер в Москве в гостинице от разрыва сердца. Фиш и Познанский остались вдвоем. <...> Мандаты раздавались направо и налево. Фишерские «агенты» и «уполномоченные» обзавелись печатями, бланками <...> «Уполномоченные» рассыпались не только по территории РСФСР и УССР, но проникали и в Закавказье, и Белоруссию.

Подписные листы не нумеровались. 150 листов не нашлось вовсе. Квитанции вырывались, подчищались. Выдавались фальшивые квитанции. В Поволжьи деньги собирались и без квитанций!.. «Агентура» Фиша состояла из преступного сброда.

Только вмешательство ОПТУ прекратило эту вакханалию, небывалое, непростительное дискредитирование Крымского правительства в глазах трудящихся Советского Союза.

Ha-днях, в г. Симферополе, Главсуд Крыма в течение недели распутывал этот сложный и смрадный клубок беззастенчивых хищений, растрат, наглого воровства, подлогов...

Было выяснено, что из 250.000 рублей, которые должны были быть собраны агентами Фиша, в кассу правительственной комиссии по ликвидации последствий землетрясения попало только... 27.000 рублей!

В течение недели уличенные хищники извивались, лгали, старались выпутаться, оправдаться, свалить свою вину друг на друга...

Кизильштейн умер: его не было на скамье подсудимых. Познанский и Фиш получили по 7 лет заключения со строгой изоляцией, Балич и Бурков по 3 года, второй контролер Гожин — 2 года¹⁰⁹.

Сравним с тем, как эта история преподнесена в «Золотом теленке»:

...Александр Иванович Корейко высадился из спального вагона прямого сообщения в небольшой виноградной республике, отстоявшей от Москвы на три тысячи километров.

Он растворил окно в номере гостиницы и увидел городок в оазисе, с бамбуковым водопроводом, с дрянной глиняной крепостью, городок, отгороженный от песков тополями и полный азиатского шума.

На другой же день он узнал, что республика начала строить электрическую станцию. Узнал он также, что денег постоянно не хватает и постройка, от которой зависит будущность республики, может остановиться.

И здоровый частник решил помочь республике. Он снова погрузился в оранжевые сапоги, надел тюбетейку и, захватив пузатый портфель, двинулся в управление строительством.

Его встретили неособенно ласково; но он вел себя весьма достойно, ничего не просил для себя и напирал главным образом на то, что идея электрификации отсталых окраин чрезвычайно близка его сердцу.

— Вашему строительству, — говорил он, — не хватает денег. Я их достану.

И он предложил организовать при строительстве электростанции доходное подсобное предприятие.

— Что может быть проще! Мы будем продавать открытки с видами строительства, и это принесет те средства, в которых так нуждается постройка. Запомните: вы ничего не будете давать, вы будете только получать.

Александр Иванович решительно рубил воздух ладонью, слова его казались убедительными, проект был верный и выгодный. Заручившись договором, по которому он получал четвертую часть всех барышей с открыточного предприятия, Корейко начал работать.

Сперва понадобились оборотные средства. Их пришлось взять из денег, ассигнованных на постройку станции. Других денег в республике не было.

— Ничего, — утешал он строителей, — запомните: с этой минуты вы будете только получать.

Александр Иванович верхом на лошади проинспектировал ущелье, где уже возвышались бетонные параллелепипеды будущей станции, и одним взглядом оценил живописность порфировых скал. За ним на Линейке прикатили в ущелье фотографы. Они окружили строительство суставчатыми, голенастыми штативами, спрятались под черные шали и долго щелкали затворами, Когда все было заснято, один из фотографов спустил шаль и рассудительно сказал:

— Лучше, конечно, было бы строить эту станцию левее, на фоне монастырских руин, там гораздо живописнее.

Для печатания открыток решено было как можно скорее выстроить собственную типографию. Деньги, как и в первый раз, были взяты из строительных средств. Поэтому на электрической станции пришлось свернуть некоторые работы. Но все утешались тем, что барыши от нового предприятия позволят нагнать упущенное время.

Типографию строили в том же ущелье, напротив станции. И вскоре неподалеку от бетонных параллелепипедов станции появились бетонные параллелепипеды типографии. Постепенно бочки с цементом, железные прутья, кирпич и гравий перекочевали из одного конца ущелья в другой. Затем легкий переход через ущелье совершили и рабочие — на новой постройке больше платили.

Через полгода на всех железнодорожных остановках появились агенты-распространители в полосатых штанах. Они торговали открытками, изображавшими скалы виноградной республики, среди которых шли грандиозные работы. В летних садах, театрах, кино, на пароходах и курортах барышни-овечки вертели застекленные барабаны благотворительной лотереи. Лотерея была беспроигрышная, — каждый выигрыш являл собою открытку с видом электрического ущелья.

Слова Корейко сбылись, — доходы притекали со всех сторон. Но Александр Иванович не выпускал их из своих рук. Четвертую часть он брал себе по договору, столько же присваивал, ссылаясь на то, что еще не от всех агентских караванов поступала отчетность, а остальные средства употреблял на расширение благотворительного комбината.

— Нужно быть хорошим хозяином, — тихо говорил он, — сначала как следует поставим дело, тогда-то появятся настоящие доходы.

К этому времени экскаватор «Марион», снятый с электростанции, рыл глубокий котлован для нового типографского корпуса. Работа на электростанции прекратилась. Строительство обезлюдело. Возились там одни лишь фотографы и мелькали черные шали.

Дело расцвело, и Александр Иванович, с лица которого не сходила честная советская улыбка, приступил к печатанию открыток с портретами киноартистов.

Как водится, однажды вечером на тряской машине приехала полномочная комиссия.

Александр Иванович не стал мешкать, бросил прощальный взгляд на потрескавшийся фундамент электростанции, на грандиозное, полное света здание подсобного предприятия и задал стрекача.

— Гм! — сказал председатель, ковыряя палкой в трещинах фундамента. — Где же электростанция?

Он посмотрел на членов комиссии, которые в свою очередь сказали «гм». Электростанции не было.

Зато в здании типографии комиссия застала работу в полном разгаре. Сияли лиловые лампы, и плоские печатные машины озабоченно хлопали крыльями. Три из них выпекали ущелье в одну краску, а из четвертой, многокрасочной, словно карты из рукава шулера, вылетали открытки с портретами Дугласа Фербенкса в черной полумаске на толстой самоварной морде, очаровательной Лиа де Путти и славного малого с вытаращенными глазами, известного под именем Монти Бенкса.

И долго еще после этого памятного вечера в ущелье под открытым небом шли показательные процессы. А Александр Иванович прибавил к своему капиталу полмиллиона рублей.

Совпадений здесь более чем достаточно: «молодой Крымской АССР» = «небольшой виноградной республике»; «Посыпались пожертвования. Но, увы, их было далеко недостаточно» = «денег постоянно не хватает»; «спекулянт-частник Фиш» = «здоровый частник решил помочь республике»; «Правительственную же комиссию Кизильштейн уверил, что предполагает заключить договор с Деткомиссией ВУЦИК» = «Александр Иванович решительно рубил воздух ладонью, слова его казались убедительными, проект был верный и выгодный»; «В частной типографии Вержецкого в Москве были заказаны в колоссальном количестве открытки» = «Для печатания открыток решено было как можно скорее выстроить собственную типографию»; «Они всучивали открытки «с видами крымского землетрясения» в поездах железной дороги» = «Через полгода на всех железнодорожных остановках появились агенты-распространители в полосатых штанах <...> открытку с видом электрического ущелья»; «Фиш должен был получать по этому договору 40 проц. с валового сбора за свою «работу» по собиранию средств для пострадавших от землетрясения» = «Заручившись договором, по которому он получал четвертую часть всех барышей с открыточного предприятия, Корейко начал работать».

Что же касается строительства электростанции, оказавшегося грандиозным мошенничеством, то эту историю соавторы почерпнули из другой газетной публикации в «Вечерней Москве» за 1929 год:

Сызранский губисполком и уисполком, стремясь обеспечить местные предприятия и трудящееся население дешевой электроэнергией, решили выстроить мощную электростанцию. Электростанция должна была снабжать электроэнергией как Сызрань, так и все прилегающие районы.

Привлеченные к работе инженеры составили проекты станции, выбрали участок на берегу Волги...

Это было в 1926 году. Началась стройка. Стоимость новой электростанции — «Сызраньстроя» по предварительной смете исчислялась в 1.500.000 рублей. Прошло полгода, год. Отпущенные полтора миллиона были истрачены, а «Сызраньстрой» стоял недостроенным.

— Дороговизна строительства, — объясняли инженеры, руководящие постройкой электростанции, — нужно добавить еще полмиллиона и Сызраньстрой будет закончен.

Им поверили. Отпустили еще 500.000 рублей. Не хватило. Дали миллион. И этого оказалось мало.

5 миллионов рублей ушло на «Сызраньстрой», но электростанция до сих пор не закончена.

В чем дело? Куда ушли такие громадные суммы?

Началось следствие. Выяснились вопиющие факты. Руководители постройки — инженеры выписывали сами себе командировки и командировочные, отправляли в совершенно бесцельные командировки подчиненных им сотрудников... За 2 года на это было выброшено 400.000 рублей.

Инженеров, руководивших стройкой электростанции, не удовлетворяли обычные способы производства земляных работ.

— Слишком дорого стоит.

Решили ввести американскую конвейерную систему. Ввели.

Из-за безалаберной постановки дела и это хорошее начинание дало убыток в несколько десятков тысяч рублей.

И так всюду, во всем.

Далее. Выбор участка для электростанции оказался крайне неудачным. По заявлению эксперта — московского профессора Александрова — «Сызраньстрой» при сильном паводке на Волге может сильно пострадать, что неизбежно затруднит дальнейшее строительство и удорожит его стоимость.

В настоящее время следствие (под наблюдением прокуратуры республики) заканчивается. К ответственности привлечены инженеры Кожевников, Пуговкин и др.¹¹⁰

Сходства с «Золотым теленком» и здесь бросаются в глаза.

Писатель Виктор Ардов вспоминал об Ильфе: «Он читал ежедневно десять—пятнадцать газет»¹¹¹. И, как видим, «Вечерняя Москва» входила в их число, тем более что в 1925 году там был опубликован фельетон Ильфа «Драма в нагретой воде» (выпуск от 30 ноября), да и в «Двенадцати стульях» упомянута статья из «Вечерней Москвы»: «Вы писали о чубаровцах в вечерку» (глава «Клуб автомобилистов»).

Теперь вернемся вновь к «Мертвым душам» как источнику дилогии о Бендере.

Авторские размышления о Чичикове: «...пора наконец припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца. <...> Итак, вот весь налицо герой наш, каков он есть! <...> Кто же он? стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть так строгу к другим? <...> Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель» (том 1, глава 11), — могли подсказать Ильфу и Петрову название третьего романа о великом комбинаторе, упомянутого в плане Петрова к ненаписанным воспоминаниям: «Идея «Подлеца». Очевидно, это и был бы новый роман. Идея была нам ясна, но сюжет почти не двигался. Мы мечтали об одном и том же. Написать очень большой роман, очень серьезный, очень умный, очень смешной и очень трогательный. Но писать смешно становилось все труднее. Юмор — очень ценный металл, и наши прииски были уже опустошены. А жизнь требовала от писателей непосредственного участия»¹¹². По словам того же Петрова: «Идея «Подлеца» — человек, который в капиталистическом мире был бы банкиром, делает карьеру в советских условиях»¹¹³. В итоге роман так и не был написан. Трудно сказать — к сожалению или к счастью.

В «Двенадцати стульях» имеется вставной «Рассказ о гусаре-схимнике», который выполняет здесь ту же функцию, что и «Повесть о капитане Копейкине» в поэме «Мертвые души», тем более что и гусар, и капитан — это воинские звания. К тому же «у Гоголя фигура главного героя раздвоилась: мошенник Чичиков и разбойник Копейкин — это два воплощения одного и того же замысла»¹¹⁴. Подобно этому, Бендер и Корейко являются двумя вариациями одного и того же типажа, поэтому вторая часть «Золотого теленка» названа: «Два комбинатора». А в набросках к роману Ильф говорит об уподоблении Остапа своему бывшему оппоненту: «Как он ужаснулся, когда заметил, что стал вести такую же жизнь, как и Корейко». Эта же мысль встречается на другом листе — в записи Петрова: «Спал плохо, боялся, что украдут деньги. Стал похож на Корейко»¹¹⁵.

В концовке 11-й главы поэмы Россия сравнивается с «птицей-тройкой»: «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? <...> Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?». Вот какой комментарий этому дал К.С. Аксаков: «Чичиковъ ѣдетъ въ бричкѣ, на тройкѣ; тройка понеслась шибко, и кто бы ни былъ Чичиковъ, хоть онъ и плутоватый человѣкъ, и хотя многіе и совершенно будутъ противъ него, но онъ быль Русскій, онъ любилъ скорую ѣзду, — и здѣсь тотчасъ это общее народное чувство, возникнувъ, связало его съ цѣлымъ народомъ, скрыло его такъ сказать; здѣсь Чичиковъ, тоже Русскій, исчезаетъ, поглощаетъ, сливаясь съ народомъ въ этомъ общемъ ему чувствѣ. Пыль отъ дороги поднялась и скрыла его; не видать, кто скачетъ, — видна одна несущаяся тройка. И когда здѣсь, въ концѣ первой части, коснулся Гоголь общаго субстанціальнаго чувства Русскаго, то вся сущность (субстанція) Русскаго народа, тронутая имъ, поднялась колоссально, сохраняя свою связь съ образомъ, ее возбудившимъ»¹¹⁶. Думается, что вряд ли бы славянофил Аксаков осмелился то же самое сказать про машину «Антилопу-Гну», хотя ее пассажиры — тоже «плутоватые люди» и «любят скорую езду», но состав «Антилопы» уже многонационален: Козлевич — поляк, Паниковский — еврей, Балаганов — русский, а у Бендера — смешанная национальность (украинско-турецко-немецко-еврейская).

Некоторое время «Антилопе» удается продержаться во главе официального автомобильного пробега, что является пародией на гоголевскую птицу-тройку. Но когда жуликов разоблачают, «Антилопу» приходится спрятать, и подлинной птицей-тройкой становится колонна машин, совершающих автопробег: «Жулики притаились в траве у самой дороги и, внезапно потеряв обычную наглость, молча смотрели на проходящую колонну. <...> Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями» (глава «Сладкое бремя славы»). Здесь дорога символизирует жизненный путь, по которому мчатся уже строители нового, социалистического общества. Таков ответ Ильфа и Петрова на вопрос Гоголя: «Русь, куда ж несешься ты?» (кстати, отсылка к птице-тройке имеется и в главе «Голубой воришка» романа «Двенадцать стульев», где хор старушек под руководством Альхена поет: «Слышен звон бубенцов издалёка. / Это тройки знакомый разбег... / А вдали простирался широ-о-ко / Белым саваном искристый снег!..»).

Вообще же параллель между тройкой Чичикова и «Антилопой» была отмечена одним из критиков сразу после публикации «Золотого теленка»: «Подобно Чичикову, разъезжавшему по Руси в погоне за мертвыми душами на знаменитой своей тройке, разъезжает Остап Бендер на разбитом зеленом автомобиле неведомой марки по советской земле в погоне за советским миллионером...»¹¹⁷. Но тот же критик, вполне в духе времени, обвинил авторов романа в отсутствии классового подхода: «У Ильфа и Петрова — неверный исходный пункт: они берут своих людей не как представителей классовых условий, не объективно, а психологически, субъективно. Остап Бендер, например, с общественной точки зрения — «гад», достойный ненависти и презрения, хотя с индивидуальной точки зрения, т. е. с такой, при которой мы отвлеклись от борьбы классов, он ни в чем не виноват и даже довольно симпатичен. Но в том-то и дело, что человек, до конца усвоивший точку зрения пролетариата, своим субъективным отношением будет выражать классовое отношение»¹¹⁸.

Другие сходства между бричкой Чичикова и «Антилопой» состоят в том, что обе сильно трясутся и терпят крушение, выбрасывая своих пассажиров в грязь: «Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они своротили с дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова. <...> Затем начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь» (том, глава 3) ~ «Козлевич грустно вывел машину на проселок, где она немедленно принялась выписывать кренделя, крениться набок и высоко подкидывать пассажиров. <...> Машина визжала, выдираясь из глубокой колеи и снова в нее проваливаясь. <...> Козлевич не слушал. От сумасшедших бросков руль вырывался из его рук. <...> Раздался ужасный тошнотворный треск, и антилоповцы в секунду очутились прямо на дороге в самых разнообразных позах. Ноги Балаганова торчали из канавы» (глава «Три дороги»). Сравним: «качалась на все стороны» = «крениться набок»; «пресильными толчками» = «сумасшедших бросков»; «ногами шлепнулся в грязь» = «Ноги Балаганова торчали из канавы».

Хотя «Мертвые души» состоят из двух томов, Гоголь планировал написать и третий, но не успел. Похожая история произойдет с дилогией про Бендера, которая также состоит из двух романов, причем соавторы собирались написать еще один, но отказались от этой идеи: «Как теперь нам писать? — сказал мне Ильф во время последнего пребывания в Париже. — «Великие комбинаторы» изъяты из обращения. В газетных фельетонах можно показывать самодуров-бюрократов, воров, подлецов. Если есть фамилия и адрес — это «уродливое явление». А напишешь рассказ, сразу загалдят: «Обобщаете, нетипическое явление, клевета...»»¹¹⁹.

Вместе с тем образ Остапа Бендера Ильф и Петров во многом писали с самих себя, а осенью 1931 года Ильф даже сделал откровенную запись: «Это я хотел бы быть таким высокомерным, веселым. Он такой, каким я хотел быть. Счастливцем, идущим по самому краю планеты, беспрерывно лопочущим. Это я таким бы хотел быть, вздорным болтуном, гоняющимся за счастьем, которого наша солнечная система предложить не может. Безумец, вызывающий насмешки порядочных и успевающих»¹²⁰. Поэтому великий комбинатор, вопреки желанию авторов, получился положительным персонажем, вызывающим к себе симпатии, и Петров даже потом сетовал, что романы о Бендере неправильно поняли: «Мы не хотели идеализации».

Что же касается персонажей «Мертвых душ», то они в такой же степени являются негативными двойниками Гоголя, в чем он признался в одном из писем: «Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной. <...> во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке. <...> Я не любил никогда моих дурных качеств <...> По мере того как они стали открываться, чудным высшим внушеньем усиливалось во мне желанье избавляться от них; необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передавать их моим героям. <...> С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало. <...> Тут, кроме моих собственных, есть даже черты многих моих приятелей, есть и твои» («Выбранные места из переписки с друзьями: Четыре письма к разным лицам по поводу «Мертвых душ»», 1846).

Структура поэмы имитирует «Божественную комедию» (1321) Данте, где представлена троичная структура загробного мира: ад — чистилище — рай. Например, очевидна связь между псом Цербером, пожирающим чревоугодников в третьем круге Дантова ада, и обжорой Собакевичем — четвертым по счету помещиком, у которого Чичиков покупает мертвые души: «Третий круг, где наказываются чревоугодники, Данте поручил сторожить огромному псу Церберу, поскольку в итальянском фольклоре этот порок олицетворяют прожорливые и вечно голодные собаки. В русском фольклоре собака, как правило, выполняет другие функции, а на роль чревоугодника скорее претендует другой любитель поесть — Толстяк медведь, похожий внешне на огромного косматого Цербера. Поэтому, наверное, Гоголь, сохранив в фамилии Собакевича намек на мифологического пса, дал тем не менее этому помещику «медвежий» облик»¹²¹.

Привратник второго круга Дантова ада Минос, наказывающий души сладострастников, послужил прототипом первого по счету помещика Манилова, выражение лица которого было «не только сладкое, но даже приторное», и вдобавок у него были «глаза сладкие, как сахар»: «...перед входом во Второй круг Данте встречает «оскалившего страшный рот» Миноса, одного из судей Ада, который определяет грешникам наказание, для чего обхватывает душу своим хвостом и отправляет ее в тот круг, сколько раз обернулся вокруг нее хвост. Обращает на себя внимание созвучие имен Миноса и Манилова. Минос в греческой мифологии был царем Крита. Это важно, так как у детей Манилова «отчасти» греческие имена — Алкид и Фемистоклюс»¹²². Причем если демон Минос обхватывает душу хвостом, то Манилов «с четверть часа держал... обеими руками руку Чичикова и нагрел ее страшно. В оборотах самых тонких и приятных он рассказал, как летел обнять Павла Ивановича...» (том 1, глава 7).

Аналогичным образом страж четвертого круга ада Плутос, карающий за скупость и расточительство, соотносится со скрягой Плюшкиным — пятым помещиком: «У Плюшкина и Плутоса сиплый, скрипучий голос и созвучные имена. Так же быстро, как усмиряется «хриплоголосый» <...> так же легко и Чичиков входит в доверие к Плюшкину и покупает буквально за бесценок его мертвые души»¹²³. А легко приходящий в гнев помещик Ноздрев и его вялый зять Мижуев полностью соответствуют пятому кругу Дантова ада, где томятся души людей, подверженных при жизни необузданному гневу и пребывавших в лености: «За владениями Плутоса начинается Стигийское болото Пятого круга, где казнятся гневные и вялые. На поверхности гневные: «Они дрались, не только в две руки, / Но головой, и грудью, и ногами». А под водой вздыхают вялые: «Мы были скучны, полны вялым дымом; / И вот скучаем, втиснутые в грязь». В «Мертвых душах» им соответствует пара Ноздрев и Мижуев («он знал, что такое дым»). Усадьба Ноздрева стоит на болоте: «из кочек выдавливало воду <...> брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь»»¹²⁴. Кроме того, Ноздрев держит у себя множество собак, что вновь отсылает к трехглавому псу Церберу, стерегущему третий круг ада (Ноздрев же был третьим по счету, к кому Чичиков пришел за мертвыми душами). А расточительность, свойственная Ноздреву, делает его отчасти обитателем четвертого круга ада наряду со скрягой Плюшкиным.

Помимо дантовских ассоциаций, возникают еще параллели с поэмой Гомера «Одиссея», где Одиссей стремится вернуться на свою родину Итаку: «Как и Одиссей, Чичиков встречает множество людей и чудовищ. Так, например, Собакевич напоминает Циклопа. Он такой же неуклюжий, большой. Его дом и все предметы в доме тоже большие и нескладные. У Циклопа было стадо баранов, и у Собакевича на столе тоже несколько блюд из баранины. Гоголь даже использует в поэме побег Одиссея под брюхом у барана из пещеры Циклопа. Когда Чичиков служил на таможне, он вместе с контрабандистами переправлял через границу кружева, намотанные на баранов и прикрытые поверх еще одной шкурой. Коробочка также похожа на волшебницу Кирку. Чичиков попадает к Коробочке так же, как и Одиссей к Кирке, — по воле стихий. Кирка превратила спутников Одиссея в свиней, и в «Мертвых душах» проявляется этот мотив: первый раз, когда испачканного Чичикова сравнивает с боровом, а второй, когда возле дома Коробочки разгуливает свинья с поросятами. Вокруг дома Кирки жили люди, превращенные в зверей, и среди помещиков, живших вокруг Коробочки, есть Бобров и Свиньин»¹²⁵.

В дилогии Ильфа и Петрова также имеют место «свинские» мотивы, которые используются для описания спутников Остапа: «Ипполит Матвеевич сконфуженно хрюкнул»; «Большой подъемный кран опустил к его ногам свинью в черных яблочках»; «Вы — свинья, гражданин предводитель!»; «Свинья вы, Шура, после этого!»; а один раз он назовет свиньей своего врага — Корейко: «Ну это уже свинство. Деньги истрачены на вас же. Не занимайтесь формалистикой».

В первом томе «Мертвых душ» показан ад крепостнической России, куда приходит Чичиков-дьявол, скупающий мертвые души; в концовке второго тома Чичиков подвергается аресту («чистилище») и после освобождения решает начать новую жизнь; а в третьем томе он должен был стать образцовым помещиком («рай»).

Похожую трансформацию претерпевает Бендер: в «Двенадцати стульях» он имеет черты дьявола, который приходит в ад (множество погребальных контор; горящие «неугасимым огнем» желтые глаза гробовых дел мастера Безенчука; «лицо оперного дьявола» и «закопченный лоб» Полесова; картина «Остров мертвых» в квартире Елены Боур и т. д.); в «Золотом теленке» Бендер также выступает в образе дьявола (возглавляет контору по заготовке рогов и копыт), но после избиения и ограбления румынскими пограничниками («чистилище») он решает стать честным тружеником: «Придется переквалифицироваться в управдомы» (вариант: в дворники). Однако в третьем романе герой должен был продолжить свои похождения, а далее подвергнуться аресту и отправиться на «идеологическую перековку» на Беломорканал, строительство которого было завершено 20 июня 1933 года. А 17 августа в плавание по каналу отправился пароход с группой советских писателей, включая Ильфа и Петрова:

Нас часто спрашивали о том, что мы собираемся сделать с Остапом Бейдером — героем наших романов «12 стульев» и «Золотой теленок», — поведение которого на протяжении двух романов было совсем небезупречным.

Ответить было трудно.

Мы сами этого не знали. И уже возникла необходимость писать третий роман, чтобы привести героя к оседлому образу жизни. Мы еще не знали, как это сделать.

Останется ли он полубандитом или превратится в полезного члена общества, а если превратится, то поверит ли читатель в такую быструю перестройку?

И пока мы обдумывали этот вопрос, оказалось, что роман уже написан, отделан и опубликован.

Это произошло на Беломорском канале.

Мы увидели своего героя и множество людей, куда более опасных в прошлом, чем он.

И всего только за полтора года великого строительства канала они совершили тот путь, о котором автор никак не рискнул бы начать рассказ, не написав предварительно:

«Прошло двадцать лет. Суровая школа жизни закалила Ивана Петровича» — и так далее и так далее.

Талантливые и смелые авторы канала рушат традицию рабского копирования жизни, они делают жизнь заново¹²⁶.

Разделяя всеобщую веру в социализм, Ильф и Петров, тем не менее, дали понять, что не будут писать откровенно заказной роман. Однако свою лояльность они засвидетельствовали и месяцем позже — в журнале «Огонек», где под общей шапкой «Писатели рассказывают о Белморстрое» появились хвалебные очерки ряда советских писателей о только что построенном Беломорканале. Вот что писали Ильф и Петров:

До сих пор считалось, что бухгалтер не может быть героем.

В герои выходили преимущественно полярные исследователи («...достигнув 88-го градуса, он продолжал двигаться вперед, невзирая на...»), пожарные («...прижимая девочку к груди, он показался в окне горящего здания...»), стрелочники («...уже теряя сознание, он выполз на полотно и поднял красный сигнал; стальное чудовище остановилось...»).

Но никогда, никогда не выходил в герои бухгалтер. Никогда о нем не писали: «энергично и порывисто он раскрыл контокоррентную книгу и недрогнувшей рукой вывел сальдо...».

На Белморстрое с этой плохой традицией, заодно с многими другими плохими традициями, покончили.

Уже через несколько дней после окончания постройки канала вышла в свет отлично напечатанная и хорошо переплетенная книжка. Это был подробный финансовый отчет о стоимости строительства с мельчайшими подразделениями. Все можно было узнать из этой книжки. Если вспомнить, что некоторые наши предприятия и через несколько лет не знают, сколько денег они истратили, на что истратили и для чего, — Белморстроевский отчет можно признать истинным произведением искусства.

Автор этой книжки, хотя она выдержала всего одно издание, получил орден.

На этом великом строительстве даже обычно неторопливая и консервативная, как английский парламент, бухгалтерия и та была захвачена творческим порывом и действительно проявила героизм.

Руководители Белморстроя показали, что нет такого человека, из которого нельзя было бы сделать гражданина, нет такого гражданина, которого нельзя было бы сделать героем, и нет такого труда, который бы не мог стать делом чести¹²⁷.

Разумеется, с такими настроениями о третьем романе не могло быть и речи; но даже если бы такой роман и был написан, то скорее всего стал бы оглушительной неудачей.

Теперь вернемся к сопоставлению произведений Гоголя и Ильфа/Петрова и скажем несколько слов о говорящих фамилиях: например, в «Мертвых душах» — это Михаил Собакевич, а в «Необыкновенных историях из жизни города Колоколамска» — Никита Псов (кстати, фамилия Собакевич построена по тому же принципу, что и Скумбриевич в «Золотом теленке»); в «Мертвых душах» — штаб-ротмистр Поцелуев, а в «Золотом теленке» — «работник центра» Плотский-Поцелуев; в «Ревизоре» — судья Ляпкин-Тяпкин, а в «Двенадцати стульях» — Симбиевич-Синдиевич; в «Ревизоре» — Бобчинский и Добчинский, а в «Двенадцати стульях» — Галкин, Малкин, Палкин, Палкин и Залкинд; в «Ревизоре» — Сквозник-Дмухановский, а в «Необыкновенных историях из жизни города Колоколамска» — Синдик-Бугаевский. Более того, главный герой «Мертвых душ» Павел Иванович Чичиков в фельетоне «Высокое чувство» (1930) превратится в старого кассира Павла Иванович Петрова-Сбытова; при этом фамилия Сбытое представляет собой суть деятельности Чичикова, который, покупая мертвые души, затем сбывал их как живые за приличные деньги.

Следует отметить также совпадение первых пяти букв в фамилиях Коробочки и Коробейникова, поскольку первая — скупая старуха-помещица, а второй — скупой старик-процентщик¹²⁸. И задают они одинаковые вопросы Чичикову и жене Бендера — мадам Грицацуевой: «Нешто хочешь ты их откапывать из земли?» (том 1, глава 3) = «Нешто б я за покойника деньги брал бы?» («Двенадцать стульев»; глава «Замечательная допровская корзинка»). Кстати, и Коробочка долго отказывается брать деньги «за покойников»: «Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников», — но в итоге Чичиков ее убедил. А покупка Остапом ордеров у Коробейникова вновь будет связана с покойником (хотя и выдуманным): «Я хотел бы, — с невыразимой сыновней любовью закончил Остап, — найти что-нибудь из мебели папаши, чтобы сохранить о нем память».

Еще одну отсылку к высказыванию мадам Грицацуевой находим в комедии «Ревизор» (1836), где супруга городничего Анна Андреевна спорит со своей дочерью: «Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму? <...> Я никогда не была червонная дама» (действие третье, явление III). А в «Двенадцати стульях» произойдет уже смысловая инверсия, поскольку на реплику гадалки Елены Боур: «Вас надо гадать на даму треф», — мадам Грицацуева ответит: «Я всегда была червонная дама» (глава «Слесарь, попугай и гадалка»).

Когда же Елена Боур закончила гадание, Грицацуева сказала ей: «Вот спасибо вам, мадамочка <...> уж я теперь знаю, кто трефовый король. И бубновая дама мне тоже очень известна». Эта реплика восходит к пьесе Гоголя «Женитьба» (1835), где девица на выданье Агафья Тихонова раскладывает карты, чтобы узнать своего жениха: «Интересуется какой-то бубновый король, слезы, любовное письмо; с левой стороны трефовый изъявляет большое участье...». Причем если Грицацуева знает, кто трефовый король, то и Агафья Тихоновна говорит: «...трефовый король значит здесь дворянин» (действие первое, явление XII).

Что же касается Бендера, то, помимо Чичикова, некоторые черты к нему перешли и от главного героя «Ревизора» Хлестакова, которого по приезде в уездный город чиновники принимают за ревизора, и он у всех, начиная с городничего, просит денег: «Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?» (действие четвертое, явление IV). А Остап в «Золотом теленке» пришел в город Арбатов, где, зайдя в кабинет к председателю исполкома, выполняющего функцию городничего, представился сыном лейтенанта Шмидта: «Дорожная неприятность. Остался без копейки» (глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»), после чего «просил пятьдесят рублей». При этом Хлестаков оказался в городе N проездом из Петербурга, а Бендер на вопрос предисполкома: «Вы, вероятно, из Москвы?», — отвечает: «Да, проездом».

В очередной раз Хлестаков выпрашивает деньги у чиновников Бобчинского и Добчинского (действие четвертое, явление VII), и данная сцена напоминает встречу Остапа с васюкинскими любителями шахмат в «Двенадцати стульях» (глава «Междупланетный шахматный конгресс»):

1) Хлестаков. <...> Денег нет у вас? <...> Взаймы рублей тысячу.

Бобчинский. Такой суммы, ей богу, нет. А нет ли у вас, Петр Иванович?

Добчинский. При мне-с не имеется. Потому что деньги мои, если изволите знать, положены в приказ общественного призрения.

Хлестаков. Да, ну если тысячи нет, так рублей сто.

Бобчинский (шаря в карманах). У вас, Петр Иванович, нет ста рублей? У меня всего сорок ассигнациями.

Добчинский (смотря в бумажник). Двадцать пять рублей всего. <...>

Хлестаков. Ну, всё равно. Я ведь только так. Хорошо, пусть будет шестьдесят пять рублей. Это всё равно. (Принимает деньги.)

2) — Сколько же нужно денег на... это... телеграммы?

— Смешная цифра, — сказал Остап, — сто рублей.

— У нас в кассе только двадцать один рубль шестнадцать копеек. Этого, конечно, мы понимаем, далеко не достаточно...

Но гроссмейстер оказался покладистым организатором.

— Ладно, — сказал он, — давайте ваши двадцать рублей.

Оба жулика просят по сто рублей, но когда выясняется, что у их собеседников есть только 65 и 20 рублей соответственно: «У меня всего сорок ассигнациями» = «У нас в кассе только двадцать один рубль шестнадцать копеек», — соглашаются на эти суммы: «Хорошо, пусть будет шестьдесят пять рублей» = «Ладно, — сказал он, — давайте ваши двадцать рублей».

Кстати, должность ревизора соответствует инспектору пожарной охраны, как представился Остап завхозу 2-го дома Старсобеса Альхену («Двенадцать стульев»; глава «Голубой воришка»). Причем если городничий угощает Хлестакова завтраком «в богоугодном заведении» — больнице (действие третье, явление V), то Альхен кормит Остапа обедом в пансионе для старух, о котором отец Федор напишет своей жене: «Один стул только нашел в воробьяниновском доме (там ныне богоугодное заведение)» (глава «От Севильи до Гренады»). А далее городничий представляет Хлестакова своей жене: «Хлестаков (раскланиваясь). Как я счастлив, сударыня, что имею в своем роде удовольствие видеть вас» (действие третье, явление VI). И Остап ведет себя похожим образом после того, как Альхен представил его своей супруге: «Остап артистически раскланялся с хозяйкой дома и объявил ей такой длиннющий и двусмысленный комплимент, что даже не смог довести его до конца».

Уверенно войдя в свою роль, Хлестаков сообщает жене городничего: «Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем» (действие третье, явление VI). И ровно так же выскажется идейный наследник Бендера — врун Борис Боберов — в рассказе Петрова «День мадам Белополякиной» (1929): «Коммерческий атташе одного знакомого посольства уезжает в годовой отпуск и предлагает мне на это время свои автомобиль, совершенно новый Ролс-Ройс. Да я отказался»¹²⁹.

Хлестаков продолжает хвастаться: «Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню» (действие третье, явление VI). С другой интонацией эту тему продолжит Бендер: «Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». Правда, хорошо? Талантливо?» («Золотой теленок»; 35-я глава). Но далее Бендер с иронией вспоминает, что этот стих уже написал Пушкин («Такой удар со стороны классика!»), а Хлестаков приписывает себе всё новые и новые сочинения. Поэтому, «в отличие от протагониста «Ревизора», великий комбинатор не чужд самоиронии в такого рода преувеличениях»¹³⁰. Кроме того, Хлестаков назван приглуповатым и пустейшим, а Бендера отличает могучий интеллект. Следовательно, он является улучшенной версией Хлестакова и Чичикова: «Бендер вырос главным образом из двух гоголевских героев. Это Хлестаков — молодой, наглый, порывистый, самозванец в провинциальном городе, охотно пользующийся ошибкой обитателей. И Чичиков — опытный, думающий, ради достижения цели способный проявлять терпение, склонный к размышлению, интересующийся человеческими типами...»¹³¹.

А антиподом Хлестакова оказывается Корейко, так как его имя и отчество зеркально отражают имя и отчество Хлестакова: Александр Иванович — Иван Александрович.

Корейко — скрытный человек; Хлестаков — публичный.

Корейко прячет свои миллионы, показывая себя образцовым совслужащим, а Хлестаков хвастается перед публикой своими мнимыми достижениями и именует себя вымышленными титулами.

Более того, в описании Гоголя манеры Хлестакова (раздел «Характеры и костюмы: Замечания для господ актеров») напоминают не Бендера, а Изнуренкова: «Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли» = «...он органически не мог заняться каким-нибудь делом, предметом или мыслью больше чем на минуту» («Двенадцать стульев»; глава «Два визита»); «...слова вылетают из уст его совершенно неожиданно» = «...он говорил их без умолку» (глава «Два визита»).

Также в описании Изнуренкова имеется прямая отсылка к «Мертвым душам»: «...полные, как у Чичикова, ноги. Изнуренков был толстоват, но лицо имел худое» (глава «Авессалом Владимирович Изнуренков»). И это худое лицо протягивает ниточку к «Ревизору», где Хлестаков назван худеньким. Как видим, в Изнуренкове, помимо реального прототипа Михаила Глушкова, отразились черты художественных персонажей Чичикова и Хлестакова, которые стали во многом прообразами и великого комбинатора. Это же касается главного героя комедии Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского» (1854), к которой мы сейчас и обратимся¹³².

Чтобы поправить свои финансовые дела, карточный игрок Кречинский решает жениться на дочери помещика Петра Муромского, а авантюрист Бендер, стремясь достать гамбсовский стул с драгоценностями, женится на вдове — мадам Грицацуевой («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»).

Внешность Кречинского, появившегося в доме Муромского, предвосхищает внешность Остапа, приехавшего с миллионом на Казанский вокзал: «...Кречинский, входит бойко, одет франтом, с тростью, в желтых перчатках и лаковых утренних ботинках» (действие первое, явление VIII) ~ «Последним с перрона вошел пассажир в чистой одежде. <...> Брюки спускались водопадом на лаковые туфли. <...> Потом осторожно, двумя пальцами в перчатке приподнял кепку с лица бортмеханика и улыбнулся» («Золотой теленок»; глава «Врата великих возможностей»). Кстати, если Кречинский «одет франтом», то Паниковский говорил об Остапе: «Этот невский франт не может ездить во втором классе. Вот куда уходят наши десять тысяч!» (глава «Командор танцует танго»).

Кречинский, подарив Муромскому бычка, говорит, что у него в Симбирске есть целое имение с отличным скотоводством (действие первое, явление X), а Остап сообщает Коробейникову, что владеет собственной мясохладобойней в Самаре («Двенадцать стульев»; глава «Алфавит — зеркало жизни»).

Надеясь, что Муромский согласится выдать за него свою дочь, Кречинский размышляет: «Эге! Вот какая шуточка! Ведь это целый миллион в руку лезет. Миллион! Эка сила! Форсировать или не форсировать — вот вопрос!» (действие первое, явление XII). А Остап в «Золотом теленке» рассчитывает получить миллион у Корейко и после получения его тоже задается гамлетовским вопросом «форсировать или не форсировать?» — сжигать миллион в камине или не сжигать? (глава 35).

Продувшемуся в карты Кречинскому позарез надо раздобыть энную сумму денег, чтобы его в клубе не выставили банкротом, и сыграть свадьбу с дочерью Муромского, а Остапу — ни жить, ни быть — нужно достать двадцать рублей, чтобы выкупить стулья у монтера Мечникова. Оба героя играют по принципу «пан или пропал»: «Я весь тут, весь по горло: денег, просто денег. Ступай и достань во что ни стало. Все будущее, вся жизнь, все, все зависит от каких-нибудь трех тысяч рублей серебром. Ступай и принеси. Слышишь: душу заложи... да что душу... украдь, а принеси!!» (действие второе, явление III) ~ «Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем. Киса, мы должны делать карьеру. Сто пятьдесят тысяч рублей и ноль ноль копеек лежат перед нами. Нужно только двадцать рублей, чтобы сокровище стало нашим. Тут не надо брезговать никакими средствами» («Двенадцать стульев»; глава «Вид на малахитовую лужу»). А приказ Кречинского слуге «Ступай и принеси» повторит и Остап, обращаясь к своему компаньону с ультиматумом: «Одно из двух: или вы сейчас же отправитесь к «Цветнику» и приносите к вечеру десять рублей, или я вас автоматически исключаю из числа пайщиков-концессионеров».

Кречинский надеется, получив «дьявольское состояние» в полтора миллиона рублей, на спокойную жизнь: «покои, дом, дура жена и тихая, почтенная старость» (действие второе, явление III). А вот блага, о которых мечтает Остап после получения миллиона: «...пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, жена-графиня, собственный биллиард, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле...» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»).

Кречинский, прижатый кредиторами, характеризует богатство своей невесты как «проклятый миллион» (действие второе, явление VII), а Остап назовет миллион, отнятый у Корейко, «проклятым кушем, который обогащает меня только моральными муками» («Золотой теленок»; 35-я глава).

Думая о своей свадьбе, которая состоится через десять дней, Кречинский подсчитывает неизбежные траты: «...а на что же я свадьбу-то сделаю? Ведь тут расходы, неизбежные расходы!.. Всякому дураку подарки давай; всякий скот на водку просит. Тут эти букеты, конфекты, дичь всякая, какие-то бессмысленные корзинки... дурь безмерная... и все деньги, все деньги!..» (действие второе, явление VII). Такие же мысли будут и у Остапа: «...нам нужен оборотный капитал. Завтра моя свадьба. Я не нищий. Я хочу пировать в этот знаменательный день» («Двенадцать стульев»; глава «Союз меча и орала»).

Когда слуга Расплюев вернулся без денег, Кречинский ему говорит: «В каждом доме есть деньги... непременно есть... надо только знать, где оне... где лежат...» (действие второе, явление VIII). Сразу же вспоминается крылатая фраза Остапа: «Ключ от квартиры, где деньги лежат».

Далее Кречинский велит Расплюеву купить для своей невесты букет камелий (действие второе, явления VIII и XI), а в «Золотом теленке» Остап на последние деньги покупает букет роз для Зоси Синицкой (глава «Погода благоприятствовала любви»). И если Кречинский поручает отнести букет слуге, то Остап приказывает это сделать Балаганову, тоже выполняющему функцию слуги, причем оба оказываются недовольны роскошеством своих хозяев:

1) Кречинский <...> Гей, Расплюев! <...> Ступай, знаешь, к этому... как его?.. к Фомину, — вот на Петровке, и закажи сейчас бальный букет, самый лучший, чтоб весь был из белых камелий... понимаешь? чтоб только одни белые были. Ступай и привези сию минуту.

Расплюев (жалобно показывает Федору на Кречинского). А что я тебе говорю, Федор? а? копейки сущей нет, а он, голубчик, целковых в пятьдесят букет ломит! (Ходит взад и вперед.) Ох, ох, ох! батюшки мои, батюшки. Что делать-то, Федорушка? что нам, сиротинкам, делать?

<...>

Кречинский (берет со стола свои часы с цепью). Вот тебе деньги... Чтоб чрез полчаса был у меня вот здесь на столе.

<...>

Расплюев (с букетом в руке. Несет его бережно: к публике, показывая на букет). Двадцать пять серебряных рублей за веник! тьфу!

Кречинский. Эй, сюда, покажи. (Смотрит.) Хорош, ладно. <...> Теперь ты слушай <...> Вот, видишь, это письмо к моей невесте, Лидии Петровне Муромской, вот тут сейчас на бульваре... знаешь?.. <...> Ты отправляйся и отдай букет Лидии Петровне лично.

2) Обо всем, что великий комбинатор сделал в дни, последовавшие за переселением на постоялый двор, Паниковский отзывался с большим неодобрением.

— Бендер безумствует! — говорил он Балаганову. — Он нас совсем погубит!

И на самом деле, вместо того, чтобы постараться как можно дольше растянуть последние тридцать четыре рубля, обратив их исключительно на закупку продовольствия, Остап отправился в цветочный магазин и купил за тридцать пять рублей большой, как клумба, шевелящийся букет роз. Недостающий рубль он взял у Балаганова. Между цветов он поместил записку: «Слышите ли вы, как бьется мое большое сердце?». Балаганову было приказано отнести цветы Зосе Синицкой.

— Что вы делаете? — сказал Балаганов, взмахнув букетом. — Зачем этот шик?

— Нужно, Шура, нужно, — ответил Остап. — Ничего не поделаешь. У меня большое сердце. Как у теленка. И потом это все равно не деньги. Нужна идея.

Несмотря на свое бедственное положение, Кречинский говорит себе: «Он думает, что я красть хочу, что я вор. Нет, брат: мы еще честью дорожим...» (действие второе, явление XII). Также и Остап позиционирует себя как благородного жулика: «Я чту Уголовный кодекс. Я не налетчик, а идейный борец за денежные знаки» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»), «Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно...» (там же; глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»), «Сколько раз я вам говорил, что красть грешно!» («Двенадцать стульев»; глава «Разговор с голым инженером»). Поэтому оба героя возвращают украденное: «Сочти вот деньги да разложи, братец, на кучи. Отдать надо. Это наша обязанность, священный долг. А булавку (кладет ее на стол) вот надо вечером возвратить тому, кому принадлежит. Вот как честные люди делают. <...> ее нынче вечером надо Лидии Петровне возвратить» (действие второе, явление XVI) ~ «Все эти деньги, — заключил он, — будут сейчас же возвращены потерпевшему гражданину Корейко» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»).

Расплюев называет Кречинского Наполеоном: «А Михайло Васильич ведь Наполеон? <...> Наполеон, говорю, Наполеон! великий богатырь, маг и волшебник!» (действие третье, явление I). И такая же самоидентификация будет у Остапа, сделавшего себе на груди татуировку с Наполеоном; причем он также назовет себя великим богатырем Ильей Муромцем («Золотой теленок»; глава «Три дороги») и магом: «!!! ПРИЕХАЛ ЖРЕЦ !!! знаменитый бомбейский брамин (йог)» (глава «Антилопа-Гну»).

Помимо плутовских манер, Остап (особенно в «Золотом теленке») наделен и трагическими чертами, что ставит его в ряд «лишних людей» наряду с Чацким Грибоедова, Демоном Лермонтова и Онегиным Пушкина.

Обратимся сначала к поэме «Демон» (1839), многочисленные реминисценции из которой встречаются в основном в «Золотом теленке». Так, пара «Остап — Зося Синицкая» дублирует пару «Демон — Тамара»: «Скажи, зачем меня ты любишь?» = «Почему вы меня полюбили? — спросила Зося, трогая Остапа за руку»; «Ты прекрасна» = «Вы нежная и удивительная»; «Оставь меня, о дух лукавый! / Молчи, не верю я врагу. <...> Но если ты, обман тая...» = «Кроме того, еще потому, что вы врете больше других граждан»; «Кто б ни был ты, мой друг печальный...» = «Печальный влюбленный, — произнесла Зося, впервые поворачиваясь к Остапу».

Остап жалуется Козлевичу: «...я не хочу жить вечно. Я хочу умереть. У меня налицо все пошлые признаки влюбленности...». Точно так же и Демон, влюбленный в Тамару, готов отказаться от вечной жизни: «Лишь только я тебя увидел — / И тайно вдруг возненавидел / Бессмертие и власть мою». А далее Остап цитирует пушкинское стихотворение «Я помню чудное мгновенье», замещающее собой поэму «Демон». Подобный прием встречается и в «Двенадцати стульях»: «Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной улицы имени Плеханова. И вот всю ночь безумец бедный, куда б стопы не обращал, — не мог найти улицы имени Плеханова». Здесь пародийное включение в прозаический текст цитаты из пушкинского «Медного всадника»: «И во всю ночь безумец бедный, / Куда стопы ни обращал, / За ним повсюду Всадник Медный / С тяжелым топотом скакал», — опять же оттеняет лермонтовскую поэму, поскольку совпадает описание Демона и Остапа: «Каким смотрел он злобным взглядом <...> И проклял Демон побежденный / Безумные мечты свои» = «Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной улицы имени Плеханова. И вот всю ночь безумец бедный, куда б стопы не обращал...».

Демон назван побежденным, а Остап и его свита в «Золотом теленке» — поверженными ангелами: «Не успели поверженные ангелы отдалиться от конторы на три квартала, как услышали за собой треск извозчичьего экипажа» (здесь — еще и очевидная ассоциация с картиной М. Врубеля «Демон поверженный», 1901—1902).

Демон охарактеризован как изгнанник рая, а 36-я глава «Двенадцати стульев» названа «Изгнание из рая» (речь идет о принудительной высадке Бендера и Воробьянинова с парохода «Скрябин»; да и в «Золотом теленке» Бендера не пускают в рай — в заграницу, и он остается изгнанником).

Оба героя одиноки: «И вновь остался он, надменный, / Один, как прежде, во вселенной / Без упованья и любви» = «У меня нет родственников, товарищ Шура, — я один на белом свете»; «Я тот, кого никто не любит» = «Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас не любит»; «Так поврежденная ладья / Без парусов и без руля / Плывет, не зная назначенья» = «Знаете, Воробьянинов, этот стул напоминает мне нашу жизнь. Мы тоже плывем по течению. Нас топят, мы выплываем...».

Оба завидуют людским радостям: «Я позавидовал невольно / Неполной радости земной» = «Чему так радуется эта толстомордая юность? — подумал он с внезапным раздражением. — Честное слово, я начинаю завидовать»; и равнодушны к горным красотам: «И над вершинами Кавказа / Изгнанник рая пролетал: / Под ним Казбек, как грань алмаза, / Снегами вечными сиял <...> Презрительным окинул оком / Творенье Бога своего, / И на челе его высоком / Не отразилось ничего» = «Горы не понравились Остапу. «Слишком много шику, — сказал он. — Дикая красота. Воображение идиота. Никчемная вещь»»¹³³. Поэтому в обоих случаях фигурируют одни и те же реалии — Кавказ, Дарьял, Терек: «И над вершинами Кавказа / Изгнанник рая пролетал <...> Вился излучистый Дарьял, / И Терек, прыгая, как львица <...> Ревел...» = «После этого Остапу удалось вскочить на ступеньку медленно подтягивающегося к Кавказскому хребту поезда. С этой позиции Остап с любопытством взирал на развернувшуюся перед ним панораму Кавказской горной цепи. <...> Остап, забыв о величественности Дарьяльского ущелья, закричал, стараясь перебороть грохот и стоны Терека...».

В разговоре с Воробьяниновым Остап воображает, что написали бы после его смерти: «Покойный юноша занимался выжиганием по дереву, что видно из обнаруженного в кармане фрака удостоверения, выданного 23/VIII-24 г. кустарной артелью «Пегас и Парнас» за № 86/1562». А Демон фактически занимался «выжиганием по камню»: «Поныне возле кельи той / Насквозь прожженный виден камень / Слезою жаркою, как пламень, / Нечеловеческой слезой!». Что же касается названия артели — «Пегас и Парнас», — то оно, с одной стороны, пародирует название литературного кафе «Стойло Пегаса», а с другой — говорит о том, что до прихода в Старгород Остап жил на Олимпе: Пегас — крылатый конь Зевса, который был повелителем богов, а Парнас — священная гора Аполлона и муз, но Остапа оттуда изгнали, и он стал падшим ангелом, то есть лермонтовским Демоном.

Другой фрагмент воображаемого милицейского протокола Остапа о своей смерти: «Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка», — пародирует речь ангела-хранителя о Тамаре: «Она страдала и любила — / И рай открылся для любви».

Еще одна скрытая цитата из «Демона»: «В борьбе с могучим ураганом, / Как часто подымая прах, / Одетый молньей и туманом, / Я шумно мчался в облаках» ~ «Всё учтено могучим ураганом, — сказал О. Бендер, — деньги дадут сборы» (впрочем, здесь присутствует более явная отсылка к песне Самуила Покрасса «Там бубна звон», 1926: «Всё сметено могучим ураганом, / И нам теперь свободно кочевать, / Махнем, мой друг, в шатры с тобой к цыганам, / Там не умеют долго горевать»).

Обращение Демона к Тамаре: «И будешь ты царицей мира, / Подруга вечная моя», — реализовалось в романе как фарс, поскольку отец Федор, спасаясь от Остапа, взобрался на отвесную скалу и не может оттуда слезть: «Ночью он увидел царицу Тамару. Царица прилетела к нему из замка и кокетливо сказала: «Соседями будем». — «Матушка! — с чувством сказал отец Федор. — Не корысти ради...». — «Знаю, знаю, — заметила царица, — а токмо волею пославшей тя жены»». А после того, как царица улетела, священник, который «сатанински хохотал над пробегавшими внизу автомобилями», процитировал слова Демона: «Через десять дней из Владикавказа прибыла пожарная команда с надлежащим обозом и принадлежностями и сняла отца Федора.

Когда его снимали, он хлопал руками и пел лишенным приятности голосом: «И будешь ты цар-р-рицей ми-и-и-и-рра, подр-р-руга ве-е-ечная моя!»

И суровый Кавказ многократно повторил слова М.Ю. Лермонтова и музыку А. Рубинштейна». Как видим, контекст поэмы «Демон» оказался для Ильфа и Петрова весьма значимым.

Помимо того, что пара «Остап — Зося Синицкая» дублирует отношения Демона с Тамарой, существуют два практически идентичных любовных треугольника: Чацкий — Софья — Молчалин (из поэмы Грибоедова «Горе от ума», 1824) и Остап — Зося — Фемиди.

Имя «Софья» в переводе с греческого означает «мудрость», и так же переводится с польского имя «Зося».

Софья отвергает Чацкого ради Молчалина, который полагает, что «не должно сметь / Свое суждение иметь», и считает своими талантами «умеренность и аккуратность», а Зося предпочитает Остапу бесцветного Перикла Фемиди.

Молчалин работает секретарем Фамусова, а Фемиди — секретарем изоколлектива железнодорожных художников...

Все эти сходства слишком серьезны и исключают элемент случайности.

Однако никаких существенных параллелей между Чацким и Бендером нет, кроме того, что оба относятся к категории «лишних людей».

Особенный интерес представляет для нас фигура Онегина как одного из прототипов Бендера, поскольку последний прямо говорит: «Я — типичный Евгений Онегин...». Но перед тем, как рассмотреть данную цитату, остановимся на других сходствах между этими персонажами.

Казалось бы, внешне они ничем не похожи: Онегин — это пресыщенный жизнью молодой человек, которому всё давно наскучило и вызывает только зевоту. Остапа же, несмотря на еще более богатый жизненный опыт, отличают бурная энергия, предприимчивость и неунывающий характер, чем он и привлекает к себе внимание, в отличие от апатичного и праздного Онегина.

Кроме того, Онегин убивает на дуэли своего друга Ленского, а Бендер «никогда никого не убивал» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). Однако сходств между ними существует довольно много.

Если Онегин «родился на брегах Невы <...> В своей одежде был педант / И то, что мы назвали франт», то Паниковский назовет Бендера невским франтом («Золотой теленок»; глава «Командор танцует танго»). А словосочетание невский франт идентично характеристике Онегина: «Как dandy лондонский одет» (1.IV), тем более что Пушкин в примечаниях к первой главе перевел слово «dandy» как «франт».

У обоих — знатное происхождение: Онегин — дворянин; Бендер — сын графини.

Отец Онегина «промотался наконец» (1.III), а когда «отец его... скончался, / Перед Онегиным собрался / Заимодавцев жадный полк», после чего он «наследство предоставил им» (1.LI). Также и отец Бендера «умер, не оставив своему сыну, Остапу-Сулейману, ни малейшего наследства» («Двенадцать стульев»; глава «И др.»).

Оба обладают изысканными манерами.

Онегин «легко мазурку танцевал» (1.IV), а 20-я глава «Золотого теленка» называется «Командор танцует танго».

Онегин «кланялся непринужденно» (1.IV), а «Остап приблизился к пожирателям шашлыка и элегантнейшим образом раскланялся с Персицким. <...> Остап прижал руку к сердцу и учтиво поклонился. <...> Бендер прелюбезно поклонился» («Двенадцать стульев»; глава «Землетрясение»).

Онегин «знал довольно по-латыне» (1.VI), а Остап говорит ксендзам: «...я сам старый католик и латинист. «Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер!»» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»).

Отличительной чертой обоих персонажей является холодность: во время первой встречи с Воробьяниновым «Остап был холоден» («Двенадцать стульев»; глава «Бриллиантовый дым»); так же он вел себя, разговаривая с женой — мадам Грицацуевой: «Вы, кажется, переходите на личности? — заметил Остап холодно» (глава «Курочка и тихоокеанский петушок»); после изгнания с парохода «Скрябин» «холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал свое обычное магическое действие» (глава «Изгнание из рая»); после отказа Корейко отдать ему миллион, Бендер берет быка за рога: «До свидания, — холодно сказал Остап, — и пожалуйста, побудьте дома полчаса. За вами приедут в чудной решетчатой карете»; а когда Корейко пытается его удержать: «Так дела не делают», — Остап называет себя «холодным философом» («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»). Таким же выведен и его литературный прототип: «...Перед Онегиным холодным» (5.XXXVII), «...души холодной и ленивой» (8.XXI); а Татьяна Ларина ставит Онегину в вину «взгляд холодный» (8.XLIII) и «холодный, строгий разговор» (8.XLV).

В письме к Татьяне Онегин пишет, что он был «чужой для всех, ничем не связан» (8.XXXII), и таким же чужаком ощущает себя Остап: «Эх, Киса, мы чужие на этом празднике жизни» («Двенадцать стульев»; глава «Вид на малахитовую лужу»). Таким образом, оба героя оказываются «лишними людьми».

Авторская сентенция о театре: «Онегин полетел к театру <...> Волшебный край! <...> Там, там под сению кулис / Младые дни мои неслись» (1.XVII—XVIII), — отзовется в словах Остапа: «О, моя молодость! О, запах кулис! Сколько воспоминаний! Сколько интриг! Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета!» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»).

Влюбленный в Татьяну Онегин напевает итальянский романс «Benedetta Sia La Madré» («Пусть благословенна будет мать»): «И он мурлыкал: Benedetta / Иль Idol mio и ронял / В огонь то туфлю, то журнал» (8.XXXVIII). А Остап точно так же ведет себя перед первой встречей с Корейко: «...и мурлыкал слова романса: «И радость первого свиданья мне не волнует больше кровь»» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»).

После убийства Ленского Онегин решил отвлечься и с этой целью объездил весь мир, но «путешествия ему, / Как всё на свете, надоели» (8.XIII). А Остап, который так ни разу и не побывал за границей, столкнувшись с молчанием Зоси, не отвечающей на его телеграммы, признался Козлевичу, что ему «даже в Рио-де-Жанейро не хочется» («Золотой теленок»; глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»).

Подобно тому, как Онегин является в значительной степени alter ego Пушкина, так и Бендер — во многом художественный двойник Ильфа и Петрова.

При этом двойственность Онегина: «Созданье ада иль небес, / Сей ангел, сей надменный бес» (7.XXIV), — сродни двойственности Бендера, в котором также в равной степени намешаны божественное и дьявольское начала. Этот демонизм делает их отчасти персонажами байронического типа.

У Татьяны мелькает догадка об Онегине: «Москвич в Гарольдовом плаще. <...> Уж не пародия ли он?» (7.XXIV). Здесь она имеет в виду пародию на рыцаря Чайльд-Гарольда из поэмы Байрона «Странствования Чайльд-Гарольда», с которым Онегин уже сравнивался дважды: «Но к жизни вовсе охладел. / Как Child-Harold, угрюмый, томный...» (1.XXXVIII), «Прямым Онегин Чильд Гарольдом / Вдался в задумчивую лень...» (4.XLIV). А Остап в концовке «Золотого теленка» как раз процитирует этого персонажа: «Форма номер пять — прощание с родиной. Ну, что ж, адье, великая страна!» ~ «Adieu, adieu! my native shore...» («Childe Harold's Farewell to England», 1818¹³⁴). В обоих случаях прощание со страной происходит на берегу, и используется французское слово адье. Более того, в своем обращении к равнодушной Зосе Синицкой Остап идентифицирует себя с Онегиным, отвергнутым Татьяной Лариной, и еще с одним рыцарем (не Чайльд-Гарольдом): «...я типичный Евгений Онегин, он же рыцарь, лишенный наследства советской властью». Речь идет о главном герое романа Вальтера Скотта «Айвенго»: «Я лучше тебя умею встречаться со смертью, — отвечал рыцарь Лишенный Наследства (Под этим именем неизвестный был внесен в книги турнира)», «...будучи в самом деле тем, чем называюсь, т. е. рыцарем, лишенным наследства...». Как отмечал еще Юрий Щеглов: «Изгнанный из дома отцом, Айвенго участвует в крестовом походе, в то время как его возлюбленная, леди Роуэна, обещана в жены другому рыцарю, более приемлемому с политической точки зрения (параллель к треугольнику Зося — Бендер — Фемиди). Вернувшись в Англию, Айвенго отвоевывает свои права на родовое поместье и на руку невесты»¹³⁵. Но, в отличие от Айвенго, Остап оказывается неудачливым рыцарем, поскольку его лишила «наследства» (миллиона) советская власть, не дав возможности потратить с умом свои деньги, и он упустил любимую девушку. Самоидентификация Остапа с рыцарем проявится и во время его подготовки побега за границу, когда он приобрел рыцарский орден Золотого Руна. Но и здесь он оказался неудачливым рыцарем, поскольку проиграл сражение румынским пограничникам, которые его избили и обобрали, поэтому данная глава иронически названа «Кавалер ордена Золотого Руна», создавая контраст с заключительной сценой романа: «Разжав руку, Бендер увидел на ладони плоскую медную пуговицу, завиток чьих-то твердых черных волос и чудом сохранившийся в битве орден Золотого Руна. Великий комбинатор тупо посмотрел на трофеи и остатки своего богатства и продолжал двигаться дальше, скользя в ледяных ямках и кривясь от боли».

Единственный раз в жизни оба героя влюбляются: Онегин — в Татьяну Ларину, а Бендер — в Зосю Синицкую, и терпят поражение, поскольку их возлюбленные выходят замуж за других.

Увидев, что Татьяна его игнорирует («Она его не замечает...»), Онегин хочет уйти из жизни, и такое же желание посещает Остапа, на телеграммы которого не отвечает Зося: «А он не едет; он заране / Писать ко прадедам готов / О скорой встрече...» (8.XXXII) ~ «Я хочу умереть. У меня налицо все пошлые признаки влюбленности...» («Золотой теленок»; глава «Адам сказал, что так нужно»). Поэтому В.Г. Белинский называл влюбленного Онегина «страдающим эгоистом», и такая же характеристика применима к Бендеру в «Золотом теленке».

Онегин пишет Татьяне письмо, где сожалеет о том, что отверг ее любовь, и всё же надеется на взаимность, но: «Ответа нет. Он вновь посланье: / Второму, третьему письму / Ответа нет...» (8.XXXIII). И этот же путь повторит Остап: ««Черноморск. Зосе Синицкой. Связи ошибкой жизни готов лететь Черноморск крыльях любви, молнируйте ответ Москва Грандотель Бендер». <...> Зося не ответила. Не было ответа и на другие телеграммы, составленные в том же отчаянном и лирическом роде» («Золотой теленок»; глава «Индийский гость»).

И состоявшаяся, наконец, встреча Остапа с Зосей является точной калькой со встречи Онегина с Татьяной: «...лишь вошел... ему / Она навстречу. Как сурова! / Его не видят, с ним ни слова...» (8.XXXIII) ~ «Прямо перед ним на секунду остановилась девушка. <...> Командор быстро нагнал девушку. <...> Девушка отшатнулась <...> Зося не ответила» (глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»).

А теперь обратимся к зарубежным литературным прототипам Бендера. К таковым, в частности, относятся: Гамлет, Шерлок Холмс, Хулио Хуренито, Альфред Джингль, Самуэль Уэллер, Энди Таккер, Джефф Питерс, Ниссель Швальб, Симон де Торвиль и Монте-Кристо¹³⁶.

В обоих романах Остап постоянно упоминает разных знаменитых личностей (мифических или реальных), с которыми хотел бы себя идентифицировать: Наполеон, Суворов, полковник Лоуренс, Христос, уполномоченный пророка и граф Монте-Кристо. Но все эти самоотождествления разбиваются о советскую реальность, поскольку Остап не может реализовать свои планы внутри СССР и вырваться за границу. Здесь его судьба напоминает судьбу главного героя трагедии Шекспира «Гамлет» (1601), который гибнет в 30 лет, а Остапу в «Золотом теленке» — 33.

Гамлет говорит Гильденстерну: «Дания — тюрьма» (действие второе, сцена II)¹³⁷. И Остап подразумевает подобное тождество, говоря о советской власти: «Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм. Что я каменщик, каменщик в фартуке белом?..», — поскольку последняя строка отсылает к стихотворению Валерия Брюсова «Каменщик» (1903): «Строим мы, строим тюрьму».

Гамлет обращается к Розенкранцу и Гильденстерну: «Нищий, я беден и благодарностью; но благодарю вас, друзья...» (действие второе, сцена II). Остап же скажет Козлевичу: «Мы нищие, Адам! Примите нас! Мы погибаем» («Золотой теленок»; глава «Сердце шофера»). Причем его слова «Адам... Мы погибаем» перекликаются с последней репликой Гамлета: «ГОрацио, я умираю...».

Обоих героев отличает деловитость: «Довольно — к делу!», — говорит Гамлет Горацио (действие третье, сцена II); и Гильденстерну: «Итак, без околичностей, к делу» (там же). А Остап так же обратится к Коробейникову и к своим спутникам по «Антилопе»: «Однако ближе к делу» («Двенадцать стульев»; глава «Алфавит — зеркало жизни»), «Теперь — к делу» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»).

Неслучайно и признание Остапа, пришедшего с Воробьяниновым к театру Колумба: «О, моя молодость! О, запах кулис! <...> Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета!» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»). Этим объясняется прямая цитата из монолога Гамлета, который тот произносит после ухода бродячих актеров: «Что он Гекубе? Что она ему? / Что плачет он о ней?» (действие второе, сцена II). Остап же, перефразируя этот вопрос, обращается к Воробьянинову: «Что мне Гекуба? Вы мне, в конце концов, не мать, не сестра и не любовница» («Двенадцать стульев»; глава «Разговор с голым инженером»).

Более того, Остап даже мечтает отомстить датчанам за погибшего Гамлета, подразумевая под Гамлетом себя, умирающего от голода в советской России: «Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-нибудь племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига Наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, они любят продавать огнестрельное оружие племенам, и марш-марш в Данию. Германия пропустит — в счет репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде» («Золотой теленок»; глава «Багдад»). По мнению Юрия Щеглова, данное намерение обличает в Остапе претензию на высшее существо, обладающее правом карать и миловать, в чем видно его сходство с Воландом: «Последний, как известно, является в советскую Москву (в сущности, вариант гамлетовской Дании) и вносит смятение в растленный конформистский мир, расправляясь с его функционерами и беря под защиту «замученного» ими гения. В образе Бендера эти мотивы высокого покровительства и помощи лучшим представителям человечества в основном не получили развития, однако потенциально — в той мере, в какой герой Бендер принадлежит к данному семейству литературных героев, — они ему не чужды и совместимы с его амплуа, откуда и внутренняя органичность этих фантазий о наказании датчан за Гамлета»¹³⁸.

В своем монологе «Быть или не быть» Гамлет упоминает «тиранов притесненье» (действие третье, сцена I), что невольно соотносится с сетованием Остапа: «Вот навалился класс-гегемон...» («Золотой теленок»; глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»). Поэтому «и о Гамлете, и об Остапе можно сказать, что они — «лишние люди». Остап — это своего рода Гамлет эпохи НЭПа»¹³⁹. Но, несмотря на то, что сам Бендер является порождением НЭПа, он «симпатичен нам тем, что в нем нет ни грана буржуазно-нэпмановского фетишизма в отношении к деньгам»¹⁴⁰, характерного, скажем, для Корейко, которому Бендер говорит: «С деньгами нужно расставаться легко, без стонов». И вообще для него важен не столько результат, сколько сам процесс погони за деньгами и изобретение по ходу разных комбинаций.

Следующим прототипом Остапа Бендера является антипод Гамлета. Речь идет о жулике Альфреде Джингле — персонаже романа Диккенса, упомянутом в мемуарах Сергея Бондарина: «Часто играли в игру «Что возьмем с собою на необитаемый остров?». Твердо помню, что с Диккенсом Ильф расстаться не хотел даже на необитаемом острове, и едва ли будет преувеличением сказать, что этого автора Ильф полюбил навсегда и не расставался с ним до самой смерти. Иные главы «Двенадцати стульев», по словам самого Ильфа, «срисовывались» с «Пикквикского клуба»»¹⁴¹.

Следовательно, мы просто обязаны выявить все возможные параллели между «Посмертными записками Пиквикского клуба» (1836—1837) Диккенса и романами Ильфа и Петрова. Первым на сходства между Бендером и Джинглем, а также между Бендером и Аметистовым из «Зойкиной квартиры» Булгакова, указал Дмитрий Лихачев¹⁴². Позднее к этой теме обратился известный комментатор Юрий Щеглов, добавив ряд новых наблюдений, но и он вынужден был констатировать: «Вариации в духе Джингля и Сэма Уэллера в поведении Бендера слишком многочисленны, чтобы пытаться их все перечислить»¹⁴³.

Придется нам восполнить этот пробел.

Для начала заметим, что Джингль фигурирует в записях Ильфа за август—ноябрь 1927 года, когда велась работа над «Двенадцатью стульями»: «Джингль продавал одну и ту же картину»¹⁴⁴. Здесь Джингль заменяет собой Остапа, который, лежа в дворницкой, действительно мечтал о продаже картины: «А можно было завтра же пойти в Стардеткомиссию и предложить им взять на себя распространение еще не написанной, но гениально задуманной картины: «Большевики пишут письмо Чемберлену», по популярной картине художника Репина: «Запорожцы пишут письмо султану». В случае удачи этот вариант мог бы принести рублей четыреста». Сравним с признанием Ильфа художнику Амшею Нюренбергу на выставке другого художника — Петра Кончаловского: «Вы ведь знаете, что я вырос в семье художников. У меня два брата художники. Фазини-брюнет и рыжий Мифа. Они, кажется, неплохие художники. В нашем доме часто и много говорили о живописи, о цвете, о колорите, о французском искусстве. Говорили о Пикассо, Матиссе. Я обязан быть грамотным, хотя живопись мне не давалась»¹⁴⁵. И поскольку самому Ильфу «живопись не давалась», эта черта будет передана Остапу, который не справился с изображением сеятеля на пароходе «Скрябин». Но так как в доме Ильфа «говорили о Пикассо, Матиссе», некоторые познания в этой области будут и у Остапа: «А Рубенс-то с Рафаэлем дураки — маслом старались! Мы тоже дураки, вроде Леонардо да Винчи» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»).

А что касается «Записок» Диккенса, то Ильф читал одно из дореволюционных изданий, поскольку в СССР книга впервые была полностью опубликована в 1933 году (в 1932-м вышел сокращенный перевод). До этого же самой большой популярностью пользовался перевод Иринарха Введенского, который мы и возьмем за основу¹⁴⁶.

Переклички начинаются уже со времени действия: «Мая двѣнадцатаго, тысяча восемьсотъ двадцать седьмого года подъ предсѣдательствомъ Джозефа Смиггерса, эсквайра, непремѣннаго вице-президента и члена Пикквикскаго клуба, слѣдующія рѣшенія единодушно были приняты и утверждены...» ~ «24 апреля 1927 года в половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми».

В обоих случаях действие начинается весной — 12 мая и 24 апреля, причем если в «Записках» фигурирует 1827 год, то в «Двенадцати стульях» события разворачиваются ровно сто лет спустя — в 1927-м.

Во второй главе «Записок» появляется Джингль: «Что тутъ за гвалтъ? — закричалъ довольно высокій и сухопарый молодой человѣкъ въ зеленомъ фракѣ, обращаясь къ м-ру Пикквику...». А вот как описывается внешность Остапа в романе «Двенадцать стульев»: «В город молодой человек вошел в зеленом, узком, в талию, костюме» (глава «Великий комбинатор»). Причем если Остап пришел в «узком... костюме», то у Джингля — «узкій фракъ». И оба носят повязку на голую шею: «Его могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом» ~ «Старый носовой платокъ, вмѣсто галстуха, украшалъ его шею, гдѣ не было и слѣдовъ рубашечнаго воротника».

Лексика Джингля из разговора с Пикквиком: «демонски тяжело», «демонская опасность», — перейдет в роман «Золотой теленок»: «Демонский номер, — в один голос утверждали потерпевшие. — Ну кто мог подозревать?» (глава «Геркулесовцы»).

В целом же первое появление Джингля перед избитым Пикквиком напоминает появление Остапа перед избитым Паниковским: ««Что тутъ за гвалтъ?» — закричалъ довольно высокій и сухопарый молодой человѣкъ въ зеленомъ фракѣ, обращаясь къ м-ру Пикквику и пробиваясь сквозь толпу при сильномъ содѣйствіи своихъ локтей, задѣвавшихъ по носамъ, затылкамъ и ушамъ многихъ почтенныхъ особъ» ~ «...Бендер втиснулся в толпу. <...> Применяя таким образом политику кнута и пряника, Остап пробрался к центру, где томился Паниковский. <...> «Вот этот?» — сухо спросил Остап, толкая Паниковского в спину». В таком свете наречие сухо соответствует эпитету сухопарый. Похожа и реакция толпы: «Шпіоны! — какъ бы въ отвѣтъ прошумѣла толпа» ~ «Этот самый! — радостно подтвердили многочисленные правдолюбцы. — Своими глазами видели» (глава «Гомер, Мильтон и Паниковский»).

А далее возникает параллель с «Двенадцатью стульями»: «Головы, головы, берегите свои головы! — вскричалъ неумолкавшій незнакомецъ, предостерегая пассажировъ имперіала, когда дилижансъ проѣзжалъ подъ сводами воротъ почтоваго двора» ~ «Берегите пенсне, Киса, — в отчаянии крикнул Остап, бросая весла, — сейчас начнется!» (глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

Оба героя объясняют свое безденежье ссылкой на дорожные обстоятельства: «...проклятая поклажа... тюки, вьюки... непріятная пересылка водой... сиди тутъ — не въ чемъ идти...» ~ «Дорожная неприятность. Остался без копейки» («Золотой теленок»; глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»).

Отношение Пиквика к филантропическому балу сродни реакции Кислярского на речь Остапа о помощи беспризорным детям: «Физіономія м-ра Пикквика пылала выраженіемъ всеобщей филантропіи» ~ «Кислярский был на седьмом небе. <...> Ему казалось, что он еще никогда так сильно не любил беспризорных детей...» («Двенадцать стульев»; глава «Союз меча и орала»).

Придя на бал с мистером Топманом (одним из спутников Пикквика), Джингль отказывается назвать швейцару свою фамилию и объясняет Топману: «...не годится объявлять именъ... почтенныя фамиліи въ своемъ кругу... не могутъ произвести эффекта въ публичныхъ мѣстахъ... лучше инкогнито... джентльмены изъ Лондона, знатные путешественники!». А Остап скажет Елене Боур: «Мы с коллегой прибыли из Берлина <...> но об этом не рекомендуется говорить» (глава «Союз меча и орала»).

Джингль заявляет Топману, что будет ухаживать на балу за «пожилой вдовой въ богатомъ платьѣ и бриліантахъ»: «Стану волочиться за старухой». А Бендер спросит Полесова об Елене Боур: «Старуха не подкачает?».

В 9-й главе Пикквик и Уардль преследуют Джингля, обманувшего Топмана, но их постигает неудача: «Раздался сильный трескъ, крикъ, гвалтъ, — колесо покатилось въ канаву — карета опрокинулась на бокъ», — так же как и васюкинских любителей, пытавшихся настичь Бендера и Воробьянинова: «Переменив центр тяжести, барка не стала колебаться и в полном соответствии с законами физики перевернулась». А Джингль и Остап насмехаются над преследователями: «...м-ръ Джингль съ видимымъ удовольствіемъ смотрѣлъ изъ окна кареты на пораженіе своихъ преслѣдователей. <...> Э-гой! — заголосилъ безстыдный Джингль. — Перекувырнулись, господа? Жаль. Какъ ваши кости?... Джентльмены пожилые... тяжелые... съ грузомъ... очень опасно!» ~ «Пижоны! — в восторге кричал Остап. — Что же вы не бьете вашего гроссмейстера? Вы, если не ошибаюсь, хотели меня бить?».

В 10-й главе появляется будущий слуга Самуила Пикквика — Самуэль Уэллер. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть здесь источник отчества Михаила Самуэлевича Паниковского, выполняющего функцию слуги Остапа («с возложением на вас обязанности прислуги за всё»), а также одной из масок самого Остапа, на афише которого написано: «Пророк Самуил отвечает на вопросы публики» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»). Кстати, признание великого комбинатора своим спутникам: «...пророку Самуилу задают одни и те же вопросы: «Почему в продаже нет животного масла?» или «Еврей ли вы?»», — напоминает шуточное двустишие Ильфа, которое любил повторять Маяковский: «Марк-Аврелий / Не еврей-ли?»¹⁴⁷. Что же касается вопроса «Почему в продаже нет животного масла?», то это отсылка к литературным диспутам, проходившим в Политехническом музее и описанным Ильфом в 1929 году: «Диспут быстро потухает, потому что вопросы, заданные автору доклада «На кой чорт нам беллетристика», довольно однотипны:

— Вам легко говорить, вы получили высшее образование.

— Вы бы лучше объяснили, почему нет в продаже животного масла?

— Сообщите, как писать стихи?»¹⁴⁸.

А манера речи Самуэля Уэллера из разговоров с Пикквиком также напоминает словесные обороты, используемые Остапом в разговоре с Корейко: «Ведите, сэръ, готовъ слушать васъ, сэръ, какъ говорилъ одинъ ученикъ своему учителю, когда тотъ съѣздилъ его линейкой по головѣ» (12-я глава) ~ «А теперь — продолжим наши игры, как говорил редактор юмористического журнала, открывая очередное заседание и строго глядя на своих сотрудников. <...> И на старуху бывает разруха, как сказала Инга Зайонц через месяц после свадьбы с другом моего детства Колей Остен-Бакеном» («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»). Кстати, Инга Зайонц, а также слегка измененная фамилия Птибурдуков уже встречались в одном из фельетонов Ильфа: «Через два дня в вечерней газете появляется письмо в редакцию:

«Местком такого-то учреждения приносит свою глубокую благодарность артистам т.т. Шланг, Птибурбукову, Саломейцевой, Юмореску, Океан-Поколенову и Инге Зайонц за любезное участие в семейном вечере»»¹⁴⁹. Как сообщает Александра Ильф: «Прогуливаясь по одесским улицам, Ильф не мог не видеть вывески часовщика Фунта (Ришельевская, 21); Л.Т. Залкинда, представителя фирмы «Патефон» бр. Пате, Париж (Дерибасовская, 10); Галантерейной торговли близ Привоза, владелец — купец 2-й гильдии И.М. Зайонц (Екатерининская, 85)»¹⁵⁰.

Уэллер говорит Пикквику (16-я глава): «Однакожъ извините, сэръ, кажется, я заболтался съ вами...»; а Бендер точно так же обратится к Корейко: «Однако я с вами заболтался. Меня ждут мулаты» (глава «Командовать парадом буду я»). Причем если Уэллер рассказывает истории из жизни своей семьи и других людей, то и Остап любит рассказывать разные истории — правдивые или вымышленные.

Еще одно совпадение в лексике Уэллера и Остапа: «Былъ онъ, что называется, забубенный малый и мастачилъ пироги изъ всякой дряни» (19-я глава) ~ «Вы сами видите, Кису ля, как они веселы и сколько они накупили всякой механической дряни!» («Двенадцать стульев»; глава «Землетрясение»). И если Уэллер «положилъ свою могучую руку на сѣрый воротникъ» Иова Троттера (25-я глава), то Остап «подхватил бакенбард иста в свои могучие объятия» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»).

В 39-й главе Самуэль Уэллер говорит своей возлюбленной: «...я вотъ брожу цѣлый день, какъ вѣчный жидъ... слыхала ты о вѣчномъ жидѣ, Мери?». А Остап в романе «Золотой теленок» скажет: «Если общество позволит, я расскажу о том, что произошло с так называемым вечным жидом» (глава «Позвольте войти наемнику капитала!»). Но если Уэллер в ответ на слова Мери «Нѣтъ, не слыхала» заявляет: «Ну такъ нечего о немъ и распространяться», то Остап ведет подробный рассказ на эту тему.

История, случившаяся с мистером Винкелем (36-я глава), стала источником рассказа Остапа инженеру Щукину («Двенадцать стульев»; глава «Разговор с голым инженером»): «М-ръ Винкель почувствовалъ непреодолимое желаніе бѣжать назадъ, но увидѣлъ къ величайшему ужасу, что тотъ же вѣтеръ захлопнулъ за нимъ дверь» ~ «Ну, и выскочил я однажды ночью в одном белье прямо на снег — простуды я не боялся — дело минутное. Выскочил и машинально захлопнул за собой дверь». Винкель оказался на морозе в одних чулках и халате, а Остап — в летних кальсонах.

Существуют также некоторые сходства между Пикквиком и Остапом. Скажем, у первого выступили «крупныя капли пота на благородномъ челѣ» (16-я глава), а о втором сказано: «Остап вытер свой благородный лоб» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»). А реплика Пикквика в начале 39-й главы: «Я вотъ, какъ видите, пріѣхалъ самъ, — сказалъ великодушный старецъ, обращаясь къ м-ру Винкелю...», — отзовется в обращении великого комбинатора к завхозу Альхену: «Вам нечего беспокоиться, — великодушно заявил Остап, — я сам напишу доклад» («Двенадцать стульев»; глава «Голубой воришка») («Я... приехал сам» = «я сам напишу доклад»; «сказал великодушный» = «великодушно заявил»). Разница лишь в том, что фраза Пикквика правдива, и авторская характеристика «великодушный старец» абсолютно серьезна, а описание Остапа подается с юмором, поскольку его роль инспектора пожарной охраны вымышленна.

Таким образом, к Остапу перешли черты не только отрицательного персонажа Джингля, но и положительных — Уэллера, Винкеля и Пикквика.

Что же касается Джингля и Остапа, то при всех отмеченных сходствах между ними существуют и весьма серьезные различия: у Джингля — непропорциональная внешность, а Остап сложен безупречно; Джингль постоянно говорит отрывистыми фразами: «Билетъ взятъ... сейчасъ ѣхать... Заплатите за коньякъ... Мелкихъ нѣтъ... Крупные банковые билеты... Сдача у нихъ скверная... серебряныя деньги истерты, что бирмингэмскія пуговицы... дрянь... заплатите» (2-я глава). А Остап, даже если и прибегает к такому приему, делает это гораздо элегантнее: «Жена? Брильянтовая вдовушка? Последний вопрос! Внезапный отъезд по вызову из центра. Небольшой доклад в Малом Совнаркоме. Прощальная сцена и цыпленок на дорогу» («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»). И в целом поведение Джингля напоминает скорее Аметистова и Ниагарова, то есть мелких жуликов, а у Остапа и «намётка пошире», и как личность он значительно крупнее, и отличается богатым чувством юмора, в том числе социально заостренного, и главное — он не чужд добрых движений души, почему и вызывает симпатию, в отличие от только что упомянутых персонажей.

Более того, в «Золотом теленке» Остап напоминает известного персонажа русского фольклора: «Как и Иванушка-дурачок, Бендер, неунывающий в несчастьях, жизнерадостный и жизнелюбивый человек, ведет охоту за жар-птицей, на сей раз предстающей в виде миллионного клада. Остап преодолевает множество препятствий, «скачет» на «Антилопе-гну», как на Коньке-горбунке, пересекает десятки царств-государств (или, вернее, областей и районов). Всюду проявляет он незаурядный ум, сообразительность, смекалку, ловкость и хитрость. Наконец ему удается ухватить за хвост великолепную добычу. Бендер становится миллионером. И тогда-то выясняется, что вовсе не жар-птица, а простая ворона в руках у великого комбинатора. Все дело в том, что богатство, за которым сотни лет охотились многие сказочные герои, оказалось в новом обществе вещью иллюзорной, ценностью, не имеющей цены. Художники, которые с такой теплотой относятся к своему незаурядному герою — Остапу, как бы показывают нам всем ходом действия и его развязкой, что не в деньгах счастье и что не на поиски их, а на более человеческие дела должен употребить герой свои силы, разум, смекалку, умение...»¹⁵¹.

Иносказательное описание жар-птицы, символизирующей счастье, встречается и в обращении Остапа к Балаганову в главе «Сладкое бремя славы», где обыгрываются известные строки из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»: «Там царь Кашей над златом чахнет; / Там русский дух... там Русью пахнет!» ~ «Вы в этом твердо уверены? — спросил Остап. — Счастье ожидает вас на дороге? Может быть, еще машет крылышками от нетерпения? Где, говорит оно, адмирал Балаганов? Почему его так долго нет?». А прямое упоминание жар-птицы мы находим в главе «Три дороги», где подчеркивается фольклорная составляющая образа Остапа, который сравнивает себя с Ильей Муромцем, Балаганова — с Добрыней Никитичем, а Паниковского — с Алешей Поповичем: «Остается проселок, граждане богатыри! Вот он древний сказочный путь, по которому двинется Антилопа! Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет! Здесь еще летает догорающая жар-птица, и людям нашей профессии перепадают золотые перышки. Здесь сидит еще на своих сундуках кулак Кащей, считавший себя бессмертным и теперь с ужасом убедившийся, что ему приходит конец. Но нам с вами, богатыри, от него кое-что перепадет, в особенности если мы представимся ему в качестве странствующих монахов. С точки зрения дорожной техники этот сказочный путь отвратителен. Но для нас другого пути нет». Таким образом, от Иванушки-дурачка к Остапу перешли находчивость и жизнерадостность, а от Ильи Муромца — внешние данные и сила духа, но сумма этих качеств, помноженная на могучий интеллект, привела Остапа лишь к эфемерному успеху, поскольку погоня за богатством несовместима с советской идеологией, и даже если кому-то удается разбогатеть, это его «обогащает только моральными муками» (35-я глава).

Если же говорить о жуликах и аферистах, то, по сравнению с Альфредом Джинглем, Остапу гораздо ближе другой литературный предшественник, которого он сам упомянул во время первого разговора с Воробьяниновым: «В таком случае — простите, — возразил великолепный Остап, — у меня есть не меньшие основания, как говорил Энди Таккер, предполагать, что и я один смогу справиться с вашим делом. — Мошенник! — закричал Ипполит Матвеевич, задрожав» («Двенадцать стульев»; глава «Бриллиантовый дым»).

Речь идет о главном герое сборника рассказов американского писателя О'Генри «Благородный жулик» (Нью-Йорк, 1908)¹⁵². Эпитет благородный применен к Энди Таккеру и в рассказе «Трест, который лопнул». Его компаньон Джефф Питерс говорит, что увидел во взгляде Энди «благородный и праведный вызов», а сам Энди в рассказе «Кафедра филантроматематики», открыв с Питерсом свой университет, скажет: «Мы предприняли такое благородное дело, что нельзя его бросать». Этот же эпитет неоднократно применяется к великому комбинатору в «Двенадцати стульях», но с иронией: «...Остап Бендер, длинный благородный нос которого явственно чуял запах жареного, не дал дворнику и пикнуть» (глава «Великий комбинатор»), «Остап вытер свой благородный лоб» (глава «Междупланетный шахматный конгресс»). А в «Золотом теленке» Остап скажет Корейко о своем организме: «Там внутри — благородное и очень здоровое сердце, отличные легкие и печень без признака камней» (глава «Командор танцует танго»).

В рассказе «Трест, который лопнул» читаем: «Когда я выпью, — говорит Энди, — меня всегда влечет к ораторскому искусству». А Остапа влечет к этому на голодный желудок: «Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому красноречие его было необыкновенно» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»). Последняя фраза напоминает еще одну реплику Энди Таккера: «Я одинаково красноречив во всех областях».

В том же рассказе Энди признается Джеффу Питерсу: «Я кратер, живой вулканический кратер». А Остап, узнав про распиленные Паниковским и Балагановым гири Корейко, будет смеяться вулканическим смехом: «...из его горла вырвались вулканические раскаты, из глаз выбежали слезы, и <...> ужасный смех раздался в газоубежище» («Золотой теленок»; глава «Сердце шофера»).

Энди, удачно провернув аферу по выкачиванию денег из населения, «пил за всю промышленность, начиная от Северной тихоокеанской дороги и кончая всякой мелочью вроде заводов маргарина, синдиката учебников и федерации шотландских горняков». И так же будет вести себя Остап на своей свадьбе после того, как собрал пятьсот рублей с участников «Союза меча и орала»: «Остап всё время произносил речи, спичи и тосты. Пили за народное просвещение и ирригацию Узбекистана» («Двенадцать стульев»; глава «Союз меча и орала»). Кстати, тост за ирригацию Узбекистана находит аналогию в рассказе «Кафедра филантроматематики»: «Энди даже речь говорил — полтора часа, никак не меньше — об орошении в Нижнем Египте, а потом <...> пили ананасный шербет». Здесь же говорится о разбогатевших Энди Таккере и Джеффе Питерсе, которые думают, как им распорядиться деньгами, и это заставляет вспомнить мучения Остапа, не знающего, что ему делать с миллионом, отнятым у Корейко. Энди говорит: «Куда же нам истратить эти деньги? Устроить бесплатную обжорку для бедных или послать тысчонки две Джорджу Кортелью?». И ему вторит Остап: «Основать разве стипендию имени Балаганова для учащихся заочного радиотехникума? Купить пятьдесят тысяч серебряных ложечек, отлить из них конную статую Паниковского и установить на могиле? Инкрустировать «Антилопу» перламутром?» (35-я глава). Причем намерение «послать тысчонки две Джорджу Кортелью», то есть министру финансов в правительстве президента Кливленда (1893—1897), в точности соответствует действиям Остапа, который в итоге решает отправить свой миллион наркому финансов. А вопрос Энди «Куда же нам истратить эти деньги?» в устах Остапа будет выглядеть так: «Как распорядиться проклятым кушем, который обогащает меня только моральными муками?» (35-я глава). Что же касается желания Остапа «основать стипендию имени Балаганова», то и здесь видна параллель в рассказе «Кафедра филантроматематики», где Энди Таккер и Джефф Питерс открывают свой университет: «Над главным входом была высечена надпись: «Всемирный университет. Попечители и владельцы — Питерс и Таккер»».

Во время первой встречи с Бендером Воробьянинов думает: «В конце концов, без помощника трудно, — подумал Ипполит Матвеевич, — а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен». И ровно эту же мысль высказывает Джефф Питерс в рассказе «Поросячья этика»: «Самое трудное в нашем деле, — сказал Джефф, — это найти добросовестного, надежного, безупречно честного партнера, с которым можно было бы мошенничать без всякой опаски». В то же время у него есть своя этическая система ценностей: «Профессия Джеффа — не беззаконное жульничество. Вдовам и сиротам не следует бояться его: он изымает излишки». Также и Остап изымает излишки у состоятельных людей — председателя исполкома, иностранцев из Чикаго, подпольного миллионера; однако не гнушается и ограблением вдовы (мадам Грицацуевой), и мошенничеством, связанным с помощью сиротам («Союз меча и орала»), но при этом раскошеливает богачей Кислярского, Чарушникова и Дядьева.

В рассказе «Совесть в искусстве» Джефф Питерс заявляет: «Я предпочитаю честный, легальный бизнес, такой, как сейчас». И Остап будет придерживаться такой же тактики в «Золотом теленке»: «...нам нужна легальность. Нужно смешаться с бодрой массой служащих. Всё это дает контора» (глава «Рога и копыта»).

Энди же излагает Джеффу свою очередную задумку: «...устроить небольшую облаву <...> на обширное стадо американских Мидасов, которые в просторечии зовутся питтсбургскими миллионерами». А Остап при виде двух иностранцев из Чикаго иронически заметит: «Широкие массы миллиардеров знакомятся с бытом новой, советской деревни» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»).

Если «Энди пришла в голову новая финансовая комбинация», то Остап, впервые увидев Корейко, скажет: «В моем мозгу родилась забавная комбинация» (глава «Геркулесовцы»). И, подобно тому, как Джефф с Энди ищут миллионеров в Питтсбурге, Остап охотится за советским миллионером: «Однажды вечером Энди не явился к обеду, а пришел около одиннадцати и прямо ко мне в номер. «Подцепил одного! — сказал он. — Двенадцать миллионов»» ~ «У вас, по моим сведениям, миллионов семь-восемь», — сообщает Остап Корейко (глава «Командовать парадом буду я»). При этом они ругают миллионеров: «Энди в задумчивости сидит на кровати. «Нет, — говорит он, — нет, этот человек не просто заурядный мерзавец»» ~ «...до самой смерти меня будет тешить мысль, что я избавил общественность от великого сквалыжника»; и одинаково характеризуют безделушки — изделие из слоновой кости и чайное ситечко: «А потом он показал мне одну вещицу, — продолжал Энди, — ну, это, сразу видно, вещь замечательная. Вырезана из слоновой кости. Он говорит, что ей две тысячи лет» ~ «У меня как раз знакомый дипломат приехал из Вены и привез в подарок. Забавная вещь» («Двенадцать стульев»; глава «Людоедка Эллочка»).

Только что отмеченные параллели между Энди Таккером и Остапом Бендером: «Энди пришла в голову новая финансовая комбинация» = «В моем мозгу родилась забавная комбинация», — приводят нас еще к одному литературному прототипу великого комбинатора — центральному персонажу второй части романа Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды» (1909—1911), лондонскому еврею Нисселю Швальбу: «Голова Нисселя, это можно было видѣть, работала, придумывая какую-то очень серьезную комбинацію» (глава 4-я)¹⁵³. А сам Швальб скажет: «У меня, слышите, комбинація одна, дорогая, рѣдкая комбинація!» (глава 9-я). Это можно сравнить с восклицанием Остапа в последней главе романа «Двенадцать стульев»: «Гениальная комбинация, блестяще проведенная до конца!», — которое вновь возвращает нас к описанию Швальба: «Онъ шелъ обратно, насвистывая веселый мотивъ, и въ его головѣ комбинатора уже назрѣвала новая геніальная комбинація» (глава 51-я).

В романе «Золотой теленок» Остап достает из своего чемоданчика «красную нарукавную повязку, на которой золотом вышито слово «Распорядитель»» (глава «Антилопа-Гну»), и именно в таком качестве выступал его прототип: «Ниссель Швальбъ былъ когда-то распорядителемъ въ «Павильонъ-театрѣ», и Ниссель Швальбъ дастъ понять, что значитъ «быть распорядителемъ».

— У васъ это называется билетеромъ, а у насъ распорядителемъ, или ошеромъ. На ошерѣ держится весь театръ, какъ, напримѣръ, на полисмэнѣ держится весь Лондонъ. Попробуйте-ка, отберите отъ Лондона полисмэна — и капутъ всему городу!

Швальбъ продолжаетъ:

— А я былъ, должны вы знать, распорядителемъ высшей марки! Одинъ на весь «Павильонъ-театръ»...» (глава 13-я). А о его комбинаторских способностях говорится постоянно: «Ниссель Швальбъ человѣкъ съ комбинаціями. Хотя его главная профессія, — это агентство, но жить этимъ въ Лондонѣ нельзя и приходится комбинировать.

И комбинируетъ Ниссель Швальбъ все то, что поддается комбинаціямъ.

Но надо отдать ему справедливость, его комбинаціи вначалѣ кажутся неосуществимыми, дикими, но потомъ получается все такъ гладко и ровно, что ровнѣе уже быть не можетъ» (глава 5-я).

Швальб решает: «Мы ѣдемъ въ Америку!» (глава 9-я). И об этом же мечтает Остап в «Золотом теленке»: «Счастье никого не поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: «Ах, Америка — это страна, там гуляют и пьют без закуски». Но эту наивную детку надо ловить, ей нужно понравиться, за ней нужно ухаживать» (глава «Сладкое бремя славы»). При этом Швальба тянет в Северную Америку, а Остапа — в Южную: ««Америка» — вотъ это слово. Нисселя Швальба уже давнымъ давно тянуло въ «золотую страну».

Съ дѣтства онъ мечталъ о томъ, чтобы разбогатѣть, а разбогатѣть можно только тамъ — въ странѣ долларовъ» ~ «Рио-де-Жанейро — это хрустальная мечта моего детства, — строго сказал великий комбинатор...» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). Соответственно, Швальб мечтает о Нью-Йорке, а Бендер — о Рио-де-Жанейро: «Всѣ обстоятельства такъ сложились, что надо ѣхать въ Нью-Іоркъ» (глава 9-я) ~ «Я хочу уехать, товарищ Шура, уехать очень далеко, в Рио-де-Жанейро» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). Но если Швальбу удается реализовать свою мечту, поскольку он действует в свободной Англии, то план Остапа терпит крах, так как он живет в тоталитарном государстве, где граница закрыта.

Оба обладают внушительной внешностью, однако у Швальба она карикатурна, а Остап похож на Аполлона: «Круглый и толстый, какъ бочка, и вдвое выше своего брата; бритый съ постоянной сигарой во рту, съ котелкомъ набоку, довольный собой, вами, всѣмъ міромъ, громко смѣясь, онъ командовалъ гостями, словно они пріѣхали къ нему лично, а не въ театръ» (глава 4-я) ~ «Перед ним сидел атлет с точеным, словно выбитым на монете, лицом» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»), «Однако, вспоминая оловянный взгляд и могучие плечи Остапа, Полесов крепился» («Двенадцать стульев»; глава «Баллотировка по-европейски»). Кстати, могучим течам Остапа соответствуют широкие плечи Швальба: «...онъ прокладывалъ себѣ дорогу сквозь густую лондонскую публику своими широкими плечами...» (глава 9-я).

Если Швальб нравился актеру Лео Рафалеско «своей безконечной болтовней» (глава 4-я), то про Остапа во время его встречи со студентами-практикантами сказано: «...речь его лилась без задержки» («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»).

Швальб всегда «подвиженъ, бодръ» (глава 4-я), а Остап говорит, что он «бодр и весел» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

Любовь Швальба к театру имеет аналогию в воспоминаниях Остапа: «Ниссель Швальбъ, какъ и его братъ Исаакъ, большой любитель театра» (5-я глава) ~ «О, запах кулис! Сколько воспоминаний! Сколько интриг! Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета!» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»).

Но, как ни странно, отношение к деньгам у этих комбинаторов диаметрально противоположное: «Что для Нисселя Швальба деньги?

«Деньги, говоритъ онъ, — послѣдняя забота. Я никогда не ходилъ искать денегъ, деньги меня искали»» (глава 14-я). Остап же ищет их постоянно: «Джентльмен в поисках десятки», — говорит он о себе Балаганову в романе «Великий комбинатор» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»); и даже признаётся своим спутникам: «Шофер прав, — любезно отметил Остап, — денег действительно нет. Нет этих маленьких металлических кружочков, кои я так люблю» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»).

Деятельность Швальба связана исключительно с еврейскими театрами, и, хотя действие происходит в Лондоне, внешность, манеры и речевые обороты Швальба выдают в нем одесского еврея, поскольку сам Шолом-Алейхем с октября 1891 года до мая 1893-го жил в Одессе. Остап же подчеркнуто интернационален, при том что и он, и его спутник Паниковский — тоже евреи, как и один из авторов романа — Илья Ильф. А действие в «Золотом теленке» вновь происходит в Одессе, так как Ильф и Петров были одесситами. Что же касается замены Одессы на Черноморск, то данный прием впервые был использован Шолом-Алейхемом в очерках «Типы «Малой биржи»», опубликованных в 1892 году в «Одесском листке»¹⁵⁴. И там цитировалась заметка из черноморской газеты «о некоем N, который в течение трех-четырех дней выиграл на разнице в курсе не больше и не меньше, как сто тысяч рублей. Таким образом, по воле слепой фортуны вчерашний биржевой заяц, легши бедняком, сегодня проснулся Крезом...». Близкая тема поднимается в «Двенадцати стульях»: «Откуда у вас все это? — завистливо спросил Остап. — Сто тысяч выиграли?» (глава «Землетрясение»).

Приведем также шуточную запись Ильфа за сентябрь 1936 — апрель 1937 годов: «Шолом-Алейхем приезжает в Турцию. «Селям алейкум, Шолом-Алейхем», — восторженно кричат турки. «Бьем челом», — отвечает Шолом»¹⁵⁵.

Еще одним возможным литературным прототипом Остапа Бендера является ловкач Симон де Торвиль из романа Фрэнсиса де Миомандра «Золотой телец или разъяренная корова» (Francis de Miomandre. «Le Veau d'or et la Vache enragée»), опубликованного в 1917 году во Франции, а в 1924-м — в СССР¹⁵⁶. Данный роман фактически прошел мимо внимания исследователей творчества Ильфа и Петрова¹⁵⁷, хотя параллели между Торвилем и Бендером заслуживают упоминания, а «Золотым тельцом» в свое время восхищался даже Марсель Пруст (июнь 1917): «I'm reading, too slowly because of my eyes, Le Veau d'or and La Vache enragée, a book I admire greatly.

Please accept, Madame la Duchesse, my most respectful regards.

Marcel Proust»¹⁵⁸.

Действие в «Золотом тельце» происходит на юге Франции — в Марселе, а в «Золотом теленке» — на юге Украины (в Черноморске — Одессе).

В квартире Симона де Торвиля «на камине, над хаосом из образчиков минералов красовался бюст энергичного Наполеона», который вдохновляет героя на различные авантюры, а на груди великого комбинатора вытатуирован портрет Наполеона, держащего в руке пивную кружку.

В одном из эпизодов Торвиль использует Константина Зомса — лакея-управителя «Большого кафе трех наций», организованного женой Торвиля, — как подставное лицо при заключении сделки, а Бендер использует зицпредседателя Фунта в «Золотом теленке» для работы в конторе «Рога и копыта». Данная контора создана с целью легального прикрытия Бендера и его спутников, охотящихся за миллионером Корейко. Подобную же функцию в романе Миомандра выполняет «Акционерное общество охотников», созданное для эксплуатации животных на несуществующем африканском озере Фатима. Но все финансовые авантюры Торвиля, гонящегося за золотым тельцом, терпят крах, хотя действие происходит в капиталистической Франции. А Бендеру вроде бы удается добыть миллион, но и он его скоро лишается, поскольку не может убежать из социалистической России.

И еще одна деталь. Богатая родственница Торвиля Батильда Брусваль мечтает о реставрации во Франции королевской монархии, что напоминает настроения участников «Тайного союза меча и орала», которые надеются на возвращение в России царской власти («Двенадцать стульев»).

Прототипами великого комбинатора можно считать и двух героев романа Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» (1884): это мошенники, называющие себя герцог и дофин (король). Причем уже здесь возникает сходство с родословной Остапа, который в «Двенадцати стульях» именует себя сыном графини (глава «И др.»), но, в отличие от героев Твена, судя по всему, говорит правду.

Герцогу «лет тридцать» (глава 19), что является «промежуточным» возрастом Остапа, которому в «Двенадцати стульях» было 27 лет, а в «Золотом теленке» — 33.

Герцог сетует: «Я один на всем свете...» (глава 20); и о том же скажет Остап Балаганову: «...я один на белом свете» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

Герцог называет своего напарника короля ваша светлость (глава 20), а Остап именует Воробьянинова особой, приближенной к императору («Двенадцать стульев»; глава «Союз меча и орала» и др.). Кстати, в обоих случаях главный мошенник намного моложе своего компаньона.

В главе «Союз меча и орала» Остап собирает деньги с жителей Старгорода якобы на помощь беспризорным детям, а король на молитвенном собрании в Поквилле собирает с прихожан дань, представившись бывшим пиратом, который плавал в Индийском океане, но теперь раскаялся в своих преступлениях и собирается вернуться к пиратам, чтобы наставить их на путь истинный (глава 20). То есть оба «бьют на жалость». В результате выручка Бендера составила пятьсот рублей, а улов короля — восемьдесят семь долларов семьдесят пять центов.

Род деятельности герцога: «...выступаю на сцене — я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь гипнозом и френологией, для разнообразия даю уроки пения и географии; бывает, и лекцию прочту — да мало ли что еще. Берусь за все, что ни подвернется, лишь бы не работать» (глава 19), — имеет сходства с занятиями Бендера, который был и трагиком — играл Гамлета («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба), и читал лекцию в Васюках (глава «Междупланетный шахматный конгресс). А гипнозу, который показывал на своих выступлениях герцог, соответствует роль жреца и йога из афиши Остапа («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»). Также у обоих имеется с собой походный саквояж, где хранятся афиши их выступлений:

1) Герцог слазил к себе в саквояж, вытащил целую кипу маленьких печатных афиш и стал читать нам вслух. В одной афише говорилось, что «знаменитый доктор Арман де Монтальбан из Парижа прочтет лекцию «О науке френологии» — там-то и там-то, такого-то числа, такого-то месяца, вход десять центов — и «за двадцать пять центов будет определять характер и способности»». Герцог сказал, что он и есть этот самый доктор. В другой афише он именовался «всемирно известным трагиком, исполнителем шекспировских пьес Гарриком Младшим из лондонского театра Друри Лэйн». В остальных афишах он под другими фамилиями тоже проделывал разные удивительные вещи: например, отыскивал воду и золото с помощью орехового прута, снимал заклятия и так далее» (глава 20).

2) — Моя правая рука, — сказал великий комбинатор, похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку. <...>

Бендер присел над чемоданчиком <...> Сперва он вынул красную нарукавную повязку, на которой золотом было вышито слово «распорядитель». Потом на траву легла милицейская фуражка с гербом города Киева, четыре колоды карт с одинаковой рубашкой и пачка документов с круглыми сиреневыми печатями. <...> Затем на свет были извлечены: азбука для глухонемых, благотворительные открытки, эмалевые нагрудные знаки и афиша с портретом самого Бендера в шалварах и чалме. На афише было написано:

!!! ПРИЕХАЛ ЖРЕЦ !!!
знаменитый бомбейский брамин (йог)
<...>
(заслуженный артист союзных республик)
номера по опыту Шерлока Холмса.
Индийский факир. — Курочка невидимка. —
Свечи с Атлантиды. — Адская палатка. —
Пророк Самуил отвечает на вопросы публики. —
Материализация духов и раздача слонов
Входные билеты от 50 к. до 2 р.¹⁵⁹

Кроме того, оба хранят в саквояжах специальную одежду: если герцог «вытащил два-три костюма из занавесочного ситца и сказал, что это средневековые доспехи для Ричарда III и его противника, и еще длинную ночную рубашку из белого коленкора и чепец с оборками» (глава 20), то из саквояжа Бендера «грязная, захватанная руками чалма появилась вслед за афишей», а перед этим он достал докторский халат.

Герцог в роли доктора френологии (наука, изучающая психику человека по строению черепа) «определяет характер и способности», а Остап, достав докторский халат, говорит: «...я невропатолог, я психиатр. Я изучаю души своих пациентов».

Роль принца датского, вспомнившаяся Остапу: «Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета!» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»), — коррелирует с высокой оценкой данной роли герцогом, который просвещает своего напарника: «Монолог Гамлета! Ну как же — самое прославленное место из Шекспира! Божественная вещь!» (глава 21); и в итоге уговаривает его устроить в штате Арканзас спектакль, на афише которого написано: «ВОЗРОЖДЕНИЕ ШЕКСПИРА!!! <...> БЕССМЕРТНЫЙ МОНОЛОГ ГАМЛЕТА!!!» (глава 21). Тройные восклицательные знаки и слова прописью позднее перейдут в афишу Остапа: «!!! ПРИЕХАЛ ЖРЕЦ !!! знаменитый бомбейский брамин (йог)» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»).

Гек Финн вспоминает, что, когда они оказались в Арканзасе, «герцог снял залу суда, и мы пошли расклеивать афиши», извещающие о спектаклях «Ромео и Джульетта», «Ричард III» и «Гамлет» (глава 21). А Воробьянинов в Васюках «налепливал на стены рукописные афиши» о сеансе одновременной игры; про Бендера же сказано: «Заарендовав клуб за три рубля, он перебросился в шахсекцию, которая почему-то помещалась в коридоре управления коннозаводством».

Афиши герцога и короля гласили: «Знаменитые трагики»; а афиша Остапа: «знаменитый бомбейский брамин (йог)» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»). Причем если герцог называет тех, кто пришел на его спектакли по Шекспиру «арканзасскими олухами» (глава 22), то Остап подобным же образом охарактеризует васюкинских любителей: «Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дуракам, как вы, даже если бы я их об этом просил».

Увидев, что их надули, зрители «повскакали с мест и полезли было ломать сцену и бить актеров» (глава 23). А у васюкинцев, понявших, что их обманули, тоже возникло желание избить гроссмейстера и его сообщника: «Господа! — воскликнул вдруг Ипполит Матвеевич петушиным голосом. — Неужели вы будете нас бить?! — Еще как! — загремели васюкинские любители, собираясь прыгать в лодку».

Готовясь к очередному спектаклю, герцог и король приняли меры предосторожности: «Вернувшись с королем и герцогом к себе на плот, мы поужинали вместе, а потом, около полуночи, они велели нам с Джимом вывести плот на середину реки, спуститься мили на две ниже города и там где-нибудь его спрятать» (глава 23). И ровно такой же приказ Бендер отдаст Воробьянинову, готовясь к бегству после сеанса одновременной игры: «Нате вам пять рублей, идите на пристань, наймите лодку часа на два и ждите меня на берегу пониже амбара». Совпадают даже конструкции: «мили на две ниже города» = «пониже амбара». А слова Бендера «идите на пристань, наймите лодку» похожи на обращение герцога к Геку Финну в перерыве спектакля: «Иди теперь быстрее, а когда отойдешь подальше от домов, беги к плоту во все лопатки, будто за тобой черти гонятся!». После этого Гек рассказывает: «Мы прибежали к плоту в одно и то же время и меньше чем через две секунды уже плыли вниз по течению...». Это напоминает действия Бендера после сеанса: «Выбежав на берег, Остап уклонился вправо, ища глазами лодку с верным ему администратором. <...> Остап бухнулся на скамейку и яростно стал выгребать от берега». После этого герцог вновь отзывается о зрителях как о «простофилях, олухах», а Бендер называет васюкинских любителей дураками. Что же касается гонорара герцога и короля за спектакли, то он составил 465 долларов, а выручка Бендера — 50 рублей.

Герцог говорит, что «он играл глухонемых на театральных подмостках» (глава 24). Король же скажет про настоящего глухонемого: «И до чего кстати для обманщика, если он не знает азбуки глухонемых!» (глава 29). А Остап извлек из саквояжа «азбуку для глухонемых» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»).

Это всё, что касается перекличек с «Приключениями Гекльберри Финна». Но, как ни странно, «Приключения Тома Сойера» не содержат почти никаких параллелей с дилогией о Бендере, кроме одной — Том не хочет быть примерным мальчиком, а Остап не желает становиться первым учеником: «Том не был Примерным Мальчиком, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его» (глава 1) ~ «Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение» («Золотой теленок»; глава «Кавалер ордена Золотого Руна»).

И в завершение темы приведем слова Виктора Шкловского: «Ильф и Петров — чрезвычайно талантливые люди.

Когда я их вижу, я вспоминаю Марка Твена. Мне кажется, что чуть печальный Ильф с губами, как бы тронутыми черным, что он — Том Сойер. <...> Петров — Гек Финн — видит в вещи не больше самой вещи; мне кажется, что Петров смеется, когда пишет»¹⁶⁰.

Очередным зарубежным литературным прототипом Бендера является главный герой романа Ильи Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921), изданного в 1922 году в Берлине издательством «Геликон».

В 1927-м роман дважды переиздавался в СССР, и одно из этих изданий успели прочитать Ильф и Петров перед тем, как приступили к написанию «Двенадцати стульев»¹⁶¹. И уже в 1929 году литературный критик А. Тарасенков написал, что тип Остапа Бендера — «это осмеянный и сниженный эренбурговский Хулио-Хуренито»¹⁶². Оба персонажа относятся к так называемым демоническим личностям¹⁶³. Наряду с этим оба являются атеистами и не верят в загробную жизнь.

Хуренито говорит ученикам: «Идет безверье, то есть валюта страны небесной обесценена до крайности» (глава 4). А Остап повторит эту мысль своим спутникам: «Небо теперь в запустении. Не та эпоха. Не тот отрезок времени. Ангелам теперь хочется на землю» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»).

Хуренито обличает служителей культа: «...вы, пришептывающие при сделках всяческие возвышенные словечки, патеры, пасторы, попы и раввины — какой притон не покраснеет от вашего присутствия?» (глава 6). И такое же отношение будет у Остапа: «Великий комбинатор не любил ксендзов. В равной степени он отрицательно относился к раввинам, далай-ламам, попам, муэдзинам, шаманам и прочим служителям культа» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»).

Во время первой встречи с Хуренито автор принимает его за черта, но тот угадывает его мысли и отвечает: «Я знаю, за кого вы меня принимаете. Но его нет» (глава 1). Кроме того, «Учитель не хотел верить ни в жертвы, ни в Христа, ни в божественное начало» (глава 17). И Остап во время диспута с ксендзами скажет: «Эй вы, херувимы и серафимы! Бога нет! <...> Вот видите, — крикнул Остап опечаленным ксендзам, занимая командорское место, — я же говорил вам, что бога нету! Научный факт!» (глава «Блудный сын возвращается домой»).

Если Хуренито «снова усмехнулся, показав зубы, столь ровные и белые, что мне вспомнилась реклама в трамваях «Употребляйте только пасту Дентоль»...» (глава 1), то во время схватки с Корейко «великий комбинатор сердечно улыбался, показывая белые кукурузные зубы» (глава «Командовать парадом буду я»).

Хуренито при крещении получил имя «Хулио-Мария-Диего-Пабло-Анхелина» (глава 2), а полное имя Остапа выглядит так: «Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей». Помимо одинаковых конструкций, совпадает и один из компонентов имени — Мария.

Испробовав, подобно Остапу, множество занятий, 17 сентября 1912 года Хуренито решает изменить свою жизнь: «Таким образом, этот день является датой постижения Хуренито своей миссии — быть великим провокатором» (глава 2). А Остап Бендер в «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке» назван великим комбинатором. При этом «Остап озабочен лишь идеей своего персонального рая, не претендуя — как Хулио Хуренито на роль «великой повитухи истории», обоих роднит беспокойный дух авантюрности, а также амплуа странствующих философов, учителей жизни. Можно сказать, Великий комбинатор — младший брат Великого провокатора. Но есть у них и общий литературный предок — Великий инквизитор из романа Достоевского «Братья Карамазовы». Читатель отсылается к нему уже на первых страницах книги Эренбурга, где автор принимает Хулио Хуренито за «своего» черта. Текстуально же Великий инквизитор появляется в названии главы, посвященной одному из высоких кремлевских лидеров большевистской партии как недвусмысленная характеристика его образа»¹⁶⁴. Речь идет о главе «Великий Инквизитор вне легенды», где Хуренито навещает в Кремле Ленина.

В начале 5-й главы романа Эренбурга автор рассказывает: «...мы отправились в Голландию, где у Хулио Хуренито был ряд дел: заседание пайщиков «О-ва канализации острова Явы», доклад в гаагском «Трибунале мира», закупка большой партии картин мастеров семнадцатого века, кофе и ножей людоедов с прелестной резьбой по рисункам немецкого экспрессиониста Отто». Сразу вспоминается «заседание пайщиков» Бендера и Воробьянинова: «В театре не осталось никого, кроме членов-пайщиков концессионного предприятия» («Двенадцать стульев»; глава «Землетрясение»). Очевидной аналогией «докладу в гаагском «Трибунале мира»» является «небольшой доклад в Малом Совнаркоме», который выдумывает Остап, чтобы объяснить своей жене внезапный отъезд (глава «Знойная женщина, мечта поэта»). А что касается «закупки большой партии картин мастеров семнадцатого века», то она отсылает к самому первому проекту Остапа, который он придумал, лежа в дворницкой: «А можно было завтра же пойти в Стардеткомиссию и предложить им взять на себя распространение еще не написанной, но гениально задуманной картины «Большевики пишут письмо Чемберлену», по популярной картине художника Репина — «Запорожцы пишут письмо султану». В случае удачи этот вариант мог бы принести рублей четыреста» (глава «Великий комбинатор»)¹⁶⁵.

В концовке 5-й главы Хуренито классифицирует чувства Алексея Тишина по поводу смерти его возлюбленной: «Учитель шепнул мне: «Начинается! он уже ищет утешения». <...> Хуренито заметил: «Дальнейшая фаза — он ищет забвения»». Подобным же образом выскажется «холодный философ» Бендер: «Паниковский бежит! — закричал Балаганов. — Вторая стадия кражи гуся, — холодно заметил Остап. — Третья стадия начнется после поимки виновного. Она сопровождается чувствительными побоями» («Золотой теленок»; глава «Бензин ваш — идеи наши»)¹⁶⁶.

Обращение Хуренито к Тишину: «Что ты наделал, Алексей Спиридонович?» (глава 6), — также отозвалось в «Золотом теленке»: «Что же ты наделал, бухгалтер Берлага!» (глава «Ярбух фюр психоаналитик»).

Хуренито говорит автору о своем новом компаньоне — Эрколе Бамбучи: «Они удивляются, — сказал мне Учитель, — почему я вожу с собой этого босяка» (глава 7). А Остап то же самое скажет Воробьянинову: «У вас просто босяцкий вид. У гроссмейстера не может быть таких подозрительных знакомых» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»); и Балаганову: «Вы оборванец» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»).

Хуренито решает купить костюм для одетого в тряпье Бамбучи, и Остап покупает одежду для своих спутников: «Хуренито предложил ему заехать в магазин и выбрать одежду по своему вкусу. Итальянец оказался очень скромным, он решительно отказался от костюма, но взял высокий лакированный цилиндр, несмотря на жару, зимнюю куртку для шофера с козьим мехом наружу и, наконец, кальсоны «зефир» лососинного цвета в изумрудную полоску, которыми немедленно заменил тряпицы, исполнявшие роль штанов» (глава 7) ~ «В магазине автомобилисты задержались недолго. Для Балаганова нашлась ковбойская рубашка в просторную канареечную клетку и стетсоновская шляпа с дырочками. Козлевичу пришлось удовольствоваться обещанным хромовым картузом и такой же тужуркой <...>. Долго возились с Паниковским. <...> Магазин мог предложить только костюм пожарного: куртку с золотыми насосами в петлицах и волосатые полушерстяные брюки и фуражку с синим кантом» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»)¹⁶⁷.

Хуренито со своими учениками катается на извозчике, а Остап и его спутники — на машине «Антилопа-Гну».

Оба героя, осуществляя свои проекты, выезжают в командировку: «В марте месяце Учитель объявил, что ему необходимо на несколько недель съездить в Германию» (глава 10) ~ «В конце июля Остап собрался в командировку, на Кавказ. Дело требовало личного присутствия великого комбинатора в небольшой виноградной республике» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»). Однако, в отличие от Бендера, Хуренито берет учеников с собой.

Также оба контактируют с необходимыми для дела людьми: «Часто он уходил от нас, и я встречал его в обществе самых различных людей...» (глава 10) ~ «...начальник отделения носился по городу в желтом автомобиле и находил людей и людишек, о которых миллионер-конторщик давно забыл, но которые хорошо помнили его самого» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»); и заняты письменными исследованиями: «Ночи напролет он сидел над скучными изысканиями, как то: статистикой германского или английского экспорта, продукцией различных угольных бассейнов и прочим» (глава 10) ~ «За письменным столом, освещенным боковым светом сильной штепсельной лампы, сидел Остап Бендер и что-то быстро писал. <...> великий комбинатор заканчивал жизнеописание Александра Ивановича Корейко» (глава «Командор танцует танго»).

Совпадает мироощущение Хуренито и его учеников, оказавшихся в Германии, с положением Бендера и его спутников после взрыва «Антилопы»: «Итак, мы попали в Германию и, надо признаться, чувствовали себя там не слишком хорошо» (глава 10) ~ «Никогда еще им не было так тесно и неудобно на свете» (глава «Три дороги»); причем поведение одного из учеников Хуренито напоминает Паниковского: «Больше всех страдал Эрколе, и его страдания становились уязвимым местом нашего бюджета» ~ «Паниковского они настигли только километра через три. Он лежал в придорожной траве и громко жаловался. <...> «Старик стал невозможным! — сказал голодный Бендер. — Придется его рассчитать»».

Однако позднее Хуренито будет ездить один, как и Бендер: «Учитель беспрерывно уезжал из Парижа то в Германию, то в Вену, то в Лондон. Он категорически отказался рассказать что-либо об этих поездках...» (глава 12). А автора одолевают сомнения: ««Что делает Учитель?» — в муке думал я, сидя в «Ротонде», которую еще более оценил, как место моего обращения. Создает ли он новую религию? Или хочет взорвать дворец какого-нибудь раджи?». Такие же сомнения высказывает один из спутников Остапа: «Знаете, Шура, — продолжал Паниковский, — я как-то перестал доверять Бендеру. Он что-то не то делает» (глава «Командор танцует танго»). Еще одно подобное сходство: «Отчего я один, покинутый Учителем, должен страдать здесь?» ~ «И зачем, спрашиваю я, он ездил на Кавказ? <...> А я вынужден отказывать себе в кефире, который нужен мне для здоровья».

В 13-й главе романа Эренбурга, с началом Первой Мировой войны, Хуренито покидает своих учеников и спешит на вокзал. А в «Золотом теленке» Остап, в погоне за миллионом Александра Корейко, тоже расстается со своими спутниками — Балагановым и Козлевичем — и вскакивает на подножку уходящего поезда (глава «Три дороги»).

После долгого отсутствия Хуренито появляется перед спавшим в гостинице автором, так же как и Бендер перед спящим на вокзале Балагановым: «В майское утро, когда, вернувшись с работы, я беспокойно спал в грязной каморке пригородной гостиницы...» (глава 14) ~ «Он сощурился, подошел поближе и некоторое время разглядывал спящего» (глава «Врата великих возможностей»); «Да, да, это был Учитель! Он поправился, сильно загорел и отпустил небольшие усики» ~ «Остап похудел, в глазах появилась рассеянность, лицо было покрыто колониальным загаром». Разница лишь в том, что первый поправился, а второй похудел.

Обращение Хуренито к автору перед аудиенцией у министра: «Видишь ли, я теперь полномочный представитель Лабарданской республики, а ты мой секретарь...» (глава 14), — перейдет в обращение Бендера к Воробьянинову после посадки на пароход «Скрябин»: «А потом вот что: я — художник, окончил ВХУТЕМАС, а вы — мой помощник» («Двенадцать стульев»; глава «Волшебная ночь на Волге»).

Дальнейшие же наставления Хуренито: «Если ты не можешь вообще перестать переживать, то, во всяком случае, молчи. Говорить буду я, а если тебя спросят — отвечай что-нибудь невинное, например «мерси»», — отразятся в инструкциях Остапа своему компаньону перед собранием «Союза меча и орала»: «Вам придется побыть часок гигантом мысли и особой, приближенной к императору. <...> Не задумывайтесь. Молчите. И не забывайте надувать щеки»¹⁶⁸. Здесь вымышленный «Союз меча и орала» соответствует несуществующей Лабарданской республике.

Оба стоически переносят жизненные испытания: оказавшись в немецком лагере для военнопленных, Хуренито «с аппетитом хлебал лагерную бурду, пребывая бодрым, здоровым и веселым» (глава 22), а Бендер, с трудом удрав от васюкинцев, говорит Воробьянинову: «Мне чуть голову не оторвали. И я — ничего. Бодр и весел» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

После побега из немецкого плена в СССР Хуренито становится на сторону большевиков и поддерживает уничтожение ими свободы, говоря, что нужно также уничтожить всё искусство, поскольку оно будет подрывать советский строй. Но в итоге, устав от своих авантюр, говорит автору: «Видишь ли, в чем дело, Эренбург, мне надо умереть, потому что свои дела я закончил! <...> Мне окончательно все надоело» (глава 33). В похожем ключе выскажется и Остап: «Мне очень плохо, Адам. <...> я не хочу жить вечно. Я хочу умереть» (глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»).

Прославляя большевистский эксперимент, Хуренито, тем не менее, говорит в своем прощальном монологе: «...надо торопить неизбежную стрелку событий, войн, революций <...> А мне что-то больше не хочется. Я сыт по горло...» (глава 34). Остап же скажет Балаганову о советской власти: «Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

Сказав так много о сходствах между этими персонажами, необходимо остановиться и на отличиях, которые весьма существенны.

Хуренито — типичный разрушитель: «Вспомните, мы хотим всё разрушить», — говорит он автору в третьей главе. Бендер же соблюдает нейтралитет по отношению к окружающей его действительности.

Хуренито участвовал в мятежах и убивал людей: «...просто и буднично убивал других» (глава 2). Более того, во время Первой Мировой войны он «стремился найти различные, доселе неиспользованные способы умерщвления людей. Уже удушающие газы и насосы с пылающей жидкостью, о которых он писал в 1913 году, казались ему детской забавой. <...> Хуренито обратился к властям с просьбой предоставить ему для важных опытов партию военнопленных, но из-за предрассудков ему было в этом отказано.

Однажды Учитель вышел ко мне веселый и оживленный; несмотря на все затруднения, он нашел средство, которое значительно облегчит и ускорит дело уничтожения человечества» (глава 16). А Бендер в разговоре с Балагановым специально подчеркивает: «Заметьте себе, Остап Бендер никого не убивал» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

Став комиссаром ВЧК, Хуренито едет в город Кинешму (Ивановская область), где подписывает чудовищные декреты (глава 25), что согласуется с его имиджем разрушителя. Для Остапа же работа чекистом преступна: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской чека! Ей-богу, еле вырвался!», — говорит он румынским пограничникам в последней главе «Золотого теленка».

Оказавшись в Москве, Хуренито приветствует уничтожение большевиками свободы, причем настолько рьяно, что те приговаривают его к расстрелу, но заменяют «принудительными работами и содержанием в концентрационном лагере вплоть до окончания гражданской войны» (глава 25), а великий комбинатор, напротив, задыхается в условиях советского общества: «Вот навалился класс-гегемон, — сказал Остап печально...» («Золотой теленок»; глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»).

Образ Хуренито во многом списан с главного героя книги Ницше «Так говорил Заратустра» (1885) — то же циничное многословие, возведенное в квадрат, то же отрицание ценности человеческой жизни и позиционирование себя как нового пророка, который на деле является лжепророком. Бендер же, хотя и часто выступает в роли Христа, ведет себя всё же по-человечески и называет себя неудавшимся пророком: в романе Эренбурга автор становится учеником Хуренито, именуя того Учителем, а Бендер сетует, что ему тридцать три года, но он до сих пор «учения не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил» («Великий комбинатор»; глава «Адам сказал, что так нужно»).

Хуренито родился 25 марта 1888 года в Мексике. Следовательно, 26 марта 1913-го, когда его впервые встретил автор в кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас, ему только что исполнилось 25; комиссаром ВЧК он становится в 31 год, а убивают его в неполных 33 (12 марта 1921 года). Бендеру же в «Двенадцати стульях» — 27 лет, а в «Золотом теленке» — 33.

Важнейшим литературным прототипом великого комбинатора является также Шерлок Холмс¹⁶⁹. Как справедливо написал Юрий Щеглов: «Ильф и Петров нередко заимствуют из шерлокхолмсовского цикла не только отдельные детали, но и целые сюжетные схемы и блоки»¹⁷⁰. Это подтверждается множеством наблюдений.

Уже современники Ильфа и Петрова отмечали, что интрига «Двенадцати стульев» построена на поиске бриллиантов, наподобие рассказа Конан Дойля «Голубой карбункул»: «Думаю также, что зерно сюжета заимствовано у другого любимого автора — Конан-Дойля.

Не один раз Ильф рассказывал нам в разных вариантах историю о голубом «брильянте». В основе истории лежал известный рассказ Конан-Дойля о том, как рождественский гусь проглотил драгоценный камень»¹⁷¹. Впрочем, поэтесса Тая Лишина, познакомившаяся с Ильфом в Одессе летом 1920 года, говорила о том, что сюжет с погоней за бриллиантами крутился в голове Ильфа уже в самом начале 1920-х годов, еще до его переезда в Москву: «Рассказчик он был превосходный. Из вечера в вечер, когда я болела, он рассказывал придуманную им занимательную историю о голубом бриллианте (он почему-то произносил это слово с ударением на первом слоге). В этом рассказе, так и не законченном из-за моего выздоровления, помнится, были груды бриллиантов, среди которых надо было найти единственный голубой, обладавший великой силой исцеления всех болезней; были прекрасные руки какой-то леди, топор палача, голодные бунты нищих, часы Вестминстерского аббатства, погоня за похитителями в дилижансах, фиакрах, омнибусах. Обо всем этом рассказывалось весело, занимательно, замысловато...»¹⁷².

А Валентин Катаев, подаривший соавторам сюжет со стульями, вспоминал: «Сюжет не бог весть какой, так как в литературе уже имелось «Шесть Наполеонов» Конан-Дойля...»¹⁷³. Действительно, и «Голубой карбункул», и «Шесть Наполеонов» содержат в зародыше фабулу «Двенадцати стульев». Например, визит к архивариусу Коробейникову Остапа, обманом получившего ордера на гамбсовский гарнитур, и следующее за ним появление у Коробейникова отца Федора в некоторых чертах повторяют сюжетную линию «Голубого карбункула»: «Выясняя маршрут рождественского гуся, в зобу которого был найден драгоценный камень, Шерлок Холмс хитростью выведывает у торговца битой птицей в Ковент-Гардене адреса его поставщика и покупателя; как и в «Двенадцати стульях», нужная информация отыскивается в товарных книгах. Когда сразу вслед за Холмсом к торговцу с такими же расспросами является другой искатель камня, тот его грубо гонит вон: «Надоели вы мне с вашими гусями!» (Коробейников, напротив, беззлобно удивляется: «И чего это их на воробьяниновскую мебель потянуло?»)»¹⁷⁴.

Что же касается рассказа «Шесть Наполеонов», то сюжет его состоит в поиске черной жемчужины Борджиев, спрятанной итальянцем Беппо в одном из шести гипсовых бюстов Наполеона. Выйдя на свободу после годичного заключения в тюрьме, Беппо стал охотиться за всеми бюстами и методично разбивать их в поисках жемчужины. Подобно этому, Бендер и Воробьянинов вспарывают один за другим стулья гамбсовского гарнитура в поисках сокровищ мадам Петуховой.

В результате Холмсу удается подстроить Беппо ловушку и захватить его после того, как он разбил пятый — предпоследний — бюст. А жемчужину Холмс обнаружил в шестом бюсте. Также и Остап погибает после вскрытия предпоследнего стула — накануне воображаемой победы. Но поскольку в романе действие происходит в эпоху социализма, сокровище из двенадцатого стула уже было давно извлечено и «перешло на службу другим людям».

Более того, убийство одним из искателей сокровищ своего компаньона восходит именно к «Шести Наполеонам», где Беппо убивает своего сообщника Пьетро Венуччи: «Шагнув в темноту, я споткнулся и чуть не упал на лежавшего там мертвеца. Я пошел и принес лампу. У несчастного на горле зияла рана. Все верхние ступени были залиты кровью. Он лежал на спине, подняв колени и раскрыв рот. Это было ужасно...» ~ «Он приблизился к изголовью и, далеко отставив руку с бритвой, изо всей силы косо всадил все лезвие сразу в горло Остапа. Сейчас же выдернул бритву и отскочил к стене. <...> Ипполиту Матвеевичу удалось не запачкаться в крови, которая полилась, как из лопнувшего пожарного шланга»¹⁷⁵.

А встретившееся в «Шести Наполеонах» сравнение Холмса с тигром отзовется в главе «Союз меча и орала», где Остап сравнивается с барсом: «Холмс, как тигр, прыгнул ему на спину» ~ «Он прошелся по комнате, как барс». Оба животных относятся к семейству кошачьих.

В рассказе «Камень Мазарини» граф Сильвиус похитил бриллиант королевы, и Холмс ведет с преступником разговор тет-а-тет: «Холмс посмотрел на него в раздумье, словно гроссмейстер, собирающийся сделать решающий ход». Также и Остап во время сеанса одновременной игры в шахматы предстанет в образе гроссмейстера, которому необходимо «сделать решающий ход»: «С этими словами гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

Симметричная ситуация наблюдается в концовке рассказа «Серебряный», где Холмс разоблачает Сайлеса Брауна, причастного к похищению лошади, участвующей в скачках, и в главе «Универсальный штемпель» романа «Золотой теленок», где Остап выводит на чистую воду начальника «Геркулеса» Полыхаева. В обоих случаях с наглыми и самоуверенными мошенниками после их разоблачения происходит кардинальная метаморфоза: «...меня поразила происшедшая с ним перемена: лицо у него стало пепельно-серое, лоб покрылся каплями пота, хлыст прыгал в трясущихся руках. Куда девалась наглая самоуверенность этого человека! Он семенил за Холмсом, как побитая собака.

— Я всё сделаю, как вы сказали сэр. Все ваши указания будут выполнены <...> Сделать всё, как было раньше?» ~ «Как хорошо, что сотрудники уже разошлись и в эту минуту не могли видеть своего начальника. В усах у него, как птичка в ветвях, сидела алмазная слеза. <...> Он побежал за Остапом, позорно улыбаясь и выгибая стан.

— Что же будет? — бормотал он, забегая то с одной, то с другой стороны. — Ведь я не погибну? Ну, скажите же, золотой мой, серебряный, я не погибну? Я могу быть спокоен? <...> Я ничего не утаил. Честное слово. Я могу быть спокоен. Правда?»¹⁷⁶.

Заключительная фраза Холмса в рассказе «Пустой дом»: «...и отныне никто не помешает мистеру Шерлоку Холмсу заниматься разгадкой тех интересных маленьких загадок, которыми так богата лондонская жизнь», — имеет ту же конструкцию, что и обращение Остапа к своим спутникам в «Золотом теленке»: «...денег действительно нет. Нет этих маленьких металлических кружочков, кои я так люблю» (глава «Сладкое бремя славы»).

Совпадает также поведение героев в критических ситуациях: «Самообладание уже вернулось к Холмсу» («Знак четырех») ~ «К Остапу быстро вернулись вся его решительность и хладнокровие» («Двенадцать стульев»; глава «Экзекуция»). В обоих случаях герои являются сыщиками, которые ищут сокровища, с чем связана и другая перекличка: «Шерлок Холмс весь преображался, когда шел по горячему следу» («Тайна Боскомской долины») ~ «...вы присутствуете при замечательном событии: Остап Бендер идет по горячему следу» («Золотой теленок»; глава «Геркулесовцы»).

Оба являются мыслителями, которым нужно уединение: «Мне хотелось бы до вечера побыть одному. А после я с удовольствием обменяюсь с вами впечатлениями по поводу этой любопытной истории» («Собака Баскервилей») ~ «Мне необходимо пофилософствовать в одиночестве обо всем происшедшем и сделать необходимые прогнозы в будущее» («Золотой теленок»; глава «Погода благоприятствовала любви»); и дистанцируются от официоза: «Я неофициальное лицо» («Тайна Боскомской долины») ~ «Я — частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями» («Золотой теленок»; глава «Кавалер ордена Золотого Руна»).

Наряду с этим каждый из них сравнивает себя с Наполеоном: «Это еще не Ватерлоо, Уотсон, но это уже Маренго. Начали с поражения, кончаем победой» («Убийство в Эбби-Грейндж») ~ «После битвы при Ватерлоо, — сказал Остап, — мир еще не видел поражения, подобного тому, которое мы понесли при Лучанске» («Золотой теленок»; глава «Овес и сено»).

А образ Наполеона Остап примерял к себе уже в «Двенадцати стульях», говоря о преследовании своего конкурента — отца Федора: «Битва при пирамидах или Бендер на охоте!» (глава «Под облаками»)¹⁷⁷. Также и Ватсон сравнивает с охотником Холмса, преследующего полковника Морана: «Я еще не знал, какого хищного зверя нам предстояло выследить в темных джунглях лондонского преступного мира, но все повадки этого искуснейшего охотника сказали мне, что приключение обещает быть одним из самых опасных, а язвительная усмешка, появлявшаяся время от времени на аскетически строгом лице моего спутника, не предвещала ничего доброго для той дичи, которую мы выслеживали». Да и сам Холмс скажет пойманному Морану: «Этот пустой дом — мое дерево, а вы — мой тигр» («Пустой дом»). Остап же называл Корейко теленком: «Сейчас мы пойдем смотреть на драгоценного теленочка при исполнении им служебных обязанностей» («Телеграмма от братьев Карамазовых»).

Холмс говорит Ватсону: «Наблюдательность — моя вторая натура» («Этюд в багровых тонах»). И это же качество отличает Бендера: «Вы, товарищи, из какого отдела будете? — Из отдела взаимных расчетов, — сказал наблюдательный Остап» («Двенадцать стульев»; глава «Волшебная ночь на Волге»).

Кстати, у обоих персонажей были реальные прототипы: у Холмса — доктор Джозеф Белл, учитель Конан Дойля; а у Бендера — Осип Шор, приятель Валентина Катаева.

Прием, использованный в рассказе «Глория Скотт», отзовется в прощальном монологе Остапа перед переходом советско-румынской границы: «С дичью дело, мы полагаем, закончено. Глава предприятия Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках всё. Фазаньих курочек берегитесь» ~ «Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров» («Золотой теленок»; глава «Кавалер ордена Золотого Руна»).

У брав лишние слова из обеих цитат, получаем высказывания, разительно отличающиеся от вышеприведенных: «Дело закончено. Хадсон рассказал всё. Берегитесь» ~ «Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека. Наоборот. Интересуют меня наболевшие вопросы бережного отношения к личности». Таким образом, социалистическая переделка человека противоположна бережному отношению к личности. А бессмысленная по виду телеграмма про «фазаньих курочек» напоминает телеграммы, которые Бендер будет посылать Корейко: «Грузите апельсины бочках братья Карамазовы», «Графиня изменившимся лицом бежит пруду» и др.

Некоторые описания Холмса и Бендера совпадают на сто процентов: «Меня зовут Шерлок Холмс» («Голубой карбункул») ~ «Меня зовут Остап Бендер» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»); «Она рассталась с вами, когда узнала, кто вы такой, — сурово сказал Холмс» («Пляшущие человечки»), «Ступайте на место, — сурово сказал Холмс» («Голубой карбункул») ~ «Надо мыслить, — сурово сказал Остап» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»); «Возьмите револьвер, — хладнокровно сказал Холмс, ногой прижав оружие к полу. — На суде он пригодится» («Рейгетские сквайры») ~ «Ну, теперь давайте стул, — хладнокровно сказал Бендер. — Вам, я вижу, уже надоело его держать» («Двенадцать стульев»; глава «Землетрясение»); «Дальше, сэр, — строго сказал Холмс» («Дьяволова нога») ~ «Чего вы орете, как белый медведь в теплую погоду? — строго сказал Остап» («Золотой теленок»; глава «Гомер, Мильтон и Паниковский»).

Сцена, где Холмс усыпляет фон Борка, напоминает первую встречу Бендера и Воробьянинова: «...руки крепкие, словно железные тиски, охватили сзади его шею и прижали к его лицу пропитанную хлороформом губку» («Его прощальный поклон») ~ «Тут только Ипполит Матвеевич понял, какие железные лапы схватили его за горло» («Двенадцать стульев»; глава «Бриллиантовый дым»). Правда, во втором случае выражение «железные лапы» имеет фигуральный характер, но в «Золотом теленке» говорится о железной хватке Бендера в буквальном смысле слова: «...железная рука командора ухватила его за ковбойскую рубаху» (глава «Сладкое бремя славы»).

Расследуя похищение сына герцога, Холмс говорит Ватсону: «Всё идет прекрасно, друг мой <...> Обещаю вам, что завтра к вечеру мы добьемся разгадки этой тайны» («Случай в интернате»). А Остап то же самое скажет своим спутникам по поводу «дела Корейко»: «Всё идет правильно. Клиент начинает нервничать. <...> Еще немного, самая чепуха, последний удар кисти — и он окончательно дозреет. С плачем он полезет в буфет и вынет оттуда тарелочку с голубой каемкой...» («Золотой теленок»; глава «Телеграмма от братьев Карамазовых»).

В рассказе «Установление личности» Ватсон, долгое время не видевший Холмса, замечает «великолепный бриллиант, блестевший у него на пальце». Также и Остап, случайно встретив Балаганова на вокзале, говорит ему: «А это видели? Безымянный палец моей левой руки унизан бриллиантовым перстнем. Четыре карата» («Золотой теленок»; глава «Врата великих возможностей»).

Начало повести «Долина ужаса», где Холмс перебивает Ватсона, напоминает первую беседу «детей лейтенанта Шмидта», где Остап точно так же обрывает Балаганова: ««Я склонен думать...». — «Думайте, думайте, — нетерпеливо бросил Холмс» ~ ««Я думал...». — «Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете?»» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

И Холмс, и Бендер скептически относятся к любви (единственный раз они испытывают некое подобие этого чувства — к Ирэн Адлер и Зосе Синицкой — и терпят крах), поэтому предстают в образе холодных мыслителей: «холодный, точный, но удивительно уравновешенный ум» Холмса («Скандал в Богемии) и «его холодная, бесстрастная натура» («Знак четырех») находят аналогию в автохарактеристике Остапа: «Я — свободный художник и холодный философ»¹⁷⁸ («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»). Но наряду с этим обоим не чуждо сочувствие другим людям: «Несчастная женщина завершила свой рассказ, и мы долго сидели молча. Потом Холмс протянул руку и ободряюще похлопал ее по плечу с выражением такого участия, которое я редко наблюдал у него. «Сочувствую вам», — произнес он» («Дело необычной квартирантки») ~ «Остап осторожно разжал объятия, схватил старика за руку и сердечно ее потряс. «Я вам сочувствую!» — воскликнул он» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»).

Оба обладают магнетической властью над окружающими: «Имя Шерлока Холмса возымело магическое действие, ибо рама немедленно опустилась, а не прошло и минуты, как загремели ключи, и дверь отворилась» («Знак четырех»), «Визитная карточка Холмса, посланная управляющему конторой, оказала магическое действие» («Убийство в Эбби-Грейндж») ~ «Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал свое обычное магическое действие» («Двенадцать стульев»; глава «Изгнание из рая»); «Властный голос Холмса произвел на людей впечатление» («Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс»), «Зная его выдающийся ум, властный характер и другие исключительные качества, я робел и язык прилипал у меня к гортани» («Знак четырех») ~ «Остап призвал граждан к спокойствию, вынул из кармана записную книжку и, посмотрев на Паниковского, властно произнес. «Попрошу свидетелей указать фамилии и адреса»» («Золотой теленок»; глава «Гомер, Мильтон и Паниковский»). Также и Воробьянинов робел перед Остапом, поэтому у него «язык прилипал к гортани»: «Высказывать свои подозрения он не смел, зная тяжелую руку Остапа и непреклонный его характер» («Двенадцать стульев»; глава «Сокровище»).

Вообще же пара Бендер — Воробьянинов является пародийной проекцией пары Холмс — Ватсон: подобно тому, как недалекий Ватсон оттеняет мощный интеллект Холмса, так и Бендер смотрится более чем выигрышно на фоне робкого и глуповатого Воробьянинова.

В «Золотом теленке» дается описание афиши, которую сделал себе Остап: «Номера по опыту Шерлока Холмса» (глава «Антилопа-Гну»). Очевидно, имеется в виду разгадывание тайн при помощи дедуктивного метода. Поэтому еще в «Двенадцати стульях» дважды упоминался «могучий интеллект» Бендера, что соотносится с описанием Холмса: «безграничная сила его интеллекта» («Случай с переводчиком»).

Помимо интеллекта, обоих отличает огромная эрудиция, в том числе в узкоспециальных областях.

Если Холмс говорит: «Мне известны сорок два различных отпечатка велосипедных шин» («Случай в интернате»), и сообщает, что «написал несколько небольших работ», одна из которых «описывает сто сорок сортов сигарного, сигаретного и трубочного табака» («Знак четырех»), то Бендер может рассказать про «любой из полутораста самогонов, рецепты которых мне известны» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»); и признаётся: «У меня лично есть четыреста сравнительно честных способов отъема [денег]» (там же; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»)¹⁷⁹. Впрочем, последняя цитата восходит к главе «О нраве и обычае Панурга» романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»: «Со всем тем он знал шестьдесят три способа добывания денег, из которых самым честным и самым обычным являлась незаметная кража...» (книга II, глава 16; перевод Н. Любимова).

Оба героя в интересах своего дела прибегают к женитьбе: «Так знайте, я обручен. <...> Невеста — горничная Милвертона. <...> Я должен был собрать о нем сведения. <...> Это было необходимо. Я лудильщик по имени Эскот, и дела мои процветают. Каждый вечер мы гуляли и беседовали. О боже! Эти беседы! Однако же я добился, чего хотел. Я теперь знаю дом Милвертона, как свои пять пальцев» («Конец Чарльза Огастеса Милвертона») ~ «Я женюсь на ней. <...> На мадам Грицацуевой. <...> Чтобы спокойно, без шума, покопаться в стуле. <...> Чего не сделаешь для блага концессии!» («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»).

Холмс, отправившийся грабить Милвертона, сравнивается с хирургом: «Он раскрыл свой набор и выбирал нужный инструмент спокойно и внимательно, как хирург перед сложной операцией». А после рассказа Балаганова о миллионере Корейко «великий комбинатор чувствовал себя в положении хирурга, которому предстоит произвести весьма серьезную операцию» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). При этом воровской футляр Холмса соответствует саквояжу Остапа: «Холмс вынул из ящика аккуратный кожаный футляр и, открыв его, показал мне несколько блестящих инструментов» ~ «Остап вынул из автомобиля свой акушерский саквояж и положил его на траву. <...> Весь экипаж «Антилопы-Гну» с уважением смотрел на саквояж. А оттуда появлялись все новые предметы» (там же; глава «Антилопа-Гну»).

Формально Холмс и Бендер относятся к противоположным слоям общества, поскольку первый — сыщик, а второй — преступник, но оба часто меняют маски, и Остап в «Золотом теленке» сам становится сыщиком: «Следствие по делу Корейко, — говорил Остап, — может поглотить много времени» (глава «Рога и копыта»). Поэтому в плане романа сказано: «10. Игра в Шерлока Холмса. Посещение квартиры Корейко в его отсутствие. Игра в открытую. Война объявлена. <...> Остап заводит папку с надписью «Дело Корейко»»¹⁸⁰. А в рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона» также встречается выражение «война объявлена»: «Не знаю, когда вернусь, Ватсон, — произнес он и скрылся в ночи. Я понял, что Чарльзу Огастесу Милвертону объявлена война...». Холмс же впервые выступает в роли грабителя, что вновь сближает его с Остапом: «Это первоклассный, последнего изобретения воровской набор, в нем никелированная фомка, алмаз для резания стекла, отмычки и все новейшие приспособления, требуемые прогрессом цивилизации» ~ «Его нужно ночью выкрасть! Ей-богу, выкрасть! — Однако для предводителя дворянства у вас слишком мелкие масштабы. А технику этого дела вы знаете? Может быть, у вас в чемодане запрятан походный несессер с набором отмычек?» («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»).

Вернемся еще раз к 10-му пункту плана романа: «Игра в Шерлока Холмса». Судя по всему, речь идет о попытке Бендера применить дедуктивный метод Холмса и угадать, кто из служащих «Геркулеса» является Александром Корейко: «Это было первое звено в цепи моих рассуждений. <...> Опиум примешен после того, как была отложена порция для конюха, остававшегося на конюшне, так как остальные ели ужин безо всяких дурных последствий. Кто же из Стрэкеров мог дотронуться до еды так, чтобы этого не заметила служанка?» (рассказ «Серебряный») ~ «Остап уселся на прохладный мраморный подоконник и, по-детски болтая ногами, принялся рассуждать.

— Девушка не в счет. Остаются трое: красномордый подхалим с белыми глазами, старичок-боровичок в железных очках и толстый барбос серьезнейшего вида. Старичка-боровичка я с негодованием отметаю. Кроме ваты, которой он заткнул свои мохнатые уши, никаких ценностей у него не имеется. Остаются двое: барбос и белоглазый подхалим. Кто же из них Корейко? Надо подумать.

Остап вытянул шею и стал сравнивать кандидатов. Он так быстро вертел головой, словно следил за игрой в теннис, провожая взглядами каждый мяч.

— Знаете, бортмеханик, — сказал он наконец, — толстый барбос больше подходит к роли подпольного миллионера, нежели белоглазый подхалим. Вы обратите внимание на тревожный блеск в глазах барбоса. Ему не сидится на месте, ему не терпится, ему хочется поскорее побежать домой и запустить свои лапы в пакеты с червонцами. Конечно, это он собиратель каратов и долларов. Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным, как демократической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря и Гарпагона? А тот, белоглазый, просто ничтожество, советский мышонок. У него, конечно, есть состояние — двенадцать рублей в сберкассе. Предел его ночных грез — покупка волосатого пальто с телячьим воротником. Это — не Корейко. Это — мышь, которая...» (глава «Геркулесовцы»). Но, как известно, Бендер ошибся, приняв Дрейфуса за Корейко, а значит, великий сыщик из него не получился. Подобное «недотягивание» до великих литературных и исторических предшественников встречается в «Золотом теленке» неоднократно: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло», «Мне тридцать три года, — поспешно сказал Остап, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил...».

Но вернемся к сопоставлению Холмса и Бендера.

Холмс говорит Ватсону: «Я отправляюсь грабить Милвертона». А Остап специализируется на грабежах и поэтому сообщает своим спутникам: «Такие города приятно грабить рано утром» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»).

Оба пользуются услугами беспризорных мальчишек для получения нужной информации: «Это летучий отряд уличной сыскной полиции Бейкер-стрит, — совершенно серьезно объяснил Холмс. Не успел он закончить фразу, как в комнату ворвалось с полдюжины самых замурзанных и оборванных беспризорников, каких я когда-либо видел» («Этюд в багровых тонах»), ««Это нерегулярные полицейские части, моя команда с Бейкер-стрит». Пока он говорил, на лестнице послышался быстрый топот босых ног, громкие мальчишеские голоса, и в комнату ворвалась ватага грязных, оборванных уличных мальчишек» («Знак четырех») ~ «В это время с улицы донесся свист, и Остап отправился получать агентурные сведения от беспризорных. Беспризорные отлично справились с возложенным на них поручением» («Двенадцать стульев»; глава «Экзекуция»).

С мальчишками связана еще одна любопытная перекличка. В «Знаке четырех» Холмс заговаривает с малолетним сыном владельца катера «Мордехай Смит», а в «Двенадцати стульях» к Остапу обращается беспризорный:

1) — Славный мальчуган, — начал Холмс наступление. — <...> чего ты очень хочешь?

— Шиллинг, — ответил он, подумав.

— А может, еще что-нибудь?

— Два шиллинга, — ответил юнец, поразмыслив еще немного.

— Тогда лови! Какой прекрасный у вас ребенок, миссис Смит!

2) За ним бежал беспризорный. — Дядя! — весело кричал он. — Дай десять копеек! Молодой человек вынул из кармана налитое яблоко и подал его беспризорному, но тот не отставал. Тогда пешеход остановился, иронически посмотрел на мальчика и воскликнул:

— Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?

Зарвавшийся беспризорный понял всю беспочвенность своих претензий и немедленно отстал.

При всем сходстве ситуаций бросаются в глаза и различия: Остап, хотя и нищий, но имеет в кармане мелочь (вспомним, как он угощает дворника вином, а потом еще и дает ему рубль на опохмелку), однако беспризорный получает от него вместо денег яблоко, а Холмс не стеснен в деньгах и дает мальчишке два шиллинга. Поэтому вопрос Остапа «Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?», в отличие от аналогичного вопроса Холмса «А может, еще что-нибудь?», ироничен и означает фактически одно: «Отстань!».

В рассказе «Последнее дело Холмса» знаменитый сыщик рассказывает другу о профессоре Мориарти: «...спустя три месяца я вынужден был признать, что наконец-то встретил достойного противника». Впрочем, и про Стэплтона он говорил: «...нам еще не приходилось скрещивать рапиры с более достойным противником» («Собака Баскервилей»). А Остап в «Золотом теленке» получил такого же оппонента в лице Корейко, о котором скажет: «Объект, достойный уважения» (глава «Геркулесовцы»). Если Мориарти «от природы наделен феноменальными математическими способностями», то и Корейко ему нисколько не уступает: «Была у Александра Ивановича удивительная особенность. Он мгновенно умножал и делил в уме большие трехзначные и четырехзначные числа» (глава «Обыкновенный чемоданишко»).

Мориарти незримо управляет лондонским преступным миром, а Корейко так же контролирует различные учреждения, выколачивая из них большие деньги: «И вот уже несколько лет, как я чувствую, что за спиною у многих преступников существует неизвестная мне сила — могучая организующая сила, действующая наперекор закону и прикрывающая злодея своим щитом» ~ «Тут чувствуется лапа Корейко, — думал Остап, — а если даже это и не он, то фигура достаточно емкая» (глава «Рога и копыта»).

Если сам Мориарти «действует редко. Он только составляет план. Но его агенты многочисленны и великолепно организованы. <...> Агент может быть пойман. <...> Но главный руководитель, тот, кто послал этого агента, никогда не попадется: он вне подозрений», то и Корейко пользуется множеством «агентов»: «В разных концах страны на него работали большие и малые пройдохи, но они не знали, на кого работают. Десятки звеньев отделяли их от Александра Ивановича Корейко. Он действовал только через подставных лиц, и лишь сам он знал длину цепи, по которой шли к нему товары и деньги» («Великий комбинатор»; глава «Подземное царство»).

Поэтому Холмс мечтает избавить общество от Мориарти, а Остап — от Корейко: «Уверяю вас, Уотсон, что, если бы мне удалось победить этого человека, если бы я мог избавить от него общество, это было бы венцом моей деятельности...» ~ «Я останусь таким же бедным поэтом и многоженцем, каким был, но до самой смерти меня будет тешить мысль, что я избавил общественность от великого сквалыжника»¹⁸¹ («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»); а схватка над пропастью Холмса и Мориарти напоминает аналогичную схватку Остапа с Корейко на дому у последнего: «Не выпуская друг друга, мы стояли, шатаясь, на краю обрыва» («Пустой дом») ~ «С полминуты противники ломали друг друга, дрожа от напряжения» (глава «Командовать парадом буду я»).

Множество метких наблюдений о пародировании Остапом Бендером канонов классического детектива сделал Даниэль Клугер:

В «Золотом теленке» он, подобно Франсуа Эжену Видоку, из авантюриста-уголовника превращается в сыщика! И весь сюжет романа — по сути, расследование преступлений, совершенных подпольным миллионером Корейко.

<...>

Корейко ничуть не смешон. Он страшен, он чужой. Он — истинный злодей. И поначалу он как будто одерживает победу над сыщиком. Да и Бендер на первых порах действует вроде бы не по канону. Подослав Балаганова и Паниковского ограбить Корейко, он затем собирается шантажировать его:

«Рано утром Бендер раскрыл свой акушерский саквояж, вынул оттуда милицейскую фуражку с гербом города Киева и, засунув ее в карман, отправился к Александру Ивановичу Корейко... Войдя в дом № 16 по Малой Касательной улице, он напялил на себя официальную фуражку и, сдвинув брови, постучал в дверь».

Как читатель наверняка помнит, наш герой в своей попытке терпит позорное поражение. Ничего подобного! Это вовсе не Великий Сыщик проигрывает преступнику, это не Арсен Люпен потерял лицо, не Ниро Вульф, не Шерлок Холмс и — представьте себе! — не сыщик О. Бендер! Нет, проиграл комиссар Галлимар, он же инспектор Лестрейд, он же инспектор Крамер, он же, в данном случае, «киевский околоточный»... Извечный лжегерой детектива, полицейский, чья неумелость, а порой и откровенная тупость призваны оттенить интеллектуальную мощь истинного героя. Раздвоение Бендера на лжегероя-полицейского и героя-сыщика имеет опять-таки откровенно пародийный характер. Но я ведь уже говорил: «Золотой теленок» еще и пародийный роман! Вопрос в том, что он пародирует. А пародирует он всю ту же классическую детективную схему.

«Полицейский» терпит поражение, и лишь после этого в поединок с Великим Преступником вступает Великий Сыщик:

«Остап молча прошел к бамбуковому столику, положил перед собой папку и крупными буквами вывел надпись:

«Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930 года. Окончено ...го дня 193... г.»».

В городе Черноморске появляется контора «Рога и копыта», выполняющая, по сути, функции частного детективного агентства. Ну да, под прикрытием. Это не имеет значения. «Рога и копыта» — самая настоящая детективная контора, первая, описанная в советской литературе. Остап Бендер и в этом случае напоминает Видока: знаменитый француз, потерпев неудачу в качестве официального полицейского, открывает первую (в Европе) частную детективную контору. Разумеется, это всего лишь совпадение, забавное и поучительное.

Частный сыщик Бендер ведет следствие по всем правилам. Преступник уверен, что он натянул нос полиции, а в это время по его следу уже идет настоящий мастер сыска:

«И в то время как Корейко с улыбкой вспоминал о жулике в милицейской фуражке, который сделал жалкую попытку третьесортного шантажа, начальник отделения носился по городу в желтом автомобиле и находил людей и людишек, о которых миллионер-конторщик давно забыл, но которые хорошо помнили его самого. Несколько раз Остап беседовал с Москвой, вызывая к телефону знакомого частника, известного доку по части коммерческих тайн. Теперь в контору приходили письма и телеграммы, которые Остап живо выбирал из общей почты... Кое-что из этих писем и телеграмм пошло в папку с ботиночными тесемками».

Как видим даже из этого абзаца, все соответствует нормам следствия: сбор информации, опрос свидетелей, даже привлечение экспертов («по части коммерческих тайн»)¹⁸².

В рассказе «Последнее дело Холмса» схватка с Мориарти заканчивается смертью Холмса. Подобно этому, в концовке романа «Двенадцать стульев» Бендер погибает, но убитый уже не оппонентом, а своим компаньоном. Однако после публикации «Последнего дела Холмса» читатели завалили автора потоком писем с требованием воскресить любимого героя, и Конан Дойль вынужден был это сделать в рассказе «Пустой дом». Похожая история произошла с Бендером: огромный успех у читателей романа «Двенадцать стульев» заставил Ильфа и Петрова воскресить великого комбинатора в «Золотом теленке».

В «Пустом доме» полковник Моран «вскочил на ноги и с невероятной силой схватил Холмса за горло», и Корейко намерен сделать то же самое с Остапом: «Подзащитный неожиданно захватил руку на лету и молча стал ее выкручивать. В то же время г. подзащитный другой рукой вознамерился вцепиться в горло г. присяжного поверенного» (глава «Командовать парадом буду я»). Кстати, удушение Остапа и выкручивание ему руки имеют точное соответствие в рассказе «Рейгетские сквайры»: «Два Каннингема склонились над распростертым телом Холмса; молодой обеими руками душил его за горло, а старый выкручивал ему кисть».

Одолев Морана, Холмс говорит: «Итак, полковник <...> все пути ведут к свиданью, как поется в старинной песенке» (строка из песни шута в «Двенадцатой ночи» Шекспира). А Остап, настигнув Корейко на Восточной Магистрали, кричит ему: «Сойдите, Александр Иванович! <...> Может быть, вы хотите, чтобы я спел вам серенаду Шуберта «Легкою стопою ты приди, друг мой»? Я могу!» (глава «Гремящий ключ»). В обоих случаях песня про свидание с любимым человеком иронически используется для описания долгожданной встречи со своим заклятым врагом. Кстати, о свидании пел Остап и перед первой встречей с Корейко: «...мурлыкал слова романса: «И радость первого свиданья мне не волнует больше кровь». Великий комбинатор кривил душой. Первое свиданье с миллионером-конторщиком возбуждало его» (глава «Первое свидание»).

А разговор Бендера с Корейко в главе «Командовать парадом буду я» очень напоминает рассказ «Происшествие на вилле «Три конька»», где Холмс встречается с преступницей Айседорой Кляйн. Сначала и она, и Корейко делают вид, что ни в чем не виноваты, после чего Холмс и Бендер сетуют на их плохую сообразительность. Далее Холмс сообщает, что идет в Скотленд-Ярд, а Бендер угрожает передать дело в милицию, и враги тут же становятся более покладистыми:

1) — Не имею понятия, о чем вы говорите. Какое отношение я имею к бандитам?

— Да, я действительно переоценил вашу сообразительность. Прощайте.

— Постойте! Куда же вы?

— В Скотленд-Ярд.

Мы не успели пройти и половины пути к двери — Айседора Кляйн догнала нас и взяла моего друга за руку. В одно мгновение стальная твердость сменилась мягкостью бархата.

— Господа, давайте обсудим ситуацию.

2) — Какая чепуха! — сказал он, разводя руками. — Что за несчастье такое! То вы приходили ко мне с какими-то деньгами, теперь дело выдумали. Просто смешно.

<...>

— Нет, — решительно сказал великий комбинатор, — вы произошли не от обезьяны, как все граждане, а от коровы. Вы соображаете очень туго <...> До свидания, — холодно сказал Остап, — и, пожалуйста, побудьте дома полчаса. За вами приедут в чудной решетчатой карете.

— Так дела не делают, — сказал Корейко с купеческой улыбкой.

Сравним: «я действительно переоценил вашу сообразительность» = «Вы соображаете очень туго»; «Прощайте» = «До свидания»; «В Скотленд-Ярд» = «За вами приедут в чудной решетчатой карете»; «мягкостью бархата» = «с купеческой улыбкой»; «давайте обсудим ситуацию» = «так дела не делают».

Можно предположить, что мы имеем здесь дело с прямым заимствованием, хотя нельзя исключать и простое типологическое сходство ситуации.

И, наконец, последний литературный прототип великого комбинатора, упомянутый им самим в концовке «Золотого теленка», — это граф Монте-Кристо.

Перед тем, как перейти к сопоставлению его с Остапом Бендером, скажем несколько слов о подлинных авторах романа «Граф Монте-Кристо» и других произведений, вышедших под именем Александра Дюма. Дело в том, что все они были написаны его литературными «неграми». Как сообщает библиограф и литературовед Жозеф Мари Керар, автор книги «Разоблаченные литературные плутни» («Les Supercheries Littéraires dévoilées»): «Первая часть Монте-Кристо написана г. Фіорентино, а вторая г. Огюстомъ Маке. Г. Дюма только поправлялъ Монте-Кристо, а Три мушкетера и Двадцать лѣтъ спустя сочинены г. Маке. Впрочемъ г. Маке, по примѣру своего достойнаго начальника, храбро «завоевалъ» значительную часть для этихъ романовъ из Mémoires d'Artagnan»¹⁸³.

Можно согласиться с Юрием Щегловым, писавшим, что «граф Монте-Кристо, с его интеллектуализмом и магнетической властью над окружающими, несомненно, является (наряду с Шерлоком Холмсом, Воландом и др.) одним из главных воплощений того архетипа, к которому принадлежит и Бендер в своей «высокой» ипостаси»¹⁸⁴.

О магнетической власти Монте-Кристо и Бендера говорят следующие цитаты: «В этих словах графа была такая магнетическая сила, что слабеющие чувства несчастного ожили в последний раз» (глава «Десница Господня»¹⁸⁵) ~ ««Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер». Эти латинские исключения, зазубренные Остапом в третьем классе частной гимназии Илиади и до сих пор бессмысленно сидевшие в его голове, произвели на Козлевича магнетическое действие. Душа его присоединилась к телу, и в результате этого объединения шофер робко двинулся вперед» («Золотой теленок»; глава «Блудный сын возвращается домой»).

Сюда примыкают одинаковые описания внешности Монте-Кристо и Бендера, которые напоминают суперменов и подчеркивают дистанцию, отделяющую их от других людей: «Сердце этого человека было отлито из бронзы, а лицо высечено из мрамора» (глава «Оскорбление») ~ «Лицо его сразу же затвердело и снова приняло медальные очертания» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»), «Лицо великого комбинатора приобрело твердость минерала» (там же; глава «Блудный сын возвращается домой»).

Наряду с этим Монте-Кристо очень силен физически, поскольку «одержал бы верх над любым более молодым противником», и «обладал огромным обаянием» (глава «Карнавал в Риме»), а Бендера отличают «мужская сила и красота» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»).

«Светлому и ясному взору графа» (глава «Завтрак») соответствует чистый и ясный взгляд Остапа: «Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»). Аналогичным образом «жемчужные зубы графа Монте-Кристо» (глава «Розыски») предвосхищают «белые кукурузные зубы» Бендера («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»).

Оба героя сравнивают себя с великими людьми прошлого: «Я, как Нерон, — cupitor impossibilium»¹⁸⁶ (глава «Обед») ~ «Я — как Суворов!.. Грабьте город, Киса! Веселитесь!» («Двенадцать стульев»; глава «Землетрясение»); оба представляются врачами, хотя признание Монте-Кристо правдиво, а Бендер всё выдумывает: «...я вылечил моего камердинера от лихорадки, а хозяина гостиницы от желтухи, так что меня принимали за знаменитого доктора» (глава «Токсикология») ~ «Я вам помогу. Мне приходилось лечить друзей и знакомых по Фрейду» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»); и исследуют человеческие души: «...я задался целью произвести на человечестве то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, — то есть физиологическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче перейти от целого к части, чем от части к целому. <...> я сам немного врач...» (глава «Философия») ~ «Я невропатолог, я психиатр. Я изучаю души своих пациентов. И мне почему-то всегда попадаются очень глупые души» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»)¹⁸⁷. Слова Монте-Кристо «от целого к части» — это не что иное, как дедуктивный метод Шерлока Холмса — еще одного участника «большой пятерки» наряду с Бендером, Воландом и Хуренито.

Граф Монте-Кристо, еще в бытность Эдмоном Дантесом, становится жертвой доноса своих друзей и оказывается в тюрьме, а его невеста Мерседес выходит замуж за его соперника Фернана. Также и Остап терпит на любовном поприще крах: на его любимой девушке Зосе Синицкой женится Перикл Фемиди.

В доносе на Дантеса написано, что он является бонапартистским агентом, чего на самом деле не было, а Остап, напротив, постоянно сравнивает себя с Бонапартом, причем на его груди даже имеется татуировка с Наполеоном, сделанная в тюрьме и символизирующая власть и авантюризм.

Оба часто выступают в роли карающего и милосердного Бога: «...я хочу стать провидением, потому что не знаю в мире ничего выше, прекраснее и совершеннее, чем награждать и карать» (глава «Философия») ~ «Влезайте, — предложил Остап, — черт с вами! Но больше не грешите, а то вырву руки с корнем» («Золотой теленок»; глава «Бензин ваш — идеи наши»). Такое сходство тем более удивительно, что Монте-Кристо — верующий человек, а Бендер — атеист: «...я космополит. Ни одно государство не может считать себя моей родиной, и только Богу известно, в какой стране я умру» (глава «Философия») ~ «Следствие по делу Корейко, — говорил Остап, — может поглотить много времени. Сколько — знает один бог. А так как бога нет, то никто не знает» («Золотой теленок»; глава «Рога и копыта»). Причем космополитом можно назвать и великого комбинатора: «Космополитическое у Остапа Ибрагимовича Бендера составляет основу его натуры»¹⁸⁸.

Оба становятся миллионерами в 33 года: Дантес — после побега из тюрьмы Иф, где он провел 14 лет, и вскоре после этого, причалив на корабле контрабандистов к необитаемому острову Монте-Кристо, нашел там сундук с золотом и драгоценными камнями; а Бендер — тоже не раз сидевший в тюрьме — разбогател после долгой осады миллионера Корейко. Причем если о тайном сокровище Дантесу рассказал в тюрьме аббат Фариа, то Балаганову о миллионах Корейко поведал сокамерник Пружанский, когда они сидели в Черноморском допре¹⁸⁹.

Обнаружив сокровища, Дантес решает вернуться на материк: «Теперь нужно было возвратиться в жизнь, к людям, и добиться положения, влияния и власти, которые даются в свете богатством...» (глава «Незнакомец»). Также и Остап, пустившись в охоту за Корейко, мечтает получить «славу и власть, которую дают деньги» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»).

Узнав об исчезновении невесты, Дантес становится графом Монте-Кристо и утопает в роскоши, а Остап, узнав, что Зося вышла замуж за Фемиди, ринулся на почту, где выпросил обратно свою посылку наркому финансов и вновь стал миллионером. В обоих случаях любовные неудачи компенсируются приобретением богатства. Правда, если у Монте-Кристо «около ста миллионов» (глава «Пятое октября»), то Остап становится обладателем лишь одного миллиона. Но подобно тому, как Монте-Кристо демонстрирует миллион банкиру Данглару, Остап покажет свой миллион студентам-практикантам, едущим с ним в поезде, и в обоих случаях демонстрация производит большое впечатление: ««Да у меня с собой всегда есть миллион в бумажнике или в дорожном несессере».

И Монте-Кристо вынул из маленькой книжечки, где лежали его визитные карточки, две облигации казначейства на предъявителя, по пятьсот тысяч франков каждая» (глава «Неограниченный кредит») ~ «...он взял свой чемодан, щелкнул никелированными застежками и высыпал на диван все его содержимое. Бумажные плитки легли расползающейся горкой. Остап перегнул одну из них, и обертка лопнула с карточным треском. «В каждой пачке по десять тысяч. Вам мало? Миллион без какой-то мелочи»»¹⁹⁰. При этом богатый Монте-Кристо равнодушен к деньгам, а Остап «бледнеет от гордости» за свой миллион. Но вместе с тем оба героя одиноки: «Вильфор смотрел на Монте-Кристо, полный бесконечного изумления. «Граф, — спросил он, — у вас есть родные?» — «Нет, я один на свете»» (глава «Философия») ~ ««У вас там родственники?» — спросил Балаганов. <...> «У меня нет родственников, товарищ Шура, — я один на белом свете»» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

В разговоре с Дангларом Монте-Кристо упоминает Гарпагона — персонажа комедии Мольера «Скупой»: «...вы не знаете итальянских миллионеров: это сущие Гарпагоны» (глава «Брачные планы»). И такую же начитанность демонстрирует Остап, пытаясь вычислить миллионера Корейко: «Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным, как демократической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря и Гарпагона?» («Золотой теленок»; глава «Геркулесовцы»).

Для обоих характерны частые смены масок: Эдмон Дантес, сбежав из тюрьмы и став графом Монте-Кристо, называет себя то аббатом Бузони, то Синдбадом Мореходом, то мальтийцем Дзакконе, то лордом Уилмором. Остап же в разговоре с Коробейниковым представился Вольдемаром — владельцем собственной мясохладобойни в Самаре; в разговоре с Альхеном — инспектором пожарной охраны; председателю Арбатовского исполкома он представляется сыном лейтенанта Шмидта; а на первую встречу с Корейко приходит в образе милиционера.

Помимо простого перечисления масок, следует обратить внимание на сходство в описании визита Монте-Кристо к инспектору тюрем де Бовилю (глава «Тюремные списки») и Бендера к Коробейникову («Двенадцать стульев»; глава «Алфавит — зеркало жизни»).

Первый называет себя «старшим агентом римского банкирского дома Томсон и Френч», а второй — сыном предводителя уездного дворянства Воробьянинова.

Цель Монте-Кристо — получить доступ к своему делу, относящемуся ко времени его заключения в замке Иф, а цель Бендера — овладеть ордерами на гамбсовский гарнитур. При этом и в хозяйстве де Бовиля, и в хозяйстве Коробейникова царит идеальный порядок: «И они отправились в контору де Бовиля.

Инспектор сказал правду: всё было в образцовом порядке; каждая ведомость имела свой номер; каждое дело лежало на своем месте» ~ «Он зажег свечу и повел Остапа в соседнюю комнату. <...> стоял письменный стол, заваленный бухгалтерскими книгами, и длинный канцелярский шкаф с открытыми полками. К ребрам полок были приклеены печатные литеры — А, Б, В и далее, до арьергардной буквы Я. На полках лежали пачки ордеров, перевязанные свежей бечевкой».

В итоге оба героя добиваются своей цели: Монте-Кристо незаметно для де Бовиля крадет из дела донос на себя, а Бендер обманом получает искомые ордера.

Монте-Кристо говорит, что он «чудом вышел из могилы, преображенный, богатый, могущественный, полубог» (глава «Прошлое»). Также и Бендер, разбогатев, сравнивает себя с полубогом: «Живу, как бог, — продолжал Остап, — или как полубог, что в конце концов одно и то же» («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»).

Когда планы героев рушатся, они начинают страдать, превращаясь из суперменов в обычных людей: «Монте-Кристо, поникнув головой, бессильно опустив руки, подавленный тяжестью двадцатичетырехлетних воспоминаний...» (глава «Дуэль») ~ «Бендер шел позади всех, опустив голову...» (глава «Сердце шофера»); «Я обрек вас на голодную смерть, и все же вас прощаю, ибо сам нуждаюсь в прощении; я Эдмон Дантес!» (глава «Прощение») ~ «Зося! Слышите, меня оттерли. Я несчастен. Скажите мне слово утешения» (глава «Адам сказал, что так нужно»); и хотят уйти из жизни: «...лучше умереть» (глава «Дуэль») ~ «...я не хочу жить вечно. Я хочу умереть» (глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»). Но, в отличие от Бендера, который сетует, что ему 33 года, а он «мертвого Паниковского не воскресил», графу Монте-Кристо удается воскресить Валентину — возлюбленную Максимилиана Морреля, благодаря особому лекарству.

Уезжая из Парижа, Монте-Кристо ведет себя так же, как Остап, покидая СССР: «Ночь сверкала звездами. Монте-Кристо стоял на вершине холма Вильжюиф, на плоской возвышенности, откуда виден весь Париж...» (глава «Отъезд») ~ «Он обернулся к советской стороне и, протянув в тающую мглу толстую котиковую руку, промолвил...»; «Великий город, в твоем трепещущем лоне обрел я то, чего искал; как терпеливый рудокоп, я изрыл твои недра, чтобы извлечь из них зло; теперь мое дело сделано <...> теперь ты уже не можешь дать мне ни радости, ни горя. Прощай, Париж, прощай!» ~ «Всё надо делать по форме. Форма номер пять — прощание с родиной. Ну что ж, адье, великая страна <...> Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы» (глава «Кавалер ордена Золотого Руна»). При этом Монте-Кристо легко удалось покинуть Париж, а попытка Остапа перейти советско-румынскую границу провалилась. Отсюда и заключительная фраза: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы», — которую можно объяснить так: «К концу романа один за другим отпадают все примерявшиеся к Бендеру роли высокого плана — ср. его собственное признание в несходстве с Христом и развенчание его полководческих претензий <...>. Финальная его сентенция, таким образом, более широка по значению, она подытоживает целый ряд линий, в которых из Бендера «не вышло» то высокое, к чему он полушутливо примерялся и о чем всерьез мечтал»¹⁹¹.

Между тем сравнение с графом Монте-Кристо вполне оправдано биографией великого комбинатора, который в «Двенадцати стульях» так представлял свою эпитафию: «Мать покойного была графиней и жила нетрудовыми доходами» (глава «И др.»). Но в концовке «Золотого теленка», потерпев полный крах, он понимает, что не дотянул до своего знаменитого предшественника, оставшегося миллионером: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло». Обусловлено это, конечно же, несвободой советского общества, из которого никому нет выхода — ни простым гражданам, ни подпольным миллионерам.

Таким образом, благодаря двойственности своей натуры, Бендер оказывается близок и плутам (Чичиков, Хлестаков, Кречинский, Аметистов, Ниагаров, Ниссель Швальб, Энди Таккер, Симон де Торвиль, Альфред Джингль), и «аристократам духа» (Гамлет, Шерлок Холмс, Монте-Кристо, Воланд и др.): «Бендер — не только человек без определенных занятий и «джентльмен в поисках десятки»; он также обладатель блестящего критического интеллекта, аристократ духа и знаток людей, с веселой иронией взирающий на их мышиную беготню: «Я невропатолог, я психиатр, — говорит он, — я изучаю души своих пациентов. И мне почему-то всегда попадаются очень глупые души». По этой линии Бендер близок уже не к жуликам, а к одиноким в своем превосходстве «демоническим» персонажам, бесстрастным экспериментаторам и провокаторам, развлекающимся наблюдением человеческой комедии, как Печорин, а в новейшей литературе — Хулио Хуренито и Воланд. Подобная позиция не исключает сочувствия и помощи отдельным представителям бестолкового человечества, что придает героям этого типа особую харизматичность»¹⁹².

* * *

Теперь вернемся к 7-й главе романа «Двенадцать стульев», где описывается появление Остапа: «В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Стар город вошел молодой человек лет двадцати восьми». А его главный прототип Осип Шор родился в Никополе 30 мая 1899 года. Следовательно, 24 апреля 1927 года ему было двадцать восемь лет без одного месяца, как и Остапу Бендеру.

Прообразом деревни Чмаровки послужило село Чмыровка Луганской области (Украина), а Старгород — это, с одной стороны, Старый город (так называли центр Луганска, его древнейшую часть, вокруг которой постепенно и сформировался современный Луганск, названный в «Золотом теленке» Лучанском), а с другой — Старобельск, отстоящий от Чмыровки на 5.7 километра¹⁹³. Данное расстояние и преодолел Остап 24 апреля 1927 года. Всё это Ильф и Петров написали, основываясь на собственном опыте, поскольку осенью 1926 года ездили в Старобельский уезд в полуторамесячную командировку от газеты «Гудок» (отзвук этой поездки нашел отражение и в одном из рассказов Петрова, где героя зовут Василий Чмарев¹⁹⁴):

В 1954 году во время сбора урожая меня и моего товарища, учащихся профессионального училища, направили в качестве грузчиков помогать возить зерно на ток, — рассказывает старобельский краевед Иван Мирошниченко. — Чтобы в пути не было скучно, я взял с собой книгу «12 стульев». Водитель грузовика Роман Денисович (фамилию уже не помню), увидев в моих руках это произведение, аж подпрыгнул: «Так я же этих писателей хорошо знаю! В 1926 году работал водителем в Старобельском исполкоме и возил их по уезду. Интересные ребята были. Все шутили. И в основном по поводу автомобиля, на котором приходилось трястись по бездорожью, собирая материал для газеты о местном «разгильдяйстве»».

Судя по рассказам местных жителей, легендарное авто действительно было. Просуществовало оно в штате местного начальственного гаража до самой войны. Старожилы помнят, что машина была зеленого цвета (так как предназначалась для военных) и именовалась «Лорен-Дитрих» (ну прямо «Антилопа» Козлевича!). Появилось авто в Старобельске в 1918 году во времена гетмана Скоропадского, когда в город прибыла целая колонна машин с боеприпасами и военным имуществом, принадлежавшими австро-германской армии.

Позже, когда началась чехарда с властями (белых сменяли красные и наоборот), в Старобельске любил квартировать Нестор Махно со своей армией. Тем не менее, каким-то чудом машина осталась на ходу. Все появлявшиеся в городе важные гости непременно выделяли эту машину. Что поделать, автомобиль в те годы был здесь роскошью.

Движение машины по городу всегда сопровождала толпа мальчишек, обывателей и попрошаек, бегущих с криками: «Дядь, дай десять копеек». Эти впечатления, возможно, нашли свое отражение в описании эпизода на Военно-Грузинской дороге, когда опыт беспризорников переняли уже концессионеры Ося и Киса: «Деньги давай, деньги давай!»¹⁹⁵.

Во время одной из своих поездок Ильф и Петров посетили районный центр Марковку, а на обратном пути в Старобельск побывали в селе Бондаровка. Здесь и по сей день существует единственное в области тогда еще коллективное, а теперь частное садоводческое сельскохозяйственное предприятие, специализирующееся в основном на выращивании яблок. Так что протянутое великим комбинатором беспризорнику «нагретое солнцем яблоко» тоже могло иметь свой прообраз.

Неизвестно, произносили ли в реальности сатирики фразу, ставшую крылатой, про «ключ от квартиры, где деньги лежат». Но ключ у писателей в Старобельске таки был, правда, не от квартиры, а от гостиничного номера. Жили Илья Ильф и Евгений Петров в так называемых меблированных комнатах. И меблированы они были имуществом, реквизированным у местного дворянства и купечества. В том числе и мебелью известного в те времена мастера Гамбса.

Старобельчане рассказывают, что в номере, где жили писатели, стоял один уже изрядно потрепанный стул, который, окончательно развалившись, выдал из своего нутра коробочку с именной надписью мастера и сообщением о том, что сей стул является частью гарнитура из таких же двенадцати собратьев. Куда подевались остальные одиннадцать, никто не ведал. Но рассказывали, что весь гарнитур попал сюда из... приюта для старушек¹⁹⁶.

— Еще до революции генерал русской армии Николай Стоянов, выйдя в отставку, поселился в Старобельске, — рассказывает Иван Мирошниченко. — Он построил здесь за свои деньги и содержал впоследствии приют для престарелых солдат, пожилых женщин и детей-сирот. Богоугодное заведение генерал построил при местной женской гимназии, дабы молодые девицы проявляли милосердие, ухаживая за стариками и детьми. В приюте находилось на полном пансионе от двадцати до тридцати дам преклонного возрасте. К слову, это строение существует и по сей день, но теперь в нем расположена аптека.

В 1919 году генерал Стоянов был обвинен в организации антисоветских групп и убит прямо в здании уездного ЧК. Однако приют для пожилых женщин просуществовал до середины 20-х годов — в основном на энтузиазме работников и благотворительной помощи местных жителей. Поэтому в период, когда его могли увидеть Ильф и Петров, здесь, действительно, было весьма неприглядно. Но случилось это не по вине «голубого воришки». В роли завхоза 2-го дома Старсобеса Альхена и его многочисленной родни выступило само советское государство, решившее сэкономить на старушках...¹⁹⁷

Помимо Осипа Шора, у Остапа Бендера был еще один прототип — уроженец Коканды (Ферганская область Узбекистана) Тургун Хасанов, проворачивавший свои аферы в 27 лет, — именно такой возраст в 1927 году будет у Осипа Шора и Остапа Бендера. Начиная с 15 июля 1925 года и до своей поимки в ночь с 8 на 9 августа, Хасанов представлялся председателем ЦИК Узбекской ССР Файзуллой Ходжаевым и таким образом получил немало денег от разных чиновников. Его похождениям посвящен обширный фельетон Льва Сосновского «Знатный путешественник»:

Молодой человек приятной наружности, в партикулярном платье, с признаками восточного происхождения на лице, зашел в канцелярию ялтинского исполкома. Впившись глазами в секретаря, восточный человек заговорил почти дословно по Гоголю словами Ивана Александровича Хлестакова. Странный случай в дороге... Похищение чемодана и портфеля... Нужно доехать до Москвы... Словом, позвольте рублей 20. На вопрос, кто же он такой, посетитель скромно ответил, что он — Файзулла Ходжаев, председатель ЦИК Узбекской ССР.

Тут, разумеется, задребезжал ялтинский телефон. Для встречи приятного гостя приехал председатель Крымцика тов. Ибрагимов. Путешественник получил не только 20 рублей, но и еще 70 рублей. Чтобы избавить уважаемого товарища от возможных неприятностей, при поездке без всяких документов, ему из канцелярии Крымцика был выдан документ, удостоверяющий, что он, путешественник, действительно является председателем ЦИК Узбекистана и что документ выдается взамен похищенного. Заодно заверена была собственноручная подпись Ходжаева.

Дружески простившись с Крымом, путешественник, совсем как в «Ревизоре», пробормотал, укладывая деньги в бумажник: «Крымцик — тоже хороший человек».

Далее наш знакомый очутился в Новороссийске. Здесь он уже не счел уместным самолично ходить в исполком, но вызвал к себе в гостиницу председателя исполкома. Последний, разумеется, приехал на автомобиле и после краткой беседы услышал те же слова насчет «странного случая в дороге», похищенного портфеля и т. п. На утро в номер были доставлены 100 рублей. Укладывая их в бумажник, путешественник убежденно заметил: «Новороссийский исполком — тоже хороший человек».

Затем мы встречаемся с нашим путешественником в Полтаве. Здесь председатель исполкома вручил приятному гостю 150 рублей. Сами понимаете — «странный случай в дороге» и тому подобное.

Дальнейший маршрут через Москву привел почтенного восточного деятеля в столицу Белорусской ССР, в Минск. Явившись в Белорусский ЦИК, он с похвальной систематичностью и выдержкой повторил повесть о своих дорожных злоключениях и попросил уже 500 рублей. Очевидно, платежеспособность Белоруссии им была оценена несколько выше Крыма. Хотя в Белоруссии финансы и попрочнее, но тамошний ЦИК решил оказать гостю поддержку не из своего кармана, а из средств узбекистанского представительства в Москве, о чем и была послана телеграмма в Москву. Узбекистанское представительство не могло оставить председателя своего ЦИК в такой острой нужде и срочно перевело 500 рублей в Минск в распоряжение Файзуллы Ходжаева.

Отсюда последний направился в Гомель. Нужно ли повторять красноречивый рассказ о бедствиях человека, который очутился («странный случай в дороге») без средств? Сомнений в личности быть не могло, ибо предъявленный документ категорически утверждал, что предъявитель сего и есть тов. Файзулла Ходжаев, что удостоверяет Крымцик. Пока канцелярия Гомельского губисполкома выписывала ордер на 60 рублей (надо же человеку доехать до Москвы!), гость был приглашен на заседание президиума ГИК. Разбирались очень важные вопросы. Но, — странным образом, — гость проявлял интерес не столько к ходу прений, сколько к маячившим на тротуаре странным личностям, видным из окна. Они удивительно напоминали путешественнику агентов уголовного розыска.

Тем временем начальник гомельского административного отдела Хавкин стал проявлять довольно странное любопытство. Разыскав № «Красной Нивы» с портретами всех представителей ЦИК, в том числе и Файзуллы Ходжаева, упомянутый товарищ Хавкин не нашел в портрете большого сходства с личностью посетившего Гомель человека.

Откуда у гомельских властей нашлось храбрости — не знаю, но они решились на чудовищное насилие над Файзуллой Ходжаевым: он был задержан. Задержанный проявил необычайное хладнокровие и предложил вместе с ним отправиться на переговорную станцию, где он вызовет тов. Калинина, Червякова или Сталина, которые и разрешат возникшее недоразумение. От переговоров по прямому проводу с Москвой гомельцы воздержались, но зато произвели личный обыск, при котором найден был документ на имя Хасанова Тургуна Юлдашевича. О Хасанове говорилось, что он за подлог приговорен советским судом в Грузии на 6 лет, но по амнистии освобожден.

Хасанов любезно согласился признать, что он — именно Хасанов, а не Ходжаев, что выпущенный по амнистии из тюрьмы он решил зарабатывать свой хлеб с маслом особой профессией. Профессия эта, не предусмотренная тарифными и штатными постановлениями, предусмотрена, однако, уголовным кодексом. С психологической и бытовой стороны она частично описана Гоголем в комедии «Ревизор».

История с Хасановым научит, надеюсь, многих наших товарищей осторожности. Но и тут есть опасность. У нас, бывает, всё делается как-то не на шутку. То доверяют первому Хасанову. То могут проникнуться абсолютнейшим равнодушием к обращающемуся за помощью человеку. И я серьезно боюсь, как бы ни вышло где-нибудь, что очутившегося в провинции предцика заберут без лишних разговоров. Много, мол, вашего брата по провинции гуляет. Пошлем в Москву, пускай там разбираются: который настоящий, который поддельный.

Вот этого бы я не советовал делать. Всего в меру — и доверчивости, и недоверия¹⁹⁸.

Выдав удостоверение Тургуну Хасанову, что он является председателем ЦИК Узбекской ССР, председатель Крымцика Ибрагимов стал его «крестным отцом». Поэтому в «Золотом теленке» у Остапа Бендера, который в разговоре с председателем Арбатовского исполкома представился сыном лейтенанта Шмидта, попросив у него 50 рублей, будет отчество «Ибрагимович»: «Нет, серьезно, я очень уважаю Остапа Ибрагимовича, это такой человек!..», — говорит очередной «сын лейтенанта Шмидта» Паниковский другому — Балаганову (глава «Командор танцует танго»). А в романе «Двенадцать стульях» мы обнаруживаем сразу две отсылки к биографии Хасанова: «После этого заговорили о шелке, и Остап обещал подарить очаровательной хозяйке несколько сот шелковых коконов, привезенных ему председателем ЦИК Узбекистана» (глава «Людоедка Эллочка»); «Остап всё время произносил речи, спичи и тосты. Пили за народное просвещение и ирригацию Узбекистана. После этого гости стали расходиться» (глава «Союз меча и орала»). Кстати, из первой записной книжки Ильфа известно, что с 20 июня до середины июля 1925 года он находился в Узбекистане по командировке от газеты железнодорожников «Гудок»¹⁹⁹ для написания репортажа. И уже в самой первой записи мы встречаем слово «ирригация»: «План. Хлопководство, быт. Желдормастерские. Ирригация. Шелководство. Кустари. Рабкоры»²⁰⁰ (поэтому и Остап в «Золотом теленке» окажется в Узбекистане — Бухаре, Самарканде и Ташкенте). Но поскольку упоминать имя председателя узбекского ЦИК Файзуллы Ходжаева было нельзя, соавторам пришлось «сыграть на понижение», и Бендер, Балаганов и Паниковский представляются всего лишь детьми лейтенанта Шмидта.

Дело афериста Тургуна Хасанова, хранящееся в партархиве ЦК Компартии Белоруссии (фонд № 4, опись № 21, дело № 151²⁰¹), случайно обнаружил 17 ноября 1998 года минский историк Илья Курков, когда «работал в Национальном архиве Республики Беларусь над плановой темой»²⁰². Сохранилась любопытная стенограмма переговоров начальника гомельской милиции, 28-летнего Матвея Хавкина, который с апреля 1924 года занимал должность руководителя Губернского Административного Отдела, и начальника Центррозыска в Москве Н.А. Николаевского:

X. У аппарата нач. ГАО Гомеля. Появился подозрительный, именует себя председателем ЦИК Узбекистана, документы на имя Ходжаева Файзуллы, имеет временное удостоверение Крымцика № 4645—25/15 июля 1925 г. Других документов нет. Проверьте местонахождение сейчас же. Нет сходства в портретах Председателя Узбекистана. В Губисполкоме получил 60 р., говорит, что едет в Москву, но билет взял на Харьков. Прибыл из Минска. Агенты Белрозыска следят, фактически расшифрованы. Жду вашего распоряжения, со мною у провода губпрокурор.

Н. Установите наблюдение впредь до получения от нас ответа. Немедленно выясню в Кремле. Всё.

X. Минута дорога. Собирается уехать. Может сорваться с первым поездом. Когда можно ждать ответа? Установлю наблюдение за вокзалом через наши органы и органы ГПУ.

Н. Ответ ждите сегодня ночью. Всё!²⁰³

Ордер на арест был получен в ту же ночь:

Задержите впредь до выяснения.

Начальник Центррозыска Николаевский²⁰⁴.

Сохранился также документ Гомельского Губернского Административного Отдела под названием «МАНДАТ», датируемый 8/VIII-25: «Дан настоящий мандат Уполномоченному Отдела Розыска Губернского Административного Отдела Гомеля в том, что ему действительно предоставлено право задержать именующего себя Председателем ЦИК Узбекской ССР Ходжаевым Файзуллой»²⁰⁵. Этот документ и был предъявлен Хасанову в ночь на 9 августа 1925 года при аресте в номере гостиницы, куда его после бурного банкета доставил автомобильный кортеж.

И вскоре Хавкин направил своим конкурентам из Минска победную реляцию:

Срочно. Минск. Начальнику милиции республики т. Кролю.

Именуемый себя председателем ЦИК Узбекистана Ходжаевым Файзуллой разоблачен. Оказался аферистом Хасановым. Ваш приезд излишен.

Начальник ГАО Хавкин Матвей²⁰⁶.

По словам одного из исследователей: «Среди вырезок, собранных Ильфом в специальную тетрадь, имеется целая подборка о жуликах, выдававших себя за родственников великих людей. Чьи имена только не эксплуатировали изобретательные аферисты! Нашлась даже мошенница, выдававшая себя за дочь Сун Ятсена²⁰⁷... Все это были живые прототипы «братьев Луначарского, кузин Клары Цеткин или, на худой конец, потомков знаменитого анархиста князя Кропоткина», о которых писали авторы «Золотого теленка»»²⁰⁸. Тетрадь Ильфа с газетными вырезками действительно существует и в настоящее время хранится в РГАЛИ с таким описанием: «Вырезки из газет со статьями, заметками, фельетонами разных авторов, с судебной хроникой и объявлениями. Часть вырезок из газет наклеены в тетрадь и снабжены надписями Ильфа И.А. (название газет и даты). Крайние даты: [1925]—1928 и б/д»²⁰⁹.

В июльском номере журнала «30 дней» за 1928 год закончилась публикация романа «Двенадцать стульев», а 21 июля «Вечерняя Москва» опубликовала статью еще об одном аферисте, где узнаются некоторые мотивы из будущего «Теленка»²¹⁰, причем эта статья во многом повторяет описание приключений Тургуна Хасанова из газеты «Правда» от 01.10.1925:

Токарь по металлу завода им. Андре Марти в Николаеве, Одесской губ., Александр Сербин решил совершить пешеходное путешествие по маршруту Николаев — Владивосток и обратно. Он возбудил ходатайство перед Николаевским отделением союза рабочих металлистов об оказании ему содействия. Ходатайство Сербина было уважено: Николаевское отделение обратилось ко всем профсоюзам и общественным организациям с просьбой оказать Сербину возможное содействие во время путешествия.

Оказавшись в пути, Сербин решил выдать себя за болгарского рабочего, совершающего кругосветное путешествие, и ему поверили. В другом городе он выдал себя за американца, и тоже ему всё сошло с рук.

Как известно, аппетит приходит во время еды, и в Казани Сербин объявил себя сыном бразильского консула в Китае. При этом он ни слова не говорил на иностранных языках и не имел никаких документов, но все равно ему поверили и даже предоставили номер и стол в гостинице «Казанское Подворье». Более того, в распоряжении Сербина «в течение 11 суток находились автомобиль и выезд».

А далее начинается самое интересное:

Татнаркомпрос выдал ему справку о пропуске для осмотра совместно с проф. Смолиным исторических памятников. Наркомюст допустил его к осмотру исправдомов на территории Татреспублики. Татарский ЦИК выдал ему 35 руб., Наркомфин 30 руб., а в день отъезда Сербина для него был устроен прощальный вечер и банкет, на котором ему преподнесли часы.

С неменьшим почетом встретили самозванца в Петропавловске. Здесь он отрекомендовался бразильским рабочим и в присутствии должностных лиц осмотрел целый ряд учреждений. Он «почтил» своим посещением консервную фабрику, мельницу, пивоваренный и кожевенный заводы, а затем пожелал осмотреть киргизский аул. «Иностранцу» была немедленно предоставлена верховая лошадь и он в сопровождении милиционера побывал в окрестностях Петропавловска. Не обошлось и здесь без денежных расходов. В гостинице Сербин проживал за счет губисполкома, в его распоряжении находились два автомобиля. Горсовет подарил ему прорезиненный плащ, а Губпрофбюро выдало 80 руб.

Сербин отправился дальше. В Златоусте он фигурировал под видом рабочего из Америки. Златоустинский горсовет подарил «американцу» костюм, а от профсоюза он получил 50 руб. пособия.

Но здесь же, в Златоусте, Сербина взял на заметку местный угрозыск, а пока похождения афериста продолжились: в Сарапуле он довольствовался 25-ю рублями, в Свердловске ему были предоставлены номер и стол в гостинице «Урал», а совет профсоюзов пожаловал ему 40 рублей. Подобным же образом Сербин «окучил» немало городов. И, наконец, финал этой истории случился в Башкирской АССР:

Он не брезговал и мелкими суммами — 10 р. в Уфе от горсовета. Там же в Башсовнаркоме он получил 50 рублей, а Наркомпрос откомандировал в его распоряжение специального инспектора, который знакомил «знатного гостя» с садами и музеями. На лошади Наркомвнудела, в сопровождении милиционера, Сербин ездил для ознакомления с башкирскими деревнями. А на другой день он, в сопровождении милиционера, был препровожден... под арест, так как все его проделки были раскрыты златоустинским угрозыском.

При обыске у Сербина было найдено письмо, адресованное его родственнице в Одессе. Там он хвалится своими достижениями:

«Я думал, Зоечка, — пишет самозванец, — что счастье жизни можно найти только в деньгах. Но оказывается, что я очень ошибся. Представь себе, что я уже 7 месяцев в пути и, наконец, увидел это названное счастье. Я увидел то, к чему стремился, — деньги, почет и громкое имя.

О, Зоечка, ты не знаешь, как меня чтили и чтят.

Когда я был в Казани (а это центр Татреспублики), меня приняли за сына бразильского консула в Китае. Да я и действительно провел названное имя мастерски! За мною хвостом ходили наркомы и члены ВЦИК. В моем распоряжении находился 11 суток автомобиль. Меня именовали не Шурка Сербин, вовсе нет, а мистер Бинс. Я стоял в лучшей гостинице. Все мне льстили, и как же не льстить, когда я бразилец — сын американского консула, делаю кругосветное путешествие для ознакомления с бытом городов мира. Ха-ха!..

Для меня устроили вечер вроде банкета и подарили лучшие часы. Проводили в мягком вагоне. В других городах такой же почет. Мне выдают документы о том, что я бразильский путешественник, мне улыбнулось счастье, которое, пожалуй, на всю жизнь меня обеспечит. Ты должна, моя дорогая, меня поздравить с тем, что я написал книгу в 230 страниц. Я отдал свою книгу в печать и уверен, что будет такая и кино-картина.

О, Зоечка, целую мировую сенсацию! Я сделаюсь сразу известностью в мире!..».

Во всей этой эпопее современного Хлестакова самое удивительное — это то безграничное легковерие, с каким местные ответственные работники отнеслись к «сыну бразильского консула в Китае». А если даже и сын бразильского консула, — что за подхалимство по отношению к заезжему иностранцу. В одном из городов, в Красноуфимске, который «бразилец из Николаева» почтил своим присутствием, его засняли и портрет поместили... в местном музее. Пожалуй, не только Хлестаковы сохранились кое-где, но и Сквозник-Дмухановские.

Сейчас Наркомвнудел, который уделяет делу Сербина большое внимание, намерен оповестить места о необходимости более осторожного подхода ко всяким путешественникам.

Возможно, формула «сын бразильского консула» подсказала соавторам лейтмотив «Золотого теленка» — стремление Остапа попасть в Рио-де-Жанейро. Впрочем, и Остап Шор будто бы мечтал уехать в Бразилию, но почему-то не уехал... А слова Шуры Балаганова: «Хорошо жить на свете! Вот мы едем, мы сыты. Может быть, нас ожидает счастье...», — коррелируют с рассуждениями Шуры Сербина: «...я уже 7 месяцев в пути и, наконец, увидел это названное счастье. Я увидел то, к чему стремился, — деньги, почет и громкое имя»²¹¹. Последняя фраза напоминает еще и реплику разбогатевшего Остапа: «Где уважение? Где почет? Где слава? Где власть?». Кстати, не превратится ли и Зоя в Зосю? Ведь разница всего в одной букве...

А если вспомнить посещение Остапом Арбатовского исполкома, то будет уместно привести два фрагмента из заметки, появившейся в конце марта 1926 года:

За последнее время получило широкое развитие «гастролерство» по части получения пособий. Особенно усердно эти гастролеры посещают Самару. <...> Особенно часто попадают впросак страховые кассы.

Все разновидности «гастролеров» по получению пособий по характеру их приемов можно подразделить на две основные группы: 1) действующие с расчетом вызвать сочувствие и 2) вымогатели в прямом смысле слова.

Первые, обычно, оказываются какими-нибудь обездоленными, особенно остро нуждающимся, так что если им немедленно не помочь, то они должны сейчас же погибнуть. Вторые, кроме жалоб на свою судьбу, пускают в ход прямые и чаще косвенные угрозы насилием.

— Я, товарищ, больной-припадочный, могу решиться на убийство, — рекомендует себя «гастролер».

Часто в кабинетах председателей или заведующих, куда пришел «гастролер», проделывается сама симуляция припадка: бросаются пресс-папье, чернильницы в осмелившегося отказать в выдаче пособия или в рекомендательной записке²¹².

Прием, используемый «гастролерами»: «Я, товарищ, больной-припадочный», — объясняет странные, на первый взгляд, опасения председателя Арбатовского исполкома в отношении Остапа: «А вдруг припадочный? — подумал он, — хлопот с ним не оберешься». Как видим, председатель уже сталкивался с аферистами, которые симулировали припадки, но при этом не сомневался, что перед ним — именно те люди, за кого они себя выдавали, поэтому он поверит и Остапу, дав ему восемь рублей.

В августе 1925 года Ильф побывал в Саратове в качестве корреспондента «Гудка» с целью написания репортажа о приезде тиражного парохода «Герцен»²¹³. Но, по некоторым данным, он уже приезжал в Саратов в конце марта — начале апреля того же года, о чем глухо сообщала заметка в местной газете: «В среду, 1 апреля, в 7 часов вечера, в театре Дома труда и просвещения назначается суд над рабкором ж. д. мастерских тов. Васильевым и над газетой «Гудок». В суд вызывается администрация.

Для участия на суде прибыли представители «Гудка ». Вход по билетам, которые раздадутся рабочим через месткомы.

В связи с судом и для разрешения других вопросов, на субботу 28-го в красном зале Дома труда и просвещения в 6 часов созывается учкопрофсожем и представителем «Гудка» экстренное общеучастковое собрание всех рабкоров и редколлегий всех стенгазет железнодорожников»²¹⁴.

Во время этого первого приезда, просматривая саратовскую прессу за февраль 1925 года, Ильф мог наткнуться на следующую, весьма любопытную заметку:

Летом прошлого года в Саратов из Ленинграда приехал молодой человек — «приятной наружности» — Макс Вахтухновский.

Приехал по его словам куда-нибудь «устроиться».

Сначала «беспризорный» молодой человек стал «пристраиваться» в обществе друзей беспризорного ребенка. Болтался в деткомиссии, губоно. Потом услужливостью, «приятной» наружностью привлек к себе внимание ответственных руководителей этих учреждений.

Ему обещали хорошую ответственную должность, а пока давали кое-какие поручения.

С одним из таких поручений (продажа значков) Вахтухновский появился в Покровске.

Здесь он узнает из газеты о постановлении XIII съезда советов об организации в СССР фото-кино-комитетов.

В голове Вахтухновского, артиста по призванию и профессии, окончившего кинематографические курсы, рождается план гениальной аферы.

Рекомендуя себя уполномоченным Саргубдеткомиссии, Вахтухновский в кабинете Наркомзема Республики Немцев Поволжья предлагает и развивает план организации в Поволжье фото-кино-комитетов.

В Наркомземе чрезвычайно серьезно отнеслись к этой мысли. Созвали ученую комиссию, которой предложено было выработать проект деятельности предлагаемого комитета и представить на рассмотрение Наркомзема.

По мысли Вахтухновского предполагалось создать фильму, демонстрирующую достижения сельского хозяйства.

Дело пошло в порядке ведомственной волокиты.

Вахтухновский бегал по кабинетам. Просил поторопиться. Разговаривал с учеными агрономами по «техническим» вопросам. Настаивал об обсуждении вопроса в Совнаркоме.

Об этом-же вел переговоры в Наркомпросе.

Однако, несмотря на серьезное отношение, дело не двигалось, Вахтухновский нервничал.

Сидя однажды в кабинете ответств. работника Муратова он заметил оставленную на столе печать Наркомзема. Наскоро отпечатал себе несколько листов чистой бумаги и сунул их в карман.

Потом на одном из этих листов составил подложное соглашение от имени Наркомзема с представлением ему полномочий представителя фото-кино-комитета республики немцев Поволжья.

С этим документом Вахтухновский явился в адмотдел Саргика для регистрации якобы вновь организуемого в Саратове учреждения. Одновременно на другом отпечатанном в Покровске листе написал и послал в полиграфпром отношение на заказ печати и штампы для организуемого управления полномочного представителя фото-кино-комитета А.С.С.Р.К.П.

Несмотря на многие логические несуразности, Вахтухновского нигде никто не заподозрил.

В адмотделе зарегистрировали несуществующее учреждение и любезно расспрашивали:

— Вероятно, служащих будете набирать?

— Несомненно. У меня дело широко будет поставлено!

— Нельзя-ли к вам товарища устроить?

— Пожалуйста, пожалуйста!...

— Я к вам с записочкой пришлю...

— С удовольствием! Железнодорожная 81.

По этому адресу на окраину города в дом дяди Вахтухновского, где он остановился, явилось с записками от своих протеже несколько человек.

Некоторым из них Вахтуновский дал сразу задание, а других просил подождать пока развернется дело и определится характер работы.

Что-б не ронять марку учреждения, Вахтухновский выдал «сотрудникам» аванс.

И вместе с тем энергично начал работу по изысканию средств. С торговцами, владельцами пивных и ларьков повел переговоры о передаче их заведений его учреждению, предлагая при этом «очень выгодные» для них условия.

Средства быстро потекли в карман Вахтухновского.

В результате переговоров пивник Попов передал ему свою пивную, а сам сделался приказчиком с «приличным» окладом. Для первых оборотов Вахтухновский взял у него в кредит 120 рублей и потом получал всю выручку.

В эту-же пивную Вахтухновского перевел свою контору с Железнодорожной улицы.

«Дело» расширялось не по дням, а по часам.

В конторе появился штат служащих: зам, бухгалтер и четыре агента для поручений. Последних Вахтухновский разослал по уездам распространять таблицы метрических мер, которых он несколько тысяч сумел взять в кредит в центральном книжном магазине губоно.

В связи с большим ростом дела, Вахтухновский решил изменить «полпредство».

С этой целью через протежированиях адмотделом сотрудников распространил слух, что его назначают... полпредом Бухарской республики.

В подтверждение этого одному из них показал телеграмму «из Москвы», данную им самому себе из Покровска в Саратов, в которой сообщалось, что ему высылаются полномочия от Бухарского Совнаркома.

Таким образом, создав подходящую атмосферу, Вахтухновский в частной мастерской заказал себе печать полпреда Бухары и, сделав новые мандаты, снова явился в адмотдел зарегистрировать новое учреждение.

С новыми полномочиями дело пошло еще шире. Вахтухновский бегал из учреждения в учреждение. Всюду открывали кредит. Торговля в пивной «Бухарского полпреда» кипела. Контору перевел в другое место. Не хватало только автомобиля. Достал и его.

— Чья это машина? — спросил однажды Вахтухновский шофера, заметив на улице стоявший автомобиль.

— Дивизии, — ответил тот.

— Нельзя-ли воспользоваться?

— Нет, товарищ! Сам не могу, поговорите с начальством.

В тот-же день он разыскал начальство и в результате переговоров автомобиль был предоставлен ему в пользование на целую неделю.

Автомобиль значительно содействовал успеху полпреда. На нем он, подкинув шоферу на чай, вихрем носился по Саратову. Устраивал веселые компании с женщинами, налетал ежедневно в пивную за выручкой и расширял дело.

Неожиданный успех «дела» испугал «полпреда». Решил переменить место деятельности.

Сообщив подчиненным, что уезжает по делам службы в Коканд, он переехал в Самару, куда захватил с собой в качестве личного секретаря девицу Поступаеву, с которой познакомился за день до отъезда.

Там они явились также в адмотдел ГИК. Завизировали мандаты. Поместились в комнате, любезно им предоставленной ОДВФ [Обществом друзей военного флота. — Я.К.].

Приняли участие в организации полетов на гидроплане «Юнкерс», взяв в кредит значительное количество билетов.

В Самарской газете Вахтухновский поместил объявление следующего содержания: «К сведению торговцев и всех граждан. Все желающие передать свои ларьки и лавочки или открыть новые с оставлением их в должности ответственных приказчиков на выгодных условиях приглашаются для переговоров в здание Самарского губ. исполкома, комната 20 с 11 час. к т. Поступаевой.

Заявления будут приниматься до 21-го августа, после чего никакие справки и заявления выдаваться и рассматриваться не будут».

По этому объявлению валом повалили торговцы. Секретарша Поступаева не поспевала получать по 50 руб. вступительных вкладов.

На этом номере «полпред» заработал 930 руб.

— Я сам был ошеломлен, — говорит он теперь на суде. — Сколько их привалило. Деньги не поспевали считать...

В Самаре Вахтухновский завязал связь с крупными учреждениями: трестами, госзаводами, ОДВФ, обществом беспризорного ребенка и целым рядом других.

В конце концов поведение его в Самаре показалось подозрительным. В квартире его был произведен обыск, которым и вскрылась афера «полпреда».

Вахтухновский был арестован, во всем чистосердечно сознался и дело его вместе с ним было передано в Саратовский суд.

На-днях оно разбиралось в нарсуде 1-го района под председательством т. Зимина.

Защищал его член коллегии защитников Беккер. Гражданскими истцами выступали: от ГФО [губернский финотдел. — Я.К.] т. Микицинский, от губоно — т. Мерцлин.

Суд приговорил Вахтухновского к 2 годам лишения свободы без строгой изоляции с удовлетворением пред явленных к нему исков.

Поступаеву на 1 год, но, ввиду ее первой судимости, наказание сократили до 3-х месяцев²¹⁵.

Очередным прототипом Бендера стал одесский поэт Митя (Дмитрий) Ширмахер. Так, вопрос Остапа «Простите, мадам, это не вы потеряли на углу талон на повидло?» («Золотой теленок»; глава «Гомер, Мильтон и Паниковский») отсылает к обменной операции, провернутой Ширмахером, когда он обещал лейтенанту германской армии подошвенную кожу в обмен на бочонок спирта, «но, зная, что час эвакуации вот-вот наступит, не торопился с ее доставкой. Дождавшись нужного момента, Митя буквально вырвал из рук немца заветный бочонок, обещая, что тележка с кожей находится за углом. Лейтенант бежал, догоняя свою часть, а трофей — бочонок — Митя пожертвовал для открытия Клуба [поэтов]»²¹⁶.

Знакомая Ильфа Тая Григорьевна Лишина так описывала Митю Ширмахера: «Не знаю, кому первому пришла мысль открыть вечернее кафе поэтов для широкой публики. Возможно, это был предприимчивый молодой человек, о котором ходили слухи, что он внебрачный сын турецкого подданного (много позже мы узнали его черты в образе Остапа Бендера), но тогда он только начинал бурную окололитературную деятельность. Во всяком случае, летом 1920 года первое одесское кафе поэтов с загадочной вывеской «Пэон четвертый» было открыто»²¹⁷. Кстати, фамилия «Ширмахер» (Schiermacher) переводится с немецкого и идиша как «чистый комбинатор» (а Ильф как раз был знатоком еврейского жаргона: «Жаргон я понимал, а чекистом никогда не был», — напишет он в рассказе «Повелитель евреев», 1923²¹⁸). Остап же как раз ценил чистоту в воплощении своих замыслов: «Собственно говоря, хвастаться нечем, комбинация простенькая. Но опрятность, честность — вот что дорого. Двести рублей. В пять минут» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»); а когда ему что-то не нравилось, говорил: «Низкий сорт, нечистая работа» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»), «И вообще, — продолжал Остап, — у вас нечистая хватка» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»).

За год до появления романа «Двенадцать стульев» Митя Ширмахер уже стал прототипом «разъездного агента и уполномоченного по распространению изданий Цекомпома» Б.К. Изумрудова в повести Валентина Катаева «Растратчики» (1926; в поздней редакции Изумрудов будет назван Кашкадамовым), поскольку Ширмахер подписывал стихи псевдонимом «Дмитрий Агатов»²¹⁹, а агат и изумруд относятся к одному семантическому полю — «драгоценные камни». В свою очередь, образ Изумрудова сформировался под влиянием пьесы Булгакова «Зойкина квартира» (1925), где действует жулик Аметистов (аметист и изумруд — также драгоценные камни). Но наряду с этим Изумрудов послужил и литературным прообразом великого комбинатора: «Одно из двух — берете три комплекта изданий Цекомпома или не берете? Короче. Мне некогда, товарищ. У меня в четверг, товарищ, доклад в Москве, в Малом Совнаркоме»²²⁰ ~ «Жена? Бриллиантовая вдовушка? Последний вопрос. Внезапный отъезд по вызову из центра. Небольшой доклад в Малом Совнаркоме» («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»). Также образ Изумрудова из «Растратчиков» (1926): «Удостоверение. Дано сие тов. Изумрудову Б.К. в том, что он является разъездным агентом и уполномоченным по распространению издании Цекомпома»²²¹, — восходит к рассказу Евгения Петрова «Звездакин в доме отдыха» (1925): «Я просто назвался агентом по распространению подписных издании Госиздата, портретов вождей и значков добровольных обществ»²²².

Слова Изумрудова: «Конечно, вам не надо разъяснять цели и задачи нашего учреждения»²²³, — повторит Остап Бендер перед участниками тайного «Союза меча и орала»: «Я не стану говорить вам о цели нашего собрания — она вам известна».

После слов «задачи нашего учреждения» Изумрудов продолжает: «Ближе к делу». И эти слова произнесет Остап в разговоре с Коробейниковым: «Ближе к телу, как говорил Мопассан». Далее Остап иронически спрашивает Коробейникова: «Это почему ж так много? Овес нынче дорог?», — что вновь коррелирует с повестью Катаева: «Овес, эх, нынче дорог стал, барин, — заметил извозчик вскользь»²²⁴.

Но вернемся к Мите Ширмахеру, чей колоритный портрет нарисовал писатель Сергей Бондарин (назвав его, правда, Митей Махером), которому довелось общаться и с другим прототипом Бендера — Остапом Шором:

На улице Петра Великого помещался коллектив поэтов.

И вот здесь-то в те времена я и познакомился с Митей, прообразом будущего Остапа Бендера. Литературный герой сатиры, ставшей популярной и знаменитой, заимствовал кое-какие черты от этого Мити, а кое-что от другого человека — по имени Остап. Я знал их обоих.

Можно было дивиться, откуда у Мити, прихрамывающего на одну ногу, столько энергии и предприимчивости. Стихов он не сочинял и не декламировал чужих, но знался дружески со всеми пишущими, а главное — чего уж теперь скрывать — прихрамывающий, всегда улыбающийся, Митя Махер чуть ли не с детских лет умело обделывал свои делишки и охотно помогал другим — с тою же ловкостью, что и его земляк и двойник — рослый, рыжий, грубоватый Остап²²⁵. Этот тоже не сочинял стихов, прибился он к поэтической молодежи заодно и вслед за своим братом поэтом Фиолетовым. <...> Фиолетов работал в угрозыске до того, как подобные же романтические поиски привлекли сюда же Евгения Катаева. Неосторожность рано погубила Фиолетова. Его брат, Остап, оказался удачливей...

Вернемся, однако, к хромому Мите.

Ловкач ухитрился занять обширную квартиру, наполненную обломками стильной мебели. Вселения в заброшенные квартиры в те годы случались нередко. С Митей поселился Багрицкий, которому наскучило жить в полутемной и вонючей квартире на Ремесленной улице у мамаши.

Вот так и начался коллектив поэтов, до этого не имевших постоянной аудитории. Сюда, на улицу Петра Великого начали ходить Юрий Олеша и Валентин Катаев, Зинаида Шишова и Адалис, Марк Тарловский, Илья Арнольдович Файнзильберг (Ильф тогда еще не был Ильфом, знали его фамилию, а не литературный псевдоним), с ним неизменно приходил немного хмурый, малословный Лев Славин; было непонятно, что их соединяет — юношеский наигранный снобизм или ироничность; даже друг с другом эта пара держалась подчеркнуто холодновато.

Если не ошибаюсь, чтения происходили по средам и субботам. В эти вечера самая просторная комната буржуазной квартиры с венецианским окном наполовину без стекол, наполнялась поэтами и художниками, девушками, любящими стихи, студентами, прежде ходившими на чтения «Зеленой лампы». Появлялся здесь и Георгий Шенгели, уже определившийся поэт, акмеист, автор самостоятельных книг²²⁶.

Сохранился и рассказ художника Евгения Окса (1899—1968) о встречах на квартире Ширмахера, организованных поэтессой Аделиной Адалис: «Однажды она сказала: «Есть пустая буржуйная квартира — мы устроим там клуб поэтов...».

И вот она привела Ильфа и меня на улицу Петра Великого. В квартире был хозяин — Митя Ширмахер.

Он был хром, носил ортопедический сапог, лицо имел бледное, один глаз был зеленый, другой был желт. <...> Митя Ширмахер принадлежал к славному племени одесских комбинаторов. Я же прозвал его «хромой бес Тюркаре»»²²⁷. Вот здесь и кроются истоки дьявольских повадок Остапа Бендера, сына турецкоподданного.

Что же касается Аделины Адалис, то именно ей принадлежит выражение «Вы толстый и красивый парниша», вошедшее в словарь Эллочки-людоедки. По словам Евгения Окса: «Одному нашему знакомому она говорила: «Вы красивый и толстый». Такое соединение эпитетов ей безумно нравилось»²²⁸. В этих же воспоминаниях говорится о романе между Ильфом и Адалис («Музой»): «Я мог только подозревать о возможности существования неизвестных мне отношений, еще до моего знакомства с ними, между Музой и Ильей. О всей их сложности...

Позже Ильф как-то сказал мне: «Влюбленных съединила влюбленного рука». Муза считала Илью «своим созданием». До знакомства с ней он работал на заводе «Анатра» токарем. Она искренне считала, что только благодаря ей, ее влиянию, он стал таким начитанным, разносторонне образованным и интересным человеком. Она часто говорила: «Иля — это мое создание»»²²⁹.

Если же говорить о прототипах Эллочки-людоедки, то их было еще несколько: «Как сказала мне Людмила Коваленко [племянница первой жены Валентина Катаева Анны Коваленко — «Мусика» из «Двенадцати стульев». — Я.К.], прототипом Эллочки-людоедки была ее тетя — Тамара Сергеевна, тоже работавшая ретушером, как и катаевская жена, а прототип Фимы Собак — подруга Тамары Раиса Аркадьевна Сокол, впоследствии прошедшая всю войну медсестрой... Обе обожали вещи и разговоры о них»²³⁰. Другим прототипом Эллочки стал художник-карикатурист Алексей Радаков, работавший в журнале «Сатирикон»: «Как сейчас слышу его любимое словцо, с помощью которого он любил выражать самые разные свои чувства.

— Адово! — изрекал Радаков, увидев чей-нибудь отличный рисунок. <...>

Другим словцом, которым бывший воспитанник Парижской академии художеств обозначал самые неожиданные свои эмоции, было слово «мрак».

— Мрак! — неожиданно бросал он <...> чтобы выразить свое неудовольствие недостаточно холодным пивом или переваренными сосисками.

В быту Алексей Александрович пользовался удивительно малым запасом слов, и в этом отношении у него было немало общего с Эллочкой из «Двенадцати стульев». Кстати, и Ильф, и Петров отлично знали Радакова, часто с ним встречались и, составляя несложный словарь этой своей героини, включили в него и излюбленное радаковское словцо «мрак»»²³¹.

В раннем рассказе Ильфа «Принцметалл» (1924) заглавный герой обращается к рассказчику: «Мое изобретение! Знаменито, а?»²³². А Эллочка после слов Остапа про ситечко замечает: «Должно быть, знаменито».

Принцметалл хвалится: «Знаменитый проект!», — и Эллочка на реплику своего мужа: «Да. Стулья хорошие», — скажет: «Зна-ме-ни-тые!»²³³.

Также и фрагмент записной книжки Ильфа за сентябрь—октябрь 1925 года: «Двое молодых. На все жизненные явления отвечают только восклицаниями: первый говорит — «жуть», второй — «красота»»²³⁴, — напоминает лексикон Эллочки: «Поедешь в таксо? Красота!». А на реплику своего мужа: «Взяток не беру... Денег не краду и подделывать их не умею...», — она отвечает: «Жуть!..». В той же записной книжке находим фразу: «Человек в лунном жилете со львиной прической. По жилету рассыпаны звезды»²³⁵. Это напоминает как рассказ Ильфа «Неликвидная Венера» (1925): «Зам в лунном, осыпанном серебряными звездочками жилете был загадочно добродушен»; так и роман «Двенадцать стульев»: «Через пять минут на Ипполите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной звездой...» (глава «Безенчук и «нимфы»»). А в записях за сентябрь—октябрь 1925 года встречается и фамилия «Члек»²³⁶, которая также перейдет в роман: «Поэма посвящалась загадочной Хине Члек» (глава «Автор Гаврилиады»). Кстати, в записях за август—ноябрь 1927 года мы вновь встречаем эту фамилию: «Члек и Собак»²³⁷.

Сюжет с визитом Бендера к Эллочке-людоедке получит развитие в рассказе Петрова «День мадам Белополякиной»²³⁸, где героиню навещает врун Борис Боберов.

Начнем с того, что и муж Эллочки, и муж мадам Белополякиной зарабатывают похожие суммы денег: «Я получаю двести рублей...» = «Зарабатывает мало — триста рублей». А обе героини увлекаются заграничными журналами мод: «В такой великий час к ней пришла Фима Собак. Она принесла с собой морозное дыхание января и французский журнал мод» = «Заграничных модных журналов не докупишься. <...> Приходится брать журналы на прочет, снимать с рисунков копии и платить за каждую копию шесть гривен».

Если словарь Эллочки составлял тридцать слов, то мадам Белополякина была «неграмотна, глупа».

Эллочка расходится со своим мужем, а мадам Белополякиной муж «надоел. Она охотно ушла бы от него».

После того, как инженер Щукин ушел от Эллочки, к ней приходит Бендер. Также и во втором случае «вечером, выпроводив мужа, мадам Белополякина красит толстые потрескавшиеся губы, основательно пудрится и ждет гостей», поскольку «отдохнуть душой можно в обществе научного работника, молодого человека Бориса Боберова».

На реплику Бендера: «Прекрасный мех!», — Эллочка отвечает: «Шутите! <...> Это мексиканский тушкан». Похожая реакция будет и у мадам Белополякиной на сообщение Боберова: «Вы шутите! — стонет мадам Белополякина». Сообщает же Боберов следующее: «Мне прислали из-за границы посылку. <...> Два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и потом... это... патефон «Электрола» с шестьюдесятью самыми модными пластинками». Тут же возникает в памяти Остап, который «обещал подарить очаровательной хозяйке несколько сот шелковых коконов, привезенных ему председателем ЦИК Узбекистана» (в обоих случаях фигурирует непомерно большое количество якобы подаренных вещей: шестьдесят и несколько сот). Более того, реплика Боберова: «Мне прислали из-за границы посылку. <...> Два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок...», — имеет прямое соответствие в словах Остапа, обращенных к Воробьянинову во время их встречи в дворницкой: «Тепло теперь в Париже? Хороший город. У меня там двоюродная сестра замужем. Недавно прислала мне шелковый платок в заказном письме...» («Мне прислали» = «прислала мне»; «из-за границы» = «в Париже»; «посылку» = «в заказном письме»; «шелковых чулок» = «шелковый платок»). Поэтому оказываются тождественны не только Бендер и Боберов как лгуны, но и Воробьянинов с Белополякиной как пережитки прошлого.

Также можно обнаруживать сходство между названием рассказа «День мадам Белополякиной» и 2-й главой романа «Кончина мадам Петуховой». Соответственно, характеристики обеих героинь совпадают: обе глупы, некрасивы и скупы: «Клавдия Ивановна была глупа <...> Скупа она была до чрезвычайности <...> Пустая старуха была Клавдия Ивановна. Вдобавок ко всему под носом у нее росли усы, и каждый ус был похож на кисточку для бритья» ~ «...опухшее после сна лицо и гривка неестественно желтых стриженых волос. На затылке просвечивают корни волос природного цвета — черные. <...> жирный лобик <...> толстые потрескавшиеся губы <...> неграмотна, глупа, сварлива, неряшлива...»; и если мадам Петухова любит драгоценности («Я зашила бриллианты в стул»), то мадам Белополякина обожает заграничные тряпки и журналы мод.

Но вернемся к разговору Остапа с Эллочкой: «Вы знаете, сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии возобновили старинную моду — разливать чай через ситечко. <...> У меня как раз знакомый дипломат приехал из Вены и привез в подарок». В рассказе Петрова без труда обнаруживается аналогия: «Да, совсем было забыл! — говорит Боберов. — Прямо умора. Коммерческий атташе одного знакомого посольства уезжает в годовой отпуск и предлагает мне на это время свой автомобиль, совершенно новый Ролс-Ройс. Да я отказался» (при этом конструкция выдуманной фразы о знакомом, который «уезжает в годовой отпуск и предлагает мне на это время свой автомобиль», имеет предшественницу в романе, где инженер Щукин на полном серьезе говорил Эллочке: «А я перееду к Ивану Алексеевичу. <...> Он уехал на дачу и оставил мне на лето всю свою квартиру»; разница лишь в том, что Щукин принимает реальное предложение своего знакомого, а Боберов отказывается от якобы предложенного ему автомобиля).

Когда Остап рассказал Эллочке о знакомом дипломате, привезшем ситечко, та говорит: «Должно быть, знаменито». По такой же схеме будет выстроена реакция мадам Белополякиной на рассказ Боберова о посылке из-за границы, которую ему якобы утром прислали на таможню: «Вероятно, огромная пошлина!».

Еще одно сходство между Бендером и Боберовым состоит в том, что оба напевают песни о загранице: ««О, Баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра!» — запел он, подходя к привозному рынку» ~ «Боберов напевает: «У нас, на Кубе / Ти-ри-рим, ти-ри-рим»».

Одна из реплик мадам Белополякиной, адресованная Боберову, перейдет в обращение к Бендеру монархиста Хворобьева (кстати, белогвардейцы в основной массе и были монархистами): «...сон, волшебный сон! Боже! Ведь вы счастливец!» = «Боже! Какой вы счастливый человек!». Причем в последней фразе речь тоже шла о сне, но уже в буквальном смысле, поскольку перед этим Бендер говорил Хворобьеву: «Позавчера мне, например, снились похороны микадо, а вчера — юбилей Сущевской пожарной части» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»).

А концовка рассказа, где Белополякина грызет своего мужа за неумение устраиваться в жизни, весьма показательна: «Муж фыркает, как лошадь. Но не возражает.

Если бы ему рассказали, что жена его неграмотна, глупа, сварлива, неряшлива, что живет она в наши дни по ошибке, что ее следовало бы уничтожить, как уничтожают мышеи и тараканов, — он ни за что бы не поверил». Выделенный курсивом фрагмент при перепечатке в пятитомном собрании сочинений Ильфа и Петрова (Т. 5. М., 1961. С. 403) и в сборнике рассказов Е. Петрова «День борьбы с мухами» (М.: Текст, 2009. С. 145) был выпущен. Вероятно, составитель собрания сочинений Лидия Яновская и составители сборника «День борьбы с мухами» Илья Катаев (сын Петрова) и Александра Ильф (дочь Ильфа) посчитали, что такая жестокость не вяжется с обликом Петрова. Но не будем забывать, что Петров — бывший инспектор угрозыска, который ловил и убийц, и мошенников. А поскольку фамилия мадам Белополякиной образована от советского штампа «белополяки», который является синонимом белогвардейцев, становится ясно, что в лице заглавной героини автор призывает уничтожить, как уничтожают мышей и тараканов всех врагов. Впрочем, в том же рассказе встречаются и весьма нелицеприятные реалии советской действительности: ««Литературный кружок», где танцуют по пятницам и собираются безусловно «порядочные люди», хотят закрыть. Частников прижимают налогами. Половину знакомых выслали куда-то в Соловки. Жить становится труднее с каждым днем».

* * *

Итак, с именем Остап всё более-менее ясно — оно было заимствовано у Остапа Шора. Однако с фамилией Бендер не всё так просто, поскольку у Ильфа было множество земляков, носивших такую фамилию:

В Одессе в разные годы жили многочисленные однофамильцы великого комбинатора. Адам Бендер был плотником, Михаил Бендер был «гробным мастером» на Екатерининской против Костела. Григорий Бендер имел мясную лавку на Малой Арнаутской, № 11, рядом с домом, где жил Ильф. Мартын Бендер держал харчевню на Екатерининской 32, а потом открыл «пивной садик «Гамбринус» на Александровском проспекте угол Полицейской, нынешней улицы Бунина. <...> Часовых дел мастера Августа Бендера, разменявшего шестой десяток, поставили к стенке в злосчастном для одесситов 1937 году как немецкого шпиона. Мотл Бендер торговал на старом базаре, Осип Бендер был страховщиком морских перевозок, Луиза Бендер преподавала немецкий язык в женской гимназии, а Франц Бендер — тот же язык в коммерческом училище, которое окончил будущий автор «Одесских рассказов», «Конармии» и других повестей, за что был расстрелян в 1940 году как французский шпион²³⁹.

Так кто же из них стал прототипом великого комбинатора? Для ответа на этот вопрос необходимо вспомнить, какую профессию придумал себе Остап, беседуя с Коробейниковым: «Собственная мясохладобойня на артельных началах в Самаре». Источником этой остроумной выдумки послужила вывеска «Мясоторговля Бендера», красовавшаяся на фронтоне дома № 11 на Малой Арнаутской улице в Одессе. Здесь торговал мясник Григорий Бендер. А в доме № 9 (квартира 25) по той же улице с 1911 года жил Илья Ильф, переехавший туда вместе с семьей со Старопортофранковской улицы. Об этом писала его дочь Александра Ильф: «Когда в 1911 году семейство Файнзильбергов переселилось в Одессе на Малую Арнаутскую улицу в дом № 9, их соседом был пронырливый торговец-комбинатор Г.М. Бендер, державший мясную лавку»²⁴⁰. По свидетельству сводной сестры Осипа Шора Эльзы Рапопорт, фамилия к Остапу Бендеру перешла как раз от Григория Бендера: «Именно Ильф подобрал своему персонажу фамилию Бендер, поскольку рядом с его домом располагалась мясная лавка, владелец которой был, как говорится, «по паспорту» Бендером»²⁴¹ (имеется также информация, что «своего героя они [Ильф и Петров] назвали в честь владельца колбасной лавки «Мясоторговля Бендера», потому что все одесситы были уверены: большего мошенника, чем колбасник Бендер, мир просто не видел»²⁴²). А главный прототип Остапа Бендера Осип Шор проживал по адресу: ул. Малая Арнаутская, дом 40, о чем рассказал Ростислав Александров, встречавшийся с Шором в 1978 году:

Я имел честь и удовольствие знать престарелого Остапа в бытность его в Москве, где, предаваясь одесским воспоминаниям, он однажды поведал, что некоторое время они жили «на Малой Арнаутской угол Ремесленной, там, где был «Шантеклер», знаете?».

Об иллюзионе «Шантеклер» в доме № 40 я был наслышан от некоего благообразного пенсионера с легким криминальным прошлым. «Ах, как мы когда-то взяли в «Шантеклере» два сеанса подряд», — вздыхал он и в сотый, наверное, раз рассказывал, как прибыл он «со товарищи» к иллюзиону точно к концу сеанса, отобрали всё ценное у выходящих зрителей, то же проделали со входящими и «пошли себе спокойно в «Лондончик»»²⁴³.

И он же установил связь между Малой Арнаутской улицей и Александром Корейко: «...неподалеку дом № 16, в котором соавторы «поселили» подпольного миллионера Корейко из романа «Золотой теленок» и куда Бендер адресовал пугающие несуразицей телеграммы вроде «Малая Касательная 16 Александру Корейко графиня изменившимся лицом бежит пруду». <...> Название же Малая Касательная, похоже, составлено из «половинки» Малой Арнаутской и спародированной Косвенной (ныне — улица Вегера), оставшейся в записной книжке Ильфа. Имелась же в виду, судя по указанию на море в конце улицы и близость вокзала, Малая Арнаутская, которая под подлинным названием вошла в роман «Двенадцать стульев». <...> «Всю контрабанду делают в Одессе на Малой Арнаутской улице»»²⁴⁴.

Что же касается Самары, где располагалась вымышленная мясохладобойня Остапа, то в ней Ильф побывал в 1924 году, о чем извещает дневниковая запись Михаила Булгакова от 21 июля: «Приехали из Самары И<льф> и Ю<рий> О<леша>. В Самаре два трамвая. На одном надпись «Площадь Революции — Тюрьма», на другом — «Площадь Советская — Тюрьма». Что-то в этом роде. Словом, все дороги ведут в Рим!»²⁴⁵. Кстати, на пути в Самару поезд, везший Ильфа и Олешу, остановился на узловой станции под названием «Безенчук», впоследствии ставшим фамилией гробовых дел мастера Безенчука²⁴⁶.

Помимо Григория Бендера, такую же фамилию носил коллега Ильфа по его службе в одесском Опродкомгубе — Особой губернской продовольственной комиссии по снабжению Красной армии, — где с февраля по август 1921 года Ильф проработал бухгалтером (отсюда — образ бухгалтера Берлаги в «Золотом теленке»):

По личным делам и приказам можно назвать некоторых сотрудников Опродкомгуба — журналистов. <...> В приказах можно найти фамилии, которые позднее используют в своих произведениях И.А. Ильф и Е.П. Петров: И.Г. Бендер, Я.К. Берлага, Е.К. Остен-Сакен.

Через год после перехода Паустовского и Регинина в известную одесскую газету «Моряк» в Опродкомгубе появляется еще одна колоритная фигура — Д.П. Ширмахер, он же «Хромой Митя», известный своей литературно-организационной деятельностью. Так, именно ему обязаны своим существованием одесские литературные кафе «Пэон 4» и «Хлам», а также кружок «Коллектив поэтов» (1920 г.).

«Хромой Митя» был одним из прототипов Остапа Бендера. Он достаточно часто упоминался мемуаристами, однако точных данных о нем не приводят²⁴⁷.

Между тем из документов Опродкомгуба можно извлечь и его биографические данные. Из личного дела Димитрия Петровича Ширмахера выясняется, что родился он 13 сентября 1896 г. в Одессе. Его отец был преподавателем-надзирателем в коммерческом училище Файга²⁴⁸. Сам он окончил реальное училище (можно предположить, что это было училище Жуковского, где учился и Э. Багрицкий). В его деле копия паспорта, выданного Генеральным консульством Российской Советской республики в Одессе 28 сентября 1918 г., в котором консульство «именем Рабоче-Крестьянского правительства Российской Советской республики... заявляет всем и каждому, что предъявитель сего возвращается в пределы России. Вследствие этого Генеральное консульство просит правительства дружественных государств оказывать Ширмахеру поддержку, а властям Российским не чинить препятствия к переезду гражд[анином] Д.П. Ширмахером Российской государственной границы»²⁴⁹.

Еще один любопытный документ — это Удостоверение Губполитпросвета № 1746 от 28 мая 1921 г. — подтверждает, что «он действительно состоит зав[едующим] уч[етом] и распред[елением] литературных сил Одесского Губполитпросвета»²⁵⁰. В анкете в графе «работа за последние 4 года» он указывает: «В Губполитпросвете — инструктор, зав[едующий] клубом Пис[ателей] и Поэт[ов]»²⁵¹.

Ширмахер, в отличие от перечисленных выше журналистов, работавших по специальности, 13 апреля 1922 г. был командирован культотделом Губпрофсовета на Одесские областные курсы продналоговых инспекторов и дал подписку о том, что по их окончании должен прослужить в течение года по назначению Одесского Опродкомгуба. И дал обещание, что в случае «уклонения от этого» будет подлежать «ответственности по Суду Революционного трибунала, как за срыв продовольственного дела» и обязуется «возместить государству все расходы, понесенные им на мою подготовку к продналогоинспекторской работе»²⁵². В его личном деле сохранились задания, которые давали курсантам — задача и диктант²⁵³.

В дальнейшем сотрудники вспоминали Опродкомгуб по-разному: как бюрократическую махину (Ильф) и как колоритное, веселое учреждение (Паустовский). <...> Ильф и Петров описали это учреждение в романе — как контору «Геркулес»²⁵⁴.

Между тем, в «Геркулесе» опознаются черты и другого заведения: «В сентябре 1921 года Илья Ильф работал помощником заведующего секцией распределения в организационно-хозяйственном отделении управления совхозов при Губземотделе на улице Ленина, 8. Впоследствии некоторые реалии этого учреждения, «перенесенные» в обстановку конца 1920-х годов, были использованы соавторами при описании пресловутого «Геркулеса» в романе «Золотой теленок»: «Вздохнув, Бомзе двинулся навстречу другому служащему. — Ну, что, — спросил он, заранее печально улыбаясь, — как самочувствие? — Да вот, — сказал собеседник, — сегодня утром из командировки. Удалось повидать совхоз. Грандиозно. Зерновая фабрика! Вы себе не представляете, голубчик, что такое пятилетка, что такое воля коллектива!»»²⁵⁵.

А теперь приведем свидетельства современников о том, как создавались «Двенадцать стульев», и для начала предоставим слово Валентину Катаеву, которому, собственно, и принадлежит идея романа:

Прочитав где-то сплетню, что автор «Трех мушкетеров» писал свои многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных подельщиков, воплощавших его замыслы на бумаге, я решил однажды тоже сделаться чем-то вроде Дюма-пе́ра²⁵⁶ и командовать кучкой литературных наемников. Благо в это время мое воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура.

Сюжет не бог весть какой, так как в литературе уже имелось «Шесть Наполеонов» Конан-Дойля, а также уморительно смешная повесть молодого, рано умершего советского писателя-петроградца Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щетку²⁵⁷.

Маленький, худенький, с прелестным личиком обреченного на раннюю смерть, Лев Лунц, приведенный Кавериным в Мыльников переулок, с такой серьезностью читал свою повесть, что мы буквально катались по полу от смеха.

Ну и еще кое-что в этом роде я слышал в ту пору.

<...>

Поиски бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев, разбросанных революцией по стране, давали, по моим соображениям, возможность нарисовать сатирическую галерею современных типов времени нэпа.

Все это я изложил моему другу и моему брату, которых решил превратить по примеру Дюма-пера в своих литературных негров: я предлагаю тему, пружину, они эту тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь сатирического романа. Я прохожусь по их писанию рукой мастера. И получается забавный плутовской роман, в отличие от Дюма-пера выходящий под нашими тремя именами. А гонорар делится поровну²⁵⁸.

Младший брат Валентина Катаева Евгений Петров также оставил мемуары:

Ильфу повезло. Он поступил на службу в газету «Гудок» и получил комнату в общежитии типографии в Чернышевском переулке. Но нужно было иметь большое воображение и большой опыт по части ночевок в коридоре у знакомых, чтобы назвать комнатой это ничтожное количество квадратных сантиметров, ограниченных половинкой окна и тремя перегородками из чистейшей фанеры. Там помещался матрац на четырех кирпичах и стул. Потом, когда Ильф женился, ко всему этому был добавлен еще и примус. Четырьмя годами позже мы описали это жилище в романе «Двенадцать стульев» в главе «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца». <...> мой брат, Валентин Катаев. Он в то время тоже работал в «Гудке» в качестве фельетониста и подписывался псевдонимом «Старик Собакин»²⁵⁹. И в этом качестве он часто появлялся в комнате четвертой полосы.

Однажды он вошел туда со словами:

— Я хочу стать советским Дюма-отцом.

Это высокомерное заявление не вызвало в отделе особенного энтузиазма. И не с такими заявлениями входили люди в комнату четвертой полосы.

— Почему же это, Валюн, вы вдруг захотели стать Дюма-пером? — спросил Ильф.

— Потому, Илюша, что уже давно пора открыть мастерскую советского романа, — ответил Старик Собакин, — я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера — и готово. Как Дюма-пер. Ну? Кто желает? Только помните, я собираюсь держать вас в черном теле.

Мы еще немного пошутили на тему о том, как Старик Собакин будет Дюма-отцом, а мы его неграми. Потом заговорили серьезно.

— Есть отличная тема, — сказал Катаев, — стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман? Есть еще темки... А? Соглашайтесь. Серьезно. Один роман пусть пишет Илья, а другой — Женя.

Он быстро написал стихотворный фельетон о козлике, которого вез начальник пути какой-то дороги в купе второго класса, подписался «Старик Собакин» и куда-то убежал. А мы с Ильфом вышли из комнаты и стали прогуливаться по длиннейшему коридору Дворца Труда.

— Ну что, будем писать? — спросил я.

— Что ж, можно попробовать, — ответил Ильф.

— Давайте так, — сказал я, — начнем сразу. Вы — один роман, а я другой. А сначала сделаем планы для обоих романов.

Ильф подумал.

— А может быть, будем писать вместе?

— Как это?

— Ну, просто вместе будем писать один роман. Мне понравилось про эти стулья. Молодец Собакин.

— Как же вместе? По главам, что ли?

— Да нет, — сказал Ильф, — попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе. Понимаете? Один будет писать, другой в это время будет сидеть рядом. В общем, сочинять вместе.

В этот день мы пообедали в столовой Дворца Труда и вернулись в редакцию, чтобы сочинять план романа. Вскоре мы остались одни в громадном пустом здании. Мы и ночные сторожа. Под потолком горела слабая лампочка. Розовая настольная бумага, покрывавшая соединенные столы, была заляпана кляксами и сплошь изрисована отчаянными остряками четвертой полосы. На стене висели грозные «Сопли и вопли».

Сколько должно быть стульев? Очевидно, полный комплект — двенадцать штук. Название нам понравилось. «Двенадцать стульев». Мы стали импровизировать. Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать жизнь. Мы составили черновой план в один вечер и на другой день показали его Катаеву. Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал, чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть.

— А уже тогда я пройдусь рукой мастера, — пообещал он.

Мы заныли.

— Валюн, пройдитесь рукой мастера сейчас, — сказал Ильф, — вот по этому плану.

— Нечего, нечего, вы негры и должны трудиться.

И он уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года.

И начались наши вечера в опустевшей редакции. Сейчас я совершенно не могу вспомнить, кто произнес какую фразу, кто и как исправил ее. Собственно, не было ни одной фразы, которая так или иначе не обсуждалась и не изменялась, не было ни одной мысли или идеи, которая тотчас же не подхватывалась. Но первую фразу романа произнес Ильф. Это я помню хорошо.

После короткого спора было решено, что писать буду я, Ильф убедил меня, что мой почерк лучше.

Я сел за стол. Как же мы начнем? Содержание главы было известно. Была известна фамилия героя — Воробьянинов. Ему уже было решено придать черты моего двоюродного дяди — председателя уездной земской управы. Уже была придумана фамилия для тещи — мадам Петухова и название похоронного бюро «Милости просим». Не было только первой фразы. Прошел час. Фраза не рождалась. То есть фраз было много, но они не нравились ни Ильфу, ни мне. Затянувшаяся пауза тяготила нас. Вдруг я увидел, что лицо Ильфа сделалось еще более твердым, чем всегда, он остановился (перед этим он ходил по комнате) и сказал:

— Давайте начнем просто и старомодно — «В уездном городе N». В конце концов, не важно, как начать, лишь бы начать.

Так мы и начали.

И в этот первый день мы испытали ощущение, которое не покидало нас потом никогда. Ощущение трудности. Нам было очень трудно писать. <...> Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью. Мы уходили из Дворца Труда в два или три часа ночи, ошеломленные, почти задохшиеся от папиросного дыма. Мы возвращались домой по мокрым и пустым московским переулкам, освещенным зеленоватыми газовыми фонарями, не в состоянии произнести ни слова.

Иногда нас охватывало отчаяние.

— Неужели наступит такой момент, когда рукопись будет наконец написана и мы будем везти ее в санках? Будет идти снег. Какое, наверно, замечательное ощущение — работа окончена, больше ничего не надо делать.

Все-таки мы окончили первую часть вовремя. Семь печатных листов были написаны в месяц. Это еще не был роман, но перед нами уже лежала рукопись, довольно толстенькая пачка больших густо исписанных листов. У нас еще никогда не было такой толстенькой пачки. Мы с удовольствием перебирали ее, нумеровали и без конца высчитывали количество печатных знаков в строке, множили эти знаки на количество строк в странице, потом множили на число страниц. Да. Мы не ошиблись. В первой части было семь листов. И каждый лист содержал в себе сорок тысяч чудных маленьких знаков, включая запятые и двоеточия.

Мы торжественно понесли рукопись Дюма-отцу, который к тому времени уже вернулся. Мы никак не могли себе представить, хорошо мы написали или плохо. Если бы Дюма-отец, он же Старик Собакин, он же Валентин Катаев, сказал нам, что мы принесли галиматью, мы нисколько не удивились бы. Мы готовились к самому худшему. Но он прочел рукопись, все семь листов прочел при нас, и очень серьезно сказал:

— Вы знаете, мне понравилось то, что вы написали. По-моему, вы совершенно сложившиеся писатели.

— А как же рука мастера? — спросил Ильф.

— Не прибедняйтесь, Илюша. Обойдетесь и без Дюма-пера. Продолжайте писать сами. Я думаю, книга будет иметь успех²⁶⁰.

Всю эту историю в пародийной форме соавторы зашифровали в главе «Могучая кучка или Золотоискатели», где Ильфу, Петрову и Катаеву соответствуют Ляпис-Трубецкой, Хунтов и Ибрагим, но при этом один и тот же персонаж может играть разные роли. Сравним фрагменты этой главы с мемуарами Петрова и другими источниками: «Есть отличная тема, — сказал Катаев, — стулья» = «Мировой сюжет! — возгласил Ляпис. <...> — Какой сюжет? — Классный, — ответил Ляпис»; «Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти» = «Понимаешь, такая история. Советский изобретатель изобрел луч смерти и запрятал чертежи в стул. И умер. Жена ничего не знала и распродала стулья. А фашисты узнали и стали разыскивать стулья. А комсомолец узнал про стулья, и началась борьба. Тут можно такое накрутить»²⁶¹; «По свидетельству ныне здравствующего редактора четвертой полосы «Гудка» И.С. Овчинникова, судебный отчет о деле с креслами был тогда же зачитан вслух, а один из присутствовавших при чтении, возможно, сам Валентин Катаев, воскликнул: «Какой сюжет для романа!»»²⁶² = «Это не сюжет для поэмы. Это сюжет для пьесы»; «Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал, чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть» = «Я, — сказал Ибрагим <...> пока что напишу хор капелланов и сицилийские пляски. А вы пишите первую часть». И Катаев тоже хотел кое-что написать: «А уже тогда я пройдусь рукой мастера, — пообещал он». Кстати, Ибрагим даже внешне похож на Катаева: «Это был человек легкий в обхождении, подвижный и веселый». Причем по отношению к Ляпису и Хунтову Ибрагим выступает в роли мэтра, так же как Катаев по отношению к Ильфу и Петрову:

Соперники воззвали к беспристрастию Ибрагима. История о фашистах была рассказана во второй раз.

— Поэму нужно писать, — твердил Ляпис-Трубецкой.

— Пьесу! — кричал Хунтов.

Но Ибрагим поступил, как библейский присяжный заседатель. Он мигом разрешил тяжбу.

— Опера, — сказал Ибрагим, отдуваясь. — Из этого выйдет настоящая опера с балетом, хорами и великолепными партиями.

И подобно тому, как Катаев дал подробные указания Ильфу и Петрову, после чего те «выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мной портрет Воробьянинова»²⁶³, Ибрагим отдает директивы Хунтову и Ляпису: «Вот что, други, — сказал Ибрагим, — вы пока там нацарапаете, опишите мне главных действующих лиц. Я подготовлю кой-какие лейтмотивы. Это совершенно необходимо».

А сотрудничество Ильфа с Катаевым началось еще до их личного знакомства: «Илья Ильф, выпуская в 1918 г. журнал «Синдетикон», поставил под своим стихотворением фамилию уже пользовавшегося популярностью В. Катаева, с которым еще не был знаком. Он сделал это, «чтобы поднять реноме журнала», как он потом со смехом говорил Катаеву»²⁶⁴; «В той же Одессе в те же годы появилась еще одна мнимая поэтесса — Илья Ильф, свои первые юморески в журнале «Синдетикон» подписавший женским именем, каким — не установлено, так как ни одного номера этого журнала не сохранилось нигде»²⁶⁵. Этот журнал Ильф выпускал со своим братом-художником, известным под псевдонимом Сандро Фазини: «Есть легенда, что именно он оформлял затеянный Ильфом журнал «Синдетикон». Журнал вроде бы вышел, вроде бы был смешным, некоторые старожилы клянутся, что держали его в руках, — но ни одного экземпляра до сего дня обнаружить не удалось»²⁶⁶.

Но вернемся к обзору документальных свидетельств о сотрудничестве Ильфа и Петрова и приведем дневниковую запись Корнея Чуковского от 2 ноября 1929 года: «Я встречался с Ильфом и Петровым в Москве (Кольцов и познакомил меня с ними — как раз в период «Двенадцати стульев»). Там они каждую свободную минуту напропалую резвились, каламбурили, острили без удержу и однажды в Сокольниках стали, перебивая друг друга, выдумывать столько шутейных историй о некоем самовлюбленном самодуре, возглавлявшем один из лучших московских театров, что я, изнемогая от смеха, рухнул на молодую траву. Даже штраф, который мне тут же пришлось уплатить, не прервал этого припадка веселости»²⁶⁷.

Любопытную деталь сообщил доктор исторических наук Алексей Рябинин: «Это было в далеком детстве. Мой отец, Леонид Сергеевич Рябинин, который в 1920-е годы был заместителем главного редактора журнала «Огонек», рассказывал мне много интересного: как на редакторском диване рождались «Двенадцать стульев» (рыжий худой Ильф рассказывал Петрову очередную хохму, а тот, отсмеявшись до колик в животе, бросался ее записывать)...»²⁶⁸. Подобную схему написания романа упоминают поэт Перикл Ставров (1895—1955), знавший обоих соавторов: «Два приятеля баловались «пробой пера». Ильф выдумывал, Петров «организовывал» и записывал»²⁶⁹; гудковец Арон Эрлих: «Писал, точнее — записывал, Евгений Петров: у него был более четкий почерк. А Ильф сидел рядом или расхаживал по комнате, накручивая вихор у себя надо лбом, — то был его постоянный жест в минуты раздумья и творческой сосредоточенности»²⁷⁰; писатель-сатирик Виктор Ардов: «Технически процесс писания осуществлял Петров. Обычно он сидел за столом и красивым, ровным почерком исписывал лист за листом. Ильф в это время либо сидел в глубоком мягком кресле, либо ходил по комнате, покручивая двумя пальцами жесткий свой хохолок надо лбом...»²⁷¹; и литературовед Александр Цейтлин: «Автор этой книги имел случай наблюдать совместную творческую работу Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Осенью 1932 года им было прочитано либретто комической оперы «Двенадцать стульев». Композитор и либреттист нуждались в помощи авторов в отношении образа Эллочки Щукиной, роль которой в действии должна была подвергнуться изменению. В процессе продолжительного и чрезвычайно оживленного обсуждения я имел прекрасную возможность увидеть, как, с одной стороны, различны творческие типы обоих писателей и как вместе с тем органично дополняют они друг друга. Ильф говорил мало и задумчиво, Петров — много и чрезвычайно оживленно. Ильф предлагал «идею», находил общее зерно переделки образа. Петров развивал эту идею в нескончаемом потоке перипетий, во множестве запутанных сюжетных ситуаций. У Ильфа было больше умеренности и вкуса, тогда как Петров блистал своей исключительной изобретательностью. Это было блестящее сочетание двух органически дополнявших друг друга талантов. Каждый из них нуждался в соавторе, и произведение рождалось в подлинно диалектическом сочетании их индивидуальных способностей»²⁷². Здесь же будет уместно привести одну шутливую переписку. На титульном листе черновика рассказа «Мореплаватель и плотник» (1929), вошедшего в цикл «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска», Ильф написал: «Почерк Петрова. Идеи и мысли мои. Пусть докажет противное. То-то! И. Ильф». Ниже на том же листе Петров отвечает: «Рожа у него противная! Вот что! Неужели кто-либо может подумать, что я буду записывать какие-нибудь посторонние мысли? То-то-то! Евг. Петров»²⁷³.

Однако Ильф действительно был главным в тандеме с Петровым, что подтверждают, во-первых, дневниковая запись Александра Гладкова от 14.04.1937: «В то время как на спектакле говорили о тяжелом состоянии Ильфа, он вчера умер в 10 часов вечера. Это был очень талантливый человек и, по уверению близких друзей, именно ему принадлежала ведущая роль в авторском братстве: Ильф и Петров. Это большая потеря для нашей литературы»²⁷⁴; а во-вторых — записные книжки Ильфа, ставшие основой многих сцен «Двенадцати стульев». Совместные же их с Петровым наброски относятся лишь ко времени работы над «Золотым теленком» — это так называемые «Отыгрыши» и «Аттракционы»²⁷⁵.

Говоря о совместной работе Ильфа и Петрова, приведем также воспоминания драматурга Георгия Мунблита: «Так же страшно было глядеть когда-то на стопку чистой бумаги в пустой комнате редакции «Гудка», когда писались «Двенадцать стульев», так же подирал мороз по коже, когда они садились писать «Золотого теленка», еще не имея сколько-нибудь отчетливого плана будущей книги»²⁷⁶.

Эту картину дополняет вышеупомянутый Арон Эрлих: «Вспоминаю дни, когда Ильф и Петров писали свое первое совместное произведение. Газетную работу мы заканчивали часов около пяти вечера. Редактирование и правка последних материалов переносились в «ночную редакцию» при типографии.

Колоссальный дом ВЦСПС с его бесчисленными комнатами и километровыми коридорами пустел. Лишь кое-где щелкали костяшками счетов бухгалтеры, осененные настольными абажурами настольных ламп. В эти часы Ильф и Петров оставались в редакции, создавая свои «Двенадцать стульев»»²⁷⁷.

Тот же Эрлих описал прототипа «слесаря-интеллигента» и «кипучего лентяя» Виктора Полесова, сконструировавшего «мотоцикл, составленный из кусочков автомобилей, огнетушителей, велосипедов и пишущих машинок»: «У Ильфа была маленькая комнатка на троих. Некий энтузиаст-механик жил по соседству и, скупая на Сухаревой рынке всевозможное металлическое барахло, строил с великим громом у себя в комнате мотоциклетку. У Петрова вовсе не было комнаты, и он временно ночевал у брата.

Столь неблагоприятные жилищные условия заставили обоих авторов писать свой первый роман в вечерние часы, когда пустела редакция, замолкал гигантский дом на Солянке и в коридорах его, тускло освещенных слабыми лампочками, наступала тишина»²⁷⁸. Но наиболее подробный рассказ Эрлиха об истории создания «Двенадцати стульев» был опубликован в его предсмертных мемуарах (1960):

Раза два в неделю Ильф и Петров давали нам почитать очередную главу — восемь, двенадцать, пятнадцать страниц рукописи. <...> в веселую минуту, за кружкой пива, сочинялись забавные фамилии: Шершеляфамов — для театрального халтурщика, княгиня Белорусско-Балтийская, представитель высшей аристократии, и много других кличек, столь же метких в своей пародийности. Придумывались они забавы ради. Но вот прошли годы, и мы нашли некоторые из них на страницах романа. <...>

Задолго до того, как два молодых автора сговорились писать вместе, я слышал изустные, на потеху товарищам сочиняемые, пародии то Ильфа, то Петрова. Темой этих пародий служили слишком развязные режиссеры, в пылу «новаторских» исканий бесцеремонно расправляющиеся с текстом классических пьес, или — веселые домыслы о том, что было бы с толстовским отцом Сергием, если бы тот дожил в своих религиозно-аскетических самоистязаниях до наших дней... И вот в рукописи романа, зреющего по вечерам в опустевшей редакции, мы поутру, задыхаясь от хохота, читали про «Женитьбу» в «театре Колумба» с текстом Гоголя и со стихами Шершеляфамова про Агафью Тихоновну в трико и в мужском котелке, которая шествовала по проволоке, «балансируя зеленым зонтиком с надписью: «Я хочу Подколесина»». В другой раз мы знакомились со вставной новеллой про гусара-схимника, графа Алексея Буланова <...> А некогда эту историю Петров импровизировал лишь в кругу нескольких своих товарищей по «Гудку»²⁷⁹.

Согласно рассказу писателя Александра Дейча (1893—1972), куратором Ильфа и Петрова был его многолетний друг Михаил Кольцов — редактор журнала «Огонек»:

Ильф был скептически сдержанным, молчаливым, скорее застенчивым, а Петров часто проявлял свой темперамент, особенно когда рассказывал что-нибудь занятное. Замысел прославленного романа «Двенадцать стульев» еще только бродил в их головах, и они, по-видимому, советовались о нем с Кольцовым. Однако все это держалось в секрете, и только один раз я невольно узнал о том, что писатели-«близнецы» пишут большую эпопею. <...>

Вспомнили мы при Ильфе и Петрове одну сотрудницу Наркомвоена в Киеве. Была она молодая, горячая коммунистка, готовая идти в огонь и воду за советскую власть. Но учиться как следует она не успела, пошла в редакцию при Наркомвоене, и хотя культуры ей явно не хватало, она, как на грех, работала в культурно-просветительном отделе. Когда составлялся образцовый репертуар для красноармейских театров, и я предложил внести в него «Проделки Скапена» Мольера, она категорически возразила:

— Не знаю, почему товарищу Дейчу правится эта пьеса товарища Мольера, она ничего не говорит революционному зрителю.

Кольцов мастерски показывал эту рыженькую, меланхоличную девушку с напевным южным говором. Все смеялись, а Кольцов сказал, обращаясь ко мне:

— Подарим этот персонаж уважаемым Ильфу и Петрову. Пусть возьмут его в свой роман, недурно будет.

Молодые писатели смутились, увидев, что их куратор «разоблачил» тайну...²⁸⁰

Катаев же, оставив им подробный план романа, уехал на Зеленый мыс под Батумом, чтобы писать водевиль «Квадратура круга» для МХАТа, а когда вернулся через месяц, Ильф и Петров показали ему написанные за это время главы:

Едва я появился в холодной, дождливой Москве, как передо мною предстали мои соавторы. С достоинством, несколько даже суховато они сообщили мне, что уже написали более шести печатных листов.

Один из них вынул из папки аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух.

Уже через десять минут мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный великолепный персонаж — Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным, как, например, Ноздрев. Теперь именно Остап Бендер, как они его назвали — великий комбинатор, стал главным действующим лицом романа, самой сильной его пружиной.

Я получил громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее:

— Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал.

— Позвольте, Дюма-пер, мы очень надеялись, что вы пройдетесь по нашей жалкой прозе рукой мастера, — сказал мой друг с тем свойственным ему выражением странного, вогнутого лица, когда трудно понять, серьезно ли он говорит или издевается.

— Я больше не считаю себя вашим мэтром. Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой. Заканчивайте роман сами, и да благословит вас бог. Завтра же я еду в издательство и перепишу договор с нас троих на вас двоих²⁸¹.

В плане воспоминаний Петрова об Ильфе имеются редкие по откровенности признания: «Как создавался заново разрушенный революцией быт. Вместо морали — ирония. Она помогла преодолеть эту послереволюционную пустоту, когда неизвестно было, что хорошо и что плохо.

Мы садимся писать «12 стульев».

<...>

Революция лишила нас накопленной веками морали. Этим объяснялся нигилизм, а иногда и цинизм нэповских времен. При этом презрение к нэпманам и непонимание нэпа»²⁸². Именно таким аморальным нигилистом и циником выведен Остап, который является продуктом нэпа («Счастливые годы НЭПа прошли», — говорит он в набросках к роману «Великий комбинатор»), не верит в Бога и поучает компаньона: «Побольше цинизма. Людям это нравится» («Двенадцать стульев»).

Позднее по настоянию Михаила Кольцова был написан и «Золотой теленок», в чем писателю-сатирику Александру Раскину признался Евгений Петров: «Вскоре после того, как Петров был назначен редактором «Огонька», он вызвал нас к себе.

— Вам надо писать большую вещь, роман или повесть! — категорически заявил он. — Хватит бездельничать! Пишите, а я буду вас печатать в «Огоньке» с продолжением. Когда-то Кольцов вызвал меня и Ильфа и сказал нам то, что я сейчас говорю вам. И мы написали «Золотого теленка»»²⁸³. Сотрудничество с Кольцовым продолжилось и в 1931 году, о чем мы узнаём из дневниковой записи Корнея Чуковского от 25.11.1931: «Всё по-старому. Кольцов при помощи Ильфа и Петрова разрабатывает у себя на квартире для Рины Зеленой программу ее будущего концерта...»²⁸⁴.

А по поводу «Золотого теленка» немало ценных деталей содержится в мемуарах Виктора Ардова (1938, ред. 1945):

Совместная работа в журнале «Чудак», который стал выходить в 1929 году, сблизила меня с обоими друзьями. Часто я заходил к Е.П. Петрову в его комнатки в Кропоткинском переулке. Эта квартира довольно точно описана в «Золотом теленке» под названием «Вороньей слободки». Такое название Евгений Петрович сперва дал своему реальному жилищу, а потом уже перенес его в роман вместе с похожим описанием обстановки и обитателей этой квартиры. Была в действительной «Вороньей слободке» в Кропоткинском и «ничья бабушка», и «трудящийся Востока — бывший грузинский князь», и многие другие персонажи, описанные в «Теленке».

Навещал я и комнату в Соймоновском проезде, на шестом этаже, где жил Ильф.

Неоднократно я заставал соавторов во время совместной работы. Сперва это был «Золотой теленок», потом — фельетоны для «Правды», сценарии и другие работы.

Могу засвидетельствовать — наши друзья писали всегда вдвоем и самым трудоемким способом. Технически процесс писания осуществлял Петров. Обычно он сидел за столом и красивым, ровным почерком исписывал лист за листом. Ильф в это время либо сидел в глубоком мягком кресле, либо ходил по комнате, покручивая двумя пальцами жесткий свой хохолок надо лбом...

Каждый из соавторов имел неограниченное право вето: ни одно слово, ни одна фраза (не говоря уже о сюжетном ходе или об именах и характерах персонажей) не могли быть написаны, пока оба не согласятся с этим куском текста, с этой фразой, с этим словом. Часто такие разногласия вызывали яростные споры и крики (особенно со стороны пылкого Евгения Петровича), но зато уж то, что было написано, получалось словно литая деталь металлического узора — до такой степени все было отделано и закончено.

Щепетильная добросовестность Ильфа и Петрова сказывалась и на отборе материала, который включали они в свои книги. Однажды Евгений Петрович сказал мне полушутя:

— В наши два романа мы вогнали столько наблюдений, мыслей и выдумки, что хватило бы еще на десять книг. Такие уж мы неэкономные...

Войдешь, бывало, в комнату, где они пишут, — Ильф первым повернет голову в твою сторону, затем положит вставочку Петров, улыбаясь своей удивительной ласковой улыбкой.

— Женя, прочитайте последний кусок этому смешливому человеку, — скажет Ильф (они всегда были на «вы»).

А Петров и сам уже рад проверить свежесочиненные строки на дружелюбном слушателе. И вот он читает, а Ильф беззвучно шепчет, несколько забегая вперед, слова отрывка. (Такое знание собственного текста — вещь очень редкая у прозаиков, оно свидетельствует о том, что пишется сочинение медленно и с любовью.)

В подобном авторском исполнении слышал я многие «свежие» еще куски «Золотого теленка» задолго до его окончания.

Попадались среди них варианты, не вошедшие в окончательный текст романа. Помню, например, иное начало книги. В нем описывалась огромная лужа на вокзальной площади в городе Арбатове, куда прибывает Остап Бендер. Через эту лужу приезжих переносит профессиональный рикша при луже. Бендер садится к нему на спину и сходит на землю со словами: «За неимением передней площадки, схожу с задней!..».

Потом было написано другое начало о пешеходах. Сочинили его Ильф и Петров потому, что сочли банальным писать о лужах в провинциальном городишке. Но могу засвидетельствовать, что первый вариант вступления был очень смешной и отлично написан²⁸⁵.

В реплике Остапа: «За неимением передней площадки, схожу с задней», — использована та же конструкция, что и в концовке письма Ильфа к своей супруге Марусе Тарасенко (Самарканд — Москва, 30.06.1925): «За неимением чего другого, пишу на наболевшем лике Бромлей. Твой Иля»²⁸⁶ (сравним: «За неимением... схожу» = «За неимением... пишу»).

Насыщенность романов Ильфа и Петрова самой разнообразной информацией объясняется всеобъемлющей эрудицией одного из соавторов, о чем поведал тот же Виктор Ардов: «Если меня спросят, что делал Ильф всю свою жизнь, я не задумываясь отвечу: читал. Он читал едва ли не всё то время, какое проводил в бодрствующем состоянии. Он проглатывал книги по самым различным вопросам — политические, экономические, исторические и, разумеется, беллетристические. Он читал ежедневно десять — пятнадцать газет. Ему было интересно решительно все, что происходило и происходит на земном шаре. <...> Однажды Ильф раздобыл издание, где воспроизводились все документы, сопутствовавшие смерти Льва Толстого. Эта книга тоже его очень заинтересовала. Кстати, текст одной из пугающе бессмысленных телеграмм, которую в «Золотом теленке» Остап Бендер посылает Корейко, взят из этой книги: «Графиня изменившимся лицом бежит пруду» — фраза из телеграфной корреспонденции столичного журналиста, присутствовавшего на станции Астапово в ноябре 1910 года»²⁸⁷. Речь идет о телеграмме Н.Е. Эфроса в петербургскую газету «Речь» от 03.11.1910, где говорилось о попытке Софьи Андреевны Толстой утопиться, когда она узнала об исчезновении своего мужа, графа Льва Толстого, из Ясной Поляны²⁸⁸.

Начитанность Ильфа можно проиллюстрировать и на следующем примере.

В «Золотом теленке» есть глава «Ярбух фюр психоаналитик», где пациенты сумасшедшего дома симулируют различные болезни: «Возьмите, например, меня, — сказал Михаил Александрович, — тонкая игра. Человек-собака! Шизофренический бред, осложненный маниакально-депрессивным психозом, и притом, заметьте, Берлага, сумеречное состояние души. Вы думаете, мне это легко далось? Я работал над источниками. Вы читали книгу профессора Блейлера «Аутистическое мышление?»

<...>

Он, наверно, выписывал немецкий журнал «Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик», — высказал предположение неполноценный усач».

Название немецкого журнала передано усачом с ошибками (правильно — «Ярбух фюр психоаналитише унд психопатологише форшунген» — «Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen»); кстати, данное название приведено в предисловии к книге Блейлера в сокращенном виде: «С 1909—1913 гг. Блейлер совместно с Фрейдом состоял издателем первого психоаналитического журнала «Jahrbuch für psychoanalyt. und psychopathol. Forschungen». В этом журнале (1912) была впервые напечатана настоящая работа Блейлера об аутистическом мышлении...»²⁸⁹. Что же касается «шизофренического бреда, осложненного маниакально-депрессивным психозом» и «сумеречного состояния души», то все эти диагнозы также встречаются в книге Блейлера, изданной в Одессе — на родине Ильфа: «Уменьшение числа одновременно существующих представлений и ассоциаций (что иногда называют неправильно диссоциацией) дает этим бредовым идеям исход в слабоумие в отличие от бредовых идей при маниакально-депрессивном психозе, благодаря чему первые часто приобретают большое сходство с шизофреническим бредом»²⁹⁰, «В истерическом сумеречном состоянии непосредственное восприятие внешнего мира в большинстве случаев измышляется вполне последовательно в духе аутизма...»²⁹¹.

Об уникальной эрудиции Ильфа говорили также писатель Лев Никулин и гудковец Илья Березарк, заведовавший разделом театральной хроники и писавший рецензии: «Человек, не знавший профессии Ильфа, мог подумать, что перед ним архитектор, если бы он заговорил с Ильфом об архитектуре. Художник — человека, хорошо разбирающегося в живописи. Наконец литератор — внимательного, сурового и справедливого критика. Какой области ни коснулся бы Ильф, он обнаруживал ясные, здравые мысли, знание предмета. Это не был дилетантизм, это была глубокая и серьезная культура много знавшего, много читавшего умного собеседника. Он был чудесным собеседником, то серьезным, то веселым, то злым и опасным, в зависимости от того, с кем он говорил»²⁹²; «...у него были обширные знания, охватывающие самые разнообразные отрасли науки, искусства, техники и практической жизни. Недаром за всякого рода сведениями и справками работники «Гудка» всегда обращались к сотруднику отдела писем («правщику», как тогда называли) Илье Арнольдовичу Файнзильбергу. Он заменял нам энциклопедию (таковой в редакции в то время не было).

«Женя — сердце и совесть нашей редакции, Илья Арнольдович — ее разум», — сказал мне однажды Перелешин»²⁹³.

Подобное сравнение принадлежит и Виктору Ардову: «Если в Ильфе при знакомстве поражал мощный аналитический ум — рацио, то в Петрове вы прежде всего ощущали гармоничную, одаренную личность. Человеческое его обаяние было решительно незаурядным. Он вызывал улыбку симпатии при первом взгляде на его доброе, ласковое лицо»²⁹⁴. Поэтому и Остапа Бендера Ильф наделяет своим глубоким умом: «Под суровым надзором Бендера Ипполит Матвеевич терял свою физиономию и быстро растворялся в могучем интеллекте сына турецкоподданного», «Что за издевательство! — воскликнул Воробьянинов, начавший было освобождаться из-под ига могучего интеллекта сына турецкоподданного». Для полноты картины добавим свидетельство Михаила Зощенко: «Ильф был очень умный и тонкий человек.

Пожалуй, основное свойство его ума, это — это едкость, язвительность, в чем было иной раз немало горечи и сарказма.

Петрову более свойственен юмор, более свойственны улыбка, смех, мягкая ирония.

Сочетание этих качеств дало удивительный эффект. Это было великолепное сочетание, какое в одном человеке почти несовместимо»²⁹⁵.

Саму же идею романа «Двенадцать стульев», как уже говорилось выше, подал будущим соавторам старший брат Евгения Петрова, однако Арон Эрлих утверждает, что еще раньше сюжет с поиском сокровищ был разработан в его пьесе:

Однажды я принес сюда [на квартиру Валентина Катаева в Мыльниковом переулке. — Я.К.] свою пьесу — первую пробу свою в драматургии. <...>

В пьесе некий эмигрант тайно вернулся на родину. В принадлежавшем ему раньше особняке в потайном месте запрятаны были фамильные драгоценности. После многих столкновений «бывшего человека» с советскими людьми, в результате многих приключений кладоискателя, смешных и печальных, выяснилось, что внушительный мешочек с бриллиантами давным-давно открыт и передан жильцами государству.

Окончилось чтение, и... начался разгром. По единодушному мнению всех присутствующих, пьеса никуда не годилась, и нельзя было улучшить ее никакими переделками. В решительных выражениях высказался против пьесы и Катаев.

Тут он впервые подал мысль, которая несколько лет спустя развилась в сюжет «Двенадцати стульев»: клад, по его мнению, надо бы спрятать в одно из кресел мягкого гарнитура... <...> Стихотворный фельетонист «Старик Саббакин», он же Валентин Катаев, автор многочисленных рассказов и повестей, он же и драматург, однажды шутливо сказал сотрудникам «Четвертой полосы»:

— Хотите поступить ко мне в «негры»? Иля [Ильф], Женя [Петров], Боря [Перелешин]²⁹⁶, Миша [Штих]!²⁹⁷ — окликал он присутствующих. — Какого черта вы сидите сложа руки? Работать надо! У меня тьма-тьмущая всяких тем и сюжетов, одному не управиться. Хочу организовать мастерскую советского романа. Могу подбросить тему каждому, садитесь и пишите... А потом я, как Дюма-пэр, буду просматривать ваши рукописи, пройдусь рукой мастера здесь и там, поставлю в одном месте запятую, в другом многоточие... А?.. Идет?

Обычная для «Четвертой полосы» болтовня, завязка новой шутки.

«Четвертая полоса» подхватила подброшенную мысль. «Старик Саббакин», будущий «Дюма-отец», подзадориваемый со всех сторон, пустился в вольную импровизацию. Сколько угодно у него тем! Чем, например, не тема: гарнитур гамбсовских стульев!.. двенадцать старинных стульев, в одном из которых упрятан бриллиантовый клад!

Он тут же и развил сюжет: стулья распроданы по частям, они рассеяны по разным учреждениям и даже по разным городам, герой кочует по стране в поисках клада...

Разгорячась, все больше и больше входя в роль «Дюма-пэра», Катаев выдумал еще с пяток сюжетов — и ушел...

Но на этот раз из случайной, лишь для забавы высказанной мысли суждено было возникнуть крупному явлению в советской литературе.

К концу занятий в этот день Ильф обратился к Петрову со странным предложением:

— Послушайте, Женя... Мне очень понравилась история Валюна с двенадцатью стульями. Давайте напишем с вами вместе сатирический роман под таким названием — «Двенадцать стульев».

— Как вместе?.. По частям? Вы — главы одной части, я — главы другой?

— Нет, лучше всю книгу вместе! Каждую фразу, каждое слово будем писать сообща... Попробуем?

Редакция опустела. Только уборщицы еще заметали сор в комнатах.

Ильф и Петров засиделись в редакции допоздна — разрабатывали план романа. <...>

Писал, точнее — записывал, Евгений Петров: у него был более четкий почерк. А Ильф сидел рядом или расхаживал по комнате, накручивая вихор у себя надо лбом, — то был его постоянный жест в минуты раздумья и творческой сосредоточенности.

Тщательно разработанный план романа лежал у авторов под руками. Но, по мере того, как росла рукопись, план все менялся. Казалось, такой продуманный во всех связях, с такими страстными спорами выверенный во всех подробностях, план чуть ли не ежедневно приходилось пересматривать, уточнять, перерабатывать.

Рукопись росла, и чем толще становилась, тем ощутимей сюжет выходил из повиновения авторов. Нередко случалось, он побуждал их к самым крутым поворотам и изменениям в первоначальном замысле²⁹⁸.

Несколько иначе излагает предысторию романа художник-карикатурист Борис Ефимов: «...однажды неистощимый выдумщик Валентин Катаев обратился к ним:

— Слушайте, Иля, и ты, Женя, почему бы вам вдвоем не взяться написать какой-нибудь забавный детективный роман? Я вам даю готовый сюжет. У Конан Дойла в похождениях Шерлока Холмса есть рассказ «Шесть Наполеонов». По сюжету его, в один из шести гипсовых бюстов Наполеона была запрятана драгоценная жемчужина. В каком бюсте — неизвестно. И в поисках этой жемчужины идет азартная охота за распроданными бюстами. Чем не детектив?²⁹⁹

Ильфу и Петрову эта идея пришлась по вкусу.

— Как будем писать, Иля? Каждый по одной главе?

Ильф подумал.

— Нет, Женя. Давайте всё писать вдвоем. Каждую фразу.

Так родилось знаменитое соавторство»³⁰⁰.

А по словам Ильи Кремлева, также работавшего в «Гудке», у героя его повести «Сын Чичерина» (1926) и у Бендера был один и тот же прототип: «...в двадцать пятом году в «Известиях» была напечатан довольно обширная заметка. В ней сообщалось о том, как в верховную прокуратуру явился молодой человек лет двадцати пяти и, выложив на стол кучу всевозможных билетов и мандатов, сказал: «Не могу больше! Устал от дураков! Делайте со мной что хотите, но мне они осточертели.

Среди предъявленных им документов оказались и партийный билет с дореволюционным стажем, и профсоюзный с неменьшим, и такой же, выданный Обществом старых большевиков, и еще один — от «политических каторжан». Было немало и всевозможных мандатов и удостоверений, в большинстве своем, как и партийные и другие билеты, выданных теми, кто обладал этим правом, но не имел головы, чтобы разобраться в самом простом вопросе, в таком, например, как то, что вошедший к нему в доверие аферист должен был угодить на каторгу восьмилетним мальчиком, а участником революции пятого года стал четырех лет от роду...

Вот этот-то предприимчивый молодой человек и стал прототипом и сына Чичерина из повести того же названия, и Остапа Бендера из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка»»³⁰¹. Действие в повести Кремлева³⁰² происходит в городе Верхне-Глуповске (явная аналогия с городом Глуповым из «Истории одного города» М. Салтыкова-Щедрина), при этом «сыну наркома Чичерина» соответствует «сын лейтенанта Шмидта» в «Золотом теленке»: герой повести Кремлева в беседе с секретарем Верхне-Глуповского исполкома называет себя Николаем Георгиевичем Чичериным, а Остап представляется председателю Арбатовского исполкома как Николай Шмидт. Реакция секретаря и председателя также совпадает: «Послушайте, — властно повторил молодой человек, и что-то в тоне его заставило Самоквасова сразу насторожиться» ~ «Председатель тревожно прислушался к новым интонациям в голосе посетителя». А следующее описание «сына Чичерина»: «И молодой человек объяснил, что вещи и все документы его остались в вагоне и что едет он из Берлина, где был вместе с отцом. Что же касается отца, то последний, т. е. нарком, по международным делам задержался и будет только через неделю», — распадается на две реплики Остапа: «Дорожная неприятность. Остался без копейки...» («Золотой теленок»), «Мы с коллегой прибыли из Берлина <...> но об этом не рекомендуется говорить» («Двенадцать стульев»). Также и «сын Чичерина» попросит Самоквасова: ««Я бы хотел, чтобы мой приезд... так сказать... вообще, тово, этово...» <...> «Инкогнито», — подсказал Самоквасов. — «Вот именно... Инкогнито... Соображения внешней политики...»».

Между тем образ «сына Чичерина» фактически сводится к Хлестакову, а образ Остапа и глубже, и многоплановее. Поэтому повесть «Сын Чичерина» сегодня забыта.

В «Золотом теленке» читаем: «По всей стране, вымогая и клянча, передвигаются фальшивые внуки Карла Маркса, несуществующие племянники Фридриха Энгельса, братья Луначарского...». Последняя деталь могла быть взята из фельетона Михаила Булгакова «Лжедимитрий Луначарский (Из провинции от Капорцева)» (1925). Здесь аферист, придя к «выдающемуся секретарю» Благодатского учреждения, выдает себя за брата наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского: «Оказывается, что у Дмитрия Васильевича украли все документы, пока он к нам ехал, и деньги в поезде под самым Красноземском, а оттуда он доехал до нашего Благодатска на телеге, которая мануфактуру везла. Главное, говорит, курьезно, что чемодан украли с бельем. Все собрались в восторге, что могут оказать помощь». В результате секретарь дал аферисту восемь червонцев. А Остап сообщает Балаганову: «Председатель осыпал меня золотым дождем на сумму в восемь рублей».

Известно, что в 1925—1928 годах, будучи корреспондентом «Гудка», Ильф собирал вырезки из разных газет, папка с которыми теперь хранится в РГАЛИ. Среди прочего там можно найти следующую заметку, напечатанную осенью 1926 года:

В беседе с нашим сотрудником помпрокурора тов. Григоров сообщил следующее:

— За последнее время участились наезды в Самару разного рода аферистов, которые, пользуясь доверчивостью некоторых советских учреждений, извлекают из этой доверчивости для себя материальную выгоду.

Несколько дней тому назад был задержан крупный аферист Бронников, пытавшийся получить задаток с госторга за фиктивную поставку пушнины, 14 октября уголовным розыском задержан другой аферист в форме военмора, выдававший себя за сына лейтенанта Шмидта.

«Сын лейтенанта Шмидта» являлся в общественные учреждения, предъявлял ворох разных документов и выпрашивал себе на пропитание. Доверчивые работники раскошеливались и давали аферисту нужные средства.

За 14 октября находчивый аферист успел побывать в месткоме рудметаллторга, ВТС, эльмашконторе, союзе коммунальников и везде собрал обильную жатву. Только в горкомхозе «сыну лейтенанта Шмидта» не повезло. Здесь его заметил сотрудник уголовного розыска, который и сообщил о появлении афериста в УРО³⁰³. «Сын лейтенанта Шмидта» был задержан, а вместе с ним задержана и его спутница гр. Бондаренко, которую аферист выдавал за свою сестру.

При обыске у афериста отобраны разные фальшивые документы, два ордена красного знамени, грубо сфабрикованные им самим.

Доставленный в УРО аферист пытался показать, что его задержание вызвано недоразумением и что он должен быть выпущен, но после непродолжительного собеседования с сотрудниками УРО, задержанный в мошенничестве сознался и назвался Кавтуновым Николаем³⁰⁴. За небольшой промежуток Кавтунов побывал в Артемовске, Таганроге, Красноводске, Полторацке³⁰⁵, Самарканде, Ташкенте и Оренбурге. Разъезжал он по железным дорогам бесплатно, по подложному документу, бесплатно же возил с собой и так называемую сестру, в действительности же свою сожительницу. Во всех городах ему удавалось собирать рублей по 150—200, с которыми он и отправлялся в дальнейший вояж.

Кавтунов уже один раз за аферизм судился, но по отбытии наказания принялся за прежнее.

В Самаре Кавтунов надеялся собрать немало, если бы не вмешалось УРО и не прервало деятельность «сына лейтенанта Шмидта»³⁰⁶.

Что же касается сюжета «Двенадцати стульев», то Катаев также мог позаимствовать его из прессы. Речь идет о судебном отчете «Клад в кресле (Моск. губсуд, 4—5 февр.)», опубликованном Георгием Шенгели под псевдонимом «А. Троль»:

Перед судом — довольно необычная компания: двое дюжих и энергичных мужчин русско-американской складки и тоненькая, хрупкая семнадцатилетняя блондиночка; первые двое — инспектор уголовного розыска Можаровский и его агент Русаков, а девушка — просто девушка, некая Жандарова. Она изящно одета и, по-видимому, недоумевает: как это я сюда попала. А соединило их троих довольно необычное преступление.

Отец Жандаровой служил в Москве на протезном заводе. В январе прошлого года он был арестован и увезен в Ленинград. Семья, распродав обстановку квартиры, последовала за ним. В Ленинграде Жандаров получил свидание с женой и осведомился у нее о судьбе квартиры и мебели. Узнав, что последняя продана вся, проданы и кресла из кабинета, Жандаров пришел в ужас:

— Да ведь в кресле было две тысячи зашито.

В Москву немедленно была командирована семнадцатилетняя дочка с наказом разыскать мебель и добыть клад.

Однако найти проданные кресла было нелегко: первый покупщик успел их перепродать, второй покупщик тоже, и проследить до конца целый ряд перепродаж было невозможно.

Жандарова обратилась за содействием к своему знакомому Можаровскому, который бывал у них в семье. Можаровский, вдохновленный кладом, решил использовать подчиненный ему розыскной аппарат. Он приказал своему помощнику Русакову завести фиктивное дело «о незаконной продаже гр. Жандаровым казенных кресел», произвести дознание и пр. Один за другим несчастные покупщики вызывались к Русакову, давали показания, подписки и т. д., и т. п., — пока наконец драгоценные кресла не были обнаружены, изъяты у владельца и привезены к Можаровскому.

Вскрытие кресел он произвел самолично, без свидетелей. Что было найдено в кресле, — известно только одному Можаровскому, но Жандарова получила от него толстую пачку... керенок.

Разочарование было полное, но оно еще усилилось, когда розыскные махинации Можаровского и Русакова стали известны и когда всех троих предали суду: мужчин — по обвинению в превышении власти и использовании служебного положения, а Жандарову — по обвинению в пособничестве.

На предварительном следствии все трое сознались, но на суде взяли сознание назад, объяснив, что дали показания в надежде на освобождение от предварительного заключения.

Можаровский защищался чрезвычайно энергично. Дело было начато до приезда Жандаровой из Ленинграда на основании негласных сведений о продаже ее отцом казенной мебели. А когда выяснилось, что мебель не была казенной, приехала Жандарова и просила о розыске денег. Найдя керенки, не имевшие ценности, Можаровский счел себя вправе передать их Жандаровой.

Суд, однако, не счел убедительной эту защиту (прежде чем заводить дело, следовало просто узнать на протезном заводе: была ли у Жандарова казенная мебель) и признал виновность доказанной, отметив в приговоре, что «тайна кресла» известна только Можаровскому.

Можаровский, занимавший ответственный пост, приговорен к трем годам заключения. Русаков — к полутора годам, а Жандарова — к шести месяцам. Все — с зачетом предварительного заключения³⁰⁷.

Повторная публикация этого очерка в 1969 году завершалась комментарием: «По свидетельству ныне здравствующего редактора четвертой полосы «Гудка» И.С. Овчинникова, судебный отчет о деле с креслами был тогда же зачитан вслух, а один из присутствовавших при чтении, возможно, сам Валентин Катаев, воскликнул: «Какой сюжет для романа!»»³⁰⁸. А полгода спустя, по словам Бориса Ефимова, Катаев, беседуя с Ильфом и Петровым, скажет: «Я вам даю готовый сюжет. У Конан Дойла в похождениях Шерлока Холмса есть рассказ «Шесть Наполеонов». По сюжету его, в один из шести гипсовых бюстов Наполеона была запрятана драгоценная жемчужина. В каком бюсте — неизвестно. И в поисках этой жемчужины идет азартная охота за распроданными бюстами. Чем не детектив?»³⁰⁹. Вопрос Чем не детектив? совпадает с вопросом Катаева из версии Евгения Петрова: «Есть отличная тема, — сказал Катаев, — стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?»³¹⁰. Остается лишь неясным, состоялась эта встреча в августе или в сентябре 1927 года — сам Евгений Петров не смог назвать точную дату³¹¹.

Как бы то ни было, авторы взялись за написание романа, а главного героя — великого комбинатора — щедро наделили своими собственными чертами, мыслями и характером. Например, в мемуарах Арона Эрлиха встречается такой эпизод: ««Время, которое мы имеем, это деньги, которых мы не имеем» — фраза эта, что Ильф со сконфуженной улыбкой произнес однажды, прося одолжить ему три рубля до новой получки, прозвучала у Остапа Бендера как лозунг, как призыв или клич неугомонного «великого комбинатора»»³¹². Действительно, эта фраза войдет в роман «Двенадцать стульев»: «Остап строго посмотрел на Ипполита Матвеевича.

— Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем. Киса, мы должны делать карьеру. Сто пятьдесят тысяч рублей и ноль ноль копеек лежат перед нами» (глава «Вид на малахитовую лужу»).

В первой декаде июня 1927 года Ильф и Петров ездили на Кавказ. И 5 июня в Пятигорске Ильф делает запись: «Поехали на гору Машук. <...> Неоднократно видели Эльбрус и другие пидкрутизны (Бештау, Змейка, Железная, Развалка и т. д.)»³¹³. Все эти реалии будут перенесены в главу «И др.»: «Дачный поезд, бренча, как телега, в пятьдесят минут дотащил путешественников до Пятигорска. Мимо Змейки и Бештау концессионеры прибыли к подножью Машука».

В тот же день, 5 июня, Ильф записывает: «На празднике жизни в Пятигорске мы чувствовали себя совершенно чужими. Мы пришли грязные, в плотных суконных костюмах...»³¹⁴. И вновь эти детали перейдут в роман «Двенадцать стульев» — в главу «Вид на малахитовую лужу», где действие как раз происходит в Пятигорске: «Концессионеры в тяжелых грязных сапогах, тяжелых пыльных брюках <...> чувствовали себя чужими. <...> «Эх, Киса, — сказал Остап, — мы чужие на этом празднике жизни»» (сходства очевидны: «На празднике жизни» = «на этом празднике жизни»; «мы чувствовали себя совершенно чужими» = «чувствовали себя чужими... мы чужие»; «Мы пришли грязные, в плотных суконных костюмах» = «в тяжелых грязных сапогах, тяжелых пыльных брюках»).

Также в главе «Вид на малахитовую лужу» фигурирует «Цветник», взятый из упомянутой записи Ильфа от 05.06.1927: «Ехали трамваем... Приехали к «Цветнику», но его уже не было <...> попали в «Цветник». Взяли 32 копейки»³¹⁵ ~ «За вход в «Цветник» с них взяли десять копеек» (последняя фраза повторяет фрагмент рассказа Петрова, посвященного поездке на Кавказ: «За вход в цветник взяли гривенник»³¹⁶).

Такие детали, как дуэль Лермонтова и Провал, вновь нашли отражение в этой главе: «Поехали на гору Машук. Видели Провал. Провал полный. Смотрели на Лужицу. Воняла. Кажется, не понравилось. Место дуэли Лермонтова»³¹⁷ ~ «Великий комбинатор двинулся стрелковым шагом по горной дороге, ведущей вокруг Машука к месту дуэли Лермонтова с Мартыновым. <...> Остап вышел к Провалу». Заметим, что описание Ильфом Провала: «Смотрели на Лужицу. Воняла», — также перешло в главу «Вид на малахитовую лужу»: «...можно было увидеть на дне провала небольшую лужицу малахитовой зловонной жидкости».

Другая запись Ильфа, сделанная во время пребывания в Пятигорске: «Погода чудная. Мысленно вместе. Воздух чист, как писал Лермонтов»³¹⁸, — отразится в двух репликах Остапа: «Вдыхайте, предводитель, чистый воздух» («Двенадцать стульев»; глава «Под облаками»), «Я убежден, что моя последняя телеграмма «Мысленно вместе» произвела на нашего контрагента потрясающее впечатление» («Золотой теленок»; глава «Телеграмма от братьев Карамазовых»).

Переехав во Владикавказ, 6 июня 1927 года Ильф записывает впечатления: «Кошмарная ночь, увенчавшаяся появлением Кавказского хребта. Оперные мотивы — восход солнца с озарением горных вершин. Гор до черта»³¹⁹. И ровно в таких же выражениях описывается реакция Бендера, прибывшего на Кавказ в августе 1927-го: «После этого Остапу удалось вскочить на ступеньку медленно подтягивающегося к Кавказскому хребту поезда. С этой позиции Остап с любопытством взирал на развернувшуюся перед ним панораму кавказской горной цепи.

Был четвертый час утра. Горные вершины осветились темно-розовым солнечным светом. Горы не понравились Остапу.

— Слишком много шику! — сказал он. — Дикая красота. Воображение идиота. Никчемная вещь». В самом деле, сравним: «Кавказского хребта» = «к Кавказскому хребту»; «восход солнца с озарением горных вершин» = «Горные вершины осветились темно-розовым солнечным светом»; «Гор до черта» = «Горы не понравились Остапу». А «дикая красота» гор не понравилась и Илье Ильфу во время его поездки на Кавказ: «Дикость Дарьяльского ущелья. Необыкновенный ветер»³²⁰. Впрочем, данный мотив встречается и в рассказ Катаева «Романтические скакуны гражданина Ниагарова» (1927), где действие тоже происходит в Дарьяльском ущелье: «Мцыри. Лермонтов... Дикая красота... Мрачный пейзаж... Обратите внимание...»³²¹.

6 июня 1927 года Ильф пишет жене из Владикавказа в Одессу: «Дорогая Маруся, завтра утром Ваш худощавый муж будет скакать по хребтам»³²². И этим же займется его художественный двойник: «Тут отец Федор, уже торжествовавший победу, увидел прыгавшего по скале Бендера» (глава «Под облаками»).

В упомянутом письме от 06.06.1927 есть и такой пассаж: «У самой подошвы Кав-хребта помещается пивная «Вавилон». Уже имеется Терек, который «дробясь о мрачные» и далее». А в августе у Терека окажется Бендер, который опять же процитирует стихотворение Пушкина «Обвал» (1829): «Технический директор спускался вниз, крича во все горло: «Дробясь о мрачные скалы, / Кипят и пенятся валы!..»».

Из записи, посвященной Тифлису: «Гора Давидова — гора ресторанная»³²³, — выросла сценка в главе «Землетрясение»: «Кислярский посадил страшных знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и подножкой и повез их к горе Давида». В этой же главе Ильф подробно описал свои впечатления от путешествия по Военно-Грузинской дороге: «К каждому пробегавшему мимо селения автобусу или легковому автомобилю подбегали дети и исполняли перед движущейся аудиторией несколько па лезгинки. После этого дети бежали за машиной, крича: «Давай денги! Денги давай!». Пассажиры швыряли пятаки и возносились к Крестовому перевалу», — которые также восходят к его дневнику: «Мальчишки злобно бежали за машиной с криками: «Давай! Давай деньги!». Отплясывали перед летящей машиной и снова галдели «давай». <...> На Крестовском перевале мы зацепились за облако. <...> Отплясывающие лезгинку девочки»³²⁴ («К... легковому автомобилю подбегали дети» = «Мальчишки злобно бежали за машиной»; «исполняли... несколько па лезгинки» = «Отплясывающие лезгинку девочки»; «крича: «Давай денги! Денги давай!»» = «криками: «Давай! Давай деньги!»»; «к Крестовому перевалу» = «На Крестовском перевале»).

Путешествие Остапа и Воробьянинова к горе Давида в главе «Землетрясение»: «На вершину этой ресторанной горы поднялись по канатной железной дороге. Тифлис в тысячах огней медленно уползал в преисподнюю», — имеет источником запись Ильфа из подраздела «Военно-Грузинская дорога»: «Фуникулер. Волшебное зрелище пылающего Тифлиса»³²⁵. Кстати, фуникулер — это и есть «канатная железная дорога». Причем данный термин фигурирует и в главе «Землетрясение»: «...в тот же вечер великий комбинатор напился на ресторанной горе до столбняка и чуть не выпал из вагона фуникулера на пути в гостиницу». А глава «Под облаками» отсылает к подразделу «Владикавказ» из более ранней записи Ильфа: «Везли бесплатно в автоколымаге Закавтопромторга. Завтра уезжаем на механическом биндюге»³²⁶ ~ «У Владикавказского вокзала приезжающих ждал большой открытый автобус Закавтопромторга, и ласковые люди говорили: «Кто поедет по Военно-Грузинской дороге — тех в город везем бесплатно» — «Куда же вы, Киса? — сказал Остап. — Нам в автобус. Пусть везут, раз бесплатно»». После этого следовали строки: «Оживленно беседуя с Ипполитом Матвеевичем, он любовался опоясанной облаком Столовой горой и, находя, что гора действительно похожа на стол, быстро удалился»³²⁷. А в июне 1927 года Столовую гору видел Ильф: «Были вознаграждены видом Столовой горы Нарпита им. Халатова и Тереком. <...> Всё закрыто облаками — одна Столовая гора»³²⁸ (поэтому сделанная осенью 1927-го запись: «Еврей у подножия Столовой горы»³²⁹, — относится как к Остапу, над образом которого в это время велась работа, так и — ретроспективно — к самому Ильфу). И здесь же Ильф пишет, что за обозрение Терека с него «взяли по гривеннику». А вот глава «Под облаками»: «Попытка взимать с граждан гривенники не удалась. Кавказский хребет был настолько высок и виден, что брать за его показ деньги не представлялось возможным. <...> Что же касается Терека, то протекал он мимо «Трека», за вход в который деньги взимал город без помощи Остапа» (данная деталь фигурирует и в документальном рассказе Петрова: «За вход в «Трек» вы с отвращением платите привычный гривенник»³³⁰).

В августе 1927 года Ильф записывает в блокнот: «Поедем в город, там хорошо, коммунальные услуги»³³¹; а уже осенью: «В обедневшем раю ангел говорил ангелу: «Говорят, на земле мануфактуру выдают»»³³². Вся эта ирония перейдет в обращение Остапа к Козлевичу: «Небо теперь в запустении. Не та эпоха, не тот отрезок времени. Ангелам теперь хочется на землю. На земле хорошо, там коммунальные услуги, там есть планетарий, можно посмотреть звезды в сопровождении антирелигиозной лекции» (заметим, что небо в запустении — это и есть обедневший рай).

Также осенью 1927-го Ильф делает такую запись: «Я пришел к вам как юридическое лицо к юридическому лицу»³³³. Данная фраза войдет в повесть «Светлая личность» (1928): «Живое дело! — отвечал Иванопольский. — Говорю вам как юридическое лицо юридическому лицу»; а позднее станет частью обращения Остапа к Корейко: «Я пришел к вам как юридическое лицо к юридическому лицу. Вот пачка весом в три-четыре кило. Она продается и стоит миллион рублей, тот самый миллион, который вы из жадности не хотите мне подарить. Купите!». Что же касается названия второго романа, то оно появилось в записной книжке за октябрь 1927-го — февраль 1928-го года: «Золотой теленочек»³³⁴. И тут же рядом мы находим еще две фразы, которые перейдут в «Золотого теленка»: «Бухгалтер — брат микадо»³³⁵, «Его окатили потные валы вдохновенья»³³⁶. Вспомним, что в 34-й главе воронежский землемер Бигусов станет родственником микадо, а 38-я глава получит название «Потный вал вдохновенья». Более того, уже в записях за 3—10 июня 1927 года мы встречаем фразу: «Мой друг, микадо»³³⁷.

Читая рассказ Ильфа «Кислая копейка» (1927), можно заметить, что разговор Варфоломеича со своей бабушкой, которую он решил застраховать, отзовется в беседе Остапа с Корейко (глава «Первое свидание»): ««Вы, бабка, плохо себя чувствуете? — спрашивает Варфоломеич. — В животе не крутит?» — «Нет, — отвечает удивленная старуха, — не крутит»»³³⁸ ~ ««И тяжелые сны вас не мучат?» — «Нет, не мучат»». А перед этим Остап также спрашивал Корейко про живот: «И желудок в порядке?».

В начале «Золотого теленка» Остап поучает Балаганова: «Надо мыслить, — сурово ответил Остап. — Меня, например, кормят идеи. Я не протягиваю лапу за кислым исполкомовским рублем. Моя наметка пошире», — что вновь отсылает к рассказу «Кислая копейка»: «Обожал наш Варфоломеич кислые деньги. Даже на службу ленился ходить — законные обязанности запасного агента-исполнителя исполнять ленился. Чуть что — в больные подавался. Кислую копейку любил Варфоломеич»³³⁹.

Остап сообщает Балаганову, к каким методам он не собирается прибегать, отнимая деньги у миллионера: «Я не буду душить его подушкой или бить вороненым наганом по голове. И вообще ничего дурацкого не будет». Зачем ему понадобилось упоминать столь зверские способы расправы? Да потому, что именно так действовали советские чекисты, вооруженные воронеными наганами, с заключенными Бутырской тюрьмы: «Чекисты, не смущаясь, входили в камеры раздетых женщин и стаскивали их с коек. Одну левую эсэрку били ручкой нагана по голове и окровавленную вынесли в уборную»³⁴⁰. И в целом это был распространенный метод, применявшийся большевиками: «Двое дюжих чекистов тянут за голову, двое за плечи, растягивая таким путем мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет тупым железным орудием, чаще всего рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания»³⁴¹.

Но об этих зверствах соавторам было известно не только из литературных источников. Например, обращение Остапа к румынским пограничникам в концовке «Золотого теленка»: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской чека! Ей-богу, еле вырвался!», — отсылает к биографии Петрова, который вместе со своим старшим братом Валентином Катаевым был арестован ОЕЧК (Одесской Губернской Чрезвычайной Комиссией) в марте 1920 года и обвинен в участии в контрреволюционном заговоре, после чего просидел в тюрьме полгода. Более того, оба Катаева фигурировали в расстрельном списке из ста человек, о чем 26 ноября 1920 года сообщили «Известия Одесского Губернского Революционного Комитета», где появилась статья «От коллегии О.Г.Ч.К.» про «огромное дело, прошедшее на заседании коллегии губчека 28-го октября. По соображениям оперативного характера опубликование этого дела задержалось. Число участников этого дела достигает 194 чел. и представляет собой огромную контрреволюционную организацию, в которой сплелись белополяки, белогвардейцы и петлюровцы. <...> Далее коллегия постановила освободить след. лиц, как непричастных к делу: <...> Катаева Валентина, <...> Катаева Евгения, <...>»³⁴² (в полуподвалах же чекисты проводили расстрелы³⁴³). А в рассказе Ильфа «Повелитель евреев» (1923³⁴⁴), где попутчики по купе принимают писателя за чекиста, тот дважды подчеркивает свою непричастность к ЧК: «Жаргон я понимал, а чекистом никогда не был. <...> Я работал на строгальных станках, лепил глиняные головы в кукольной мастерской и писал письма для кухарок всего дома, в котором жил, но чекистом никогда не был³⁴⁵. Однако мебельщики поселились в воображаемом мире, мир был полон духоты, догадка в нем немедленно становилась уверенностью, и я был для них чекистом, человеком, который может отнять дубовые стулья и комоды из сосны, сделанной под красное дерево. <...> Громкий разговор о моих преступлениях продолжался в горячечной духоте.

Я узнал, что расстрелял тысячу и больше человек. Все эти люди были добрыми семьянинами и имели хороших детей. Но я не щадил даже детей. Я душил их двумя пальцами правой руки. А левой рукой я стрелял из револьвера, и пули, выпущенные мною, попадали в буфеты, сделанные из дорогого лакированного ореха, и вырывали из них щепки». Сравним с репликами Остапа: «Я не буду душить его подушкой» ~ «Я душил их двумя пальцами правой руки»; «бить вороненым наганом по голове» ~ «я стрелял из револьвера». А оборот двумя пальцами правой руки возникнет и при описании встречи Бендера с Варфоломеем Коробейниковым: «Главный концессионер необыкновенно учтиво принял бумажку двумя пальцами правой руки и положил ее в тот карман, где уже лежали драгоценные ордера». Также и слово «концессионер» фигурирует в одном из ранних рассказов Ильфа: «Я приносил большой доход. Связь с американскими концессионерами налаживалась. Кто-то уже украл много денег, и над адской канцелярией витал призрак ГПУ» («Железная дорога», 1923³⁴⁶). Обратим еще внимание, что слова автора в рассказе «Повелитель евреев»: «Но я не щадил даже детей. <...> Я насиловал женщин», — перейдут в обращение Остапа к Корейко: «Я вас не пощажу, если вы будете меня обижать. Янычары не знают жалости ни к женщинам, ни к детям, ни к подпольным советским миллионерам». Причем если в рассказе «Повелитель евреев» автор говорит: «Час захвата власти настал. <...> Их деньги стали моими деньгами, а мое желание было их действительностью. <...> Я узнал славу каждой станции. <...> Я довольствовался немногим, хотя мог получить всё», — то и у Остапа в «Золотом теленке» (глава «Первое свидание») будет похожая мечта: «...и, главное, мои маленькие друзья, слава и власть, которую дают деньги» («власти... деньгами... славу» = «славу и власть... деньги»).

Сокращенная версия «Повелителя евреев» — «Мармеладная история»³⁴⁷ — также содержит параллели с «Золотым теленком». Например, описание героем его попутчиков по купе поезда: «Мебельщики сатирически осмотрели меня и неожиданно перешли с русского языка на жаргон», — в инверсированной форме перейдет в главу «Дружба с юностью», где тоже описывается встреча в купе: «Остап внезапно сатирически посмотрел на студента и внятно сказал: «Нет, не служу. Я миллионер»».

И в «Повелителе евреев», и в «Мармеладной истории» главный герой — сам автор — едет на верхней полке в купе и слышит, как находящиеся на нижних полках мебельщики-евреи говорят о нем на идише, но не подозревают, что он знает этот язык. Также и в «Дружбе с юностью» Остап едет на верхней полке, а до появления студентов его попутчики по купе горячо обсуждают, что они сделали бы с миллионом рублей, не подозревая, что рядом с ними едет настоящий миллионер, который тоже слышит все их разговоры. А поскольку Ильф (в «Мармеладной истории») и Остап едут на верхних полках, они ведут себя одинаково: «Я проснулся во второй раз. <...> Я свесил голову и заглянул вниз» ~ «Утром, еще затопленный сном, Остап услышал звук отстегиваемой шторы и голос: «Миллион! Понимаете, целый миллион...». Великий комбинатор гневно заглянул вниз». Отсюда и логически связанные фразы: «Внизу шел громкий разговор обо мне» → «Обитатель верхнего дивана придирчиво закашлял. Видимо, разговоры мешали ему заснуть. Внизу стали говорить тише».

Забавная параллель обнаруживается между «Мармеладной историей» и началом главы «Пассажир литерного поезда», так как в обоих случаях главный герой ест чужую курицу: «Я съел курицу, а потом всё остальное, вплоть до кислых яблок» ~ «Я иду по неверному пути Паниковского — прошептал Остап. С этими словами он поднял курицу к себе и съел ее без хлеба».

Один из исследователей уже обратил внимание на многочисленные сходства между главным героем «Повелителя евреев» и великим комбинатором:

В центральном персонаже новеллы, наряду с автобиографическими, отчетливо угадываются черты Остапа Бендера. <...> Герой-повествователь из новеллы Ильфа действует расчетливо, вполне в духе Бендера: услышав, что его приняли за чекиста, погубившего и расстрелявшего сотни людей, он использует это обстоятельство, заставляя мнительных евреев-мебельщиков исполнять все его желания. В общем-то, перед нами основная стратегия Бендера, представленная в дилогии соавторов множеством вариантов. Даже лиризм, свойственный последней главке «Повелителя евреев» и не стыкующийся с образом Остапа из «Двенадцати стульев», впоследствии появится в заключительных главах «Золотого теленка». Иля (так зовут героя-повествователя в «Повелителе евреев» и именно так называли Ильфа близкие люди) возвращается в родной город (Одессу) к любимой девушке Вале. В романе Остап тоже вернулся в Черноморск (редкий исследователь не указывал на то, что Черноморск — это и есть Одесса) к Зосе. И в первом варианте «Золотого теленка» возвращение, как и в «Повелителе евреев», приводит к гармонии — Бендер женится. Умение Остапа находить общий язык с каждым персонажем, жонглировать речевыми жанрами, выступая в разных ролях, тоже происходит из «Повелителя евреев». Мебельщики специально переходят на еврейский жаргон, чтобы мнимый чекист не понял, что его узнали, но герой прекрасно понимает речь попутчиков и захватывает власть при помощи фразы «Евреи, кажется, сейчас пойдет дождь!», произнесенной на жаргоне. <...> для мебельщиков герой играет роль чекиста, настоящего исчадия ада. В первой редакции произведения из уст Или звучала и совершенно «бендеровская» фраза: «Мне скучно, — сказал я. — Расскажите что-нибудь веселое. О сотворении мира и вообще всю библию». «Веселая библия» — типичный для ильфовских текстов оксюморон³⁴⁸.

Кстати, веселый рассказ о сотворении мира — опять же в контексте разговора в купе поезда — можно прочесть и в «Золотом теленке» (глава «Позвольте войти наемнику капитала!»), где фигурирует «Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве»: «Был, господа, в Москве молодой человек, комсомолец. Звали его — Адам. И была в том же городе молодая девушка, комсомолка Ева. И вот эти молодые люди отправились однажды погулять в московский рай — в Парк Культуры и Отдыха. Не знаю, о чем они там беседовали. У нас обычно молодые люди беседуют о любви. Но ваши Адам и Ева были марксисты и, возможно, говорили о мировой революции»³⁴⁹. В этой же главе Остап говорит Лавуазьяну, решившему издавать газету «На всех парах»: «Ну, что это за название! — сказал Остап. — Вот я видел стенгазету одной пожарной команды, называлась она — «Из огня да в полымя». Это было по существу». Данная реплика имеет источник в записной книжке Ильфа за июнь—июль 1930 года: «Теоретик пожарного дела. Нашел цитату. Стенгазета «Из огня да в полымя». Ходил с пожарными в театры. Учредил особую пожарную цензуру»³⁵⁰. А более ранняя запись Ильфа (июнь—сентябрь 1929): «Мундир пожарного. Пришлось купить — другого не было»³⁵¹, — станет основой одной из сцен в главе «Сладкое бремя славы», где Остап экипирует Паниковского: «Магазин мог предложить только костюм пожарного...».

В очерке Ильфа «Азия без покрывала» (1925) героиня называет накидку из конского волоса на лицо женщины «ситом из конского хвоста»³⁵². А Остап скажет своим спутникам в «Золотом теленке»: «Однако, господа чемпионы, работники из вас — как из собачьего хвоста сито» (глава «Гомер, Мильтон и Паниковский»)³⁵³.

В главе «Три дороги» великий комбинатор сравнивает себя и своих спутников с русскими богатырями: «Налицо имеются: Илья Муромец — Остап Бендер, Добрыня Никитич — Балаганов, и Алеша Попович — всеми нами уважаемый Михаил Паниковский». Поскольку Остап является двойником Ильи Ильфа, он сравнивает себя с Ильей Муромцем. Сравнение Паниковского с Поповичем объясняет эпизод из романа «Великий комбинатор»: «А вы верите в бога, Паниковский? — спросил Остап, капризно развалившийся на шершавых подушках Антилопы. — А как же, — заявил Паниковский. — Он тесно связан с религией, — язвительно заметил Балаганов, — в молодости он был церковным вором» (глава «Американские скотоводы»). Сравнение же Балаганова с Добрыней Никитичем основано, во-первых, на внешнем сходстве, поскольку в «Золотом теленке» упоминается его «широкая спина» (глава «Командор танцует танго»), и сам герой назван «широкоплечим малым» (глава «Снова кризис жанра»); а во-вторых, имя «Добрыня» соответствует характеру Балаганова — доброго по натуре, что признаёт и Остап: «Балаганов очень мил, но глуп» (глава «Командор танцует танго»).

В главе «Сердце шофера» Остап констатирует разгром властями конторы «Рога и копыта»: «Контора умерла, — шепнул Остап, — и мы здесь больше не нужны. Мы пойдем по дороге, залитой солнцем, а Фунта поведут в дом из красного кирпича, к окнам которого по странному капризу архитектора привинчены толстые решетки». Здесь можно заметить отсылку к двум записям Ильфа: «Нам нужен социализм. — Да. Но вы социализму не нужны» (июнь—июль 1930³⁵⁴), «Мы, бесп[артийные], — сказал он, — пойдем по залитой солнцем дороге, срывая цветы, а вы...» (март 1930³⁵⁵).

Монолог Бендера в главе «Телеграмма от братьев Карамазовых»: «Самое главное, — говорил Остап, прогуливаясь по просторному номеру гостиницы «Карлсбад», — это внести смятение в лагерь противника. <...> Паниковский, — сказал Остап, — вам было поручено встретиться сегодня с нашим подзащитным и вторично попросить у него миллион, сопровождая эту просьбу идиотским смехом», — обязан своим появлением трем фразам Ильфа в записной книжке за июль—август 1930 года: «Моральный террор. Нищий — дай миллион. <...> Нужно внести ужас в стан противника»³⁵⁶.

Перед тем, как расстаться с миллионом, Корейко думает: «Ах, как плохо, — думал Александр Иванович, — плохо и страшно. Вдруг он сейчас меня задушит и заберет все деньги. Очень просто. Разрежет на части и отправит малой скоростью в разные города. А голову заквасит в бочке с капустой» (глава «Александр-ибн-Иванович»). Подобный же способ расправы, но уже со знаком плюс, встречался в фельетоне Ильфа, где речь идет о писателях, которые «пишут ерунду»: «Можете даже разрезать пошляков на куски, зашивать в корзины и отправлять малой скоростью куда-нибудь на станцию Пепелихи. И это, на первый взгляд жестокое, наказание будет только справедливым возмездием»³⁵⁷. С такой же кровожадностью мы столкнемся в рассказе Петрова «День мадам Белополякиной», где автор говорит о главной героине: «...ее следовало бы уничтожить, как уничтожают мышей и тараканов...»³⁵⁸. В этих двух цитатах дана квинтэссенция идеологии тоталитаризма.

Получив заветный миллион, Остап приезжает в Ленинград и собирается поселиться в гостинице, но сталкивается с непреодолимым препятствием: «В первом же городе, в который Остап въехал с чувствами завоевателя, он не сумел достать номера в гостинице.

— Я заплачу сколько угодно! — высокомерно сказал великий комбинатор.

— Ничего не выйдет, гражданин, — отвечал портье, — конгресс почвоведов приехал в полном составе осматривать опытную станцию. Забронировано за представителями науки.

И вежливое лицо портье выразило почтение перед конгрессом. Остапу захотелось закричать, что он главный, что его нужно уважать и почитать, что у него в мешке миллион, но он почел за благо воздержаться и вышел на улицу в крайнем раздражении. Весь день он ездил по городу на извозчике. В лучшем ресторане он полтора часа томился в ожидании, покуда почвоведы, обедавшие всем конгрессом, не встанут из-за стола. В театре в этот день давался спектакль для почвоведов, и билеты вольным гражданам не продавались» (глава «Врата великих возможностей»).

Речь идет о Втором международном конгрессе почвоведов в Ленинграде с 20 по 30 июля 1930 года. Как сообщает Александра Ильф, «согласно Постановочному договору № 49 от 22 июля 1930 года, М.Д. Вольпин, Ильф и Петров должны были приехать в Ленинград 24 июля для работы над своими литмонтажем и «особо эксцентричным скетчем» в Ленинградском мюзик-холле (РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 8. Л. 12)»³⁵⁹. Это подтверждает гипотезу Л. Яновской (1969): «Международный конгресс почвоведов действительно проходил в Ленинграде — с 20 по 31 июля 1930 г. По-видимому, он совпал с поездкой Ильфа, Петрова и Вольпина в Ленинград (поездка была связана с готовившейся постановкой комедии «Подхалимка»)»³⁶⁰.

А 28 апреля 1930 года соавторы побывали на открытии Турксиба (Туркестано-Сибирской магистрали). Сохранилось множество фотографий, сделанных Ильфом на этом мероприятии³⁶¹. Поэтому в августе—сентябре того же года на Турксибе побывает и Остап: «Путешествие по Восточной Магистрали доставляло великому комбинатору много радости. Каждый час приближал его к Северному укладочному городку, где находился Корейко. <...> Восточная Магистраль, соединившая прямым путем Сибирь и Среднюю Азию, была закончена на год раньше срока» (глава «Потный вал вдохновенья»). Турксиб стал одной из крупнейших строек первой пятилетки.

По следам апрельской поездки на Турксиб Евгений Петров опубликовал в нескольких номерах «Гудка» подробный отчет³⁶², один фрагмент которого дословно перейдет в роман (глава «Гремящий ключ»). Речь идет о сцене с девочкой-пионеркой, которую ставит на трибуну начальник строительства Илийского моста Шатов:

1) Шатов подхватывает восьмилетнюю девочку-казачку в беленьком ситцевом платьице с красным пионерским платочком и переносит ее на платформу.

— Всем видно? Не всем? Не беда! Подымем еще выше!

И под аплодисменты ставит девочку на стол президиума.

— Ну, скажи нам, девочка, что ты думаешь о Турксибе?

Девочка взволнована. Некоторое время она стоит, опустив голову, в нерешительности.

— Эге, брат-девочка, стесняться нельзя. Это — не по-пионерски!

Наконец, девочка решается. Она взмахивает руками и кричит тоненьким голоском:

— Да здравствует Турксиб!³⁶³

2) На стол, рядом с графином и микрофоном, поставили девочку-пионерку.

— Ну, девочка, — весело сказал начальник строительства, — скажи нам, что ты думаешь о Восточной Магистрали?

Не удивительно было бы, если бы девочка внезапно топнула ножкой и начала: «Товарищи! Позвольте мне подвести итоги тем достижениям, кои...», — и так далее, потому что встречаются у нас примерные дети, которые с печальной старательностью произносят двухчасовые речи. Однако пионерка Гремящего Ключа своими слабыми ручонками сразу ухватила быка за рога и тонким смешным голосом закричала:

— Да здравствует пятилетка!

Также и огромные куски документального очерка Ильфа и Петрова, посвященного их поездке на Турксиб, были почти целиком перенесены в роман:

1) С естественного степного аэродрома, треща, поднялся белый самолет. Во все стороны врассыпную кинулись казахи. Большая тень самолета бросилась через трибуну и, выгибаясь, побежала в степь. Казахи, крича и смеясь, погнались за тенью, кинооператоры встревоженно завертели свои машинки, стало еще более суматошно и пыльно.

<...>

Обед для турксибовцев, казахов и гостей был дан в евразийском роде. <...> турксибовцы и гости засели за столы.

— Вот что, товарищи, — говорил корреспондент одной комсомольской газеты в голубых полотняных сапогах, — вот что, товарищи и братья по перу, давайте условимся, что пошлых вещей мы писать не будем.

— Пошлость отвратительна, — поддержал его спецкор железнодорожной газеты, молодой человек с пробивающейся лысиной. — Она ужасна.

— Давайте, — предложил журналист из центрального органа, — изымем из наших будущих очерков надоевшие всем пошлости в восточном вкусе.

И было решено за корреспондентским столом:

Не писать об «Узун-Кулаке», что значит «Длинное ухо», что, в свою очередь, значит «Степной телеграф». Об этом писали все, и об этом больше невозможно читать.

Не писать очерков под названием «Легенда озера Иссык-Куль», довольно восточных легенд! Больше дела!³⁶⁴

2) Из-за холма поднялся белый самолет. Во все стороны врассыпную кинулись казахи. Большая тень самолета бросилась через трибуну и, выгибаясь, побежала в пустыню. Казахи, крича и поднимая кнуты, погнались за тенью. Кинооператоры встревоженно завертели свои машинки. Стало еще более суматошно и пыльно. Митинг окончился.

— Вот что, товарищи, — говорил Паламидов, поспешая вместе с братьями по перу в столовую, — давайте условимся — пошлых вещей не писать.

— Пошлость отвратительна! — поддержал Лавуазьян. — Она ужасна.

И по дороге в столовую корреспонденты единогласно решили не писать об Узун-Кулаке, что значит Длинное Ухо, что в свою очередь значит — степной телеграф. Об этом писали все, кто только ни был на Востоке, и об этом больше невозможно читать. Не писать очерков под названием «Легенда озера Иссык-Куль». Довольно пошлостей в восточном вкусе!

Или, например, такие практически не отличимые друг от друга фрагменты очерка и романа, посвященные путешествию журналистов в поезде:

1) Один из провожающих, молодой еще человек с розовым плюшевым носиком и бархатным румянцем на щеках, произнес пророчество, страшно всех напугавшее;

— Я знаю такие поездки. Здесь вас человек сто. Ехать вы будете целый месяц. И мне известно ваше будущее. Двое из вас отстанут от поезда на маленькой глухой станции без денег и документов и догонят вас только через неделю, голодные и оборванные. Один, конечно, умрет, и друзья покойного, вместо того чтобы ехать на Турксиб, вынуждены будут везти дорогой прах в Москву. Это очень скучно и противно — возить прах. Неизбежно возникнет ряд утомительных, изнуряющих склок.

Все мне известно. Едете вы сейчас в шляпах и кепках, а назад вернетесь в тюбетейках.

Самый глупый из вас купит полный доспех бухарского еврея: бархатную шапку, отороченную шакалом, и толстое ватное одеяло, сшитое в виде халата. И конечно же, все вы по вечерам будете петь в вагоне «Стеньку Разина». Будете глупо реветь: «И за борт ее бросает в надлежащую волну». Мало того. Даже иностранцы будут петь: «Вольта, Вольта, мать родная».

— Ну и свинья же вы! — с досадой отвечали отъезжающие. — Не будем мы петь.

— Через два дня запоете. Это неизбежно. — Не будем.

— Запоете. И если вы честные люди, то немедленно напишете мне об этом открытку. Думаю получить ее на днях. Прощайте.

Последняя часть пророчества сбылась на другой же день, когда поезд, гремя и ухая, переходил Волгу по сызранскому мосту. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, спецпассажиры противными городскими голосами затянули песню о волжском богатыре.

В соседнем вагоне иностранцы, коим не было точно известно, где и что полагается петь, с воодушевлением исполнили «Эй, полным-полна коробочка» со странным припевом «Эх, ухнем».

Открытки молодому человеку с плюшевым носом никто не послал. Как-то не вышло.

Один лишь корреспондент белорусской газеты крепился. Он не пел вместе со всеми. Когда песенный разгул овладел поездом, один лишь он молчал, плотно сжимая губы и делая вид, что читает «Полное географическое описание нашего отечества». Он был строго наказан. Музыкальный припадок случился с ним ночью, далеко за Самарой. В полночный час, когда соединенные поезда уже спали, из купе белорусского корреспондента послышался шатающийся голос: «Всё отдам, не пожалею, буйну голову отдам».

Путешествие взяло свое³⁶⁵.

2) Один из провожающих, человек с розовым плюшевым носом и бархатными височками³⁶⁶, произнес пророчество, страшно всех напугавшее.

— Я знаю такие поездки, — говорил он, — сам ездил. Ваше будущее мне известно. Здесь вас человек сто. Ездить вы будете в общей сложности целый месяц. Двое из вас отстанут от поезда на маленькой глухой станции без денег и документов и догонят вас только через неделю, голодные и оборванные. У кого-нибудь обязательно украдут чемодан. Может быть, у Паламидова, или у Лавуазьяна, или у Навроцкого. <...> Один путешественник, конечно, умрет, и друзья покойного, вместо того, чтобы ехать на смычку, вынуждены будут везти дорогой прах в Москву. Это очень скучно и противно — возить прах. Кроме того, в дороге начнется склока. Поверьте мне! Кто-нибудь, хотя бы тот же Паламидов или Ухудшанский, совершит антиобщественный поступок. И вы будете долго и тоскливо его судить, а он будет с визгом и стонами отмежевываться. Все мне известно. Едете вы сейчас в шляпах и кепках, а назад вернетесь в тюбетейках. Самый глупый из вас купит полный доспех бухарского еврея: бархатную шапку, отороченную шакалом, и толстое ватное одеяло, сшитое в виде халата. И, конечно же, все вы по вечерам будете петь в вагоне «Стеньку Разина», будете глупо реветь: «И за борт ее бросает в набежавшую волну». Мало того, даже иностранцы будут петь: «Вниз по матушке, по Вольге, сюр нотр мер Вольга», по нашей матери Волге.

Лавуазьян разгневался и замахнулся на пророка пишущей машиной.

— Вы нам завидуете! — сказал он. — Мы не будем петь.

— Запоете, голубчики. Это неизбежно. Уж мне все известно.

— Не будем петь.

— Будете. И если вы честные люди, то немедленно напишите мне об этом открытку.

<...>

На второй день сбылись слова плюшевого пророка. Когда поезд, гремя и ухая, переходил Волгу по Сызранскому мосту, литерные пассажиры неприятными городскими голосами затянули песню о волжском богатыре. При этом они старались не смотреть друг другу в глаза. В соседнем вагоне иностранцы, коим не было точно известно, где и что полагается петь, с воодушевлением исполнили «Эй, полным, полным коробочка» с не менее странным припевом «Эх, юхнем!». Открытки человеку с плюшевым носом никто не послал, было совестно. Один лишь Ухудшанский крепился. Он не пел вместе со всеми. Когда песенный разгул овладел поездом, один лишь он молчал, плотно сжимая губы и делая вид, что читает «Полное географическое описание нашего отечества». Он был строго наказан. Музыкальный пароксизм случился с ним ночью, далеко за Самарой. В полночный час, когда необыкновенный поезд уже спал, из купе Ухудшанского послышался шатающийся голос: «Есть на Волге утес, диким мохом порос». Путешествие взяло свое.

По словам специального корреспондента «Огонька» Цезаря Солодаря, «диалог американского сиониста Бурмана с советским журналистом Паламидовым принадлежит к непридуманным эпизодам. Подобного американского публициста Ильф и Петров встретили в апреле 1930 года в специальном поезде, который вез на пуск Турксиба советских и иностранных журналистов и гостей.

Об этом рассказывал поэтессе Зинаиде Николаевне Александровой и мне советский прозаик Арон Исаевич Эрлих, друживший с Ильей Арнольдовичем Ильфом и Евгением Петровичем Петровым еще со времен совместной работы в «Гудке»:

— Принося в «Гудок» очерки о пуске Турксиба, Евгений Петров частенько делился с гудковцами своими меткими наблюдениями над пассажирами специального поезда. Очень смешно описывал Петров американского журналиста из сионистов, которого прозвал провинциалом из местечка Нью-Йорк. А Ильф утверждал, что тот корреспондент отважился поехать на открытие новой советской магистрали с единственной целью: вдохновиться на какую-нибудь сенсацию по «еврейскому вопросу» в духе среднеазиатской экзотики. Живой прообраз Хирама Бурмана был, рассказывали Ильф и Петров, не столько удивлен тем, что в Советском Союзе нет «еврейского вопроса», сколько разочарован, даже обижен этим. Словом, как сказано в романе, расстаться с этим вопросом американцу было больно...»³⁶⁷. Литературный же прообраз Хирама Бурмана впервые встретился в рассказе Ильфа «Лучшая в мире страна (Америка)» (1924), где фигурирует американец Хирам Гордон, прибывший в Советскую Россию, хотя с еврейским вопросом его визит никак не связан³⁶⁸. А в 1929 году Ильф и Петров напишут рассказ «Чарльз-Анна-Хирам»³⁶⁹, который станет основой главы «На суше и на море» романа «Золотой теленок» (американец Чарльз-Анна-Хирам превратится в немца Генриха-Марию Заузе).

Теперь от путешествия соавторов на Турксиб перейдем к другим мотивам.

Сетование Остапа на то, как его давит советский режим: «Вот навалился класс-гегемон на миллионера-одиночку!» (глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»), — вкупе с наброском Евгения Петрова к плану 3-й части «Золотого теленка»: «Правящий класс умертвил его деньги»³⁷⁰, — помогает прояснить и странную, на первый взгляд, жалобу Остапа Козлевичу и Зосе: «Вы знаете, Адам, новость — на каждого гражданина давит столб воздуха силою в двести четырнадцать кило! <...> Давит круглые сутки, в особенности по ночам. Я плохо сплю. <...> Мне очень плохо, Адам. <...> Вы знаете, Зося, — сказал он наконец, — на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в двести четырнадцать кило. <...> Мне кажется даже, что он давит на меня значительно сильнее, чем на других граждан» (глава «Адам сказал, что так нужно»). Как видим, в подтексте здесь вновь имеется в виду давление советской власти, тем более что в разговоре с Зосей Остап прямо говорил: «...я типичный Евгений Онегин, он же рыцарь, лишенный наследства советской властью». А вышеприведенные упоминания атмосферного столба выросли из двух записей Ильфа: «Плохо! Вам известно из физики, что на каждого человека давит столб воздуха с силой 214 фунтов» (май 1929³⁷¹), «Плохо. На меня давит столб воздуха с силой 214 фунтов» (июнь—июль 1930³⁷²). Также в разговоре с Козлевичем Остап говорит: «Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил. Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть». И сам Ильф не хотел жить вечно, о чем написал в фельетоне «Для моего сердца» (1930): «А в центре города расположился бродячий базар. Здесь на горячих асфальтовых тротуарах торгуют шершавыми нитяными носками и слышен протяжный крик: «Вечная игла для примуса!». Зачем мне вечная игла? Я не собираюсь жить вечно. А если бы даже и собирался, то неужели человечество никогда не избавится от примуса! Какая безрадостная перспектива»³⁷³.

Слова великого комбинатора: «Мне тридцать три года, — поспешно сказал Остап, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор?», — прочитываются как размышление Ильфа о своей судьбе, поскольку именно ему в 1930 году исполнилось 33. Впрочем, уже в записях Ильфа за октябрь 1928 — апрель 1929 годов мы находим такую реплику: «Ему 33 года. А что он сделал? Создал учение? Говорил проповеди? Воскресил Лазаря?»³⁷⁴. Остапу же, если следовать хронологии, в 1930 году должно было исполниться 30 лет, так как в 1927 году, когда писались «Двенадцать стульев», он назвал себя 27-летним — вспомним придуманный им милицейский протокол: «Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет» (однако в «Великом комбинаторе», написанном в 1929 году, хронология была соблюдена: «Я стар. Мне двадцать девять лет. Но вкус к деньгам я еще не потерял», — говорит Остап Балаганову). Кстати, описание этого протокола: «Если бы вчера шахматным любителям удалось нас утопить, от нас остался бы только один протокол осмотра трупов <...> «Труп первый принадлежит мужчине лет пятидесяти пяти...»», — отсылает к биографии Евгения Петрова, который «в течение трех лет служил инспектором уголовного розыска. Первым его литературным произведением был протокол осмотра трупа неизвестного мужчины»³⁷⁵. Данный мотив встречался и в зачеркнутом варианте первой главы романа, где говорилось о работе Воробьянинова в загсе: «Ипполит Матвеевич принял бумагу, расписался в получении и принялся ее просматривать. [Это был протокол осмотра трупа, обнаруженного в овраге, в трех верстах от города]»³⁷⁶ (да и сама рукопись романа написана рукой Петрова).

Начало же са́мого первого рассказа Петрова «Гусь и украденные доски» (1923) напоминает описание жены Лоханкина в «Золотом теленке» (1930): «Ксаверий Гусь обладал двумя несомненными и общепризнанными качествами: большим красным носом и не менее большой эрудицией»³⁷⁷ ~ «...у Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба» (глава «Васисуалий Лоханкин и его роль в русской революции»). Налицо одинаковые конструкции, окрашенные сарказмом.

Еще одно описание Лоханкина, объявившего голодовку в знак протеста против ухода его жены к Птибурдукову, восходит к рассказу Петрова «Идейный Никудыкин» (1924), где герой решил сделать демонстрацию, следуя своему девизу «Долой стыд!» (собственно говоря, в Москве было целое общество с таким названием):

1) — Это черт знает что! — возмутились пассажиры. — Возьмите билет или убирайтесь отсюда! <...>

— Я голый и этим горжусь, — сказал он, криво улыбаясь³⁷⁸.

2) — Это глупо. Васисуалий. Это бунт индивидуальности!

— И этим я горжусь! — ответил Лоханкин подозрительным по ямбу тоном. — Ты недооцениваешь значение индивидуальности и вообще интеллигенции.

Кроме того, Варвара говорит Лоханкину: «Общественность тебя осудит!», — что также находит аналогию в «Идейном Никудыкине»: «Нет, это какое-то невиданное нахальство! — зашумели пассажиры. — Этот фрукт уже пять минут задерживает вагон! Кондуктор, примите меры!». Здесь же упомянута «лиловая фигура Никудыкина», а Варвара пыталась накормить Лоханкина, «поднося пищу к пунцовым губам мужа». Продолжение этой истории наблюдается в главе «Конец «Вороньей слободки»», где Лоханкин невольно следует призыву Никудыкина «оголяться»: «На площадку выбежала Варвара. «Сашук! Посмотри, он голый! — закричала она. — Что случилось, Васисуалий?»». При этом Никудыкин «переминался кривыми волосатыми ногами», а у Лоханкина из-под одеяла «виднелись волосатые ноги». И если о Лоханкине сказано: «Его <...> пятка выбивала по чистому восковому полу тревожную дробь», — то и Никудыкин вел себя аналогичным образом: «Челюсти от холода отбивали чечетку».

С другой стороны, в жалком положении Никудыкина окажется и Остап, когда будет пытаться получить обратно свою посылку с миллионом у работника почты:

1) Никудыкин <...> подумал: «Сделаю демонстрацию». — Долой, это самое... — пролепетал он, — штаны и юбки! — Гражданин, не задерживайте вагон! Сойдите! — Долой тряпки, прикрывающие самое прекрасное, что есть на свете, — человеческое тело! — отважно сказал Никудыкин. — Это черт знает что! — возмутились пассажиры. — Возьмите билет или убирайтесь отсюда!

2) — Вложить баночку, — пролепетал Остап, — райские яблочки.

— Товарищ, баночку отправьте отдельной посылкой, — сказал служащий, смягчаясь. — Ничего вашему дяде не сделается.

— Вы не знаете моего дяди! — горячо сказал Остап. — И потом я бедный студент, у меня нет денег. Прошу вас как общественника.

<...> Молчаливая доселе очередь сразу подняла крик. Великого комбинатора всячески поносили за незнание почтовых законов, а одна гражданка в гневе даже ущипнула его.

Сравним: «Никудыкин... пролепетал» = «пролепетал Остап»; «отважно сказал Никудыкин» = «горячо сказал Остап»; «возмутились пассажиры» = «очередь сразу подняла крик». Сходства наблюдаются и далее: если Никудыкин «схватил пожилого гражданина за полу пальто. «П...п...прохожий... вввввв... долой... ввввв... штаны... вввввв...»», то и «великий комбинатор принялся молоть такую жалостливую чепуху». После этого «прохожий деловито сунул в никудыкинскую ладонь новенький, блестящий гривенник и строго сказал: «Работать надо, молодой человек, а не груши околачивать! Тогда и штаны будут. Так-то»», и так же ведет себя работник почты: «Больше никогда этого не делайте, — строго сказал почтовик, выкидывая Бендеру его чемоданчик». Помимо подчеркнутого словосочетания, совпадает и общая ситуация: в обоих случаях на невразумительные просьбы Никудыкина и Остапа им дают деньги — гривенник и миллион. Когда же Никудыкин только вошел в вагон трамвая, его встретил неприветливый кондуктор: «Возьмите билет, гражданин, — сказал строгий кондуктор». С таким же приемом столкнется Остап, подойдя к окошку почтовой кассы: «Служащий равнодушно возвратил квитанцию Остапу: «Товарищ, мы посылок обратно не выдаем»». И, наконец, само название рассказа — «Идейный Никудыкин» — совпадает с автохарактеристикой Остапа: «Я не налетчик, а идейный борец за денежные знаки» («Золотой теленок»; глава «Первое свидание»). Но, в отличие от карикатурного образа Никудыкина, который подвергается осмеянию, Остап, хотя и унаследовал некоторые его черты, предстает уже трагической фигурой.

Что же касается рассказа «Гусь и украденные доски», то его можно сравнить и с обращением Остапа к Паниковскому в главе «Первое свидание»: «Мне жалко вашей бедной покинутой жены. Мне жалко ваших крошенных детей, которые, хватаясь ручонками за... за что попало, будут кричать: «Где наш папа?»»³⁷⁹ ~ «И никто не напишет про вас в газете: «Еще один сгорел на работе»³⁸⁰. И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: «Папа, папа, слышишь ли ты нас?»».

Фраза «Мне жалко вашей бедной покинутой жены» отсылает к обличению Остапом Паниковского в главе «Антилопа-Гну»: «Детей вы не родили из экономии, а жен бросали». А упоминание «прекрасной вдовы с персидскими глазами» могло быть навеяно воспоминаниями Ильфа о давнем визите в Самарканд (июнь 1925), когда он записал в блокнот: «Персидские глаза Мухадам. Длинное до земли платье»³⁸¹; и в очерке «Азия без покрывала» (1925) — о той же Мухадам: «Ее черная широкая бровь, милое лицо и персидские глаза возбудили в старухе жадность»³⁸². Вспомним заодно «прекрасные персидские глаза» Шахерезады Федоровны в цикле рассказов «1001 день, или Новая Шахерезада» (1929). Трепетное отношение Ильфа к Персии видно и из его фельетона «Для моего сердца» (1930): «Носки называются как попало. «Клетч» или «Скетч», все равно, лишь бы название по звуку напоминало что-то иностранное, заграничное, волнующее душу. Персия, Персия, настоящая Персия»³⁸³. Кстати, едва ли не единственный положительный персонаж «Двенадцати стульев» — репортер газеты «Станок» — носит фамилию «Персицкий», поскольку является alter ego Ильфа.

Другое предсказание, сделанное Остапом Паниковскому в главе «Антилопа-Гну», восходит к рассказу Петрова «Звездакин в доме отдыха» (1925): «Поездка в дом отдыха разрушит жалкие остатки твоего здоровья. <...> И погибнешь ты, Звездакин, вдали от отчего дома под циничный хохот грузных «ветеранов отечественной войны», которые, при ближайшем рассмотрении, окажутся содержателями винно-гастрономических магазинов Мосгико. И некому будет, дорогой Звездакин, закрыть твои честные голубые глаза в предсмертный час! Мне жаль тебя, Звездакин»³⁸⁴ ~ «Однажды, когда вы вернетесь в пустой, холодный номер гостиницы «Марсель» (это будет где-нибудь в уездном городе, куда занесет вас профессия), вы почувствуете себя плохо. У вас отнимется нога. Голодным и небритым вы будете лежать на деревянном топчане. И никто к вам не придет, Паниковский, никто вас не пожалеет. <...> Вы будете мучиться целую неделю. Агония ваша будет ужасна. Вы будете умирать долго, и это всем надоест». Сравним, в частности, одинаковые конструкции: «И некому будет, дорогой Звездакин, закрыть твои честные голубые глаза» = «И никто к вам не придет, Паниковский». В первом случае местом смерти назван дом отдыха, а во втором — номер гостиницы, причем всё это будет происходить «вдали от отчего дома» и «в уездном городе, куда занесет вас профессия».

Образ Михаила Паниковского восходит также к образу киномеханика Семена Вертуты из рассказа Петрова «Радости Мегаса» (1926). Во-первых, оба — евреи; во-вторых, оба самонадеянны и говорят о себе в третьем лице: «Уж будьте покойны... Надейтесь на Вертуту... Он поможет...»³⁸⁵ ~ «Не беспокойтесь. Вы имеете дело с Паниковским!». И оба сюжета заканчиваются провалом обоих героев: Вертуту избивают зрители за то, что он вместо фильма «Муссолини» привез им фривольную картину «Мессалина», а Паниковского бьет Корейко во время ограбления на берегу.

Начало же рассказа: «В фургоне ехали герои нашего романа. Первый герой — уполномоченный прокатной конторы «Радости Мегаса» Геннадий Умиралов, а второй герой — механик Семен Вертута»³⁸⁶, — напоминает поездку четырех жуликов на машине «Антилопа», тем более что механику Вертуте соответствует бортмеханик Балаганов. И если Умиралов — это уполномоченный прокатной конторы «Радости Мегаса», то Балаганов — уполномоченный конторы «Рога и копыта».

В свою очередь, образ Балаганова получит развитие в образе Перекатилова из рассказа Петрова «Знаменитый путешественник», поскольку появление Балаганова в Арбатовском исполкоме напоминает появление Перекатилова в районном обществе пролетарского туризма: «Здоров, председатель! — гаркнул новоприбывший, протягивая лопатообразную ладонь» ~ «Здорово, братишка! — добродушно воскликнул он»³⁸⁷. Но еще больше общих черт Перекатилов имеет, как ни странно, с самим Бендером. Например, оба предъявляют собеседникам квитанции, чтобы подтвердить свои слова: «У меня даже почтовые квитанции есть. — И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул множество лежалых бумажек. Но показал их почему-то не брату, а председателю исполкома, да и то издали» ~ «Он полез в карман и вынул оттуда огромную засаленную пачку удостоверений». Также оба боятся упоминаний в газетах, поскольку пишут о них как о мошенниках. Если о Бендере сказано: «Он не любил, когда пресса поднимала вой вокруг его имени» («Двенадцать стульев»; глава «Два визита»), то и Перекатилов говорит: «...не люблю видеть свое имя в печати».

Следует еще отметить сходства между героем рассказа Петрова «Звездакин в доме отдыха» (1925) и Перекатиловым: «Видал-миндал? — сказал Звездакин, подмигивая» ~ «Полюбуйтесь-ка! Все печати на месте. <...> Видал-миндал?»; «...ты гений, Звездакин!» ~ «Так ты же, товарищ, знаменитый человек!».

Наряду с этим имеются сходства между Звездакиным и Бендером: и в одежде (оба носят желтые ботинки), и в манерах: Звездакин улыбнулся рассказчику «розовой улыбкой ребенка», а во время аукциона «Остап, розовый и спокойный, улыбался».

Петров же после рассказа «Звездакин в доме отдыха» написал продолжение — «Конец Звездакина» (1925), которое также предвосхищает «Двенадцать стульев».

Если Остап читает лекцию перед темными васюкинцами, то Звездакин, избранный в шефскую комиссию, — перед крестьянами, и в обоих случаях лектору грозит избиение: «Звездакин попытался удариться в бегство, но было поздно. Путь был отрезан»³⁸⁸ — «Путь был свободен. — Держите гроссмейстера! — катилось сверху. <...> Но было уже поздно. Слишком много любителей скопилось на правом борту васюкинского дредноута». Кстати, оба лектора использовали похожие слова: «Пардон... Не все сразу» ~ «Пардон, пардон, извиняюсь, — ответил гроссмейстер, — после лекции я несколько устал!». Но разница состоит в исходе лекции: «Звездакин, чувствуя, что приближается неминуемая гибель», ничего не смог сделать, и был избит, а Бендер, «поняв, что промедление смерти подобно», сумел убежать.

В очередном рассказе Петрова — «Блудный папа» (1924), где вернувшийся в СССР эмигрант знакомится со своим семилетним сыном, легко угадывается диалог между Остапом и завхозом парохода «Скрябин» в «Двенадцати стульях»:

1) — А это что за мальчик? — спросил Иван Иванович.

— Боже, какая я забывчивая! — заметалась жена. — Самое главное и забыла... Да ведь это твой сын... Да, да... Сын... Как только ты уехал — он и родился... Семь лет ему...

<...>

— Шустрый мальчишка, хе-хе-хе, — бледно улыбнулся Иван Иванович, — учишься?³⁸⁹

2) — Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шустрый. Привык к спартанской обстановке.

<...>

— Вот это ваш мальчик? — спросил завхоз подозрительно.

— Мальчик, — сказал Остап, — разве плох? Типичный мальчик. Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!

Интересно, что вопрос Ивана Ивановича «Шустрый мальчишка <...> учишься?» восходит к другому рассказу Петрову, где произносится от лица... Муссолини по поводу венгерского принца Оттона: «Шустрый мальчишка, — вздохнул Муссолини, — учится?»³⁹⁰. Это говорит о том, что и Иван Иванович, уехавший из России после Октябрьской революции вместе с белогвардейцами, и фашистский диктатор Муссолини были для Петрова явлениями одного порядка. Причем если принц Оттон во время приема у Муссолини «изволили спереть из столовой серебряную ложечку», то Остап украл у мадам Грицацуевой «полдюжины золоченых ложечек» (глава «Союз меча и орала»). Данное сходство тем более примечательно, что Остап тоже сравнивает себя с принцем — Гамлетом. А чуть выше мы отмечали сходства между Остапом и заглавным персонажем рассказа Ильфа «Принцметалл» (1924), где слово «принц» вновь соседствует с золотом и серебром — драгоценными металлами.

В концовке рассказа Петрова «Драма» (1924) режиссер сетует на вкусы зрительской массы из числа рабочих: «Тут какая-то странная психология! — говорил режиссер, товарищ Ижица, многочисленной труппе. — Никак не пойму!»³⁹¹. Подобную же фразу произнесет и великий комбинатор, говоря об американцах туристах, которые ищут рецепт самогона: «Тут какая-то тайна, — сказал Остап. — Или извращенные вкусы. Не понимаю, как можно любить самогон, когда в нашем отечестве имеется большой выбор благородных крепких напитков» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»). Сравним: «Тут какая-то странная психология!» = «Тут какая-то тайна»; «говорил режиссер» = «сказал Остап»; «Никак не пойму» = «Не понимаю».

А следующий фрагмент диалога в рассказе Петрова «Молодой человек» (1924) очень напоминает сцену перед посадкой на пароход «Скрябин» в романе «Двенадцать стульев» (глава «Волшебная ночь на Волге»):

1) Во время обеденного перерыва к машинисту Захару подошел незнакомый молодой человек <...> Захар откашлялся и, подозрительно покосившись на молодого человека, спросил:

— А вы, гражданин, из каких будете?

— Из страховых агентов, — застенчиво прошептал молодой человек³⁹².

2) Подошел сторож.

— Вы, товарищи, из какого отдела будете?

— Из отдела взаимных расчетов, — сказал наблюдательный Остап.

Любопытно, что этот застенчивый страховой агент станет отчасти прообразом великого комбинатора, поскольку оба используют одинаковую методику, добиваясь своих целей: «Был у меня знакомый машинист, а ему руку отрезало... И еще был один знакомый машинист... И ему отрезало ногу... <...> Был у меня еще один знакомый машинист... Так ему отрезало голову...» ~ «Один мой знакомый переходил недавно границу <...> Теперь <...> в допре сидит»; «А вот один мой знакомый как лег вечером спать, так утром его нашли мертвым. Разрыв сердца» ~ «Один мой знакомый доходил до того, что печатал даже доллары <...> потом оказалось, что его дедушка, известный валютчик, покупал их в Киеве и совершенно разорился...».

Но если страховой агент не сумел сбить с толку машиниста Захара, то Остапу удалось «расколоть» Воробьянинова. Между тем совпадает описание героев при их первом появлении: «...к машинисту Захару подошел незнакомый молодой человек...» ~ «Он чувствовал сильную робость при мысли о том, что неизвестный молодой человек разболтает по всему городу, что приехал бывший предводитель».

А притворное восхищение страхового агента «сознательностью» Захара напоминает обращение Остапа к Коробейникову: «Вот видите, — восторженно воскликнул молодой человек, — вы сами со мной соглашаетесь. <...> Вы просто замечательно сознательный товарищ, — любезно заявил молодой человек» ~ «Остап восторженно смотрел на старика. «Дивная канцелярия, — сказал он, — полная механизация. Вы прямо герой труда! <...> Можно, — любезно сказал Бендер, — пишите, борец за идею»» (сравним лексику: «восторженно воскликнул» = «восторженно смотрел»; «Вы просто замечательно сознательный товарищ» = «Вы прямо герой труда!»; «любезно заявил молодой человек» = «любезно сказал Остап»). Неудивительно, что в «Золотом теленке» Остап продемонстрирует хорошее знание профессии страхового агента: «Полное спокойствие может дать человеку только страховой полис, — ответил Остап, не замедляя хода. — Так вам скажет любой агент по страхованию жизни» (глава «Универсальный штемпель»), что коррелирует с самой первой фразой агента, обращенной к Захару: «Кто не хочет умирать, тот должен застраховать свою жизнь!». При этом ни сам страховой агент, ни Остап не являются застрахованными... Судьба же страхового агента, который после двухдневных разговоров с Захаром неожиданно узнаёт, что тот уже месяц как застраховался, предвосхищает судьбу Паниковского: «Приехавший доктор констатировал смерть от разрыва сердца» = «Паралич сердца, — сказал Остап, чтобы хоть что-нибудь сказать»; «...он был мертв» = «Паниковский был мертв».

Но наряду с этим одна фраза Захара, который отвечает на предложение агента застраховаться, напоминает реплику Остапа из разговора с Коробейниковым, с той лишь разницей, что Захар говорит правду, а Остап врет: «Эх, мил человек, — сказал Захар, — всей душой хотел бы, да не могу...» ~ «Голуба, — пропел Остап, — ей-богу, клянусь честью покойного батюшки. Рад душой, но нету, забыл взять с текущего счета» (опять же сравним: «мил человек» = «Голуба»; «сказал Захар» = «пропел Остап»; «всей душой хотел бы, да не могу» = «Рад душой, но нету»).

В свою очередь, Захар, которого пытается околпачить агент, выражает авторскую позицию, поскольку наблюдается совпадение фрагмента их диалога и диалога самого Петрова с одним из местных жителей во Владикавказе в июне 1927 года: «Откуда вы знаете такие подробности? — всплеснул руками молодой человек. — Так, — уклончиво ответил Захар, — догадался» ~ «Откуда вы знаете? — Так... догадался»³⁹³.

В феврале 1927 года Петров публикует рассказ «Пропащий человек», концовка которого предвосхищает размышления Воробьянинова при виде надписи «Коля и Мика, июль 1914 г.» в Дарьяльском ущелье:

1) Где он теперь, неугомонный счетовод Брыкин? Где он, этот светлый идеалист на трудном, тернистом пути общественного деятеля? Какие пороги он обивает? В какие двери ломится? Уехал ли он уже из столицы или идет обратно по шпалам со станции «Нара-Фоминское»?.. Или, может быть, он сидит в приемной Калинина, дожидаясь, когда представится возможность прочесть всесоюзному старосте свои последние стихи?..³⁹⁴

2) Где вы, Коля и Мика? И что вы теперь, Коля и Мика, делаете? Разжирели, наверное, постарели? Небось теперь и на четвертый этаж не подыметесь, не то что под облака — имена свои рисовать.

Где же вы, Коля, служите? Плохо служится, говорите? Золотое детство вспоминаете? Какое же оно у вас золотое? Это пачканье-то ущелий вы считаете золотым детством?

В следующем рассказе Петрова — «Семейное счастье» (1927) — можно увидеть источник знакомого образа из «Золотого теленка»: «Слышно, как Маруся перетирает стаканы и озабоченно высказывает свои соображения по поводу варенья из райских яблочек»³⁹⁵. Сравним с просьбой Остапа почтовому работнику, чтобы тот вернул ему посылку с миллионом: «Понимаете, забыл вложить банку варенья. Из райских яблочек». А следующие фразы: «Жоржик удручен. Он не хочет райских яблочков, он хочет исторического материализма»³⁹⁶, «Когда после лекции по историческому материализму слушаешь снова исторический материализм и после доклада о международном положении слушаешь снова доклад о международном положении. Семейное счастье! Это уже не семейное счастье, а семейное горе!..

Абраша удручен. Он не хочет исторического материализма, он хочет райские яблочки»³⁹⁷, — протягивают ниточку к написанным в конце того же года «Двенадцати стульям», где Остап вволю поиздевается над историческим материализмом (эвфемизм советской власти): «Это которые еще до исторического материализма родились?», «А в этом доме что было до исторического материализма?», «Слюной, — ответил Остап, — как плевали до эпохи исторического материализма».

В «Двенадцати стульях» Остап выведен в образе симпатичного нахала. Например, в главе «Великий комбинатор» он назван «молодым нахалом», а в главе «Изгнание из рая», когда Остапа и Кису выгоняют с парохода «Скрябин», он пытается дерзить: «Ну, как транспарантик? — нахально спросил Остап. — Доходит?». И сам Петров вспоминал: «К концу романа мы обращались с ним, как с живым человеком, и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал почти в каждую главу»³⁹⁸. Однако еще в марте 1927-го, то есть за полгода до начала работы над романом, Петров напечатал рассказ «Нахал»³⁹⁹, где дал беспощадную характеристику этому типажу: «Нахал бузит очень редко и только тогда, когда из бузы можно извлечь материальные выгоды. Нахал или ловкач (lovcatch) — холодный, злой, расчетливый человек».

Покупая костюм в магазине, нахал говорит заведующему: «Ты, Ванька, брось бузить. Сам знаешь, что я не люблю этих фиглей-миглей. А туда же, кобенишься. Запиши, тебе говорят, Ванюша. В среду отдам, ей-богу». Здесь содержится множество мотивов, которые перейдут в речь Остапа. Во-первых, реплика нахала «...я не люблю этих фиглей-миглей» вкупе с предшествующим эпизодом: «Если спросить нахала, сколько он заплатил за билет второго ряда в академическом театре <...> скажет, что ни разу в жизни не осквернял своего достоинства покупкой театрального билета», — вызывают в памяти обращение Остапа к Воробьянинову, когда они пришли в театр Колумба на спектакль «Женитьба»: «Как я не люблю, — заметил Остап, — этих мещан, провинциальных простофиль! Куда вы полезли? Разве вы не видите, что это касса?» (глава «В театре Колумба»). Помимо того, что и нахал, и Остап проходят на спектакль, не покупая билета, они еще и используют одинаковую конструкцию «я не люблю этих». Заключительная же фраза нахала «В среду отдам, ей богу» явно отозвалась в сцене прощания Остапа с Коробейниковым: «Голуба, — пропел Остап, — ей-богу, клянусь честью покойного батюшки. Рад душой, но нету, забыл взять с текущего счета...». Причем оба обращаются к своим собеседникам на ты и называют их дураками: «Это я-то? Не отдам? Я? Дурачок же ты, Ванятка. <...> В пятницу отдам» ~ «Тише, дурак, — сказал Остап грозно, — говорят тебе русским языком — завтра, значит, завтра» (глава «Алфавит — зеркало жизни»).

Нахал обращается к заведующему магазином: «Ах, Коля, Коля, — говорит нахал с грустью. — Нехорошо это, Коля», — что лексически совпадает с обращением Остапа к Воробьянинову: «Как нехорошо лгать в таком юном возрасте, — с грустью сказал Остап, — придется, Киса, поставить вам четверку за поведение и вызвать родителей!..» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»). Сравним: «говорит нахал с грустью. — Нехорошо» = «Как нехорошо... с грустью сказал Остап». Причем Остап в разговоре с Воробьяниновым тоже упомянет Колю: «Это когда же? Когда вы кобелировали за чужой женой? <...> Или, может быть, во время дуэли с оскорбленным Колей?». А редкому глаголу кобелировать соответствует столь же редкий глагол кобениться, который употребляет нахал: «А туда же, кобенишься». Неудивительно, что этот глагол употребит и Остап, разговаривая с Кисой: «А вы еще кобенились, лорда хранителя печати ломали!» (глава «Вид на малахитовую лужу»).

В рассказе говорится: «Глаза у нахала светло-голубые и очень спокойные». Эта характеристика также перейдет к великому комбинатору: «...Остап Бендер открыл свои чистые голубые глаза» (глава «Следы Титаника»).

Нахал иронически отвечает обличающей его старушке, что он — «просто жертва империалистической бойни», а Остап скажет Воробьянинову: «Я измучен желанием поскорее увидеться с инвалидом империалистической войны, гражданином Грицацуевым» (глава «Знойная женщина, мечта поэта»). Этот же штамп находим в рассказе Петрова «Жертва сенсации» (1927): «А в Москве от знакомого к знакомому бегал Кудесников, разражаясь демоническим хохотом, сбивая на пути тихих старушек и инвалидов империалистической бойни»⁴⁰⁰.

Имеется также параллель между рассказом «Нахал», где заглавный персонаж обманывает продавца и заведующего в магазине, и прощальным разговором Бендера с мадам Грицацуевой: «Брюки-с, — лепечет приказчик. — Что? Как вы говорите? Я не расслышал» ~ «Остап не услышал кукования вдовы»; «Ах, брюки! Так вас понимать?» ~ «Значит, если молодой, здоровый человек позаимствовал у провинциальной бабушки ненужную ей, по слабости здоровья, кухонную принадлежность, то, значит, он вор? Так вас прикажете понимать?» (глава «Курочка и тихоокеанский петушок»). Сравним еще восклицание нахала «Ах, брюки!» с репликой Остапа: «Ах, ситечко!». Неудивительно, что оба персонажа предельно циничны. Нахал говорит безрукому инвалиду в трамвае: «А ты зубами. Я, брат, в цирке одного такого видел. Тоже из ваших. Без рук, стервец, обходится. Карты тасует... Ты пойди, полупочтенный, посмотри». А Остап спрашивает свою жену, запертую на лестничной площадке: «Ну, и как вам теперь живется на лестнице? Не дует?».

Однако в концовке «Золотого теленка» Бендер уже теряет львиную долю своей наглости и уверенности, переставая быть нахалом, хотя отдаленное сходство с литературным прототипом все равно сохраняется: «В гастрономическом магазине Моссельпрома нахал платит деньги вне очереди: «Позвольте, позвольте, — говорит он, расталкивая публику, — мне не платить... Мне тут доплатить только... Двугривенный. Посторонитесь, бабушка! Один момент!.. Уно моменто, хе-хе...»» ~ «Второй гражданин, как заводной, тоже поднял локти, и великий комбинатор оказался еще немного дальше от заветного окошка. И в полном молчании локти поднимались и раздвигались до тех пор, покуда дерзкий не очутился на законном месте — в самом хвосте. — Мне только... — начал Остап. Но он не продолжал. Это было бесполезно» (глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»). Сравним: «нахал» = «дерзкий»; «Мне тут доплатить только» = «Мне только... — начал Остап».

Между тем в рассказе нахал расталкивает публику, а в романе уже публика оттесняет локтями Остапа. Когда же последний после сорока пяти минут ожидания всё же добрался до окошечка кассы и работник почты по его просьбе начал искать посылку с миллионом, «молчаливая доселе очередь сразу подняла крик. Великого комбинатора всячески поносили за незнание почтовых законов». Такая же картина была в рассказе, где «публика обрушивается на нахала целым водопадом проклятий и ураганом жестов». Но если нахал сохраняет самообладание, то Остап робеет («спросил великий комбинатор колеблющимся голосом», «пролепетал Остап», «великий комбинатор принялся молоть такую жалостливую чепуху»), приобретая человеческие черты и вызывая сочувствие.

Подобное же сходство-различие наблюдается в следующих репликах нахала и Остапа: «Чорт бы вас разодрал сверху до низу! — говорит нахал смущенному приказчику» ~ В том-то и дело, что есть. Ах, Киса, черт вас раздери!» («Двенадцать стульев»; глава «Сокровище»). Несмотря на лексическое совпадение, налицо различие в интонациях: наглой — в первом случае, и дружеской — во втором.

Другой подобный пример: нахал «смотрит на беснующихся людей с веселым удивлением», а про Остапа, получившего свой миллион, сказано: «Вот я и миллионер! — воскликнул Остап с веселым удивлением. — Сбылись мечты идиота!», — после чего великий комбинатор «опечалился», что делает его более сложной фигурой, чем нахал. Кстати, нахалу сродни и подлец — именно так собирались соавторы назвать третий (к счастью, ненаписанный) роман о Бендере, анонсы о котором печатались в журнале «30 дней» вплоть до 9-го номера за 1933 год.

В июне 1927-го Петров пишет рассказ «Линия наименьшего сопротивления», главный герой которого, 19-летний студент, сдавший зачет по химии, предвосхищает действия Остапа после его знакомства с дворником в романе «Двенадцать стульев»: «...Вася Илотов развалился в непринужденной позе отдыхающего бонвивана на ободранном клеенчатом диване и радостно захохотал. <...> Возможностей была тьма. Во-первых, можно было катнуть за город — себя показать и людей посмотреть. Можно было съесть на бульваре порцию мороженого. Можно было попробовать силу и взвеситься. Можно...»⁴⁰¹ ~ «...гость проворно спустился в дворницкую, снял апельсиновые штиблеты и растянулся на скамейке, обдумывая план действий на завтра. <...> Остап Бендер отшлифовывал в мыслях два возможных варианта своей карьеры.

Можно было сделаться многоженцем и спокойно переезжать из города в город, таская за собой новый чемодан с захваченными у дежурной жены ценными вещами.

А можно было еще завтра же пойти в Стардеткомиссию и предложить им взять на себя распространение еще не написанной, но гениально задуманной картины «Большевики пишут письмо Чемберлену»...». Сравним: «развалился... на... диване» = «растянулся на скамейке»; «Возможностей была тьма» = «два возможных варианта»; «Можно было съесть... Можно было попробовать...» = «Можно было сделаться... А можно было... пойти». Кроме того, Вася Илотов назван бонвиваном, а Остап Бендер мечтает о карьере многоженца. И если Вася размышляет: «...а не выпить ли мне бутылочку пива?», то Остап говорит дворнику: «...неплохо бы вина выпить».

В концовке же рассказа Васю выгоняют из института и назначают непомерно высокую цену за оплату жилья, а в концовке «Золотого теленка» Остапа избивают и грабят румынские пограничники: «Он полез в карман и нащупал <...> две, уцелевшие от стипендии каким-то чудом, монетки <...> Вася встрепенулся, тяжело вздохнул и разжал руку. На ладони блеснули две серебряные монетки <...> И решительно направился к дверям» ~ «Разжав руку, Бендер увидел на ладони плоскую медную пуговицу <...> и чудом сохранившийся в битве орден Золотого Руна. Великий комбинатор тупо посмотрел на трофеи и остатки своего богатства и продолжал двигаться дальше...» (вновь сходства налицо: «уцелевшие... каким-то чудом» = «чудом сохранившийся»; «разжал руку» = «Разжав руку»; «На ладони... серебряные монетки» = «на ладони... орден Золотого Руна»; «направился к дверям» = «продолжал двигаться дальше»).

Предшественником великого комбинатора является и герой рассказа Петрова «Проклятая проблема» (1927⁴⁰²) Остап Журочка, который говорит о себе: «Я человек холодный»; а о Бендере читаем: «Остап был холоден» («Двенадцать стульев»; глава «Бриллиантовый дым»); да и в разговоре с Корейко он назовет себя «холодным философом». Помимо того, оба героя, скептически относившиеся к любви, внезапно влюбляются: Остап Журочка — в Катю Пернатову, а Остап Бендер — в Зосю Синицкую (обе фамилии — птичьи): «Ну, что я нашел в этой дурехе? — терзался Остап, ворочаясь на твердых досках своего студенческого ложа. <...> Целую неделю страдал медик в одиночестве...» ~ «Теперь я страдаю. Величественно и глупо страдаю» («Золотой теленок»; глава «Дружба с юностью»). Студенческому ложу Журочки соответствует поездка Бендера в купе поезда со студентами, да и в 35-й главе он скажет работнику почты: «...я бедный студент, у меня нет денег»⁴⁰³. При этом Журочка — медик, а Бендер говорил Воробьянинову: «Я буду медиком» (глава «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца»); и станет таковым в «Теленке»: «Я невропатолог, я психиатр».

Совпадает также обращение Кати и Зоси к обоим Остапам: «Прощайте, Журочка, — твердо сказала Катя, — и пожалуйста, никогда не зовите меня с собой гулять» ~ «Хорошо, — сухо молвила Зося, — до свидания. И не приходите больше ко мне». Потерпев неудачу, оба Остапа спохватываются: «Черт возьми! — воскликнул он, бросаясь догонять Катю. — Еще не всё потеряно! <...> Я, Пернатова, я вас люблю, Пернатова» ~ «Как же я забыл! — сказал он сердито. Потом он засмеялся, зажег свет и быстро написал телеграмму: «Черноморск. Зосе Синицкой. Связи ошибкой жизни готов лететь Черноморск крыльях любви, молнируйте ответ Москва Грандотель Бендер»» (33-я глава), «Не сердитесь, Зося <...> Это от любви к вам» (35-я глава). Но если рассказ кончается оптимистически — соединением влюбленных, то в романе такой идиллии уже нет, поскольку Зося выходит замуж за Перикла Фемиди (ср. со знакомым Ильфа Периклом Ставровым), хотя в первом варианте (глава «Адам сказал, что так нужно») Бендер женится на Зосе. И еще одно подобное сходство наблюдается между вышеупомянутым рассказом Петрова «Семейное счастье» (1927) и 35-й главой «Золотого теленка». В первом случае Жоржик говорит Кате: «Ты куда, Катя? В столовку?.. Я с тобой!»; а на реплику Зоси «...мне в столовку» Остап мгновенно реагирует: «Я тоже буду обедать». Остановимся на этой «столовке» поподробнее: «Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУ при Черноморской Государственной академии пространственных искусств», — такую вывеску видит Остап. Однако само описание столовой возвращает нас к пребыванию соавторов в Ярославле в 1929 году, впечатления от которого оказались настолько сильными, что нашли отражение даже два года спустя — в фельетоне «Халатное отношение к желудку»⁴⁰⁴. Здесь прямо сказано: «На берегу реки Волги живописно раскинулся город Ярославль. Но это еще полбеды. Дело в том, что на одной из его улиц живописно раскинулась кооперативная столовая, вывесившая на стене большой плакат: Пища — источник жизни человека. <...> Блюда у них не «порционные», а «учебно-показательные»». Потому Остап и говорил Зосе: «...съем какие-нибудь дежурно-показательные щи при этой академии. Может быть, полегчает». А далее в романе следует такой пассаж: «Остап недовольно косился на культплакаты, развешанные по стенам. На одном было написано: «Не отвлекайся во время еды разговорами. Это мешает правильному выделению желудочного сока». Другой был составлен в стихах: «Фруктовые воды несут нам углеводы»». Оба эти лозунга перейдут в фельетон «Халатное отношение к желудку»: «И перед глазами охваченного ужасом едока появляются строгие увещевания в стихах и прозе. «Вводи в организм горячую пищу и разные закуски», «Не отвлекайся во время еды разговором, это мешает правильному выделению желудочного сока», «Фруктовые воды / Сулят нам углеводы», «Просят о скатерти руки не вытирать»».

Как сумел установить ярославский историк Александр Юрьев, «это была «Советская чайная № 5» (впоследствии переименованная в столовую № 5), организованная в помещении бывшего ресторана «Рекорд» на Линии Социализма (сейчас — площадь Волкова). <...> столовая была торжественно открыта 1 января 1929 года — всего за полгода до того, как в ней побывали И. Ильф и Е. Петров»⁴⁰⁵.

Тот же Александр Юрьев задается вопросом: «Какой же из существовавших кооперативных садов Ярославля могли описывать И. Ильф и Е. Петров? Упоминаний о плакате «Пиво отпускается только членам профсоюза» в каком-либо из «садов» обнаружить пока не удалось»⁴⁰⁶. Ответ на этот вопрос в 2001 году дал писатель-фронтовик и выпускник филфака МГУ Артем Афиногенов (1924—2011), который привел источник данной надписи:

Вроде бы, вздорность этого объявления очевидна. Но это отнюдь не вымысел.

Перелистывая журнал «Бузотер» за октябрь 1925 года, в разделе «Гаврила бузит» я наткнулся на такую заметку:

ЕЩЕ ОДНА ЛЬГОТА

Без профсоюза, товарищи, не прожить. Это каждый знает.

Без профсоюза, можно сказать, полная телесная и духовная гибель. Пивка без профсоюза и то выпить нельзя. Вот до чего дожили.

Во время, знаете, спектакля «Синеблузников» в буфете Гаврилово-Посадского театра было вывешено объявление: «Пиво отпускается только членам профсоюза».

Товарищи, голубчики, молочные братья! Да ведь ежли так пойдет дальше, то вскоре без профсоюза и в тюрьму сажать не будут. Ах, ей-богу, какие чудные льготы и преимущества профсоюзникам. Все в профсоюзы!⁴⁰⁷

Согласно историческому комментарию: «Гаврилово-Посадская волость декретом ВЦИК от 07 сентября 1925 года в составе Юрьев-Польского уезда включена в Иваново-Вознесенскую губернию»⁴⁰⁸. А «Синеблузники» в то время действительно гастролировали по всей стране со своими сатирическими номерами.

Также обращает на себя внимание призыв «Товарищи, голубчики, молочные братья!». Как мы помним, в «Золотом теленке» Бендер и Балаганов неоднократно именуются «молочными братьями». Впрочем, данное словосочетание встречается и в рассказах М. Зощенко, например: «Товарищи, — говорит, — молочные братья! Да что ж это происходит в рабоче-крестьянском строительстве? Без манишечки, — говорит, — человеку пожрать не позволяют» («Рабочий костюм», 1926).

Но вернемся к рассказам Петрова и сопоставлению их с дилогией о Бендере.

В одном из эпизодов «Двенадцати стульев» читаем: «Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал свое обычное магическое действие». Синонимичная характеристика появлялась во время беседы Бендера с Пашей Эмильевичем: «Грустно, девицы, — ледяным голосом сказал Остап». И в том же году она трижды встретится в рассказах Петрова, где принадлежит либо самому автору, либо его alter ego: 1) «Машинка! — промолвил я ледяным тоном» («Весельчак», апрель 1927), «Это в какие же дамки? — ледяным тоном спросил я» («Жертва сенсации», ноябрь 1927), «Где герой труда? — спросил секретарь ледяным тоном, — засняли вы его?» («Неуловимый герой труда», май 1927).

Концовка рассказа «Путешественник» (1927): «Я устроил большой кукиш и, с наслаждением шевеля большим пальцем, поднес его к носу Колидорова. «Вот тебе автомобильные очки, вот ковбойская шапка. Вот тебе Владивосток! Вот тебе Мурманск! Вот тебе Волга и вот тебе хребет!..»»⁴⁰⁹, — явно отразится в речи Остапа, который избивает Воробьянинова за растрату двухсот рублей и скандал на аукционе: «Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стульев для трудящихся всех стран! Вот тебе ночные прогулки по девочкам! Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро!» («Двенадцать стульев»; глава «Экзекуция»). После окончания экзекуции Остап, узнав, что стулья продают поодиночке, говорит: «Всё пропало!», — на что следует реплика: «Что пропало? — угодливо спросил Воробьянинов». И так же ведет себя Колидоров после показанного ему кукиша: «Колидоров угодливо засуетился...». Более того, обращение автора к Колидорову и ответ последнего напоминают также сцену в дворницкой: «Я устроил большой кукиш и, с наслаждением шевеля большим пальцем, поднес его к носу Колидорова. <...> «Видишь?». — «Вижу», — сказал Колидоров покорно» ~ ««Ну что, тронулся лед?» — добавил Остап. Воробьянинов запыхтел и покорно сказал: «Тронулся»» (помимо вопросов и ответов, построенных по одной схеме: «Видишь? — Вижу» = «...тронулся лед? — Тронулся», совпадает характеристика ответов Колидорова и Воробьянинова: «сказал... покорно» = «покорно сказал»).

Ранее же Колидоров использовал лексику, которая перейдет к Остапу в главе «Междупланетный шахматный конгресс»: «А вот путешествие по Волге... Это вещь вполне реальная...» ~ «Вполне реальная вещь, — ответил гроссмейстер, — мои личные связи и ваша самодеятельность — вот всё необходимое и достаточное для организации международного васюкинского турнира» (кстати, Васюки тоже расположены на Волге). А в самом начале рассказа Колидоров характеризуется так же, как Остап во время схватки с Корейко: «Я посмотрел сперва на карту, а потом на Колидорова. Его лицо сияло, как переполненная до краев кружка с пивом» ~ «На Остапе расстегнулась рубашка, и в просвете мелькнула татуировка. Наполеон по-прежнему держал пивную кружку, но был так красен, словно бы успел основательно нализаться» (глава «Командовать парадом буду я»). Похожая татуировка была и на груди Никиты Псова — героя «Необыкновенных историй из жизни города Колоколамска»: «...сквозь распахнувшийся сторожевой тулуп гражданина Псова была видна волосатая грудь, увенчанная голубой татуировкой в виде голой дамочки с пенящейся кружкой пива»⁴¹⁰.

Имеется также малозаметное сходство между Колидоровым и Паниковским:

1) Колидоров схватил меня за шею и <...> ткнул носом в карту.

— Смотри, дубина, где будет твой друг Колидоров через какие-нибудь четыре месяца. <...> Что же ты видишь?

— Вижу, — прохрипел я, добросовестно проглядев карту, — что какой-то идиот измазал поверхность этой бумаги красным карандашом.

— Это не какой-то идиот, — самодовольно сказал Колидоров, — это я, Колидоров, начертил путь того путешествия, которое я совершу ровно через четыре месяца, первого июня.

2) — Паниковский, — сказал Остап, — вам было поручено встретиться сегодня с нашим подзащитным и вторично попросить у него миллион, сопровождая эту просьбу идиотским смехом?

— Как только он меня увидел, он перешел на противоположный тротуар, — самодовольно ответил Паниковский.

Отсюда — одинаковая реакция на этих персонажей: «Я посмотрел на Колидорова с отвращением» ~ «Все посмотрели на Паниковского с отвращением» (глава «Три дороги»). А обращение Колидорова к автору в начале рассказа совпадает с обращением Паниковского к Бендеру: «Ты, жалкий капустный червь...» ~ «Вы жалкий, ничтожный человек!» (глава «Антилопа-Гну»). Такое же сходство есть между Паниковским и героем рассказа Петрова «Идейный Никудыкин» (1924): «Жалкие, ничтожные люди» ~ «Посмотрим, что вы тогда запоете, жалкие людишки в штанах!»⁴¹¹ И еще одна общая черта между ними: «Руки вверх, — повторил Паниковский упавшим голосом» ~ «Кто? Я не сниму штанов? — спросил Никудыкин упавшим голосом»⁴¹².

Кстати, все сатирические персонажи в рассказах Петрова носят говорящие фамилии, как, например, Колидоров (коридор) и Никудыкин (никудышный). А в «Золотом теленке» у Остапа будут такие спутники: Козлевич (козел), Балаганов (балаган) и Паниковский (паникер). И только у самого великого комбинатора — нейтральная фамилия Бендер, поскольку он не является сатирическим персонажем, а сам высмеивает глупости и несуразности, которые замечает вокруг. Тем не менее, многие реплики Остапа восходят к героям рассказов Ильфа и Петрова с говорящими фамилиями. Так, обращение к румынским пограничникам в концовке «Теленка»: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской чека! Ей-богу, еле вырвался!», — повторяет мотив из рассказа Петрова «Неуловимый герой труда (Из редакционного быта)»⁴¹³, где фоторепортер Шакалов жалуется: «Бить не били, но в милицию отправили. Еле выпутался...». Причем если репортер Шакалов, пытаясь заснять на фотоаппарат героя своего будущего репортажа, пришел к нему на квартиру и представился фининспектором, то Остап, придя домой к завхозу 2-го дома Старсобеса Альхену, скажет, что он — инспектор пожарной охраны («Двенадцать стульев»; глава «Голубой воришка»).

Сцена, где Шакалов обхаживает дочку героя своего будущего репортажа, предвосхищает диалог Воробьяниновым с Лизой Калачевой: «Весь следующий день я обхаживал дочку героя. <...> Просился в гости. Не хочет. Папа, говорит, молодых людей не уважает... Пойдемте лучше в кинематограф» = «Пойдемте в театр, — предложил Ипполит Матвеевич. — Лучше в кино, — сказала Лиза, — в кино дешевле».

Диалог Шакалова с секретарем редакции газеты послужит основой для разговора репортера газеты «Станок» Персицкого с фотографом в главе «Курочка и тихоокеанский петушок», где Персицкий уже откровенно издевается над фотографом:

1) — Где герой труда? — спросил секретарь ледяным тоном, — засняли вы его? <...>

— Нет героя! — вздохнул Шакалов, — не дается в руки.

2) — Как? Вы до сих пор еще не сняли Ньютона?! — накинулся Персицкий на фотографа.

Фотограф на всякий случай стал отбрехиваться.

— Попробуйте вы его поймать, — гордо сказал он.

Причем сетование Шакалова: «Прямо не герой, а какой-то злой демон», — предвосхищает слова Остапа в адрес Воробьянинова: «Не человек, а какой-то конек-горбунок!». Воробьянинов же как раз предстает в образе злого демона: «...глаза метнули огонь, и из ноздрей <...> повалил густой дым».

А концовка рассказа, где Шакалов «схватил треножник и взвалил на плечи аппарат», — дословно повторится в романе: «Фотограф взвалил на плечи аппарат и гремящий штатив». После того, как Шакалов «взвалил на плечи аппарат», следует фраза: «Черт возьми, — пробормотал он, — и как это я сразу не сообразил. Теперь герой не уйдет», — совпадающая с репликой Остапа при виде 1-й Черноморской кино-фабрики: «Как это я сразу не догадался! — пробормотал он, вертясь у подъезда».

Впервые же Шакалов появился в рассказе Петрова «Веселые ребятки» (1925), где также был фотографом, а Остап на пароходе «Скрябин» выступит в роли художника (в обоих случаях упоминаются творческие профессии):

1) — Шакалов! — сказал ответственный секретарь. — Вы должны срочно заснять парочку хулиганов для нашего журнала. <...> И чтоб завтра утром я имел на столе хулиганов. Поняли?

— Не беспокойтесь.

— Смотрите, Шакалов, а то хулиганы появятся в другом журнале!

— Хулиганы будут, — сказал Шакалов и удалился, гремя треножником и другими орудиями производства⁴¹⁴.

2) Завхоз обратился к Остапу.

— Так смотрите же! С утра приступайте к работе.

<...>

— Так имейте в виду, — предостерегал толстяк, — с Васюков мы начинаем вечерние тиражи, и нам без транспаранта никак нельзя.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — заявил Остап, надеясь больше не на завтрашнее утро, а на сегодняшний вечер, — транспарант будет.

Сходство ситуаций очевидно: «ответственный секретарь» = «завхоз»; «И чтоб завтра утром» = «С утра приступайте к работе»; «Не беспокойтесь» = «Пожалуйста, не беспокойтесь»; «Смотрите, Шакалов» = «Так смотрите же!»; «Хулиганы будут» = «транспарант будет». В итоге Шакалова избивают, а Бендера выгоняют с парохода.

Наряду с этим наблюдаются общие мотивы между «Веселыми ребятками» и главой «Междупланетный шахматный конгресс», поскольку и там, и там главные герои подбивают собеседников на авантюру — Шакалов в пивной убеждает молодых ребят, что если они увидят витрины или прохожих, то их надо бить, а Остап читает васюкинцам лекцию о шахматах и вытягивает из слушателей деньги на проведение турнира: «Скучаем, — сознались хулиганы, с почтением поглядывая на Шакалова» ~ «Васюкинские шахматисты внимали Остапу с сыновней любовью»; «А почему, спрашивается, скучаете? А потому, что размаху нет у вас настоящего... Веселости нет... <...> Эх, ребятки! Губите вы себя, одно слово, губите... Да разве ребята ваших лет скучают? Совершенно наоборот. И даже очень просто... Храбрости у вас нет, ребятушки, храбрости» ~ «Почему в провинции нет никакой игры мысли? Например, вот ваша шахсекция. Так она и называется — шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы вам, в самом деле, не назвать ее как-нибудь красиво, истинно по-шахматному».

После того, как молодые ребята усвоили урок, — «выйдя из пивной, Шакалов вытер платком свой мокрый лоб». Так же поступил и Бендер во время лекции перед васюкинцами: «Остап вытер свой благородный лоб». Совпадает и отношение обоих авантюристов к своим подопечным: «Попались, голубчики, — ехидно думал Шакалов» ~ «С необычайной легкостью и безусловно ехидничая в душе над отсталыми любителями города Васюки, гроссмейстер жертвовал пешки, тяжелые и легкие фигуры направо и налево». В результате молодые ребята, ставшие хулиганами, избивают самого Шакалова, а васюкинцы, обнаружив обман, готовы были избить лже-гроссмейстера, но тому удалось ускользнуть. При этом первый, подойдя к ребятам, думает о них: «Дураки вы, а не хулиганы...»; а второй обращается к упавшим в воду васюкинцам: «Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дуракам, как вы...». Добавим, что реплика «Мерси, — сказал Шакалов по привычке. — Готово» перейдет в главу «Экзекуция» романа «Двенадцать стульев», где «фотокорреспондент конкурирующего журнала» снимает беспризорников: «Мерси, — сказал он по привычке, — готово».

Шакалову сродни и другой предшественник Бендера со столь же говорящей фамилией — Уродоналов: «Я председатель жилищного кооператива, — сказал вошедший, — я хочу получить ссуду на предмет строительства. — Может быть, вы еще чего-нибудь хотите? — нагло спросил Уродоналов. — Больше ничего не хочу, — простодушно ответил человек»⁴¹⁵ ~ «Вы поймите, ведь это же пятнадцать тысяч рублей. — Больше вы ничего не хотите? — Н-нет» (глава «Брильянтовый дым»).

В малоизвестном фельетоне Петрова «Бега по НОТ'у» (1925) бухгалтер Госбанка Урдоналов, проигравшись на тотализаторе, решает больше не испытывать судьбу: «Довольно, — сказал сам себе Урдоналов, — довольно азарта. Этак можно и здоровье окончательно расстроить и проиграться в пух... Нужно переходить на службу в какой-нибудь другой банк и начать новую, трезвую жизнь»⁴¹⁶. Пять лет спустя нечто подобное произнесет и Остап после возвращения миллиона в концовке 35-й главы «Золотого теленка»: «Довольно психологических эксцессов, — радостно сказал Бендер, — довольно переживаний и самокопания. Пора начать трудовую буржуазную жизнь».

Отдаленным прототипом Остапа оказывается даже юморист Физикевич из рассказа Петрова. Когда редактор газеты предложил Физикевичу вместо стихов сочинять каламбуры, тот сразу же принялся за это дело с энтузиазмом, но очень скоро редактор разочаровался в своем совете, так как юморист начал ему надоедать, да еще и постоянно требовал денег за свое «творчество». В «Двенадцати стульях» этой халтуре соответствует плакат Остапа «Сеятель, разбрасывающий облигации государственного займа», который он сам потом охарактеризовал так: «транспарантик довольно дикий. Мизерное исполнение!». В итоге Физикевича прогоняет редактор — лицо, заведующее изданием газеты; а Остапа — заведующий хозяйством парохода:

1) — Что нового? — осторожно спросил я, — пишете?

— Пишу. Пью коньяк пиШустова. Написал про Пуанкаре. Хочешь? Вот. «Собрав войска свои в каре / И прицепивши танк к штиблету, / Кричит бандит Пуанкаре: / — Карету мне, пуанкарету!» Нравится?

— Гм... Не актуально.

— Значит, дело табактуально. <...>

— Вы мне надоели!

— Канадаели, в канаде ели, надоелименты платить. Плати елименты, редактор!

— Пустите меня, ч-чорт, я позову милицию.

— Ваше милицо мне знаркомо...

— Вон!!! — гаркнул я⁴¹⁷.

2) На верхнюю палубу, как ястреб, вылетел толстячок.

— Ну, как транспарантик? — нахально спросил Остап. — Доходит?

— Собирайте вещи! — закричал завхоз. <...> — Вон!

— Что? А выходное пособие? <...> Нет, серьезно, вам не нравится транспарант?

В самом деле, сравним: «Нравится?» = «вам не нравится транспарант?»; «Плати елименты, редактор!» = «А выходное пособие?»; «Вон!!! — гаркнул я» = «закричал завхоз. <...> — Вон!». Кроме того, портрет сеятеля, нарисованный Остапом, сравнивается с «искусством сумасшедших», а юмориста Физикевича в концовке рассказа санитар ведет в сумасшедший дом — на Канатчикову дачу...

В сентябре 1927 года Ильф и Петров приступают к «Двенадцати стульям», и тогда же Петров пишет рассказ «Даровитая девушка», построенный в форме бесед студента Хведорова и начинающей киноактрисы Кусички Крант⁴¹⁸.

Для начала заметим, что в рассказе упоминается фильм «по сценарию Шершеляфамова», а на афише спектакля «Женитьба», который посещают Бендер и Воробьянинов, написано: «Стихи — М. Шершеляфамова».

Ерническая манера беседы Хведорова (вспомним псевдоним Петрова, которым он часто подписывал свои фельетоны: Иностранец Федоров) имеет многочисленные соответствия в разговорах великого комбинатора, причем, главным образом, из «Золотого теленка», которого тогда еще не было даже в замыслах. И если Хведоров соответствует Бендеру, то Кусичка Крант наделена чертами как Балаганова, так и Паниковского: «Перл студентова остроумия пропал зря. Кусичка задумчиво смотрела на потолок и морщила лобик. Видно, о чем-то мучительно думала. «Скажите, — спросила она нерешительно, — как добывается стекло? Оно... ископаемое?»» ~ «Но Балаганов не заметил иронии. <...> На безмятежном, невспаханном лбу Балаганова обозначилась глубокая морщина. Он неуверенно посмотрел на Остапа и промолвил: «Я знаю такого миллионера»» («Перл... остроумия пропал зря» = «не заметил иронии»; «морщила лобик» = «На... лбу... морщина»; «спросила она нерешительно» = «Он неуверенно посмотрел... и промолвил»); «Я... б-больше н-не б-буду! — прошептала Кусичка Крант» = «Я больше не буду! — взмолился Паниковский...»; «То-то, — сказал студент Хведоров, смягчившись...» = «Хорошо! — сказал Остап...». Поэтому совпадают обращения Кусички Крант к Хведорову и Балаганова к Остапу: «Знаете, Хведоров, я решила посвятить кино всю, всю жизнь» = «Знаете, Бендер <...> я не поеду». Кроме того, глаза Хведорова — «лживые и хитрые», а Остап постоянно врет и хитрит.

Издевательский вопрос Хведорова: «Диафрагма не побаливает?», — перейдет в обращение Остапа к Корейко: «И желудок в порядке?». А реплика Хведорова: «Мне один король режиссеров говорил», — напоминает фразу разбогатевшего Остапа из разговора с Балагановым: «Мне один доктор всё объяснил».

Впрочем, диалог Хведорова и Кусички Крант станет даже прообразом разговора Остапа с Воробьяниновым после того, как последнего избил Коля Калачев за ухаживания за своей супругой Лизой («Двенадцать стульев»; глава «Экзекуция»):

1) — Скажите, какая наглость! — посочувствовал Хведоров.

— От них всё станется! — злобно сказала Кусичка.

2) — Неслыханная наглость! — сказал он гневно. — Я еле сдержал себя!

— Ай-яй-яй, — посочувствовал Остап, — какая теперь молодежь пошла! Ужасная молодежь! Преследует чужих жен! Растрачивает чужие деньги... Полная упадочность!

Более того, разговоры Хведорова с Кусичкой Крант стали основой для диспута между Персицким и Ляписом-Трубецким в главе «Автор Гаврилиады»:

1) — Ну, как ваши дела? — спрашивал Хведоров вежливо. — Снимаетесь всё? — Еще как. — Небось от этих «сатурнов» глаза болят? — Каких там «сатурнов»?! Вы с ума сошли! От юпитеров. Нет, не болят. Привыкла. — Ну, как там на фабрике? Хорошо? — Ого! — Кадры большие? — Ничего себе. Спасибо. — Диафрагма не побаливает? — Вы с ума сошли! Вы знаете, что такое диафрагма? — Не знаю. — То-то. Раз не знаете, не говорите. — Я ничего такого не говорил... Ведь я, собственно говоря, не питаю против диафрагмы никакой вражды. <...> Перл студентова остроумия пропал зря. <...> — Скажите, — спросила она нерешительно, — как добывается стекло? Оно... ископаемое? — Это смотря по тому, какое стекло. Бутылочное, например, добывается из глубины моря. Водочные рюмки тоже. Ископаемые. <...> А как называется картина? — Глупый вопрос. Всему миру известно, что картина называется «Приключения портного Фитюлькина», по сценарию Шершеляфамова, Михаила Гнидова и Константина Бруцкуса, а вы... Отстаньте.

2) — Ну, как торговля? — спрашивал Персицкий. <...> — Я написал о Кавказе. — А вы были на Кавказе? — Через две недели поеду. — А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы! — Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые! После этого ответа все насторожились. — Скажите, Ляпсус, — спросил Персицкий, — какие, по-вашему, шакалы? — Да знаю я, отстаньте! — Ну, скажите, если знаете! — Ну, такие... В форме змеи. — Да, да, вы правы, как всегда. По-вашему, ведь седло дикой козы подается к столу вместе со стременами. — Никогда я этого не говорил! — закричал Трубецкой. — Вы не говорили. Вы писали. <...> Скажите по совести, Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления? <...> Почему в стихотворении «Скачки на приз Буденного» жокей у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на облучок? Вы видели когда-нибудь супонь? — Видел. — Ну, скажите, какая она? — Оставьте меня в покое. Вы псих.

Очевидно совпадение и в лексике, и в целых оборотах: «Ну, как ваши дела? — спрашивал Хведоров вежливо» = «Ну, как торговля? — спрашивал Персицкий»; «Вы с ума сошли!» = «Вы псих»; «Вы знаете, что такое диафрагма?» = «Вы видели когда-нибудь супонь?»; «Раз не знаете, не говорите» = «почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления?»; «Я ничего такого не говорил...» = «Никогда я этого не говорил!»; «Перл студентова остроумия пропал зря» = «Ляпис не понял сарказма»; «Скажите, — спросила она нерешительно, — как добывается стекло? Оно... ископаемое? — <...> Ископаемые» = «Скажите, Ляпсус, — спросил Персицкий, — какие, по-вашему, шакалы? <...> — Ну, такие... В форме змеи»; «Отстаньте» = «Оставьте меня в покое».

В конце рассказа Хведоров наставляет Кусичку Крант: «Завтра я вам принесу географию и обществоведение. Если вы посвятите им всю, всю жизнь, из вас еще может выйти толк». С этой же целью Персицкий принес Ляпису том Брокгауза и завершил урок вопросом: «Почему вы халтурите, вместо того чтобы учиться? Ответьте!».

Также «студенту Хведорову» (сентябрь 1927) соответствуют студент Остап Журочка в рассказе Петрова «Проклятая проблема» (апрель 1927) и Остап Бендер, который в разговоре с работником почты скажет: «...я бедный студент, у меня нет денег» («Золотой теленок», 1930; 35-я глава).

Сентябрем 1927 года датируется и рассказ Петрова «Грехи прошлого», одна из сцен которого напоминает встречу Остапа с инженером Щукиным («Двенадцать стульев»; глава «Разговор с голым инженером»). Если фамилия инженера — Щукин, то в рассказе главного героя зовут Василий Заец. Обе фамилии — «зоологические», и в обоих случаях герои попадают в тяжелое положение: Заец забыл дома веревку, с помощью которой замыслил похитить Нюрку Брызжейко из ее квартиры на втором этаже, а Щукин случайно захлопнул дверь своей квартиры на седьмом этаже и оказался голый без ключа на лестничной площадке. Но на помощь им приходят незнакомцы:

1) Василий Заец с чувством потряс руку незнакомца.

— Я обязан вам жизнью. Вы мой доброжелатель.

— Это верно, что я доброжелатель, — прошамкал незнакомец, — кто родной дочке добра не желает?⁴¹⁹

2) — Вы меня просто спасли! — возбужденно кричал он. — Извиняюсь, не могу подать вам руки, я весь мокрый. <...> Если бы не вы, я бы погиб, — закончил инженер.

— Да, — сказал Остап, — со мной тоже был такой случай.

Сравним: «Я обязан вам жизнью» = «Вы меня просто спасли»; «Это верно» = «Да». Разница лишь в том, что «Василий Заец с чувством потряс руку незнакомца», а Щукин говорит: «Извиняюсь, не могу подать вам руки, я весь мокрый». Кроме того, «помощником» Заеца оказывается отец Нюрки, который в итоге заставляет его жениться на ней, а Остап реально помогает инженеру Щукину. Но, с другой стороны, авантюрист Василий Заец отчасти является литературным «братом» и самого Остапа: «Дальнейшее представлялось энергичному юноше менее отчетливо» ~ «Гроссмейстер вошел в зал. Он чувствовал себя бодрым и твердо знал, что первый ход е2—е4 не грозит ему никакими осложнениями. Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»); «Василий Заец с чувством потряс руку незнакомца» ~ «Остап осторожно разжал объятия, схватил старика за руку и сердечно ее потряс» («Золотой теленок»; глава «Кризис жанра»). При этом в двух последних цитатах собеседниками Заеца и Бендера являются старики: «...прошамкал незнакомец» ~ «...зашамкал обитатель бревенчатого домика...».

Во время работы над «Двенадцатью стульями» Петров пишет также рассказ «Непременный спортсмен», где встречается конструкция, которая вскоре попадет в роман: «Трамвай ускорил ход. Наддал и Поперечников»⁴²⁰ ~ «Великий комбинатор усилил ход. Наддала и вдова» (глава «Курочка и тихоокеанский петушок»). Кстати, обращение автора к Поперечникову совпадает с репликой Остапа из разговора с дворником: «Больше не имею вопросов. Идите, Поперечников» ~ «Больше вопросов не имею, — быстро проговорил молодой человек» (глава «Великий комбинатор»).

Ряд фрагментов рассказа Петрова «Несантиментальное путешествие», где он описывает поездку на Кавказ в июне 1927 года, перекликается с главой «Землетрясение»: «В Пассанауре ели шашлык из молодого карачаевского барашка <...> видели Мцхет и «ЗАГЭС»»⁴²¹ ~ «В Пассанауре, в жарком богатом селении с двумя гостиницами и несколькими духанами, друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы «Франция» с садом и двумя медвежатами на цепи. Они наслаждались теплом, вкусным хлебом и заслуженным отдыхом.

Впрочем, скоро отдых был нарушен визгом автомобильных сирен <...> из всех машин повалили члены автомобильного клуба газеты «Станок».

— Привал! — закричал Персицкий. — Хозяин! Пятнадцать шашлыков!

Во «Франции» заходили сонные фигуры и раздались крики барана, которого волокли за ноги на кухню. <...> Остап приблизился к пожирателям шашлыка и элегантнейшим образом раскланялся с Персицким. <...> путники подошли к Мцхету — древней столице Грузии. <...> Вечером путники миновали ЗАГЭС...» (сравним: «В Пассанауре ели шашлык из... барашка» = «В Пассанауре... барана... пожирателям шашлыка»; «видели Мцхет» = «подошли к Мцхету»; «видели... ЗАГЭС» = «миновали ЗАГЭС»). А вопрос Воробьянинова «Закавтопромторг или частное общество «Мотор»?» также объясняет рассказ «Несантиментальное путешествие», где «заведующий Владикавказской конторой Автопромторга <...> произносит большую прочувствованную речь по поводу конкурирующего с Автопромторгом общества «Мотор»»⁴²².

В 12-м номере журнала «30 дней» за 1928 год под шапкой «В Тифлис и по Тифлису» был напечатан очерк «Граждане туристы: Путевые заметки Евг. Петрова», где автор вновь описывает прошлогоднее путешествие с Ильфом на Кавказ. И здесь мы замечаем буквальное сходство с поведением Бендера в главе «Под облаками», где действие происходило в Дарьяльском ущелье: «Отец Федор не стал медлить. Повинуясь благодетельному инстинкту, он схватил концессионную колбасу и побежал прочь. <...> Остап засвистал и заулюлюкал: «Тю-у-у!» — кричал он, пускаясь вдогонку» ~ ««Улю-лю!» — радостно закричал я и сделал вид, что хочу за ними погнаться. <...> Ребята, нагнув головы и испуганно оглядываясь, помчались, как зайцы.

Милые, чудные ребята! Вы, неопытные путешественники, поступили так, как подсказал вам молодой здоровый инстинкт! Действуйте так отныне и вовеки!»⁴²³.

Сходства вполне очевидны: «Повинуясь благодетельному инстинкту» = «как подсказал вам молодой здоровый инстинкт»; «побежал прочь» = «помчались, как зайцы»; «заулюлюкал» = «Улю-лю!»; «кричал он» = «закричал я». Также конструкция «поступили так, как подсказал вам молодой здоровый инстинкт», имеющая в данном случае ироническую окраску, восходит к «Двенадцати стульям», где она носила позитивный характер: «И Остап поступил так, как подсказывали ему разум, здоровый инстинкт и создавшаяся ситуация» (глава «Вид на малахитовую лужу»).

Диалоги автора с Алешей Безбедновым в рассказе Петрова «Записная книжка»⁴²⁴ стали своего рода прообразом разговоров Остапа с Шурой Балагановым в «Золотом теленке»: если Безбеднов «долго и уныло врал, что состоит кандидатом в члены коллегии защитников и что прием его в коллегию — вопрос двух-трех дней», то Балаганов так же «долго и уныло врал», что является сыном лейтенанта Шмидта.

Естественно, что оба страдают от безденежья:

1) Жил Безбеднов худо. То обстоятельство, что он вообще существовал еще на свете, можно было целиком и полностью приписать доброте писателей, которые его прикармливали и иногда давали немного карманных денег.

— Вот видите, — сказал я однажды, встретив его, тощего и печального, на бульваре, — видите, до чего вас довело безделье.

2) — Вы, конечно, стоите на краю финансовой пропасти? — спросил он Балаганова.

— Это вы насчет денег? <...> Денег у меня нет уже целую неделю.

А в «Золотом теленке» Балаганова «прикармливает» Остап — после того, как председатель Арбатовского исполкома дал ему восемь рублей и три талона на обед.

Поэтому Безбеднов и Балаганов обращаются за советом к автору и Остапу, а те пытаются вразумить их:

1) — Что же мне делать? — спросил он просто.

— Подумайте хорошенько. Пораскиньте мозгами. Времени у вас много. Не может быть, чтобы взрослый сильный человек не нашел при желании профессии по вкусу.

2) — Так что же делать? — забеспокоился Балаганов. — Как снискать хлеб насущный?

— Надо мыслить, — сурово ответил Остап. — Меня, например, кормят идеи.

Сходства наблюдаются и далее — после того, как Безбеднов разбогател, печатая в журнале «Северное сияние» отрывки из произведений русских классиков, выдавая их за неизвестные фрагменты записных книжек, а Балаганов в конторе «Рога и копыта» получил «пост уполномоченного по копытам с окладом в девяносто два рубля»:

1) — Свинья вы, Алеша, — ответил я, — самого бы вас за это на Сахалин. Знакомые одобрят.

2) — Ничего поручить нельзя. Купил машинку с турецким акцентом. Значит, я начальник отдэлэния? Свинья вы, Шура, после этого!

А фельетон Петрова «Долина»⁴²⁵ послужил основой сюжета в главе «Багдад». При этом Бендеру и Корейко, едущим на верблюдах, соответствуют писатель Полуотбояринов и его приятель Коля, которых отправили в командировку на автомобиле.

Обе пары направляются в Азию, надеясь отдохнуть от социалистической идеологии, но оказывается, что социализм добрался и до азиатских республик.

Полуотбояринов говорит Коле о предстоящих удовольствиях: «Республика, братец, хоть и маленькая, но какая! Сидишь ты, Коля, попиваешь вино, а в кабачке — дым коромыслом! Играют на разных инструментах и танцуют! <...> Мы проведем в этой микроскопической стране три дня. Но какие! <...> Девочки, Коля. Но какие! Поэма! Тысяча и одна ночь! Узорные шальвары и всё на свете!». А Остап обещает Корейко: «Я считаю первейшей своей обязанностью, — сказал Бендер хвастливо, — познакомить вас с волшебным погребком. Он называется «Под луной». Я тут был лет пять тому назад, читал лекции о борьбе с абортами. Какой погребок! Полутьма, прохлада, хозяин из Тифлиса, местный оркестр, холодная водка, танцовщицы с бубнами и кимвалами. Закатимся туда на весь день» («в кабачке» = «погребок»; «Играют на разных инструментах» = «местный оркестр... с бубнами и кимвалами»; «танцуют» = «танцовщицы»; «проведем в этой микроскопической стране три дня» = «Закатимся туда на весь день»; «Девочки, Коля. Но какие!» = «Какой погребок!»).

Полуотбояринова и Колю встречают плакаты: «Добро пожаловать!» и «Привет тов. Полуотбояринову от местных литераторов». А на следующее утро к ним подходит местный гид и перечисляет программу обязательных посещений на три дня.

В похожем положении окажутся Остап и Корейко, вошедшие в «Городской музей изящных искусств» и столкнувшиеся там с заведующим музеем, который по их просьбе стал показывать им местные достопримечательности. При этом появление гидов описывается одинаково: «От толпы отделился худенький человечек в сапогах и в огромной кепке. Он подошел к автомобилю и, волнуясь, сказал на ломаном русском языке приветственную речь. <...> Ранним утром путешественников разбудил вежливый стук в дверь. Вошел давешний человечек в кепке» ~ «К посетителям тотчас же подошел юноша в ковровой бухарской тюбетейке на бритой голове и, волнуясь, как автор, спросил: «Ваши впечатления, товарищи?»» («худенький человечек... в огромной кепке» = «юноша в ковровой бухарской тюбетейке»; «и, волнуясь, сказал» = «и, волнуясь... спросил»; «Вошел» = «подошел»).

В обоих случаях гиды совершают с гостями поездку на бричке, и речь заходит о сносе местного базара: «Когда проезжали мимо шумного, кишащего людьми и пестрого, как туркестанский халат, базарчика, он сказал с отвращением: «Этой грязи скоро не будет. Вся эта часть города будет срыта до основания. Здесь пройдет прямой, как стрела, проспект»» ~ «Остап отворачивался и говорил: «Какой чудный туземный базарчик! Багдад!». — «Семнадцатого числа намнем сносить, — сказал молодой человек, — здесь будет больница и коопцентр»».

Также во время поездки гиды демонстрируют место будущего памятника: «Потом он показал голую площадь, на середине которой торчал, окруженный деревянными перильцами, нелепый камень.

— А здесь будет памятник. Кому памятник — еще не решено. Но будет» ~ «По дороге молодой человек неожиданно остановил возницу, высадил миллионеров, взял их за руки и, подымаясь от распиравшего его восторога на цыпочки, подвел к маленькому камню, отгороженному решеточкой.

— Здесь будет стоять обелиск! — сказал он значительно. — Колонна марксизма!».

Полуотбояринов спрашивает гида: «Скажите <...> а... как у вас насчет кабачков?.. Знаете, таких, в местном стиле... С музыкой...». И такой же вопрос задает Остап: «А как у вас с такими... с кабачками в азиатском роде, знаете, с тимпанами и флейтами? — нетерпеливо спросил великий комбинатор» (обратим внимание на буквальные лексические совпадения: «а... как у вас насчет кабачков?» = «А как у вас... с кабачками»; «Знаете, таких, в местном стиле» = «с такими... в азиатском роде, знаете»; «С музыкой» = «с тимпанами и флейтами»). И оба получают одинаковый ответ: «О, их нам удалось изжить, — сказал человечек в кепке...» = «Изжили, — равнодушно ответил юноша...». Совпадает и реакция героев: «Что вы говорите! — с отчаянием воскликнул Полуотбояринов» = «Придушили? — ахнул Корейко». На это гиды тоже отвечают одинаково: «Честное комсомольское слово! — торжественно сказал человечек в кепке» = «Честное слово. Но зато открыта фабрика-кухня». После этого герои едут обедать: «Потом поехали в столовую» = «Едем на фабрику-кухню обедать». Далее речь заходит о новой филармонии, в которую категорически отказался ехать Полуотбояринов, после чего следует эмоциональная реакция гида: «Что же это? — восклицал человечек в кепке. — Ведь новая филармония. Вчера только организована». И ровно это же скажет гид Бендеру и Корейко: «Разве вы не знаете? — удивился заведующий музеем. — На прошлой неделе у нас открылась городская филармония». И, наконец, последний вопрос Полуотбояринова: «А... скажите, может быть, среди студенческой молодежи, того... какие-нибудь неувязки? Есенинщина? А? Не наблюдается? <...> Ну, такие, понимаете, семейные... Так сказать, половые...», — совпадает с вопросом Корейко: «А как кривая проституции? — с надеждой спросил Александр-ибн-Иванович». Но оба гида безжалостны: «А! Ну, этого у нас нет. Это московская проблема. Были единичные неувязки года два тому назад, это верно. Но мы их изжили в корне» = «Резко пошла на снижение, — ответил неумолимый молодой человек».

И Полуотбояринов, и Остап интересуются у гидов насчет наличия вина, но и на эти вопросы следуют неутешительные ответы: ««А... виноделие процветает?» — «Виноделие достигло довоенного уровня, — сказал человечек в кепке, — но это пустяки. Мы не собираемся строить будущее нашей страны на виноделии. Но вот недавно мы открыли минеральный источник. Это да! Почище нарзана будет! Разлив новой воды идет вперед гигантскими шагами!» <...> Путникам подали бутылку новой воды. Они грустно чокнулись» ~ «Остап осведомился насчет вина, но получил восторженный ответ, что недавно недалеко от города открыт источник минеральной воды, превосходящей своими вкусовыми данными прославленный нарзан. В доказательство была потребована бутылка новой воды и распита при гробовом молчании». Сравним: «виноделие процветает?» = «осведомился насчет вина»; «мы открыли минеральный источник» = «открыт источник минеральной воды»; «Почище нарзана будет» = «превосходящей своими вкусовыми данными прославленный нарзан»; «Путникам подали бутылку новой воды» = «была потребована бутылка новой воды»; «Они грустно чокнулись» = «распита при гробовом молчании».

Приведем также пример одинаковой реакции Полуотбояринова и Остапа на слова их гидов: «Ой-ой-ой! — прошептал Полуотбояринов, закрывая глаза» = «Что делается! — воскликнул великий комбинатор, закрывая лицо руками». И в обоих случаях разочарованные герои сразу же покидают город: «...путники уехали в тот же вечер» = «Я на вокзал, — сказал Корейко, оставшись наедине с Бендером».

Еще одним источником главы «Багдад» послужили мемуары английского полковника Томаса Эдуарда Лоуренса-Аравийского (1888—1935), с гордостью носившего титул «эмир-динамит», которым его наградили пустынные бедуины: «Я стиснул ногами волосатые бока моего верблюда, он мерным шагом пересек рельсы и спустился по склону <...> Четвертый, столь же легкий переход привел нас к нашей цели — к Атаре, где стояли лагерем союзники — шейхи Мифлех, Фахад и Адуб»⁴²⁶. Сравним в главе «Багдад», где упоминаются и шейхи, и путешествие на верблюдах по пустыне, и титул «эмир-динамит»: «Семь дней верблюды тащили через пустыню новоявленных шейхов. <...> Себя Остап называл полковником Лоуренсом.

— Я Эмир-динамит, — кричал он, покачиваясь на высоком хребте. — Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-нибудь племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига Наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, они любят продавать огнестрельное оружие племенам, и марш-марш в Данию. Германия пропустит — в счет репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Какой из него вышел бы прекрасный мародер. Ему бы датского гуся!..». При этом слова Остапа «...я взбунтую какие-нибудь племена. <...> Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад» также имеют соответствие в мемуарах Лоуренса: «Ранее Хусейн никогда не бывал в положении отданного на милость турок; в данном же, весьма несчастливом случае они особенно нуждались в том, чтобы он примкнул к их джихаду, священной войне всех мусульман против христианства. <...> Между тем казалось, что в лице Шейсала, если только хватит сил, чтобы удержать его, мы имели пророка, который мог воплотить в жизнь идею восстания арабов» («взбунтую какие-нибудь племена» = «восстания арабов»; «Назначу себя уполномоченным пророка» = «в лице Шейсала <...> мы имели пророка»; «священную войну, джихад» = «джихаду, священной войне»).

Вместе с тем может показаться странным, что Остап, называющий себя сыном «турецкоподданного», сравнивает себя с полковником Лоуренсом, который воевал с турками. Но этот эпитет — не более чем условность, поскольку в «Золотом теленке» Остап возмущается и «машинкой с турецким акцентом», которую купил на рынке Балаганов (глава «Рога и копыта»). А в «Двенадцати стульях» он идентифицировал себя с Наполеоном, разгромившим турецко-египетскую армию 21 июля 1798 года: «Битва при пирамидах или Бендер на охоте!» (глава «Под облаками»).

Помимо полковника Лоуренса, в главе «Овес и сено» Остап отождествляет себя с русским полковником, воевавшим с Наполеоном, а в более поздней версии того же эпизода — с самим Наполеоном! Вот как он ответил на вопрос монархиста Хворобьева: «Простите, вы не социалист? Не партиец? — Ну что вы! — добродушно сказал Остап. — Какой же я партиец? Я бонопартиец» («Великий комбинатор»), «Ну, что вы! — добродушно сказал Остап. — Какой же я партиец? Я беспартийный монархист. Слуга царю, отец солдатам» («Золотой теленок»). Термин бонопартиец является контаминацией слов «однопартиец» и «бонапартист», то есть сторонник Наполеона Бонапарта, а характеристика «Слуга царю, отец солдатам» отсылает к стихотворению Лермонтова «Бородино» (1837), где речь идет о битве с Наполеоном: «Полковник наш рожден был хватом: / Слуга царю, отец солдатам...». Такова двойная самоидентификация великого комбинатора.

Параллельно с работой над «Золотым теленком» Ильф и Петров пишут рассказ «Турист-единоличник»⁴²⁷, где главный герой — фабзаяц Выполняев⁴²⁸ — подвергается сатире. Но многие мотивы из этого рассказа перейдут в описание Остапа и предстанут в трагических тонах. Так, уже само название «Турист-единоличник» напоминает автохарактеристику Остапа после того, как он лишился Зоси Синицкой: «Увели девушку! — пробормотал он на улице. — Прямо из стойла увели. Фемиди! Немизиди! Представитель коллектива Фемиди увел у единоличника-миллионера...» (35-я глава).

Выполняев решает отделиться от своих коллег, отказываясь, несмотря на все их уговоры, ехать на экскурсию в Крым и слушать лекции у подножия горы Ай-Петри: «Не поеду, — сказал наконец Выполняев, — не люблю я этих массовых маршрутов. <...> Я — вольная птица». И так же характеризует себя Остап: «Еще три дня тому назад я был свободный горный орел-стервятник, трещал крыльями, где хотел, а теперь пожалуйте — явка обязательна!» (глава «Рога и копыта»). А оборот не люблю я этих уже знаком нам по рассказу Петрова «Нахал» (март 1927) и роману «Двенадцать стульев» (осень — зима 1927): «Ты, Ванька, брось бузить. Сам знаешь, что я не люблю этих фиглей-миглей», «Как я не люблю, — заметил Остап, — этих мещан, провинциальных простофиль!». Данный оборот встречается и в рассказе Петрова «Энтузиаст», где главный герой Иван Альбертович Наобородко говорит рассказчику: «Впрочем, не люблю я этих имен и отчеств. Подхалимством отдает»⁴²⁹. Еще одно сходство между Остапом образца «Двенадцати стульев» и Наобородко обнаруживается в их демагогических восклицаниях: «Шахматы! — говорил Остап. — Знаете ли вы, что такое шахматы?» ~ «Химия! — говорил Наобородко. <...> — Нет, вы не знаете, что такое химия!». Сравним также следующие конструкции: «Знаете ли вы, что такое шахматы? Они двигают вперед не только культуру, но и экономику!» ~ «Известно ли вам, что без химии, чорт распробери, не может обойтись ни одно производство!»⁴³⁰. Но подобно тому, как созданный на словах Остапа «тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли» рухнул после его побега с сеанса одновременной игры, так и фраза Наобородко: «Сейчас мы заняты проектированием замечательного химического завода», — оказалась пшиком, поскольку через неделю он ушел из химсиндиката в НКПС⁴³¹, с которым связана следующая перекличка в речах обоих персонажей: «НКПС построит железнодорожную магистраль Москва — Васюки» ~ «Я перешел в НКПС. <...> Я и сейчас проектирую. Постройку Убаго-Свидригайловской ветки» (впрочем, и Остап работал в НКПС, о чем рассказал Воробьянинову в главе «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца»: «Работал я и в этом дворце, — сказал Остап, — он, кстати, не дворец, а НКПС. Там служащие, вероятно, до сих пор носят эмалевые нагрудные знаки, которые я изобрел и распространял»).

Из НКПС Наобородко перешел в Торфопром; затем — в Древтрест; из Древ-треста — в трест цветных металлов; а оттуда уже — на должность директора театра. Такая же частая смена видов деятельности характерна и для Остапа, который представляется то гроссмейстером, то художником, то инспектором пожарной охраны, но не является ни тем, ни другим, ни третьим. Вместе с тем оба — хорошие демагоги и могут создать видимость профессионального владения темой (шахматами и театром): «Остап <...> взошел на эстраду. «Товарищи! — сказал он прекрасным голосом. — Товарищи и братья по шахматам...»» ~ «Свет погас. Дали рампу. Перед занавесом появился Наобородко. «Товарищи! — сказал он звучным голосом. — Театр — великая вещь!»». Причем если «гроссмейстер был встречен рукоплесканиями», то речь Наобородко прерывается овацией: «Гром аплодисментов покрыл речь нового директора».

Теперь вернемся к рассказу «Турист-единоличник» (1930), где Выполняев решает стать пешеходом и проделать путь из Пскова во Владивосток и обратно, но в итоге отказывается от этой идеи, поскольку «пешеход, покинувший исходный пункт своего путешествия молодым, является к пешеходному финишу потрепанным старичком. <...> Жизнь оказывается прожита довольно глупо...». Эта авторская фраза вызывает в памяти переживания Остапа: «А может быть, я дурак и ничего не понимаю, и жизнь прошла глупо, бессистемно?» («Золотой теленок»; глава «Индийский гость»).

Поразмыслив, Выполняев решает поехать в Крым один, и тут выясняется, что «к концу дня, когда Выполняев почти добрался до решетчатого окошечка кассы, стоявший впереди него организатор коллективной поездки с горячими завтраками в Крым взял сразу тридцать восемь билетов. Билетов больше не было.

— А индивидуальные туристы? — спросил Выполняев с дрожью в голосе.

Но кассир, как видно, не оценил глубоко индивидуальных свойств фабзайца Выполняева и порекомендовал ему прийти на другой день.

Выехал он на сутки позже своего коллективного соперника».

С таким же отношением к «индивидуальным туристам» столкнется и Остап в главе «Индийский гость»:

— Вы частное лицо? — спросили миллионера в конторе.

— Да, — ответил Остап, — резко выраженная индивидуальность.

— К сожалению, строим только для коллективов и организаций.

— Кооперативных, общественных и хозяйственных? — спросил Бендер с горечью.

— Да, для них.

— А я?

— А вы стройте сами.

Оба героя не могут снять номер в гостиницах Ялты и Ленинграда, так как всё уже занято коллективами:

1) Поотощав в пути, единоличник прибыл к подножью ялтинской гостиницы «Девятый вал».

— Дайте-ка номерок подешевле, — сказал Выполняев, тяжело дыша.

— Подешевле не будет, — ответили ему.

— Ну что ж, давайте подороже.

— А где их взять? И дешевые и дорогие — все экскурсанты заняли. По заявкам.

2) В первом же городе, в который Остап въехал с чувствами завоевателя, он не сумел достать номера в гостинице.

— Я заплачу сколько угодно! — высокомерно сказал великий комбинатор.

— Ничего не выйдет, гражданин, — отвечал портье, — конгресс почвоведов приехал в полном составе осматривать опытную станцию. Забронировано за представителями науки.

Заметив экскурсантов, бегавших в коридорах гостиницы, Выполняев реагирует так: «Стадо! — презрительно пробормотал Выполняев, кривя рот. — Ездят по избитым маршрутам и только номера занимают». В романе «Великий комбинатор» этому соответствует фраза Остапа, обращенная к Балаганову: «Нет ничего печальнее хождения по дорожке, проторенной стадом бизонов» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

В итоге у Выполняева возникает желание сдаться: «Возьмите меня с собой! — хотел крикнуть Выполняев. — Я погибаю здесь один. Меня никто не уважает. Со мной никто не хочет говорить. Я одинок и грязен. Спасите меня!». Данная цитата представляет собой квинтэссенцию поведения Паниковского: «Спасите! — закричал Паниковский, когда «Антилопа» с ним поравнялась. <...> Возьмите меня! — вопил Паниковский из последних сил, держась рядом с машиной. — Я хороший», «Отдайте мне мои деньги, — шепелявил он, — я совсем бедный. Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят. <...> Меня никто не любит, — продолжал Паниковский, содрогаясь».

На первый раз Выполняев удержался от своей просьбы о спасении, которую Ильф и Петров называют «здоровым чувством самокритики», однако, услышав «веселые звуки культхоровода, единоличник Выполняев не выдержал.

Он взобрался на скалу, пал на колени и, глухо рыдая, произнес:

— Простите меня. Примите меня. У меня осталось тридцать рублей. Я вношу их в общий фонд. Я не могу больше жить без общества».

Здесь герой смешон, поскольку ведет себя раболепно, так же как Паниковский который «так поспешно опустился на колени, словно ему подрубили ноги» (глава «Антилопа-Гну»), и как Федор Востриков в «Двенадцати стульях»: «Отец Федор не выдержал муки преследования и полез на совершенно отвесную скалу. <...> «Я отдам колбасу! — закричал отец Федор. — Снимите меня!»» = «Он взобрался на скалу, пал на колени и, глухо рыдая, произнес: «Простите меня. Примите меня. У меня осталось тридцать рублей. Я вношу их в общий фонд. Я не могу больше жить без общества»» («полез на совершенно отвесную скалу» = «взобрался на скалу»; «Я отдам колбасу» = «Я вношу их в общий фонд»; «Снимите меня» = «Примите меня»).

Остап же, хотя и обращается к Козлевичу с просьбой «Примите меня», но делает это, сохраняя человеческое достоинство, и читатель уже не смеется над ним, а сочувствует: «Мы нищие, Адам! Примите нас! Мы погибаем» (глава «Сердце шофера»). Надо сказать, что у Остапа в какой-то момент тоже возникло желание «внести в общий фонд» свой миллион, для чего он и отправил его наркому финансов, но после неудачи с Зосей Синицкой стал ругать себя за малодушие, воспринимая свой поступок как минутную слабость: «Бессребреник, с-сукин сын! Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они уже отправили посылку — повешусь! Убивать надо таких толстовцев!».

На просьбу Выполняева коллектив реагирует положительно: «Его простили, и уже на другой день он носился в тигровых трусиках вместе с прочими по пляжу, оглашая чистый крымский воздух радостными криками». Данная картина довершает сатирический образ героя.

Как видим, в «Туристе-единоличнике» и «Золотом теленке» разрабатывается одна и та же тема — противопоставление личностью себя коллективу, — но с разных ракурсов: если Выполняев, сочетающий в себе окарикатуренные черты Остапа с унизительным поведением Паниковского (а также отца Федора), не выдерживает одиночества и умоляет сослуживцев простить его и принять обратно в коллектив, то великий комбинатор постоянно ощущает свое несродство с советской толпой, быть частью которой он и не может, и не хочет. Поэтому он является трагической фигурой. Кроме того, Остап называет себя «резко выраженной индивидуальностью», а при социализме индивидуальность нивелировалась, и подчеркивалась роль коллектива. В этом и заключается одна из причин конфликта Остапа с советским обществом.

22 июня 1927 года Ильф телеграфирует жене в Одессу:

БУДУ СУББОТУ ПАРАХОДОМ ПЕСТЕЛ
СООБЩИ ПАПЕ = ИЛЯ⁴³²

На пароходе «Пестель» через два с половиной месяца поплывут Бендер и Воробьянинов: «Остап сразу взялся за дело. Были куплены билеты в Батум и заказаны места во втором классе парохода «Пестель», который отходил из Батума на Одессу 7 сентября в 23 часа по московскому времени.

В ночь с десятого на одиннадцатое сентября, когда «Пестель», не заходя в Анапу из-за шторма, повернул в открытое море и взял курс прямо на Ялту, Ипполиту Матвеевичу, блевавшему весь день и только теперь заснувшему, приснился сон» («Двенадцать стульев»; глава «Землетрясение»).

Во время остановки «Пестеля» в Симеизе (Крым), Ильф сделал такую запись: «Синее море — и я на берегу в белых штанах»⁴³³. Именно об этом будет мечтать Остап, рассказывая Балаганову про Рио-де-Жанейро: «Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах. Я хочу отсюда уехать» («Золотой теленок»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). А на следующей странице записной книжки, над рекламой одесской пивоваренной фирмы, Ильф записывает: «Пште пиво Тип-Топ»⁴³⁴, — что отсылает к тому же разговору Остапа с Балагановым: «Советского миллионера не может найти даже Наркомфин с его сверхмощным налоговым аппаратом. А миллионер, может быть, сидит сейчас в этом так называемом летнем саду за соседним столиком и пьет сорокакопеечное пиво «Тип-Топ»».

23 июля 1925 года, выехав из Москвы в Нижний Новгород, Ильф записывает: «Поезд проходит бревенчатый Рогожский район и погружается в ночь. Тепло и темно, как между ладонями»⁴³⁵. Подчеркнутое сравнение пять лет спустя встретится в рассказе Ильфа «Для моего сердца» (1930): «Летним вечером в московском переулке тепло и темно, как между ладонями»⁴³⁶; и в том же году — в «Золотом теленке», при описании ночлега Васисуалия Лоханкина в квартире Птибурдуковых: «Окно закрыли, потушили свет, и в комнате стало тепло и темно, как между ладонями» (глава «Конец «Вороньей слободки»»); а также беседы Остапа и Зоси: «Долго и молча сидели они в черной тени музейных колонн, думая о своем маленьком счастье. Было тепло и темно, как между ладонями» (глава «Погода благоприятствовала любви»).

Аналогичная история связана с другим сравнением: «Однажды, стоя у окна своей комнаты в Чернышевском переулке, — вспоминает Арон Эрлих, — Ильф долго провожал взглядом девушку в короткой, по тогдашней моде, юбке.

— Смотри, у нее ноги в шелковых чулках, твердые и блестящие, как кегли, — сказал он.

В «Двенадцати стульях» мы находим эту фразу: «молоденькая девушка с ногами твердыми и блестящими, как кегли»»⁴³⁷ (глава «В театре Колумба»).

С 23 по 29 июля 1925 года Ильф совершил поездку по Волге на тиражном пароходе «Герцен»⁴³⁸ (поездка продолжалась и в августе, но записная книжка Ильфа за этот месяц утеряна). А в июне 1927-го на тиражном пароходе «Скрябин» по Волге поплывут Бендер и Воробьянинов: «Миновали Мариинский Посад, Казань, Тетюши, Ульяновск, Сенгилей, село Новодевичье...» (глава «И др.»). Причем в записи Ильфа за 29.07.1925 имеется описание и Казани, и Тетюшей, и Сенгилея: «Казань. Луна над лесным гребнем. <...> Тетюши. Лесенка в 840 ступенек. Зеленый и розовый берег. <...> Сенгилей. К маленькой пристани бегут в розовых рубашках дети, и медленно идут из-за зеленой рощи взрослые»⁴³⁹. Что же касается города Васюки, где Остап даст сеанс одновременной игры в шахматы, то он является эвфемизмом города Ветлуга, который расположен в верхнем течении одноименного притока Волги⁴⁴⁰. Но вместе с тем «характерные особенности Козьмодемьянска («правый высокий берег», лестница на пристань в 400 ступеней) подтверждают «козьмодемьянское» происхождение Васюков (у Ильфа в записной книжке: «Козьмодемьянск стоит на высоченном горном берегу», есть и фотография)»⁴⁴¹. Кстати, в главе «Нечистая пара» Козьмодемьянск и Васюки упомянуты друг за другом: «Разгневанный корреспондент пошел к капитану справляться о ближайшей остановке. «Сначала Юрино, — сказал капитан, — потом Козьмодемьянск, потом Васюки, Мариинский посад, Козловка. Потом Казань. Идем по расписанию тиражной комиссии»». Юрино же фигурирует в записи Ильфа от 27.07.1925: «Юрино. Труба зовет из села. С лесного берега пришли черемисы. Замок Шереметьева. Кирпичная безвкусица. Теперь рабклуб с надписями. На левой груди мраморн[ой] статуи химическим карандашом выведено «Буфер».

Козьмодемьянск стоит на высоченном горном берегу»⁴⁴². А Мариинский посад возникает в записи от 29 июля: «Марийский посад Чувашской области...»⁴⁴³.

Стоит отметить еще два сходства между записью Ильфа от 26.07.1925 и главой «Нечистая пара»: «Бармино. Толпа на берегу»⁴⁴⁴ = «В половине десятого на берег сошел духовой оркестр и принялся выдувать горячительные марши. На звуки музыки со всего Бармина сбежались дети, а за ними из яблоневых садов двинули мужики и бабы. Оркестр гремел до тех пор, покуда на берег не сошли члены тиражной комиссии. На берегу начался митинг»; «На тираже читают номера, пред[седатель], РКИ и апостол-крестьянин»⁴⁴⁵ = ««Прошу представителя РКИ, — сказал председатель комиссии, — осмотреть печати, наложенные на тиражную машину.

Представитель РКИ нагнулся, осторожно потрогал печати рукой и заявил: «Печати в полном порядке». <...> «Выиграла облигация номер 0703418 во всех пяти сериях»» («На тираже читают номера» = «тиражную... Выиграла облигация номер 0703418»; «председатель, РКИ» = «РКИ... председатель»). РКИ — это Рабоче-крестьянская инспекция. Впрочем, события на пароходе «Скрябин», прибывшем в Бармино: «Представитель РКИ нагнулся, осторожно потрогал печати рукой...», — еще больше напоминают запись Ильфа от 29.07.1925, где описано прибытие парохода «Герцен» в Мариинский посад: ««Прошу представителя РКИ снять печать»»⁴⁴⁶.

Надо сказать, что почти вся запись Ильфа от 29.07.1925 перешла в его заметку «Тиражом к деревне», посвященную розыгрышу облигаций государственного займа на тиражном пароходе «Герцен»:

Всю дорогу от Нижнего вниз по реке навстречу «Герцену» с музыкой и флагами выходили города и села.

И когда тиражный пароход пришвартовался к пристани Сентер-Вурринчи (Мариинский посад), Чувашской республики, на палубу «Герцена» тоже хлынули крестьянские толпы.

Идут с веселой серьезностью, зазывая с собой всех отставших.

— Бабка, чего на пароход нейдешь.

— Старая я.

— Иди, иди, чего здесь увидишь, то на том свете за красненькую не покажут⁴⁴⁷.

— Не пустят меня. Петух у меня на руках.

— Лезь. Всех пускают. Пропустите, граждане, девицу с петушком.

Шестидесятилетняя «девица» переходит сходни под дружный смех толпы.

Уж полно в тиражном зале, тесно заставлена людьми выставка Наркомфина, а знамена и толпы все еще стекаются к пристани.

Заседание открывается.

— Прошу представителя РКИ снять печати с тиражной машины. Начальника караула прошу снять караул. Зал прошу выделить двух ребят для вынимания номеров из колес.

Ребята сначала смущаются. Их подталкивают.

<...>

К столу, где бесплатно дают справки по сберегательным кассам, подходит молодая еще женщина.

— Если деньги на книжку положу, можно так сделать, чтоб муж не узнал?

— Никто знать не узнает. Вкладчику обеспечивается полнейшая тайна.

И чувашка обрадованно говорит:

— То-то. Муж у меня пьяница. Копейки от него в доме не спрячешь. Так я на книжку.

Представитель госстраха тесно обложен людьми. Меж взрослыми топчется и паренек лет 13, не больше.

Все хочет спросить что-то, не решается. Наконец, наклонившись к уху госстраховца, шопотом почти говорит:

— Лошадь на 10 рублей заштрафовать можно?

— На 10 нельзя, на 25 можно. В год полтора рубля стоит страховка⁴⁴⁸.

А теперь процитируем записную книжку Ильфа за июль 1925 года, чтобы убедиться в идентичности материала:

29/VII. Марийский посад Чувашской области в Сентер-Вурринчи.

— На том свете за красненькую не увидишь, что тебе здесь покажут! — уговаривают старушку.

— Почитай, как тираж происходится, — древней, во всем черном старушке.

Прошу представителя РКИ снять печать. Начальника караула прошу снять караул.

Печати сняты, объявили заседание открытым.

Уже тесно, уже некуда девать наплывающих бородачей, но знамена все рвутся к «Герцену».

<...>

Лошадь если застраховать на 10 р. Мальчик. 10 нельзя, за 25. Платить 7 р. 50 к.

<...>

Приходит барышня, спрашивает, нельзя ли вклады класть тайно от мужа, он пьет и курит⁴⁴⁹.

Помимо очевидных совпадений, подтверждающих авторство Ильфа, стоит еще обратить внимание, что слова из газетной заметки: ««Пропустите, граждане, девицу с петушком». Шестидесятилетняя «девица» переходит сходни под дружный смех толпы», — будут реализованы при описании посадки Воробьянинова на пароход «Скрябин»: ««Сейчас сходни снимают! Бегите скорей! Пропустите этого гражданина! Вот пропуск!». Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход». При этом 60-летней старушке, названной девицей, соответствует 52-летний Воробьянинов, которого Остап называет мальчиком («...со мною еще мальчик-ассистент»).

По словам Александры Ильф, один из рассказов ее отца (1928) послужил основой для ряда эпизодов «Золотого теленка»: «Например, в незаконченном (вернее, едва начатом) рассказе «Николай Галахов вернулся домой...» обнаруживаются и знаменитый аншлаг «Штанов нет», и «водосточные трубы, осыпанные холодными цинковыми звездами» (в романе — «у водосточного желоба, осыпанного цинковыми звездами...»), и упоминание о Шепетовке — железнодорожной станции на границе с Польшей (в романе: «И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана»)»⁴⁵⁰. Впрочем, уже в фельетоне Ильфа «Как погиб Чебыкин» (1927) действие происходило в Шепетовке⁴⁵¹. А в его записной книжке за июнь—июль 1930 года читаем: «Может быть, что всё это выдумали газеты, и последний город — это Шепетовка, о берега которой разбиваются волны Атлантического океана. В конце концов, заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадет — не возвращается назад»⁴⁵². В устах Остапа эти фразы прозвучат так: «Все это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана. <...> Мне один доктор все объяснил, — продолжал Остап, — заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадет, тот не возвращается»⁴⁵³.

Реакция же Николая Галахова на вывеску «Штанов нет» совпадает с реакцией Остапа на такую же надпись в городе Лучанске (Луганске): «Безумные, срывающиеся струи дождя взбрызнули мостовую, смочили бумажный аншлаг «Штанов нет», приклеенный к витрине швейного магазина. <...> Минуя магазин, он с отвращением и недовольством прочел извещение об отсутствии штанов на прилавках госторговли» ~ «Магазин «Платье мужское, дамское и детское» помещался под огромной вывеской, занимавшей весь двухэтажный дом. <...> Все это великолепие разбивалось о маленькую бумажку, прилепленную к входной двери магазина: ШТАНОВ НЕТ.

— Фу, как грубо, — сказал Остап, входя, — сразу видно, что провинция» (сравним: «бумажный... Штанов нет» = «бумажку... ШТАНОВ НЕТ»; «с отвращением и недовольством» = «Фу, как грубо»). Впервые же надпись «Штанов нет» появилась в записной книжке Ильфа за май—октябрь 1928 года: «Надпись на магазинном стекле в узкой железной раме — «Штанов нет»»⁴⁵⁴. А реплика Остапа «Фу, как грубо» вкупе с его фразой «Нет расчета грабить коллектив» отсылают к рассказу Ильфа «Принцметалл» (1924), где заглавный герой говорит автору: «Что, по-вашему, думает эта дуреха в обезьяньем меху? <...> Она живет с того, что ее муж грабит какое-то учреждение. Как это грубо! Через месяц ее муж получит свой кусок «строгой изоляции», а она сама станет такая же обезьяна, как ее мех. Зачем красть, когда можно заработать».

На хранящейся в РГАЛИ папке с первыми восьмью главами романа «Великий комбинатор» указаны крайние даты: с 2 по 23 августа 1929 года⁴⁵⁵. Но как такое может быть, если авторы, как принято считать, посетили Ярославль (и познакомились с прототипом Адама Козлевича) лишь в сентябре этого года?⁴⁵⁶ Выясняется, что на самом деле они приезжали туда в первой половине июля:

В субботу, проездом в Нижний, — в Ярославле были сотрудники сатирического журнала «Чудак» — писатели Евг. Петров и И. Ильф (авторы романа «Двенадцать стульев») и художник-карикатурист К. Ротов. «Чудаки» осмотрели город и вечером на пароходе уехали в Нижний. Цель приезда — сбор материалов на местные темы⁴⁵⁷.

Учитывая, что 16 июля 1929 года — это вторник, легко установить, что суббота приходилась на 13-е число. Именно тогда соавторы и приезжали в Ярославль.

Впервые вышеприведенную заметку процитировал Александр Юрьев: «...И. Ильф и Е. Петров в июле были в редакции «Северного рабочего» и познакомились с сотрудниками ярославской газеты, а художник «Комсомольской правды» Константин Ротов уже был хорошо знаком с карикатуристом «Северного рабочего» Францем Весели. «Редакция газеты. ...Застенчивые художники. Бывший чех и художник-зарисовщик, длинноногий русский интеллигент», «Кофман. Его комната. И пение из окон пед<агогического> техникума»⁴⁵⁸. <...> Г. Кофман в качестве литературного критика представляет на «Литературной странице» газеты романы и повести местных авторов; в рубрике «Театр и кино» представляет обзор фильмов в кинотеатрах Ярославля, рассказывает о театральных спектаклях»⁴⁵⁹.

Именно там, в Ярославле, 13 июля 1929 года Ильф и Петров познакомились с владельцем первого частного такси, чешским подданным и жителем Ярославля Иосифом (Осипом) Карловичем Сагассером — прототипом Адама Казимировича Козлевича⁴⁶⁰ (если Сагассер — чех, то Козлевич — поляк). Поэтому Ильф записывает:

Шофер Сагассер.

Чуть суд — призывали Сагассера — он возил всех развращенных, других шоферов не было.

Шофер блуждал на своей машине в поисках потребителя⁴⁶¹.

Фраза про «развращенных» прямо перейдет в текст «Золотого теленка»: «По-видимому, арбатовцы не представляли себе, как это можно пользоваться автомобилем в трезвом виде, и считали авто-телегу Козлевича гнездом разврата, где обязательно нужно вести себя разухабисто, издавать непотребные крики и вообще прожигать жизнь» (глава «Бензин ваш — идеи наши»). А далее в романе встречается реализация слов «Чуть суд — призывали Сагассера»: «Начались судебные процессы. И в каждом из них главным свидетелем обвинения выступал Адам Казимирович». Добавим, что в так называемых «Аттракционах» — тезисно изложенных сюжетах романа — под номером 40 рукой Петрова записано: «Ярославский шофер»⁴⁶².

Вскоре после трех записей про Сагассера следует такая: «Чем занимаются в Ярославле — церкви и сберкассы»⁴⁶³. Это можно сравнить с очерком Ильфа и Петрова «Ярославль перед штурмом»: «...Ярославль богат церквами, старинными и нестаринными, красивыми и уродливыми, большими и малыми. <...> Говоря кратко, в каком бы месте Ярославля вы ни остановились и в какую бы сторону ни посмотрели, вы увидите сразу не меньше 138 церквей. <...> Церковные главы, синие, желтые и зеленые, главы чешуйчатые, пупыристые, золотые и серебряные прут отовсюду»⁴⁶⁴. Поэтому и председатель арбатовского исполкома говорит Бендеру, который представился сыном лейтенанта Шмидта: «Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнауки приезжали, собираются реставрировать». На одну из этих церквей уже обратил внимание Остап: «У белых башенных ворот провинциального кремля две суровые старухи разговаривали по-французски, жаловались на советскую власть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного подвала несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно, хранился картофель.

— Храм спаса на картошке, — негромко сказал пешеход».

Согласно комментарию Александра Юрьева, «на страницах «Северного рабочего» в ноябре 1928 г. была описана скандальная ситуация. ЦРК⁴⁶⁵ заложил на хранение в подвал дома № 22 на Советской площади 80 тонн непросушенного картофеля, который быстро начал гнить, распространяя на всю площадь кислый запах. Этому событию был посвящен фельетон «Дым без огня или история с гнилой картошкой» и последующее обращение редакции газеты к руководству горисполкома⁴⁶⁶. Автор фельетона умолчал об одной детали: дом № 22 — это церковь Ильи Пророка на центральной площади Ярославля, в которой в те годы уже располагался музей»⁴⁶⁷.

Таким образом, Ярославль стал прототипом Арбатова в «Золотом теленке», но нельзя пройти и мимо фонетического сходства «Арбатов — Саратов», поскольку «на Сухаревской конференции детей лейтенанта Шмидта Паниковскому «досталась» республика немцев Поволжья, к которой примыкал «золотой Арбатовский участок». Столицей республики немцев Поволжья был город Энгельс, расположенный напротив Саратова»⁴⁶⁸; «Республика немцев Поволжья, став самостоятельным образованием, находилась в окружении саратовских земель, а ее бывшая столица — город Покровск (с 1931 года — Энгельс) до сих пор стоит на левом берегу Волги, прямо напротив Саратова. Города разделяет только Волга, и угроза Паниковского «перейти границу» сводилась к переправе через «пограничную» реку на пароме, который ходил регулярно, как трамвай»⁴⁶⁹. Между тем в романе прямо сказано про детей лейтенанта Шмидта: «Никто не хотел брать университетских центров». Саратов же как раз был одним из университетских городов, в отличие от Ярославля (единственный на весь город Ярославский государственный университет был закрыт в 1924 году в связи с нехваткой финансирования и заново открыт лишь в 1970-м). Поэтому и сказано, что Балаганову «достался золотой Арбатовский участок», то есть легкий для обмана из-за отсутствия людей с высшим образованием. Другими словами — Ярославль. А выбор для него псевдонима «Арбатов» объясняет запись Ильфа, сделанная в июле 1929 года: «Узнавание Москвы в различных частях Ярославля. Очень приятное чувство»⁴⁷⁰. Поэтому за основу псевдонима был взят едва ли не самый известный московский район Арбат (ср.: «золотой Арбатовский участок»).

Ильф же, съездив в июле 1929 года в Ярославль, записал еще ряд деталей из будущего романа: «Бульвар Молодых Дарований»⁴⁷¹, «Не давите на мою психику. <...> Рюрикович. Цесаревич»⁴⁷² (Цесаревич — первоначальная фамилия Козлевича, вошедшая в роман «Великий комбинатор», 1929⁴⁷³), «20 сыновей лейтенанта Шмидта. Двое встречаются»⁴⁷⁴, «бывший князь, а ныне трудящийся Востока. <...> Что ты орешь, как белый медведь в теплую погоду. <...> Автомобиль имел имя. Его часто красили. <...> По случаю учета шницелей столовая закрыта навсегда. / Меня кормят идеи»⁴⁷⁵, «Обстановка предисполкома. <...> Дитя лейтенанта Шмидта»⁴⁷⁶. А следующая запись Ильфа: «Заработок — переносил людей через грязную улицу — брал 2 коп. За право перехода по доске — 1 коп.»⁴⁷⁷, — пригодится при работе над ранней редакцией романа, где Остап в Арбатове прибегает к услугам рикши, чтобы обойти большую лужу: «Поедем? — спросил человек-паром, оживляясь. — Две копейки перевоз. И за сундучок копейку» («Великий комбинатор»; глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»).

В январе 1929 года публикуется пьеса Юрия Олеши «Заговор чувств (сцены из пьесы)», где директор треста пищевой промышленности Андрей Бабичев говорит Соломону Шапиро про шекспировского персонажа Отелло: «Знаете, кто он был? Он был генерал. Генерал-губернатор острова Кипра»⁴⁷⁸. В мае номер журнала с этой пьесой попался на глаза Ильфу, и он записал к себе в блокнот: «Губернатор острова Кипра»⁴⁷⁹. А еще через пару месяцев, когда началась работа над романом «Великий комбинатор», данная фраза перешла в реплику Остапа, которому Балаганов указал на Паниковского: «Вижу, — высокомерно сказал Остап. — Ну и что же? Это губернатор острова Борнео?» (глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»).

Летом 1929 года Ильф записывает: «Не знали, кто приедет, и вывесили все накопившиеся за 5 лет лозунги»⁴⁸⁰. Эта мысль сразу же была реализована в романе «Великий комбинатор»: «Деревня встретила головную машину приветливо. Но обычное гостеприимство носило довольно странный характер. Видимо, деревенская общественность известие о том, что кто-то проедет, получила, но кто проедет и с какой целью — не знала. Поэтому, на всякий случай, были извлечены все изречения и девизы, изготовленные за последние несколько лет» (глава «Антилопа-Гну»).

Обращение Ильфа к Лине Орловой от 16.02.1922: «Ожидаю Вашего письма, будьте многословны в разговорах о себе и точны в описаниях Москвы. Живите возвышенно и не ешьте дурного хлеба»⁴⁸¹, — много лет спустя превратится в совет Остапа Корейко: «Не ешьте на ночь сырых помидоров» (глава «Первое свидание»). И в том же письме Ильф процитировал афоризм немецкого марксиста Августа Бебеля «Предоставим небо птицам, а сами обратимся к земле»: «Итак, Вы видите, во мне нет изменений. По-прежнему предоставляя небо птицам, я все еще обращен к земле». Позднее его перефразирует Остап, беседуя с Воробьяниновым: «Будем работать по-марксистски. Предоставим небо птицам, а сами обратимся к стульям» («Двенадцать стульев»; глава «Знойная женщина, мечта поэта»).

В очередном письме к Лине Орловой от 05.07.1922 Ильф говорит: «Гражданка Лина. / Считайте лирическую часть моего письма оконченной, я начинаю с середины, закройте дверь, я ожидаю к себе уважения. Именно так, и я сказал то, что сказал»⁴⁸². И вновь возникает параллель с обращением Остапа к Корейко: «Считайте серенаду законченной. Утихли балалайки, гусли и позолоченные арфы. Я пришел к вам, как юридическое лицо к юридическому лицу» («Золотой теленок»; глава «Командовать парадом буду я»).

Летом 1922 года Ильф получил путевку в дом отдыха на Хаджибеевском лимане (Одесская область, Украина), и, оказавшись там чуть ли не единственным мужчиной среди множества женщин, написал своим подругам Тае Лишиной и Лине Орловой шутливое письмо, начинавшееся так: «Нежные и удивительные»⁴⁸³. Сразу же вспоминаем ответ Остапа на вопрос Зоси Синицкой «Почему вы меня полюбили?» — «Вы нежная и удивительная, — ответил командор, — вы лучше всех на свете» (глава «Погода благоприятствовала любви»).

В рассказе «Повелитель евреев» (1923) Ильф писал: «Я испробовал много профессии и узнал стоимость многих вещей на земле»⁴⁸⁴, — и таким же будет выведен Остап: «Сын турецкоподданного за свою жизнь переменил много занятий» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»).

4 июля 1923 года Ильф сообщает будущей жене Марусе Тарасенко: «У меня скоро будет своя комната в Чернышевском переулке. Утром там всегда у соседнего дома хрипит лакированный автомобиль, и во дворе финляндской миссии кидают теннисный мячик»⁴⁸⁵. Вся эта картина найдет отражение в рассказе Ильфа «Судьба Аполлончика: Лирическая песнь о милиционере» (1923) и в главе «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца» романа «Двенадцать стульев» (1927):

1) — Будешь против посольства стоять. Ты смотри, не подгадь.

Аполлончик печально цокнул сапогами и пошел на новое место.

Крохотное посольство крохотного государства вело жизнь загадочную и скучную.

То есть — носило белые штаны, каждый день брилось, играло в теннис, вылетало со двора на рыжем, дорогом автомобиле, и больше ни-че-го!⁴⁸⁶

2) Окно выходило в переулок. Там ходил милиционер. Напротив, в домике, построенном на манер готической башни, помещалось посольство крохотной державы. За железной решеткой играли в теннис. Летал белый мячик. Слышались короткие возгласы.

— Аут, — сказал Остап, — класс игры невысокий. Однако давайте отдыхать. Концессионеры разостлали по полу газеты. Ипполит Матвеевич вынул подушкудумку, которую возил с собой, и они улеглись.

Не успели они как следует улечься на телеграммах и хронике театральной жизни, как в соседней комнате послышался шум раскрываемого окна, и сосед Пантелея вызывающе крикнул теннисистам:

— Да здравствует Советская республика! Долой хи-щни-ков им-пе-риа-лиз-ма!

Крики эти повторялись минут десять. Остап удивился и поднялся с полу.

— Что это за коллекционер хищников?

Высунувшись за подоконник, он посмотрел вправо и увидел у соседнего окна двух молодых людей. Он сразу заметил, что молодые люди кричат о хищниках только тогда, когда мимо их окна проходит милиционер с поста у посольства. Он озабоченно поглядывал то на молодых людей, то за решетку, где играли в теннис. Положение его было тяжелым. Крики о хищниках все продолжались, и он не знал, что предпринять. С одной стороны, эти возгласы были вполне естественны и не заключали в себе ничего непристойного. А с другой стороны, хищники в белых штанах, игравшие за решеткой в теннис, могли принять это на свой счет и обидеться. Не будучи в состоянии разобраться в создавшейся конъюнктуре, милиционер умоляюще смотрел на молодых людей и кончил тем, что накинулся на обоз и велел ему заворачивать.

Сравним: «Крохотное посольство крохотного государства» = «посольство крохотной державы»; «белые штаны... играло в теннис» = «играли в теннис... в белых штанах». В обоих случаях фигурирует милиционер, надзирающий за порядком и не знающий, что ему предпринять; а также говорится о ночных криках: «Долгие, вдохновенные ночи оглашались воплями» = «Крики эти повторялись минут десять»; и встречаются похожие восклицания по поводу идеологических врагов: «Черт с ним, с капитализмом! Это же такая скука!» = «Долой хи-щни-ков им-пе-риа-лиз-ма!».

Другой ильфовский фельетон 1923 года — «Антон Половина-на-Половину» — во многом предвосхищает роман «Золотой теленок». Более того, в этом фельетоне мы впервые обнаруживаем прототипов Бендера и Паниковского. Скажем, угрозу Антона: «Половина-на-Половину дрейфит отвечать и уходит с позором. На прощанье он брешет: «Я вас всех еще куплю и продам»»⁴⁸⁷, — дословно повторит Паниковский: «Не говорите так! — закричал перепугавшийся Паниковский. — Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех продаст и купит».

Оба задают риторические вопросы: «Тут, — говорит Антуан, — только что была городская халява и рассказывала анекдоты. В чем дело? Пока насекомое говорило, я шесть раз заругался и именно по матушке!» ~ «В чем дело! — сказал он, — нужно продать Антилопу и ехать поездом» (ср. еще в романе «Двенадцать стульев»: «В чем дело? — сказал Ляпис. — Дело происходит, конечно у нас, а фашист переодетый»).

Более того, даже прозвище Антона — Половина-на-Половину — нашло отзвук в главе «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»: ««Ну, не всю возвышенность, — настаивал жадный Паниковский, — хотя бы половину. Я, наконец, семейный человек, у меня две семьи». Но ему не дали и половины». Кстати, если в первом варианте фельетона героя звали Антон, то «во втором варианте — «Абрам», в третьем варианте — «Алешка»»⁴⁸⁸. Имя «Абрам» усиливает сходство с евреем Паниковским, а имя «Алешка» заставляет вспомнить главу «Три дороги», где Остап именует Паниковского «Алешей Поповичем».

Миша Безбрежный⁴⁸⁹ обращается к Антону: «Дорогой товарищ, у вас губы, как калоши, и уши похожи на отлив под умывальным краном». А про Паниковского сказано: «...одно ухо его было таким рубиновым, что, вероятно, светилось бы в темноте...» (также и описание его зуба находит соответствие в рассказе Ильфа «Зубной гармидер», 1923: «Что вы делаете с человеком, у которого вместо зуба — целый пожар!»⁴⁹⁰ = «Под усами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылал золотой зуб»).

И Миша, и Остап адресуют одинаковые вопросы своим подчиненным: «Что ты молчишь, музыкант? — спрашивает Миша. — Почему я не вижу уважения от дорогого товарища Половина-на-Половину?» = «Что ж вы молчите, как женихи?» (Козлевичу и Балаганову); «Ого! — говорит Миша. — Ты мне лучше скажи, кто первый боец на бойне?» = «Ого! — сказал технический руководитель. — Я вижу, что вы делаете успехи» (Воробьянинову), «Вы лучше скажите, будете служить или нет?» (Паниковскому); «Ты? — обращается Миша к негодяю Антону. — Ты первый боец?» = «Этот негодяи сорвал нам спектакль» (о Паниковском).

Оба лидера вызывают восхищение у своей команды: «Мы все с любовью смотрим на своего вождя, и один только Антон Половина-на-Половину, первая завидуля на всё Черное море, молчит и играет на зубах марш для тромбона» = «Спутники Бендера смотрели на него с обожанием».

Миша Безбрежный восклицает: «Почему я не вижу уважения от дорогого товарища Половина-на-Половину?», — и такая же ирония прозвучит в словах Остапа: «...всеми нами уважаемый Михаил Паниковский» (заметим, что обращение «дорогой товарищ» Остап применит к другому своему компаньону — Воробьянинову: «Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это»).

Голосовые характеристики Антона и Паниковского также совпадают: «...на пьедестал вылезает Антон Половина-на-Половину и вопит, словно его укололи в спину целым булавочным заводом» = «Возьмите меня! — вопил Паниковский, из последних сил держась рядом с машиной»; «Он вынимает руку из пасти и визжит: «Чтоб я так дыхал, если я тебе дорогой товарищ!»» = «За что же Козлевичу? — завизжал Паниковский. — Это грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться?», «Я не хочу быть членом общества! — завизжал вдруг Паниковский...».

Если про Паниковского сказано: «Нарушитель конвенции надулся», — то у его литературного прототипа Антона «физиономия мрачнее, чем вывеска похоронной конторы». Остап же в «Двенадцати стульях» описывает себя ровно наоборот: «Ваши условия? — спросил Остап дерзко. — Имейте в виду, я не похоронная контора».

Похожи и сцены наезда Антона Половина-на-Половину на Мишу Безбрежного и Паниковского на Бендера: «На другое утро Антон Половина-на-Половину подходит к нашему Мише и, не говоря худого слова, ругается прямо ему в рот. <...> Миша подымает свой ручной механизм и ляпает подлого Антуана так, что у того трескается щека» ~ «Паниковский развернулся, опустил голову и с криком «А ты кто такой?» вне себя бросился на Остапа. Не переменяя позы и даже не повернув головы, великий комбинатор толчком собранного каучукового кулака вернул взбесившегося нарушителя конвенции на прежнее место...».

Еще одно сходство между Мишей и Остапом состоит в том, что оба любят почет: «Миша достойно улыбается. Он любит почет и доволен» = «Где уважение? Где почет? Где слава? Где власть?» (а с вопросом «Где уважение?» перекликаются и уже упомянутый вопрос Миши: «Почему я не вижу уважения от дорогого товарища Половина-на-Половину?»; и слова Ильфа из письма к Лине Орловой от 05.07.1922: «...я начинаю с середины, закройте дверь, я ожидаю к себе уважения»⁴⁹¹, а призыв «закройте дверь» повторится в записной книжке Ильфа за сентябрь 1936 — апрель 1937 годов: «Закройте дверь. Я скажу вам всю правду. Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги»⁴⁹²; Бендер же говорил, что его отец «умер, не оставив сыну своему Остапу-Сулейману ни малейшего наследства»).

К обоим применяется одинаковый эпитет: «Миша подымается с колбасного трона и смотрит подлецу в морду» = «Моя правая рука, — сказал великий комбинатор, похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку» (если Бендер похлопывает саквояж по колбасному боку, то «Миша кладет лапку на свои футляр из бычачьего уда и садится на колбасные шкурки»; а по словам Юрия Олеши, «Ильф любил копченую колбасу, которую ел во время чтения, нарезая аккуратными кубиками»⁴⁹³; да и сам Ильф признавался Сергею Бондарину: «Колбасу люблю больше всего на свете»⁴⁹⁴). Логически сюда примыкает другое сходство: Миша Безбрежный — «первый боец на скотобойне», а Остап говорит Коробейникову о своей работе: «Собственная мясохладобойня на артельных началах в Самаре». Однако Антон Половина-на-Поло-вину оспаривает первенство Миши Безбрежного: «Первый боец на бойне — я! — заявляет наглец. — Первый боец — Антон Половина-на-Половину»⁴⁹⁵. Поэтому и Паниковский считает себя первым бойцом на скотобойне: «Вы знаете, Бендер, как я ловлю гуся? Я убиваю его, как тореадор, — одним ударом». А заканчивается его монолог тем, что «Антилопа» разваливается на куски, после чего «Паниковский стонал, легко придавленный рессорой». В фельетоне же в разгар драки «под всеми лежал ужасный Антуан Половина-на-Половину и поддавал огня разными шарлатанскими словами».

В итоге герои фельетона во главе с Мишей Безбрежным изгнали этого Антона-Антуана со скотобойни, а Остап хотел выгнать Паниковского из «Антилопы»: «...мы его выкинули, и не половина на половину, а полностью, в окончательный расчет» = «Старик стал невозможным! — сказал голодный Бендер. — Придется его рассчитать».

Миша Безбрежный обращается к Антону: «Дешевая ты лягушка». И такой же характеристикой наделяется его художественный двойник: «Паниковский шлепнулся на землю, как жаба» (глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»), «...на душе у него лежала большая холодная лягушка» (глава «Блудный сын возвращается домой»).

И еще одна реплика Остапа имеет соответствие в фельетоне Ильфа: «Через две получки Ленька-Гец-Зозуля орет: «Скидайте грязные робы! Ведите себя, как благородные девицы. Сейчас будет деликатное собрание, чтоб не ругаться по матушке»» ~ «Ввиду того что наш детский утренник посетит одна девушка, — сказал Остап значительно, — попросил бы господ вольноопределяющихся умыть лица, почиститься, а главное, не употреблять в поездке грубых выражений» («Скидайте грязные робы!» = «умыть лица, почиститься»; «собрание» = «утренник»; «не ругаться по матушке» = «не употреблять в поездке грубых выражений»). В романе «утренник» посещает Зося Синицкая, а в фельетоне на «деликатное собрание» к скотобойцам «приехал из города какой-то тип, главный воротила насчет сквернословия».

Действие в фельетоне происходит в Одессе (на это указывает типичное одесское выражение: «Чтоб я так дыхал...»⁴⁹⁶), а в романе герои направляются в Черноморск (эвфемизм Одессы), причем в фельетоне говорилось про Антона: «первая завидуля на всё Черное море» (то есть на тот же Черноморск).

Написав фельетон про Антона Половина-на-Половину, Ильф не ушел от этой темы и в том же 1923 году создал точную копию — рассказ без названия на основе уже московских, а не одесских реалий (по первой строке — «Многие частные люди и пассажиры...»), подписанный псевдонимом Антон Немаловажный⁴⁹⁷. Речь в нем идет о собрании кондукторов, которые решили избавиться от нецензурной лексики в своей среде и с этой целью постановили, что будут избивать всякого, кто начнет выражаться матом. А функцию Антона Половина-на-Половину здесь выполняет Петька Клин. Сравним, например, следующие цитаты: «Разве мы свиньи, которых режут ножами?» = «Что мы, свиньи?»; «Я решительно выставляю, кто будет еще ругаться по матушке, тому набить полную морду» = «Дал слово, держись. А то, извините, за отступление от правила накладём. Просто побьем»; «И мы поголовно дали свое знаменитое, скотобойческое слово биться до тех пор, пока не выбьем все такие слова» = «Собрание враз голосует и дает свою культурно-просветительскую клятву биться без пощады, пока безобразные слова не переведутся»; «На другое утро Антон Половина-на-Половину подходит к нашему Мише и, не говоря худого слова, ругается прямо ему в рот» = «И за полчаса до двенадцати подходит ко мне Петька Клин и, не говоря худого слова, ругается самой ужасной бранью»; «Подлый Антуан падает, к колоссальному несчастью, прямо на нос Мишке-Маленькому, который заругался, и представьте, именно по матушке» = «Он удара не вынес. Упал. И упал прямо на нос Василию Петровичу — кондуктору. А тот от неожиданности заругался. И именно нехорошими словами. Случайно» (в первом случае Антона ударяет Миша Безбрежный, а во втором — рассказчик, продолжающий линию Миши); «Но чтобы бойцы не держали своего слова, того еще никто не говорил» = «Но клятву держать надо. Мы за такие выражения поклялись наказывать»; «Тут Миша бешено заругался и полез казнить Геца» = «Тут меня взорвало. «Ты так! Против всех идешь! Ну, держись!»»; «...все отчаянно бились за свое знаменитое слово, и все, представьте себе, в пылу драки ругались и именно по матушке» = «А пока мы все катались в свалке по полу...»; «...начали допросы с разговорами и на разговорах всё выяснилось, как оно было...» = «Целую неделю дело разбиралось, и все-таки докопались, кто виноват»; «...и не нас выкинули со скотобойни, а мы его выкинули...» = «Не Петька нас выкинул, а мы его».

Все эти сходства говорят о единстве темы и персонажей. В свою очередь, фельетон про кондукторов во многом предвосхищает главу «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта» романа «Золотой теленок». Чтобы убедиться в этом, проведем сравнительный анализ.

Герой фельетона («поседелый кондуктор») и Шура Балаганов открывают собрания, призванные разрулить сложную ситуацию: «А я прямо встал на общем собрании и безбоязненно спрашиваю: <...> «...Почему же, — говорю я с восторгом на сердце, — почему же мы позволяем себе эти, так сказать, матерные выражения. Долой такие слова! <...> Но предлагаю, чтоб честно. Дал слово, держись. А то, извините, за отступление от правила накладём. Просто побьем. Это хотя не совсем великосветский манер, зато крепко будет»» ~ «В краткой вступительной речи Балаганов выразил надежду, что братья найдут общий язык и выработают, наконец, конвенцию, необходимость которой диктует сама жизнь. <...> Никто из членов корпорации не имел права переходить границы и вторгаться на чужую территорию с целью заработка».

В обоих случаях находится участник, возражающий против общего решения: «Один Петька Клин сидит смутный» ~ «Против новых принципов работы никто не возражал, если не считать Паниковского, который тогда уже заявил, что проживет и без конвенции»; «Минутку! — кричит Петька Клин. — Если вы запрещаете эти слова, то как же я с женой разговаривать буду?» ~ «Нашли дураков! — визгливо кричал Паниковский. — Вы мне дайте Среднерусскую возвышенность, тогда я подпишу конвенцию. <...> Я, наконец, семейный человек, у меня две семьи» (в двух последних цитатах герой кричит и мотивирует свой отказ ссылкой на семейные обстоятельства).

В фельетоне «собрание враз голосует и дает свою культурно-просветительную клятву биться без пощады, пока безобразные слова не переведутся», и в романе с сарказмом говорится о культурности собравшихся: «При слове «Бобруйск» собрание болезненно застонало. Все соглашались ехать в Бобруйск хоть сейчас. Бобруйск считался прекрасным, высококультурным местом».

В фельетоне на следующий день начинаются всеобщая драка и мат, а в романе мат сопровождает дележку участков: «И за полчаса до двенадцати подходит ко мне Петька Клин и, не говоря худого слова, ругается самой ужасной бранью. «Петька, — говорю я, — мы клятву дали биться против плохого слова». — «А мне, тра-та-та, — отвечает Петька, — на вас, тра-та-та, наплевать!» <...> все, в пылу драки, ругались, и, представьте, именно по матушке» ~ «Высокие договаривающиеся стороны переругались в первую же минуту и уже не обращались друг к другу иначе как с добавлением бранных эпитетов. <...> Веселые возгласы, глухие стоны и грязные ругательства сопровождали жеребьевку». В итоге «Петька озлился» за то, что ему пригрозили изгнанием из союза кондукторов, а Паниковский «присоединился к конвенции вне себя от злости». Кроме того, слова Петьки Клина «А мне на вас наплевать!» похожи на недовольство Паниковского конторой «Рога и копыта», возглавляемой Бендером: «Зачем это всё? Он говорит — для легальности. Плевал я на легальность, если она стоит таких денег». Также и описание драки в фельетоне: «А пока мы все катались в свалке по полу...», — отзовется в описании драки Паниковского с Балагановым, которые не могли поделить деньги, отнятые у Корейко: «На ковре, сцепившись и выбрасывая ноги, молча катались Паниковский и Балаганов» (глава «Первое свидание»).

Заканчивается же фельетон тем, что «не Петька нас выкинул, а мы его», а в «Золотом теленке» Паниковского выкинули из кабинета председателя арбатовского исполкома: «В ту же самую минуту сотрудники, придав телу Паниковского достаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу» (глава «О том, как Паниковский нарушил конвенцию»).

Интересно, что главные события в рассказе «Многие частные люди и пассажиры...» разворачиваются в то же время, что и в романе «Двенадцать стульев»: «И за полчаса до двенадцати подходит ко мне Петька Клин и, не говоря худого слова, ругается самой ужасной бранью» ~ «В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми» (глава «Великий комбинатор»).

Что же касается главы «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта», то некоторые мотивы перешли в нее и из рассказа Петрова «Невероятно, но...»⁴⁹⁸, так как в обоих случаях говорится о собрании — сотрудников некоего учреждения и «детей лейтенанта Шмидта»: «Знаем, слышали! — злорадствовали сотрудники. — Дашь им по сотняге, а потом жди два года...» ~ «Знаем, знаем! — кричали разволновавшиеся дети. — У немцев возьмешь!»; «Дураков нет! — решили они единодушно» ~ «Все единодушно отказывались от республики немцев Поволжья. <...> «Нашли дураков!» — визгливо кричал Паниковский»; «Больше всех негодовал старый и в достаточной мере бесквартирный Еврипидов. «Подумаешь!» — вопил он» ~ ««Нашли дураков! — визгливо кричал Паниковский» (если Еврипидов назван бесквартирным, то на могиле Паниковского Остап вывел такую надпись: «Здесь лежит Михаил Самуэлевич Паниковский, человек без паспорта»; кроме того, оба персонажа — старые и сварливые).

Похожи также вопросы главы Инициативной двойки Хведорова и организатора конференции Балаганова, пытающихся урезонить бузотеров: «А вам сегодня подавай? — кричал Хведоров хватающим за душу голосом» ~ «А не дать ли тебе еще Мелитополь впридачу?».

На следующий день Хведоров решил отомстить сотрудникам за их нежелание вступать в жилищный кооператив «Уют трудящегося» и придумал аферу с квартирами, якобы находившимися в доме на Красной площади, напротив Спасской башни: «Квартиры очень хорошие, — ответил Хведоров, предвкушая сладость справедливой мести». Это также напоминает реплику Балаганова, который убеждает собравшихся в том, что республика немцев Поволжья может принести хороший доход: «А что, разве это такая плохая республика? — невинно спрашивал Балаганов. — Это, кажется, хорошее место».

И если в рассказе Петрова о собравшихся сотрудниках сказано, что «они злы, глупы и жадны», то дети лейтенанта Шмидта — «грубые, жадные, строптивые», причем Паниковский «присоединился к конвенции вне себя от злости», а сам он в предыдущей главе был назван «глупым дитем лейтенанта Шмидта» («О том, как Паниковский нарушил конвенцию»).

Помимо Антона Половина-на-Половину и Петьки Клина, прототипом Паниковского является заглавный герой документального рассказа Ильфа «Рыболов стеклянного батальона» (1923). Сопоставим речи коменданта и Остапа: «Где Лебедь? — кричал комендант. — Ну, я этому рыболову покажу! Никогда его на месте...»⁴⁹⁹ ~ «Где Паниковский? Где этот гусекрад? <...> Где Паниковский? Куда он девался?» (глава «Три дороги»).

Лебедь обожает рыбу, а Паниковский — гусей: «Лебедь пошел за мной. Это он рассказывал про рыбу. Он всегда говорил о ней. Далась ему эта рыба. <...> История этой рыбы такая. Видел ее в этом пруду один только Лебедь. «Длинная и толстая. Вроде щуки». <...> Поклялся Лебедь, что эту рыбу поймает и всё докажет» ~ «Бендер, — захрипел он вдруг, — вы знаете, как я вас уважаю, но вы ничего не понимаете! Вы не знаете, что такое гусь! Ах, как я люблю эту птицу! Это дивная, жирная птица, честное благородное слово. Гусь! Бендер! Крылышко! Шейка! Ножка! Вы знаете, Бендер, как я ловлю гуся?». Причем речь коменданта о пропавшем Лебеде и монолог Паниковского о гусях одинаково прерываются: «Никогда его на месте...» ~ «И тут, в порядке самозащиты, я его хвата...»; «Комендант не кончил. Со стороны пруда грохнул и покатился выстрел. Потом еще два» ~ Но Паниковский не успел закончить своей речи. Раздался ужасный тошнотворный треск, и антилоповцы в секунду очутились прямо на дороге в самых разнообразных позах».

В результате оба героя погибают: Лебедь был застрелен махновцами (действие происходит в 1919 году), а Паниковский умер от разрыва сердца: «А стеклянный батальон кидал землю на могилу рыболова» ~ «Теперь могила была готова». Комендант же и Остап произносят надгробные речи.

Очередным литературным прототипом Паниковского является Евтушевский из рассказа Ильфа и Петрова «Золотой фарш»⁵⁰⁰, посвященного курице, которая несет золотые яйца. Сразу же приходит на память сюжет с «золотыми гирями» в «Золотом теленке»: «Каждая гиря по полтора пуда. Три пуда чистого золота. Это я сразу понял...» ~ «...курица Евтушевского снесла три фунта золота <...> За ночь он понял всё. Он уже не сомневался в том, что курица начинена золотом...»; «Это золотые гири. Понимаете? Гири из чистого золота! <...> Сейчас мы отпилим по кусочку, — озабоченно сказал Паниковский, — а завтра утром продадим» ~ «По пустой, нудной улице, подымая пыль, катилась курица «Барышня». <...> На площади «Барышню» <...> схватили, умертвили и выпотрошили. Золота в ней не было ни на грош». Кстати, оба золотых яйца, которые колоколамцы сочли снесенными курицой, прямо сравниваются с гирями, которых тоже было две: «...слова его были заглушены таким громким стуком, как будто бы на пол упала гиря. <...> Жидкий свет лампы образовал на полу бледный круг, посредине которого матово блистало крупное золотое яйцо. <...> с подгнившего бревенчатого потолка тяжело, как гиря, упал и покатился по полу какой-то круглый предмет, обернутый в бумажку. В бумажке оказалось золотое яйцо, точь-в-точь как первое». Обратим внимание и на похожие фамилии инициаторов распила гирь и убийства курицы: Паниковский — Евтушевский. Поэтому Остап даже назовет Паниковского курицей: «Прелестная пара: Балаганов в весе петуха, Паниковский в весе курицы!» (глава «Гомер, Мильтон и Паниковский»), тем более что до того, как ее зарезали, курица «припадала на одну ножку», и побитый Паниковский после распила гирь тащился за Балагановым, «припадая на одну ножку».

Итак, одним из литературных прототипов Паниковского послужил Евтушевский, судьба которого, в свою очередь, повторяет судьбу отца Федора из «Двенадцати стульев»: «Хохочущего священника на пожарной колеснице увезли в психиатрическую больницу» ~ «Смеющегося Евтушевского увезли на телеге в психбольницу». В обоих случаях сумасшествие связано с неудачей в поиске сокровищ.

Еще одним литературным прототипом Паниковского можно считать Обуялова из рассказа Петрова «Беспокойная ночь»⁵⁰¹ (кстати, и Обуялов, и Паниковский — говорящие фамилии: «человек, обуянный паникой»): «Давненько Обуялов не пребывал в таком блеске. Смоченные вежеталем волосы аккуратно лежали по обе стороны пробора, на свежевыбритых щечках виднелись синеватые следы пудры, в жилет ниспадал галстук, напоминающий по цвету весеннее небо, покрытое звездами, а выутюженные брюки были тверды, как картон. Обуялов спешил на вечеринку к Мэри Пароконской» ~ «Антилоповцы смотрели на Паниковского с удивлением. Он был гладко выбрит и припудрен так, что походил на клюкву в сахаре. Он поминутно обдергивал на себе пиджак и с трудом ворочал шеей в оскар-уайльдовском воротничке. Во время прогулки, которая прошла хорошо и весело, Паниковский держался весьма чинно. Когда его знакомили с Зосей, он изящно согнул стан, но при этом так сконфузился, что даже пудра на его щеках покраснела» (глава «Погода благоприятствовала любви») («свежевыбритых щечках» = «гладко выбрит... щеках»; «пудры» = «пудра»; «жилет» = «пиджак»); «Пожалуйста, соедините меня с милицей! — заискивающе сказал Обуялов» ~ «Теплый вечер, — заискивающе сказал Паниковский» (глава «Гомер, Мильтон и Паниковский»); «Спасите! — крикнул Обуялов козлиным голосом» ~ «Спасите! — закричал Паниковский, когда Антилопа с ним поравнялась» (глава «Бензин ваш — идеи наши»); «Потом долго плакал, уткнувшись лицом в балык и содрогаясь всем телом» ~ «В углу плакал Паниковский. <...> «Меня никто не любит», — продолжал Паниковский, содрогаясь» (глава «Первое свидание»).

Но вернемся к фельетонам Ильфа, написанным в 1923 году, поскольку один из них («А все-таки он для граждан») предвосхищает начало романа «Великий комбинатор» (лето 1929).

Если в фельетоне главный герой по фамилии Неустрашимый прибегает на вокзале к услугам носильщика, то Остап пользуется услугами рикши, чтобы обойти огромную лужу: «К нему подскочил носильщик: «Прикажете нести?»»⁵⁰² = «Поедем? — спросил человек-паром, оживляясь». И в обоих случаях главный герой использует одинаковое выражение: «Я добьюсь справедливости. Транспорт для граждан, а не граждане для транспорта» = «Эй ты, корабль пустыни! — кричал он. — Потише! Не пассажиры для транспорта, а транспорт для пассажиров!». Да и фамилия героя фельетона — Неустрашимый — соответствует описанию Бендера перед началом сеанса одновременной игры в шахматы: «Остап скользнул взглядом по шеренгам «черных», которые окружали его со всех сторон, по закрытой двери и неустрашимо принялся за работу» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

Диалог Остапа с Хворобьевым в «Золотом теленке» частично отсылает к фельетону Ильфа, где жена спрашивает мужа по поводу четырехлетия их свадьбы: «А помнишь, как мы ехали в ЗАГС?.. Позволь, позволь... Когда же это было? — Когда?.. Ах да... Весною 1923 года...»⁵⁰³ ~ «В Кострому? Было такое сновиденье. Позвольте, когда же это?.. Ну да, третьего февраля сего года» (глава «Кризис жанра»).

Практически не известен следующий фельетон Ильфа, где главный герой — шарлатан Иван Годой — случайно разоблачает офицера, «усмирителя Уманьского восстания» Федора Пазухина, сидящего перед ним в зрительном зале кинематографа:

Он повел себя как настоящий шарлатан. Он уперся коленом в спину ушастого и стал ждать.

— Молодой человек, — сказали уши, — я попрошу вас вывести!

Уши говорили, не оборачиваясь.

<...> Он нагнулся к ушам и тихо сказал:

— Вы никого не попросите. Я вас знаю!⁵⁰⁴

Подобную же уверенность демонстрирует Остап Бендер, обращаясь к Корейко: «Жаловаться на меня вы никогда не будете, — значительно сказал Остап...». Причем Корейко тоже хотел его «вывести»: «Оставьте меня в покое. Слышите? Убирайтесь!».

Через некоторое время «ушастый» вцепляется Ивану Годою в горло, и это же собирается сделать Корейко с Остапом: «Молча и мгновенно вцепился шарлатану в глотку» ~ «Подзащитный неожиданно захватил руку на лету и молча стал ее выкручивать. В то же время г. подзащитный другой рукой вознамерился вцепиться в горло г. присяжного поверенного». Кстати, если Иван Годой — шарлатан, то Остап говорит о себе: «Я сам склонен к обману и шантажу...».

Обращение Остапа к побритому Воробьянинову («Двенадцать стульев»; глава «Следы «Титаника»»): «Теперь вы похожи на Боборыкина, известного автора-куплетиста», — уходит корнями в очерк Ильфа «Ярмарка в Нижнем» (1924): «Морж походит на известного писателя Боборыкина и радостно хрипит, если ему сказать «Петя»»⁵⁰⁵ (имеется в виду скончавшийся в 1921 году прозаик Петр Боборыкин). В том же очерке «Ярмарка в Нижнем» читаем: «В 1922 году началась геркулесовская работа по восстановлению...»⁵⁰⁶. Позднее этот мотив, но уже в саркастической тональности, разовьется в начале 11-й главы «Золотого теленка», которая так и называется — «Геркулесовцы»: «На всех четырех этажах бывшей гостиницы шла кипучая работа».

Рассказ Ильфа «Политграмота плюс корова» (1925) также содержит источник одной из реплик Остапа: «Когда читка докатилась до основных противоречий капиталистического строя, к лектору подошел бараний хозяин и ласково сказал: «Не мучьте дитю! Сохнет баран! Тоже лежит он здесь два часа»»⁵⁰⁷ ~ «Остап склонил голову набок и сощурил глаза. «Не мучьте дитю, — забасил он наконец. — Где стул? Почему вы его не принесли?» Сбивчивый доклад Ипполита Матвеевича прерывался криками с места, ироническими аплодисментами и каверзными вопросами». При этом лежащему барану соответствует стоящий за пределами комнаты стул (по крайней мере, в представлении Остапа): «Зачем вы оставили стул за дверью?».

В следующем рассказе Ильфа — «Неликвидная Венера» (1925) — впервые появляется образ, который войдет в серию вопросов Остапа к дворнику в тех же «Двенадцати стульях»: «Распродали всю гадость, которая лежала еще с того времени, когда «Красный бублик» не был «Бубликом», а назывался «Булкой Востока», то есть со времен доисторических»⁵⁰⁸ ~ «Понимаю. Это которые еще до исторического материализма родились? — Уж это верно. Когда родились, тогда и родились. — А в этом доме что было до исторического материализма? — Когда было? — Да тогда, при старом режиме?». В обоих случаях доисторическим временем иронически назван царский режим, поскольку настоящая мировая история, по утверждению советских идеологов, началась после Октябрьской революции 1917 года, а в основу победившей идеологии был положен принцип исторического материализма. Остап же еще раз поиронизирует по этому поводу во время первого разговора с Воробьяниновым: «Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это. — Как плюнуть?! — Слюной, — ответил Остап, — как плевали до эпохи исторического материализма».

Герои фельетона «Неликвидная Венера» — братья Капли — придумывают «принудительный ассортимент»: «Капли не поняли, что такое неликвидный фонд и почему пекаря должны этот фонд на своих головах носить, однако не стали вдумываться». Выделенное словосочетание перейдет в реплику Остапа, обращенную к мадам Грицацуевой: «Ах, ситечко! Из вашего неликвидного фонда?». Концовка же фельетона дословно предвосхищает финальную стадию разговора Остапа с Коробейниковым:

Оправившись, дивный кооператор сделал вид, что ничего не заметил.

— Можно на мой сапог заплаточку наложить?

— Можно! — любезно ответил сапожник. — Двенадцать рублей⁵⁰⁹.

— Можно расписочку писать? — осведомился архивариус, ловко выгибаясь.

— Можно, — любезно сказал Остап, — пишите, борец за идею.

Деепричастие оправившись говорит о шоке, в котором пребывал кооператор, и в таком же состоянии окажется Коробейников после разговора с Остапом: «Ошеломленный архивариус вяло пожал поданную ему руку». Причем он тоже является «кооператором», то есть торговцем: «А теперь он, как цыпленок, попался на лучшем своем коммерческом предприятии...».

27 августа 1924 года Ильф пишет своей жене, находясь в Нижнем Новгороде: «Я здесь уже целый день. Живу на вокзале. Мне дали комнату и постель с одеялом. На одеяле большими буквами вышито «НОГИ». Туда надо класть ноги. Сейчас я их туда положу и буду спать. <...> Был в Кремле и созерцал реки со страшенной высоты. Я тебе расскажу. Здесь живет часовщик Глазиус. Прекрасная фамилия. Познакомился с ним посредством мошенничества»⁵¹⁰ (вот где истоки мошенника Остапа Бендера!).

Поздне́е одеяло с вышитым словом «НОГИ» будет фигурировать при описании 2-го дома Старсобеса в «Двенадцати стульях», а часовщик Глазиус обретет в «Золотом теленке» двойную фамилию — Глазиус-Шенкер. Более того, своему фельетону «Московские ассамблеи» (1929) Ильф и Петров предпошлют выдуманный эпиграф, в котором также встретится фамилия Глазиус:

— Пей, собака!

— Пей до дна, пей до дна! — подхватил хор.

Раздались звуки цевниц и сопелей.

Граф Остен-Бакен уже лежал под столом. (Гуго Глазиус. «История Руси»)⁵¹¹

Стоит еще обратить внимание, что фамилия Остен-Бакен уже фигурировала в «Золотом теленке», где Остап говорил Корейко, что хочет добиться от него «того, чего хотел добиться друг моего детства Коля Остен-Бакен от подруги моего же детства, польской красавицы Инги Зайонц. <...> Уже не секрет, что вы меня не любите. Никогда я не добьюсь того, чего Коля Остен-Бакен добился от Инги Зайонц, подруги моего детства» (глава «Командовать парадом буду я»). Имеется в виду граф Дмитрий Ерофееевич Остен-Сакен (1793—1881) — военачальник, участник походов против Наполеона, а также Кавказской и Крымской войн. Кстати, граф умер в Одессе, что одесситам Ильфу и Петрову было, конечно же, хорошо известно.

Во время той же встречи с Корейко Остап обличает его: «Первая ваша жизнь всем известна. От десяти до четырех вы за советскую власть. Но вот о вашей второй жизни, от четырех до десяти, знаю я один». Эти обличения, во-первых, находят аналогию в набросках к роману: «От 10 до 4 он за сов[етскую] власть, а там «дайте пожить, как хочется»»⁵¹²; а во-вторых, восходят к фельетону М. Кольцова «В дороге» (1927): «Двадцать шестой и седьмой года. Вошь жива. Она уже совсем приобвыкла. Прижилась. Обзавелась своим языком, философией, принципами, устойчивостью во взглядах. От десяти до четырех помогает строить социализм, вернее сказать, заботится о том, чтобы мы не страдали от полнокровия; от десяти до четырех она, затершись в толпах трудящихся, будет вприпрыжку праздновать который-то Октябрь.

А после четырех — дома, у самовара, среди своих — у вши полугрустная, понимающая ироническая усмешка»⁵¹³. С этим же фельетоном перекликается восклицание Остапа в «Золотом теленке»: «Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм!» (глава «На суше и на море») ~ «Что бы ни строил человек, — кооператив, школу, совхоз, пожарную команду, клуб, — надо лишаться всякого сна, днем и ночью сторожить свое детище, оберегать его от липкой паутины бюрократического паука, от вездесущей, всепроникающей вши»⁵¹⁴.

Отразив нападение Корейко, Остап говорит: «Подзащитный пытался меня убить. Конечно, из детского любопытства. Он просто хотел узнать, что находится у меня внутри». Источник этих слов обнаруживается в рассказе «Забавы Иоанна Грозного», вошедшем в книгу О.Л Д'Ора (псевдоним писателя-сатирика Иосифа Львовича Оршера, 1878—1942):

— Ничего не поделаешь, — говорил он: — Уж очень я любопытен.

Игрушки молодому царю заменяли бояре молодые и старые. Поиграв с боярином, Иоанн начинал томиться мыслью:

— Что у моей новой игрушки делается внутри?

Любопытство до тех пор мучило царя, пока он не распарывал живот у боярина и не узнавал, что делается у него внутри⁵¹⁵.

А в конце своей встречи с Корейко Остап произносит такие слова: «После разговоров с Берлагой, Скумбриевичем и Полыхаевым я потерял веру в человечество. Разве это не стоит миллиона рублей, вера в человечество?», — предвосхищая будущее изречение Махатмы Ганди: «Вы не должны терять веру в человечество» (из письма к министру здравоохранения Индии Амрит Каур, 29.08.1947⁵¹⁶). Вместе с тем Ганди напрямую фигурирует в следующей главе романа — «Сердце шофера»: ««Слышали? — говорил один жилет другому, — Ганди приехал в Данди». — «Ганди — это голова! — вздохнул тот. — И Данди — это голова»». Здесь обыгран реальный исторический факт — 5 апреля 1930 года Ганди вместе со своим сторонниками прибыл в индийское селение Данди на берегу Аравийского моря, чтобы нарушить соляную монополию англичан, и начал демонстративно выпаривать морскую соль (так называемый «Соляной поход»). Вот откуда возникла фраза «Ганди приехал в Данди», появившаяся сперва в записной книжке Ильфа за май 1930 года⁵¹⁷. Эта же история помогает нам обнаружить источник мании бухгалтера Берлаги: «Я вице-король Индии!». Как сообщал журнал «Красная новь», «Ганди, внесший на конгресс резолюцию по основному вопросу момента, провозгласил лозунг полной независимости Индии и высказался против участия в той совещательной «конференции круглого стола», которую британское правительство предполагает созвать осенью текущего года в Лондоне для обсуждения совместно с представителями Индии предложений комиссии Саймона. Лозунг, выдвинутый Ганди, был единодушно принят конгрессом, а затем, по настоянию того же Ганди, было решено, в целях осуществления этого лозунга, начать кампанию широкого, но мирного «гражданского неповиновения».

Итак, под давлением масс индийское национальное движение объявило поход против британского империализма во имя полной независимости Индии!

Как реагировал британский империализм на этот вызов?

Вначале довольно сдержанно. Лорд Ирвин, вице-король Индии, в конце января текущего года произнес в индийском парламенте речь, в которой твердо заявил, что он «в полной мере принимает на себя ответственность за сохранение законности, мира и порядка» в стране и что для осуществления этой цели он не остановится перед применением самых решительных мер. Одновременно произведен был ряд арестов среди деятелей левого рабочего движения и левых крестьянских лиг. На этом однако активность индийского правительства временно приостановилась, и лорд Ирвин занял выжидательную позицию»⁵¹⁸. Завершают индийский колорит романа афиша Остапа: «!!! ПРИЕХАЛ ЖРЕЦ !!! знаменитый бомбейский брамин (йог) <...> Индийский факир», причем Остап называет себя «любимцем Рабиндраната Тагора» («Антилопа-Гну»); и его встреча с индийским философом («Индийский гость») — тем же Тагором, чей визит в СССР состоялся в сентябре 1930 года.

По наблюдению Б. Галанова: «Некоторые фразы в ранних рассказах Ильфа и в «Двенадцати стульях» почти буквально совпадают («День доеден до последней крошки», «За ночь холод был съеден без остатка»)»⁵¹⁹. Действительно: первая фраза взята из фельетона Ильфа «Беспризорные» (1924), а вторая представляет собой начало главы «Знойная женщина, мечта поэта» из «Двенадцати стульев». Кстати, общение Остапа с беспризорным, показавшим ему дом Эллочки Щукиной, выросло из записной книжки за август—ноябрь 1927 года: «Что с вас получишь. Уши с мертвого осла»⁵²⁰ ~ «Бендер выдал мальчику честно заработанный рубль. — Прибавить надо, — сказал мальчик по-извозчичьи. — От мертвого осла уши. Получишь у Пушкина. До свидания, дефективный» (глава «Людоедка Эллочка»). В той же записной книжке мы находим источник трех реплик Остапа: «На такие шансы я не ловлю»⁵²¹ ~ «Об этом не беспокойтесь. На плохие шансы я не ловлю» (глава «Союза меча и орала»), «На такие шансы ловить можно» (глава «Экзекуция»), «Ловить на такие мизерные шансы не в моем характере» («Великий комбинатор»; глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).

В записной книжке Ильфа за июнь—сентябрь 1929 года встречаем запись: «Пальма в салоне под ведром с квасом, который изготовлен артелью частников, сочувствующих Сов[етской] России»⁵²². В «Золотом теленке» эта реплика будет выглядеть так: «Тем более, — добавил Остап, — что местные квасы изготавливаются артелью частников, сочувствующих советской власти» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). А другая реплика Остапа: «Так вот, Балаганов, вы пижон. Не обижайтесь. Этим я просто хочу точно указать то место, которое вы занимаете под солнцем», — представляет собой слегка измененную фразу из той же записной книжки Ильфа: «Вы шкура! Этим я хотел определить место, которое вы занимаете среди полутора миллиардов людей на земле»⁵²³.

Иногда одна короткая запись Ильфа распадается на несколько реплик Остапа. Например, из фразы: «Идите, идите, вы не в церкви, вас не обманут» (июнь—сентябрь 1929)⁵²⁴, — родятся обращения к Балаганову: «Идите, идите, я подаю только по субботам, нечего тут заливать...»; и к Лоханкину: «Вы не в церкви, вас не обманут, — веско сказал великий комбинатор. — Будет и задаток. С течением времени».

Прозаик Семен Гехт вспоминал: «Как только стало больше денег, Ильф записался в жилищный кооператив, первый из трех кооперативов в его жизни. Мы ходили с ним обозревать панораму стройки. Он вглядывался снизу в пустоту на уровне воображаемого пятого этажа. Там он и поселился через года полтора, в комнате с балконом, с видом на Москву-реку, где негромко шумела Бабьегородская плотина, на Кремль, на Замоскворечье. Об отдельной квартире еще не мечталось, и вообще три или даже две комнаты казались тогда ненужными»⁵²⁵. Эта произошло осенью 1929 года, когда Ильф получил комнату в коммунальной квартире в Соймоновском проезде, но еще летом, когда только шла борьба за эту комнату, он набросал план романа «Великий комбинатор», где Остап становился участником кооперативного жилищного строительства, повторяя действия самого Ильфа:

Глава I. Новый дом в Москве заканчивается постройкой. Весенний слух об управдомах. Вокруг дома как шакалы ходят члены — пайщики кооператива. Они прячутся друг от друга и интригуют. Множество жизней и карьер, которые зависят от нового дома. Появление героя с невестой. Он водит ее по дому и рисует картины обольстительной жизни вдвоем.

Глава II. Дочь американского солдата и терзания Бендера по этому поводу. Его переписка по этому поводу с бюро ветеранов САСШ⁵²⁶. Дочери нет, и даже на месте того дома, где она жила, давно помещается детская площадка, где сумасшедшие грыжевики играют в волейбол. Отчаяние Бендера.

Глава III. Что побудило тихого героя кинуться в бурные воды жилкооперации. Жилищные истории. Новый Диоген. Завязка романа. Он и она.

Глава IV. Распределение комнат. Поразительное событие на общем собрании. Узкая фракция. Приметы дробления общих собраний. 7 лет на Лию, а теперь еще 7 лет на Ревекку.

Глава V. Поиски нужной девушки. Нужна была девушка определенного возраста, фамилии, имени. Он не сомневался, что такая есть. Примеры двойников. Он ее находит и решает выдать за дочь солдата.

Глава VI. Остап начинает ухаживать за дочерью. Но он видит, что если герой получит комнату, то не видать ему дочери как своих ушей. Поэтому он втирается в кооперацию и начинает мешать. Между тем дело развивается. Явились планы городка. Герой увлекается кооперацией. Ответработники, которым в боевом порядке давали квартиры.

Глава VII. Молотобойцы. Остап, который бегал из одного кабинета в другой.

Глава VIII. Силы, поднятые Остапом против постройки. Жильцы дома, подлежащего разрушению. Учреждение, которое не хочет выехать, потому что при этом его обязательно выгонят из Москвы. Жена управдома — дворничиха — тоже мешала.

Глава IX. Выписывают родственников. Специальный брак.

Глава X. Остап увлекает девушку. Герой в отчаянии. Комната есть, но девушки уже нет⁵²⁷.

Как видим, этот план пока не имеет ничего общего с окончательной редакцией «Золотого теленка». Тем не менее, отзвук его нашел отражение в концовке романа, где Остап после неудачной попытки перейти румынскую границу говорит: «Придется переквалифицироваться в управдомы», — то есть войти в кооперативное жилищное товарищество. Это можно сравнить с первой главой отвергнутого плана романа «Великий комбинатор»: «Весенний слух об управдомах».

Летом 1929-го соавторы создают первые восемь глав «Великого комбинатора» в новой редакции, близкой к окончательной, и здесь Остап вместе со своими спутниками участвует в автопробеге на машине Козлевича: «Все в Автодор! — поспешно сказал он, ласково глядя на поравнявшегося с ним Остапа. — Наладим серийное производство советских автомобилей» (глава «Антилопа-Гну»). Как известно, с 26 июня по 2 июля 1929 года в стране проводилась неделя Автодора — общества содействия развитию автомобилизма и улучшения дорог в РСФСР⁵²⁸. Так, газета «Правда» извещала читателей: «Закончился первый агитационный пробег пяти автомобилей и одного мотоцикла по маршруту Москва — Сергиев — Москва, посвященный неделе Автодора. В Сергиевском уезде участниками пробега организовано 8 митингов и 11 бесед, распространено около 2 тыс. экз. автодоровской литературы. Отдельные автомобили выезжали в деревню. Население всюду устраивало самые теплые встречи. На ряде собраний постановлено вступить в Автодор и начать в общественном порядке местные дорожные работы»⁵²⁹. Но в устах великого комбинатора подчеркнутая фраза приобретает саркастический оттенок, поскольку «теплые встречи» подразумевают арест: «Дело плохо! В телеграмме предлагается задержать зеленую машину, идущую впереди автопробега. <...> Я уверен, что горячая встреча готовится во всех ближайших населенных пунктах» («Золотой теленок»; глава «Сладкое бремя славы»).

А в сентябре 1929-го Ильф и Петров пишут подробный план романа из 19 глав⁵³⁰ и продолжают над ним работу. Ильф же параллельно делает черновые наброски. Например, 17 апреля 1930 года он присутствует на похоронах Маяковского и то же самое заставит сделать своего героя: «Остап на похоронах Маяковского.

Начальник милиции, извиняясь за беспорядок:

— Не имел опыта в похоронах поэта. Когда другой такой умрет, тогда буду знать, как хоронить.

И одного только не знал нач. милиции, что такой поэт бывает раз в столетье»⁵³¹ (конструкция «И одного только не знал нач. милиции» отсылает к раннему фельетону Ильфа «Хлебный бес», 1925: «Но одного только не предвидел способный Гриб»⁵³²).

В 31-й главе «Золотого теленка» Остап говорит Корейко во время их поездки по Самарканду (действие происходит в 1930 году): «Я тут был лет пять тому назад, читал лекции о борьбе с абортами». А Ильф и Петров в мае 1930 года совершили поездку по Средней Азии. Ильф же в 1925 году ездил в Самарканд по командировке от газеты «Гудок», о чем кратко написал своей жене Марусе Тарасенко (30.06.1925): «Дорогая Маруся, я третий день в Самарканде. Свыше меры доволен. Комары тоже кусают»⁵³³; и подробно — в записной книжке за июнь 1925 года⁵³⁴, а также в рассказе «Глиняный рай», вошедшем в серию очерков «В Средней Азии» (1925)⁵³⁵. Так что слова «Я тут был лет пять тому назад» строго документальны.

Но многие фразы Остапа Ильф разовьет применительно к себе и несколько лет спустя. Например, в 32-й главе «Золотого теленка» описано прибытие разбогатевшего Остапа на Казанский вокзал: «Побежали носильщики, и вскоре через зал потянулось население прибывшего поезда. Последним с перрона вошел пассажир в чистой одежде». Ильф же незадолго до смерти скажет своему соавтору: «Вы знаете, Женя, — говорил он мне, — я принадлежу к тем людям, которые входят в двери последними»⁵³⁶. Приведем еще два подобных примера: «Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил» («Двенадцать стульев») → «Я умру на пороге счастья, как раз за день до того, когда будут раздавать конфеты» (май 1930⁵³⁷); «У меня нет родственников, товарищ Шура, — я один на белом свете» («Золотой теленок») → «Я один против всего света, и, что еще хуже, весь свет против меня одного» (сентябрь 1936 — апрель 1937⁵³⁸) и т. д.

Как видим, Бендер несет на себе ощутимый авторский отпечаток: подобно тому, как Воланд — это в значительной степени сам Михаил Булгаков, так и великий комбинатор — это во многом Илья Ильф и отчасти Евгений Петров. Так что Ильф имел все основания назвать «Двенадцать стульев» моим романом, а не нашим: «Дела, связанные с изданием в Париже моего романа...» (июнь—сентябрь 1929 года⁵³⁹). И то же самое применимо к «Золотому теленку». Как справедливо заметил Борис Владимирский: «Бендер — в известном смысле alter ego авторов. В нем не только их шутки, не только ильфовские странный шарф и башмаки, не только словечки, не только отношение к жизни, но и мировосприятие»⁵⁴⁰. Шарф и башмаки упоминал Юрий Олеша: «...средн нас он выглядел европейцем. Казалось, перед ним был какой-то образец, о котором мы не знали. На нем появлялся пестрый шарф, особенные башмаки, — он становился многозначительным»⁵⁴¹; а в «Двенадцати стульях» находим «малиновые башмаки» Остапа и его «старый шерстяной шарф». Причем и у Ильфа, и у Остапа — башмаки особенные: «Он сидел, вытянув перед собой ноги в остроносых красных башмаках, и быстро писал»⁵⁴² = «Постепенно движения великого комбинатора все замедлялись, и его ноги в красных башмаках, купленных по случаю у греческого матроса, начали бесшумно скользить по полу» («Золотой теленок»; глава «Командор танцует танго»).

В концовке «Золотого теленка» Остап называет себя Бендер-Задунайский (глава «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник»). Этимологию этой двойной фамилии исчерпывающе раскрыл Юрий Щеглов: «Прежде всего достаточно прозрачна связь его с подлинным или мнимым происхождением Бендера. «Задунайский» значит «турецкий»: все песни русско-турецкой войны содержат мотив «за Дунаем».

Несомненна также связь данного псевдонима с геополитическими устремлениями и с полководческими претензиями героя «Золотого теленка». Петр Александрович Румянцев-Задунайский (1725—96) был выдающимся военачальником екатерининской эпохи, чье имя связано с русско-турецкими войнами 1768—91. Русские войска под командованием Румянцева осадили и взяли штурмом турецкую крепость Бендеры в Бессарабии. В конце романа Остап предпримет попытку пробиться через Бессарабию на Запад, т. е. в какой-то части повторить маршрут румянцевской армии, доставивший генерал-фельдмаршалу его почетное прозвище. Полководческие мотивы в образе Бендера известны («я — как Суворов!»; «нам предстоят великие бои»; «взять крепость неожиданной атакой не удалось, придется начать правильную осаду»; многократные сравнения с Наполеоном и др.)»⁵⁴³. То, что об этом полководце было известно Ильфу и Петрову, доказывает их рассказ «Чарльз-Анна-Хирам» (1929), где фигурирует ироническая переделка фамилии Румянцев-Задунайский — «инженер Румянцев-Дунаевский»⁵⁴⁴. А в записной книжке Ильфа за январь—март 1930 года также появится фамилия Румянцев-Дунаевский, и тут же рядом — Голенищев-Бутусов⁵⁴⁵ (ср.: Голенищев-Кутузов). Всё это подтверждает гипотезу Юрия Щеглова.

Матерью Петра Румянцева была Мария Андреевна Румянцева (1698—1788) — урожденная графиня Матвеева, дочь действительного тайного советника графа Андрея Артамоновича Матвеева. Это заставляет вспомнить фрагмент полного имени Остапа — Берта-Мария — и его собственные слова: «Мать покойного была графиней и жила нетрудовыми доходами». Впрочем, в одном из дореволюционных изданий упоминалась графиня Берта-Марія-Агнеса Вандаль⁵⁴⁶. Была также некая «Берта Марія Вильгельмина Каролина Луиза, род. 26 окт. 1818 г.; въ супр. съ Лудвигомъ Вильгельмомъ, наслѣди. Принцемъ Бентгеймскимъ»⁵⁴⁷. Имя Берта-Мария-Луиза встречается и в фельетоне А. Рыклина «Под чужой фамилией» (1927): «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Берте-Марии-Луизе. <...> Нас не может огорчать судьба Берты-Марии-Луизы. Все эти Луизы, Берты и Марии — женщины буржуазных классов. <...> Наша работница (или крестьянка) с советскими законами может всегда отстоять себе место, свое право. <...> Законы пролетариата, законы Советского Союза не подходят к женщине с точки зрения метрической системы. У нас речь идет о другом весе, об ее удельном весе в обществе, строящем социализм»⁵⁴⁸. Вспомним и вроде бы шуточный ответ Остапа на вопрос Коробейникова: «Ничего. Я от морганатического брака» (то есть от неравного брака). Но в каждой шутке есть доля правды: «24 февраля 1884 года во Франции принц Вильгельм Гессенский женился морганатическим браком на Жозефине Бендер (11 августа 1857—24 февраля 1942), получившей титул графини фон Лихтенберг. У них был один сын»⁵⁴⁹.

В записной книжке Ильфа (сентябрь 1936 — апрель 1937) находим признание: «Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги»⁵⁵⁰, — а Остап говорил, что его отец «умер, не оставив своему сыну, Остапу-Сулейману, ни малейшего наследства» («Двенадцать стульев»; глава «И др.»).

Фрагмент имени «Сулейман» мог быть взят у султана Османской империи Сулеймана Великолепного (1494—1566), который во время царствования своего отца Селима I занимал пост бейлербея (наместника) в турецком городе Маниса. Возникает сходство с полной фамилией Остапа Бендербей, образованной по аналогии. С другой стороны, титулом «бей» в Турции именовались военачальники, например: Сулейман-бей (а Остап как раз сравнивает себя с Наполеоном, Суворовым и полковником Лоуренсом). Но если продолжить параллель с Сулейманом Великолепным, то можно предположить, что эпитет «Великолепный» также перешел к Бендеру, который во время «исторического торга в дворницкой» назван «великолепным Остапом».

Комическое сочетание украинского имени Остап, турецкого имени Сулейман и титула «бей», двойного имени немецких графинь Берта-Мария и еврейской фамилии Бендер делает великого комбинатора фигурой поистине общенационального масштаба.

Примечания

1. Имеется в виду жена Лоханкина — Варвара, которая, уходя от него к Птибурдукову, говорит: «Я ухожу. Так надо». Данная фраза перекочевала сюда из плана повести «Летучий голландец» (1929): «Редактор покупал роман. Еврей — Вайнторг, который продавал роман. «Я ухожу. Так надо»» (Ильф И., Петров Е. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: «Изд-во АЛЬФА-КНИГА», 2020. С. 209). По словам Лидии Яновской, «в том же июне—июле 1929 года Ильф и Петров думали о повести «Летучий голландец», для которой сделали много заметок, но которую так и не написали» (Яновская Л. «Дело № 2» (К творческой истории «Золотого теленка») // Вопросы литературы. 1963. № 2. Февр. С. 181).

2. Александров Р. Истории «с раньшего времени». Очерки. — Одесса: Optimum, 2002. С. 103. Эта же история описана в мемуарах Людмилы Окс — дочери Евгения Окса (Окс Л. О том, что запомнилось // Илья Ильф и Евгений Окс: дружба длиной в десятилетия. М.: БОНФИ, 2008. С. 28).

3. Цит. по факсимиле документа: Котов А.В. Бендер — невский франт, или «...Посещение музея входит в программу...». СПб.: Тускарора, 2010 (7-я страница фотовклейки).

4. Имеется в виду следующий источник: Богуш П. Видел Никополь... Днепропетровск: Пороги, 1994.

5. Фельдман О. Осип, он же Остап (20.12.2011) // http://ntm.net.ua/last-news/2011-12-20-08-44-20/1379-2011-12-20-08-37-11

6. «Николай Илиади в 1905 основал мужскую частную прогимназию (с 1906 — гимназия), которая находилась на Николаевском (Приморском) бульваре, № 1, в доме Маразли» (Кишиневский С.Я. Мои воспоминания. Одесса: Астропринт, 2019. С. 158). Сам Николай Илиади «первое время преподавал там русский язык» (Там же. С. 248). Известно также, что писатель Лев Славин «в 1906—1916 гг. учился в Одесской гимназии Илиади» (Русские советские писатели-прозаики. Т. 7 (Дополнительный): Абрамов — Ясенский. М.: Книга, 1972. С. 252). Как вспоминал Ростислав Александров: «А гимназия Илиади — я еще внучку его знал, Марию Николаевну Илиади. Он держал гимназию, одесский грек. А его внук был философ в Москве» (телепередача «Между строк. Ростислав Александров об Ильфе и Петрове» на одесском канале РИАК. Ведущий — Аркадий Ромм, 2013).

7. Паустовский К. Время больших ожиданий. Повесть // Октябрь. 1959. № 3. С. 6.

8. Молдавский Д.М. Товарищ смех. Л.: Лениздат, 1981. С. 251.

9. ГАОО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 211. Л. 227 об. Цит. по: Прокоп Ю.В. Социально-правовое положение евреев-иностранцев в Новороссийском крае в эпоху императора Александр II // Труды по иудаике: История и этнография. Вып. 9. СПб., 2014. С. 220—221.

10. Одесский М., Фельдман Д. Комментарий к роману «12 стульев» // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: АСТ, 2017. С. 644—645.

11. Karaites of Turkey / Караимы Турции. Вып. № 5. International Institute of Crimean Karaites, 2005. С. 53. Существует экзотическая гипотеза, что прототипом великого комбинатора послужил Илья Ефимович Леви-Майтоп (р. 1904): «...Илья Леви, проживавший в соседнем с своим тезкой Ильей Ильфом доме по той же улице, согласно московским караимским преданиям, стал одним из прототипов Остапа Бендера. И. Леви был человеком авантюрного склада, не любил работать, имел страсть к филателии и антиквариату, но самое главное — он был турецкоподданным и сыном турецкоподданного. В 1927 г. Леви, отказавшись принять советское гражданство, уехал в Турцию. В Москве до настоящего времени проживает его племянница» (Михайлов С.С. Московские караимы в 1920—1980-х годах // Восток (Oriens). М., 2005. № 5. С. 47). См. также на эту тему: Калас М.М., Мангуби К.М. Кем же был в жизни и действительности Остап Бендер // Караимские вести. М., 1994. № 4. Апр. С. 2; Богословская Т. Прототип Остапа Бендера из Евпатории // Аргументы и факты. Украина, 1998. № 3 (129). Янв.

12. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 111.

13. Фиолетов Анатолий [Шор Натан Беньяминович]. Зеленые Агаты: Поэзы. — Одесса: Изд-во С. Силвера, 1914. 32 с. Тираж — 500 экз.

14. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 109—110.

15. Цит. по: Яворская А.Л. Забытые и знаменитые. Очерки. — Одесса: Optimum, 2006. С. 101.

16. Месяц май был назван самим Р. Александровым: «Это был май, в Москве, он был в макинтоше, как тогда было; в сандалях — как говорили в Одессе, в сандалетах» (телепередача «Между строк. Ростислав Александров об Ильфе и Петрове» на одесском канале РИАК. Ведущий — Аркадий Ромм, 2013).

17. Александров Р. Истории «с раньшего времени». Очерки. — Одесса: Optimum, 2002. С. 101—106.

18. Камышникова-Первухина Н. Остап // Слово/Word. Нью-Йорк: Центр Культуры эмигрантов из бывшего Советского Союза, 2009. № 64. С. 19—25.

19. Д/ф «Прототипы. Остап Бендер. Осип Шор» (ВГТРК, 2013).

20. Камышникова-Первухина Н. Остап. С. 23.

21. Впрочем, цинизм к Остапу Бендеру мог перейти не только от Осипа Шора, но и от Валентина Катаева. Вот знаменательная запись Ивана Бунина от 25 апреля 1919 года: «Былъ Катаевъ. Цинизмъ нынѣшнихъ молодыхъ людей прямо невероятенъ. «За 100 тысячъ убью кого угодно. Я хочу хорошо ѣсть, хочу имѣть хорошую шляпу, отличные ботинки...»» (Бунинъ Ив. Окаянные дни. Изъ одесскаго дневника 1919 г. 25 апрѣля // Возрождение [газ.]. Париж, 1925. 25 июля. № 53. С. 2).

22. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 110—111.

23. Камышникова-Первухина Н. Остап // Слово/Word. Нью-Йорк: Центр Культуры эмигрантов из бывшего Советского Союза, 2009. № 64. С. 20.

24. Правильно: в Технологическом институте (см. документ, приведенный ниже).

25. На самом деле эти приключения произойдут лишь два года спустя.

26. На Челябинском тракторном заводе Шор проработал с 13 июня 1931 года по 20 октября 1932-го.

27. Прототип великого комбинатора дожил до 1978 года. Остап Бендер — правозащитник? // Аргументы и факты. М., 1997. 8 окт. № 41. С. 19.

28. Телепередача «Как уходили кумиры. Осип Шор» (ДГВ, 2006).

29. Костюковский В. «Брат футуриста был Остап...» // Новые известия. М., 1999. 6 нояб. № 208. С. 5.

30. Там же.

31. Там же.

32. Самоделова С. Бендериада: Где были Ося и Киса на самом деле // Московский комсомолец. 2002. 30 марта. № 70. С. 8.

33. Лебедев В. Секретное досье Остапа // Совершенно секретно. М., 1998. № 9. С. 26—27.

34. Костюковский В. «Брат футуриста был Остап...» // Новые известия. М., 1999. 6 нояб. № 208. С. 5.

35. Камышникова-Первухина Н. Остап // Слово/Word. Нью-Йорк: Центр Культуры эмигрантов из бывшего Советского Союза, 2009. № 64. С. 20.

36. Сидоров А. Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917—1940 гг.). Ростов-на-Дону: МарТ, 1999. С. 182.

37. Рапопорт З. На волнах памяти // Музей кино. Выставочный сериал «Жизнь моя — кинематограф». Москва, октябрь 1997. С. 2.

38. ГАОО (Государственный архив Одесской области). Ф. 39. Оп. 5. Д. 83. Л. 235. Цит. по: Яворская А.Л. Одесская пресса 1918—1919 гг. о гибели Анатолия Фиолетова // Вестник РГГУ. М., 2011. № 6 (68). С. 49 (серия «Журналистика. Литературная критика»).

39. ГАОО. Ф. 45. Оп. 5. Д. 15115. Л. 3.

40. ГАОО. Ф. 45. Оп. 5. Д. 15115. Л. 1, 2.

41. Цит. по: Яворская А.Л. Анатолий Фиолетов (Шор) на страницах одесской периодики 1918—1919 гг. (25.12.2017) // http://az.lib.ru/f/fioletow_a_w/text_2010_ob_avtore.shtml

42. Яворская А.Л. История любви и смерти поэта Анатолия Фиолетова // Фиолетов А. Деревянные фаготы: Собрание стихотворений. Б. м.: Salamandra P.V.V., 2017. С. 11 (Б-ка авангарда, вып. XXI).

43. Яворская А.Л. Одесская пресса 1918—1919 гг. о гибели Анатолия Фиолетова // Вестник РГГУ. М., 2011. № 6 (68). С. 49 (серия «Журналистика. Литературная критика»).

44. Костюковский В. «Брат футуриста был Остап...» // Новые известия. М., 1999. 6 нояб. № 208. С. 5.

45. Голубовский Е., Розенбойм А. «Анатолий Фиолетов. О лошадях простого звания. Одесса, 2000» // https://www.odessitclub.org/index.php/vko-literatura/596-anatolij-fioletov-o-loshadyakh-prostogo-zvaniya

46. Там же.

47. Антипин Н.А. По следам Остапа Бендера. Как снабженец на ЧТЗ стал великим комбинатором (04.12.2020) // https://up74.ru/articles/obshchestvo/125616/

48. Китаев Е. Остап Бендер строил тракторный завод: Следы великого комбинатора обнаружились на Южном Урале // Российская газета. М., 2021. 10—16 февр. № 28. С. 22—23.

49. В другой публикации решение Шора объясняется иначе, поскольку должность директора ЧТЗ с 11.05.1931 по 29.09.1932 занимал его старый друг, бывший комиссар Красной армии (1918): «Ну а в 1931 году <...> по приглашению своего друга Василия Ильичева приехал в Челябинск. Ильичева тогда назначили директором строящегося завода, и он написал Осипу: «Учитывая мои знания, опыт и твою деловую хватку, мы можем вместе сделать много полезного». Шор это предложение принял. Став одним из помощников директора, снабженцем, он с увлечением приступил к работе» (Первухин А. «Великий комбинатор» Остап Бендер работал на челябинском заводе // Первухин А.А. 100 интересных фактов о Челябинской области. М.: Родина Медиа, 2013. С. 153). О судьбе В. Ильичева (1886—1942) известно следующее: «В сент. 1932 И. был отозван в Москву. В 1937 репрессирован; после освобождения жил в Ленинграде, где умер во время блокады в одной из больниц» (Ерошкин А.С. Ильичев Василий Иванович // http://www.book-chel.ru/ind.php?what=card&id=379).

50. Цит. по: Рохацевич Е. Остап Бендер в Челябинске (27.03.2017) // https://archive74.ru/news/ostap-bender-v-chelyabinske

51. Костюковский В. «Брат футуриста был Остап...» // Новые известия. М., 1999. 6 нояб. № 208. С. 5.

52. Прототип великого комбинатора дожил до 1978 года. Остап Бендер — правозащитник? // Аргументы и факты. М., 1997. 8 окт. № 41. С. 19.

53. Сам Ильф побывал там в 1924 году в качестве корреспондента газеты «Гудок», результатом чего явилась серия очерков «Ярмарка в Нижнем» (Гудок. М., 1924. 4, 5, 6, 9 сент. № 1287, 1288, 1289, 1291).

54. В черновых записях к «Золотому теленку» сохранилась фраза: «Визит Остапа к Рабиндранату Тагору» (Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 376). Как известно, визит Тагора в СССР состоялся с 11 по 24 сентября 1930 года, когда и была дописана соответствующая глава романа. Подробности встречи Остапа с индийским гостем в «Гранд-Отеле» в точности соответствуют встрече советской общественности с Тагором в его номере в отеле «Националь». Об этом рассказал (1970) востоковед Александр Губер: Встреча с индийским гостем // Огонек. М., 2005. 10—16 янв. № 1—2. С. 61—63.

55. Катаев В.П. Повелитель железа: Авантюрный роман с прологом и эпилогом. Великий Устюг: Советская мысль, 1925. С. 101.

56. Отмечено: Вулис А. Советский сатирический роман: Эволюция жанра в 20—30-е годы. Ташкент: Наука, 1965. С. 156.

57. Катаев В.П. Повелитель железа: Авантюрный роман с прологом и эпилогом. С. 54.

58. Там же. С. 101.

59. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1970. С. 298.

60. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 112.

61. Левин А.Б. «Двенадцать стульев» из «Зойкиной квартиры»: К 75-летию первой публикации романа И. Ильфа и Е. Петрова и первого запрещения пьесы М. Булгакова (08.04.2003) // https://www.netslova.ru/ab_levin/12s.html

62. Кузьмин А.И. Гоголевские традиции в романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» // Классическое наследие и современность / Отв. ред. Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1981. С. 285—294; Худяков В.В. Афера Чичикова и Остап Бендер // В цветущих акациях город: (Бендеры: люди, события, факты). Бендеры: Полиграфист, 1999. С. 83—85; Саатчян Г.Р. Ильф и Петров в гоголевской шинели: заметки читателя-источниковеда // Народ и власть: исторические источники и методы исследования. М.: ИАИ РГГУ, 2004. С. 311—314; Соколянский М.Г. О гоголевских традициях в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 2009. Т. 68. № 1. С. 38—44; Заварницына Н.М. Герой-авантюрист: традиции гоголевской сатиры в прозе 20—30-х гг. XX в. (на примере романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев») // Н.В. Гоголь и языки культуры. Самара, 2009. С. 108—122; Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 98, 109, 216, 293, 387, 415, 500, 509—510, 560—561.

63. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. Т. 1. Введение. Двенадцать стульев. Wien, 1990. С. 248—249.

64. Кузьмин А.И. Гоголевские традиции в романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» // Классическое наследие и современность. Л.: Наука, 1981. С. 285.

65. Цит. по заметке: Шиманский Ш. Александр Иванович Чичиков и Пал Иванович Корейко (2010) // https://proza.ru/2010/09/22/1043

66. Торг Чичикова с Собакевичем напоминает и торг Бендера с монтером Мечниковым: «Ну, уж черт его побери, — подумал про себя Чичиков, — по полтине ему прибавлю, собаке, на орехи!» (том 1, глава 5) ~ «Хорошо излагает, собака, — шепнул Остап на ухо Ипполиту Матвеевичу, — учитесь» («Двенадцать стульев»; глава «Вид на малахитовую лужу»).

67. Отметим также сходство ситуации с «Золотым теленком», где с Остапом разговаривает студент Паровицкий: ««Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?». — «Нет, — отвечал Чичиков довольно лукаво, — служил по статской»» ~ ««Служишь в банке?». Остап внезапно сатирически посмотрел на студента и внятно сказал: «Нет, не служу. Я миллионер»» (глава «Дружба с юностью»). Похожи даже наречия, с помощью которых описываются реплики героев: лукаво — сатирически.

68. Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 57.

69. Фарино Е. Введение в литературоведение. СПб., 2004. С. 502.

70. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 59.

71. Кривонос В. «Странный замок» // Н.В. Гоголь и славянский мир: русская и украинская рецепции. Вып. 3. Томск: Изд-во Томского ун-та, 2010. С. 193.

72. Белый А. Мастерство Гоголя. М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 103.

73. Источник надписи «Коля и Мика, июль 1914 г.» — сугубо документален. Об этом мы узнаём из рассказа Петрова «Несантиментальное путешествие», посвященного той же теме, что и глава «Под облаками»: «Под нами — ледники (небольшие полоски снега), параллельно нам, за утесы цепляются облака («Ночевала тучка золотая на груди утеса великана»). Нас беспощадно клюют орлы. Над нами — Казбек, а еще выше, чорт знает на какой высоте, яркими красками написано: «Коля Петунин, 1909 год», «Маруся Глухонемых, 1893 г.», «Верочка и Мика, 1914 год» <...> Привет тебе, Коля Петунин! Привет и вам, Верочка и Мика! Наверное, у вас уже большие дети!..» (Петров Е. Несантиментальное путешествие (Записки отважного туриста) // Невероятно, но...: Юмористические рассказы. М.: Гудок, 1928. С. 47 (Дешевая юмористическая иллюстрированная библиотека журнала «Смехач», № 15).

74. Шкловский В. «Золотой теленок» и старый плутовской роман // Литературная газета. 1934. 30 апр. № 54. С. 4.

75. ЦГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 43. Л. 111. Цит. по: Ершов Л.Ф. Советский сатирический роман в 20-е годы // Вопросы советской литературы. Т. IX. Советский роман. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 382. Перепечатано: Ершов Л.Ф. Советская сатирическая проза. М.; Л.: Худ. лит., 1966. С. 121.

76. Источник дат — надпись на могиле на Вильском кладбище Житомира. Процитируем краткую справку: «ШАРЖИНСЬКИИ Семен Данилович (1786—21.08.1859) — статський радник. Служив Волинським губернським поштмейстером. <...> Похований на Вільському кладовищі. Зберігся надгробок у вигляді постаменту з мармуровою фігурою ангела. Епітафія: «Здесь покоится тело ст. советника Семена Даниловича Шаржинского. Сконч. 21.8.1859 г. на 73-м году от рождения»» (Кондратюк Р.Ю. Некрополь старого Житомира: Біографічний довідник. Київ, 2001. С. 119). Имеется еще один вариант эпитафии: «Здесь погребено тело статскаго советника Семена Даниловича Шаржинскаго, сконч. 21-го августа 1859-го г. На 73-мъ году отъ рожд.» (цит. по статье: Дубман Б. Дорога на Сингуры // https://proza.ru/2017/02/11/985).

77. Подробнее о Шаржинском см.: Цявловский М. Комментарий // Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П.И. Бартеневым в 1851—1860 годах. Л.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1925. С. 117; Гоголь Н.В. Собрание сочинений в девяти томах. Т. 5. М.: Русская книга, 1994. С. 552—553; Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в семнадцати томах. Т. 10. Москва — Киев: Изд-во Московской патриархии, 2009. С. 275, 372—376; Виноградов И.А. Летопись жизни и творчества Н.В. Гоголя в семи томах. Т. 2. 1829—1836. М.: ИМЛИ РАН, 2017. С. 323—325. Гоголь в письме к М.А. Максимовичу от 18.07.1834 назвал Шаржинского «преинтереснейшим и прелюбезнейшим человеком», а Собакевич назовет Чичикова «преприятным человеком» (том 1, глава 1). В очередном своем письме к Максимовичу (от 14.08.1834) Гоголь сообщает, что Шаржинский «служил в таможнях», а Чичиков стал «таможенным чиновником» (том 1, глава 11). Кроме того, Шаржинский был статским советником, а Чичиков — коллежский советник. И оба путешествуют по стране.

78. См. об этом рассказ дальней родственницы писателя — Марии Григорьевны Анисимо-Яновской: Гиляровскій В.А. На родинѣ Гоголя (Изъ поѣздки по Украйнѣ). М.: Отделеніе типографіи Товарищества И.Д. Сытина, 1902. С. 47—49.

79. Воспоминанія графа В.А. Сологуба. Гоголь, Пушкинъ и Лермонтовъ: Новыя свѣдѣнія о предсмертномъ поединкѣ Пушкина. М.: Въ Типографіи Грачева и Комп., 1866. С. 20.

80. Двинятин Ф.Н. Об одном возможном случае прототипического подтекста: персонажи Гоголя и литераторы // Текст и комментарий: круглый стол к 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова / Отв. ред. В.Н. Топоров. М.: Наука, 2006. С. 179.

81. Кораблев А.А. История литературы в «Мертвых душах»: портреты и оригиналы // Н.В. Гоголь и русская литература: К 200-летию со дня рождения великого писателя. Девятые Гоголевские чтения. М., 2010. С. 243, 246.

82. Виноградов И.А. Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души»: проблемы интерпретации и текстологии. Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. М., 2003. С. 20.

83. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1969. С. 150.

84. Ходасевичъ В.Ф. Русалка: Предположенія и факты (Глава изъ книги «Поэтическое хозяйство Пушкина») // Современныя записки. Парижъ, 1924. Кн. XX. С. 304.

85. Вайскопф М. Сюжет Гоголя. М.: РГГУ, 2002. С. 516.

86. Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ, 1799—1837. Ч. VI // Русская старина. С.-ПЕТЕРБУРГЪ, 1880. Т. XXVIII. № 5 (май). С. 79—80.

87. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 105. И подобно тому, как Гоголь зашифровал образ Пушкина в Плюшкине и в инициалах его дочери, Ильф и Петров передали привет Валентину Катаеву, выведя его в сатирическом образе инженера Брунса, который обращается к своей жене — Мусику (домашнее имя первой жены Катаева Анны Коваленко).

88. Черновые редакции, наброски, заметки. Вторая редакция // Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах. Том седьмой. Книга первая. «Мертвые души». М.: Наука, 2012. С. 602.

89. Гольденберг А. Слово и живопись в поэтике Гоголя как проблема сюжета и стиля // Новые гоголеведческие студии: Сб. науч. статей. Нежин (Украина), 2007. Вып. 5 (16). С. 34.

90. А помещиков в третьем томе тоже ожидало «воскресение из мертвых» — в частности, должен был духовно преобразиться Плюшкин, и в 15-й главе «Выбранных мест из переписки с друзьями» (1846) Гоголь говорил Н. Языкову: «О, если бы ты мог сказать ему то, что должен сказать мой Плюшкин, если доберусь до третьего тома «Мертв<ых> душ»!». Приведем также свидетельство Александра Бухарева (архимандрита Феодора), который спросил Гоголя, «оживетъ ли, какъ слѣдуетъ, Павелъ Ивановичъ. Гоголь, какъ будто съ радостію, подтвердилъ, что это непремѣнно будетъ, и оживленію его послужитъ прямымъ участіемъ самъ царь, и первымъ вздохомъ Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма. <...> А прочіе спутники Чичикова въ мертвыхъ душахъ? спросилъ я Гоголя; и они тоже воскреснутъ? — «Если захотятъ» — ответилъ онъ съ улыбкою; и потомъ сталъ говорить, какъ необходимо далѣе привести ему своихъ героевъ въ столкновеніе съ истинно хорошими людьми, и проч. и проч.» (Архимандритъ Ѳеодоръ. Три письма къ Н.В. Гоголю, писанныя в 1848 году. САНКТПЕТЕРБУРГЪ: Въ типографіи морскаго министерства, 1860. С. 138).

91. А другая реплика Костанжогло, обращенная к Чичикову: «Я и сам учился на медные деньги» (том 2, глава 3), — отразится в записи Ильфа за сентябрь 1936 — апрель 1937 годов: «Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 563).

92. Вентцель А.Д. И. Ильф, Е. Петров. «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 226.

93. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 411.

94. Ершов Л.Ф. Советская сатирическая проза. М.; Л.: Худ. лит., 1966. С. 169.

95. Петров Е. Мой друг Ильф / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2001. С. 140.

96. Тарасенков А. О творчестве Ильи Ильфа и Евгения Петрова // Знамя. 1956. № 8. С. 180.

97. Яновская Л. Дело № 2 (К творческой истории «Золотого теленка») // Вопросы литературы. 1963. № 2 (февр.). С. 183.

98. Отмечено: Саатчян Г.Р. Ильф и Петров в гоголевской шинели: заметки читателя-источниковеда // Народ и власть: исторические источники и методы исследования. М.: ПАИ РГГУ, 2004. С. 313.

99. Константинов А.Д. Мошеннический Петербург. СПб.: Изд. дом «Нева», 2001. С. 10—15.

100. Аваков В.В. От лотка до молотка. Книга о торгах. М.: Родина, 2019. Известен ряд публикаций о «деле Коровко»: Арест короля русских аферистов // Вечернее время. 1912. 24 апр.; Миллионные аферы // Петербургский листок. 1914. 16 янв.; Авантюристы наших дней // Петербургский листок. 1914. 17, 19, 22, 24, 25 мая. Ссылки на них можно найти в статье: Лизунов П.В. Крах инженера Коровко и его «Банкирского дома Русской промышленности» // Торговля, купечество и таможенное дело в России в XVI—XIX вв.: Сборник материалов Третьей международной научной конференции (г. Коломна, 24—26 сентября 2013 г.). Т. 2. XIX — начало XX в. Коломна, 2015. С. 154—162. См. также на эту тему документальный фильм «Преступление в стиле модерн. Предшественник Корейко» (НТВ, 08.09.2003), где продемонстрированы еще две публикации из дореволюционной прессы: «Дѣло супруговъ Коровко», «Аферы супруговъ Коровко».

101. Лурье Л. Россия, которую мы не теряли // Искусство кино. 2000. № 9. С. 46.

102. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 403.

103. Шкловский В. Глубокое бурение // Олеша Ю. Избранное. М.: Правда, 1983. С. 7.

104. И морковь, и репу упоминает бывший сотрудник «Гудка» Арон Эрлих: «И.С. Овчинников, завтракая излюбленной своей репой или морковью, напрасно пытался унять своих подопечных» (Эрлих А. Начало пути // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 128).

105. «Александр Иванович Корейко, один из ничтожнейших служащих «Геркулеса», был человек в последнем приступе молодости — ему было 38 лет» (глава «Обыкновенный чемоданишко»). Кстати, имя и отчество Корейко взяты из рассказа Николая Лескова «Овцебык» (1862), в 9-й главе которого появляется владелец Баркова-хутора Александр Иванович Свиридов — бывший крепостной. А о Корейко сказано: «К числу их принадлежал бывший мещанин Саша Корейко» (роман «Великий комбинатор»; глава «Подземное царство»).

106. Толстоевский Ф. 1001 день или Новая Шахерезада // Чудак. М., 1929. № 14. Апр. С. 12—13.

107. Смехач. М., 1928. № 44. Нояб. С. 5.

108. Правильно: Вершецкого.

109. Чудное Мих. «Герои» крымского землетрясения // Вечерняя Москва. 1929. 25 янв. С. 2.

110. П. Р-ский. История одного строительства // Вечерняя Москва. 1929. 1 марта. С. 3. Эта и предыдущая публикации в «Вечерней Москве» как возможные источники авантюры Александра Корейко впервые были частично процитированы в статье: Андреев Г.Л. «Золотой теленок» и криминальная хроника конца 1920-х годов // Вопросы литературы. 2021. № 2 (март—апр.). С. 259—260.

111. Ардов В. Ильф и Петров (воспоминания и мысли) // Знамя. 1945. № 7. С. 127.

112. Петров Е. Мой друг Ильф / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2001. С. 181.

113. Там же. С. 66.

114. Зарецкий В. «Мертвые души». Безмерность предания // Зарецкий В.А. Народные исторические предания в творчестве Н.В. Гоголя: История и биография. Екатеринбург — Стерлитамак, 1999. С. 425.

115. Яновская Л. Дело № 2 (К творческой истории «Золотого теленка») // Вопросы литературы. 1963. № 2 (февр.). С. 187.

116. Аксаковъ К.С. Нѣсколько словъ о поэмѣ Гоголя: Похожденія Чичикова или Мертвыя души. М., 1842. С. 9.

117. Трощенко Е. Последние приключения анархического индивидуума // Красная новь. М., 1933. № 9. Сент. С. 170.

118. Там же. С. 172.

119. Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Книга четвертая // Новый мир. 1962. № 4. С. 15.

120. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 338.

121. Павлинов С.А. «История моей души»: Поэма Н. Гоголя «Мертвые души». М., 1997. С. 31.

122. Там же. С. 24.

123. Там же. С. 25.

124. Там же. С. 28.

125. Леонов В. Гоголь — загадочный алмаз России (2015). Электронная книга.

126. Ильф И., Петров Е. Наш третий роман // Комсомольская правда. 1933. 24 авг.

127. Огонек. М., 1933. 20 сент. № 20. С. 4—5.

128. Смысловую связку «Коробочка — коробейница» обнаружил еще Андрей Белый (см.: Белый А. Мастерство Гоголя. М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 104).

129. Чудак. М., 1929. № 49. Дек. С. 7.

130. Соколянский М.Г. О гоголевских традициях в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова // Известия РАН. Серия литературы и языка. М., 2009. Т. 68. № 1. С. 39.

131. Саатчян Г.Р. Ильф и Петров в гоголевской шинели: заметки читателя-источниковеда // Народ и власть: исторические источники и методы исследования (Материалы XVI научной конференции, Москва, 30—31 января 2004 г.). М.: ИАИ РГГУ, 2004. С. 313.

132. Ильфу и Петрову были доступны следующие издания: Сухово-Кобылин А.В. Свадьба Кречинского: Комедия в трех действиях. М.: Театральная библиотека Губполитпросвета М.О.Н.О., 1922. 64 с.; Он же. Трилогия. Свадьба Кречинского — Дело — Смерть Тарелкина. М. — Л.: ГИЗ, 1927. 560 с.

133. Если у Демона — высокое чело, то «Остап вытер свой благородный лоб» («Двенадцать стульев»; глава «Междупланетный шахматный конгресс»).

134. «Прощай, прощай! родимый брег...» («Прощание Чайльд-Гарольда с Англией»).

135. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. Т. 2. Золотой теленок. Wien, 1991. С. 674.

136. Иногда называют еще главных героев романа Алена Рене Лесажа «Похождения Жиля Блаза из Сантильяны» (1735) и пьес Пьера Бомарше «Севильский цирюльник» (1773) и «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1784): «Бендер есть сниженный Жиль Блаз и вульгаризированный «Фигаро», приспособленный к среде и эпохе» (Рудинский Вл. «Новый мир» № 12 за 2005 год // Наша страна. Буэнос-Айрес, 2006. 22 апр. № 2794. С. 4); «Вспомним, например, неунывающего весельчака Фигаро, брызжущего человеческой энергией и солнечным юмором. Герой трилогии Бомарше чем-то отдаленно схож с Бендером: так же ловок, остроумен, умен, хитер и т. д.

Фигаро привлекает наши симпатии еще и тем, что его ум, хитрость, изворотливость направлены против людей, стремящихся ущемить свободу личности. А Остап? Разве он обижает и обирает порядочных и честных людей? Ведь нет же. Он ворует у воров и разинь, обманывает нэпманов. Вот уж воистину вор у вора дубинку украл. И Бендер — этот Фигаро нэпмановских времен, перехитривший не одного жулика и разиню, — вовсе не вызывает в нас неприязни» (Борев Ю. Комическое. М.: Искусство, 1970. С. 95). Но вполне очевидно, что Жиль Блаз и Фигаро являются не литературными прототипами Бендера, а всего лишь его предшественниками, как любые другие плуты. Сравним, например, название романа «Похождения Жиля Блаза из Сантильяны» (1735) с другими аналогичными названиями (оригинальными и переводными): «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (1842) Гоголя; «Похождения Рокамболя, или Парижские драмы» (1859—1884) Понсона дю Террайля; «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921) Эренбурга; «Хрустальная пробка. Похождения Арсена Дюпена» (1927) Мориса Леблана; «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» (1929) Ярослава Гашека. Да и начальник Главлита Б.М. Волин, стремясь не допустить выпуск романа «Двенадцать стульев» (1927), назвал его «похождениями жулика в стране дураков» (Ефимов Б. Десять десятилетий (О том, что видел, пережил, запомнил). М.: Вагриус, 2000. С. 619). Есть еще несколько черт, которые объединяют многих плутов: «Антитеза удачи и Рока может разрешиться в трагическом для героя-плута исходе, — и тогда: Дон Жуан вовлечен в ад, Чичикова разоблачают, Казанову опять ведут в узилище, Калиостро высылают из Петербурга, а последний стул уходит от Остапа Бендера. Но эти люди и герои своих эпох объединены тем качеством, которое составляет основу авантюрного поведения: артистизм. Это — великие игроки в жизнь, артисты жития, направленно строящие свою биографию как художественное произведение» (Исупов К.Г. Эстетика авантюрной жизни (о «Мемуарах» Дж. Казановы) // Метафизические исследования. Вып. 9 1/2. La gaya scienza. СПб.: Алетейя, 1999. С. 125).

137. Здесь и далее мы цитируем перевод Андрея Кронеберга (1844) как наиболее адекватный и популярный до появления переводов Михаила Лозинского (1933) и Бориса Пастернака (1941): Гамлетъ. Трагедія В. Шекспира. Переводъ А. Кронеберга. Харьковъ: Въ университетской типографіи, 1844. 220 с.

138. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. Т. 2. Золотой теленок. Wien, 1991. С. 656.

139. Greenhill R. Shakespeare's echos in the works of Il'ya Il'f and Evgeny Petrov // Шекспірівський дискурс. Випуск 1. Запоріжжя: КПУ, 2010. С. 246.

140. Борев Ю. О комическом. М.: Искусство, 1957. С. 146.

141. Бондарин С. Милые давние годы // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 61.

142. Лихачев Д.С. Литературный «дед» Остапа Бендера // Страницы истории русской литературы: к 80-летию члена-корреспондента АН СССР Н.Ф. Бельчикова. М.: Наука, 1971. С. 245—248.

143. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 109.

144. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 122.

145. Нюренберг А. Встречи с Ильфом // Нюренберг А. Одесса — Париж — Москва: Воспоминания художника. Дюссельдорф, 2009. С. 264.

146. Диккенсъ Ч. Замогильныя записки Пикквикскаго клуба. Въ 2-хъ томахъ / Пер. съ англ. Иринарха Введенскаго. С.-Петербургъ, 1853.

147. Цит. по факсимиле рукописи Ильфа в сб.: Литературные шушу(т)ки: Литературные секреты. На правах рукописи / Редакция: А. Крученых; обложка: И. Терентьева. М.: Издание Ленинградского театра Дома печати; Стеклография редакции журнала «Красное студенчество», 1928. С. 7.

148. Ильф И. Диспуты украшают жизнь // 30 дней. М., 1929. № 3. С. 70.

149. Дон-Бузильо. Когда улетают птицы // Чудак. М., 1929. № 49. Дек. С. 10.

150. Ильф А.И. Илья Ильф: Линия жизни 1897—1927 // Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 23—24.

151. Борев Ю. Комическое. М.: Искусство, 1970. С. 75.

152. Ильфу и Петрову были доступны русские переводы этого сборника: Генри О. Благородный жулик и другие рассказы / Пер. Н. Брянского, Л. Гаусман, С. Маршака [и др.]. Под ред. и с предисл. Евг. Замятина и К. Чуковского. М.; Л.: Гос. изд-во, 1924 (Л.: Типография фабрики «Светоч»). 354 с.; Генри О. Милый жулик / Пер. Н.Ю. Жуковской, С.А. Адрианова. Л.: Мысль, 1924—1925. 366 с.

153. Ссылки на роман даются без указания страниц по следующему изданию: Шоломъ-Алейхемъ. Блуждающія звезды: Романъ въ трехъ частяхъ. Ч. I и II / Авторизованный переводъ съ еврейскаго А. Нежданова (Андрея Соболя). М.: Универсальное Книгоиздательство Л.А. Столяръ, 1913.

154. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 359.

155. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 545.

156. Миомандр Ф. де. Золотой телец / Пер. с франц. Ады Оношкевич-Яцына; ред. М. Лозинского. М.—Л.: Государственное издательство, 1924. 248 с.

157. Единственное его упоминание и сопоставление с дилогией о Бендере присутствуют в книге: Ершов Л.Ф. Советская сатирическая проза. М.; Л.: Худ. лит., 1966. С. 173—175.

158. Proust M. Selected Letters: 1910—1917. Vol. I. London: HarperCollins Publishers Ltd., 1992. P. 381.

159. Почему Остап выступает в образе индийского факира, поясняет фельетон Ильфа «Нарсудья — победитель факиров»: «Нарсудья стал гипнотизером. Дубров стал Сен-Вербудом. <...> В городе Козлове гастроль бывшего нарсудьи, а ныне индуса Сен-Вербуда, вызвала блестящий переполох» (Чудак. М., 1928. № 1. Дек. С. 8). Город Козлов (с 1932 года — Мичуринск) расположен в Тамбовской области.

160. Шкловский В. «Юго-Запад» // Литературная газета. 1933. 5 янв. № 1. С. 3.

161. Эренбург И. Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников. М.; Л.: Госиздат, 1927. 266 с. Далее ссылки на роман даются по этому изданию без указания страниц.

162. Тарасенков А. Книга, о которой не пишут // Литературная газета. 1929. 17 июня. № 9. С. 4.

163. В эту же категорию следует зачислить лермонтовского Демона. Казалось бы, сюда примыкает и Воланд, однако он является дьяволом лишь формально, а по сути олицетворяет собой справедливость и порядок, то есть выполняет функцию Бога, так же как и граф Монте-Кристо, присвоивший себе право «награждать и карать». Вместе с тем их роднит холодно-отстраненный, философский взгляд на людей и на события, хотя у Воланда и Монте-Кристо — это опять же не более чем маска. И отношение к Богу у Хуренито и Воланда — диаметрально противоположное: «Но ведь на чем-нибудь всё это держится? Кто-нибудь управляет этим испанцем? Смысл в нем есть?..» (глава 1), — пытается автор убедить Хуренито в существовании Бога, но тот в ответ разводит атеистическую демагогию. А в «Мастере и Маргарите» возникает обратная ситуация, поскольку уже Воланд убеждает атеистов Берлиоза и Бездомного в том, что Бог есть: «Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?».

164. Мочалов Л. Раннее Евангелие Постмодернизма, или «При наличии отсутствия» // Нева. СПб., 1994. № 4. С. 194.

165. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 518—519.

166. Отмечено: Там же. С. 371.

167. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 415.

168. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 183—184.

169. Рассказы о нем издавались как до революции, так и после нее: Конанъ-Дойлъ А. Воскресшій Шерлокъ Холмсъ: новейшія похожденія знаменитаго сыщика. Изданіе второе. М.: Соколъ, 1900. 270 с.; Конанъ-Дойлъ А. Приключенія Шерлока Холмса. Пестрая лента и другие разсказы. М.: Изд. и тип. т-ва И.Д. Сытина и К°, 1908. 109 с.; Конанъ Дойлъ А. Полное собраніе сочиненій. Въ 22-хъ книгахъ. Спб.: Изд. и тип. Сойкина, 1909—1911; Конан Дойлъ А. Последний привет Шерлока Холмса. Берлин: Аргус, 1923. 159 с.; Конан-Дойль А. Шерлок Холмс. Рассказы. Л.: Б-ка Всемирной литературы, 1927. 342 с.

170. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 308.

171. Бондарин С. Милые давние годы // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 61.

172. Лишина Т. Веселый, голый, худой // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. С. 75.

173. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 104.

174. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. С. 156.

175. Отмечено: Клугер Д. Дело гражданина Корейко, или Следствие ведет знаток // Клугер Д. Тайна капитана Немо. М.: Ломоносовъ, 2010. С. 86.

176. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. С. 557.

177. Речь идет о победе французской армии под руководством Наполеона над турецко-египетскими войсками 21 июля 1798 года.

178. В 1932 году ряд своих фельетонов Ильф и Петров подпишут псевдонимом «Холодный философ». Впервые же это словосочетание встретилось в записях Ильфа за май—октябрь 1928 года (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 180).

179. Две последних переклички отмечены: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 413—414.

180. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 367.

181. Подобная же конструкция встречается в последнем предложении рассказа Ильфа и Петрова «Граф Средиземский» (1930): «Мир избавился от великого склочника» (Огонек. М., 1957. № 23. Июнь. С. 31).

182. Клугер Д. Дело гражданина Корейко, или Следствие ведет знаток // Клугер Д. Тайна капитана Немо. М.: Ломоносовъ, 2010. С. 89, 95—96.

183. Смѣсь. О литературныхъ завоеваніяхъ г. Александра Дюма и о семидесяти четырехъ его сотрудникахъ // Современникъ. Томъ IX. Ч. 1. СПб.: Въ типографіи Эдуарда Праца, 1848. С. 89.

184. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 636.

185. Здесь и далее цитаты даются по следующему изданию: Дюма А. Граф Монте-Кристо / Пер. с франц. Т. 1, 2. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1955. Номера страниц не указываются. В России перевод романа впервые был опубликован в 1845 году: Графъ Монте-Кристо, романъ Александра Дюма. Полный переводъ В.М. Строева. Части первая, вторая и третья. Санктпетербургъ, 1845.

186. Искатель невозможного (лат.).

187. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. С. 399.

188. Ершов Л.Ф. Советская сатирическая проза. М.; Л.: Худ. лит., 1966. С. 158.

189. Отмечено: Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. С. 361.

190. Отмечено: Курдюмов А.А. (Лурье Я.С.). В краю непуганых идиотов: Книга об Ильфе и Петрове. Paris: La Presse Libre, 1983. С. 122.

191. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 636.

192. Щеглов Ю. Три фрагмента поэтики Ильфа и Петрова // Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Мир автора и структура текста: Статьи о русской литературе. Tenafly, N.J.: Эрмитаж, 1986. С. 94.

193. Само же название «Старгород» взято из романа Николая Лескова «Соборяне» (1872): «Над Старгородом летний вечер. Солнце давно село...» (глава 4), «Так дьякон Ахилла начал искоренение водворившегося в Старгороде пагубного вольномыслия, и мы будем видеть, какие великие последствия повлечет за собою это энергическое начало» (глава 8). Известно, что «в пору молодости, в 20-х годах, Ильф увлекался более всего тремя писателями: Лесковым, Рабле и Маяковским» (Славин Л. Я знал их // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 41).

194. Собакевич. Зверь из бездны // Смехач. М., 1927. № 7. Февр. С. 4. Обратим внимание, что псевдоним Петрова «Собакевич», взятый из «Мертвых душ» Гоголя, коррелирует с псевдонимом его старшего брата Валентина Катаева «Старик Саббакин», которым тот подписывал свои фельетоны в «Гудке». Ср. в воспоминаниях В. Аксенова: «Вот мы сидим в старом московском ресторане — Валентин Петрович, наш долговязый друг и я. Нам подают шампанское, булку, огурец, и Валентин Петрович (он любит эти вещи) говорит: «За этим столиком Ильф сказал мне: Саббакин, вас все здесь уже знают...»» (Аксенов В. Путешествие к Катаеву // Юность. 1967. № 1. С. 69).

195. Разумеется, слова «толпа мальчишек, обывателей и попрошаек, бегущих с криками: «Дядь, дай десять копеек»», — отразились в совершенно другом эпизоде, когда Остап входит в Старгород: «За ним бежал беспризорный. «Дядя, — весело кричал он, — дай десять копеек!»» (глава «Великий комбинатор»). А описанный в романе эпизод с Военно-Грузинской дорогой буквально повторяет запись Ильфа от 7—8 июня 1927 года из подраздела «Военно-Грузинская дорога»: «Мальчишки злобно бежали за машиной с криками: «Давай! Давай деньги!» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 59).

196. Впрочем, у описанной в «Двенадцати стульях» богадельни имеется московский источник: «В этом доме в Армянском переулке была та самая богадельня, с которой списали приют для одиноких старушек. А здесь, на Театральной площади напротив Малого театра, Остап Бендер попал под лошадь» (д/ф «Ильф и Петров. Прогулки дуэтом». МТРК «Мир», 2010).

197. Трачук О. «Писатели частенько подшучивали над автомобилем «Лорен-Дитрих», в котором они тряслись по бездорожью, собирая материал для газеты о «разгильдяйстве»» // Факты. Киев, 2006. 10 окт.

198. Сосновский Л. Знатный путешественник // Правда. М., 1925. 1 окт. С. 1. Перепечатано: Сатирический чтец-декламатор, 1917—1925 / Сост. И.П. Абрамский; Под. ред. Л.С. Сосновского. М.; Л.: Госиздат, 1927. С. 39—41. Этот сборник совершенно точно был известен создателям Бендера, поскольку там были опубликованы два рассказа Е. Петрова: «Блудный папа» (с. 19—20) и «Радости Мегаса» (с. 279—282). Кроме того, в этот сборник вошли три материала В. Катаева: рассказы «Выдержал» (с. 166—167) и «Козел в огороде» (с. 358—360), а также литературная пародия «Птичка божия» (с. 427—429).

199. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 13—34.

200. Там же. С. 13.

201. Д/ф «Прототипы. Остап Бендер. Дело Хасанова» (ВГТРК, 2013).

202. Курков И., Пушкин И. Как Хавкин «сделал» Бендера // Курков И., Пушкин И. Могилёвщина: легенды, события, люди. 2-е изд., доп. и перераб. Минск: Медиафакт, 2008. С. 285. То же: Курков И. Великий комбинатор. Остап Бендер «спалился» в Гомеле // «Аргументы и факты» в Беларуси. Минск, 2016. 23 авг. № 34.

203. Курков И., Крапивин С. Многоликий Остап. Его звали Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей, а также Осип Шор, Тургун Хасанов и даже Матвей Хавкин // Труд-7. М., 1999. 9—15 июля. С. 18.

204. Д/ф «Прототипы. Остап Бендер. Дело Хасанова» (ВГТРК, 2013).

205. Там же.

206. Курков И., Крапивин С. Многоликий Остап // Труд-7. М., 1999. 9—15 июля. С. 18.

207. Китайский революционер (1866—1925), основатель и первый президент Китайской республики.

208. Свирский В.Д. Откуда вы, герои книг? Очерки о прототипах. М.: Книга, 1972. С. 12.

209. РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 190; https://rgali.ru/storage-unit/2670516

210. С.Б. «Сын бразильского консула» // Вечерняя Москва. 1928. 21 июля. № 168. С. 2.

211. Отмечено: Андреев Г.Л. «Золотой теленок» и криминальная хроника конца 1920-х годов // Вопросы литературы. 2021. № 2 (март—апр.). С. 262.

212. С-в. Гастролеры-вымогатели // Коммуна. Самара, 1926. 28 марта. № 71. С. 3.

213. Тиражем к деревне [без подписи] // Известия. Саратов, 1925. 6 авг. № 178. С. 2.

214. С. Суд над рабкором // Известия. Саратов, 1925. 28 марта. № 71. С. 3.

215. В.Ж. «Полпред Бухарской республики» // Известия. Саратов, 1925. 8 февр. № 32. С. 3. Впервые эта заметка была рассмотрена в кн.: Донецкий Б.Н. По саратовским следам «Золотого теленка»: Литературно-краеведческое расследование. Саратов: Приволжское изд-во, 2019. С. 148—154. Хотя ее автор ошибается в написании фамилии героя и указывает неверную дату статьи, но верно отмечает сходство между строками «Автомобиль значительно содействовал успеху полпреда. На нем он <...> вихрем носился по Саратову» и описанием Остапа: «...начальник отделения носился по городу в желтом автомобиле». Кстати, «Полпред Бухарской республики» сродни «Сыну бразильского консула» из «Вечёрки».

216. Окс Е. Мой друг Ильф. Одесса. 1919—1921 годы // Илья Ильф и Евгений Окс: дружба длиной в десятилетия. М.: БОНФИ, 2008. С. 21—22.

217. Ильф А.И. Илья Ильф: Линия жизни 1897—1927 // Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 36.

218. Первая публикация: Юность. М., 1992. № 2. С. 73.

219. Но он писал также и прозу: «Дмитрий Агатов кончил роман из быта игроков-картежников при бывшем московском казино» (Над чем работают писатели // Литературная газета. М., 1929. 9 сент. № 21. С. 2). В этом же номере «Литгазеты» на стр. 3 напечатана статья Вл. Шмерлинга «Литература на Солянке, 12» о редакции «Гудка», и процитирована глава «Автор Гаврилиады» романа «12 стульев».

220. Катаев В. Растратчики // Красная новь. М., 1926. № 11. С. 71.

221. Там же. С. 69.

222. Иностранец Федоров. Звездакин в доме отдыха // Крокодил. М., 1925. № 20. Май. С. 5.

223. Катаев В. Растратчики // Красная новь. М., 1926. № 11. С. 69.

224. Катаев В. Растратчики // Красная новь. М., 1926. № 10. С. 47.

225. В самом раннем варианте воспоминаний, вышедшем при жизни Ильфа (1936), Сергей Бондарин оговорился, назвав Митю Ширмахера Митей Бендером: «Был тогда Митя Бендер. Сам он стихов не читал, но знался со всеми пишущими. А главное — умел устраиваться. Каким-то образом он занял обширную квартиру с обломками мебели. С ним поселился Багрицкий. Сюда начали ходить: Олеша, Валентин Катаев, Адалис, Миних, Тарловский, Ильф, Славин, поэты «Зеленой лампы», художники и девушки, интересующиеся стихами. Заглядывал Шенгели. Ильф тогда Ильфом не был: знали его фамилию. Он не читал, но его мнением дорожили: предполагалось, что он пишет какие-то исключительные, не похожие ни на что вещи. Он больше молчал, сидя в углу, в пенснэ, но все же он, Славин и Эдуард Багрицкий были в числе опасных и самых едких голосов с мест. Это от них пошел по рукам трепанный том Рабле» (Бондарин С. «Харчевня» // Эдуард Багрицкий: Альманах / Под ред. В. Нарбута. М.: Сов. писатель, 1936. С. 229).

226. Бондарин С. Парус плаваний и воспоминаний. М.: Сов. Россия, 1971. С. 126—127.

227. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 26—27. Позднее перепечатано: Окс Е. Одесские страницы // Знамя. 2008. № 4. С. 165—166; Он же. Мой друг Ильф. Одесса. 1919—1921 годы // Илья Ильф и Евгений Окс: дружба длиной в десятилетия. М.: БОНФИ, 2008. С. 19—20.

228. Окс Е. Одесские страницы // Знамя. 2008. № 4. С. 168.

229. Там же.

230. Шаргунов С. Катаев. Погоня за вечной весной. М.: Молодая гвардия, 2016. С. 253.

231. Кремлев И. В литературном строю: Воспоминания. М.: Моск. рабочий, 1968. С. 170—171.

232. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 88.

233. Совпадает также описание Принцметалла и Воробьянинова: «Принцметалл радостно ухнул...» = «Ипполит Матвеевич счастливо ухнул...» (глава «Экзекуция»); и даже Принцметалла и Бендера в последней главе романа, так как оба говорят о возможности разбогатеть: «Когда я в последний раз встретил Принцметалла, то вместо лица у него было какое-то зарево» = «...щеки его горели, как яблочки. Он тяжело дышал»; «Гениально! — рычал он, — гениально! Совершенно новое дело! Каждая беспризорная дешевка станет миллионером в золотом исчислении» = «Ипполит Матвеевич! — закричал он. — Слушайте, Ипполит Матвеевич! <...> Гениальная комбинация, блестяще проведенная до конца!»; «Он свалился на мое плечо и даже поплакал от удовольствия. <...> Он <...> давился от смеха и говорил очень громко. <...> Накричавшись и наоравшись на моей груди, Принцметалл оборвался с моего рукава и устремился хлопотать о своем гениальном проекте» = «Он обнимал слегка захмелевшего Ипполита Матвеевича за плечи <...> Остап чистосердечно смеялся и приникал щекой к мокрому рукаву своего друга по концессии». И Принцметалл, и Остап (в главе «Союз меча и орала») наживаются на помощи беспризорным детям, но если первый им реально помогает, то второй все деньги кладет к себе в карман: «Маленькая вариация рулетки на помощь беспризорным детям и довольно большие деньги, полученные Принцметаллом в соответствующем учреждении за остроумную выдумку. <...> «Продажа титулов в пользу детям! <...> Мне два рубля, содержание будок и печатание графских мандатов два рубля, остальное кушают дети»» ~ «Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы вырвем их оттуда! <...> Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь детям». При этом Принцметалл называет себя гением: «Я гений борьбы с детской беспризорностью!»; и похожую оценку Остапу даст Кислярский: «Золотая голова». В самом же начале Принцметалл «назначил себя председателем домкома с диктаторскими полномочиями», а Остап в «Золотом теленке» скажет: «Командором пробега назначаю себя» (глава «Бензин ваш — идеи наши»). Кстати, о «полномочиях» Остап уже заявлял во время собрания «Союза меча и орала»: «Ипполит Матвеевич подтвердит мои полномочия». Также в фельетоне Ильфа читаем: «Он расстегнул пальто, отогнул ривьеры своего пиджака и блеснул присосавшейся там, почему-то дамской и совершенно уже нелепой по величине, пылающей бриллиантовой брошью», — что предвосхищает слова разбогатевшего Остапа: «А это видели? — говорит он Балаганову. — Безымянный палец моей левой руки унизан бриллиантовым перстнем. Четыре карата».

234. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 45.

235. Там же.

236. Там же.

237. Там же. С. 128.

238. Чудак. М., 1929. № 49. Дек. С. 6—7.

239. Ландер М. И пусть Одесса мне приснится! // Парус-FL [ежемесячная газета — приложение к журналу «Флорида»]. Майами (штат Флорида), 2013. № 11 (46). Нояб. С. 22.

240. Александра Ильф: «У моего отца и Юрия Олеши в молодости были одни парадные брюки на двоих» / Беседовал Александр Левит // Факты и комментарии. Киев, 2007. 28 нояб.

241. Прототип великого комбинатора дожил до 1978 года. Остап Бендер — правозащитник? // Аргументы и факты. М., 1997. 8 окт. № 41. С. 19. Впрочем, имеются еще два возможных источника имени и фамилии великого комбинатора: 1) «...сочетание это — Остап Бендер — пародирует название фильма «Остап Бандура», выпущенного в Черноморске в 1924 году» (Чернявский Ю. Я был левшой: роман. Львів: Ахіл, 2003. С. 219). В центре фильма — «судьба молодого украинского крестьянина, ставшего участником революционной борьбы» (Советские художественные фильмы: Аннотированный каталог. Т. 1. Немые фильмы (1918—1935). М.: Искусство, 1961. С. 68); 2) Дмитрий Молдавский в 1981 году выдвинул такую гипотезу: «Странное же соединение «Остап» и «Бендер» могло родиться как воспоминание о широко рекламируемой на юге России в начале века фирмы «Тарас Бендер и сыновья», торговавшей умывальниками и унитазами... Тарас и Остап — ход мысли писателей» (Молдавский Д.М. Товарищ смех. Л.: Лениздат, 1981. С. 251). Поэтому Бендеру даже снится гоголевский персонаж Тарас Бульба, отец Остапа Бульбы: «Остап видел вулкан Фудзи-Яму, заведующего Маслотрестом и Тараса Бульбу, продающего открытки с видами Днепростроя». А в «Золотом теленке» Остап обращается к Паниковскому, надевшему костюм пожарного: «А ну, поворотитесь-ка, сынку! Отлично!» (глава «Сладкое бремя славы»). Здесь перефразируется реплика Тараса Бульбы, который смотрит на одежду своих сыновей, но оценивает ее негативно: «А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?». Впрочем, отсылка к этому произведению встречается и в рассказе Петрова «Римляне XX века», написанном после его путешествия в Италию летом 1928 года (журнал «30 дней», 1928, № 10): «Начало почти что из «Тараса Бульбы».

— А! Иностранец! А ну, повернитесь-ка! Да-а. Это матерьял. Не то что наш. В Берлине покупали?». Как свидетельствует внучатая племянница Остапа Шора: «Тарас Бульба был особенно любим этим поколением одесситов — Багрицкий, Ильф, папин двоюродный брат Остап Шор. Я думаю, что, не обладая развитым чувством своего еврейства, они себя не «идентифицировали», как сейчас говорят, с убиваемым Янкелем в белых чулках (и напрасно...), а наслаждались яркостью и буйством описаний казачьей жизни» (Камышникова-Первухина Н. Записки на память. USA: Pencil Box Press, 2018. С. 75).

242. Дф «В поисках истины. Неопубликованные приключения Остапа Бендера» (Украина, СТБ, 2009).

243. Александров Р. Исхоженные детством. Одесса: Optimum, 2000. С. 42.

244. Александров Р. Прогулки по литературной Одессе. Одесса: Весть, 1993. С. 155—156.

245. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 66.

246. Ильф И.А. Записные книжки, 1925—1937: Полное издание художественных записей / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2008. С. 51.

247. О Ширмахере писали, в частности, М.А. Тарновский («Веселый странник», 1935 г.), Е.Б. Окс («Клуб поэтов», 1940-е годы), Т.Г. Лишина («Так начинают жить стихом», 1968 г.), С.А. Бондарин («Парус плаваний и воспоминаний», 1971 г.). См. также: Яворская А.Л. Хромой Митя // Дерибасовская-Ришельевская: Лит.-худож. альм. Одесса, 2011. № 44. С. 235—241. — Здесь и далее прим. А. Яворской.

248. ГАОО (Государственный архив Одесской области). Ф. 1263. Оп. 2. Д. 5687. Л. 9.

249. Там же. Л. 8—8 об.

250. Там же. Л. 6.

251. Там же. Л. 2.

252. Там же. Л. 1.

253. Там же. Л. 3.

254. Яворская Е.Л. Одесские журналисты в Опродкомгубе в 1920—1922 гг.: по материалам ГАОО // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология. Востоковедение». М., 2016. № 8 (17). С. 56, 58, 59.

255. Александров Р. Прогулки по литературной Одессе. Одесса: Весть, 1993. С. 155—156.

256. То есть Дюма-отца, за которого писали романы и пьесы разные «негры» — главным образом, Огюст Маке.

257. Имеется в виду рассказ Льва Лунца «Через границу», упомянутый им в письме к А.М. Горькому от 24.01.1923: «Я пишу сейчас большую повесть. Авантюрную, но современную» (цит. по: Лунц Л.Н. Литературное наследие. М.: Научный мир, 2007. С. 428). Рассказ опубликован: Там же. С. 280—291. Более ранняя его публикация — в сб.: Лунц Л.Н. «Обезьяны идут!»: Проза. Драматургия. Публицистика. Переписка. СПб.: ИНАПРЕСС, 2003. С. 54—66.

258. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 104—105.

259. Правильно: Старик Саббакин.

260. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 14—21.

261. Сюжет с борьбой за обладание лучом смерти взят из первой главы романа Валентина Катаева «Повелитель железа»: «Летом 1924 года газеты всего земного шара сообщили о потрясающем открытии некоего господина Матьюса, который изобрел так называемые «лучи смерти».

Газеты писали об этом много, но чрезвычайно туманно.

Никто никогда не видел действия этих лучей.

Имя господина Матьюса до сих пор не попадалось в списке известных изобретателей.

По уверениям печати сущность «луча смерти» заключалась в следующем.

Они могли на расстоянии останавливать моторы, взрывать снаряды, убивать людей. От них невозможно было скрыться. Они были невидимы и проникали сквозь любую материю.

Нечего и говорить, что эти сенсационнейшие слухи вызвали в ученом, а особенно в военном мире буквально панику.

Сотни международных шпионов, десятки генеральных штабов, куча министров и президентов — все были вовлечены в бешеную игру за обладание страшным секретом Матьюса» (Катаев В.П. Повелитель железа: Авантюрный роман с прологом и эпилогом. Великий Устюг: Советская мысль, 1925. С. 5).

262. Рудерман Н. Кресла и 12 стульев // Дружба народов. 1969. № 2. С. 286.

263. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 106.

264. Дмитриев В.Г. Замаскированная литература. М.: Книга, 1973. С. 57.

265. Дмитриев В.Г. Скрывшие свое имя: (Из истории анонимов и псевдонимов). 2-е изд., доп. М.: Наука, 1977. С. 178.

266. Яворская А.Л. Забытые и знаменитые. Очерки. — Одесса: Optimum, 2006. С. 113.

267. Чуковский К. Михаил Зощенко: из воспоминаний // Москва 1965. № 6. С. 204.

268. Рябинин А. Нюэн-Ай-Как в Москве (Осип Мандельштам о Хо Ши Мине) // Родина: российский исторический журнал. М., 2004. № 7. С. 32.

269. Ставров П. Эдя Багрицкий и другие: (Одесса 1917—1918) // Дерибасовская-Ришельевская: Одесский альманах. — Одесса, 2003. № 14. С. 262. Впервые: Новое русское слово [газ.]. Нью-Йорк, 1952. 6 и 13 янв.

270. Эрлих А. Нас учила жизнь: Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1960. С. 86.

271. Ардов В. Ильф и Петров (воспоминания и мысли) // Знамя. 1945. № 7. С. 121.

272. Цейтлин А.Г. Труд писателя. М.: Сов. писатель, 1962. С. 566.

273. РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 7.

274. Гладков А. «Всего я и теперь не понимаю»: Из дневников. 1937 // Наше наследие. М., 2013. № 107; http://www.nasledie-rus.ru/podsliivka/10708.php

275. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 361—408.

276. Мунблит Г. Кинокомедии Ильфа и Петрова // Искусство кино. 1961. № 2. С. 73.

277. Эрлих А. Умер Ильф // Литературная газета. 1937. 15 апр. С. 1.

278. Эрлих А. Илья Ильф // Литературная газета. 1937. 26 апр. С. 5.

279. Эрлих А. Нас учила жизнь: Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1960. С. 91—93.

280. Михаил Кольцов, каким он был: Воспоминания. М.: Сов. писатель, 1965. С. 115.

281. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. № 6. С. 106—107.

282. Цит. по: Земсков В. «Мой друг Ильф»: Об одной ненаписанной книге Евгения Петрова // Урал (Свердловск). 1961. № 2. С. 140, 142.

283. Раскин А. Наш строгий учитель // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 267.

284. Чуковский К. Дневник 1901—1969. Т. 2: 1930—1969. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. С. 38.

285. Ардов В. Этюды к портретам. М.: Сов. писатель, 1983. С. 88—89.

286. Илья Ильф. Письма не только о любви / Сост. А.И. Ильф. М.: АСТ: Зебра Е, 2008. С. 129.

287. Ардов В. Этюды к портретам. С. 93—94. В ранней редакции воспоминаний Ардова последний эпизод описан так: «Ильф раздобыл издание, воспроизводящие все документы канцелярского дела корпуса жандармов о смерти Льва Толстого. И эта книга его очень заинтересовала. Кстати, текст одной из пугающе бессмысленных телеграмм, которыми засыпает в «Золотом теленке» Остап Бендер миллионера Корейко, взят из книги о смерти Толстого. «Графиня изменившимся лицом бежит пруду» — это фраза из телеграфной корреспонденции журналиста, присутствовавшего в Астапове в ноябре 1910 года, в Петербург, в редакцию газеты» (Ардов В. Ильф и Петров (воспоминания и мысли) // Знамя. 1945. № 7. С. 127—128).

288. Смерть Толстого: по новым материалам / Вступ. ст. В.И. Невского. М.: Издание Публичной библиотеки СССР им. В.И. Ленина, 1929. С. 40.

289. Коган Я. Предисловие к русскому изданию (Одесса, 25 сентября 1926 г.) // Проф. Е. Блейлер. Аутистическое мышление / Перевод с немецкого и предисловие д-ра Я.М. Когана. Одесса, 1927. С. 6.

290. Проф. Е. Блейлер. Аутистическое мышление. Одесса, 1927. С. 30—31.

291. Там же. С. 32.

292. Никулин Л. Гармония ума и чувств // Литературная газета. 1938. 15 апр. № 21. С. 3.

293. Березарк И.Б. Память рассказывает: воспоминания. Л.: Сов. писатель, 1972. С. 110—111.

294. Ардов В. Ильф и Петров (воспоминания и мысли) // Знамя. 1945. № 7. С. 134—135.

295. Зощенко М. Сатирик-публицист // Литературная газета. 1938. 15 апр. № 21. С. 3.

296. То, что предполагалось участие Бориса Перелешина, подтверждает Илья Березарк: «Теперь уже мало кто помнит уголки Москвы, где когда-то ютились букинисты. У каждого из них журнал «30 дней» был открыт на той странице, где начинались «Двенадцать стульев». А у одного из букинистов мы даже увидели надпись: «Все читайте самый замечательный и увлекательный роман сезона».

— Кажется, начинается слава, — с грустью сказал Перелешин. Ведь его когда-то Илья Арнольдович и Женя приглашали в свою компанию. Предполагалось писать роман втроем, но он отказался, не веря в серьезность этой затеи.

В редакции «Гудка» начались споры. Каждый излагал свои соображения о прототипах героев романа. Было около десяти кандидатов в Остапы Бендеры. Что же касается «Станка», то все признали, что это «Гудок», но считали, что редакция изображена карикатурно, не слишком остроумно» (Березарк И. Правщики из «Гудка»: Воспоминания об И. Ильфе и Е. Петрове // Нева. 1969. № 3. С. 156). В романе «Двенадцать стульев» фамилия Перелешина зашифрована в названии Перелешинского переулка (глава «Слесарь, попугай и гадалка»).

297. Штиха упоминает и Виктор Ардов: «Ильф мне говорил, что сперва предполагалось участие в «Двенадцати стульях» еще и фельетониста М.Л. Штиха, который тогда тоже работал в «Гудке»» (Ардов В. Этюды к портретам. М.: Сов. писатель, 1983. С. 90). Впрочем, более подробно об этом рассказал племянник Штиха Сергей Смолицкий: «...насколько я знаю, когда Ильф с Петровым обсуждали идею написания коллективного романа, речь шла о совместной работе трех авторов. Третьим должен был быть Михаил Штих.

Предложение писать втроем Ильф и Петров ему сделали; однако, обдумав все, Миша от соавторства отказался. Во-первых, как он мне рассказывал, ему показалась дикой сама идея — писать втроем один роман. Во-вторых, у него сложились непростые отношения с Катаевым. Да и тот, узнав о плане «тройственного союза», отговаривал брата и Ильфа от работы вместе со Штихом. <...>

Рассказ же о своем несостоявшемся соавторстве с Ильфом и Петровым дядя Миша закончил после паузы словами: «Да я бы был лишний. Конечно, они должны были писать вдвоем». <...> А Миша получил в подарок экземпляр книги — той, первой, издательства «Земля и фабрика», с дарственной надписью: Михаилу Львовичу Штиху с любовью и уважением. И. Ильф. 17/VII 928 г.» (Смолицкий С.В. На Банковском. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2004. С. 130—131).

298. Эрлих А. Нас учила жизнь: Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1960. С. 58—59, 84—86.

299. Рассказ Конан Дойля фигурирует и в розыгрыше, жертвой которого стали Ильф и Петров: «Был как-то редакционный ужин «Гудка» в Доме печати. Официантка подала Илье Арнольдовичу и Жене какой-то сверток: «Это вам подарок». В свертке оказалось шесть пирожных-наполеонов и подпись: «С почтением Конан-Дойль». В одном из пирожных Женя обнаружил совсем миниатюрную статуэтку — рыжий пиджак, белая роза в петлице, лицо умное и наглое. Да ведь это не кто иной, как Остап Бендер! Конечно, Ильф и Петров умели ценить удачную шутку, даже если она немного злая. Женя закричал, что он сейчас найдет автора и расцелует его. Но тут Женя оказался неудачным следователем. Тайна подарка так и не была раскрыта. По-видимому, здесь приложили руку знакомые художники: очень уж мастерски была сделана маленькая статуэтка из хлебной мякоти» (Березарк И.Б. Память рассказывает: воспоминания. Л.: Сов. писатель, 1972. С. 128).

300. Ефимов Б. Десять десятилетий (О том, что видел, пережил, запомнил). М.: Вагриус, 2000. С. 180.

301. Кремлев И. В литературном строю: Воспоминания. М.: Моск. рабочий, 1968. С. 190.

302. Свэн И. Сын Чичерина. Л.: Изд-во «Красная газета», 1926. 48 с. (Б-ка журнала «Бегемот», № 21).

303. Уголовный розыск. — Я.К.

304. Это можно сравнить как с «Николаем Чичериным» («сыном» наркома Георгия Чичерина), так и с «Николаем Шмидтом», как представился Остап председателю Арбатовского исполкома. — Я.К.

305. Прежнее название Ашхабада. — Я.К.

306. «Сын лейтенанта Шмидта»: Аферист Кавтунов, выдававший себя за сына лейтенанта Шмидта, задержан (Из беседы с помпрокурора Григоровым) // Коммуна. Самара, 1926. 16 окт. № 237. С. 3. Отчет о судебном процессе см.: Суд идет! «Дети лейтенанта Шмидта» // Коммуна. Самара, 1927. 25 янв. № 19. С. 3. Эти две публикации и стали источниками главы «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта».

307. Гудок. М., 1927. 9 февр. № 32 (2017). С. 4. Этот очерк был перепечатан в статье: Рудерман Н. Кресла и 12 стульев // Дружба народов. 1969. № 2. С. 285—286. Однако до недавнего времени ни перепечатка, ни оригинал не привлекали внимание исследователей. Объясняется это тем, что архив газеты «Гудок» труднодоступен, а статья Рудермана не указана в оглавлении 2-го номера «Дружбы народов» за 1969 год, и для того, чтобы ее выявить, нужно было просмотреть весь номер от начала до конца. Поэтому лишь в начале 2020 года очерк «Клад в кресле» был исследован в статье: Маринин А.В. Дилогия об Остапе Бендере: О чем умолчали авторы // Литературный факт. М., 2020. № 1 (15). С. 366—383.

308. Рудерман Н. Кресла и 12 стульев // Дружба народов. 1969. № 2. С. 286.

309. Ефимов Б. Десять десятилетий (О том, что видел, пережил, запомнил). М.: Вагриус, 2000. С. 180.

310. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Московский альманах. М.: Сов. писатель, 1939. С. 278.

311. «И он [Катаев] уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года» (Там же. С. 279).

312. Эрлих А. Нас учила жизнь: Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1960. С. 92.

313. Ильф И. Записные книжки: Полное издание художественных записей. М.: Текст, 2008. С. 33.

314. Там же.

315. Там же. С. 32—33.

316. Петров Е. Несантиментальное путешествие (Записки отважного туриста) // Невероятно, но...: Юмористические рассказы. М.: Гудок, 1928. С. 39 (Дешевая юмористич. илл. б-ка журн. «Смехач», № 15).

317. Ильф И. Записные книжки: Полное издание художественных записей. М.: Текст, 2008. С. 33.

318. Там же. С. 32.

319. Там же. С. 34.

320. Там же. С. 35.

321. Смехач. М., 1927. № 42. Нояб. С. 10. Здесь же напечатан фельетон Петрова «Рассказ с моралью», где есть другой знакомый мотив: «О, Баядерка, ти-ри-ри, ти-ри-ра... О, Баядерка, ту-ру-рум, ту-ру-ра...

Напевая таким образом и думая о мягких ручках маникюрщицы м-ль Полины, полуответственный работник т. Племяш вошел в сияющую парикмахерскую «Гигиена собственного труда»» (Там же. С. 4). Сразу вспоминается первое появление Остапа в Старгороде: «О, Баядерка ти-ри-рим, ти-ри-ра! — запел он, подходя к привозному рынку» («Двенадцать стульев»; глава «Великий комбинатор»). Причем если в фельетоне действие происходит 15-го числа в пятницу, то в романе действие начинается 15-го в субботу. Также и в повести «Светлая личность» (1928) сюжет разворачивается 15-го июля.

322. Илья Ильф. Письма не только о любви / Сост. А.И. Ильф. М.: АСТ: Зебра Е, 2008. С. 339.

323. Ильф И. Записные книжки: Полное издание художественных записей. М.: Текст, 2008. С. 35.

324. Там же.

325. Там же.

326. Там же. С. 34.

327. Оборот «гора действительно похожа на стол» восходит к документальному рассказу Петрова, где один из пассажиров говорит другому: «Столовая гора... Действительно, как стол» (Петров Е. Несантиментальное путешествие (Записки отважного туриста) // Петров Е. Невероятно, но...: Юмористические рассказы. М.: Гудок, 1928. С. 45 (Дешевая юмористич. илл. б-ка журнала «Смехач», № 15).

328. Ильф И. Записные книжки: Полное издание художественных записей. М.: Текст, 2008. С. 34.

329. Там же. С. 55.

330. Петров Е. Несантиментальное путешествие (Записки отважного туриста). С. 41.

331. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 117.

332. Там же. С. 144.

333. Там же. С. 146.

334. Там же. С. 150.

335. Там же. С. 150.

336. Там же. С. 151.

337. Там же. С. 61.

338. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 205.

339. Там же. С. 204.

340. Аронсон Г. На заре красного террора. Берлин, 1929. С. 103.

341. ЧЕ-КА: Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий. Берлин: Издание Центрального Бюро Партии российских социалистов-революционеров, 1922. С. 230.

342. Лущик С. Персонажи, место и время. Реальный комментарий к повести Валентина Катаева «Уже написан Вертер» // COLLEGIUM: Международный научно-художественный журнал. Киев, 1998. № 7—8. С. 180. В сентябре Валентин Катаев (и вместе ним — Евгений Петров) был освобожден благодаря заступничеству чекиста Якова Бельского, знавшего его по литературным кругам, а также сотрудника Одесского губернского военного комиссариата П. Туманова (см.: Фельдман Д., Киянская О. Уездный детектив: одесская биография Евгения Петрова (в двух частях, с прологом и эпилогом) // Вопросы литературы. 2014. № 5 (сент.—окт.). С. 225—236). Полугодовое ожидание Петровым расстрела нашло отражение и в биографии Корейко, который после Октябрьской революции «нахрапом захватил большую банкирскую квартиру и открыто в ней зажил <...> и был немало удивлен, когда его потащили в Чека. Он вышел оттуда через пять месяцев, чудом спасшись от расстрела» (роман «Великий комбинатор»; глава «Подземное царство»). То, что Корейко «нахрапом захватил большую банкирскую квартиру и открыто в ней зажил», можно объяснить биографией одного из прототипов Остапа Бендера — Мити Ширмахера, который «в 1920-м году нахрапом заполучил в центре города роскошную квартиру с просторным залом и роялем «Стенвей» для собраний литературного кружка «Коллектив поэтов», куда хаживал Ильф» (Александров Р. Истории «с раньшего времени». Очерки. — Одесса: Optimum. 2002. С. 102). А банкирской квартире, которую захватил Корейко, соответствует буржуйная квартира, захваченная Ширмахером. Об этом рассказал художник Евгений Окс (1899—1968), упомянув о встречах, организованных Аделиной Адалис: «Однажды она сказала: «Есть пустая буржуйная квартира — мы устроим там клуб поэтов...». И вот она привела Ильфа и меня на улицу Петра Великого. В квартире был хозяин — Митя Ширмахер» (Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 26). Следующая деталь биографии Корейко из главы «Подземное царство»: «Нужно было надеть на себя защитную шкуру, и она пришла к Александру Ивановичу в виде высоких оранжевых сапог, бездонных синих бриджей и долгополого френча работника по снабжению продовольствием», — отсылает к биографии Ильфа, в 1921 году работавшего в Опродкомгубе — Одесской военной продовольственной комиссии. Но наряду с деталями биографии авторов Корейко наделяется и негативными чертами, которые приравнивают его к бравшему «людоедские проценты» Варфоломею Коробейникову из «Двенадцати стульев»: «...Александр Иванович вышел к началу НЭПа человеком, постигшим все тайны коммерции. У него появились волчьи ухватки. Он стал скрытен и зол. <...> Корейко присвоил себе цветистую фамилию Бартоломеев...». Кстати, коробейник — это и есть коммерсант.

343. «Подвал в здании ВЧК, в котором прежде помещался архив страхового общества и находились сейфы, был приспособлен в 1918 году для расстрелов. В своих воспоминаниях писательница О.Е. Чернова-Колбасина, сидевшая в ВЧК в 1918—1919 годах, записала рассказ одной из сокамерниц, побывавшей в расстрельном подвале и вернувшейся оттуда живой» (Муравьев В.Б. Святая дорога. М.: Изографус, Эксмо, 2003. С. 207). Поэтому автохарактеристика Остапа «бежавший из полуподвалов московской чека» регулярно подвергалась цензурному вмешательству. Это отметил еще в 1962 году Я.С. Лурье: «В издании 1939 года слова «из полуподвалов» были выпущены (т. II, стр. 326), в издании 1948 года восстановлены (стр. 689), в издании 1956 года (стр. 650) и в новом издании (II, 383) опять выпущены» (Лурье Я. К выходу в свет Собрания сочинений И. Ильфа и Е. Петрова (Текстологические заметки) // Русская литература. Л.: Изд-во АН СССР, 1962. № 3. С. 239). Неудивительно, что издание 1948 года, выпущенное поверх цензурных барьеров, подверглось тотальному разгрому со стороны властей (см. «Постановление Секретариата Союза Советских Писателей СССР от 15 ноября 1948 года» и «Записку Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) секретарю ЦК ВКП(б) Е.М. Маленкову от 14 декабря 1948 года» — в сб.: Петров Е. Мой друг Ильф / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2001. С. 308—317; впервые: «Пошлые романы Ильфа и Петрова не издавать» // Источник. М., 1997. № 5. С. 89—94).

344. Путешествие в Одессу / Сост. А.И. Ильф. Одесса: ЗАО «ПЛАСКЕ», 2004. С. 194—201; Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 56—63.

345. По смыслу к этой фразе примыкает реплика Остапа, обращенная к Балаганову: «Заметьте себе, Остап Бендер никогда никого не убивал. Его убивали — это было. Но сам он чист перед законом».

346. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 51.

347. Там же. С. 52—55. Впервые: Путешествие в Одессу / Сост. А.И. Ильф. Одесса: ЗАО «ПЛАСКЕ», 2004. С. 188—192.

348. Поздняков К.С. Поэтика новеллы И. Ильфа «Повелитель евреев» // Известия Саратовского ун-та. Новая серия. Серия «Филология. Журналистика». 2017. Т. 17, вып. 1. С. 80.

349. Подобные переделки библейской истории в соответствии с реалиями советской эпохи встречались и ранее. Например, в рассказе «Пролетарий чистых кровей», где Досифей Взносов решает продать свое пролетарское происхождение мосье Подлиннику за тарелку супа-пейзана и рюмку водки, откровенно пародируется сюжет с Иаковом и Исавом, когда последний продал первому свое первородство за чечевичную похлебку (Толстоевский Ф. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска // Чудак. М., 1929. № 6. Февр. С. 8—9). А в рассказе «Васисуалий Лоханкин» травестируется история библейского потопа: «Давно уже Колоколамск не видел гробовщика Васисуалия Лоханкина в таком сильном возбуждении. <...> Он заходил во все дома по очереди и сообщал согражданам последнюю новость: «Конец света. Потоп. Разверзлись хляби небесные. В губернском городе семь дней и семь ночей дождь хлещет. Уже два ответственных работника утонуло. Светопреставление начинается. Довели большевики до ручки! Поглядите-ка!». <...> И тогда взоры всех колоколамцев с надеждой и вожделением обратились на капитана Ноя Архиповича Похотилло, который стоял немного поодаль от толпы и самодовольно крутил свои триумфальные усы» (Толстоевский Ф. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска // Чудак. М., 1929. № 3. Янв. С. 10). Упомянутый здесь гробовщик Васисуалий Лоханкин перейдет в «Золотого теленка», где предстанет в образе мечтателя-интеллигента. А реплика «Довели большевики до ручки!» уже возникала в «Двенадцати стульях» (глава «Баллотировка по-европейски»).

350. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 297.

351. Там же. С. 240.

352. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 108.

353. Отмечено: Тарасова Е.С. Илья Ильф и Евгений Петров как соавторы романов Ильфа и Петрова // Сюжетология и сюжетография. Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 2020. № 1. С. 134.

354. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 293.

355. Там же. С. 275.

356. Там же. С. 307.

357. Бакен-Бардов Ф. Алмазная дочка, или Приключение одной газеты // Чудак. М., 1929. № 41. Окт. С. 10. Здесь Ильф лишь повторил то, что говорили Николай Асеев и Осип Брик на литературном диспуте в Политехническом музее, который Ильф описал в другом фельетоне: «Диспут начинается обещанным докладом «На кой чорт нам беллетристика». Читает его самый тихий по характеру поэт из лефов. <...> Мягким девичьим голосом он требует гильотинировать Джека Алтаузена и Феоктиста Березовского. Он также сообщает публике, что четвертование Олеши и Наседкина явится лишь справедливым возмездием за их литературные грехи.

На этом месте его обрывает теоретик бывшего лефа Осип Брик. Теоретик предлагает разрубить Пильняка на сто кусков по китайскому способу, но под гул публики умолкает» (Ильф И. Диспуты украшают жизнь // 30 дней. М., 1929. № 3. С. 70).

358. Петров Е. День мадам Белополякиной // Чудак. М., 1929. № 49. Дек. С. 7.

359. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 299.

360. Яновская Л. Почему вы пишете смешно?: Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни и их юморе. М.: Наука, 1969. С. 84.

361. РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 185; https://rgali.ru/storage-unit/2670519

362. Петрович Евг. Великая магистраль // Гудок. М., 1930. 16, 17, 21 и 25 мая.

363. Петрович Евг. Великая магистраль. 3. Через Илийский мост // Гудок. М., 1930. 21 мая. № 113. С. 4.

364. Ильф И., Петров Е. Осторожно! Овеяно веками! // 30 дней. М., 1930. № 6. С. 49.

365. Там же. С. 42.

366. По словам Александры Ильф, «редактор «с плюшевым носом и бархатными височками» — всё тот же Михаил Кольцов (Неопубл. воспоминания С.В. Токаревича)» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Полное издание художественных записей / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2008. С. 85).

367. Солодарь Ц.С. Двойные. Так где же существует «еврейский вопрос»? // Огонек. М., 1975. № 47 (нояб.). С. 28. Перепечатано: Солодарь Ц.С. Дикая полынь. Кишинев, 1983. С. 208—209.

368. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 123—130.

369. Толстоевский Ф. Чарльз-Анна-Хирам // Чудак. М., 1929. № 48. Дек. С. 2.

370. Яновская Л. «Дело № 2» (К творческой истории «Золотого теленка») // Вопросы литературы. 1963. № 2. Февр. С. 187. Впрочем, другой исследователь полагает, что данная фраза записана рукой Ильфа: Ершов Л.Ф. Советская сатирическая проза 20-х годов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 246.

371. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 223.

372. Там же. С. 298.

373. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 294.

374. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 196.

375. Ильф И., Петров Е. Двойная автобиография (25 июля 1929 года) // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1961. С. 24.

376. Цит. по факсимиле страницы: РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 31. Л. 7.

377. Петров Е. День борьбы с мухами / Сост. И.Е. Катаев и А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 21.

378. Красный перец. 1924. № 21. Окт. Цит. по: Петров Е. День борьбы с мухами. С. 28.

379. Петров Е. День борьбы с мухами. С. 25.

380. Данный штамп фигурирует и в рассказе Ильфа и Петрова «Обыкновенный икс», который писался параллельно с романом: «Добившись своего, Капитулов немедленно разворачивал «Известия» и читал похоронные объявления, время от времени крича на весь вагон:

— Вот полюбуйтесь! Еще один сгорел на работе. «Местком и администрация с глубокой скорбью извещают о преждевременной смерти...». Не уберегли, не доглядели» (Толстоевский Ф. Обыкновенный икс // Огонек. М., 1930. 30 окт. № 30. С. 10).

381. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 28.

382. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 148.

383. Там же. С. 294.

384. Иностранец Федоров. Звездакин в доме отдыха // Крокодил. М., 1925. № 20. Май. С. 5.

385. Сатирический чтец-декламатор, 1917—1925 / Сост. И.П. Абрамский; Под ред. Л.С. Сосновского. М.; Л.: Госиздат, 1927. С. 281. Кстати, из упомянутых в названии сборника дат «1917—1925» следует, что рассказ «Радости Мегаса» написан не в 1926-м, а в 1925-м году.

386. Сатирический чтец-декламатор, 1917—1925. С. 279.

387. Петрович Е. Знаменитый путешественник // Рабочая газета. 1930. 2 окт.

388. Иностранец Федоров. Конец Звездакина // Красный перец. 1925. № 13. С. 3.

389. Петров Евг. Блудный папа // Сатирический чтец-декламатор, 1917—1925 / Сост. И.П. Абрамский; Под ред. Л.С. Сосновского. М.; Л.: Госиздат, 1927. С. 19—20.

390. Иностранец Федоров. Начало карьеры // Гудок. М., 1927. 16 янв. С. 2. Аналогичным образом предсмертный монолог Остапа Бендера в главе «Сокровище» восходит к реплике рейхсканцлера и министра иностранных дел Веймарской республики Густава Штреземена (1878—1929) из рассказа Петрова «Многообещающий младенец»: «А то камердинером!.. Приличное жалованье... Харчи... Чаевые... Ну, ну, пошутил... Заседание продолжается!» ~ «Ну, ну, пошутил!.. Простите!..» (Петров Е. Без доклада: Юмористические рассказы. М.: «Гудок», 1927. С. 53. Юмористич. илл. б-ка журнала «Смехач», № 6).

391. Петров Е. Драма // Красный перец. 1924. № 28. Цит. по: Петров Е. День борьбы с мухами / Сост. И.Е. Катаев и А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 31.

392. Шило в мешке (Петров Е.) Молодой человек // Красный перец. 1924. № 31. Цит. по: Петров Е. День борьбы с мухами. С. 31.

393. Петров Е. Несантиментальное путешествие (Записки отважного туриста) // Петров Е. Невероятно, но...: Юмористические рассказы. М.: Гудок, 1928. С. 41 (Дешевая юмористич. илл. б-ка журнала «Смехач», № 15).

394. Петров Е. Пропащий человек // Смехач. М., 1927. № 7. Февр. С. 10.

395. Петров Е. Семейное счастье // Петров Е. Случай с обезьяной. М. — Л.: «Земля и Фабрика», 1927. С. 23 (Б-ка сатиры и юмора).

396. Там же. С. 26.

397. Там же. С. 27.

398. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Ильф И. Записные книжки. М.: Сов. писатель, 1939. С. 19.

399. Смехач. М., 1927. № 9. Март. С. 6—7.

400. Смехач. М., 1927. № 45. Нояб. С. 9.

401. Смехач. М., 1927. № 24. Июнь. С. 8.

402. Смехач. М., 1927. № 14. Апр. С. 2—3.

403. Добавим, что непонимание Остапом студентов в главе «Дружба с юностью»: «К вечеру Остап знал всех по имени и с некоторыми был уже на «ты». Но многого из того, что говорили молодые люди, он не понимал. Вдруг он показался себе ужасно старым. Перед ним сидела юность, немножко грубая, прямолинейная, какая-то обидно нехитрая. Он был другим в свои двадцать лет. Он признался себе, что в свои двадцать лет он был гораздо разностороннее и хуже. Он тогда не смеялся, а только посмеивался. А эти смеялись вовсю. «Чему так радуется эта толстомордая юность? — подумал он с внезапным раздражением. — Честное слово, я начинаю завидовать»», — восходит к роману Ильи Эренбурга «Рвач» (1924): «После обеда к Михаилу заглянули комсомольцы. <...> Эта косолапая честность, прямота, грубость жестов и слов, которыми прикрывался юношеский идеализм, его очаровывали и раздражали, как старика выцветшие фотографии его молодости. Он ведь еще недавно был таким же! (Он никогда не был таким же. Прошлое, впрочем, легко забывается.) Он уже им завидовал. Он уже чувствовал, что они выиграли, они, с их жизнью впроголодь, с клеенчатыми тетрадками и горластым пением» (глава «Одесские развлечения героя»). Сравним: «старым» = «как старика»; «юность, немножко грубая, прямолинейная, какая-то обидно нехитрая» = «косолапая честность, прямота, грубость жестов и слов, которыми прикрывался юношеский идеализм»; «Он был другим в свои двадцать лет» = «Он никогда не был таким же»; «с внезапным раздражением» = «его... раздражали»; «я начинаю завидовать» = «Он уже им завидовал». Здесь представлена «та же модель отношений между поколениями: спокойная уверенность хозяев мира, фамильярное обращение со знаменитостью, отсутствие у молодежи пиетета перед чуждой культурой и богатством, удивление и зависть человека старого закала при виде всего этого...» (Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 624—625).

404. Толстоевский Ф. Халатное отношение к желудку // Огонек. М., 1931. 30 сент. № 27. С. 8—9.

405. Юрьев А.М. Конец НЭПа в общепите и торговле Ярославля глазами И. Ильфа, Е. Петрова и журналистов газеты «Северный рабочий» (доклад на XVII Тихомировских научных краеведческих чтениях в Ярославском музее-заповеднике, 19.11.2019) // XVII Тихомировские краеведческие чтения: 2019 — Год театра в России: материалы научной конференции. Ярославль, 2021. С. 99. Благодарю Александра Юрьева, приславшего мне данную статью.

406. Юрьев А.М. Конец НЭПа в общепите и торговле Ярославля глазами И. Ильфа, Е. Петрова и журналистов газеты «Северный рабочий». С. 103.

407. Анфиногенов А. Начало. Из книги «Котел» [Служил Гаврила...] // Кольцо А [альманах]. М., 2001. № 16. С. 172—173. Полное описание заметки выглядит так: Еще одна льгота // Бузотер [сатирическое приложение к газете «Труд»]. М., 1925. № 24. Окт. С. 10. Впервые на нее обратил внимание Абрам Вулис: «Так, по-видимому, из «Бузотера» проникло на страницы «Золотого теленка» объявление «Пиво отпускается только членам профсоюза», замеченное корреспондентом журнала в буфете Гаврилово-Посадского театра» (Вулис А.З. И. Ильф, Е. Петров: очерк творчества. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1960. С. 146). Упомянем также новейшую публикацию, где цитируется данная заметка: Панфилов А.Ю. М.А. Булгаков в 1925 году. Часть 4: М.А. Булгаков и «Бузотер» // https://proza.ru/2011/04/18/1545

408. Из истории местного самоуправления Гаврилово-Посадского района // https://gavrilovposad.bezformata.com/listnews/gavrilovo-posadskogo-rajona/11058394/

409. Цит. по первой публикации: Смехач. М., 1927. № 22. Июнь. С. 11. В пятитомнике Ильфа и Петрова (М., 1961. Т. 5. С. 338) данный рассказ был опубликован без двух заключительных абзацев.

410. Толстоевский Ф. Красный Кадошник-Галошник // Чудак. М., 1929. № 8. Февр. С. 6.

411. Красный перец. М., 1924. № 21. Окт. Сравним в рассказе Петрова «Веселые ребятки» (1925), где фоторепортер Шакалов думает, глядя на «хулиганов»: «Поймались, голубчики <...> посмотрим, как вы попоете, когда увидите свои рожи в журнале» (Крокодил. М., 1925. № 28. Июль. С. 8); и в его же рассказе «Невероятно, но...» (1927), где действует глава «Инициативной двойки» Хведоров: «Посмотрим, голубчики, — подумал он злорадно, — что вы запоете, когда я сообщу, что никаких квартир нет, и пристыжу вас...» (Огонек. М., 1927. 4 дек. № 49. С. 15). Очевидно родство Хведорова и Бендера: «К утру план мести был готов» ~ «К часу ночи великолепный план был готов» (глава «Изгнание из рая»). Тот же мотив — в рассказе Ильфа «Катя-Китти-Кет» (1924): «...к утру уже родился отважный план...».

412. Источник рассказа «Идейный Никудыкин» — публикации в советской прессе: «Несколько дней тому назад в различных местах Москвы стали замечаться лица обоего пола, появляющиеся на улицах без какого-либо признака одежды, лишь украшенные через плечо лентой с надписью: «Долой стыд».

Некоторые пытались входить в трамвай, но под влиянием общих протестов и возмущения вынуждены были оставлять вагоны.

Вчера по всем отделениям Московской милиции сделано распоряжение о задержании всех лиц, появляющихся в Москве в голом виде, и привлечении их к ответственности» (Надо пресечь глупые выходки // Вечерняя Москва. 1924. 11 сент.).

413. Иностранец Федоров. Неуловимый герой труда // Смехач. М., 1927. № 20. Май. С. 8.

414. Петров Е. Веселые ребятки // Крокодил. М., 1925. № 28. Июль. С. 8.

415. Петров Е. Сильная личность // Смехач. М., 1927. № 8. Февр. С. 8.

416. Красный перец. М., 1925. № 5. Февр. Цит. по: Ильф И., Петров Е. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / Сост. М. Долинский. М.: Книжная палата, 1989. С. 128.

417. Иностранец Федоров. Юморист Физикевич (Исповедь редактора) // Смехач. М., 1927. № 33. Авг. С. 10.

418. Петров Е. Даровитая девушка // Смехач. М,. 1927. № 35. Сент. С. 8.

419. Петров Е. Грехи прошлого // Смехач. М., 1927. № 37. Сент. С. 8.

420. Петров Е. Непременный спортсмен // Смехач. М., 1927. № 41. Окт. С. 7.

421. Петров Е. Несантиментальное путешествие (Записки отважного туриста) // Петров Е. Невероятно, но...: Юмористические рассказы. М.: Гудок, 1928. С. 47 (Дешевая юмористич. илл. б-ка журнала «Смехач», № 15).

422. Там же. С. 43.

423. 30 дней. М.: ЗиФ, 1928. № 12. С. 75.

424. Чудак. М., 1929. № 25. Июль. С. 7.

425. Чудак. М., 1929. № 11. Март. С. 6—7.

426. Лоуренс Т.Э. Восстание в пустыне: Воспоминания об англо-арабских операциях против Турции / Сокращенный перевод с английского Я.М. Черняка. М.: Моск. рабочий, 1929. 381 с.

427. Толстоевский Ф. Турист-единоличник // Огонек. М., 1930. 20 июня. № 17. С. 9.

428. Сокращение «фабзаяц» означает «учащийся фабрично-заводского училища».

429. Чудак. М., 1929. № 50. Дек. С. 3.

430. Сюда примыкает удивленная реакция Воробьянинова на слова Остапа и автора на слова Наобородко: ««Вы разве медик?» — рассеянно спросил Воробьянинов. — «Я буду медиком»» (глава «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца») ~ ««А вы разве химик? — спросил я. — Мне казалось...». — «Нет. По образованию я горняк, но служу в Химсиндикате»». Еще одна подобная перекличка: «Жизнь! — сказал Остап. — Жертва! Что вы знаете о жизни и о жертвах?» ~ «Торф, торф! Знаете ли вы, что такое торф?».

431. Народный комиссариат путей сообщения.

432. Илья Ильф. Письма не только о любви / Сост А.И. Ильф. М.: АСТ: Зебра Е, 2008. С. 141.

433. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 103.

434. Там же. С. 104.

435. Там же. С. 34.

436. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 297.

437. Эрлих А. Начало пути // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963.

438. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 34—41.

439. Там же. С. 39, 41.

440. См. «путеводитель по Волге, издания 1926 года», который читает Остап в главе «Изгнание из рая»: Поволжье: природа, быт, хозяйство. Путеводитель по Волге, Оке, Каме, Вятке и Белой. Л.: Издание Волжского государственного пароходства и транспечати НКПС, 1925. С. 411—412. Известен интерес Ильфа к подобной литературе: «Ильф всегда интересовался справочниками, каталогами, проспектами: он мог, например, с увлечением знакомиться со списком снаряжения, какое взял на Северный полюс Седов, или запоминал названия судов, курсирующих между Ливерпулем и Нью-Йорком, интересуясь всеми подробностями: каково водоизмещение этих судов, какие на них установлены двигатели, каково внутреннее оборудование кораблей и т. д. А вдруг всё это понадобится!» (Эрлих А. Нас учила жизнь: Литературные воспоминания. М.: Сов. писатель, 1960. С. 137).

441. Ильф А. «Муза дальних странствий», или Погоня за бриллиантами // Дерибасовская-Ришельевская: Литературно-художественный альманах. Одесса, 2013. № 3 (54). С. 224.

442. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 36.

443. Там же. С. 38.

444. Там же. С. 36.

445. Там же. С. 36.

446. Там же. С. 38.

447. «Красненькая» — это десятирублевая ассигнация.

448. Тиражем к деревне [без подписи] // Известия. Саратов, 1925. 6 авг. № 178. С. 2. Данная заметка была впервые фрагментарно опубликована и исследована в книге: Донецкий Б.Н. По саратовским следам «Золотого теленка»: Литературно-краеведческое расследование. Саратов: Приволжское изд-во, 2019. С. 64—66. В том же номере «Известий» г. Саратова от 06.08.1925 был помещен анонс Б. Найхина ««Герцен» идет в Саратов»: «Забегая в попутные села, «Герцен» направляется в Саратов и 7 утром будет у пристани. Надо полагать, что интерес рабочих и крестьян Саратовской губернии будет не меньше, чем он был в других пунктах, посещенных «Герценом»». А два дня спустя в этой газете под общей шапкой ««Герцен» в Саратове» был опубликован подробный отчет, содержащий три материала: «Даешь выигрыш!», «На Агитпароходе «Герцен»», «Почему тираж крестьянского займа происходит на пароходе «Герцен» (Из беседы с представителем НКФ т. Булгаковым)» (Известия. Саратов, 1925. 8 авг. № 179. С. 2). НКФ — это Народный комиссариат финансов (Наркомфин).

449. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 38.

450. Ильф А.И. Ильф до Ильфа и Петрова // Вопросы литературы. 2004. № 1 (янв.—февр.). С. 272.

451. Этот фельетон был опубликован весной 1927 года: Смехач. М., 1927. № 13. Апр. С. 8.

452. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 294.

453. Ср. в рассказе Н. Тэффи «Сырье» (1920), где действие происходит в Париже: «Говорят: «Помните — я писал... Помните — я говорил...». Вспоминают о своей живой жизни в здешней загробной» (впервые: Последние новости [газ.]. Париж, 1920. 11 июля. № 65. С. 2).

454. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 181.

455. РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 36.

456. См., например, реплику Александры Ильф: ««Звездный пробег» «Чудака» (командировка Ильфа и Петрова в Ярославль) состоялся в сентябре 1929 года» (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 247).

457. «Чудаки» в Ярославле // Северный рабочий (Ярославль). 1929. 16 июля. С. 4. Выражаю благодарность ярославскому историку Александру Юрьеву, приславшему мне полный текст этой заметки.

458. Ильф И.А. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 237.

459. Юрьев А.М. Эпизоды повседневной жизни ярославцев 1920-х годов глазами И. Ильфа и Е. Петрова // Верхневолжский филологический вестник. Ярославль: РИО ЯГПУ, 2018. № 3. С. 279—280.

460. «На пожелтевших листах архивного уголовного дела НКВД, датируемого январем 1938 года раскрывается трагическая история владельца первого в Ярославле частного автопроката, или, как он именуется в деле, «легкового извозчика» Иосифа Сагассера» (Батуева Е. По следам «Антилопы Гну»: В архивах ФСБ обнаружены дела прототипов «Золотого теленка», 17.01.2012 // http://www.yaroslavl.fsb.ru/smi/gnu.html; http://blog.i.ua/user/1887606/890539/).

461. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 238.

462. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 372.

463. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 238.

464. Чудак. М., 1929. № 37. Сент. С. 9.

465. Ярославский Центральный рабочий кооператив «Единение — сила».

466. Северный рабочий (Ярославль). 1928. 22 ноября (№ 271). С. 5.

467. Юрьев А.М. Конец НЭПа в общепите и торговле Ярославля глазами И. Ильфа, Е. Петрова и журналистов газеты «Северный рабочий» (доклад на XVII Тихомировских научных краеведческих чтениях в Ярославском музее-заповеднике, 19.11.2019) // XVII Тихомировские краеведческие чтения: 2019 — Год театра в России: материалы научной конференции. Ярославль, 2021. С. 102.

468. Донецкий Б.Н. «Эх, прокачу!» // Годы и люди: Сборник / Ред. С.В. Катков. Вып. 3. Саратов: Приволжское книжное изд-во, 1988. С. 206.

469. Донецкий Б.Н. По саратовским следам «Золотого теленка»: Литературно-краеведческое расследование. Саратов: Приволжское изд-во, 2019. С. 9—10.

470. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 237.

471. Там же. С. 238.

472. Там же. С. 241.

473. Фамилия «Козлевич» образована от фамилии друга Ильфа — художника Владимира Козлинского, иллюстрировавшего его фельетоны в журналах «Смехач» и «Чудак». Причем фамилия «Козлинский» фигурирует и в записной книжке Ильфа за июнь—сентябрь 1929 года (Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 243). Но, с другой стороны, Козлевичу сродни Козлодоев из рассказа Евгения Петрова (Петров Е. Рассказ об одном солнце // Смехач. М., 1927. № 19. Май. С. 4—5). А фамилия «Цесаревич» отсылает к биографии Валентина Катаева: «Я разыскал в коридоре нашего классного наставника, латиниста, поляка Сигизмунда Цезаревича...» (Катаев В. Разбитая жизнь или Волшебный рог Оберона // Новый мир. 1972. № 8. С. 15).

474. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. С. 242.

475. Там же. С. 243.

476. Там же. С. 244.

477. Там же. С. 239.

478. Октябрь. 1929. № 1. С. 39.

479. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. С. 286.

480. Там же. С. 235.

481. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2004. С. 53.

482. Там же.

483. Там же. С. 60.

484. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 59.

485. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. С. 220.

486. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 92—95.

487. Там же. С. 44.

488. РГАЛИ Ф. 1821. Оп. 1. Ед. хр. 72; https://rgali.ru/storage-unit/2670606

489. Этот персонаж явно имеет своим предшественником заглавного героя морского рассказа Ильфа «Приключения Мишки Бесшабашного», написанного еще во время работы в одесской газете «Моряк» (см.: Березарк И. Устные рассказы писателей: Воспоминания // Нева. 1977. № 3. С. 203—204).

490. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 47.

491. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 53.

492. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 563.

493. Олеша Ю. Памяти Ильфа // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 36.

494. Бондарин С. Разговор со сверстником // Наш современник. М., 1962. № 5. С. 190. Для сравнения — Михаил Булгаков, например, не выносил колбасу, о чем и написал в повести «Собачье сердце» (1925): «Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину». А профессор Преображенский в разговоре с Зиной называет краковскую колбасу «гадостью» и «отравой для человеческого желудка». Тот же Преображенский говорит Борменталю: «Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет! — Гм... Да ведь других же нет. — Вот никаких и не читайте». А отношение Остапа к советской прессе было прямо противоположным: «Людей, которые не читают газет, надо морально убивать на месте» («Золотой теленок»; глава «Бензин ваш — идеи наши»).

495. Любопытно, что весной 1927 года Евгений Петров использует эту образность при написании своего рассказа «Весельчак» (Смехач. М., 1927. № 15. Апр. С. 3). Здесь друг главного героя называет его «первым весельчаком», что соответствует «первому бойцу на скотобойне». А реакция героя: «Ну уж и весельчак, — потупился Никанор, — так. Середка на половинку», — вновь напоминает прозвище Антона: Половина-на-Половину. Вместе с тем рассказ Ильфа впервые был напечатан в 2004 году (Ильф до Ильфа и Петрова / Сост. А.И. Ильф // Вопросы литературы. 2004. № 1. Янв.—февр. С. 276—279), и Петров знать его не мог. Поэтому данное сходство лишь подчеркивает «родство душ» обоих авторов, предопределившее в дальнейшем их совместную работу. Добавим еще, что обращение автора к Никанору в концовке рассказе отзовется в реплике Остапа, адресованной Безенчуку: «Но ты, друг Никаноша, не печалься. Пройдет каких-нибудь сорок лет, и ты привыкнешь» ~ «Поезжай в Париж. Там подмолотишь! Правда, будут некоторые затруднения с визой, но ты, папаша, не грусти. Если Бриан тебя полюбит, ты заживешь недурно...» («Двенадцать стульев»; глава «В театре Колумба»).

496. Ср. в другом фельетоне Ильфа — «Галифе Фени-Локш» (1923), где действие происходит на одесском Привозе: «И Феня берет немца за пульс. «Чтоб я так дыхала, если это вам не подойдет. Садитесь и мерьте»» (Ильф И. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 41). А одесское слово «локш» будет использовано Ильфом в романе «Великий комбинатор» (1929): «Рамы действительно оказались хорошими. Но картины представляли из себя то, что на юге для краткости называют «локш», а в центральных губерниях — «липа»» (глава «Подземное царство»).

497. Ильф И. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 63—65.

498. Огонек. М., 1927. 4 дек. № 49. С. 15.

499. Гудок. М., 1923. 1 дек. Цит. по перепечатке: Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 19—22.

500. Толстоевский Ф. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска // Чудак. М., 1929. № 7. Февр. С. 6—7.

501. Смехач. М., 1928. № 48. Дек. С. 10.

502. Ильф И. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 66.

503. Псевдонимов И.А. Муж общественник // Смехач. М., 1927. № 21. Май. С. 5.

504. Ильф И. Шарлатан // Красный журнал [Приложение к газете «Гудок»]. М., 1924. № 3. С. 6—7. Цит. по: Азатов Г. Шарлатан: (Забытый рассказ Ильи Ильфа) // Независимая газета. EX LIBRIS. М., 2015. 3 сент. С. 7.

505. Ильф И. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 106.

506. Там же. С. 101.

507. Там же. С. 109.

508. Там же. С. 113.

509. Там же. С. 114.

510. Илья Ильф, или Письма о любви: Неизвестная переписка Ильфа. М.: Текст, 2004. С. 311—312.

511. Толстоевский Ф. Московские ассамблеи // Чудак. М., 1929. № 46. Нояб. С. 12. В этом же фельетоне обнаруживается источник одной из реплик Остапа по поводу Рио-де-Жанейро: «Также известно, что Марковы придут с граммофонными пластинками, и известно даже, с какими. Там будет вальс-бостон «Нас двое в бунгало», чарльстон «У моей девочки есть одна маленькая штучка» и старый немецкий фокстрот «Их фаре мит майнер Клара ин ди Сахара», что, как видно, значит: «Я уезжаю с моей Кларой в одну Сахару»» ~ «Мулаты, бухта, экспорт кофе, так сказать, кофейный демпинг, чарльстон «У моей девочки есть одна маленькая штучка» и... о чем говорить!» (глава «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»). О чарльстоне мечтает и героиня рассказа Петрова «День мадам Белополякиной»: «Ах, Куба! Ах, Гаити, Таити, Коломбо, Валенсия! Мадам Белополякина сейчас же, на месте, готова дать палец на отсечение, чтобы побывать под этими пальмами, увидеть это море и потанцевать чарльстон при свете Южного Креста» (Чудак. М., 1929. № 49. Дек. С. 6).

512. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 408.

513. Кольцов М. Сотворение мира / Предисл. Н. Бухарина. М.; Л.: Земля и Фабрика, 1928. С. 438.

514. Там же. С. 443.

515. Д'Ор О.Л. Русская история при варягах и ворягах. Петроград: Издание Автора, 1919. С. 46. То же: М.: Книгопечатник, 1922. С. 42.

516. The Collected Works of Mahatma Gandhi. Vol. 89. New Delhi, 2015. P. 108.

517. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 286.

518. Международное обозрение. Индия // Красная новь. М.; Л.: Госиздат, 1930. № 7 (июль). С. 165.

519. Галанов Б. Илья Ильф и Евгений Петров. М.: Сов. писатель, 1961. С. 70—71.

520. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 127.

521. Там же. С. 126.

522. Там же. С. 237.

523. Там же. С. 239.

524. Там же. С. 232.

525. Гехт С. Семь ступеней // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 120.

526. Северо-Американские Соединенные Штаты.

527. Планы и наброски к «Великому комбинатору» // Ильф И., Петров Е. Золотой теленок (авторская редакция) / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2016. С. 364—365.

528. Коваленко С.А. Примечания // Маяковский В. Полное собрание сочинений в 13 томах. Т. 10. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1958. С. 357.

529. Неделя Автодора // Правда. 1929. 3 июля. № 149. С. 4. Отмечено: Одесский М.П. От «Великого комбинатора» к «Золотому теленку»: Творческая история романа И.А. Ильфа и Е.П. Петрова в политическом контексте // Дом князя Гагарина: Сб. научных статей и публикаций. Вып. 8. Одесса: Одесский литературный музей, 2017. С. 145. Правдинская заметка, посвященная маршруту Москва — Сергиев — Москва, в «Золотом теленке» представлена в таком виде: «Остап вынул из кармана «Известия» и громким голосом прочел экипажу «Антилопы» заметку об автомобильном пробеге Москва — Харьков — Москва» (в романе «Великий комбинатор»: Москва — Самара — Москва).

530. Планы и наброски к «Великому комбинатору». С. 366—367.

531. Там же. С. 377.

532. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 117.

533. Илья Ильф. Письма не только о любви / Сост. А.И. Ильф. М.: АСТ: Зебра Е, 2008. С. 129.

534. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 16—29.

535. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное. С. 143—147.

536. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 25.

537. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 284.

538. Там же. С. 563. Подобную мысль высказал и Михаил Булгаков, когда в его жизнь вошла Елена Сергеевна Шиловская: «Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно» (Лакшин В. Елена Сергеевна рассказывает // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Сов. писатель, 1988. С. 414).

539. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 231.

540. Владимирский Б. Венок сюжетов. Винница: Континент-ПРИМ, 1994. С. 139.

541. Олеша Ю. Об Ильфе // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 28.

542. Петров Е. Из воспоминаний об Ильфе // Московский альманах. М.: Сов. писатель, 1939. С. 277.

543. Щеглов Ю. Романы Ильфа и Петрова: Спутник читателя. Т. 2. Золотой теленок. Wien, 1991. С. 674—675.

544. Толстоевский Ф. Чарльз-Анна-Хирам // Чудак. М., 1929. № 48. Дек. С. 2.

545. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. М.: Текст, 2000. С. 271.

546. Пушкинъ и его современники: Матеріалы и изследованія. Томъ VII. Петроградъ, февраль 1917. С. 361.

547. Генеалогія иностранныхъ государей и владѣтельныхъ фамилій // Мѣсяцесловъ на 1865 годъ. Санктпетербургъ, 1865. С. 171. Что-то знакомое в выходных данных, не правда ли? Ну, конечно же: «Этимъ полукресломъ мастеръ Гамбсъ начинаетъ новую партію мебели. 1865 г. Санктъ-Петербургъ» («Двенадцать стульев»; глава «Изгнание из рая»). Кстати, реальный мастер Генрих Даниэль Гамбс никак не мог начать новую партию мебели в 1865 году, поскольку умер в 1831-м.

548. Цит. по статье: Виницкий И. Что означает таинственная надпись на могиле Паниковского — «человека без паспорта»? (28.09.2020) // https://gorky.media/context/chto-oznachaet-tainstvennaya-nadpis-na-mogile-panikovskogo-chelovek-bez-pasporta-rassledovanie-gorkogo/

549. https://ru.wikipedia.org/wiki/Вильгельм_Гессенский

550. Ильф И. Записные книжки 1925—1937: Первое полное издание. С. 563.