Я уже был готов немедленно отправиться к Рылееву и потребовать объяснений.
Обвинение были слишком чудовищно, чтобы вот так, хладнокровно, возводить его на бесценную многим читательским сердцам женщину, пусть даже речь идет о помощи, которую органы просили Елену Сергеевну оказать для спасения дорогого ей человека.
У порога, в прихожей, меня притормозила мелькнувшая мыслишка — а ведь я слыхал о чем-то подобном!.. Эта версия уже проскальзывала в некоторых работах, посвященных Булгакову. Конечно, сквозь зубы, со всевозможными оговорками, привычными в таких делах сомнениями в моральной чистоплотности источников.
С этаким научным лицемерием...
Но было что-то еще... У самого Булгакова... Что-то убийственно-подтверждающее...
Я лихорадочно перебрал в памяти возможные варианты.
Ну, конечно, в том самом!.. Разговор в Александровском саду, приглашение к сотрудничеству...
Начало второй части...
Я торопливо вернулся, открыл знаменитую книгу, пробежал глазами...
«...За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
Тут же...
«...Маргарита Николаевна ехала по Арбату и то думала о своем, то прислушивалась к тому, о чем шепчутся двое граждан, сидящие впереди нее. А те, изредка оборачиваясь с опаской, не слышит ли кто, перешептывались о какой-то ерунде...»
Интересно, кто были эти двое?
«...Через несколько минут Маргарита Николаевна уже сидела под кремлевской стеной на одной из скамеек, поместившись так, что ей был виден Манеж...»
«...Люди проходили мимо Маргариты Николаевны. Какой-то мужчина покосился на хорошо одетую женщину, привлеченный ее красотою и одиночеством. Он кашлянул и присел на кончик той же скамьи, на которой сидела Маргарита Николаевна.
Набравшись духу, заговорил:
— Определенно хорошая погода сегодня...
Но Маргарита так мрачно поглядела на него, что он поднялся и ушел».
Это понятно. Убедившись, что присевшая на скамейку женщина — наблюдаемый объект, он подал условный знак и удалился.
«... — Да уж, конечно, чего тут интересного, Маргарита Николаевна!
Маргарита удивилась:
— Вы меня знаете?
Вместо ответа рыжий снял котелок и взял его на отлет.
«Совершенно разбойничья рожа!» — подумала Маргарита, вглядываясь в своего уличного собеседника.
— Я вас не знаю, — сухо сказала Маргарита.
— Откуда ж вам меня знать! А между тем я к вам послан по делу.
Маргарита побледнела и отшатнулась.
— С этого прямо и нужно было начинать, — заговорила она, — а не молоть черт знает что про отрезанную голову! Вы меня хотите арестовать?
— Ничего подобного, — воскликнул рыжий, — что это такое: раз уж заговорил, так уж непременно арестовать! Просто есть к вам дело.
— Ничего не понимаю, какое дело?
Рыжий оглянулся и сказал таинственно:
— Меня прислали, чтобы вас сегодня вечером пригласить в гости.
— Что вы бредите, какие гости?
— К одному очень знатному иностранцу, — значительно сказал рыжий, прищурив глаз.
Маргарита очень разгневалась:
— Новая порода появилась: уличный сводник, — поднимаясь, чтобы уходить, сказала она».
Вот она, убойная деталь!! Это заклинание, которое кривляка-демон бросил вслед удалявшейся Маргарите!
«...— Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней... Пропал Ершалаим, великий город, как будто не существовал на свете...
Так пропадите же вы пропадом с вашей обгоревшей тетрадкой и сушеной розой! Сидите здесь на скамейке одна и умоляйте его, чтобы он отпустил вас на свободу, дал дышать воздухом, ушел бы из памяти!»
Я нашел в рылеевской отчете контрольные слова, с помощью которых Гендин остановил Елену Сергеевну и сравнил их с началом «Тайного друга».
«Бесценный друг мой! Итак, Вы настаиваете на том, чтобы я сообщил Вам в год катастрофы, каким образом я сделался драматургом? Скажите только одно — зачем Вам это? И еще: дайте слово, что Вы не отдадите в печать эту тетрадь даже и после моей смерти».
Такой сюжетный ход никак не мог быть случайностью.
«...Побелев лицом, Маргарита вернулась к скамейке. Рыжий глядел на нее, прищурившись.
— Я ничего не понимаю, — тихо заговорила Маргарита Николаевна, — про листки еще можно узнать... проникнуть, подсмотреть... Наташа подкуплена? да? Но как вы могли узнать мои мысли? — она страдальчески сморщилась и добавила: — Скажите мне, кто вы такой? Из какого вы учреждения?
— Вот скука-то, — проворчал рыжий и заговорил громче: — Простите, ведь я сказал вам, что ни из какого я не из учреждения! Сядьте, пожалуйста.
Маргарита беспрекословно повиновалась, но все-таки, садясь, спросила еще раз:
— Кто вы такой?
— Ну хорошо, зовут меня Азазелло, но ведь все равно вам это ничего не говорит.
— А вы мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про мои мысли?
— Не скажу, — сухо ответил Азазелло.
— Но вы что-нибудь знаете о нем? — моляще шепнула Маргарита.
— Ну, скажем, знаю.
— Молю: скажите только одно, он жив? Не мучьте.
— Ну, жив, жив, — неохотно отозвался Азазелло.
— Боже!
— Пожалуйста, без волнений и вскрикиваний, — нахмурясь, сказал Азазелло.
— Простите, простите, — бормотала покорная теперь Маргарита, — я, конечно, рассердилась на вас. Но, согласитесь, когда на улице приглашают женщину куда-то в гости... У меня нет предрассудков, я вас уверяю, — Маргарита невесело усмехнулась, — но я никогда не вижу никаких иностранцев, общаться с ними у меня нет никакой охоты... и, кроме того, мой муж... Моя драма в том, что я живу с тем, кого я не люблю, но портить ему жизнь считаю делом недостойным. Я от него ничего не видела, кроме добра...»
* * *
Долго, одетый, я сидел за столом, соображал что к чему. Заиграла память...
Судя по источникам, Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна познакомились в гостях у какого-то художника в феврале двадцать девятого года.
Тогда еще случился маленький казус — у Елены Сергеевны развязались шнурки на рукаве, и она попросила известного драматурга завязать их. Булгаков потом уверял, что это было колдовство и она привязала его на всю жизнь. Впоследствии Е.С. уверяла, что на самом деле ему больше всего нравилось, как она смотрела ему в рот и, вроде чеховского дьякона в «Дуэли», ждала, что он еще скажет смешного. В присутствии такого благодарного зрителя, Булгаков развернулся во всю мощь и начал выдавать такое, что все просто стонали от смеха».
В это готов поверить — Булгаков умел «импонировать»...
Потом были редкие встречи, и в конце 1930 года, когда им до смерти надоело прятаться, встречаться урывками, они решили встретить Новый год вместе. В каком-нибудь подмосковном доме отдыха. Это была удачная конспиративная идея...
...В заплаканном окне, на фоне нудного сентябрьского дождя, второй день изводившего горожан, мне померещилась благодатная, морозная зима, какое-то беленое здание в сосновом бору, просторный номер на втором этаже. В сумеречное окно заглядывали верхушки молоденьких заснеженных елей. В номере массивный стол, кровать, в углу у окна фикус. Напротив кровати диван, накрытый белым чехлом...
На диване двое. Сидят обнявшись.
Мужчина рассказывал. Я отчетливо слышал...
Со мной такое случается.
Иной раз до меня доносится черт знает что...
«...моя семейная жизнь, Леночка, развалилась окончательно. Люба и слышать не хочет об отъезде за границу. Она говорит, что досыта нахлебалась Парижем. С нее достаточно... И с какой стати она должна менять налаженный московский быт на тамошнюю эмигрантскую нищету и вечную бескормицу. Она убеждала меня, что в Париже я помру с голоду, ведь мои пьесы интересны только до тех пор, пока я сижу в Москве...»
«...представляешь, ей нравится Есенин!! Она упрекает меня в том, что даже Есенин не остался за границей, потому что у него в отличие от меня есть мозги».
«...далее начался расширенный скандал. Я упрекнул ее — вместо того, чтобы помогать, ты мешаешь мне работать.
...над чем, если не секрет, ты работаешь?
...я тебе уже рассказывал...
...да, рассказывал, и это удивительно. Как на двенадцатом году правления таких отъявленных атеистов, как большевики, тебе могло прийти в голову писать роман о Иисусе Христе?! Ты сумасшедший?!»
«...Я попытался объяснить — со мной такое бывало. В этом секрет творчества. Я спасаюсь литературой! Когда мне особенно худо, я стараюсь держать себя в руках. Я стараюсь действовать наперекор обстоятельствам. В двадцать третьем, в холодной, до предела замерзшей Москве я сел писать «Белую гвардию» — и выиграл!
...что же ты выиграл? Небо в алмазах? Ты обещал осыпать меня алмазами. Где они, эти алмазы?! Теперь ты решил сделать ставку на Иисуса Христа. О-очень актуальная фигура!.. Я до сих пор удивляюсь, почему тебя до сих пор не арестовали. Когда я выходила за тебя замуж, мне казалось, ты разумный человек. Вокруг созидалась жизнь, и я думала, ты войдешь в нее. Я жестоко ошиблась. Ты разбил все мои надежды.
...ты называешь это жизнью? Когда меня обложили со всех сторон?!
...кто, собственно, мешает тебе доказать, что критики ошибаются? Подай заявление в партию. Ходи с портфелем. Поезжай на Беломорско-Балтийский канал. Возьми с собой пару начинающих литераторов, пусть таскают твои чемоданы. Того же Понырева, например...
Я не сумел сдержаться.
...мне претит всякая мысль о капитуляции! Я напишу роман! Я добьюсь успеха!!
...с этим романом ты загремишь в Соловки, а то и куда подальше».
«...вот такой у нас получился разговор».
«...Ты спрашиваешь, как все начиналось! Если тебе это интересно...»
«...мне все интересно, милый».
«...Если эти безбожники во главе с товарищем Бедным, который публично и не без гордости объявил, что его мать шлюха1, не верят в существование ни бога, ни дьявола, я постараюсь устроить так, чтобы они поближе познакомились с ними. Пусть даже на словах... Слова, Ленусик, страшная вещь: их можно употреблять всуе, но впустую их употреблять нельзя. Они живые энергии и потому неизбежно влияют на души людей. Пусть Мефистофель посетит Москву и наглядно объяснит, что случилось две тысячи лет назад в славном городе Ершалаиме на исходе Страстной неделе. Заодно пусть господин Фаланд выметет весь человеческий сор, скопившийся за эти годы в Москве. Мне очень интересно, кто, кроме него, способен выполнить эту работу?
Роман идет трудно. Это не фельетон. С фельетонами, будь они прокляты, я справлялся за пятнадцать минут! Здесь вырисовывается нечто большее.
Объемное...
Опасное...
Я пишу о власти. Пытаюсь понять чудище, которое обло, стозевно и лайя!
С прохиндеями я справлюсь, но что касается библейских сцен, боюсь, Люба права. Если мои пьесы, даже самые благонамеренные, и дальше будут запрещать без всяких объяснений, хотя бы письменных извещений — взять того же «Мольера», «Пушкина» или «Мертвые души», — с этим «Черным магом»2 меня точно законопатят куда подальше...
Я без конца молю — Господи, помоги мне закончить этот роман. К сожалению, это зависит не только от меня...»
Женщина едва слышно вымолвила:
«...не законопатят. Только не надо глупостей, безрассудных фантазий. Роман — это главное. Пиши, я помогу тебе...
«...тогда поклянись, что я умру у тебя на руках!»
«...клянусь!!»
«...ты все шутишь, Леночка, а мне не до шуток».
«...я не шучу, Миша».
Примечания
1. Демьян Бедный всю жизнь хранил упорное молчание о своем отце, но о матери, выступая перед коллективом типографии газеты «Правда», отозвался так: «Она у меня, дорогие товарищи, была б...дища-а-а!»
2. Одно из первых названий «Мастера и Маргариты».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |