3 октября 1932 года Михаил Афанасьевич Булгаков развелся с Любовью Белозерской, а уже 4 октября зарегистрировал брак с гражданкой Шиловской Еленой Сергеевной, принявшей фамилию Булгакова.
В конце того же месяца Елена Сергеевна с младшим сыном Сергеем переехали в квартиру драматурга на Большой Пироговской улице.
Началась новая жизнь.
В феврале следующего года Булгаковы перебрались в трехкомнатную квартиру в кооперативном писательском доме в Нащокинском переулке (позднее — улица Дмитрия Фурманова).
4 июня 1932 года Михаил Афанасьевич был принят в Союз советских писателей. В МХТ репетировали «Мольера», да еще под руководством самого Станиславского.
Казалось, жизнь налаживается.
Но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы даже в этих условиях не попытался проявить характер — в конце апреля 1934 года он подает секретарю ЦИК СССР А.С. Енукидзе заявление с просьбой разрешить двухмесячную заграничную поездку вместе с женой.
Из дневника Елены Сергеевны Булгаковой:
«...18 мая.
...Звонок по телефону — М.А.
— Скорей иди домой.
Не помню, как добежала. Оказывается: звонил какой-то приятный баритон:
— Михаил Афанасьевич? Вы подавали заявление о заграничном паспорте? Придите в Иностранный отдел Исполкома, заполните анкеты — вы и ваша жена. Обратитесь к тов. Бориспольцу. Не забудьте фотографии.
Денег у нас не было, паспорта ведь стоят по двести с чем-то. Лоли1 смоталась на такси домой, привезла деньги. На этой же машине мы — на Садовую-Самотечную. Борисполец встал навстречу из-за стола. На столе лежали два красных паспорта. Я хотела уплатить за паспорта, но Борисполец сказал, что паспорта будут бесплатные. «Они выдаются по особому распоряжению, — сказал он с уважением. — Заполните анкеты внизу».
И мы понеслись вниз. Когда мы писали, М.А. меня страшно смешил, выдумывая разные ответы и вопросы. Мы много хихикали, не обращая внимания на то, что из соседних дверей вышли сначала мужчина, а потом дама, которые сели тоже за стол и что-то писали.
Когда мы поднялись наверх, Борисполец сказал, что уже поздно, паспортистка ушла и паспорта сегодня не будут нам выданы. «Приходите завтра».
— Но завтра 18-е (шестидневка).
— Ну, значит 19-го.
На обратном пути М.А. сказал:
— Слушай, а это не эти типы подвели?! Может быть, подслушивали? Решили, что мы радуемся, что уедем и не вернемся?.. Да нет, не может быть. Давай лучше мечтать, как мы поедем в Париж!
И всё повторял ликующе:
— Значит, я не узник! Значит, увижу свет!
Шли пешком, возбужденные. Жаркий день, яркое солнце. Трубный бульвар. М.А. прижимает к себе мою руку, смеется, выдумывает первую главу книги, которую привезет из путешествия.
— Неужели не арестант?!
Это — вечная ночная тема: «я — арестант... Меня искусственно ослепили...»
Дома продиктовал мне первую главу будущей книги.
19 мая.
Ответ переложили на завтра.
23 мая.
Ответ переложили на 25-е.
25 мая.
Опять нет паспортов. Решили больше не ходить. М.А. чувствует себя отвратительно.
1 июня.
...Получил паспорта и уехал Пильняк с женой.
...Все дела из рук валятся из-за этой неопределенности...
М.А. чувствует себя ужасно — страх смерти, одиночества. Все время, когда можно, лежит...
3 июня.
Звонила Бориспольцу — никакого толку.
На улице — холодно, мокро, ветер.
Мы валяемся.
5 июня.
Сегодня во время дневной репетиции «Пиквика»2 Яков Леонтьевич... сообщил, что поместил нашу фамилию в список мхатовский на получение паспортов.
На обратном пути заказали М.А. новый костюм.
Солнечный день.
7 июня.
...ждали в МХАТе вместе с другими Ивана Сергеевича, который поехал за паспортами. Он вернулся с целой грудой их, раздал всем, а нам — последним — белые бумажки — отказ. Мы вышли. На улице М.А. вскоре стало плохо, я с трудом его довела до аптеки. Ему дали капель, уложили на кушетку. Я вышла на улицу — нет ли такси? Не было, и только рядом с аптекой стояла машина и около нее (поэт) Безыменский. Ни за что! Пошла обратно и вызвала машину по телефону.
У М.А. очень плохое состояние — опять страх смерти, одиночества, пространства.
Дня через три... М.А. написал письмо обо всем этом Сталину, я отнесла в ЦК. Ответа, конечно, не было.
* * *
Из воспоминаний И.Н. Понырева
«...я был изумлен, гражданин следователь...
— Иван Николаевич, можете называть меня «товарищем Рылеевым» или «Юрием Лукичом». Вы ведь не подследственный и не подозреваемый, а важный свидетель. Я, признаться, тоже хотел бы подучиться в Московском университете, но ведь надо кому-то и родину защищать.
— Если кто-то посягнет на наш социализм, вся эта учеба коту под хвост. А как же, уважаемый Юрий Лукич! Гитлер уже до Франции добрался.
— Когда вы познакомились с последним романом Булгакова? Давал ли вам автор рукопись почитать.
— Ни в коем случае!.. Он никогда не выносил ни ее, ни отдельные части из дома, исключая одну из глав, названную «Мания фурибунда».
— Так и запишем.
— Вот об истоках романа, его, так сказать, изначальных импульсах, у нас с Михаилом Афанасьевичем разговор состоялся.
— Подробнее, пожалуйста.
* * *
«...Это случилось... точно не помню... кажется, в 1933 году. Или в 1934-м. Я сам напросился на встречу.
Михаил Афанасьевич по телефону ответил, что прихварывает.
— А впрочем... заходи».
«...встретил доброжелательно. Насчет нездоровья признался, что с помощью этой отговорки прячется от людей.
Был Михаил Афанасьевич в полосатой байковой пижаме, стянутой сзади резинкой, в растоптанных шлепанцах.
В кабинете усадил меня на свою, уже застеленную на ночь тахту. Сам расположился напротив, в кресле с полосатой обивкой и, потирая ладонью правой руки кулак левой, поделился... Вам это интересно, Юрий Лукич?
— Мне все интересно, Иван Николаевич. Булгаков объяснил, по какой причине прячется?».
«...да. Он признался — по самой простой, Ванюша.
Два года назад со мной случилось невероятное — мне позвонил старинный приятель и предложил встретиться. Не на пляже, не в сорокаградусный мороз, а в нормальной рабочей обстановке. Предложил поговорить всерьез...»
«...Клянусь бабушкой, я растаял! Я ожил!! Да и как не растаять, если после того звонка моя жизнь круто поменялась. Внезапно проснулся телефон. Меня взахлеб начали заваливать самыми заманчивыми предложениями.
Первыми, понятное дело, примчались Мхатовцы. Прибежали, начали тормошить — ну же, Миша, вы же наш самый любимый автор, давайте забудем прошлое, сбацайте нам какой-нибудь шедевр навроде «Бега». Это же наша самая любимая пьеска! Ну, Мишук, хватит дуться!»
«...так продолжалось чуть больше года.
В мае я подал заявление на поездку за границу, и власть тут же показала свой норов. Меня истомили обещаниями, пожевали и выплюнули. Телефон тут же умолк, а если иногда раздаются звонки, я боюсь снимать трубку.
Не дай бог, приглашение на репетицию «Мольера»!
Они маринуют его уже около двух лет! Это издевательство, а не репетиции!.. Станиславский занимается чем угодно, только не подготовкой к премьере. Мало того, что от меня требуют дописывания текста, переписывания текста, вставки самых наиглупейших ремарок — например, «Мольер был гениальный драматург!» — мэтр использует мой текст для того, чтобы показать неучам, как не надо писать пьесы. Заодно проводит уроки мастерства. Он дает вводные — например, предлагает исполнителям проехать по сцене на велосипеде.
Женский пол блеет — Константин Серге-е-евич, мы не уме-е-е-ем.
Далее хозяин изобразил радость, запечатлевшуюся на лице Константина Сергеевича.
— Ах, не умеете?! Это замечательно! Тогда вы в полной мере почувствуете шаткость положения артиста в те дремучие феодальные времена. А заодно научитесь кататься на велосипеде...
Обо всем не расскажешь!
Ну что тут у вас?»
«...он взял из моих рук папку, раскрыл ее и прочитал: — «Тезисы: «Что есть зло?» Хм... «Наука не знает ответа на этот вопрос...» Это точно. «Только самое передовое в мире учение марксизма-ленинизма способно вывести исследователя на трудную дорогу познания общественного сознания...»
И с этим спорить не буду».
* * *
Я машинально отметил, «познания — сознания». Очень напоминает «прибегнуть к...». Если бы товарищ Понырев не погиб в ополчении, из него вышел бы замечательный профессор обществоведения и знаток истории КПСС.
* * *
«...бегло просмотрел бумаги из моей папки и отложил их в сторону.
— Я не стану ни оценивать, ни комментировать эти тезисы. Я не специалист, хотя мой папаша являлся профессором богословия и общее представление о природе зла он сумел мне внушить».
«...тебе, Ванюша, тоже довелось учить «Закон Божий», не так ли? Так что кое-какие знания на этот счет ты имеешь.
Я вынужден был согласиться, однако затем позволил себе возразить:
— Пролетариат иначе смотрит на эти библейские предрассудки. Я хочу разобраться в этом вопросе с классовых позиций.
— Я не собираюсь отговаривать или агитировать тебя, но согласись, прежде чем излагать марксистский взгляд на проблему, следует изложить, что наработали прежние поколения. Ленин утверждал: главная обязанность коммуниста — учиться, учиться и еще раз учиться.
Мне эта тема особенно интересна... с художественной стороны, ведь я приступил к роману... В нем будет много всего — и лучшего, и худшего. Там будет кое-что и о тебе, Ваня. Мы встретимся с тобой... где бы ты думал?
— Зная вашу дерзость, даже предположить боюсь...
— Правильно делаешь. В сумасшедшем доме!..
— Спасибо, Михаил Афанасьевич. Кто же засадил меня в сумасшедший дом? НКВД?
Михаил Афанасьевич наклонился и с таинственным видом сообщил.
— Ни-ни-ни!.. — затем, откинувшись на спинку кресла, не без удовольствия добавил: — Он...
С завораживающим, мрачновато-сладостным выражением лица он, погрозив мне указательным пальцем, продекламировал:
— В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат...
И шепотом...
— Он следил из-за колонны, как Иисуса доставили на суд.
— Кто следил?
— Он... Сатана. Но об этом никто не должен догадаться! Все дело в Сатане. В дьявольской сущности... В невыносимой тяжести его руки. Он уже явился в Москву... Ну-ну, Ванюша, не скисай, я не сумасшедший. Скажем так, он уже побывал в Москве и успел понаделать здесь фурору. Нас с тобой, например, затолкают в сумасшедший дом, кое-кому оторвут голову, кого-то застрелят, а кого-то сожгут.
Он замолчал, дал мне время перевести дыхание».
— Гражданин следователь! Юрий Лукич?! За что же меня в сумасшедший дом?! Я всегда всем сердцем, всей душой...
— Раз товарищ Булгаков пообещал затолкать, значит, так надо. Не отвлекайтесь, Иван Николаевич!..
— Михаил Афанасьевич упомянул, что его замысел берет начало в знаменитой проблеме Большого зла. Как совместить божественное всеведение и всемогущество с существованием дьявола?
«...всякое творение Господа совершенно, следовательно, совершенна и созданная им Вселенная. Значит, в ней нет и не может быть никакого изъяна. Но мир совершенный, мир без недостатков, не способен развиваться, следовательно, мир ущербен, не так ли?..»
«...с другой стороны, если следовать логике творения, дьявол не может находиться за пределами новорожденной Вселенной, а если так, значит, дьявол есть производное Бога. Следовательно, совершенный мир как творение заведомо несовершенен, так как в нем изначально присутствует зло, но это противоречит постулируемой всеблагости Творца».
«— Что же делать?..
Михаил Афанасьевич с удовольствием потер руки и прокомментировал.
— Вполне пролетарский вопрос! Не «как быть», а «что делать?» Прежде всего, уважаемый Ванюша, следует задаться вопросом — что такое совершенство? То, что совершенство не может быть состоянием, это мы, надеюсь, уяснили...
Я кивнул.
— Значит, это — процесс! Если это процесс, значит, задача состоит в том, чтобы отыскать силу, которая даст миру возможность развиваться.
Он наклонился ко мне и таинственно прошептал:
— Я отыскал эту силу. Это — сатанинская неуспокоенность. Но проявляет она себя исключительно по воле Творца.
Я возразил:
— Готов согласиться с тем, что бунт Люцифера, его низвержение, изначально входили в замысел творения. Но даже с первого взгляда видно, что этот бунт носил классовый характер, ведь ангелы как высшее небесное сословие были крайне возмущены сотворением людей. С их точки зрения это была низшая раса, недостойная небесных кущ, а тут еще Создатель, небесный Карл Маркс, объявил трудовой люд «доисторическим пролетариатом», «передовым классом», «солью земли», и наградил свои только что одушевленные творения свободой воли».
«...давай пока не будем разбрасываться такими фразами, как «входило в замысел», «изначально», «высшее сословие», «доисторический пролетариат»...
Ты не очень-то увлекайся этими заумными выражениями.
Для начала давай уясним — речь идет исключительно о том, что доступно человеческому разумению. Ему доступны расчет, логика, интуиция и, конечно, вера.
Вера прежде всего...
Вся наша жизнь основана на вере, точнее, неуверенности в том, что, если мы поступим надлежащим образом, то получим ожидаемый результат. Однако знать это наверняка нам не дано — мало ли какие случайности или неожиданности могут помешать исполнению желаемого, — поэтому давай держаться в отведенных нам границах.
Итак, посягать на полноценное осознание замысла Творца, мы не можем. Согласись, твой пролетарский взгляд — это не более чем версия. Я, со своей стороны, тоже готов предположить — или предложить! — свою версию, с помощью которой только и можно выжить в бушующем тварном мире. Я все время пытаюсь отыскать рычаги, способные избавить меня, хотя бы мысленно, от порабощения торжествующими хамами. Я хочу найти управу на всех этих критиков, завистников, хапуг, проходимцев, рвачей, расхитителей, вконец охамевших режиссеров, на потерявших всякое чувство собственного достоинства чиновников из Реперткома, театральных деятелей, которые ложатся под таких прикрывающихся революционной фразой провокаторов, как Всеволод Вишневский...»*
«...как мы установили, дьявол призван Господом исправлять несовершенства...»
«...но несовершенство само по себе не есть зло».
«...отец учил меня — причина зла в злоупотреблении свободой. Первыми нарушили запрет ангелы, а вслед за ними и человек. Неодолимым искусом оказался соблазн. В райском саду никаких несовершенств не было, и все равно человек не устоял. Он поддался искушению. И ныне пребывание в добре зависит от нас самих: каждый из нас может пойти на его зов, уверовать в него и пребывать, и даже совершенствоваться в добре, но может и уклониться от послушания и восстать против Него.
Грех, дружище, это нарушение воли Бога. Грех и есть первопричина зла. Но что подталкивает разумное существо к греху? Как марксизм-ленинизм отвечает на этот вопрос, я не знаю, но митрополит Антоний Сурожский утверждает, зло всегда связано не с природой, не с изъяном безупречности, а с чьей-то личностью».
Здесь на полях мелким пролетарским почерком была сделана приписка: «Антоний Сурожский? Это что за религиозный мракобес?»
«...Антоний, например, не сомневается, что дьявол существует, что это реальная личность, а не просто как бы разлившаяся по миру зараза. Он не верит, что зло может быть не иначе как личное, потому что если оно не личное, значит, оно сотворено Богом, нет другого выхода. Дьявол — это падшая тварь...»
«...конечно, сразу осознать это трудно, особенно если тебе придется вывести отсюда какую-нибудь марксистскую квинтэссенцию. Об одном прошу, Ванюша, не впадай в невежество или, что еще хуже, в погромное хамство. Вспомни слова Достоевского о матери, чьего ребенка загрызли помещичьи собаки должна ли она простить барина, натравившего собак?
— Я не читал Достоевского. Он — жуткий реакционер!..
— Придется ознакомиться. Что за диссертация о сущности зла без Достоевского! Клянусь дедушкой, это нонсенс, сапоги всмятку! Как же ты собираешься импонировать властям?
Достоевский глубок настолько, насколько может быть глубоко разумное существо, именуемое человеком. С человеческой точки зрения, с точки зрения правды, прощать нельзя, а с христианской точки зрения, с точки зрения истины — нельзя не прощать.
Неразрешимая загадка! Конфликт! Еще один парадокс!
О каком согласии можно говорить в подобном случае?
А вот о каком!
О божественном!!!
Добро вообще не может карать — на то оно и добро!
Если добро не может карать, пусть покарает зло. По этому поводу Шиллер заметил:
Не пресекая мощною рукой
Роскошной жизни вольного цветенья,
Готов Зиждитель даже силам зла
Свободу в их пределах предоставить3.
Грешник достоин наказания — и оно должно свершиться, хотя бы рукой дьявола, рукой власти, но это отнюдь не значит, что эта рука есть воплощение добра.
Суд Божий неотвратим, и эта аксиома находит подтверждение в поступках комиссаров, так что не будем взывать к темному прошлому. Господь недаром попустил большевикам. Если старый режим развалился в одночасье, значит, прежняя Россия оказалась с гнильцой. Пришла пора воздаяния за грехи. Пусть комиссары исполнят волю истории. Затем придет их черед.
Господь лишь попускает злу.
Теперь тебе понятно, как именно попускает?
Правильно — карает!!
Руками...»
Примечания
*. Цитирую по А. Варламову.
В заметке «Месяц спустя», опубликованной 11 ноября 1931 года в ленинградской «Красной газете», драматург Всеволод Вишневский писал о театре (Большом драматическом театре. — Примеч. соавт.), заключившем с Булгаковым договор:
«Театр, многажды заверявший общественность о своем желании выдвигать пролетдраматургов, принял к постановке пьесы «Мольер» Булгакова и «Завтра» Равича. Идейнотворческая позиция Булгакова известна по «Дням Турбиных», «Дьяволиаде». Может быть, в «Мольере» Булгаков сделал шаг в сторону перестройки? Нет, это пьеса о трагической судьбе французского придворного драматурга (1622—1673 гг.). Актуально для 1932 г.! Можно понять и одобрить замысел постановщиков «Тартюфа»: показом классиков. Но зачем тратить силы, время на драму о Мольере, когда к вашим услугам подлинный Мольер.
Или Булгаков перерос Мольера и дал новые качества? По-марксистски вскрыл «сплетения давних времен»?
Ответьте, товарищи из ГБДТ!.. Скажите в дружеской дискуссии, как принципиально совместить мейерхольдовскую выставку, мхатовский натурализм (в спектакле «Дело чести») и пьесы Булгакова и Равича?
...Вопросы я задал из желания двинуть дискуссию и из желания выяснить, что же идейно-творчески защищает ГБДТ, который, кстати, предложил дать ему мою новую пьесу».
Товарищи ответили. Они умыли руки, и это было самым страшным симптомом в положении нашего автора, от которого теперь бежали как от чумы... Не государство, не конфликт с идеологией убили «Мольера», ведь Репертком дал разрешение. Убило частное, не ответственное, не политическое, кустарное и скромное лицо и по соображениям совершенно не политическим. Лицо это по профессии драматург. Оно явилось в театр и так напугало его, что тот выронил пьесу...»
1. Лоли — домашнее имя Екатерины Ивановны Буш, воспитательницы Сергея и преданного друга Елены Сергеевны.
2. В этом спектакле М.А. Булгаков выходил на сцену в роли судьи, чем вызвал радостное удивление Станиславского, который с высоты небожителя посоветовал Михаилу Афанасьевичу вместо сочинения пьес заняться актерской профессией.
3. Шиллер Ф. Дон Карлос.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |