Большая часть описательных конструкций в тексте романа (около 70%) приходится на речь автора-повествователя, что связано с небольшим числом монологов и диалогов персонажей при общем доминировании речи повествователя. В речи героев романа описательные конструкции распределены неравномерно. На первый взгляд может показаться, что такое распределение связано лишь с объективными причинами, то есть зависит от общего количества реплик каждого из персонажей. Но это суждение верно лишь отчасти. По нашему мнению, количество описательных конструкций в речи того или иного героя романа зависит от разнообразных причин, обусловленных художественными факторами.
Всех персонажей «Мастера и Маргариты» условно можно разделить на три категории по принадлежности к одному из художественных «миров» булгаковского романа. Так, первую группу составляют персонажи, принадлежащие к миру реальному, то есть миру Москвы 20—30 годов XX века (Иван Бездомный, Михаил Берлиоз, руководители Варьете Степа Лиходеев, Римский и Варенуха, психиатр Стравинский, поэт Рюхин, члены МАССОЛИТа, работники Варьете и пр.). Вторую группу составляют герои, относящиеся к миру евангельскому, историческому (Пилат, Иешуа, Афраний, Иуда, Низа, Каифа, Марк Крысобой). Третья группа — персонажи, принадлежащие миру ирреальному, фантастическому, демоническому (Воланд и члены его свиты). Такое деление, конечно же, во многом схематично. Так, открытым остается вопрос о том, какому миру принадлежат мастер и Маргарита. О них можно сказать, что они живут одновременно в двух мирах — реальном и фантастическом, тяготея при этом к миру ирреальному, о чем свидетельствует волшебное превращение Маргариты в ведьму и постоянная связь мастера с миром Воланда и с миром романа о Понтии Пилате. Иешуа можно лишь условно отнести к миру историческому, поскольку в романе он появляется не только как бродяга Га-Ноцри, но и как представитель высшей силы, участвующий в решении судеб мастера, Маргариты и Пилата. Связанными с миром фантастическим оказываются многие персонажи, «населяющие» мир реальный (Иван Бездомный, помешавшийся после встречи с Воландом и ставший учеником мастера; администратор Варьете Варенуха, превратившийся в вампира и т. д.).
Проанализировав употребление описательных конструкций в речи различных персонажей романа «Мастер и Маргарита», мы пришли к выводу, что описательные конструкции преобладают в речи персонажей мира фантастического (примерно 60% от общего числа описательных конструкций в речи персонажей романа), чуть меньше их в речи персонажей мира евангельского (примерно 25%), остальная часть приходится на речь персонажей, принадлежащих миру реальному.
Чаще всего описательные конструкции появляются в речи Воланда (примерно 18% от общего числа описательных конструкций в речи персонажей романа):
И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет никакого, сжигают его в печи [280]; Нельзя поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас — еще лучше [655]; — За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомился Бездомный. — За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, — многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак [278]; — А что делал Коровьев в то время, когда ты мародерствовал? — спросил Воланд [635].
Немало описательных конструкций, большинство из которых выполняет номинативно-экспрессивную функцию, встречается и в речи Коровьева:
Вас удивляет, что нет света? Экономия, как вы, конечно, подумали? Ни-ни-ни. Пусть первый попавшийся палач, хотя бы один из тех, которые сегодня, немного позже, будут иметь честь приложиться к вашему колену, на этой же тумбе оттяпает мне голову, если это так [519]; Помилуйте, это, в конце концов, смешно, — не сдавался Коровьев, — вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет [626]; — Да это кто-то новенький, — говорил Коровьев, щурясь сквозь стеклышко, — ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачения которого он чрезвычайно опасался [540].
Большой процент описательных конструкций в речи этого персонажа можно соотнести с утверждением одного из исследователей творчества М.А. Булгакова А. Баркова о том, что повествование в романе ведется с позиции Коровьева (это утверждение базируется на анализе лексики и стиля романа), и соответственно автор-повествователь оказывается если не самим Коровьевым-Фаготом, то, по крайней мере, персонажем, близким к нему [Барков 1994]. В таком случае появление описательных конструкций в речи Коровьева можно объяснить именно этим фактом.
Встречаются описательные конструкции и в речи Азазелло и Бегемота, но их значительно меньше, чем в речи Воланда или Коровьева (в процентном соотношении разница составляет до 70%). Сравнительно небольшое количество описательных конструкций в их репликах можно, на наш взгляд, объяснить и небольшим числом самих реплик, тогда как монологи Воланда и Коровьева занимают достаточное место в речи персонажей. Но вполне возможно и то, что таким образом Булгаков выделяет Воланда и Коровьева из числа других представителей фантастического мира, что должно подчеркнуть значимость именно этих героев для общей концепции романа. По крайней мере, можно заметить, что и Воланд, и Фагот являются носителями определенных философских идей, и это качественно выделяет их из ряда других персонажей, «принадлежащих» к ирреальному миру, а также дает основания причислить их к главным героям «Мастера и Маргариты».
К героям фантастического мира мы относим и таких персонажей, как мастер и Маргарита. На речь мастера приходится около 14% всех описательных конструкций в речи персонажей, на речь Маргариты — около 9%. Если не принимать во внимание точку зрения литературоведа А. Баркова, то можно предположить, что фигура повествователя в романе во многом пересекается с образом мастера, тогда обилие описательных конструкций в его речи можно объяснить общей стилистической установкой повествователя. Но на этот счет можно выдвинуть и иное предположение. Наиболее частотны описательные конструкции в речи мастера тогда, когда он рассказывает историю своей жизни Ивану Бездомному:
Мне все казалось, — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим [413]; Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стекла, вольется в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах. Я встал человеком, который уже не владеет собой [414]; Не надо задаваться большими планами, дорогой сосед, право! Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, что же, оказывается это не суждено. Я вил су только незначительный кусок этого шара. Думаю, что это не самое лучшее, что есть на нем, но, повторяю, это не так уж худо [418].
Вполне возможно, что описательные конструкции в данном рассказе выполняют следующую стилистическую задачу: они делают речь мастера более абстрактной. Эта особенность его речи подчеркивает некоторую «размытость» образа персонажа: ни Ивану Бездомному, ни читателю не становятся известными точные факты из жизни мастера, который работал «в одном из московских музеев», жил, «не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве», нанимал комнату у застройщика «в переулке близ Арбата», был женат «на этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое». Такое отсутствие конкретики вполне соотносится с тем, что у мастера в романе нет собственного имени.
Описательные конструкции в речи Маргариты можно разделить на два типа. К первому типу относятся описательные конструкции местоименно-соотносительного типа (отождествительные, с предметным значением) с коррелятивной парой все... что, которые в данном случае являются приметой разговорной речи, служат для номинации совокупности предметов (действий, явлений, ситуаций) и даже являются приметой экспрессивности в ее речи:
1) Все забирайте, что есть в комнате [500]; 2) ...если я еще нужна вам, то я готова охотно исполнить все, что вам будет угодно [551]; 3) Я сделала все, что могла, и я нашептала ему самое соблазнительное. А он отказался от этого [563].
В первом примере описательная конструкция, по всей видимости, употребляется с целью предельно обобщить совокупность предметов, предлагаемых героиней в дар домработнице; связано это с тем, что Маргарита в момент произнесения реплики находится в возбужденном состоянии духа — она собирается на бал к Воланду, готовится навсегда оставить дом и прежнюю жизнь. Вторая описательная конструкция также несет в себе функцию обобщения, но в то же время совпадает с общепринятой формулой вежливости. Третья описательная конструкция имеет добавочный смысловой и эмоциональный оттенок, поскольку передает возникшее у героини чувство, что все ее усилия оказались напрасными.
Второй тип описательных конструкций в речи Маргариты также несет на себе экспрессивную нагрузку, но несколько иного типа. Во втором случае речь героини приближена более к речи литературной, нежели разговорной, а описательные конструкции значительно разнообразят ее, делают ее более выразительной:
Моя драма в том, что я живу с тем, кого я не люблю, но портить ему жизнь считаю делом недостойным [494]; Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Не правда ли, Мессир, она вполне естественна, даже тогда, когда человек знает, что в конце этой дороги его ждет счастье [649].
Описательная конструкция «с тем, кого я не люблю» имеет и лексический аналог — «с мужем». Тем не менее, автор отдает предпочтение описанию, поскольку оно является гораздо более экспрессивным по сравнению с однословной номинацией и вписывается в общий контекст фразы наряду со словами «моя драма», «портить жизнь», «недостойное дело». Эта реплика поддерживает и общую эмоциональную окрашенность эпизода (разговор Маргариты и Азазелло в Александровском саду), где речь героини подчеркнуто стилизована под монолог драматической актрисы.
Немало описательных конструкций встречается и в речи персонажей евангельского мира. Наибольшее число описательных конструкций содержится в репликах прокуратора Понтия Пилата, Иешуа Га-Ноцри и Афрания.
В речи Иешуа описательные конструкции появляются и в те моменты, когда разговор между ним и Пилатом заходит о вещах ирреальных, необъяснимых с обычной точки зрения, то есть тогда, когда соответствующую лексическую номинацию подобрать достаточно сложно:
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может тот, кто подвесил [292]; — В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть [296].
Описательная конструкция «тот, кто подвесил» имеет и лексический синоним — слово «Бог». Но Булгаков, употребляя синтаксическую номинацию, усложняет семантические отношения между денотатом и именем. В контексте романа такая замена соотносится с ситуациями употребления слова «Бог». Чаще всего (32% от общего количества) данная лексема встречается в форме множественного числа (как правило, это видоизменяемая от случая к случаю фраза Пилата «О, боги, боги», повторяемая автором и различными персонажами), слово «бог» в единственном числе чаще всего (26% от общего количества) оказывается составной частью общеупотребительных речевых формул (таких как «ради бога», «ей-богу», «богом клянусь») или упоминается во время спора Воланда, Берлиоза и Бездомного о существовании Бога. Таким образом Булгаков разграничивает представление о Боге как о высшей силе и «бытовое», обыденное употребление слова «бог» (с этой же точки зрения в русском языке различаются написания слова «Бог» и «бог»).
Описательные конструкции в речи Пилата служат для номинации тех действий, выполнение которых Пилат, ведя двойную игру в романе, возлагает на Афрания. Пилат просит его спасти жизнь Иуды из Кириафа, но, как известно, истинный смысл этих слов заключается в обратном — Пилат просит убить Иуду. Реплики всех диалогов прокуратора с Афранием имеют особый подтекст, что приводит к появлению в них описательных конструкций:
— Так. Объявляю вам, что я не считаю нужным отдавать вас под суд. Вы сделали все, что могли, и никто в мире, — тут прокуратор улыбнулся, — не сумел бы сделать больше вашего [595]; Пилат, широко расширив глаза, глядел некоторое время на Афрания, а потом сказал так: — Благодарю вас за все, что сделано по этому делу [598].
Описательных конструкций в речи персонажей, относящихся к миру реальному, немного — менее 20%. Здесь, в первую очередь, обращают на себя внимание описательные конструкции в речи профессора Стравинского, где их гораздо больше, чем в репликах других персонажей, притом, что монологам профессора в романе отведено не так много места. С одной стороны, это может служить подтверждением мысли о том, что Стравинский во многом является персонажем-двойником Пилата (эту мысль высказывает автор устами Ивана Бездомного: «И по-латыни, как Пилат, говорит...»), поскольку в речи этого персонажа евангельского мира описательны конструкции весьма распространены. Но с другой стороны, сопоставление описательных конструкций в речи Пилата и Стравинского позволяет сделать вывод о существовании авторской установки стилистически противопоставить высказывания этих героев:
— Пилата? Пилат, это — который жил при Иисусе Христе? — щурясь на Ивана, спросил Стравинский [356]; Каифа прямо в глаза посмотрел Пилату и сказал тихим, но твердым голосом, что Синедрион внимательно ознакомился с делом и вторично сообщает, что намерен освободить Вар-раввана. — Как? Даже после моего ходатайства? Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повтори в третий раз [301].
Если сравнить данные описательные конструкции, то можно выделить в них общий компонент — релятивное местоимение «который». Это совпадение вряд ли можно считать случайным, так как конструкции со словом «который» в произведении встречаются довольно редко — базовыми для Булгакова являются конструкции «то, что» и «тот, кто». Однако стилистически конструкции «который жил при Иисусе Христе» и «того, в лице которого говорит римская власть»: в первом случае использована конструкция, характерная для русской разговорной речи, во втором случае — присущая книжному стилю. Такое различие описательных конструкций подтверждает тезис о том, что характерные черты героев евангельского повествования повторяются у их «московских» персонажей-двойников в сниженном, упрощенном варианте.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |