Часть III. «Роковые яйца»

В оценке М. Булгаковым этого произведения чувствуется некоторое замешательство. Он пишет в дневнике (в ночь на 28 декабря 1924 г.): «Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьёзное?» (18, 101). Все три предположения писателя, на наш взгляд, по-своему обоснованны. На первом месте у М. Булгакова — «фельетон». Почему?

В середине 20-х годов написание и публикация фельетонов давала писателю средства к существованию. Однако ни по размерам, ни по тематике повесть «Роковые яйца» к фельетонам отнести невозможно. Вместе с тем, признаки фельетона в ней имеются.

Газетные фельетоны М. Булгакова имеют интересные и важные особенности. В этих произведениях писатель зачастую как будто полностью «погружается» в ситуацию, вживается в образ недалёкого советского обывателя. Поэтому в фельетонах мастерски воспроизводится речь тех, кого писатель осмеивает. Более того: иногда М. Булгаков пишет фельетон вообще не от себя, но от лица персонажа, и даже «от лица» неодушевлённого предмета (фельетон «Приключения стенгазеты», 1925 г.).

М. Булгаков даёт своим фельетонным персонажам возможность высказаться как можно более полно. Например, произведение «Неунывающие бодистки» (1925 г.) практически полностью состоит из переписки двух подруг, рассказывающих друг другу о своих сердечных тайнах по казённому телеграфу.

Кроме предоставляемой персонажам возможности высказаться и тем самым скомпрометировать себя, М. Булгаков использует и другой приём. Например, он якобы бесстрастно и объективно «просто перечисляет факты», однако делает это таким образом, что его мысль становится очевидной для читателя («Заколдованное место», 1925 г.), который должен понять всю нелепость происходящего.

В повести «Роковые яйца» намечается влияние фельетонов на серьёзную булгаковскую прозу. Автор в этой повести проявляется не столько в самом языке повествования, сколько во взаимодействии различных частей текста. Например, значимым является соотнести восхищение научными достижениями Персикова с его смертью, ставшей следствием им же совершённого открытия. Таким образом, восхищение Персиковым-учёным оказывается необоснованным. Как можно восхищаться тем, что, в конечном итоге, привело персонажа к жестокой смерти?

Если в «Белой гвардии» автор М. Булгаков практически идентичен с рассказчиком, то в последующих прозаических произведениях писателю приходится поневоле отстраняться от советской действительности, чтобы избежать прямых и резких оценок. Поскольку процессы разложения общества в советской России не прекращались и в дальнейшем, М. Булгакову пришлось забыть об имевшем место в «Белой гвардии» совпадении позиций автора и рассказчика. Более того: разрыв между ними будет лишь увеличиваться, что приведёт в романе «Мастер и Маргарита» к тому, что повествователь обеих (московской и античной) сюжетных линий, по воле М. Булгакова, станет полной противоположностью писателя.

Сходство с фельетоном в повести «Роковые яйца» проявляется в том, что писатель предоставляет пошлой действительности «право голоса». В произведении звучат газетные статьи, высказывания антипатичных писателю персонажей развёрнуты, и практически отсутствует авторская речь, которая позволяет М Булгакову напрямую выказать отношение к происходящему.

Однако писатель понимал, что в этой повести он не только затронул важнейшие темы, но и дал критическую оценку окружающей его реальности. Именно поэтому М. Булгаков в дневнике высказывает опасения, связанные с повестью «Роковые яйца»: «Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдалённые» (18, 101). Кстати, менее чем через полтора года ОГПУ проводит обыск у писателя. Таким образом, его опасения были обоснованными.

18 октября 1924 г. он констатирует в дневнике: «Большие затруднения с моей повестью-гротеском «Роковые яйца». Н. Ангарский подчеркнул мест 20, которые надо по цензурным соображениям изменить» (18, 91).

В.И. Лосев приводит поступившую в ОГПУ 22 февраля 1929 г. «справку» (т. е. донос): «Непримиримейшим врагом советской власти является... Михаил Афанасьевич Булгаков... Можно просто поражаться долготерпению и терпимости советской власти, которая до сих пор не препятствует распространению книги Булгакова (изд. «Недра») «Роковые яйца». Эта книга представляет собой наглейший и возмутительный поклёп на красную власть. Она ярко описывает, как под действием красных лучей родились грызущие друг друга гады, которые пошли на Москву. Там есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. Ленина, что лежит мёртвая жаба, у которой даже после смерти сохранилось злобное выражение на лице. Как эта его книга свободно гуляет — невозможно понять. Её читают запоем. Булгаков пользуется любовью молодёжи, он популярен...» (13, 543—544). Напомним, что, как отмечает Е. Яблоков (107, 235), в Апокалипсисе нечистые бесовские духи уподоблены жабам (Апок. 16, 13—14).

Безусловно, и в этой булгаковской повести выражена не оставляющая писателя тревога о судьбе России. 8 января 1924 г., в связи с фактической отставкой Троцкого, Булгаков записывает в дневнике: «Что будет с Россией, знает один Бог» (18, 81).

В октябре 1924 г. поэт Алексей Ганин, вскоре арестованный и расстрелянный 30.03.1925 в Лубянской тюрьме (89, 151; реабилитирован посмертно), записывает свои мысли о ходе революционных преобразований в стране. Эти трагические, мужественные и искренние строки звучат резким диссонансом официальной лжи, поскольку свидетельствуют о подлинном положении дел в стране, помогают понять причины резкого неприятия Булгаковым действительности. Они могли стать, как отмечает В. Желтов, одной из причин неожиданной смерти С. Есенина, возможно, собиравшегося переправить их за границу (см.: 45). А. Ганин не только был другом этого поэта, но и женат на его сестре Екатерине. Воздадим должное смелости и честности А. Ганина, ведь приведённые ниже строки, вполне возможно, стоили ему жизни:

«При существующей государственной системе в России Россия, это могущественное государство, обладающее неизбывными естественными богатствами и творческими силами народа, вот уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии.

Ясный дух народа предательски ослеплён. Святыни его растоптаны, богатства его разграблены. Всякий, кто не потерял ещё голову и сохранил человеческую совесть, с ужасом ведёт счёт великим бедствиям народа в целом...

...Мы категорически утверждаем, что в лице ныне господствующей в России РКП мы имеем не столько политическую партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов таятся смерть и разрушения, разрушения и смерть...

Завладев Россией, она вместо свободы несёт неслыханный деспотизм и рабство под так называемым «государственным капитализмом». Вместо законности дикий произвол Чека и Ревтрибуналов; вместо хозяйственно-культурного строительства — разгром хозяйственной и всей культурной жизни страны; вместо справедливости — неслыханное взятничество, подкупы, клевета, канцелярские издевательства и казнокрадство. Вместо охраны труда труд (государственных) бесправных рабов, напоминающий времена дохристианских деспотических государств библейского Египта и Вавилона» (89, 149).

Такие перемены в России осмысливались Булгаковым как результаты жестокого эксперимента, поставленного над народом огромной страны с целью «насильственной трансформации русского общества» (31, 101). Написанные примерно в одно и то же время, объединённые схожим главным героем (профессор), повести «Роковый яйца» и «Собачье сердце» образуют в творчестве писателя своего рода дилогию о научных экспериментах. При этом у писателя учёные-экспериментаторы — Персиков и Преображенский — своею неразумной деятельностью подвергают смертельной опасности и себя самих, и своё окружение, и даже всю страну (в повести «Роковые яйца»).

Изображение деятелей науки имеет в этих произведениях Булгакова и другой смысл. Он раскрыт в пророческих словах Ф. Достоевского (в письме к В.А. Алексееву от 7.06.1876 г.): «Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причина всех бедствий человеческих одна — нищета, борьба за существование...» (38, 522)

Для М. Булгакова важен не собственно научный эксперимент, но, в большей степени, революционные преобразования в России, декларирующие построение счастливого и сытого общества («всё это будто бы у них во имя любви к человечеству», — сказал о социалистах Ф. Достоевский, — 38, 582). Наличие связи между такими преобразованиями и экспериментом подсказано словами учёного Персикова, обращёнными к революционеру (то есть экспериментатору социальному, «активному участнику гражданской войны и фанатику строительства нового общества» — 65, 47) Рокку: «вы не зоолог? нет? жаль... из вас вышел бы очень смелый экспериментатор...» (19, 134). Не менее важно здесь и слово «зоолог». Рокк, претендующий на переустройство человеческого общества, относится к людям, как к подопытным животным.

Сходное с булгаковским осмысление революционных преобразований в России ясно продемонстрировано и политиками из разных лагерей.

В 1920 г. П.Б. Струве заявил, что установившийся в России политический режим сделал из страны «опытное поле для чудовищных социальных экспериментов, неслыханных доселе в истории» (77/2/172).

Н. Бухарин («ценнейший и крупнейший теоретик партии», по выражению Ленина) утверждал, что производство новых людей нужно для построения общества будущего: «...мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике... Мы вырабатываем других людей для того, чтобы устроить другой порядок» (61, 62).

Ещё один теоретик и практик большевистских преобразований, Л. Троцкий, в борьбе с природой и Богом видел необходимый этап продолжения революции (надо ли говорить, что оба эти теоретика, Бухарин и Троцкий, революцией были впоследствии сами казнены): «Человек примется, наконец, всерьёз гармонизировать себя самого. <...> Он захочет овладеть полубессознательными, а затем и бессознательными процессами в собственном организме: дыханием, кровообращением, пищеварением, оплодотворением — и, в необходимых пределах, подчинит их контролю разума и воли <...> Человеческий род, застывший homo sapiens, снова поступит в радикальную переработку. <...> Не для того же род человеческий перестанет ползать на карачках перед Богом, царями и капиталом, чтобы покорно склониться перед тёмными законами наследственности и слепого полового подбора!» (107, 54—55).

Такое отношение новой власти к людям — как к материалу для переработки и убийства — предугадал уже на четвёртом месяце революции Л. Андреев: «...я думаю, Л<енин> относится к человеку с величайшим презрением и видит в нём только материал, как видели все революционеры, тот же Пётр В<еликий>» (3, 36).

Несколько позже, в 1923 г., когда уже было на чём делать выводы, писатель И. Шмелёв устами доктора Михаила Васильевича (повесть «Солнце мёртвых») сформулировал первые результаты этого эксперимента на людях, которые в действиях властей уравниваются с подопытными лягушками:

«Сеченов, бывало, покойник: «Лука, — кричит, — дай-ка свеженькую лягушечку!» Два миллиончика «лягушечек» искромсали: и груди вырезали, и на плечи «звёздочки» сажали, и над ретирадами затылки из наганов дробили, и стенки в подвалах мозгами мазали...» (79, 76—77).

Подобно М. Булгакову, И. Шмелёв прибегает к помощи Ф. Достоевского для осмысления происходящего: «О миллиончике человечьих голов ещё когда Достоевский-то говорил, что в расход для опыта выпишут дерзатели из кладовой человечьей, а вот ошибся на бухгалтерии: за два миллиона пересегнули — и не из мировой кладовой отчислили, а из российского чуланчишки отпустили. Вот это — опыт!» (79, 77)

В начале повести М. Булгаков воздаёт должное научным заслугам Персикова. Учёный он «совершенно первоклассный, а в той области, которая, так или иначе, касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел...» (19, 97). Однако «вне своей области, то есть зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти ничего не говорил» (19, 96) и, судя по описанным событиям, не особенно разбирался.

Возможным прототипом Персикова М. Чудакова называет выдающегося зоолога А.Н. Северцова. Он мог быть знаком М. Булгакову ещё по киевскому университету (102, 309). Как отмечает исследовательница, «Персикову в мае 1928 года (куда отнесено действие повести, писавшейся в октябре 1924-го) «ровно 58 лет» — столько же, сколько Северцову осенью 1924 года, когда пишется повесть; именно у Булгакова, любившего переносить в свой текст точные прототипические детали, такое мелкое совпадение может говорить в пользу нашего предположения» (102, 310).

По признанию дочери Северцова, её отец «не был верующим» (102, 309), и это обстоятельство крайне важно для оценки как самого образа Персикова, так и проводимого им эксперимента. Для М. Булгакова образ учёного-естественника, не верящего в Бога, неизбежно соотносился с Алексеем Турбиным из «Белой гвардии».

Писатель даёт нам возможность заглянуть в лабораторию Персикова. Эта сценка не может быть правильно понята вне связи с только что приведёнными отрывками из И. Шмелёва. Вот к профессору Персикову обращается его ассистент в «кожаном нагруднике» (19, 100) (надо же защититься от крови!), приготовивший очередную лягушку для эксперимента:

«Владимир Ипатьич, я установил брыжейку, не хотите ли взглянуть?

Персиков живо сполз с табурета... и, медленно вертя в руках папиросу, прошёл в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха лягушка была распята на пробковом штативе, а её прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп» (19, 100). Осмотр в микроскоп прекратился только со смертью лягушки, которая «тяжко шевельнула головой, и в её потухающих глазах были явственны слова: «сволочи вы, вот что» (19, 100).

Это описание соотносится с тем, как на предыдущей странице повести профессор назначал осеннюю переэкзаменовку студенту-марксисту, уличённому в незнании предмета. Описывая состояние студента, чувствующего свой скорый провал на экзамене, М. Булгаков употребляет слова «угасая», «зарезанный» (19, 99). Тем самым писатель как бы включает придерживающегося «передовых» взглядов, но неуспевающего в науках молодого человека в число многочисленных жертв жестокого, уже социального, эксперимента.

Одним из ключевых понятий в осмыслении М. Булгаковым этого эксперимента является ограниченность тех, кто проводит преобразования. Писатель хочет, чтобы мировоззренческая узость профессора не ускользнула от внимания читателя. Свет от звёзд оставляет учёного равнодушным, то есть Персиков игнорирует финальный вопрос, заданный читателю в романе «Белая гвардия». Писатель подчёркивает это обстоятельство: «Отблески разноцветных огней забрасывал в стёкла кабинета и далеко и высоко был виден рядом с тёмной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп. Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не занимали профессора Персикова» (19, 100).

Вспомним, что в «Преступлении и наказании» Ф. Достоевский использует именно солнечный луч, чтобы напомнить Раскольникову о необходимости задуматься о совершённом им убийстве двух человек: «В эту минуту луч солнца осветил его левый сапог: на носке, который выглядывал из сапога, как будто показались знаки. Он сбросил сапог: «действительно знаки! Весь кончик носка пропитан кровью»; должно быть, он в ту лужу неосторожно тогда ступил...» (39, 90).

Не менее очевидна связь с Достоевским и в смысловой нагрузке, которую имеет здесь у Булгакова образ храма. Напомним одну из сцен первой части романа Достоевского «Идиот» (князь Мышкин пересказывает мысли и чувства приговорённого к казни, явно автобиографичные для самого Достоевского): «Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от неё сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольётся с ними...». Казалось бы, нельзя сравнивать ожидающего смертную казнь персонажа Достоевского с находящимся в безопасности Персиковым. Однако у Достоевского приговорённый к казни остаётся в живых (иначе он не сумел бы рассказать свои мысли Мышкину), а вот Персиков вскоре погибнет жестокой смертью...

Булгаков вторично указывает на ограниченность, своего рода слепоту профессора. Во время прогулки Персикова вначале создаётся впечатление, что он всё-таки замечает солнечный свет и золотой церковный купол: «Ни одного человека учёный не встретил до самого храма. Там профессор, задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце радостно лизало его с одной стороны.

— Как же раньше я не видал его, какая случайность?» (19, 103). Однако выясняется, что Персиков размышляет вовсе не о церковном куполе, как можно было бы предположить.

Буквально на этой же странице М. Булгаков снова — в третий раз! — упоминает храм Христа Спасителя. «На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце» (19, 103). Но теперь читатель уже ясно осознаёт, что Персиков церкви не замечает. Может быть, именно поэтому писатель, подобно живописцу, подчёркивает важность храма в описываемой им картине, ярко освещая купол солнечным светом. И эта картина связывается М. Булгаковым с наступлением солнечного утра. Таким образом, подчёркивается важность храма в повествовании, а также создаётся позитивный эмоциональный фон (солнечное утро) для восприятия этого строения. Если Персиков — главный герой произведения — демонстративно «не понимает» усилий М Булгакова, то приходится признать, что направлены эти усилия именно на нас с вами, читатель.

Кстати, сам М. Булгаков именно этот район Москвы в своём дневнике назвал «моя любимая Пречистенка» (18, 100). По воспоминаниям современников, писатель «несомненно любил московскую старину и, видимо, хорошо её знал» (102, 446). М. Булгаков воспринимал эту старину как напоминание о другой жизни, видел в ней повод задуматься о настоящем, хотя это иногда было небезопасно. В своём дневнике он записал в ночь на 24 декабря 1924 г.: «Для меня всегда наслажденье видеть Кремль» (18, 94). Несколько позже — 3 января 1925 г. — Булгаков пишет: «Проходя мимо Кремля, поравнявшись с угловой башней, я глянул наверх, приостановился, стал смотреть на Кремль и только что подумал «доколе, Господи!» — как серая фигура с портфелем вынырнула сзади меня и оглядела. Потом прицепилась. Пропустил её вперёд, и около четверти часа мы шли, сцепившись. Он плевал с парапета, и я. Удалось уйти у постамента Александру» (18, 103).

По сути, уже приводившиеся слова М. Булгакова об Алексее Турбине (тьма в душе Алексея) в полной мере относятся и к Персикову. Поэтому мы, безусловно, не можем согласиться с некоторыми исследователями, называющими Персикова «честным, благородным, лучшим из лучших русской интеллигенции» (13, 10). Более справедливо этого персонажа, несмотря на его естественнонаучные занятия, можно отнести к «несчастному, оторванному от почвы сословию умников» (Ф. Достоевский, — 38, 356).

Профессор целиком погружён в размышления о недавно обнаруженном им загадочном луче «ярко-красного цвета» (19, 104). Как отмечает М. Чудакова, луч с невероятными возможностями, крайне вредными для человека, вполне вероятно, связан для М. Булгакова с гражданской войной. В Киеве, в газете «Последние новости» от 29 (16) января 1919 года, было опубликовано объявление (впоследствии оказавшееся лишь средством устрашения), что в боевых действиях «будут пускаться в ход фиолетовые лучи, которые ослепляют человека» (102, 100—101).

Если предположение исследовательницы верно, и Булгаков был знаком с этим объявлением, то важный мотив «ослепленности» Персикова, внимательно разглядывающего луч в микроскоп, звучит уже в начале повести.

Возможность использования таинственного и всемогущего луча в военных целях, оказывается, обсуждалась в России середине 20-х годов. В фильме 2004 г. «Лучи смерти» (О. Вакуловский и М. Вороженцев, «Наше кино») приводятся сведения о том, что первый номер журнала «Радио» за 1924 г. напечатал статью о таинственном луче, который может передавать на расстояние разрушительную энергию взрыва. Этой актуальной теме посвящён роман современника М. Булгакова, А.Н. Толстого («Гиперболоид инженера Гарина», 1927 г.).

В этом произведении речь идёт о луче смерти, изобретённым инженером Гариным. Конфликт развивается именно таким образом, который даёт А.Н. Толстому любовь и признание властей. Луч в итоге оказывается у опытного советского агента, сумевшего разагитировать всех, кого можно. Вдобавок, вместе с лучом агент получил ещё и огромные запасы золота. Вот с каким оптимизмом А.Н. Толстой обрисовал перспективы советской России: и могучее оружие есть у неё, и золота в избытке! Но вряд ли впоследствии пригодились эти пустые фантазии тем, кто голодал в нашей стране, а также проливал свою кровь в войне с Германией.

В отличие от А.Н. Толстого, у которого луч, в итоге, оказывается у коммунистической России и становится её оружием, М. Булгаков в своей повести делает конфликт менее очевидным, и более глубоким. В повести «Роковые яйца» писатель как будто забывает о грозном «луче смерти», явившемся прообразом открытого Персиковым луча. В начале булгаковской повести восторженные персонажи говорят о «луче новой жизни».

Персиков не знает, как относиться к своему открытию. Подобно тонкому беллетристу, анализирующему мельчайшие движения души своих персонажей, учёный наблюдает в микроскоп за тем, каким именно образом новый луч воздействует на организмы. Первые результаты внушают некоторый оптимизм. «Серенькие амёбы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полоску и в ней (словно волшебным образом) оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни» (19, 104).

Важен вопрос: действительно ли это «дыхание жизни», о котором говорится в Библии? Ответ находим в том, какое именно воздействие оказывает этот луч на живые существа. И здесь появляется беспокойство и даже тревога: подопытные амёбы «лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нём шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение» (19, 104). В итоге «в красной полосе, а потом и во всём диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рождённые яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рождённых лежали трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объёмом приблизительно в два раза превышали обыкновенных амёб, а во-вторых, отличались какою-то особенной злобой...» (19, 107).

Схожим образом И. Шмелёв в упоминавшийся ранее повести характеризует революционеров: «Засело семь человек матросов в наблюдательный пункт, на докторскую дачу, — смотреть за морем: не идёт ли корабль контр-революционный! Выгнали доктора в пять минут, пчёл из улья швырнули, мёд поели. Сад весь запакостили в отделку. Семеро молодцов — бугай бугаём. <...> Народ отборный: шеи — бычьи, кулаки — свинчатки, зубы — слоновая кость. Ходят — баркас баркасом, перекачиваются <...>. На пальцах перстни, на руках часики-браслетики, в штанах отборные портсигары — квартирная добыча. Кругом голод, у матросов — бараньи тушки, сала, вина — досыта» (79, 176).

«Злоба» — то ключевое слово, которое помогает понять «нижеестественную» природу открытого Персиковым луча. «Бог не создал ничего такого, что само по себе было бы злым» (82, 28). Следовательно, природа этого луча сатанинская, да и действие, которое он оказывает (см. выше), очень похоже на описание братоубийственной гражданской войны. Можно ли считать выживших в такой войне победителями?

Персиков приходит к выводу о противоестественной природе этого луча: «в спектре солнца его нет», «...надо полагать, что добыть его можно только от электрического света» (19, 107). Это признание очень важно. В.И. Лосев справедливо называет луч «явлением противоестественным» (13, 12).

Итак, природа луча дьявольская, но никто не вникает в это, поскольку открываются широкие перспективы его использования. И за реализацию этих возможностей берётся Александр Семёнович Рокк. Он имеет официальную поддержку Кремля, подтверждённую казённой бумагой... А ведь недооценил вначале Персиков Рокка, лишь усмехнулся: «Рокк с бумагой? Редкое сочетание... — Ну-ка, давай его сюда!» (19, 131)

Не знал профессор, что, приглашая Рокка, он зовёт свою смерть. Б. Гаспаров обращает внимание на то, что «профессор Персиков отдаёт изобретённый им аппарат Рокку со словами Понтия Пилата: «Я умываю руки» (33, 89).

Отметим, что этот эпизод делает не столь уж безосновательным мнение, что возможным прототипом Персикова был В.И. Ленин, который передал дальнейшую реализацию своего «проекта» — революции — в руки более здоровых и энергичных политиков. В пользу этой версии говорят совпадающие имена (Владимир) и инициалы (В. И.). Отчество, данное Булгаковым Персикову, вполне могло быть связано с Лениным. Вспомним русскую традицию прибавлять к фамилии название той местности, где человек прославился. Эта традиция была использована остряками, которые добавили к фамилии С.Ю. Витте слово «Полу-Сахалинский», так как, по условиям подписанного им Портсмутского мира, половина территории острова Сахалин отходила Японии. Думаем, убийство большевиками царской семьи в ипатьевском доме не осталось незамеченным писателем, и он таким образом вполне мог выказать своё отношение к имевшему место расстрелу.

«Пилатовский» поступок Персикова — передача генераторов лучей Рокку — «вызывает катастрофические последствия, жертвой которых становится сам Персиков» (33, 89), — считает Б. Гаспаров. Однако, с нашей точки зрения, причина смертельной опасности — не столько в невежестве Рокка, стремящегося извлечь всевозможные выгоды из чужого открытия, сколько в самой противоестественной природе луча.

В любом случае, история Персикова как бы иллюстрирует слова М. Булгакова в одном из его писем: «сроков людских нам знать не дано» (10, 103).

Вначале судьба открытия складывается счастливо: доклад профессора ждёт триумф (19, 130). Казалось бы, зачем в такой ситуации думать о смерти, да и о душе тоже? О таких сказано: «Упорство невежд убьёт их, и беспечность глупцов погубит их» (Притч. 1, 33).

Булгаков удивительно точно предугадал, что в современной ему обстановке законченные невежды могут делать блестящую научную карьеру. Достаточно вспомнить о вскоре заблиставшей на научном небосклоне звезде — Трофиме Денисовиче Лысенко. Этот «учёный», исказив, в угоду политическим установкам, естественные законы в своем разделе науки, стал, как отмечает Г. Лесских, диктатором в науке (59, 168). В результате — развал генетики и, в конечном итоге, отставание страны в сельском хозяйстве. Но он был политически свой, и за это получил три Государственные Премии и восемь орденов Ленина...

Рокка назначают «заведующим показательным совхозом «Красный луч»» (19, 132; кстати, именно под таким названием булгаковская повесть была напечатана в еженедельнике «Красная панорама» — 102, 317).

Конечно же, именно такое название совхоза легко объясняется. Рокк, ожидающий успеха от использования открытого профессором Персиковым луча красного цвета, связывает открытие с политикой, подчёркивает его революционный характер. Тем самым Булгаков ещё раз говорит о своём отношении к революции. Отнюдь не случайно идея об использовании луча приходит Рокку в номерах «Красный Париж» (19, 142): уже намечены направления, по которым социальный эксперимент будет распространяться в мире.

Но есть и движение в обратном направлении: из Европы и Америки в Россию. М. Булгаков указывает два города, из которых Персиков ждёт материалы для своего эксперимента: Берлин и Нью-Йорк (19, 129). Почему писатель выбрал именно них?

В «Белой гвардии» предводителем революционной смуты назван Троцкий. В начале 1917 года, этот политический деятель начинает свой путь в Россию из эмиграции именно из Нью-Йорка. Как теперь оказалось, американский капитал также участвовал в финансировании революционных событий в России.

Что же касается Берлина — столицы Германии, — то тут всё даже более очевидно. Булгаков подчёркивает особую роль этой страны в том, что произошло в России: именно из Германии прибыли в повести яйца для эксперимента.

Почему эта страна выбрана в повести в качестве поставщика необходимых для опытов средств? Булгаков отразил распространённое и, вероятно, близкое ему мнение о том, что революция в России была осуществлена на деньги из западной Европы и США. Другой известный писатель, Леонид Андреев, отмечает в своём дневнике в начале 1918 г.: «Для меня несомненно, что Ленин и другие первоначальные большевики пользовались германскими деньгами и услугами, что в их среде были и германские агенты и шпионы и русские шпики» (3, 35).

«Гражданином из Веймара» называет себя один из персонажей поэмы Сергея Есенина «Страна негодяев», воинствующий безбожник по фамилии Чекистов.

В реальной жизни шпионская деятельность большевиков в пользу Германии была замечена властями. Именно на этом основании начальник контрразведки Петроградского военного округа Б.В. Никитин в июле 1917 года выдал 28 ордеров на арест революционеров, включая Ленина.

Современные исследователи доказывают многочисленные факты моральной нечистоплотности «борцов за светлое будущее». Например, в революционных организациях России (РСДРП, СДКПиЛ, СДЛК) до октября 1917 г. «действовало около 2070 штатных секретных сотрудников, не считая «штучников», поставлявших сведения эпизодически, и агентов наружного наблюдения — филёров», внедрённых тем самым режимом, против которого они боролись (37, 4). Что касается связей с Германией, то, как ныне установлено, они осуществлялись, в частности, через работавшего в немецкой фирме Л. Красина, занимавшего в советской России, в 1918—1920 годах, должности «наркома» (то есть министра) торговли и промышленности, а также путей сообщения. Характерно, что имевший давние связи с немецкой промышленностью Л. Красин был по предложению Ленина и Троцкого включён в состав российской делегации, заключившей с Германией пресловутый Брестский мир.

Ныне опубликованы даже расписки большевиков в получении иностранной валюты. Н. Ямской приводит, например, текст следующей расписки: «1195 крон получил от т. Савельева в сентябре 1917 г. И. Сталин» (статья «Ни мира, ни воли, ни земли» в газ. «Совершенно секретно» № 11 (210), ноябрь 2006 г.). Здесь же исследователь отмечает, что получаемые большевиками суммы были в разы больше зарплаты квалифицированных рабочих, и даже жалованья армейского поручика.

В. Лосев обращает внимание на то, что в другом произведении Булгакова, «Багровый остров», неслучайно фигурирует именно немецкий баркас: «Булгаков указывает на советско-германские связи, которые были установлены после Раппальского договора (апрель 1922 г.), предусматривавшего восстановление дипломатических отношений между Германией и советской Россией, налаживание торгово-экономических связей. Договор этот разрывал установившуюся экономическую и политическую блокаду советской России» (13, 540).

На наш взгляд, своего рода отголоском этого исторического факта — признания сов. России на международной арене, её «легализации» — в творчестве М. Булгакова можно считать один из эпизодов «Собачьего сердца», а именно, выдачу паспорта и других документов Шарикову. В обоих случаях противоестественное, с точки зрения писателя, создание обретало официальный статус.

Однако германская составляющая эксперимента, изображённого в «Роковых яйцах», имеет не только конкретно-исторический, но и мистический смысл, связывающий этот эксперимент с вечным злом. Вспомним, что в последнем булгаковском романе на, казалось бы, совершенно безумный вопрос Бездомного: «Вы — немец?» глава нечистой силы отвечает: «Да, пожалуй, немец...» (20, 134). Германское происхождение было, как показывает Б. Соколов, и у Понтия Пилата (93, 382); в ранней редакции романа будущая ведьма Гелла однажды названа немецким именем Марта (14, 563)...

Рокк, взявшийся за практическую реализацию открытия Персикова, на всех производил «крайне неприятное впечатление» (19, 131). Именно бурные революционные годы и умение бороться за место под красным лучом помогли ему сделать небольшую карьеру. До 1917 года он играл на флейте в фойе кинематографа (вспомним кстати, что профессия донора органов для Шарика, Клима Чугункина, заключалась в игре на балалайке по трактирам (19, 211)). Революция дала Рокку возможность проявить себя в различных областях: он и редактировал огромную политико-литературную газету, и принимал участие в «изумительной работе» по орошению Туркестанского края (19, 142).

Догадываясь, что такая всеядность Рокка не доведёт до добра, а также понимая необходимость дополнительной проверки действия луча на живые организмы, Персиков пытается протестовать против использования его открытия в сельском хозяйстве. Но эксперимент одобрен «на самом верху», и профессору не остаётся ничего иного, как отдать своё изобретение в руки более энергичных людей.

Рокк не понимает причин упадка сельского хозяйства в России и хочет быстро исправить положение при помощи открытого им красного луча, «потому что за границей пишут про нас всякие гадости» (19, 134). Но в Библии говорится о народах, отступивших от Бога: «напрасно будет истощаться ваша сила, и земля ваша не даст произрастений» (Лев. 26, 20). К сожалению, персонажам Булгакова не до Библии; открытый Персиковым луч уже называют «лучом новой жизни» (19, 109), именно новой, то есть вопреки Творцу мира и Его заповедям.

Первый этап реализации эксперимента по использованию луча в совхозе рисуется Булгаковым в пасторальных тонах. Сам Рокк отдыхает, играя на флейте Чайковского, а его жена «в белом капоте сидела на колонной веранде и мечтала, глядя на красавицу луну» (19, 141). Писатель говорит о звуках флейты: «Выразить немыслимо, до чего они были уместны над рощами и бывшими колоннами Шереметевского дворца» (19, 141).

М. Чудакова рассказывает, что в реальности представитель одной из знаменитых русских фамилий, Павел Сергеевич Шереметев, действительно был изгнан из своего имения, которое приглянулось Луначарскому и его жене, и жил «в маленькой и полутёмной комнатке» (102, 424). Прапрадед П.С. Шереметева «основал в Москве странноприимный дом (богадельню), в котором теперь помещается больница скорой помощи им. Склифосовского» (102, 424). Комнатка, в которой жил изгнанный из имения П.С. Шереметев, находилась в Ново-Девичьем монастыре, мимо которого, в одном из вариантов романа «Мастер и Маргарита», двигались «Воланд с Коровьевым и Бегемотом» (102, 538) — опять пересекаются пути нечистой силы и большевиков!

Отнюдь не случайным оказывается в повести «Роковые яйца» и название кинематографа, где до революции Рокк играл на флейте: «Волшебные грёзы» (19, 142). Как много говорит это название тем, кто, подобно Булгакову, видел, куда завели страну грёзы «кремлёвских мечтателей». Перед своим читателем Булгаков вскоре раскроет результат мечтаний Рокка, надеющегося, вероятно, на награду за внедрение открытия профессора Персикова в сельском хозяйстве.

Но кажущаяся идиллия тревожит. Гармония нарушена. Во дворце живут не те, кому он принадлежит на самом деле. Его заняли своего рода «тушинские воры», присвоившие себе и власть в стране, и чужое имение. А в бывшей оранжерее начался безумный эксперимент, в результате которого вскоре погибнет ужасной смертью не только жена Рокка...

Как отмечает В. Сахаров, говоря об игре Рокка на флейте, — «человеческая музыка здесь уже бессильна» (81, 198). Исследователь отмечает, что в прозе Булгакова часто встречаются цитаты из молитвенных песнопений, и называет писателя «знатоком церковной музыки» (81, 198). На наш взгляд, демонстративное проявляемое разочарование в светской музыке и напоминание читателю о музыке церковной — важная особенность булгаковского творчества, ясно говорящая о мировоззрении писателя.

Нарушение идиллии и опасность эксперимента в повести чувствуется теми созданиями, которые живут по естественным законам: «Если утром умолкли рощи, показав вполне ясно, как подозрительно неприятна тишина среди деревьев, если в полдень убрались куда-то воробьи с совхозного двора, то к вечеру умолк пруд» (19, 144).

Характерно, что Рокку эти обстоятельства совершенно непонятны: «я не могу понять, зачем этим птицам понадобилось улетать», — недоумевает он (19, 144). Возможно, в этой фразе недалёкого героя М. Булгаков выказал собственное отношение и к процессу массовой эмиграции из советской России, и к официальной точке зрения на эту проблему.

Между тем, не только птицы и лягушки боятся этого эксперимента.

«Вечером произошёл третий сюрприз — опять взвыли собаки в Концовке, и ведь как! Над лунными полями стоял непрерывный стон, злобные тоскливые стенания» (19, 144).

А наступившая затем «зеленоватая ночь» была «загадочна и даже, можно сказать, страшна, вероятно, потому, что нарушал её полное молчание то и дело начинающийся беспричинный тоскливейший и ноющий вой собак в Концовке» (19, 145).

Смысл придуманного Булгаковым названия деревни объясняется тем, что населяющие её мужики считают Рокка антихристом. И в этом они «не так уж неправы», как считает Е. Яблоков (107, 350). Проводимый же Рокком эксперимент те же мужики называют дьявольским (19, 143). Отсюда и смысл названия деревни Концовка, напоминающий о том, что для доверившегося антихристу конец один — смерть.

Но Рокк воистину ослеплён, он считает мужиков невежественными и уверен, что положение дел изменится, если он им завтра «скажет речь», и «вызовет из уезда работников» (19, 143). Поддакивает Рокку и солдат-охранник, для обозначения которого Булгаков с иронией использует архаичное слово «воин». Но не способен этот охранник никого (и даже себя самого) защитить, поскольку «если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж» (Пс. 126, 1).

Не суждено было воплотиться плану Рокка: «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определённое Господом» (Притч. 19, 21). Уже на следующий день Рокк, поседевший от пережитого им ужаса, был на соседней станции в ГПУ, где, не выпуская из рук флейту (вероятно, как воспоминание об идиллии, и как единственное оставшееся средство спасения от огромных змей), пытался рассказать агентам о том, что он видел незадолго до этого.

Ещё недавно полный энтузиазма Рокк говорил «Эх, выведу я цыпляток!» (19, 143) Но вот что получилось вместо них под воздействием красного луча: «...над Александром Семёновичем оказалось что-то напоминающее по высоте электрический столб. Но только это что-то было раза в три толще столба и гораздо красивее его, благодаря чешуйчатой татуировке. Ничего ещё не понимая, Александр Семёнович глянул на верх ужасного столба, и сердце в нём прекратило бой. <...> На верхнем конце бревна оказалась голова. Она была сплющена, заострена и украшена жёлтым круглым пятном по оливковому фону. Лишенные век, открытые ледяные и узкие глаза сидели в крыше головы, и в глазах этих мерцала совершенно невиданная злоба» (19, 147—148). Отметим, что и здесь, вслед за злобой находящихся под воздействием красного луча амёб, Булгаков вновь говорит о злобе этого создания, доказывающей его — создания — нижеестественное происхождение.

Противоестественным является отмеченное исследователями (107, 59) горячее дыхание змеи, невозможное для холоднокровных существ, каковыми являются змеи.

Злоба в данном случае имеет характер воистину человекоубиственный. Вот как гибнет жена Александра Семёновича: «Змея на глазах Рокка, раскрыв на мгновение пасть, из которой вынырнуло что-то похожее на вилку, ухватило зубами Маню, оседающую в пыль, за плечо, так что вздёрнула её на аршин над землёй. Тогда Маня повторила режущий предсмертный крик.

Змея извернулась пятисаженным винтом, хвост её взмёл смерч, и стала Маню давить. Та больше не издала ни единого звука...» (19, 148). Ужасная смерть от более чем 10-метровой змеи собственной жены — вот что уже получил Рокк от своего эксперимента вместо почета и славы...

Кстати напомним, что, по воспоминаниям первой жены М. Булгакова, Т. Лаппа, змея для самого писателя была страшной наркотической галлюцинацией (102, 63), что наводит на мысль о возможном присутствии в образе Рокка автобиографических мотивов. Этот персонаж, находясь на грани гибели перед злобным, противоестественно огромных размеров змеем, испытывает чувство беспомощности и способен, парализованный ужасом, разве что играть на флейте. Возможно, эта сцена — констатация Булгаковым того факта, что в период гибели Родины, свидетелем чего и являлся писатель, искусство столь же беспомощно, как и Рокк, играющий на флейте. Ещё более значимым этот персонаж становится благодаря сравнению его с библейским пророком, всю серьёзность предупреждений которого никто не понимает (19, 150). В последнем романе Булгаков, как мы помним, схожую мысль сформулировал при помощи Ивана Бездомного, когда тот осознал, что ему не удалась первая попытка вырваться из психиатрической лечебницы.

Высказанная в повести «Роковые яйца» Булгаковым мысль, что Россия оказалась во власти оживших чудовищ, соотносима с видением происходящего современником писателя, А. Ремизовым: «засел на дубу, да не Соловей не разбойничек, а Идолище. И с ним растопыри его, вошь осторожная» (78, 403).

Змея чуть не задушила и самого Рокка. При этом Булгаков отмечает, что змея рванулась от Рокка к его жене, «отпустив его душу на покаяние» (19, 148).

Упоминание покаяния переводит в творчестве Булгакова смерть из обыденного, хотя и трагического, события в таинство. Ведь именно покаяние «очищает всякий грех, спасает всякого, прибегающего к Богу, хотя бы то было в последние, предсмертные минуты» (86, 386).

«Смерть без покаяния — собачья смерть», — такую народную мудрость фиксирует в своём словаре В. Даль. Именно отсутствием покаяния так страшна внезапная смерть Берлиоза в «Мастере и Маргарите»: «Смерть грешников люта не по причине тяжести телесных болей, её сопровождающих, но по причине её внезапности, неожиданности, по тому переходу от земного благоденствия к страшным, невообразимым вечным мукам, который вслед за смертью ожидает нераскаянного грешника» (86, 498—499).

Агенты ГПУ сомневаются в правдивости рассказа Рокка об огромном змее (точно так же никто не верит встретившимся с нечистой силой в «Мастере и Маргарите»). Уже упоминавшееся сравнение Рокка с библейским пророком указывает и на символический характер огромного змея. Ведь, кроме падения Адама и Евы от соблазна, пришедшего от сатаны в образе змея, гибель человека от змея имеет в Библии и другой смысл — наказания за грехи, состоящие в нарушении Божественных законов. Как следствие нарушения этих законов, меняется природа не только человека, но и других живых существ.

Первоначально эти существа были созданы в подчинение человеку: «всякое естество зверей и птиц, пресмыкающихся и морских животных укрощается и укрощено естеством человеческим» (Иак. 3, 7). У Булгакова вначале так и происходит. Покорно умирающая под микроскопом Персикова лягушка лишь «думает» о замучивших её, что они «сволочи» (19, 100), а пёс Шарик перед операцией, понимая, что против него задумано что-то скверное, с «тоскою и презрением» смотрит на «фальшиво погладившую» его Зину и тоже «думает»: «Что ж... вас трое. Возьмёте, если захотите. Только стыдно вам. Хоть бы я знал, что будете делать со мной» (19, 199).

Но при отпадении человека от истины меняется поведение и предназначение зверей, и вообще всего, что первоначально создано на пользу человеку. Читаем в Библии: «Я прибавлю вам ударов всемеро за грехи ваши: пошлю на вас зверей полевых, которые лишат вас детей, истребят скот ваш и вас уменьшат, так что опустеют дороги ваши» (Пс. 77, 45). «И будут трупы твои пищею всем птицам небесным и зверям, и не будет отгоняющего их» (Втор. 28, 26).

В своём комментарии к Апокалипсису протоиерей Александр Мень пишет: «Казни египетские — это картина зла, посеянного человеком, оно обрушивается на него в виде возмездия. Египтяне обоготворяли воздух, землю, животных, и вот все эти стихии, которым они поклонялись, обращаются против них. Сгущается тьма над Египтом, нападают насекомые, падает град, смешанный с огнём и с кровью, то есть все стихии как бы оборачиваются против человека, потому что он их обоготворил» (76, 86).

Гибель человека от животного должна быть поучительна для оставшихся в живых.

Природа греха и такой смерти одинакова. Ведь если «бесчестит грешник своего Господа, почитая тварь более, чем Творца» (84, 80), то есть почитает то, что стоит ниже, то и смерть человека от животного противоестественна: более высокое создание гибнет от низшего его.

Неверие агентов ГПУ в рассказ Рокка губит их. За несколько минут до собственной мучительной смерти они убеждаются в правоте Рокка. Но уже поздно: «Вся оранжерея жила как червивая каша. Свиваясь и развиваясь в клубки, шипя и разворачиваясь, шаря и качая головами, по полу оранжереи ползли огромные змеи» (19, 151). «Змеи всех размеров ползли по проводам, поднимались по переплётам рам, вылезали через отверстия в крыше» (19, 152). После смерти обоих агентов, «всё погасил шипящий, покрывающий звук. И в ответ ему очень далеко по ветру донёсся из Концовки вой, но теперь уже нельзя было разобрать, чей это вой, собачий или человеческий» (19, 153).

Важно отметить, что эта невозможность определить принадлежность воя человеку или зверю, их уподобление друг другу говорит не только о крайнем ужасе и горе, переживаемом людьми, но и о том, что мир глубоко болен. Об этой особенности советской России сказал поэт О. Мандельштам (1930 год):

И по-звериному воет людьё,
И по-людски куролесит зверьё.

(62, 261)

Булгаков напоминает о бывших и проигнорированных предостережениях: о покинувших местность птицах и лягушках, об ужасном вое. Писатель подчёркивает, что катастрофа оказалась страшнее любых ожиданий.

Но люди не подготовлены к тому, чтобы осмыслить это. Другого рода информация нужна газете «Известия», в которой лишь посмеялись над странными сообщениями из Смоленской губернии. Очевидный сарказм, в котором проявляется явная антипатия Булгакова к советской прессе, содержится в сообщении, что на следующий день в газете, содержащей, «как обыкновенно, массу интересного материала» (19, 154), не нашлось места для тревожных новостей.

Однако уже вскоре пришлось констатировать: «Смоленск горит весь» (19, 161). Очевидно, что пожар в древнем русском городе, находящимся не на таком уж большом расстоянии от Москвы, соотносится с уже упоминавшимся пожаром в «Бесах» Достоевского, и более поздним изображением пожара «Мастере и Маргарите». Справедливо утверждение Е. Яблокова, устанавливающего связь пожара с силами зла: «Антихрист в булгаковских произведениях связан с мотивом «огненной» гибели города в огне» (107, 48).

Вот оно, неизбежное и видимое проявление невидимых «пожара в умах» и «разрухи в головах»! Гибнет не только сам автор изобретения, но и его сторож и экономка: «Ни в чём не повинную Марью Степановну убили и растерзали в кабинете, камеру, где потух луч, разнесли в клочья, в клочья разнесли террарии, перебив и истоптав обезумивших лягушек, раздробили стеклянные столы, раздробили рефлекторы, а через час институт пылал, возле него валялись трупы, оцепленные шеренгою вооружённых электрическими револьверами, и пожарные автомобили, насасывая воду из кранов, лили струи во все окна, из которых, гудя, длинно выбивалось пламя» (19, 163—164).

В повести «Роковые яйца» Москва, пусть с некоторым опозданием, осознала смертельную опасность: «совет при главнокомандующем предпринимает срочные меры к бронировке квартир для того, чтобы вести бои с гадами на самых улицах столицы» (19, 161).

Не рассчитывал на такие последствия своего открытия и Персиков. По сути, известный профессор погиб от собственных действий, и в этом его можно уподобить безумцу, губящему себя. Да и был ли профессор действительно мудр? Ведь начало истинной мудрости — «страх Господень» (Притч. 1, 7).

На спасение Москвы, да и страны в целом, брошена армия. Но мы уже знаем из «Белой гвардии», что армия в главной битве — битве за людские души — не то средство, которое поможет. Вспомним, что и Бездомный в «Мастере и Маргарите» первоначально хочет справиться с исходящей от нечистой силы опасностью при помощи пулемётов. Поэтому закономерны результаты противостояния армии и гадов, получившихся благодаря красному лучу: «Конная армия под Можайском, потерявшая три четверти всего состава, начала изнемогать, и газовые эскадрильи не могли остановить движения мерзких пресмыкающихся, полукольцом заходивших с запада, юго-запада и юга по направлению к Москве» (19, 164).

Повесть рисует мрачные перспективы для России. Безрадостность произведения видна в двух вариантах, рассматриваемых, но так и не использованных Булгаковым. Так, рассказывая окончание повести по телефону, он описывает «эвакуацию Москвы, к которой подступают полчища гигантских удавов» (21, 410). А вариант, пересказанный газетой «Дни», ещё более пессимистичен и даже, пожалуй, безнадёжен: «необозримые полчища гадов двинулись на Москву, осадили её и сожрали. Заключительная картина — мёртвая Москва и огромный змей, обвившийся вокруг колокольни Ивана Великого» (21, 411).

В такой картине — змей, с которым боролся человек, — реализуются два смысла слова «сатана», на которые указывает протоиерей Александр Мень: «противник», «змей древний» (76, 199).

Выбранный М. Булгаковым вариант окончания повести более оптимистичен. Только Бог может спасти Россию, и Он её спасает, ибо «на мгновение гнев Его, на всю жизнь благоволение Его» (Пс. 29, 6).

Последняя, двенадцатая глава повести, в которой происходит неожиданное спасение страны, называется «Морозный Бог на машине». Очевидно, что писатель своеобразно использует литературный приём, известный у античных авторов как «Deux ex machina» (97, 153).

Этот приём состоит в «неожиданном появлении божества в драме» (97, 153). «Многие трагедии Еврипида заканчиваются тем, что над играющими внезапно появляется божество, которое пророчествует о грядущей судьбе героев, устанавливает связанные с мифом культы и т. п.» (97, 153). Этот приём вовсе не является неожиданным в повести, если учесть, что гады, с которыми безуспешно боролись люди в произведении, имеют не естественное происхождение, по сути, являются дьявольским порождением.

Спасение приходит от неожиданно ударившего мороза: «В ночь с 19-го на 20-е августа 1928 года упал неслыханный, никем из старожилов никогда ещё не отмеченный, мороз. Он пришёл и продержался двое суток, достигнув 18 градусов» (19, 164). Мороз убивает не только самих гадов, уже почти окруживших Москву, но и снесённые ими яйца.

Мы не можем согласиться с оценкой внезапно ударившего в повести мороза как чуда природы. Так считает, например, В. Сахаров: «живая вечная природа сама себя защитила от нашествия чудовищ» (81, 74).

Читаем в Библии о Боге: «пред морозом Его кто устоит?» (Пс. 147, 6) Указанная в повести дата неожиданного мороза, как отмечает Е. Яблоков, — первая ночь после праздника Преображения Господня. Исследователь полагает, что, «приурочивая спасение «республики» к этому празднику, автор намекает на возможное «преображение» самих людей, перенесших столь тяжкие испытания» (107, 52).

Мотив преображения, приближения человека к вере в Бога в результате тяжких испытаний, является, как мы уже говорили, автобиографичным для Булгакова. Поэтому нам не совсем понятна логика одного из исследователей, который делает следующее — явно безосновательное, с нашей точки зрения — предположение: «По всей видимости, потрясения конца 20-х годов, связанные с «годом великого перелома» — 1929-м, когда не только прикончили нэп, но и Булгакова лишили возможности печататься, а все его пьесы оказались снятыми с репертуара, отвратили автора «Мастера и Маргариты» от Бога, не сумевшего защитить от жизненных напастей в лице всесильного государства» (93, 511).

Принимая во внимание ум и талант Булгакова, можно с уверенностью сказать, что писателю ничего не стоило бы создать угодные государству произведения, которые «защитили бы его от жизненных напастей». Для этого Булгакову не хватало только одного — беспринципности и атеистического взгляда на мир, присущих во все времена определённым представителям всех видов искусства, не исключая и многих коллег Булгакова по литературному труду.

Наверняка имевшаяся в родительском доме большая библиотека православной литературы даёт нам основание предположить, что М. Булгаков мог быть знаком с жизнеописанием преподобного Варлаама Хутынского. В этом случае приведённый ниже эпизод из жизни православного святого вполне мог натолкнуть Булгакова на именно такое спасение России в повести; во всяком случае, очевидна близость «внутреннего содержания» этих двух эпизодов:

«Преподобный сказал однажды св. архиепископу Антонию, что приедет по его приглашению в пятницу Петрова поста в Новгород на санях, чем изумил владыку, так как стоял жаркий июль. Действительно, в ночь накануне того дня выпал глубокий снег и сделался жестокий мороз, так что преподобный исполнил своё обещание, приехав на санях. Антоний смутился, ибо не хотел сначала верить предречению Варлаама, а потом боялся вредных последствий столь необычайного явления. Но старец сказал, что снег и мороз — милость Божия, ибо холод истребил множество червей, которые точили корни будущего урожая, а снег, который на второй день растаял, оплодотворил землю» (66, 53).

В своей повести М. Булгакову важно подчеркнуть ужасающие масштабы бедствия, избавление от которого имеет чудесный характер: «Леса, поля, необозримые болота были ещё завалены разноцветными яйцами, покрытыми порою странным, нездешним, невиданным рисунком, который безвестно пропавший Рокк принимал за грязюку, но эти яйца были совершенно безвредны. Они были мертвы, зародыши в них прикончены» (19, 164). Спасая страну от гибели, Бог как бы снова отпускает нам наши грехи: «Если будут грехи ваши как багряное, — как снег убелю» (Ис. 1, 18).

Но необходимым условием прощения грехов всегда выступает покаяние. Безусловно, Булгакову были известны слова пятидесятого — покаянного — псалма: «Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоём и чист в суде Твоём. Вот, я в беззакониях зачат, и во грехе родила меня мать моя. Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость [Твою]. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега» (Пс. 50, 6—10).

Здесь снег снова выступает как символ Божьей милости к человеку. В повести Булгаков обозначает перспективу развития России, отличную от фактической и предполагающую имевшее место покаяние.

Булгаков, понимавший самоубийственный характер атеизма, убеждал своих читателей в том, что речь идет о самом главном выборе — или спасении души, или похищении её дьяволом, то есть гибели. Повесть М. Булгакова, с нашей точки зрения, можно считать облечённым в художественную форму, развёрнутым и безжалостным предостережением, высказанным преподобным Иоанном, игуменом Синайской горы: «...видел я людей, шедших красть, которые Бога не убоялись, а услышав там лай собак, тотчас возвратились назад, и чего не сделал страх Божий, то успел сделать страх зверей» (75, 24).

Оригинальность М. Булгакова как художника и мыслителя самым очевидным образом проявилась в интерпретации понятия «луч жизни». Научное открытие для М. Булгакова — повод напомнить о том, что атеизм и вообще деятельность человека, не имеющего Бога в сердце — не «луч жизни», но «луч смерти».

Вполне вероятно, что публикации и разговоры о «лучах смерти» стали внешним поводом для создания А.Н. Толстым и М. Булгаковым их произведений — «Гиперболоид инженера Гарина» и повести «Роковые яйца». Но если повесть А.Н. Толстого — не более чем политическая пропагандистская схема с любовно-авантюрным сюжетом, то у М. Булгакова — глубокое пророческое предупреждение, не утратившее актуальности и сегодня.

В уже упоминавшемся фильме «Лучи смерти» (2004 г.) рассказывалось и о том, что в 1903 г. в Санкт-Петербурге загадочным образом погиб учёный, который в действительности вплотную приблизился к открытию «луча смерти», передающего на расстояние энергию взрыва. Кстати, этот учёный с интересом относился к марксизму, и печатал в своём журнале В.И. Ленина. Таким образом, в реальной жизни луч смерти уже оказался связан с классовой борьбой и, возможно, принёс смерть своему создателю. Маленькая деталь, которая вполне могла заинтересовать М. Булгакова: он сам и изобретатель луча были тёзками. Отчество, правда, у учёного было другое: Михайлович. А вот фамилия у изобретателя Михаила Михайловича была интересная: Филиппов.

Возможно, именно её дважды использовал М. Булгаков в следующей повести, «Собачье сердце», назвав профессора-экспериментатора Филипп Филиппович Преображенский.

Необходимость возврата к теме безответственных экспериментов объяснялась просто: «страх зверей» — приём, использованный Булгаковым в повести «Роковые яйца» — разумеется, вовсе не образумил строителей земного советского «рая».