Всем памятна 15-я глава романа Булгакова под названием «Сон Никанора Ивановича», где председатель жилтоварищества дома 302-бис, находясь в клинике Стравинского, видит странный сон: «В глаза ему снизу и спереди ударил свет цветных ламп, отчего сразу провалился в темноту зал с публикой.
— Ну-с, Никанор Иванович, покажите нам пример, — задушевно заговорил молодой артист, — и сдавайте валюту». Очевидно, что этот сон возвращает нас к событиям 9-й главы, где в квартире Босого ГПУ изъяло доллары: «Доллары в вентиляции <...> Ну что же, надо остальные сдавать». А в ранней редакции Босой прячет деньги в дымоходе, но поскольку дымоходами распоряжается дьявольская советская власть, деньги быстро обнаруживают — после звонка Коровьева в ГПУ. И вполне очевидно, что «артист в смокинге», ведущий представление в театре, которое снится Босому, — это чекист, манеры которого полностью идентичны манерам Воланда.
Доказательством служат переклички с сеансом черной магии в театре Варьете, где на сцене уже появлялся «артист Воланд»: «Гм... — заговорил задумчиво артист, — и как вам не надоест, я не понимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, наслаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите в душном зале!» = «Ну что же, — задумчиво отозвался тот, — они люди как люди»; «Затем он переменил и тембр голоса, и интонации и весело и звучно объявил: «Итак, следующим номером нашей программы — Никанор Иванович Босой...»» = «...и громко приказал: «Наденьте голову!»». Во время сеанса в Варьете «маг вместе со своим полинялым креслом исчез со сцены, причем надо сказать, что публика совершенно этого не заметила», а артист в смокинге «громко воскликнул: «Антракт, негодяи!». После чего исчез со сцены совершенно бесшумно»1. И если Воланд говорит Коровьеву: «Покажи нам для начала что-нибудь простенькое», — то артист в смокинге обращается к Дунчилю: «Позвольте вам на прощание показать фокус!»2 (ср. еще с обращением Воланда к Берлиозу: «Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует!»; причем перед этим Воланд назвал скорую смерть Берлиоза именно фокусом: «Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!»). Далее артист в смокинге говорит о Дунчиле, не желавшем сдавать бриллианты, охмуряло и врут, а Воланд после ухода Босого из его квартиры с пачками денег назвал его выжига и плут. Также Дунчиль и Босой награждаются «зоологическими» характеристиками: «Тяжелый бас сказал в спальне: «Однако, этот Босой — гусь! Он мне надоел»»3 = «В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичный осел». Кстати, и ведущий говорил о том, что Дунчиль ему надоел: «Вы извели всех за полтора месяца своим тупым упрямством».
Ведущий говорил, «уничтожая Дунчиля огненным взглядом»4, а Воланд «объяснил свои слова <...> не спуская с Маргариты огненного глаза».
Из глаз ведущего «брызнули лучи, пронизывающие Канавкина насквозь, как бы рентгеновские лучи», а правый глаз Воланда, упершийся в Маргариту, назван «сверлящим любого до дна души» (да и реакция ведущего на признание Канавкина: «Браво! — вскричал распорядитель»5, — совпадает с реакцией Воланда на слова Берлиоза: «Браво! — вскричал иностранец, — браво!»; перед этим же ведущий и Воланд обращались к своим собеседникам подчеркнуто корректно: «Ваша фамилия? Виноват, — очень вежливо осведомился конферансье»6 = «Виноват, — мягко отозвался неизвестный, — для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок»; такой же голос Воланда услышит Бездомный в ресторане Дома Грибоедова: «Виноват, виноват, скажите точнее, — послышался над ухом Ивана тихий и вежливый голос, — скажите, как это убил? Кто убил?»).
Интересно, что в одном из фельетонов Евгения Петрова (1927) предвосхищено обращение ведущего к Канавкину: «Тогда друг сказал: «Верю вам. Вы действительно не были на боксе. Такие глаза не могут лгать»»7 ~ «Верю! Эти глаза не лгут». Точно так же начало фельетона Ильфа и Петрова «Бледное дитя века» совершенно случайно совпадает с началом «Мастера и Маргариты»: «Поэт Андрей Бездетный, по паспорту значившийся гражданином Иваном Николаевичем Ошейниковым...»8 ~ «...поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный».
К этой же серии случайных перекличек можно отнести сходство между фельетоном Петрова «Его профессия» (1929) и рассказом Коровьева Маргарите: «Ответ был такой странный, что агент финотдела уставился на маленького брюнета и завертел в руках карандаш. «Как вы сказали? — повторил агент вопрос. — Чем вы занимаетесь?». — «Расширением жилплощади, — ответил брюнетик. — Я расширяю жилищную площадь. Если у вас в комнате 10 метров, я могу довести их до 30, 40 метров, хоть до ста. Крошечную ванную мне ничего не стоит превратить в целый дворец»»9 ~ «Я, впрочем, — продолжал болтать Коровьев, — знавал людей <...> проделывавших чудеса в смысле расширения своего помещения. Так, например, один горожанин, как мне рассказывали, получив трехкомнатную квартиру на Земляном валу, без всякого пятого измерения <...> мгновенно превратил ее в четырехкомнатную, разделив одну из комнат пополам перегородкой».
Более того, и Петров в рассказе «День мадам Белополякиной» (декабрь 1929), и Булгаков в «Мастере и Маргарите» упоминают массовые ссылки в Соловецкий лагерь особого назначения: «Частников прижимают налогами. Половину знакомых выслали куда-то в Соловки. Жить становится труднее с каждым днем»10 ~ «Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! — совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич». Кстати, в романе Булгакова Соловки стали упоминаться лишь в начале 1930-х годов, так что и здесь Петров его опередил.
А описание Вороньей слободки в фельетоне «Гость из Южной Америки», вошедшем в цикл «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска» (1929), предвосхищает описание «нехорошей квартиры» в «Мастере и Маргарите»: «Подозрение падало на пятый этаж, этаж чрезвычайно подозрительный и уже названный Вороньей Слободкой»11 ~ «Квартира была давно уже под подозрением. Охраняли не только тот путь, что вел во двор через подворотню, но и черный ход; мало этого, на крыше у дымовых труб была поставлена охрана. Да, квартира № 50 пошаливала, а поделать с этим ничего нельзя было» (глава 27. «Конец квартиры № 50»). Заметим, что «нехорошая квартира» тоже располагалась на пятом этаже. Причем если Воронью слободку громит один из жильцов по имени Никита Псов, то квартиру № 50 поджигает кот Бегемот.
Тема Вороньей слободки перейдет в роман «Золотой теленок», где появится глава «Конец «Вороньей слободки»», которая предвосхитит главу «Конец квартиры № 50». В обоих случаях квартиры гибнут от пожара: Воронью слободку поджигает Никита Пряхин, у которого на ногах — «темные, панцирные ногти», то есть, попросту говоря, когти — атрибут дьявола. А «нехорошую квартиру» поджигает демон Бегемот, состоящий в свите дьявола.
Но вернемся к сопоставлению ведущего в театре и Воланда.
Ведущий разоблачает Дунчиля, хранившего у своей любовницы в Харькове «восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золотом», а Воланд адресует буфетчику Сокову вопрос: «У вас сколько имеется сбережений?», — после чего при помощи Коровьева узнаёт, что у Сокова «двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах <...> и дома под полом двести золотых десяток». В итоге ведущий называет Дунчиля «жадным пауком», а Воланд в первой редакции романа говорит Сокову: «Делается то, что увы от жадности в глазах мутится»12. При этом жадному пауку соответствуют жадные твари, как назвал Воланд зрителей сеанса черной магии, которые стали хватать падающие с потолка червонцы и потом пошли с ними в буфет: «О! Жадные твари! Но, позвольте, вы-то видели, что вам дают?»13.
Ведущий обращается к Босому: «Насколько я понял вас <...> вы хотели поклясться богом, что у вас нет валюты?», и «участливо поглядел на Никанора Ивановича»; а о Воланде, спросившем Сокова: «У вас сколько имеется сбережений?», — сказано: «Вопрос был задан участливым тоном». Поэтому ведущий характеризуется точно так же, как Воланд, беседующий с Соковым: «Гм... — заговорил задумчиво артист, — и как вам не надоест, я не понимаю?» = «Гм... — задумался артист, — ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим! Рад нашему знакомству». Кстати, и выражение «Милости просим!» находит аналогию в первом случае: «Милости прошу на сцену! — вежливо пригласил конферансье, всматриваясь в темный зал». А ведущий и помощник Воланда Коровьев демонстрируют нарочитую ласковость: «...артист ласково осведомился у Канавкина: «Где же спрятаны?»» = «Позвольте глянуть, — ласково заговорил Фагот и надел пенсне». Аналогичным образом совпадают реплики ведущего в адрес Дунчиля, и Коровьева — в адрес Семплеярова: «...позвольте мне на прощанье показать вам еще один номер из нашей программы» = «...разрешите еще один крохотный номерок?».
И заканчивается всё это тем, что ведущий разоблачил Дунчиля, изменявшего своей жене с любовницей Идой Геркулановной Ворс, а Фагот раскрыл тайную жизнь Семплеярова, который накануне сеанса черной магии поехал не на заседание акустической комиссии, как сказал об этом жене, а к любовнице — артистке Милице Андреевне Покобатько: «...этот корыстный болван добился все-таки того, что был разоблачен при всех и на закуску нажил крупнейшую семейную неприятность» = «Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так назойливо добивался Аркадий Аполлонович!». Совпадает и реакция жен Дунчиля и Семплеярова: «Тут дама без воротника вдруг пронзительно крикнула: «Негодяй!»»14 = «Мерзавка! — вскричала пожилая. — Как смела ты ударить моего мужа!»15 (в итоговой редакции: «Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича!»).
Сходство наблюдается и между разоблачением ведущим Дунчиля и Коровьевым Сокова: «Восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золотом...» = «Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах <...> и дома под полом двести золотых десяток». Причем если «буфетчик стал желт лицом», то Дунчиль чуть не упал в обморок, «меняясь в цвете лица из желтоватого в багровый, из багрового в желтый»16. И в обоих случаях действо сопровождается бурной овацией: «Итак, следующим номером нашей программы — Никанор Иванович Босой, председатель домового комитета. Попросим его! И тут громовой аплодисмент потряс ярко освещенный зал»17 = «Через минуту на сцене стояли десять умопомрачительно одетых женщин, и весь театр вдруг разразился громовым аплодисментом»18.
Но еще больше лексических совпадений имеется между ведущим и Воландом: «Глядя с любопытством на сцену, Никанор Иванович увидел, как на ней появился хорошо одетый, в сером костюме, гладко выбритый, гладко причесанный молодой человек с приятными чертами лица»19 = «Он был в дорогом сером костюме <...> Выбрит гладко. Брюнет»; «Ведущий программы уставился прямо в глаза Канавкину <...> из этих глаз брызнули лучи...» = «Неужели мошенники? — вперяя в буфетчика свой сверкающий глаз, тревожно допытывался хозяин у гостя...»20; «Произнеся, и с большим жаром, эту очень убедительную речь, артист ласково осведомился у Канавкина...» = «Артист вытянул вперед руку, на пальцах которой сверкали камни, как бы заграждая уста буфетчику, и заговорил с большим жаром...»; «Целиком присоединяюсь, — твердо сказал артист, — и я спрошу вас: что могут подбросить?» = «Извинить не могу, — твердо сказал тот»; «Верю! — наконец, воскликнул артист и погасил свой взор» = «Ай-яй-яй! — воскликнул артист. — Да неужели ж они думали, что это настоящие бумажки?» (конструкция погасил свой взор вновь заставляет вспомнить описание Воланда: «Изумительно! — воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал...»); «Ах, да, да, да, да! Маленький особнячок? Напротив еще палисадничек? Как же, знаю, знаю!» = «Ах, ну да, ну да! Дорогой мой! Я открою вам тайну: я вовсе не артист...»; «Ну ладно, — смягчился артист, — кто старое помянет...» = «...пояснил Воланд, вдруг смягчаясь, — любите деньги, плут, сознайтесь?»21; «...вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время, как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни к чему...» = «Ну, конечно, это не сумма <...> хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна»; «Чудаки, ей-богу! — пожав плечами, проговорил артист, и занавес скрыл его» = «Дорогой мой, вы действительно нездоровы, — сказал Воланд, пожимая плечами»; «...осведомился конферансье, любезно предлагая Канавкину папиросу и зажженную спичку» = «Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и галантно предложил его Бездомному»22 (а сочетание слов осведомился... любезно встречается и при описании обращения Воланда к буфетчику: «Куда же вы так спешите? — любезно осведомился хозяин, — останьтесь с нами, посидите, выпьемте»23); «Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? — жалобно спросил артист. — И бриллиантов нет, — сухо отозвался Дунчиль»24 ~ «А дьявола тоже нет? — плаксиво спросил немец и вцепился теперь в Ивана. — И дьявола...»25 (сравним: «Так нет ли... бриллиантов?» = «А дьявола тоже нет?»; «жалобно спросил» = «плаксиво спросил»; «И бриллиантов нет» = «И дьявола»); «Если угодно, вы можете покинуть театр, Сергей Герардович, — и артист сделал царственный жест.
Дунчиль спокойно и с достоинством повернулся и пошел к кулисе.
— Одну минуточку! — остановил его конферансье, — позвольте мне на прощанье показать вам еще один номер из нашей программы, — и опять хлопнул в ладоши. <...> Дунчиль отступил на шаг, и лицо его покрылось бледностью. Зал замер.
— Восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золотом, — торжественно объявил артист, — хранил Сергей Герардович в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс, которую мы имеем удовольствие видеть перед собою...» ~ «...Берлиоз... устремился к тому выходу с Патриарших, что находится на углу Бронной и Ермолаевского переулка.
А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел.
— Михаил Александрович! — крикнул он вдогонку Берлиозу.
Тот вздрогнул, обернулся <...> А профессор прокричал, сложив руки рупором:
— Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?» («пошел к кулисе» = «устремился... к выходу»; «Одну минуточку!» = «Михаил Александрович!»; «хлопнул в ладоши» = «сложив руки рупором»26; «отступил на шаг» = «обернулся»; «лицо его покрылось бледностью» = «вздрогнул»; «в городе Харькове» = «в Киев»; «своей любовницы» = «вашему дяде»27); «К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет, — спокойно ответил Дунчиль. <...> Он тогда всё сдал, — волнуясь, ответила мадам Дунчиль» ~ «Увы! — с сожалением ответил Берлиоз, — ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив» («К сожалению» = «с сожалением»; «валюты у меня больше нет» = «ни одно из этих доказательств ничего не стоит»; «Он тогда всё сдал» = «человечество давно сдало их в архив»); «Вы, Сергей Герардович, охмуряло и врун, — сурово сказал молодой человек...»28 = «Ну, тогда вот что! — сурово сказал инженер и сдвинул брови, — позвольте вам заявить, гражданин Бездомный, что вы — врун свинячий!»29; «Зал затих при его появлении, глядя на молодого человека с ожиданием и весельем»30 = «Маг поглядел на затихшую, пораженную появлением кресла из воздуха публику» («Зал затих» = «затихшую... публику»; «при его появлении» = «появлением»).
Вернемся еще раз к описанию Воланда из редакции романа 1932—1936 годов: «А дьявола тоже нет? — плаксиво спросил немец и вцепился теперь в Ивана», — поскольку мотив «плаксивости» реализуется и применительно к артисту в смокинге: «Не ругайте его, — мягко сказал конферансье, — он раскается. — И, обратив к Никанору Ивановичу полные слез голубые глаза, добавил: «Ну, идите, Никанор Иванович, на место!»; а голубые глаза были у самого Булгакова...31
Далее ведущий объявляет выступление артиста Саввы Потаповича Куролесова, сыгравшего Скупого рыцаря, который сидел на своих сундуках с деньгами и внезапно «помер злою смертью, прокричав «Ключи! Ключи мои!», повалившись после этого на пол, хрипя и осторожно срывая с себя галстух». В похожем состоянии находился буфетчик Соков (тоже «скупой рыцарь», названный «грустным скупердяем-буфетчиком») после того, как Коровьев рассказал, что он хранит «двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах и дома под полом двести золотых десяток»: «Буфетчик что-то прохрипел». И он тоже был близок к тому, чтобы «помереть злою смертью»: «Буфетчик сидел неподвижно и очень постарел... Темные кольца окружили глаза, щеки обвисли. Нижняя челюсть отвалилась». То есть с ним едва не случился удар, о котором предупреждал публику «артист в смокинге»: «Кончилось со скупым рыцарем очень худо — он умер от удара, так и не увидев ни нимф, ни муз, и с вами будет тоже очень нехорошо, если валюты не сдадите» (21.06.193532). Этот сон, который видит «Босой, член кружка «Безбожник»», напоминает ему о недавних событиях, когда он сам едва не скончался от удара после обнаружения милицией трехсот долларов в уборной: «Мы не знаем, что спасло Никанора Ивановича от удара. Но он был к нему близок» (лето 193333). Кроме того, диалог ведущего с Никанором Ивановичем Босым в перевернутом виде повторяет разговор Воланда с Иваном Николаевичем Бездомным (обратим внимание на зеркальное отражение имени-отчества, а также на говорящие фамилии: Босой, то есть без обуви, и Бездомный, то есть без дома34):
1) Тут Никанор Иванович вспомнил все те страстные, все убедительные слова, которые он приготовил, пока влекся в тюрьму, и выговорил так:
— Богом клянусь...
Но не успел кончить, потому что зал ответил ему негодующим криком. Никанор Иванович заморгал глазами и замолчал.
— Нету валюты? — спросил молодой человек, с любопытством глядя на Никанора Ивановича.
— Нету! — ответил Босой35.
2) Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:
— Вы — атеисты?!
— Да, мы — атеисты, — улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепился, заграничный гусь!»
<...>
— А дьявола тоже нет? — вдруг весело осведомился больной у Ивана Николаевича.
— И дьявола...
— Не противоречь! — одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.
— Нету никакого дьявола! — растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, — вот наказание!
Сравним: «с любопытством» = «от любопытства»; «А дьявола тоже нет?» = «Нету валюты?»; «Нету!» = «Нету никакого дьявола!» (причем в первом случае находится и более полная аналогия словам: «Нету никакого дьявола! <...> вскричал Иван Николаевич...» = «Нету! Нету! Нету у меня! — страшным голосом прокричал Никанор Иванович...»). И вопрос Воланда: «...как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?», — травестируется в вопросе ведущего: «...откуда же появились триста долларов, которые оказались в сортире?». Далее следуют похожие реплики: «Браво, правильно! — сказал молодой человек...» = «Браво! — вскричал иностранец, — браво!». А в окончательной редакции романа ответ ведущего на реплику Босого «Богом клянусь, что...»: «Насколько я понял вас, — заговорил ведущий программу, — вы хотели поклясться богом, что у вас нет валюты?», — вновь представляет собой зеркальный перевертыш вопроса Воланда: «Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога?» («Насколько я понял вас» = «я так понял»; «вы хотели поклясться богом, что у вас нет валюты?» = «вы... не верите в бога?»). И если «гулкий бас с небес весело сказал: «Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту»», то и реплика Воланда, обращенная к буфетчику, описывается идентично: «Впрочем мы замечтались! — весело воскликнул хозяин, — к делу, к делу! Вы, конечно, хотите, чтобы вам вернули настоящие деньги»36. Опять перед нами зеркальная ситуация: в первом случае «артист в смокинге» призывает сдавать валюту, а во втором «артист Воланд» готов вернуть буфетчику деньги. И в обеих сценах звучит церковный колокол: «Тут и приснилось Босому, что будто бы все лампионы загорелись еще ярче и даже где-то якобы тренькнул церковный колокол»37 ~ «Фагот! — крикнул хозяин. Голос его ударил как колокол, на столе звякнули бутылки, — ты что же там такое устроил с бумажками?»38 (обратим еще внимание на похожие глаголы: тренькнул — звякнули).
А начало сна Босого: «...гулкий бас с небес весело сказал: «Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту!»», — повторяет обращение Воланда к только что очнувшемуся с похмелья Степе Лиходееву: «И тут в спальне прозвучал тяжелый бас неизвестного визитера: «Доброе утро, симпатичнейший Степан Богданович!»»39 Неудивительно, что сдача валюты во сне Босого приравнивается к Страшному Суду из Откровения Иоанна Богослова: «Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золотыми трубами в руках подводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям. У этих дверей спутники сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал: «Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту!»» ~ «Я был в духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний; то, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии <...> Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом» (Откр. 1:10—13), «После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе» (Откр. 4:1), «И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб» (Откр. 8:2), «И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить» (Откр. 8:5), «И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их» (Откр. 21:3). Сравним: «привиделось» = «то, что видишь»; «какие-то люди» = «семь Ангелов»; «с золотыми трубами» = «золотых светильников», «семь труб»; «к большим лакированным дверям. У этих дверей» = «дверь отверста на небе»; «сыграли будто бы туш» = «приготовились трубить»; «гулкий бас с небес» = «громкий голос с неба»; «весело сказал» = «говорил». Кроме того, Иоанн «дивился удивлением великим» (Откр. 17:6), а в романе: «Удивившись крайне, Никанор Иванович увидел над собою черный громкоговоритель»; и, наконец, «гулкий бас с небес» соответствует «тяжелому басу» Воланда, который звучал во время сеанса черной магии в театре Варьете. Поэтому зрители, не желающие сдавать валюту, — это мертвецы, которые воскресают из мертвых во время Страшного суда: «И тут в лампах загорелся зловещий фиолетовый свет, отчего лица у зрителей стали как у покойников, и во всех углах закричали страшные голоса в рупорах: «Сдавайте валюту! Сдавайте!»»40 ~ «И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!» (Откр. 8:13). Эффект усилен повторением слов: Сдавайте... Сдавайте = горе, горе, горе (кстати, если Босой во сне видит, что «лица у зрителей стали как у покойников», то и лицо самого Босого после того, как у него дома обнаружили валюту и повели в милицию, было таким же: «...председатель правления в сопровождении двух людей быстро проследовал в ворота дома и якобы шатался, как пьяный, и будто бы лицо у него было, как у покойника»; вариант 1933 года41). А суд, который творит над Дунчилем ведущий, приравниваемый к Христу, завершается символической отправкой грешника в ад: «Ступайте же теперь домой, и пусть тот ад, который устроит вам ваша супруга, будет вам наказанием». В редакции за 21.06.1935 этот эпизод выглядел так: «Вы, Сергей Герардович, охмуряло и врун, — сурово сказал молодой человек, уничтожая Дунчиля огненным взглядом, — ступайте же теперь домой и постарайтесь исправиться!»42. Здесь можно увидеть, с одной стороны, отсылку к словам Иоанна Крестителя о Христе, который идет вслед за ним и который «солому сожжет огнем неугасимым» (Мф. 3:12), то есть уничтожит грешников; а с другой — парафраз Откровения Иоанна Богослова: «И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их» (Откр. 20:9). Однако в той же редакции романа за 21.06.1935 при описании сна Босого наряду с нагнетанием страха появляется и противоположный мотив: «...Никанора Ивановича повели по светлым, широким коридорам, в которых из-под потолка лампы изливали ослепительный, радостный и вечный свет»43. Здесь вновь пародируется религиозный дискурс: «Когда же я был в пути и приближался к Дамаску, около полудня вдруг осиял меня великий свет с неба» (Деян. 22:6), «Господь будет для тебя вечным светом» (Ис. 60:20). Таким образом, «программа», которую видит во сне Босой, полностью соответствует описанию Страшного Суда44. Между тем «артист в смокинге», являясь сотрудником ГПУ, в то же время пародирует самую известную в театральном мире фигуру — артиста и режиссера К.С. Станиславского с его знаменитой фразой «Не верю!», аллюзия на которую присутствует в романе: «Верю! — наконец воскликнул артист и погасил свой взор». Это же касается и совета Станиславского актерам: «Говорите глазу, а не уху партнера», — что тоже было обыграно Булгаковым: «...вы недооцениваете значения человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза — никогда!».
Примечательно, что в варианте от 06.07.1936 вскоре после сюжета с чекистом (будущим «артистом в смокинге»), названным «распорядителем», Босому снился священник Аркадий Элладов, прототипом которого послужил митрополит Александр Введенский, сотрудничавший с ГПУ и открыто выступавший против патриарха Тихона45: «Тут и приснилось Босому, что будто бы все лампионы загорелись еще ярче и даже где-то якобы тренькнул церковный колокол46. И тут с необыкновенною ясностью стал грезиться Босому на сцене очень внушительный священник. Показалось, что на священнике прекрасная фиолетовая ряса — муар, наперсный крест на груди, волосы аккуратно смазаны и расчесаны, глаза острые, деловые и немного бегают»47.
Эта картина напоминает увиденное буфетчиком Соковым в квартире Воланда: «Сквозь гардины на двух окнах лился в комнату странный свет, как будто в церкви в пламенный день через оранжевое стекло. <...> Хозяин этот раскинулся на каком-то возвышении, одетом в золотую парчу, на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами. <...> На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат и что на самом деле оказалось католической сутаной, а на ногах черт знает что. Не то черные подштанники, не то трико. Все это, впрочем, буфетчик рассмотрел плохо. Зато лицо хозяина разглядел. Верхняя губа выбрита до синевы, а борода торчит клином. Глаза буфетчику показались необыкновенно злыми, а рост хозяина, раскинувшегося на этом... ну, Бог знает на чем, неимоверным. «Внушительный мужчина, а рожа кривая», — отметил буфетчик»48 («церковный колокол» = «как будто в церкви»; «на сцене» = «на каком-то возвышении»; «наперсный крест» = «вышиты кресты»; «внушительный священник» = «Внушительный мужчина»; «ряса» = «сутаной»; «Показалось... глаза острые» = «глаза... показались... злыми»49). В обоих случаях дается описание священника — православного и католического, и оба сюжета связаны с деньгами. Аркадий Элладов говорит: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Православные христиане! Сдавайте валюту!»50. А Соков показывает Воланду резаную бумагу, в которую превратились червонцы с сеанса черной магии в Варьете. Причем Соков — это как раз «православный христианин» (пускай формально): «...богобоязненный буфетчик вздрогнул: стол был покрыт церковной парчой. На парчовой скатерти стояло множество бутылок — пузатых, заплесневевших и пыльных»; по выходе из квартиры он говорит женщине с зеленой сумкой: «Оставь меня, Христа ради»; а когда у него в руках оказался бархатный берет с петушиным пером, «буфетчик перекрестился».
Как видим, сотрудничающий с ГПУ священник Элладов, имеет общие черты не только с «артистом в смокинге» (чекистом), но и с дьяволом Воландом, что говорит о дьявольской природе советских спецслужб. Отметим также сходство Аркадия Элладова с дьяволом Рудольфом в повести «Тайному другу» (1929): «Он улыбнулся, он сильный человек, он Тореадор из Гренады», — говорит Максудов. А вот что сообщает Босому его сосед: «Э, да это Элладов! Он, он. Отец Аркадий. Поп-умница, в преферанс играет первоклассно и лют проповеди говорить. Против него трудно устоять. Он как таран»51. Причем если Элладов назван «попом-умницей», то о Рудольфи Максудов говорит: «Дело в том, что у Рудольфи было всё: и ум, и сметка, и даже некоторая эрудиция, у него только одного не было — денег». А Элладов тоже призывал: «Православные христиане! Сдавайте валюту!». Соответственно, если против его проповедей «трудно устоять», то и против речей Рудольфи Максудов устоять не может: «Тут я перестал бунтовать и решил подчиниться Рудольфи».
В редакции 1933 года буфетчик после посещения квартиры Воланда бежит к церкви святого Николы, где также застает священника Аркадия Элладова: «Он ничего не помнил, ничего не видел, ничего не соображал и отдышался только в переулке, в который попал неизвестно зачем и неизвестно как.
Потом он увидел себя в церковном дворе, немножко полегчало, решил кинуться в церковь. <...> В церкви получил облегчение. Осмотрелся и увидел на амвоне стоящего знакомого, отца Аркадия Элладова. «Молебен отслужить!» — подумал буфетчик и двинулся к отцу Аркадию. Но сделал только один шаг.
Отец Аркадий вдруг привычным профессиональным жестом поправил длинные волосы...»52. Далее текст отсутствует, однако о действиях отца Аркадия можно догадаться по сохранившимся черновикам романа за 1928—1929 годы, где священника звали «отец Иван», прототипом которого стал тот же митрополит Введенский:
Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а почему-то нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.
— Отец Иван, — задыхаясь, буркнул буфетчик, — в срочном порядке... об избавлении от нечистой силы...
Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою...
«Благословен Бог наш...» — подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений.
— Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, — ненадеванная, основная цена 100 рублей!
— С пятаком — раз, с пятаком — два, с пятаком — три!.. — отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.
— Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? — суконным языком спросил буфетчик.
— Как что? — удивился отец Иван.
— Я тебя прошу молебен, а ты...
— Молебен. Кхе... На тебе... — ответил отец Иван. — Хватился! Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!
И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.
— И ты, злодей...
— Злодей, злодей, — с неудовольствием передразнил отец Иван, — тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с Богом из камеры...53.
Здесь священник отождествлен с нечистью из Нового Завета, где бес обращается к Христу: «что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? заклинаю Тебя Богом, не мучь меня» (Мк. 5:7) ~ «Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с Богом из камеры». Кстати, и чекист во время сна Босого просит Канавкина «не мучить» его: «Ну и видно, что у тетки есть валюта! Ну, чего ты меня зря терзаешь?»54. А отец Иван тоже говорил о валюте буфетчика: «...тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь подыхать?». Отметим и сходство в обращении отца Ивана к буфетчику и Воланда к Бездомному: «Да ты откуда влетел? <...> Храм закрыт, аукционная камера здесь! <...> и иди с Богом из камеры...» = «...чего ты торчишь здесь? Не подают здесь... Божий человек...»55. Таким образом, мы имеем цепочку из трех связанных друг с другом образов: дьявол Воланд; чекист, представляющий дьявольскую советскую власть; и священник, сотрудничающий с ГПУ.
А то, что для Булгакова чекисты и священники, сотрудничавшие с советской властью, были явлениями одного порядка, подтверждает и Елена Сергеевна Булгакова (01.08.1969): «Любимый рассказ [ее мужа] в последние годы — о собственных похоронах. Первыми придут из ЧК, и показывал (она показала), руку протягивая вдове: — Какое горе! — и стук-стук пальцами по стене и т. д. Потом священник и дьякон явятся на отпевание, тоже переодетые чекисты. Во время богослужения «священник» — «дьякону»: «Запиши всех». А потом понесут гроб и заденут его об этот выступ. Так и случилось, мы даже переглянулись»56.
Кстати, о злодеяниях чекистов Булгаков писал еще в 1919 году57.
Но, несмотря на это, отношение автора в «Мастере и Маргарите» к чекисту («артисту в смокинге»), разоблачающему охмуряло и вруна Дунчиля, — в высшей степени положительное, поскольку функция ГПУ — наказание виновных — совпадает с амплуа Воланда — наказанием грешников и восстановлением справедливости; поэтому «артист в смокинге» является точной копией Воланда, который демонстрирует столь же негативное отношение к выжиге и плуту Босому. При этом Дунчиль хранил у любовницы восемнадцать тысяч долларов, а у Босого в вентиляции чекисты обнаружат триста (в окончательной редакции — четыреста) долларов. Разница лишь в том, что чекист разбирается с Дунчилем напрямую, а Воланд, чтобы избавиться от Босого, прибегает к помощи ГПУ через посредство Коровьева.
Примечания
1. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. М.: Пашков дом, 2019. С. 342.
2. Там же. С. 343.
3. Там же. С. 179.
4. Там же. С. 344.
5. Там же. С. 347.
6. Там же. С. 633.
7. Иностранец Федоров. Караул! Милиция! // Смехач. М., 1927. № 49. Дек. С. 6.
8. Толстоевский Ф. Бледное дитя века // Чудак. М., 1929. № 43. Нояб. С. 6.
9. Чудак. М., 1929. № 13. Апр. С. 14.
10. Чудак. М., 1929. № 49. Дек. С. 6.
11. Чудак. М., 1929. № 2. Янв. С. 9.
12. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. С. 42.
13. Там же. С. 41.
14. Там же. С. 344.
15. Там же. С. 327.
16. Там же. С. 344.
17. Там же. С. 341.
18. Там же. С. 327.
19. Там же. С. 341.
20. Там же. С. 676.
21. Там же. С. 42.
22. Там же. С. 114.
23. Там же. С. 42.
24. Там же. С. 630.
25. Там же. С. 150.
26. Кстати, и артист в смокинге обращается к Босому через рупор — громкоговоритель: «...гулкий бас с небес весело сказал: «Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту»». А гулкий бас как раз принадлежит Воланду: «Тяжелый бас сказал в спальне ювелирши: «Однако, этот Босой — гусь! Он мне надоел»» (Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 6. М.: Голос, 1999. С. 560).
27. Как отметил еще в 1978 году Б. Гаспаров: «...всеведение и всемогущество, которые обнаруживает «симпатичный молодой человек» в сцене сна Никанора Ивановича, столь же сверхъестественны и безграничны, как и у самого Воланда. Он таким же необъяснимым образом знает все о тетке Канавкина и ее особняке, как Воланд — о киевском дяде Берлиоза; так же проникает в тайны семейной жизни Сергея Герардовича Дунчиля, как Коровьев — в аналогичные обстоятельства Аркадия Аполлоновича Семплеярова» (Гаспаров Б.М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Slavica Hierosolymitana. 1978. Vol. III. С. 221). Поэтому свита Воланда не конфликтует с милицией и ГПУ, а сотрудничает с ними. Например, Коровьев звонит в ГПУ по поводу взятки, спрятанной Босым в вентиляции, а Азазелло кричит Аннушке, нашедшей подкову с бриллиантами: «Ты, старая ведьма, если когда еще поднимешь чужую вещь, в милицию ее сдавай, а за пазуху не прячь!»; и конферансье во сне Босого призывает сдавать валюту и ценности государству. Другое дело — если милиция и чекисты хотят арестовать свиту Воланда, последняя либо просто исчезает, либо — как в случае с попыткой ареста Бегемота — пользуется бутафорским оружием (мотив шутовства). А всемогущество ОГПУ, равное всемогуществу дьявола Воланда, говорит о том, советская власть по своей природе — дьявольская. Следовательно, образ Воланда многофункционален: в нем есть черты и дьявола, и Иисуса Христа (Иешуа), и ветхозаветного Бога, и самого Булгакова, и Мефистофеля, и Калиостро, и Остапа Бендера, и Сталина, и артиста в смокинге — всезнающего сотрудника ЧК, который явно дублирует Афрания. Например, артист знает, что Дунчиль хранил деньги и колье у своей любовницы в Харькове, а в первой редакции предшественник Афрания Толмай говорил Пилату, где живет Иуда, имеющий «страсть к деньгам»: «В Золотом переулке, в 9 номере» (Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. С. 75). Такой адрес действительно существует в Харькове (Золотой переулок, дом 9). А многие «ершалаимские» реалии списаны Булгаковым с Киева, где он жил до своего переезда в Москву в 1921 году: «Древний Ершалаим Булгаков писал с киевской натуры» (Петровский М. Мифологическое городоведение Михаила Булгакова // Театр. М., 1991. № 5. С. 22).
28. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 7. М.: Голос, 1999. С. 708.
29. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 496.
30. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 7. М.: Голос, 1999. С. 704.
31. Гипотеза о том, что не только Воланд, но и артист в смокинге являются авторскими двойниками, уже выдвигалась в 1993 году: «...нам представляется, что конферансье из главы «Сон Никанора Босого» («симпатичный молодой человек») — это опять же проекция самого автора. Булгаков, как известно, в 20-х гг. сам выступал как конферансье; описание внешности голубоглазого человека совпадает с описанием автобиографического героя «Записок юного врача»» (Абрахам П. Роман «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова. Брно: Университет Масарика, 1993. С. 169—170). Действительно, в письме к сестре Надежде Земской от 18.04.1922 Булгаков сообщал: «...служу... временно конферансье в маленьком театре» (Земская Е.А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 294). Добавим, что «артисту в смокинге» как представителю ОГПУ предшествует образ из фельетона Булгакова «Похождения Чичикова» (1922), где автор видит себя во сне начальником следственной комиссии, который с помощью угроз наводит порядок и раскрывает мошенничества Чичикова и его сообщников в советской России. Поэтому отношение «артиста» к находящимся в тюрьме гражданам, подозреваемым в хранении валюты и драгоценностей, совпадает с отношением автора к гоголевским персонажам в «Похождениях Чичикова»: «Антракт, негодяи! <...> А под вашею полною достоинства личиною <...> скрывается жадный паук и поразительный охмуряло и врун» ~ «У вас служит негодяй Мурзофейкин? <...> Взрезать его [Чичикова], мерзавца! У него бриллианты в животе!».
32. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 315.
33. Там же. С. 68.
34. На родство этих персонажей указывает еще ряд обстоятельств: оба пытаются «разъяснить» Воланда и Коровьева: «Кто вы такой? — холодно и глухо спросил Иван» = «Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? — всё суровее спрашивал председатель»; Иван Бездомный публиковался в журнале Берлиоза «Богоборец», а Босой — «член кружка «Безбожник»», но после убийства Берлиоза Бездомный уверовал в Воланда, а Босой после обнаружения валюты — в Коровьева: «...дело в том, что он, консультант, он, будем говорить прямо... с нечистой силой знается» = «Товарищи! — неистово закричал председатель, — держите их! У нас в доме нечистая сила!» (в первой же редакции Босой поверил и в Бога: «А в Бога Господа верую. <...> Верую с сего 10-го июня и во диавола...»; Бездомный же, гоняясь за Воландом, прицепил себе на грудь иконку, а в руки взял церковную свечку); Бездомный заключен в 117-ю палату клиники Стравинского, а Босой — в 119-ю; и обоим в палате снятся сны, наведенные Воландом и Коровьевым: о казни Иешуа и о сдаче валюты в театре, пародирующей сцены Страшного Суда (об этом — ниже); причем сон Бездомного начинается сразу же после того, как заканчивается сон Босого.
35. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. М.: Пашков дом, 2019. С. 342.
36. Там же. С. 677.
37. Там же. С. 357.
38. Там же. С. 677.
39. Там же. С. 166.
40. Там же. С. 633.
41. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 69.
42. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. С. 344.
43. Там же. С. 340.
44. В целом же сюжет со сдачей валюты написан Булгаковым на основе рассказов одного из друзей: «...сам Булгаков был скромным покупателем торгсиновских сокровищ, а сцена садистского «уговаривания» держателей золота и валюты написана им со слов купеческого сына Н.Н. Лямина, сидевшего в Бутырской тюрьме и выслушивавшего «уговоры» лекторов-чекистов, соединявшиеся с соленой пищей и отсутствием воды. Даже тетка первой жены Лямина, купчиха Прохорова, сохранилась в романе как забавный персонаж, хотя, конечно, ничего смешного в бесчеловечном государственном грабеже «бывших» людей не было» (Сахаров В.И. Михаил Булгаков: загадки и уроки судьбы. М.: Жираф, 2006. С. 193—194). Действительно, Николай Лямин стал прототипом Николая Канавкина и Никанора Босого. Об этом сообщила Леониду Паршину вдова Лямина Наталия Ушакова: «Николая Николаевича тоже вызвали. Уж не знаю, почему они решили, что у нас что-то есть. Может быть, потому, что они уже вызывали первую жену Николая Николаевича — Александру Сергеевну Лямину, которая была из известной купеческой семьи Прохоровых, кроме того, у них уже сидела ее тетка. Николай Николаевич просидел там недели две. <...> Тетка эта, Прохорова, у них уже долго сидела. Какое-то ожерелье или колье они искали... не помню, чье оно и у кого было спрятано. И Николая Николаевича все время об этом спрашивали, но он от всего отказывался и говорил, что ничего не знает. <...> А первую жену Николая Николаевича тоже туда вызывали и тоже колье спрашивали, но они заранее договорились ни в чем не признаваться. <...> В общем, он ничего не говорил о тетке до тех пор, пока ее не провели перед ним. Тогда он убедился, что они ее все равно знают. <...> Потом у нас сделали обыск, но у нас, конечно, ничего не было, и они унесли две дешевые побрякушки со стекляшками вместо камней, и Николая Николаевича выпустили. И вот, он Булгакову обо всем этом подробно рассказывал, и тот написал эту главу про сон Никанора Ивановича почти слово в слово» (Паршин Л. Чертовщина в американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. М.: Кн. палата, 1991. С. 167—170). Между тем «здесь Наталия Абрамовна несколько схитрила (что вполне понятно и оправданно для советского времени наших бесед). По материалам уголовного дела № П-43249, в 1931 году Лямин сдал золото и бриллианты на сумму 2000 рублей золотом» (Там же. С. 170). А фамилия тетки первой жены Лямина — Прохорова — стала основой для фамилии тетки Канавкина — Клавдии Пороховниковой.
45. См.: Никольский С.В. В невидимой части ассоциативного спектра... // Славяноведение. М., 1994. № 5. С. 33—34. Он же. В зеркале иронии и сатиры (скрытые мотивы и аллюзии в прозе М. Булгакова) // Известия РАН. Серия литературы и языка. М., 1995. Т. 54. № 2. С. 52—54.
46. Сравним: «И от престола исходили молнии и громы и гласы, и семь светильников огненных горели перед престолом, которые суть семь духов Божиих» (Откр. 4:5). Сходство здесь очевидно: «лампионы загорелись еще ярче» = «семь светильников огненных горели». А лампионы уже упоминались перед началом сеанса черной магии Воланда: «...черный жирный кот, который, войдя в уборную на задних лапах, совершенно непринужденно сел на диван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы».
47. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. С. 357—358. Позднее церковные реалии были убраны, однако след их остался: слова «тренькнул церковный колокол» превратились в «послышался мягкий звон колокольчика» и «золотой колокольчик».
48. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М.: Голос, 1997. С. 463.
49. Надо сказать, что описание священника: «глаза острые, деловые и немного бегают», — восходит к булгаковскому фельетону «Киев-город» (1923): «Умолчу о том, как выглядит сверкающая митра в сочетании с белесым лицом и живыми беспокойными глазами, чтобы приверженцы автокефальной церкви не расстраивались и не вздумали бы сердиться на меня (должен сказать, что пишу я все это отнюдь не весело, а с горечью)». В то же время Аркадий Элладов является сатирическим персонажем, а «артист в смокинге», как и Воланд, является авторским рупором.
50. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. С. 358.
51. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастера и Маргарита». С. 317.
52. Там же. С. 135.
53. Там же. С. 209—210.
54. Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита». Полное собрание черновиков романа. Основной текст. Т. 1. С. 634.
55. Булгаков М. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». С. 516.
56. Семанов С. Свидетельства Маргариты о Мастере // Литературная Россия. М., 2015. 23 февр.
57. Мих. Б. Советская инквизиция: Из записной книжки репортера // Киевское эхо. Киев, 1919. Авг.—сент.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |